Страница:
Эллери снова зажег трубку и стал спокойно ею попыхивать.
— Вот хитрец! — ахнул старик. — Это единственное, о чем я не подумал и что имеет смысл.
— «Если с неба падает финик, умный человек открывает рот». Китайская поговорка.
Инспектор отошел от двери и двинулся по комнате, пыхтя как буксир.
— Ловко, — усмехнулся он. — Им придется следовать друг за другом, как двум...
— Котам? — Эллери вынул трубку изо рта. — Вот именно, папа. Не знаю — возможно, это жестоко. Но мы не можем рисковать.
— Что за чепуха! — фыркнул старик. — Пара романтических ребятишек.
— Мне показалось, инспекторский нос дрогнул пару раз во время признаний Селесты.
— Ну, в этом деле, хотя бы однажды, подозреваешь каждого. Но если подумать, то...
— То что? Ты ведь не знаешь о Коте абсолютно ничего. Он может быть мужчиной и женщиной, шестнадцатилетним и шестидесятилетним, черным, белым, коричневым и даже краснокожим.
— По-моему, несколько дней назад ты говорил мне, что что-то обнаружил. Что это было — мираж?
— Ирония — не твоя сильная сторона, папа. Я не имел в виду ничего такого, что касалось бы лично Кота.
Инспектор пожал плечами и направился к двери.
— Но я имел в виду нечто, относящееся к его действиям.
Старик остановился и повернулся:
— Что-что?
— Шесть убийств имеют некоторые общие элементы.
— Общие элементы?
Эллери кивнул.
— И сколько же их? — осведомился инспектор.
— По меньшей мере три. Но я подумываю и о четвертом.
Отец подбежал к нему:
— Что это за элементы, сынок?
Но Эллери не ответил. Старик подтянул брюки и молча вышел из комнаты.
— Папа.
— Что? — послышался сердитый голос из прихожей.
— Мне нужно время.
— Для чего? Чтобы Кот мог свернуть еще несколько шей?
— Это удар ниже пояса. Ты должен знать, что иногда в таких делах нельзя торопиться.
Эллери вскочил на ноги, слегка побледнев.
— Папа, эти элементы что-то значат. Должны значить! Но что?
Глава 4
— Вот хитрец! — ахнул старик. — Это единственное, о чем я не подумал и что имеет смысл.
— «Если с неба падает финик, умный человек открывает рот». Китайская поговорка.
Инспектор отошел от двери и двинулся по комнате, пыхтя как буксир.
— Ловко, — усмехнулся он. — Им придется следовать друг за другом, как двум...
— Котам? — Эллери вынул трубку изо рта. — Вот именно, папа. Не знаю — возможно, это жестоко. Но мы не можем рисковать.
— Что за чепуха! — фыркнул старик. — Пара романтических ребятишек.
— Мне показалось, инспекторский нос дрогнул пару раз во время признаний Селесты.
— Ну, в этом деле, хотя бы однажды, подозреваешь каждого. Но если подумать, то...
— То что? Ты ведь не знаешь о Коте абсолютно ничего. Он может быть мужчиной и женщиной, шестнадцатилетним и шестидесятилетним, черным, белым, коричневым и даже краснокожим.
— По-моему, несколько дней назад ты говорил мне, что что-то обнаружил. Что это было — мираж?
— Ирония — не твоя сильная сторона, папа. Я не имел в виду ничего такого, что касалось бы лично Кота.
Инспектор пожал плечами и направился к двери.
— Но я имел в виду нечто, относящееся к его действиям.
Старик остановился и повернулся:
— Что-что?
— Шесть убийств имеют некоторые общие элементы.
— Общие элементы?
Эллери кивнул.
— И сколько же их? — осведомился инспектор.
— По меньшей мере три. Но я подумываю и о четвертом.
Отец подбежал к нему:
— Что это за элементы, сынок?
Но Эллери не ответил. Старик подтянул брюки и молча вышел из комнаты.
— Папа.
— Что? — послышался сердитый голос из прихожей.
— Мне нужно время.
— Для чего? Чтобы Кот мог свернуть еще несколько шей?
— Это удар ниже пояса. Ты должен знать, что иногда в таких делах нельзя торопиться.
Эллери вскочил на ноги, слегка побледнев.
— Папа, эти элементы что-то значат. Должны значить! Но что?
Глава 4
В этот уик-энд Эллери постоянно нервничал. Часами он возился с компасом, линейкой, карандашом, миллиметровкой, вычерчивая таинственные статистические диаграммы, но в конце концов бросил их в камин и предал огню. Инспектор Квин, увидев, как его сын в это немыслимо душное воскресенье греется у камина, заметил, что если он должен жить в чистилище, то намерен каким-то образом понизить температуру.
— В аду не бывает вентиляторов, — мрачно усмехнулся Эллери. Он отправился в свой кабинет и закрыл за собой дверь.
Однако его отец последовал за ним:
— Сынок.
Эллери стоял возле письменного стола. Он не брился три дня, и кожа под отросшей щетиной казалась зеленой.
«Эл больше похож на какой-то диковинный овощ, чем на человека», — подумал инспектор.
— Сынок, — повторил он.
— Папа, я, пожалуй, сдамся.
Инспектор усмехнулся.
— Ты отлично знаешь, что не сделаешь этого. Хочешь поболтать?
— Если ты можешь предложить тему повеселее.
Старик включил вентилятор.
— Ну, всегда можно поговорить о погоде. Кстати, слышно что-нибудь от твоей... как ты их называешь... нерегулярной команды?
Эллери покачал головой.
— Как насчет того, чтобы прогуляться по парку? Или прокатиться на автобусе? Можешь не бриться. Ты не встретишь никого из знакомых — на улицах пусто. Что скажешь, сынок?
Эллери посмотрел в окно. В небе над крышами домов виднелась темно-красная кайма.
— Чертов уик-энд!
— Послушай, — настаивал инспектор. — Кот действует строго по рабочим дням. Ни одного удушения в субботу или воскресенье, а единственный праздник с начала своей деятельности — 4 июля [41]— он также проигнорировал. Так что в уик-энд перед Днем труда [42]мы можем не беспокоиться.
— Ты же знаешь, что представляет собой Нью-Йорк накануне Дня труда. Пробки на всех дорогах, мостах, туннелях. Все возвращаются в город в одно и то же время.
— Брось, Эллери! Давай сходим в кино. Или знаешь что? Пойдем поглядим ревю. Сегодня я не возражаю поглазеть, как дрыгают ногами.
Эллери попытался улыбнуться.
— Я бы пошел только вместе с Котом. Развлекайся без меня, папа. Я сегодня не в настроении.
Инспектор, будучи разумным человеком, удалился. Но он не пошел глазеть, как дрыгают ногами, а поехал на автобусе в Главное полицейское управление.
Эллери открыл глаза.
Щеку царапало что-то, лежащее на письменном столе. Он заинтересовался, что именно прервало кошмарный сон, когда понял, что телефон в отцовской спальне звонит с удручающей монотонностью.
Эллери встал, прошел в спальню и включил свет.
Без четверти два ночи.
— Алло. — Шея продолжала болеть.
— Эллери! — Голос инспектора пробудил его окончательно. — Я звоню уже десять минут.
— Я уснул за столом. В чем дело, папа? Где ты находишься?
— Где я могу находиться, звоня по этому телефону? Я весь вечер болтался в управлении. Ты одет?
— Да.
— Встретимся в многоквартирном доме «Парк-Лестер» на Восточной Восемьдесят четвертой, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню.
Час сорок пять ночи. Значит, День труда уже начался. От 25 августа до 5 сентября. Одиннадцать дней. Между убийствами Симоны Филлипс и Битрис Уилликинс прошло десять дней. Сейчас на один день больше...
— Эллери, ты слушаешь?
— Что? — Голова раскалывалась от боли.
— Ты когда-нибудь слышал о докторе Эдуарде Казалисе?
— Психиатре?
— Да.
— Невозможно!
Он с трудом брел по узенькой дорожке здравого смысла, пока ночь не разлетелась на миллион блестящих осколков.
— Что ты сказал, Эллери?
Он чувствовал себя затерянным в космосе.
— Это не мог быть доктор Казалис. — Эллери собрал нее силы.
В голосе инспектора послышались хитрые нотки.
— Почему ты так считаешь, сынок?
— Из-за его возраста. Казалис не может быть седьмой жертвой. Это исключено. Тут какая-то ошибка.
— Из-за возраста? — Старик был ошарашен. — Какое отношение имеет к этому возраст Казалиса?
— Ему ведь около шестидесяти пяти? Это не укладывается в схему.
— Какую еще схему? — рявкнул старик.
— Ведь это не доктор Казалис, верно? Если это он...
— Можешь успокоиться — это не он!
Эллери вздохнул.
— Это племянница жены Казалиса, — сварливо продолжал инспектор. — Ее звали Ленор Ричардсон. Ричардсоны живут в «Парк-Лестере». Отец, мать и девушка...
— Ты знаешь, сколько ей было лет?
— Думаю, двадцать пять, самое большее — под тридцать.
— Она была замужем?
— Вряд ли. У меня очень мало информации. Я больше не могу говорить, Эллери. Приезжай скорее.
— Сейчас буду.
— Погоди! Откуда ты знаешь, что Казалис не мог...
«Дом на другой стороне Центрального парка», — думал Эллери, глядя на трубку на рычаге. Он уже забыл, что положил ее туда.
Телефонный справочник...
Он вернулся в кабинет и схватил справочник по Манхэттену.
Ричардсон...
Ричардсон Ленор, Вост. 84-я, 12/2.
Под тем же номером значился Зэкари Ричардсон.
Эллери побрился и переоделся, пребывая в блаженной нирване.
Но мозг Эллери был подобен машине. Любые факты поддерживали его в движении, рано или поздно приводя к результату.
Сегодняшний результат Эллери, как запасливая белка, спрятал в кладовую, чувствуя, что он понадобится в будущем.
Внешность самой девушки ничего ему не сообщила. Эллери мог судить о ней только по фотографии: плоть, застывшая в разгаре борьбы за жизнь, являла собой бессмысленную окаменелость. Она была маленького роста, с мягкими и вьющимися каштановыми волосами, вздернутым носом и (судя по фотографии) «обидчивой» складкой рта. Волосы недавно причесаны, ногти — наманикюрены. Под шелковым халатом дорогое белье. В момент нападения Кота она читала потрепанную книгу «Твоя навеки Эмбер» [44]. Остатки апельсина и несколько вишневых косточек лежали рядом с шезлонгом. На столе находились ваза с фруктами, серебряный портсигар, пепельница с четырнадцатью испачканными губной помадой окурками сигарет и серебряная настольная зажигалка в форме рыцаря в доспехах.
В блеклой синеве смерти девушка выглядела на пятьдесят лет, на недавней фотографии ей можно было дать восемнадцать. В действительности ей исполнилось двадцать пять, и она была единственным ребенком в семье.
Эллери отбросил Ленор Ричардсон как прискорбный, но бесполезный факт.
Живые поведали ему не больше.
В их горе не ощущалось семейного товарищества. Это послужило для Эллери стимулом и он стал внимательно изучать одного за другим.
Мать провела остаток ночи в непрерывной истерике. Миссис Ричардсон была роскошной дамой средних лет, чересчур разодетой и увешанной драгоценностями. Эллери казалось, что она испытывает хроническое беспокойство, не связанное с ее горем, словно ребенок, терзаемый коликами. По-видимому, эта женщина цеплялась за жизнь, как скряга. Золото ее молодости померкло, а то немногое, что оставалось, она покрывала яркой позолотой и упаковывала в экстравагантный самообман. Теперь она кричала и ломала руки, как будто, потеряв дочь, нашла нечто, давно пропавшее.
Отец, маленький седой человечек лет шестидесяти, походил на ювелира или библиотекаря. В действительности он являлся главой фирмы «Ричардсон, Липер и компания»— одного из старейших в Нью-Йорке предприятий оптовой продажи промтоваров. Бродя по городу, Эллери часто проходил мимо девятиэтажного здания фирмы на углу Бродвея и Семнадцатой улицы. Компания славилась старомодными коммерческими добродетелями, не терпела у себя никаких профсоюзов, а со служащими обходилась по-отечески до самой их кончины. Сам Ричардсон, очевидно, был безупречно честным, но столь же упрямым и ограниченным человеком. Происходящее его словно не касалось. Он мог только сидеть в углу, переводя ошеломленный взгляд с рыдающей женщины в вечернем платье на маленький холмик, покрытый простыней.
Свояченица Ричардсона была гораздо моложе его жены. Эллери показалось, что ей чуть больше сорока. Она была высокой и стройной, вела себя очень сдержанно, только бледность выдавала ее волнение. В отличие от старшей сестры миссис Казалис нашла свою опору в жизни — взгляд ее все время возвращался к мужу. В ней ощущалась покорность, которую Эллери часто обнаруживал в женах выдающихся личностей. Для этой женщины брак являлся суммой всего ее существования в сугубо арифметическом смысле. В обществе, состоящем в основном из подобных миссис Ричардсон, у миссис Казалис не могло быть много друзей и разносторонних интересов. Она успокаивала сестру, как мать — разбушевавшегося ребенка. Только когда вокальные упражнения миссис Ричардсон принимали совсем дикий характер, в ее увещеваниях слышались интонации упрека, словно она чувствовала себя оскорбленной и обманутой. В ней ощущалась какая-то девственная, боязливая деликатность, которую коробила буйная несдержанность сестры.
В один из таких моментов насмешливый мужской голос произнес на ухо Эллери:
— Вижу, вы обратили на это внимание.
Эллери быстро обернулся. Это был доктор Казалис, высокий и широкоплечий, с холодными, молочного оттенка глазами и седой шевелюрой — этакий человек-ледник. В его четком мелодичном голосе звучали нотки цинизма. Эллери где-то слышал, что доктор Казалис обладал не вполне обычной для психиатра биографией, и, встретив его впервые, был склонен этому поверить. На вид ему было лет шестьдесят пять — возможно, еще больше. Почти уйдя на покой, он обслуживал лишь нескольких пациентов, главным образом женщин, тщательно отбирая их по определенному критерию. Несмотря на возраст, ухудшающееся здоровье и пошедшую на спад медицинскую карьеру, доктор Казалис производил впечатление энергичного и деятельного человека — это подчеркивали большие подвижные руки хирурга — и уж никак не старца, пекущегося о своих удобствах. Эта загадка не становилась менее интересной из-за того, что она не относилась к делу. Эллери видел, что скрупулезный взгляд старика подмечает абсолютно все, хотя он почти все время молчал, а если говорил, то лишь те слова, которые, по его мнению, следовало слышать окружающим.
— На что, доктор Казалис?
— На разницу между моей женой и ее сестрой. Во всем, что касалось Ленор, поведение моей свояченицы было абсолютно неадекватным. Она боялась дочери, ревновала ее и была к ней чрезмерно снисходительна. То баловала девочку, то кричала на нее, а будучи в дурном настроении, просто ее игнорировала. Теперь Деллу переполняет чувство вины. Простите мне мой цинизм, но матери подобные Делле желают смерти своим детям, а когда это случается, закатывают истерики, моля о прощении. Она жалеет себя.
— По-моему, доктор, миссис Казалис так же осведомлена об этом, как и вы.
Психиатр пожал плечами:
— Моя жена делала все, что могла. За первые четыре года нашего брака мы потеряли двоих детей в родильном доме, а больше она не могла их иметь. Она перенесла свою привязанность на ребенка Деллы, и это послужило компенсацией для них обеих — я имею в виду мою жену и Ленор. Конечно, компенсация была неполная, ибо биологическая, в некоторых отношениях неадекватная мать всегда создает проблему. Даже в горе она ведет себя премерзко, — сухо заметил доктор, глядя на сестер. — Мать бьет себя в грудь, а тетя страдает молча. Я и сам очень любил малышку, — неожиданно добавил он и отошел в сторону.
Девушка была дома одна. Она собиралась сопровождать отца и мать на вечеринку в доме друзей миссис Ричардсон в Уэстчестере, но решила остаться дома. («У Ленор были менструации, — объяснила миссис Казалис инспектору Квину. — В эти периоды она всегда плохо себя чувствовала. Ленор сообщила мне утром по телефону, что не сможет пойти и что Делла на нее сердится».) Мистер и миссис Ричардсон отправились в Уэстчестер вскоре после шести вечера — это был званый обед. Домашнюю прислугу составляли две женщины. Кухарка уехала в субботу днем навестить родных в Пенсильвании, а горничную сама Ленор отпустила до утра.
Казалисы, живущие на расстоянии восьми кварталов — на углу Парк-авеню и Семьдесят восьмой улицы, — весь вечер беспокоились о Ленор. В половине девятого миссис Казалис позвонила племяннице. Ленор сказала, что у нее «обычная хандра», а в остальном все в порядке, так что тете и дяде незачем «психовать». Однако, когда миссис Казалис узнала, что Ленор ничего не ела, она отправилась в квартиру Ричардсонов, приготовила горячую пищу, заставила девушку поесть, устроила ее поудобнее в шезлонге в гостиной и около часа беседовала с племянницей.
Ленор казалась подавленной. Она сказала тете, что мать заставляет ее «выйти замуж и прекратить перебегать от одного мужчины к другому, как глупая студентка». Ленор была влюблена в бедного парня из еврейской семьи, который погиб в Сен-Ло [45]и которого миссис Ричардсон категорически не одобряла. «Мама не оставляла его в покое даже после смерти». Миссис Казалис позволила девушке выговориться и попыталась уложить ее в постель. Но Ленор сказала, что все равно не заснет из-за боли и жары, так что лучше почитает. Миссис Казалис попросила ее поздно не засиживаться, пожелала ей доброй ночи и ушла. Это было около десяти вечера. Последний раз она видела племянницу откинувшейся в шезлонге, улыбающейся и протягивающей руку к книге.
Миссис Казалис пришла домой расстроенная. Она плакала, но муж успокоил ее и отослал спать. Доктор Казалис остался изучать запутанную историю болезни, обещав жене позвонить Ленор перед сном, «так как Делла и Зэк, очевидно, не явятся домой до трех-четырех ночи». Сразу после полуночи доктор позвонил в квартиру Ричардсонов, но не получил ответа. Спустя пять минут он попробовал снова, но с тем же результатом. Телефон стоял в спальне Ленор, так что, даже если она заснула, повторяющиеся звонки не могли ее не разбудить. Встревоженный доктор Казалис решил проверить, все ли в порядке. Не будя жену, он отправился в «Парк-Лестер» и обнаружил Ленор Ричардсон в шезлонге с врезавшимся в кожу оранжево-розовым шелковым шнуром и умершей от удушья.
Родители еще не вернулись. За исключением мертвой девушки, квартира была пуста. Доктор Казалис уведомил полицию и, найдя на столике в прихожей номер телефона уэстчестерских друзей миссис Ричардсон («Я оставила его для Ленор на случай, если она почувствует себя плохо и захочет, чтобы мы вернулись», — всхлипывала Делла), сообщил им о происшедшем. После этого он позвонил жене и велел ей сразу же приехать на такси. Миссис Казалис, надев длинное пальто поверх ночной рубашки, тотчас же примчалась и уже застала здесь полицию. Она потеряла сознание, но ко времени прибытия Ричардсонов пришла в себя настолько, что смогла позаботиться о сестре, «за что, — пробормотал инспектор Квин, — ей следует присудить Нобелевскую премию».
«Вариации на ту же тему, — думал Эллери. — Орешек с кровавым ядром, который невозможно расколоть».
(«Я только взглянул на шелковый шнур вокруг ее шеи, — сказал доктор Казалис, — и сразу же подумал: «Кот!»)
Обследуя, когда рассвело, террасу и крышу — французское окно гостиной оставалось открытым весь вечер, — они пришли к выводу, что Кот прошел через входную дверь, воспользовавшись лифтом, работающим на самообслуживании и поднимающим в пентхаус. Миссис Казалис припомнила, что, когда она уходила в десять вечера, входная дверь была заперта, но когда ее муж приехал около половины первого, она была широко открыта и зафиксирована стопором. Так как на стопоре обнаружили отпечатки пальцев убитой девушки, было очевидно, что Ленор после ухода тети оставила входную дверь открытой, возможно, чтобы вызвать хоть небольшую циркуляцию воздуха — ночь была очень душной. Ночной портье помнил приход и уход миссис Казалис и прибытие после полуночи доктора Казалиса, но признался, что выходил вечером несколько раз за бутылкой холодного пива в закусочную на углу Восемьдесят шестой улицы и Мэдисон-авеню, и что даже во время его пребывания в вестибюле незнакомец мог пройти мимо него незаметно. «Была душная ночь, половины жильцов не было дома, а я то и дело клевал носом». Он не видел и не слышал ничего необычного.
Соседи не слышали никаких криков.
Дактилоскописты не обнаружили ничего интересного.
Доктор Праути из офиса главного медэксперта не мог определить время смерти более точно, чем промежуток между уходом миссис Казалис и прибытием ее мужа.
Шнур, которым задушили девушку, был из индийского шелка.
Они сидели на рассвете, потягивая холодное пиво, вокруг царил беспорядок, оставшийся с прошедшей ночи. Миссис Казалис приготовила сандвичи с цыпленком, к которым никто не притронулся, кроме инспектора Квина, и то по настоянию Эллери. Тело уже увезли, зловещая простыня исчезла, с террасы пентхауса дул ветерок. Миссис Ричардсон спала в своей комнате под действием снотворного.
— При всем уважении к великому казуисту, — заметил Эллери, — роковой является не бесполезность фактов, а их скудость.
— В семи убийствах? — воскликнула жена доктора.
— Семи, помноженных на ноль, миссис Казалис. Возможно, я преувеличиваю, но положение очень сложное.
Инспектор машинально двигал челюстями. Казалось, он не слушает.
— Что я могу сделать?
Все вздрогнули от неожиданности. Отец Ленор так долго молчал.
— Я должен сделать что-нибудь. Не могу сидеть просто так. У меня полно денег...
— Боюсь, деньги тут не помогут, мистер Ричардсон, — сказал Эллери. — Отцу Моники Маккелл пришла в голову та же мысль. Но предложенное им вознаграждение в сто тысяч долларов только прибавило работы полиции.
— Как насчет того, чтобы поспать, Зэк? — предложил доктор Казалис.
— У нее не было ни единого врага во всем мире. Ты же знаешь, Эд! Все ее любили. Почему этот... почему он выбрал Ленор? Она — единственное, что у меня было. Почему именно моя дочь?
— А почему вообще чья-то дочь, мистер Ричардсон?
— Меня не интересуют другие! За что мы платим полиции? — Ричардсон вскочил на ноги; его щеки стали пунцовыми.
— Зэк!
Он обмяк, что-то пробормотал и потихоньку вышел.
— Нет, дорогая, пусть идет, — быстро сказал психиатр жене. — Зэк обладает чисто шотландским чувством пропорций, и жизнь для него в высшей степени драгоценна. Но я беспокоюсь о тебе. У тебя глаза лезут на лоб. Пойдем, дорогая. Я отвезу тебя.
— Нет, Эдуард.
— Но Делла спит...
— Я не пойду без тебя. А ты нужен здесь. — Миссис Казалис взяла мужа за руку. — Ты не можешь отстраниться от этого, Эдуард. Скажи, что ты что-то сделаешь.
— Конечно, сделаю. Отвезу тебя домой.
— Я не ребенок!
Доктор поднялся:
— Но что я могу сделать? Эти люди разбираются в таких вещах. Я же не жду, что они явятся ко мне в кабинет и станут читать лекции, как нужно лечить пациентов.
— Не делай из меня дурочку, Эдуард! — Ее голос стал резким. — Ты можешь сказать этим джентльменам то, что говорил мне много раз. Твои теории...
— К несчастью, это всего лишь теории. А теперь будь умницей и иди домой.
— Делла нуждается во мне. — Напряжение в голосе усилилось.
— Но, дорогая... — Доктор казался испуганным.
— Ты ведь знаешь, что значила для меня Ленор... — Голос миссис Казалис дрогнул.
— Разумеется. — Психиатр метнул предупреждающий взгляд на Эллери и инспектора. — Она многое значила и для меня. Успокойся, иначе ты заболеешь.
— Эдуард, ты же помнишь, что говорил мне...
— Я сделаю все, что могу. Ты должна успокоиться. — Он обнял жену, и она постепенно перестала всхлипывать.
— Но ты не пообещал...
— Думаю, ты права — тебе незачем идти домой. Делла действительно будет в тебе нуждаться. Воспользуйся комнатой для гостей, дорогая. Я дам тебе лекарство, которое поможет заснуть.
— Обещай мне, Эдуард!
— Обещаю. А сейчас я уложу тебя в постель.
— Мне следовало распознать начало истерики.
— Я только приветствую добрый старый взрыв эмоций, — улыбнулся Эллери. — Кстати, доктор, о каких теориях упоминала миссис Казалис?
— О теориях? — Инспектор Квин быстро обернулся. — У кого тут есть теории?
— Ну, полагаю, что у меня, — ответил доктор Казалис, садясь и протягивая руку за сандвичем. — Что эти парни там делают?
— Обследуют террасу и крышу. Расскажите мне о ваших теориях, доктор. — Инспектор взял одну из сигарет Эллери, хотя никогда не курил сигареты.
— Очевидно, в Нью-Йорке у каждого имеются одна-две теории, — улыбнулся доктор Казалис. — Убийства, совершенные Котом, естественно, не могли не заинтересовать психиатра. Хотя я не располагаю вашей информацией...
— Она многого не добавит к тому, что вы прочли в газетах.
Казалис усмехнулся:
— Я как раз хотел сказать, что отсутствие информации ничего не меняет. Мне кажется, джентльмены, вы не правы, применяя в этом деле обычную тактику расследования. Вы сконцентрировали внимание на жертвах — это разумная методика в обычных делах, но абсолютно неверная в этом. Здесь вам следует сосредоточиться на убийце.
— Что вы имеете в виду?
— Разве не правда, что между жертвами нет ничего общего?
— Ну?
— Что их пути никогда не пересекались?
— Насколько мы можем судить, никогда.
— Помяните мое слово — вы не обнаружите ни единой точки соприкосновения. Семь жертв кажутся не связанными между собой, потому что так оно и есть. Связь могла возникнуть, лишь когда убийца закрыл глаза, открыл телефонный справочник, скажем, на семи любых страницах, решив прикончить сорок девять человек из обозначенных во второй колонке на каждой странице.
Эллери встрепенулся.
— Таким образом, — продолжал доктор Казалис, доев сандвич, — мы имеем семь человек, никогда друг с другом не соприкасавшихся, но умерщвленных одной и той же рукой. Что означают эти семь, очевидно, беспричинных актов насилия? Для профессионального ума — психоз. Я сказал «очевидно, беспричинных», потому что поведение психопата выглядит немотивированным, только когда судишь с позиции здравого рассудка. У психопата имеются свои мотивы, но они возникают вследствие искаженного восприятия действительности и фальсификации фактов. Мое мнение, основанное на анализе доступной мне информации, состоит в том, что Кот (черт бы побрал этого карикатуриста — так опозорить в высшей степени уравновешенное животное!) страдает тем, что мы называем систематизированным маниакальным состоянием, параноидным психозом.
— В аду не бывает вентиляторов, — мрачно усмехнулся Эллери. Он отправился в свой кабинет и закрыл за собой дверь.
Однако его отец последовал за ним:
— Сынок.
Эллери стоял возле письменного стола. Он не брился три дня, и кожа под отросшей щетиной казалась зеленой.
«Эл больше похож на какой-то диковинный овощ, чем на человека», — подумал инспектор.
— Сынок, — повторил он.
— Папа, я, пожалуй, сдамся.
Инспектор усмехнулся.
— Ты отлично знаешь, что не сделаешь этого. Хочешь поболтать?
— Если ты можешь предложить тему повеселее.
Старик включил вентилятор.
— Ну, всегда можно поговорить о погоде. Кстати, слышно что-нибудь от твоей... как ты их называешь... нерегулярной команды?
Эллери покачал головой.
— Как насчет того, чтобы прогуляться по парку? Или прокатиться на автобусе? Можешь не бриться. Ты не встретишь никого из знакомых — на улицах пусто. Что скажешь, сынок?
Эллери посмотрел в окно. В небе над крышами домов виднелась темно-красная кайма.
— Чертов уик-энд!
— Послушай, — настаивал инспектор. — Кот действует строго по рабочим дням. Ни одного удушения в субботу или воскресенье, а единственный праздник с начала своей деятельности — 4 июля [41]— он также проигнорировал. Так что в уик-энд перед Днем труда [42]мы можем не беспокоиться.
— Ты же знаешь, что представляет собой Нью-Йорк накануне Дня труда. Пробки на всех дорогах, мостах, туннелях. Все возвращаются в город в одно и то же время.
— Брось, Эллери! Давай сходим в кино. Или знаешь что? Пойдем поглядим ревю. Сегодня я не возражаю поглазеть, как дрыгают ногами.
Эллери попытался улыбнуться.
— Я бы пошел только вместе с Котом. Развлекайся без меня, папа. Я сегодня не в настроении.
Инспектор, будучи разумным человеком, удалился. Но он не пошел глазеть, как дрыгают ногами, а поехал на автобусе в Главное полицейское управление.
* * *
Темнота стала вишневой, когда нож гильотины скользнул к его шее. Он был спокоен, даже счастлив. Телега внизу была набита котами, которые торжественно вязали шелковые шнуры голубого и оранжево-розового цвета, одобрительно при этом кивая [43]. Маленький котенок, не больше муравья, сидел под самым его носом, глядя на него черными глазками. В тот момент, когда нож коснулся его шеи, он ощутил резкую боль, и ему показалось, что тьма внезапно рассеялась, и яркий свет хлынул отовсюду...Эллери открыл глаза.
Щеку царапало что-то, лежащее на письменном столе. Он заинтересовался, что именно прервало кошмарный сон, когда понял, что телефон в отцовской спальне звонит с удручающей монотонностью.
Эллери встал, прошел в спальню и включил свет.
Без четверти два ночи.
— Алло. — Шея продолжала болеть.
— Эллери! — Голос инспектора пробудил его окончательно. — Я звоню уже десять минут.
— Я уснул за столом. В чем дело, папа? Где ты находишься?
— Где я могу находиться, звоня по этому телефону? Я весь вечер болтался в управлении. Ты одет?
— Да.
— Встретимся в многоквартирном доме «Парк-Лестер» на Восточной Восемьдесят четвертой, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню.
Час сорок пять ночи. Значит, День труда уже начался. От 25 августа до 5 сентября. Одиннадцать дней. Между убийствами Симоны Филлипс и Битрис Уилликинс прошло десять дней. Сейчас на один день больше...
— Эллери, ты слушаешь?
— Что? — Голова раскалывалась от боли.
— Ты когда-нибудь слышал о докторе Эдуарде Казалисе?
— Психиатре?
— Да.
— Невозможно!
Он с трудом брел по узенькой дорожке здравого смысла, пока ночь не разлетелась на миллион блестящих осколков.
— Что ты сказал, Эллери?
Он чувствовал себя затерянным в космосе.
— Это не мог быть доктор Казалис. — Эллери собрал нее силы.
В голосе инспектора послышались хитрые нотки.
— Почему ты так считаешь, сынок?
— Из-за его возраста. Казалис не может быть седьмой жертвой. Это исключено. Тут какая-то ошибка.
— Из-за возраста? — Старик был ошарашен. — Какое отношение имеет к этому возраст Казалиса?
— Ему ведь около шестидесяти пяти? Это не укладывается в схему.
— Какую еще схему? — рявкнул старик.
— Ведь это не доктор Казалис, верно? Если это он...
— Можешь успокоиться — это не он!
Эллери вздохнул.
— Это племянница жены Казалиса, — сварливо продолжал инспектор. — Ее звали Ленор Ричардсон. Ричардсоны живут в «Парк-Лестере». Отец, мать и девушка...
— Ты знаешь, сколько ей было лет?
— Думаю, двадцать пять, самое большее — под тридцать.
— Она была замужем?
— Вряд ли. У меня очень мало информации. Я больше не могу говорить, Эллери. Приезжай скорее.
— Сейчас буду.
— Погоди! Откуда ты знаешь, что Казалис не мог...
«Дом на другой стороне Центрального парка», — думал Эллери, глядя на трубку на рычаге. Он уже забыл, что положил ее туда.
Телефонный справочник...
Он вернулся в кабинет и схватил справочник по Манхэттену.
Ричардсон...
Ричардсон Ленор, Вост. 84-я, 12/2.
Под тем же номером значился Зэкари Ричардсон.
Эллери побрился и переоделся, пребывая в блаженной нирване.
* * *
Позднее ему удалось синтезировать свои ночные впечатления в единый комплекс. Ночь была беспорядочной. Лица мелькали в воздухе, голоса прерывались, текли слезы, входили люди, звонили телефоны, строчили карандаши... Двери, шезлонг, фотография, фотографы, измерения, маленький посиневший кулачок, покачивающийся шелковый шнур, золотые часы в стиле Людовика XVII на камине из итальянского мрамора, картина маслом с изображением обнаженной женщины, книга в рваной обложке...Но мозг Эллери был подобен машине. Любые факты поддерживали его в движении, рано или поздно приводя к результату.
Сегодняшний результат Эллери, как запасливая белка, спрятал в кладовую, чувствуя, что он понадобится в будущем.
Внешность самой девушки ничего ему не сообщила. Эллери мог судить о ней только по фотографии: плоть, застывшая в разгаре борьбы за жизнь, являла собой бессмысленную окаменелость. Она была маленького роста, с мягкими и вьющимися каштановыми волосами, вздернутым носом и (судя по фотографии) «обидчивой» складкой рта. Волосы недавно причесаны, ногти — наманикюрены. Под шелковым халатом дорогое белье. В момент нападения Кота она читала потрепанную книгу «Твоя навеки Эмбер» [44]. Остатки апельсина и несколько вишневых косточек лежали рядом с шезлонгом. На столе находились ваза с фруктами, серебряный портсигар, пепельница с четырнадцатью испачканными губной помадой окурками сигарет и серебряная настольная зажигалка в форме рыцаря в доспехах.
В блеклой синеве смерти девушка выглядела на пятьдесят лет, на недавней фотографии ей можно было дать восемнадцать. В действительности ей исполнилось двадцать пять, и она была единственным ребенком в семье.
Эллери отбросил Ленор Ричардсон как прискорбный, но бесполезный факт.
Живые поведали ему не больше.
* * *
Их было четверо: отец и мать убитой девушки, ее тетя, миссис Казалис, — сестра миссис Ричардсон — и сам знаменитый доктор Казалис.В их горе не ощущалось семейного товарищества. Это послужило для Эллери стимулом и он стал внимательно изучать одного за другим.
Мать провела остаток ночи в непрерывной истерике. Миссис Ричардсон была роскошной дамой средних лет, чересчур разодетой и увешанной драгоценностями. Эллери казалось, что она испытывает хроническое беспокойство, не связанное с ее горем, словно ребенок, терзаемый коликами. По-видимому, эта женщина цеплялась за жизнь, как скряга. Золото ее молодости померкло, а то немногое, что оставалось, она покрывала яркой позолотой и упаковывала в экстравагантный самообман. Теперь она кричала и ломала руки, как будто, потеряв дочь, нашла нечто, давно пропавшее.
Отец, маленький седой человечек лет шестидесяти, походил на ювелира или библиотекаря. В действительности он являлся главой фирмы «Ричардсон, Липер и компания»— одного из старейших в Нью-Йорке предприятий оптовой продажи промтоваров. Бродя по городу, Эллери часто проходил мимо девятиэтажного здания фирмы на углу Бродвея и Семнадцатой улицы. Компания славилась старомодными коммерческими добродетелями, не терпела у себя никаких профсоюзов, а со служащими обходилась по-отечески до самой их кончины. Сам Ричардсон, очевидно, был безупречно честным, но столь же упрямым и ограниченным человеком. Происходящее его словно не касалось. Он мог только сидеть в углу, переводя ошеломленный взгляд с рыдающей женщины в вечернем платье на маленький холмик, покрытый простыней.
Свояченица Ричардсона была гораздо моложе его жены. Эллери показалось, что ей чуть больше сорока. Она была высокой и стройной, вела себя очень сдержанно, только бледность выдавала ее волнение. В отличие от старшей сестры миссис Казалис нашла свою опору в жизни — взгляд ее все время возвращался к мужу. В ней ощущалась покорность, которую Эллери часто обнаруживал в женах выдающихся личностей. Для этой женщины брак являлся суммой всего ее существования в сугубо арифметическом смысле. В обществе, состоящем в основном из подобных миссис Ричардсон, у миссис Казалис не могло быть много друзей и разносторонних интересов. Она успокаивала сестру, как мать — разбушевавшегося ребенка. Только когда вокальные упражнения миссис Ричардсон принимали совсем дикий характер, в ее увещеваниях слышались интонации упрека, словно она чувствовала себя оскорбленной и обманутой. В ней ощущалась какая-то девственная, боязливая деликатность, которую коробила буйная несдержанность сестры.
В один из таких моментов насмешливый мужской голос произнес на ухо Эллери:
— Вижу, вы обратили на это внимание.
Эллери быстро обернулся. Это был доктор Казалис, высокий и широкоплечий, с холодными, молочного оттенка глазами и седой шевелюрой — этакий человек-ледник. В его четком мелодичном голосе звучали нотки цинизма. Эллери где-то слышал, что доктор Казалис обладал не вполне обычной для психиатра биографией, и, встретив его впервые, был склонен этому поверить. На вид ему было лет шестьдесят пять — возможно, еще больше. Почти уйдя на покой, он обслуживал лишь нескольких пациентов, главным образом женщин, тщательно отбирая их по определенному критерию. Несмотря на возраст, ухудшающееся здоровье и пошедшую на спад медицинскую карьеру, доктор Казалис производил впечатление энергичного и деятельного человека — это подчеркивали большие подвижные руки хирурга — и уж никак не старца, пекущегося о своих удобствах. Эта загадка не становилась менее интересной из-за того, что она не относилась к делу. Эллери видел, что скрупулезный взгляд старика подмечает абсолютно все, хотя он почти все время молчал, а если говорил, то лишь те слова, которые, по его мнению, следовало слышать окружающим.
— На что, доктор Казалис?
— На разницу между моей женой и ее сестрой. Во всем, что касалось Ленор, поведение моей свояченицы было абсолютно неадекватным. Она боялась дочери, ревновала ее и была к ней чрезмерно снисходительна. То баловала девочку, то кричала на нее, а будучи в дурном настроении, просто ее игнорировала. Теперь Деллу переполняет чувство вины. Простите мне мой цинизм, но матери подобные Делле желают смерти своим детям, а когда это случается, закатывают истерики, моля о прощении. Она жалеет себя.
— По-моему, доктор, миссис Казалис так же осведомлена об этом, как и вы.
Психиатр пожал плечами:
— Моя жена делала все, что могла. За первые четыре года нашего брака мы потеряли двоих детей в родильном доме, а больше она не могла их иметь. Она перенесла свою привязанность на ребенка Деллы, и это послужило компенсацией для них обеих — я имею в виду мою жену и Ленор. Конечно, компенсация была неполная, ибо биологическая, в некоторых отношениях неадекватная мать всегда создает проблему. Даже в горе она ведет себя премерзко, — сухо заметил доктор, глядя на сестер. — Мать бьет себя в грудь, а тетя страдает молча. Я и сам очень любил малышку, — неожиданно добавил он и отошел в сторону.
* * *
К десяти утра они уже располагали фактами в их последовательности.Девушка была дома одна. Она собиралась сопровождать отца и мать на вечеринку в доме друзей миссис Ричардсон в Уэстчестере, но решила остаться дома. («У Ленор были менструации, — объяснила миссис Казалис инспектору Квину. — В эти периоды она всегда плохо себя чувствовала. Ленор сообщила мне утром по телефону, что не сможет пойти и что Делла на нее сердится».) Мистер и миссис Ричардсон отправились в Уэстчестер вскоре после шести вечера — это был званый обед. Домашнюю прислугу составляли две женщины. Кухарка уехала в субботу днем навестить родных в Пенсильвании, а горничную сама Ленор отпустила до утра.
Казалисы, живущие на расстоянии восьми кварталов — на углу Парк-авеню и Семьдесят восьмой улицы, — весь вечер беспокоились о Ленор. В половине девятого миссис Казалис позвонила племяннице. Ленор сказала, что у нее «обычная хандра», а в остальном все в порядке, так что тете и дяде незачем «психовать». Однако, когда миссис Казалис узнала, что Ленор ничего не ела, она отправилась в квартиру Ричардсонов, приготовила горячую пищу, заставила девушку поесть, устроила ее поудобнее в шезлонге в гостиной и около часа беседовала с племянницей.
Ленор казалась подавленной. Она сказала тете, что мать заставляет ее «выйти замуж и прекратить перебегать от одного мужчины к другому, как глупая студентка». Ленор была влюблена в бедного парня из еврейской семьи, который погиб в Сен-Ло [45]и которого миссис Ричардсон категорически не одобряла. «Мама не оставляла его в покое даже после смерти». Миссис Казалис позволила девушке выговориться и попыталась уложить ее в постель. Но Ленор сказала, что все равно не заснет из-за боли и жары, так что лучше почитает. Миссис Казалис попросила ее поздно не засиживаться, пожелала ей доброй ночи и ушла. Это было около десяти вечера. Последний раз она видела племянницу откинувшейся в шезлонге, улыбающейся и протягивающей руку к книге.
Миссис Казалис пришла домой расстроенная. Она плакала, но муж успокоил ее и отослал спать. Доктор Казалис остался изучать запутанную историю болезни, обещав жене позвонить Ленор перед сном, «так как Делла и Зэк, очевидно, не явятся домой до трех-четырех ночи». Сразу после полуночи доктор позвонил в квартиру Ричардсонов, но не получил ответа. Спустя пять минут он попробовал снова, но с тем же результатом. Телефон стоял в спальне Ленор, так что, даже если она заснула, повторяющиеся звонки не могли ее не разбудить. Встревоженный доктор Казалис решил проверить, все ли в порядке. Не будя жену, он отправился в «Парк-Лестер» и обнаружил Ленор Ричардсон в шезлонге с врезавшимся в кожу оранжево-розовым шелковым шнуром и умершей от удушья.
Родители еще не вернулись. За исключением мертвой девушки, квартира была пуста. Доктор Казалис уведомил полицию и, найдя на столике в прихожей номер телефона уэстчестерских друзей миссис Ричардсон («Я оставила его для Ленор на случай, если она почувствует себя плохо и захочет, чтобы мы вернулись», — всхлипывала Делла), сообщил им о происшедшем. После этого он позвонил жене и велел ей сразу же приехать на такси. Миссис Казалис, надев длинное пальто поверх ночной рубашки, тотчас же примчалась и уже застала здесь полицию. Она потеряла сознание, но ко времени прибытия Ричардсонов пришла в себя настолько, что смогла позаботиться о сестре, «за что, — пробормотал инспектор Квин, — ей следует присудить Нобелевскую премию».
«Вариации на ту же тему, — думал Эллери. — Орешек с кровавым ядром, который невозможно расколоть».
(«Я только взглянул на шелковый шнур вокруг ее шеи, — сказал доктор Казалис, — и сразу же подумал: «Кот!»)
Обследуя, когда рассвело, террасу и крышу — французское окно гостиной оставалось открытым весь вечер, — они пришли к выводу, что Кот прошел через входную дверь, воспользовавшись лифтом, работающим на самообслуживании и поднимающим в пентхаус. Миссис Казалис припомнила, что, когда она уходила в десять вечера, входная дверь была заперта, но когда ее муж приехал около половины первого, она была широко открыта и зафиксирована стопором. Так как на стопоре обнаружили отпечатки пальцев убитой девушки, было очевидно, что Ленор после ухода тети оставила входную дверь открытой, возможно, чтобы вызвать хоть небольшую циркуляцию воздуха — ночь была очень душной. Ночной портье помнил приход и уход миссис Казалис и прибытие после полуночи доктора Казалиса, но признался, что выходил вечером несколько раз за бутылкой холодного пива в закусочную на углу Восемьдесят шестой улицы и Мэдисон-авеню, и что даже во время его пребывания в вестибюле незнакомец мог пройти мимо него незаметно. «Была душная ночь, половины жильцов не было дома, а я то и дело клевал носом». Он не видел и не слышал ничего необычного.
Соседи не слышали никаких криков.
Дактилоскописты не обнаружили ничего интересного.
Доктор Праути из офиса главного медэксперта не мог определить время смерти более точно, чем промежуток между уходом миссис Казалис и прибытием ее мужа.
Шнур, которым задушили девушку, был из индийского шелка.
* * *
— Генри Джеймс [46]назвал бы это роковой бесполезностью фактов, — промолвил доктор Казалис.Они сидели на рассвете, потягивая холодное пиво, вокруг царил беспорядок, оставшийся с прошедшей ночи. Миссис Казалис приготовила сандвичи с цыпленком, к которым никто не притронулся, кроме инспектора Квина, и то по настоянию Эллери. Тело уже увезли, зловещая простыня исчезла, с террасы пентхауса дул ветерок. Миссис Ричардсон спала в своей комнате под действием снотворного.
— При всем уважении к великому казуисту, — заметил Эллери, — роковой является не бесполезность фактов, а их скудость.
— В семи убийствах? — воскликнула жена доктора.
— Семи, помноженных на ноль, миссис Казалис. Возможно, я преувеличиваю, но положение очень сложное.
Инспектор машинально двигал челюстями. Казалось, он не слушает.
— Что я могу сделать?
Все вздрогнули от неожиданности. Отец Ленор так долго молчал.
— Я должен сделать что-нибудь. Не могу сидеть просто так. У меня полно денег...
— Боюсь, деньги тут не помогут, мистер Ричардсон, — сказал Эллери. — Отцу Моники Маккелл пришла в голову та же мысль. Но предложенное им вознаграждение в сто тысяч долларов только прибавило работы полиции.
— Как насчет того, чтобы поспать, Зэк? — предложил доктор Казалис.
— У нее не было ни единого врага во всем мире. Ты же знаешь, Эд! Все ее любили. Почему этот... почему он выбрал Ленор? Она — единственное, что у меня было. Почему именно моя дочь?
— А почему вообще чья-то дочь, мистер Ричардсон?
— Меня не интересуют другие! За что мы платим полиции? — Ричардсон вскочил на ноги; его щеки стали пунцовыми.
— Зэк!
Он обмяк, что-то пробормотал и потихоньку вышел.
— Нет, дорогая, пусть идет, — быстро сказал психиатр жене. — Зэк обладает чисто шотландским чувством пропорций, и жизнь для него в высшей степени драгоценна. Но я беспокоюсь о тебе. У тебя глаза лезут на лоб. Пойдем, дорогая. Я отвезу тебя.
— Нет, Эдуард.
— Но Делла спит...
— Я не пойду без тебя. А ты нужен здесь. — Миссис Казалис взяла мужа за руку. — Ты не можешь отстраниться от этого, Эдуард. Скажи, что ты что-то сделаешь.
— Конечно, сделаю. Отвезу тебя домой.
— Я не ребенок!
Доктор поднялся:
— Но что я могу сделать? Эти люди разбираются в таких вещах. Я же не жду, что они явятся ко мне в кабинет и станут читать лекции, как нужно лечить пациентов.
— Не делай из меня дурочку, Эдуард! — Ее голос стал резким. — Ты можешь сказать этим джентльменам то, что говорил мне много раз. Твои теории...
— К несчастью, это всего лишь теории. А теперь будь умницей и иди домой.
— Делла нуждается во мне. — Напряжение в голосе усилилось.
— Но, дорогая... — Доктор казался испуганным.
— Ты ведь знаешь, что значила для меня Ленор... — Голос миссис Казалис дрогнул.
— Разумеется. — Психиатр метнул предупреждающий взгляд на Эллери и инспектора. — Она многое значила и для меня. Успокойся, иначе ты заболеешь.
— Эдуард, ты же помнишь, что говорил мне...
— Я сделаю все, что могу. Ты должна успокоиться. — Он обнял жену, и она постепенно перестала всхлипывать.
— Но ты не пообещал...
— Думаю, ты права — тебе незачем идти домой. Делла действительно будет в тебе нуждаться. Воспользуйся комнатой для гостей, дорогая. Я дам тебе лекарство, которое поможет заснуть.
— Обещай мне, Эдуард!
— Обещаю. А сейчас я уложу тебя в постель.
* * *
Когда доктор Казалис вернулся, у него был виноватый вид.— Мне следовало распознать начало истерики.
— Я только приветствую добрый старый взрыв эмоций, — улыбнулся Эллери. — Кстати, доктор, о каких теориях упоминала миссис Казалис?
— О теориях? — Инспектор Квин быстро обернулся. — У кого тут есть теории?
— Ну, полагаю, что у меня, — ответил доктор Казалис, садясь и протягивая руку за сандвичем. — Что эти парни там делают?
— Обследуют террасу и крышу. Расскажите мне о ваших теориях, доктор. — Инспектор взял одну из сигарет Эллери, хотя никогда не курил сигареты.
— Очевидно, в Нью-Йорке у каждого имеются одна-две теории, — улыбнулся доктор Казалис. — Убийства, совершенные Котом, естественно, не могли не заинтересовать психиатра. Хотя я не располагаю вашей информацией...
— Она многого не добавит к тому, что вы прочли в газетах.
Казалис усмехнулся:
— Я как раз хотел сказать, что отсутствие информации ничего не меняет. Мне кажется, джентльмены, вы не правы, применяя в этом деле обычную тактику расследования. Вы сконцентрировали внимание на жертвах — это разумная методика в обычных делах, но абсолютно неверная в этом. Здесь вам следует сосредоточиться на убийце.
— Что вы имеете в виду?
— Разве не правда, что между жертвами нет ничего общего?
— Ну?
— Что их пути никогда не пересекались?
— Насколько мы можем судить, никогда.
— Помяните мое слово — вы не обнаружите ни единой точки соприкосновения. Семь жертв кажутся не связанными между собой, потому что так оно и есть. Связь могла возникнуть, лишь когда убийца закрыл глаза, открыл телефонный справочник, скажем, на семи любых страницах, решив прикончить сорок девять человек из обозначенных во второй колонке на каждой странице.
Эллери встрепенулся.
— Таким образом, — продолжал доктор Казалис, доев сандвич, — мы имеем семь человек, никогда друг с другом не соприкасавшихся, но умерщвленных одной и той же рукой. Что означают эти семь, очевидно, беспричинных актов насилия? Для профессионального ума — психоз. Я сказал «очевидно, беспричинных», потому что поведение психопата выглядит немотивированным, только когда судишь с позиции здравого рассудка. У психопата имеются свои мотивы, но они возникают вследствие искаженного восприятия действительности и фальсификации фактов. Мое мнение, основанное на анализе доступной мне информации, состоит в том, что Кот (черт бы побрал этого карикатуриста — так опозорить в высшей степени уравновешенное животное!) страдает тем, что мы называем систематизированным маниакальным состоянием, параноидным психозом.