Страница:
Это было совсем не то, на что рассчитывал комиссар, и инспектор Квин часто выслушивал его недовольное ворчание. Но старик продолжал передавать Эллери рапорты по мере их поступления без каких-либо вопросов и комментариев. Один из них касался трубача, курившего марихуану и задержанного после убийства Битрис Уилликинс, — показания музыканта подтвердились, и он был освобожден. Эллери едва взглянул на рапорт. Он непрерывно курил, закинув голову, словно изучая топографию изрытого трещинами потолка кабинета — постоянного источника конфликтов Квинов с домовладельцем. Но инспектор знал, что Эллери не волнует грязная штукатурка.
Однако вечером 31 августа Эллери обратился к рапортам. Инспектор Квин собирался покинуть свой офис после очередного дня, насыщенного и пустого одновременно, когда зазвонил телефон, связывающий его с домом, и он услышал в трубке голос сына:
— Я снова изучал рапорты насчет шнуров...
— Да, Эллери?
— ...и подумал о возможном способе определения мануальных предпочтений Кота.
— Что ты имеешь в виду?
— Способ, примененный много лет назад в Европе бельгийцем Годфруа и другими.
— С веревкой?
— Да. Поверхностные волокна должны лежать в направлении, противоположном натягиванию или другим движениям, подразумевающим трение.
— Разумеется. Таким образом мы раскрыли несколько дел о повешении, когда возникал вопрос, убийство это или самоубийство. Ну и что из того?
— Кот накидывает петлю на шею жертвы сзади. Прежде чем затянуть петлю, он должен скрестить концы шнура. Следовательно, трение должно возникнуть в том месте, где концы соприкасаются на затылке жертвы. В двух случаях — О'Райли и Вайолет Смит — фотографии шеи показывают, что во время удушения — прежде чем узлы были завязаны — два конца шнура, пересекаясь, контактировали друг с другом.
— Ну?
— Кот тянет за оба конца шнура в противоположных направлениях. Но если он не одинаково свободно владеет обеими руками, то не может тянуть с равной силой. Одна рука должна в большей степени придерживать шнур, а другая — та, которой он владеет лучше, — тянуть. Иными словами, если Кот правша, то на конце шнура, который он держал левой рукой, должна находиться точка трения, а на конце шнура, побывавшего в правой руке, — линия трения. Если он левша — то наоборот. Индийский шелк состоит из грубых волокон, так что это должно быть заметно.
— Это мысль, — пробормотал инспектор.
— Позвони мне, когда все проверишь, папа.
— Не знаю, сколько времени это займет. Лаборатория завалена работой, а сейчас уже поздно. Лучше не жди. Я задержусь и все выясню.
Инспектор сделал несколько телефонных звонков, распорядившись, чтобы его сразу же уведомили о результатах проверки. Затем он растянулся на кушетке, которую поставили у него в кабинете несколько недель назад, и закрыл глаза, рассчитывая открыть их через несколько минут.
Однако произошло это, когда в пыльные окна уже во все лопатки светило утреннее солнце 1 сентября, но не оно разбудило инспектора, а настойчивые звонки одного из телефонов.
Инспектор с трудом подошел к столу.
— Что с тобой случилось? — осведомился Эллери.
— Я вечером прилег вздремнуть и проснулся от телефонного звонка.
— А я уже хотел вызвать полицейского. Что ты узнал насчет шнуров?
— Я еще не... Погоди, рапорт у меня на столе. Черт возьми, почему меня не разбудили? — Прочитав рапорт, старик сказал: — Это ничего не решает.
— Вот как?
— По их мнению, О'Райли и Вайолет Смит раскачивались во время удушения из стороны в сторону, вынуждая Кота натягивать сильнее то один, то другой конец шнура. Нечто вроде движения на качелях. Может быть, О'Райли был только оглушен и оказал сопротивление. Как бы то ни было, следы трения, о которых ты говорил, отсутствуют. Участки со следами есть в равной степени на обоих концах.
— И на этом все. — Внезапно Эллери добавил другим тоном: — Папа, иди сразу же домой.
— Домой? Я только начинаю рабочий день, Эл.
— Иди домой.
Инспектор положил трубку и выбежал из комнаты.
— Прочти это. Они пришли с утренней почтой.
Старик медленно опустился в кожаное кресло. На одном конверте стоял штамп «Нью-Йорк экстра», а адрес был отпечатан на машинке; другой конверт был маленьким, розоватым, с написанным от руки адресом.
Инспектор вынул из первого конверта лист желтой бумаги.
«Дорогой Э. К.! Вы оборвали телефонный шнур или охотитесь на Кота в Бечуаналенде? [32]За последние два дня я приходил к Вам домой шесть раз, но на звонок никто не отвечал.
Мне нужно Вас видеть.
Джеймс Таймер Маккелл.
P.S. В профессиональной среде я известен, как Джимми Легитт. От глагола «бежать» [33]— понятно? Позвоните мне в «Экстра».
Дж.Г. М.»
— Младший брат Моники Маккелл!
— Прочти второе письмо.
Оно было написано на изысканной бумаге, нервным почерком, автор явно торопился.
«Дорогой мистер Квин!
Я пыталась дозвониться к Вам с тех пор, как радио объявило о Вашем назначении специальным следователем по делу об убийствах, совершенных Котом.
Не могли бы Вы встретиться со мной? Это не попытка получить Ваш автограф.
Искренне Ваша
Селеста Филлипс».
— Сестра Симоны Филлипс. — Инспектор аккуратно положил оба письма на край стола. — Собираешься повидаться с ними?
— Да. Я позвонил мисс Филлипс домой, а Маккеллу — в газету. У обоих голоса очень молодые. Я видел несколько заметок Маккелла о деле Кота за подписью «Легитт», но в них не было ничего, связывающего его лично с каким-нибудь из убийств. Ты знал, что Легитт и Маккелл — одно и то же лицо?
— Нет. — Инспектор казался огорченным собственной неосведомленностью. — Конечно, я видел его, но в доме Маккеллов на Парк-авеню. Полагаю, будучи репортером, он ведет себя соответственно своей профессии. Они сообщили, что им надо?
— Селеста Филлипс сказала, что предпочитает поговорить со мной лично. Маккелла я предупредил, что если он хочет взять у меня интервью для своей газетенки, то я выставлю его за дверь, но он заверил меня, что это личное дело.
— Оба в одно и то же утро, — пробормотал инспектор. — Они упоминали друг друга?
— Нет.
— Когда они придут?
— Я нарушил основное правило устава — назначил им встречу на одно и то же время. Они придут в одиннадцать.
— А сейчас уже без пяти! Я должен принять душ, побриться и переодеться. — Старик поспешил к себе в спальню, бросив через плечо: — Задержи их здесь. Если понадобится, силой.
Инспектор был сбит с толку. Что же произошло за это время с Селестой Филлипс?
— Здравствуйте, мисс Филлипс. — Они обменялись рукопожатиями; рука девушки казалась напряженной. «Она не ожидала моего появления, — подумал старик. — Эллери не сказал, что я дома». — Я едва вас узнал, хотя с нашей прошлой встречи прошло менее двух недель. Пожалуйста, садитесь.
Инспектор поймал насмешливый взгляд Эллери, вспомнил данное им сыну описание сестры Симоны Филлипс и пожал плечами. Невозможно было представить себе эту одетую с иголочки девушку в убогой квартире на Сто второй улице. Тем не менее, она все еще жила там, куда ей и звонил Эллери. Все дело в одежде, решил инспектор Квин. Возможно, она позаимствовала ее для визита в магазине, где работает манекенщицей. Остальное довершила косметика.
Когда девушка вернет одежду назад, придет домой и умоет лицо, она вновь станет той Золушкой, которую он видел. Впрочем, может, и нет. Можно смыть косметику, но не эти солнечные искорки в блестящих черных глазах, под которыми исчезли темные круги. Неужели она похоронила их вместе с сестрой?
«Пальцы чешутся. К чему бы?..» [34]
— Не позволяйте мне прерывать вашу беседу, — с улыбкой сказал инспектор.
— О, я как раз говорила мистеру Квину о невозможной ситуации с моей квартирой. — Ее пальцы машинально щелкали замком сумочки.
— Вы собираетесь переехать?
При взгляде инспектора пальцы застыли.
— Как только найду что-нибудь подходящее.
— Многие люди в подобных обстоятельствах начинают новую жизнь, — кивнул инспектор. — А от кровати вы уже избавились?
— Нет, — ответила девушка. — Я в ней сплю. Долгие годы я спала на раскладушке. Кровать Симоны такая удобная. Она бы хотела, чтобы я в ней спала... Понимаете, я не боюсь призрака сестры.
— Вполне здравый подход, — заметил Эллери. — Папа, я собирался спросить мисс Филлипс, почему она хотела меня видеть.
— Я хочу помочь, мистер Квин. — Ее голос тоже стал другим.
— Помочь? Чем?
— Не знаю. — Она попыталась скрыть беспокойство ослепительной улыбкой манекенщицы. — Иногда чувствуешь, что должна что-то сделать, а что именно — не представляешь...
— Почему вы пришли, мисс Филлипс?
Селеста наклонилась вперед. Теперь она уже не походила на девушку с фото в журнале мод. Казалось, с нее слетел весь ее элегантный шик.
— Мне ужасно жаль сестру. Она была беспомощной калекой, прикованной к постели много лет. Я чувствовала себя виноватой — ненавидела себя за то, что я здорова. Симона очень хотела жить. Ее все интересовало. Мне приходилось рассказывать ей, как выглядят люди на улицах, небо в пасмурный день, белье, развешанное во дворе... Она не выключала радио с утра до ночи. Ей хотелось все знать о кинозвездах и людях из высшего общества — кто женился, кто развелся, у кого родился ребенок. Когда я уходила встретиться с каким-то мужчиной, что случалось очень редко, то должна была рассказывать, что и как он творил, ухаживал ли за мной, что я при этом чувствовала. Симона завидовала мне. Возвращаясь с работы, я была вынуждена стирать весь макияж, прежде чем войти в квартиру. Я старалась не одеваться и не раздеваться перед ней, но... она меня заставляла. Ей нравилось испытывать зависть. Но иногда, когда Симона плакала, я чувствовала, что она меня очень любит. Конечно, Симона была права. Она не заслужила такого наказания и не желала сдаваться. Ей хотелось жить гораздо больше, чем мне. Убивать ее было... несправедливо! Я хочу помочь найти того, кто убил Симону. До сих пор не верю, что это произошло с нами... с ней. Я должна участвовать в поимке убийцы! Позвольте мне помогать вам, мистер Квин! Я согласна носить ваш портфель, бегать с поручениями, печатать письма, отвечать на телефонные звонки — делать все, что вы скажете и что я, по-вашему, могу делать!
Селеста сердито смотрела на свои замшевые туфельки, а Квины смотрели на нее.
— Очень извиняюсь, — послышался голос, — но на звонок никто не отвечал...
Селеста вскочила и подбежала к окну. Молодой человек в дверях уставился на нее как завороженный. Казалось, он ожидает взрыва бомбы.
— Простите, — снова извинился он, не сводя глаз с девушки, — но я тоже потерял сестру. Я вернусь позже.
— О! — воскликнула Селеста и быстро обернулась.
Они смотрели друг на друга через комнату.
— Мисс Филлипс, — представил Эллери, — и, насколько я понимаю, мистер Маккелл.
— Нет, — чопорно ответила Селеста.
— Просто невероятно! — Джимми взмахнул своими нелепыми ручищами. Эллери он показался похожим на молодого Эйба Линкольна. На вид ему было лет двадцать пять–двадцать шесть. Высокий, нескладный, симпатичный и полный энтузиазма. Насмешливый рот и глаза более хитрые, чем голос. Коричневый костюм в жутком состоянии. — И вы причисляете себя к ньюйоркцам, Селеста?
Девушка сразу же напряглась.
— Очевидно, мистер Маккелл, всему причиной бедность, в которой я провела всю жизнь.
«Чисто французское чувство собственного достоинства представительницы среднего класса», — подумал Эллери.
— Вы говорите как мой безгрешный папаша, — заметил Джеймс Гаймер Маккелл. — Хотя вы полная ему противоположность. Правда, он тоже никогда не ест бейгел. Вы, часом, не антисемитка?
— Я вообще не анти-что-бы-то-ни-было, — отозвалась Селеста.
— Многие приятели моего отца — жуткие антисемиты, — вздохнул молодой Маккелл. — Если мы собираемся стать друзьями, Селеста, то вы должны понять, что мой отец и я...
— Я должна благодарить за это великодушное предложение тот факт, что моя сестра... — холодно начала Селеста.
— И моя тоже, — напомнил Джимми.
Девушка покраснела:
— Простите.
Джимми Маккелл дрыгал ногой, как кузнечик.
— Я живу на журналистское жалованье, моя дорогая, и не потому, что мне это нравится. Но избежать этого можно только поладив с отцом, а такой вариант выше моих сил.
Селеста выглядела настороженной, но заинтересованной.
— А я думал, Маккелл, — заговорил инспектор, — что вы живете с вашей семьей в этом мавзолее на Парк-авеню.
— Интересно, сколько вам выделяют на питание? — улыбнулась Селеста.
— Восемнадцать долларов в неделю, — ответил Джимми. — Ровно столько дворецкий расходует на сигары. И я не уверен, что игра стоит свеч. В благодарность за шелковый цилиндр и горячий пунш я должен выслушивать длинные проповеди о классовых различиях, о коммунисте в каждом гараже, о том, как мы должны перестраивать Германию, как нужен нашей стране большой бизнесмен в Белом доме, на ком мне следует жениться и, самое главное, о распроклятых профсоюзах — это излюбленная тема. А теперь, когда Моника...
— Да-да? — подбодрил Эллери.
Джимми обернулся:
— Кажется, я забыл, зачем пришел, верно? А все чертов секс. Он мне еще в армии покою не давал.
— Расскажите мне о вашей сестре, — внезапно попросила Селеста.
— О Монике? — Джимми вынул из кармана лиловую сигарету и большую спичку.
Селеста украдкой наблюдала, как он, закурив, наклонился вперед, опершись локтями на колени и вертя обгорелую спичку в огромной ручище. «Он похож на Джимми Стюарта [36]и Грегори Пека [37], — думала она. — А рот напоминает Реймонда Мэсси [38]. Вечный мальчишка, веселый и симпатичный. Должно быть, за ним бегают все девушки Нью-Йорка».
— Все, что болтали о Монике, чистая правда, но по-настоящему ее никто не знал. А меньше всех отец и мать. Моника сама была в этом виновата, но в глубине души она была очень несчастной и, чтобы скрыть это, залезла в броню, которую и танком не прошибешь. Она могла быть очень злой и вредной — причем с возрастом становилась все хуже.
Джимми бросил спичку в пепельницу.
— Отец с детства портил Монику — учил ее презирать людей, как презирал их сам. Ко мне он относился по-другому — с самого начала требовал, чтобы я жил по правилам. У нас постоянно бывали скандалы. Моника была взрослой женщиной, когда я еще ходил в коротких штанишках, и всегда бросалась на мою защиту. Отец не мог с ней справиться, да и мать ее побаивалась.
Джимми закинул ногу на подлокотник кресла.
— Моя сестра росла, имея меньше шансов понять, чего она в действительности хочет от жизни, чем мальчишка из трущоб. Во всяком случае, не того, что она имела, и это делало отца еще несноснее, так как он считал, что у нее есть все. Я понял, что мне надо, прослужив в пехоте три года, два из которых ползал на брюхе среди москитов, а у Моники такой возможности не было. Единственное, что ей оставалось, — это плевать на все условности. И все это время в душе она была испугана и растерянна... Забавно, Селеста... — внезапно сказал Джимми, глядя на девушку.
— Что — забавно... Джимми?
— Я ведь многое о вас знаю.
Селеста выглядела удивленной.
— Начиная с убийства Абернети, я писал о похождениях Кота. Я пользовался особыми привилегиями, так как в редакции меня считали полезным для разгребания грязи в верхах. Знаете, я даже говорил с вами после убийства вашей сестры.
— Говорили? Но я не...
— Естественно. Я был просто одним из стервятников, а вы совсем онемели от горя. Помню, я тогда подумал, что у нас с вами много общего. Мы оба были изгнаны из своего класса, оба имели несчастных сестер, которых любили и понимали и которые расстались с жизнью одинаково жутким способом.
— Вы правы.
— Я решил навестить вас, когда вы немного взбодритесь и распакуете мешки под глазами. Когда я поднимался сюда, то думал о вас.
Селеста молча смотрела на него.
— Пусть я буду до конца дней вариться в нефтяном бизнесе, если вру, — усмехнулся Джимми и повернулся к Эллери. — Я часто бываю болтлив, мистер Квин, но в основном с товарищами по работе. Просто мне нравится общаться с людьми. Но когда нужно, я умею держать язык за зубами. Убийства Абернети, Вайолет и О'Райли заинтересовали меня как репортера, а когда дело дошло до моей сестры, у меня появился личный интерес. Я должен участвовать в охоте на Кота! Конечно, я не гений, но я немало побродил по городу и думаю, вы можете меня использовать. Если вам мешает моя работа в газете, то я сегодня же готов ее бросить. Хотя, по-моему, она дает мне преимущество входить во все двери. Но решать вам. Если хотите, я поклянусь при свидетелях, что ничего не напишу в свой паршивый листок без вашего разрешения. Ну как, я принят?
Эллери подошел к камину, взял с полки трубку и долго набивал ее.
— Вы не ответили уже на два вопроса, мистер Квин, — с легким вызовом сказала Селеста.
— Прошу прощения, — вмешался инспектор. — Эллери, я хотел бы поговорить с тобой наедине.
Эллери последовал за отцом в кабинет, и старик закрыл дверь.
— Неужели ты намерен согласиться?
— Да.
— Ради бога, Эл, отправь их домой!
Эллери закурил трубку.
— Ты что, из ума выжил? — продолжал бушевать инспектор. — Пара детишек! К тому же оба замешаны в деле.
Эллери молча попыхивал трубкой.
— Послушай, сынок. Если тебе нужна помощь, к твоим услугам все полицейское управление. У нас полно бывших солдат, которые сделают для тебя куда больше, чем этот молокосос, — они ведь тренированные ребята. А если тебе нужна хорошенькая девушка, то я могу найти в нашем бюро по меньшей мере трех, у которых, как ты понимаешь, тоже побольше опыта, чем у этой Филлипс!
— Но ведь они не замешаны в этом деле, — задумчиво промолвил Эллери.
Старик захлопал веками. Эллери усмехнулся и вернулся в гостиную.
— Как ни странно, — заявил он, — я склонен согласиться.
— О, мистер Квин!
— Что я вам говорил, Селеста?
— Эллери, я должен позвонить в офис, — проворчал инспектор и хлопнул дверью.
— Но это может оказаться опасным, — предупредил Эллери.
— Я знаком с приемами дзюдо, — успокоил его Джимми.
— Это не шутка, Маккелл. Опасность очень велика.
— Слушайте, приятель, — сердито сказал Джимми. — Желтолицые карлики, с которыми мы играли в салочки в Новой Гвинее, не накидывали петлю нам на шею, а просто перерезали ее. Но моя, как видите, цела. Селеста — другое дело. Она может выполнять только кабинетную работу. Что-нибудь интересное, полезное и безопасное.
— Как насчет того, чтобы Селеста говорила сама за себя?
— Валяйте, мисс Олден [39].
— Я боюсь, — сказала Селеста.
— То-то и оно! Это я и...
— Я боялась, когда входила сюда, и буду бояться, когда выйду отсюда. Однако страх не помешает мне сделать все, что я могу, чтобы помочь поймать убийцу Симоны.
— Но... — начал Джимми.
— Это решено, — твердо прервала Селеста.
Джимми покраснел.
— Значит, я дал маху, — пробормотал он, извлекая из кармана очередную лиловую сигарету.
— И мы должны понять кое-что еще, — продолжал Эллери, словно ничего не произошло. — Это не братство веселых авантюристов вроде трех мушкетеров. Я великий вождь и никого не посвящаю в свои планы. Я отдаю приказы, не объясняя их, и ожидаю, что они будут выполняться без возражений, вопросов и даже консультаций друг с другом.
Оба молча смотрели на него.
— Лучше все уяснить с самого начала. Вы не компаньоны в этом маленьком «Бюро расследований Квина». Ничего подобного. Вы ответственны исключительно передо мной; мои приказы — ваши личные поручения, о которых не сообщается ни друг другу, ни кому-либо еще. Я требую, чтобы вы поклялись жизнью, честью и всем, что у вас есть, что будете беспрекословно мне подчиняться. Если вы чувствуете, что не сможете работать со мной на этих условиях, скажите сразу, и будем считать нашу беседу приятно потраченным часом.
Они продолжали молчать.
— Селеста?
Девушка вцепилась в свою сумочку.
— Я же сказала, что сделаю все. Я согласна.
Но Эллери настаивал:
— Вы не будете задавать вопросы относительно полученных указаний?
— Нет.
— Каковыми бы они ни были?
— Да.
— Даже если они будут непонятными или неприятными?
— Да.
— И вы согласны никому о них не сообщать?
— Согласна, мистер Квин.
— Даже Джимми?
— Никому.
— А вы, Джимми?
— Вы еще более крутой босс, чем редактор финансового отдела «Экстра».
— Остроумно, — улыбнулся Эллери, — но это не ответ на мой вопрос.
— Я в деле.
— На моих условиях?
— Так точно, сэр.
Несколько секунд Эллери молча смотрел на них.
— Подождите здесь.
Он быстро вышел в кабинет, закрыв за собой дверь.
— Есть новости в городе, папа? — пробормотал Эллери, не отрываясь от блокнота.
— Комиссар звонил и спрашивал...
— О чем?
— Просто спрашивал.
Эллери вырвал листок из блокнота, вложил в конверт, запечатал его и написал сверху «Дж.».
После этого он начал писать на другом листке.
— Значит, нет никаких новостей?
— Есть, но только не о Коте, — ответил инспектор. — Двойное убийство на углу Западной Семьдесят пятой и Амстердам-авеню. Жена выследила на квартире муженька с любовницей и расправилась с обоими при помощи пистолета 22-го калибра с перламутровой рукояткой.
— Кто-нибудь, кого я знаю? — Эллери вырвал второй листок.
— Убитая женщина была танцовщицей в ночном клубе — специализировалась на восточных танцах. Убитый — состоятельный лоббист. Жена — светская дама, известная в церковных кругах.
— Секс, политика, высший свет и религия. — Эллери запечатал второй конверт. — Чего еще можно требовать? — Он написал на конверте букву «С».
— Как бы то ни было, на несколько дней это отвлечет от Кота. — Когда Эллери поднялся, старик спросил: — Что это ты писал?
— Инструкции моей нерегулярной команде с Восемьдесят седьмой улицы [40].
— Ты в самом деле собираешься заняться этой чушью в голливудском стиле?
Эллери вернулся в гостиную.
Инспектор с мрачным видом остановился в дверях. Эллери вручил Селесте конверт с пометкой «С», а Джимми — с пометкой «Дж.».
— Нет, сейчас их не вскрывайте. Потом прочтите, уничтожьте письма и дайте мне знать, когда будете готовы.
Селеста, слегка побледнев, спрятала конверт в сумочку. Джимми сунул свой конверт в карман, оставив в нем и руку.
— Нам по дороге, Селеста?
— Нет, — возразил Эллери. — Уходите порознь. Сначала вы, Джимми.
Маккелл нахлобучил шляпу и удалился неуклюжей походкой.
Селесте комната сразу показалась опустевшей.
— Когда мне уходить, мистер Квин?
— Я скажу вам.
Эллери подошел к окну. Селеста снова села, открыла сумочку и вынула пудреницу, не прикасаясь к конверту. Вскоре она вернула пудреницу на место, закрыла сумку и уставилась в темный камин. Инспектор Квин молча стоял в дверях кабинета.
— Можете идти, Селеста, — сказал Эллери через пять минут.
Девушка вышла, не говоря ни слова.
— Теперь, может, ты скажешь мне, что ты написал на этих чертовых листках? — сердито проворчал инспектор.
— Конечно. — Эллери наблюдал за улицей. — Как только Селеста выйдет из дома.
Они немного подождали.
— Она задержалась, чтобы прочитать записку, — сказал инспектор.
— Вот и она. — Эллери отошел к креслу. — Так вот, папа, Селесте я написал, чтобы она выяснила все, что может, о Джимми Маккелле, а Джимми — чтобы он разузнал все о Селесте Филлипс.
Однако вечером 31 августа Эллери обратился к рапортам. Инспектор Квин собирался покинуть свой офис после очередного дня, насыщенного и пустого одновременно, когда зазвонил телефон, связывающий его с домом, и он услышал в трубке голос сына:
— Я снова изучал рапорты насчет шнуров...
— Да, Эллери?
— ...и подумал о возможном способе определения мануальных предпочтений Кота.
— Что ты имеешь в виду?
— Способ, примененный много лет назад в Европе бельгийцем Годфруа и другими.
— С веревкой?
— Да. Поверхностные волокна должны лежать в направлении, противоположном натягиванию или другим движениям, подразумевающим трение.
— Разумеется. Таким образом мы раскрыли несколько дел о повешении, когда возникал вопрос, убийство это или самоубийство. Ну и что из того?
— Кот накидывает петлю на шею жертвы сзади. Прежде чем затянуть петлю, он должен скрестить концы шнура. Следовательно, трение должно возникнуть в том месте, где концы соприкасаются на затылке жертвы. В двух случаях — О'Райли и Вайолет Смит — фотографии шеи показывают, что во время удушения — прежде чем узлы были завязаны — два конца шнура, пересекаясь, контактировали друг с другом.
— Ну?
— Кот тянет за оба конца шнура в противоположных направлениях. Но если он не одинаково свободно владеет обеими руками, то не может тянуть с равной силой. Одна рука должна в большей степени придерживать шнур, а другая — та, которой он владеет лучше, — тянуть. Иными словами, если Кот правша, то на конце шнура, который он держал левой рукой, должна находиться точка трения, а на конце шнура, побывавшего в правой руке, — линия трения. Если он левша — то наоборот. Индийский шелк состоит из грубых волокон, так что это должно быть заметно.
— Это мысль, — пробормотал инспектор.
— Позвони мне, когда все проверишь, папа.
— Не знаю, сколько времени это займет. Лаборатория завалена работой, а сейчас уже поздно. Лучше не жди. Я задержусь и все выясню.
Инспектор сделал несколько телефонных звонков, распорядившись, чтобы его сразу же уведомили о результатах проверки. Затем он растянулся на кушетке, которую поставили у него в кабинете несколько недель назад, и закрыл глаза, рассчитывая открыть их через несколько минут.
Однако произошло это, когда в пыльные окна уже во все лопатки светило утреннее солнце 1 сентября, но не оно разбудило инспектора, а настойчивые звонки одного из телефонов.
Инспектор с трудом подошел к столу.
— Что с тобой случилось? — осведомился Эллери.
— Я вечером прилег вздремнуть и проснулся от телефонного звонка.
— А я уже хотел вызвать полицейского. Что ты узнал насчет шнуров?
— Я еще не... Погоди, рапорт у меня на столе. Черт возьми, почему меня не разбудили? — Прочитав рапорт, старик сказал: — Это ничего не решает.
— Вот как?
— По их мнению, О'Райли и Вайолет Смит раскачивались во время удушения из стороны в сторону, вынуждая Кота натягивать сильнее то один, то другой конец шнура. Нечто вроде движения на качелях. Может быть, О'Райли был только оглушен и оказал сопротивление. Как бы то ни было, следы трения, о которых ты говорил, отсутствуют. Участки со следами есть в равной степени на обоих концах.
— И на этом все. — Внезапно Эллери добавил другим тоном: — Папа, иди сразу же домой.
— Домой? Я только начинаю рабочий день, Эл.
— Иди домой.
Инспектор положил трубку и выбежал из комнаты.
* * *
— В чем дело? — Инспектор Квин тяжело дышал после подъема бегом по лестнице.— Прочти это. Они пришли с утренней почтой.
Старик медленно опустился в кожаное кресло. На одном конверте стоял штамп «Нью-Йорк экстра», а адрес был отпечатан на машинке; другой конверт был маленьким, розоватым, с написанным от руки адресом.
Инспектор вынул из первого конверта лист желтой бумаги.
«Дорогой Э. К.! Вы оборвали телефонный шнур или охотитесь на Кота в Бечуаналенде? [32]За последние два дня я приходил к Вам домой шесть раз, но на звонок никто не отвечал.
Мне нужно Вас видеть.
Джеймс Таймер Маккелл.
P.S. В профессиональной среде я известен, как Джимми Легитт. От глагола «бежать» [33]— понятно? Позвоните мне в «Экстра».
Дж.Г. М.»
— Младший брат Моники Маккелл!
— Прочти второе письмо.
Оно было написано на изысканной бумаге, нервным почерком, автор явно торопился.
«Дорогой мистер Квин!
Я пыталась дозвониться к Вам с тех пор, как радио объявило о Вашем назначении специальным следователем по делу об убийствах, совершенных Котом.
Не могли бы Вы встретиться со мной? Это не попытка получить Ваш автограф.
Искренне Ваша
Селеста Филлипс».
— Сестра Симоны Филлипс. — Инспектор аккуратно положил оба письма на край стола. — Собираешься повидаться с ними?
— Да. Я позвонил мисс Филлипс домой, а Маккеллу — в газету. У обоих голоса очень молодые. Я видел несколько заметок Маккелла о деле Кота за подписью «Легитт», но в них не было ничего, связывающего его лично с каким-нибудь из убийств. Ты знал, что Легитт и Маккелл — одно и то же лицо?
— Нет. — Инспектор казался огорченным собственной неосведомленностью. — Конечно, я видел его, но в доме Маккеллов на Парк-авеню. Полагаю, будучи репортером, он ведет себя соответственно своей профессии. Они сообщили, что им надо?
— Селеста Филлипс сказала, что предпочитает поговорить со мной лично. Маккелла я предупредил, что если он хочет взять у меня интервью для своей газетенки, то я выставлю его за дверь, но он заверил меня, что это личное дело.
— Оба в одно и то же утро, — пробормотал инспектор. — Они упоминали друг друга?
— Нет.
— Когда они придут?
— Я нарушил основное правило устава — назначил им встречу на одно и то же время. Они придут в одиннадцать.
— А сейчас уже без пяти! Я должен принять душ, побриться и переодеться. — Старик поспешил к себе в спальню, бросив через плечо: — Задержи их здесь. Если понадобится, силой.
* * *
Когда инспектор вернулся, почистив перышки, его сын галантно подносил зажигалку к сигарете, которую держали два точеных женских пальчика в перчатке. Девушка выглядела модно от прически до туфель, но была еще слишком молода, чтобы походить на типичную нью-йоркскую женщину, к чему она явно стремилась. Инспектор часто видел таких девушек, одиноких и неприступных, на Пятой авеню во второй половине дня — здоровый, сырой материал юности, покрытый легким налетом шика. Однако она, безусловно, не принадлежала к высшим слоям общества — уж слишком она была живая.Инспектор был сбит с толку. Что же произошло за это время с Селестой Филлипс?
— Здравствуйте, мисс Филлипс. — Они обменялись рукопожатиями; рука девушки казалась напряженной. «Она не ожидала моего появления, — подумал старик. — Эллери не сказал, что я дома». — Я едва вас узнал, хотя с нашей прошлой встречи прошло менее двух недель. Пожалуйста, садитесь.
Инспектор поймал насмешливый взгляд Эллери, вспомнил данное им сыну описание сестры Симоны Филлипс и пожал плечами. Невозможно было представить себе эту одетую с иголочки девушку в убогой квартире на Сто второй улице. Тем не менее, она все еще жила там, куда ей и звонил Эллери. Все дело в одежде, решил инспектор Квин. Возможно, она позаимствовала ее для визита в магазине, где работает манекенщицей. Остальное довершила косметика.
Когда девушка вернет одежду назад, придет домой и умоет лицо, она вновь станет той Золушкой, которую он видел. Впрочем, может, и нет. Можно смыть косметику, но не эти солнечные искорки в блестящих черных глазах, под которыми исчезли темные круги. Неужели она похоронила их вместе с сестрой?
«Пальцы чешутся. К чему бы?..» [34]
— Не позволяйте мне прерывать вашу беседу, — с улыбкой сказал инспектор.
— О, я как раз говорила мистеру Квину о невозможной ситуации с моей квартирой. — Ее пальцы машинально щелкали замком сумочки.
— Вы собираетесь переехать?
При взгляде инспектора пальцы застыли.
— Как только найду что-нибудь подходящее.
— Многие люди в подобных обстоятельствах начинают новую жизнь, — кивнул инспектор. — А от кровати вы уже избавились?
— Нет, — ответила девушка. — Я в ней сплю. Долгие годы я спала на раскладушке. Кровать Симоны такая удобная. Она бы хотела, чтобы я в ней спала... Понимаете, я не боюсь призрака сестры.
— Вполне здравый подход, — заметил Эллери. — Папа, я собирался спросить мисс Филлипс, почему она хотела меня видеть.
— Я хочу помочь, мистер Квин. — Ее голос тоже стал другим.
— Помочь? Чем?
— Не знаю. — Она попыталась скрыть беспокойство ослепительной улыбкой манекенщицы. — Иногда чувствуешь, что должна что-то сделать, а что именно — не представляешь...
— Почему вы пришли, мисс Филлипс?
Селеста наклонилась вперед. Теперь она уже не походила на девушку с фото в журнале мод. Казалось, с нее слетел весь ее элегантный шик.
— Мне ужасно жаль сестру. Она была беспомощной калекой, прикованной к постели много лет. Я чувствовала себя виноватой — ненавидела себя за то, что я здорова. Симона очень хотела жить. Ее все интересовало. Мне приходилось рассказывать ей, как выглядят люди на улицах, небо в пасмурный день, белье, развешанное во дворе... Она не выключала радио с утра до ночи. Ей хотелось все знать о кинозвездах и людях из высшего общества — кто женился, кто развелся, у кого родился ребенок. Когда я уходила встретиться с каким-то мужчиной, что случалось очень редко, то должна была рассказывать, что и как он творил, ухаживал ли за мной, что я при этом чувствовала. Симона завидовала мне. Возвращаясь с работы, я была вынуждена стирать весь макияж, прежде чем войти в квартиру. Я старалась не одеваться и не раздеваться перед ней, но... она меня заставляла. Ей нравилось испытывать зависть. Но иногда, когда Симона плакала, я чувствовала, что она меня очень любит. Конечно, Симона была права. Она не заслужила такого наказания и не желала сдаваться. Ей хотелось жить гораздо больше, чем мне. Убивать ее было... несправедливо! Я хочу помочь найти того, кто убил Симону. До сих пор не верю, что это произошло с нами... с ней. Я должна участвовать в поимке убийцы! Позвольте мне помогать вам, мистер Квин! Я согласна носить ваш портфель, бегать с поручениями, печатать письма, отвечать на телефонные звонки — делать все, что вы скажете и что я, по-вашему, могу делать!
Селеста сердито смотрела на свои замшевые туфельки, а Квины смотрели на нее.
— Очень извиняюсь, — послышался голос, — но на звонок никто не отвечал...
Селеста вскочила и подбежала к окну. Молодой человек в дверях уставился на нее как завороженный. Казалось, он ожидает взрыва бомбы.
— Простите, — снова извинился он, не сводя глаз с девушки, — но я тоже потерял сестру. Я вернусь позже.
— О! — воскликнула Селеста и быстро обернулась.
Они смотрели друг на друга через комнату.
— Мисс Филлипс, — представил Эллери, — и, насколько я понимаю, мистер Маккелл.
* * *
— Вы когда-нибудь видели Нью-Йорк таким, каким бы он выглядел в тот день, когда Господь Всемогущий поразил всех нас насмерть, потому что мы ему окончательно надоели, — я имею в виду Уолл-стрит в воскресное утро? — говорил Джимми Маккелл Селесте Филлипс спустя десять минут. На отца и сына Квинов он не обращал никакого внимания, как будто Господь Всемогущий уже с ними разделался. — Или Гудзон с парома в июне? Или Центральный парк из пентхауса в южной его части? Когда-нибудь пробовали бейгел [35], халву, рубленую печень с куриным жиром и ломтиками черного редиса, шиш-кебаб, пиццу с анчоусом?— Нет, — чопорно ответила Селеста.
— Просто невероятно! — Джимми взмахнул своими нелепыми ручищами. Эллери он показался похожим на молодого Эйба Линкольна. На вид ему было лет двадцать пять–двадцать шесть. Высокий, нескладный, симпатичный и полный энтузиазма. Насмешливый рот и глаза более хитрые, чем голос. Коричневый костюм в жутком состоянии. — И вы причисляете себя к ньюйоркцам, Селеста?
Девушка сразу же напряглась.
— Очевидно, мистер Маккелл, всему причиной бедность, в которой я провела всю жизнь.
«Чисто французское чувство собственного достоинства представительницы среднего класса», — подумал Эллери.
— Вы говорите как мой безгрешный папаша, — заметил Джеймс Гаймер Маккелл. — Хотя вы полная ему противоположность. Правда, он тоже никогда не ест бейгел. Вы, часом, не антисемитка?
— Я вообще не анти-что-бы-то-ни-было, — отозвалась Селеста.
— Многие приятели моего отца — жуткие антисемиты, — вздохнул молодой Маккелл. — Если мы собираемся стать друзьями, Селеста, то вы должны понять, что мой отец и я...
— Я должна благодарить за это великодушное предложение тот факт, что моя сестра... — холодно начала Селеста.
— И моя тоже, — напомнил Джимми.
Девушка покраснела:
— Простите.
Джимми Маккелл дрыгал ногой, как кузнечик.
— Я живу на журналистское жалованье, моя дорогая, и не потому, что мне это нравится. Но избежать этого можно только поладив с отцом, а такой вариант выше моих сил.
Селеста выглядела настороженной, но заинтересованной.
— А я думал, Маккелл, — заговорил инспектор, — что вы живете с вашей семьей в этом мавзолее на Парк-авеню.
— Интересно, сколько вам выделяют на питание? — улыбнулась Селеста.
— Восемнадцать долларов в неделю, — ответил Джимми. — Ровно столько дворецкий расходует на сигары. И я не уверен, что игра стоит свеч. В благодарность за шелковый цилиндр и горячий пунш я должен выслушивать длинные проповеди о классовых различиях, о коммунисте в каждом гараже, о том, как мы должны перестраивать Германию, как нужен нашей стране большой бизнесмен в Белом доме, на ком мне следует жениться и, самое главное, о распроклятых профсоюзах — это излюбленная тема. А теперь, когда Моника...
— Да-да? — подбодрил Эллери.
Джимми обернулся:
— Кажется, я забыл, зачем пришел, верно? А все чертов секс. Он мне еще в армии покою не давал.
— Расскажите мне о вашей сестре, — внезапно попросила Селеста.
— О Монике? — Джимми вынул из кармана лиловую сигарету и большую спичку.
Селеста украдкой наблюдала, как он, закурив, наклонился вперед, опершись локтями на колени и вертя обгорелую спичку в огромной ручище. «Он похож на Джимми Стюарта [36]и Грегори Пека [37], — думала она. — А рот напоминает Реймонда Мэсси [38]. Вечный мальчишка, веселый и симпатичный. Должно быть, за ним бегают все девушки Нью-Йорка».
— Все, что болтали о Монике, чистая правда, но по-настоящему ее никто не знал. А меньше всех отец и мать. Моника сама была в этом виновата, но в глубине души она была очень несчастной и, чтобы скрыть это, залезла в броню, которую и танком не прошибешь. Она могла быть очень злой и вредной — причем с возрастом становилась все хуже.
Джимми бросил спичку в пепельницу.
— Отец с детства портил Монику — учил ее презирать людей, как презирал их сам. Ко мне он относился по-другому — с самого начала требовал, чтобы я жил по правилам. У нас постоянно бывали скандалы. Моника была взрослой женщиной, когда я еще ходил в коротких штанишках, и всегда бросалась на мою защиту. Отец не мог с ней справиться, да и мать ее побаивалась.
Джимми закинул ногу на подлокотник кресла.
— Моя сестра росла, имея меньше шансов понять, чего она в действительности хочет от жизни, чем мальчишка из трущоб. Во всяком случае, не того, что она имела, и это делало отца еще несноснее, так как он считал, что у нее есть все. Я понял, что мне надо, прослужив в пехоте три года, два из которых ползал на брюхе среди москитов, а у Моники такой возможности не было. Единственное, что ей оставалось, — это плевать на все условности. И все это время в душе она была испугана и растерянна... Забавно, Селеста... — внезапно сказал Джимми, глядя на девушку.
— Что — забавно... Джимми?
— Я ведь многое о вас знаю.
Селеста выглядела удивленной.
— Начиная с убийства Абернети, я писал о похождениях Кота. Я пользовался особыми привилегиями, так как в редакции меня считали полезным для разгребания грязи в верхах. Знаете, я даже говорил с вами после убийства вашей сестры.
— Говорили? Но я не...
— Естественно. Я был просто одним из стервятников, а вы совсем онемели от горя. Помню, я тогда подумал, что у нас с вами много общего. Мы оба были изгнаны из своего класса, оба имели несчастных сестер, которых любили и понимали и которые расстались с жизнью одинаково жутким способом.
— Вы правы.
— Я решил навестить вас, когда вы немного взбодритесь и распакуете мешки под глазами. Когда я поднимался сюда, то думал о вас.
Селеста молча смотрела на него.
— Пусть я буду до конца дней вариться в нефтяном бизнесе, если вру, — усмехнулся Джимми и повернулся к Эллери. — Я часто бываю болтлив, мистер Квин, но в основном с товарищами по работе. Просто мне нравится общаться с людьми. Но когда нужно, я умею держать язык за зубами. Убийства Абернети, Вайолет и О'Райли заинтересовали меня как репортера, а когда дело дошло до моей сестры, у меня появился личный интерес. Я должен участвовать в охоте на Кота! Конечно, я не гений, но я немало побродил по городу и думаю, вы можете меня использовать. Если вам мешает моя работа в газете, то я сегодня же готов ее бросить. Хотя, по-моему, она дает мне преимущество входить во все двери. Но решать вам. Если хотите, я поклянусь при свидетелях, что ничего не напишу в свой паршивый листок без вашего разрешения. Ну как, я принят?
Эллери подошел к камину, взял с полки трубку и долго набивал ее.
— Вы не ответили уже на два вопроса, мистер Квин, — с легким вызовом сказала Селеста.
— Прошу прощения, — вмешался инспектор. — Эллери, я хотел бы поговорить с тобой наедине.
Эллери последовал за отцом в кабинет, и старик закрыл дверь.
— Неужели ты намерен согласиться?
— Да.
— Ради бога, Эл, отправь их домой!
Эллери закурил трубку.
— Ты что, из ума выжил? — продолжал бушевать инспектор. — Пара детишек! К тому же оба замешаны в деле.
Эллери молча попыхивал трубкой.
— Послушай, сынок. Если тебе нужна помощь, к твоим услугам все полицейское управление. У нас полно бывших солдат, которые сделают для тебя куда больше, чем этот молокосос, — они ведь тренированные ребята. А если тебе нужна хорошенькая девушка, то я могу найти в нашем бюро по меньшей мере трех, у которых, как ты понимаешь, тоже побольше опыта, чем у этой Филлипс!
— Но ведь они не замешаны в этом деле, — задумчиво промолвил Эллери.
Старик захлопал веками. Эллери усмехнулся и вернулся в гостиную.
— Как ни странно, — заявил он, — я склонен согласиться.
— О, мистер Квин!
— Что я вам говорил, Селеста?
— Эллери, я должен позвонить в офис, — проворчал инспектор и хлопнул дверью.
— Но это может оказаться опасным, — предупредил Эллери.
— Я знаком с приемами дзюдо, — успокоил его Джимми.
— Это не шутка, Маккелл. Опасность очень велика.
— Слушайте, приятель, — сердито сказал Джимми. — Желтолицые карлики, с которыми мы играли в салочки в Новой Гвинее, не накидывали петлю нам на шею, а просто перерезали ее. Но моя, как видите, цела. Селеста — другое дело. Она может выполнять только кабинетную работу. Что-нибудь интересное, полезное и безопасное.
— Как насчет того, чтобы Селеста говорила сама за себя?
— Валяйте, мисс Олден [39].
— Я боюсь, — сказала Селеста.
— То-то и оно! Это я и...
— Я боялась, когда входила сюда, и буду бояться, когда выйду отсюда. Однако страх не помешает мне сделать все, что я могу, чтобы помочь поймать убийцу Симоны.
— Но... — начал Джимми.
— Это решено, — твердо прервала Селеста.
Джимми покраснел.
— Значит, я дал маху, — пробормотал он, извлекая из кармана очередную лиловую сигарету.
— И мы должны понять кое-что еще, — продолжал Эллери, словно ничего не произошло. — Это не братство веселых авантюристов вроде трех мушкетеров. Я великий вождь и никого не посвящаю в свои планы. Я отдаю приказы, не объясняя их, и ожидаю, что они будут выполняться без возражений, вопросов и даже консультаций друг с другом.
Оба молча смотрели на него.
— Лучше все уяснить с самого начала. Вы не компаньоны в этом маленьком «Бюро расследований Квина». Ничего подобного. Вы ответственны исключительно передо мной; мои приказы — ваши личные поручения, о которых не сообщается ни друг другу, ни кому-либо еще. Я требую, чтобы вы поклялись жизнью, честью и всем, что у вас есть, что будете беспрекословно мне подчиняться. Если вы чувствуете, что не сможете работать со мной на этих условиях, скажите сразу, и будем считать нашу беседу приятно потраченным часом.
Они продолжали молчать.
— Селеста?
Девушка вцепилась в свою сумочку.
— Я же сказала, что сделаю все. Я согласна.
Но Эллери настаивал:
— Вы не будете задавать вопросы относительно полученных указаний?
— Нет.
— Каковыми бы они ни были?
— Да.
— Даже если они будут непонятными или неприятными?
— Да.
— И вы согласны никому о них не сообщать?
— Согласна, мистер Квин.
— Даже Джимми?
— Никому.
— А вы, Джимми?
— Вы еще более крутой босс, чем редактор финансового отдела «Экстра».
— Остроумно, — улыбнулся Эллери, — но это не ответ на мой вопрос.
— Я в деле.
— На моих условиях?
— Так точно, сэр.
Несколько секунд Эллери молча смотрел на них.
— Подождите здесь.
Он быстро вышел в кабинет, закрыв за собой дверь.
* * *
Когда Эллери начал что-то писать в блокноте, его отец вышел из спальни и остановился у стола, скривив губы.— Есть новости в городе, папа? — пробормотал Эллери, не отрываясь от блокнота.
— Комиссар звонил и спрашивал...
— О чем?
— Просто спрашивал.
Эллери вырвал листок из блокнота, вложил в конверт, запечатал его и написал сверху «Дж.».
После этого он начал писать на другом листке.
— Значит, нет никаких новостей?
— Есть, но только не о Коте, — ответил инспектор. — Двойное убийство на углу Западной Семьдесят пятой и Амстердам-авеню. Жена выследила на квартире муженька с любовницей и расправилась с обоими при помощи пистолета 22-го калибра с перламутровой рукояткой.
— Кто-нибудь, кого я знаю? — Эллери вырвал второй листок.
— Убитая женщина была танцовщицей в ночном клубе — специализировалась на восточных танцах. Убитый — состоятельный лоббист. Жена — светская дама, известная в церковных кругах.
— Секс, политика, высший свет и религия. — Эллери запечатал второй конверт. — Чего еще можно требовать? — Он написал на конверте букву «С».
— Как бы то ни было, на несколько дней это отвлечет от Кота. — Когда Эллери поднялся, старик спросил: — Что это ты писал?
— Инструкции моей нерегулярной команде с Восемьдесят седьмой улицы [40].
— Ты в самом деле собираешься заняться этой чушью в голливудском стиле?
Эллери вернулся в гостиную.
Инспектор с мрачным видом остановился в дверях. Эллери вручил Селесте конверт с пометкой «С», а Джимми — с пометкой «Дж.».
— Нет, сейчас их не вскрывайте. Потом прочтите, уничтожьте письма и дайте мне знать, когда будете готовы.
Селеста, слегка побледнев, спрятала конверт в сумочку. Джимми сунул свой конверт в карман, оставив в нем и руку.
— Нам по дороге, Селеста?
— Нет, — возразил Эллери. — Уходите порознь. Сначала вы, Джимми.
Маккелл нахлобучил шляпу и удалился неуклюжей походкой.
Селесте комната сразу показалась опустевшей.
— Когда мне уходить, мистер Квин?
— Я скажу вам.
Эллери подошел к окну. Селеста снова села, открыла сумочку и вынула пудреницу, не прикасаясь к конверту. Вскоре она вернула пудреницу на место, закрыла сумку и уставилась в темный камин. Инспектор Квин молча стоял в дверях кабинета.
— Можете идти, Селеста, — сказал Эллери через пять минут.
Девушка вышла, не говоря ни слова.
— Теперь, может, ты скажешь мне, что ты написал на этих чертовых листках? — сердито проворчал инспектор.
— Конечно. — Эллери наблюдал за улицей. — Как только Селеста выйдет из дома.
Они немного подождали.
— Она задержалась, чтобы прочитать записку, — сказал инспектор.
— Вот и она. — Эллери отошел к креслу. — Так вот, папа, Селесте я написал, чтобы она выяснила все, что может, о Джимми Маккелле, а Джимми — чтобы он разузнал все о Селесте Филлипс.