Страница:
— Спасибо вам, Андрей, — прошептала тихо, делая вид, что не проснулась толком. — Вы так помогли мне — вы сами не можете себе представить, как мне было хорошо и как мне легко сейчас.
— Ой, я разбудил — простите! — Мыльников не подходил к ней, он стоял у телефона, видимо, испытывая острое желание позвонить жене прямо сейчас и не решаясь сделать это от нее. — Я пойду — пора. И… мне тоже было хорошо, да. Вы…
— Не говорите ничего, Андрей. — Она улыбнулась слабо. — Я все понимаю, я не хочу вам ни о чем напоминать. Я просто хочу, чтобы вы знали, что вы меня спасли — и благодаря вам у меня была фантастическая ночь…
Он ушел почти сразу. Выпалил бессвязный монолог — что ему пора, что надо писать отчет, что начальство все поймет и перестанет в ней сомневаться, что ей лучше уехать, что он будет ей звонить. Обо всем сказал, кроме нее самой и их ночи. И ушел. А она так и лежала, мечтая вернуться обратно в сон. Думая о том, что случившееся ночью — в смысле визит того, кто к ней приходил, — вряд ли заставит мыльниковского начальника изменить свое мнение о ней, и это, конечно, плохо. Но зато после этого визита она испытала то, чего не испытывала довольно давно, — и желание, и возбуждение, и оргазм были жутко естественными, не придуманными вовсе, и жутко сильными вдобавок. И не важно, с кем это было, — важно, что это было.
Она улыбнулась — в который раз убедившись, что создана не для дел, а совсем для другого. А значит, с делами пора было кончать — и чем быстрее, тем лучше…
13
— Ой, я разбудил — простите! — Мыльников не подходил к ней, он стоял у телефона, видимо, испытывая острое желание позвонить жене прямо сейчас и не решаясь сделать это от нее. — Я пойду — пора. И… мне тоже было хорошо, да. Вы…
— Не говорите ничего, Андрей. — Она улыбнулась слабо. — Я все понимаю, я не хочу вам ни о чем напоминать. Я просто хочу, чтобы вы знали, что вы меня спасли — и благодаря вам у меня была фантастическая ночь…
Он ушел почти сразу. Выпалил бессвязный монолог — что ему пора, что надо писать отчет, что начальство все поймет и перестанет в ней сомневаться, что ей лучше уехать, что он будет ей звонить. Обо всем сказал, кроме нее самой и их ночи. И ушел. А она так и лежала, мечтая вернуться обратно в сон. Думая о том, что случившееся ночью — в смысле визит того, кто к ней приходил, — вряд ли заставит мыльниковского начальника изменить свое мнение о ней, и это, конечно, плохо. Но зато после этого визита она испытала то, чего не испытывала довольно давно, — и желание, и возбуждение, и оргазм были жутко естественными, не придуманными вовсе, и жутко сильными вдобавок. И не важно, с кем это было, — важно, что это было.
Она улыбнулась — в который раз убедившись, что создана не для дел, а совсем для другого. А значит, с делами пора было кончать — и чем быстрее, тем лучше…
13
— Копать умеешь?
— О… Вы хотели сказать… — протянула неопределенно, не совсем понимая, о чем он.
— Да я ничего не хотел — мне-то по х…ю. Умеешь копать — на лопату и копай. Не умеешь — так оставим. Хотя один х…й — копай, не копай, толку никакого. Мы тут мужика одного весной оставили — так он копал вроде, а потом приехали проверить через месячишко, а все разрыто и кости только. Тут же собаки бродячие, они запах из-под земли чуют — а жрать-то им охота…
— Но… Но ведь я…
Она все отчаяннее цеплялась за мысль, что просто его не поняла — или что это шутка. Тем более что в его лице не было ничего такого ужасного, оно пустым было и равнодушным. И второй — тот самый, который тогда сидел за рулем джипа, когда они ее везли на кладбище, — тоже выглядел вполне обычно. Разве что сейчас медленно и неспешно повернулся вокруг себя, оглядывая окрестности. Словно проверяя, не наблюдает ли кто за ними. Абсолютно поверхностно, невнимательно, скучающе проверяя.
Она тоже огляделась. Но тут по-прежнему было пусто, и тишина оставалась абсолютной. Они одни были в этой небольшой роще — или лесок это был, она не знала. Где-то рядом проходило оживленное широкое шоссе, но они свернули с него и через пять минут оказались в этой глуши, где не было жилых домов, и людей не было, и машин тоже. И притормозили на опушке рощи, напротив трехэтажного здания со спящими в этот непоздний час окнами. И вывели ее из машины, и повели в глубь этой самой рощи — туда, где было почти темно и страшно и ни души. Сказав, чтобы она шла впереди, — а потом скомандовав остановиться.
— А что ты? — Длинный пожал плечами. — Ты нам мозги е…ешь, вот и все дела. Мы тут с пацанами покумекали — похоже, что мусорская ты. А может, к Сашку отношение имеешь — к смерти его. Надо б тебя поспрашивать как полагается — да возиться неохота. Так что ты не бубни тут, а спасибо скажи, что просто пулю схаваешь. Повезет — найдут раньше, чем собаки тебя погрызут, красивой похоронят. А то прикинь — был бы труп без лица, так лучше, что ли?..
Все это было невероятно. Она поехала с ними, куда они сказали, — и в первый раз, и сегодня. И не пыталась протестовать, и всем видом показывала, что готова им помочь. И не ее была вина, что она не узнала того, кого ей показали. Они очень хотели, чтобы она его узнала, — но это был не он. И как они ни настаивали, она упрямо качала головой. Сказав наконец, что они ведь хотят найти того, кто был там, а этого там точно не было. Не став говорить, что, если они просто ищут повод, чтобы свести с кем-то счеты, она здесь ни при чем.
В общем, она делала все, чтобы им помочь. Абсолютно все. Да она даже длинного этого ублажила — просто потому, что не хотела ему отказывать, чтобы он не озлобился, чтобы он защищал ее перед другими. Тем более что это была его идея использовать ее для опознания. А он…
— Я щас, Лех! — бросил длинный через плечо, и второй отошел по направлению к машине. А рука длинного скользнула в карман, вытаскивая что-то, похожее на пистолет.
Она не могла поверить, что он не шутит. Этого не могло быть — того, что происходило. Все должно было быть совсем по-другому — легко и просто. Виктор столько убеждал ее в этом, и она поверила и даже готова была махнуть рукой на запихивание в машину, и милицейские запугивания, и оральный секс с длинным. Но теперь она стояла в леске, длинный держал в руке пистолет, а все остальные были далеко — Виктор, Мыльников, даже мыльниковский начальник, которого она бы счастлива была увидеть сейчас и здесь. Но никого не было — только она и длинный. И кусок железа в его руке.
— Ну че — повернешься, чтоб не видеть, или прям так? — как бы между прочим поинтересовался длинный. — Ты поживей только выбирай — нет у меня времени, жена ждет, а я уж дома сутки не был. Такую разборку устроит — мало не покажется…
Она всегда думала, что убить человека — и быть убитой кем-то — не так уж просто. Что на это надо настроиться, чтобы вести себя подобающим образом. И обстановка должна быть соответствующая. И вообще все. Как в кино, где приговоренный к смерти смотрит в последний раз на закат или восход, а палач мрачен и проникается тем, что ему предстоит сделать. А кругом все подчеркнуто красиво, чтобы тот, кто должен умереть, увидел напоследок всю прелесть жизни, которую он покидает.
А тут — тут все было неправильно. И еще только темнело, и далеко было до глубокой ночи. И они были недалеко от центра, где-то в районе ВДНХ, и совсем рядом проходило оживленное шоссе. И это было неправильно — и еще и жутко прозаично, как-то очень бытово. Потому что палач торопился домой к жене, не скрывая от жертвы, что жена устроит ему скандал. Так что это даже могло быть смешно — если бы не было так грустно…
А как нормально все начиналось! Ну настолько нормально, насколько могло быть с такими уродами. Более-менее, в общем. То есть неприятно, но все равно не настолько.
Она позвонила длинному сама — как они и договаривались. В час дня примерно позвонила — как только встала. Она заснула сразу после ухода Мыльникова — так удовлетворенно, самодовольно заснула, сладко поеживаясь. Вспоминая не его, конечно, — он брал ее сзади, и не проявлял инициативы, и, в общем, был человеком без лица, этаким инкогнито, а если честно, то просто членом, — но то, что чувствовала.
Она слышала сквозь сон, как щелкает автоответчик, — звук она убрала предусмотрительно, и на телефоне, и на приставке, — но это ей совсем не мешало. Ей было хорошо — она обожала ощущение, которое ей давал хороший секс и которого так давно не было у нее. И спрашивай ее хоть во сне, хоть разбуди, она бы не ответила, когда испытывала такое в последний раз.
Полгода назад нечто похожее было — когда под Новый год познакомилась в одном ресторанчике с немолодым мужчиной, седым, высоким и импозантным. Она зашла просто выпить бокал вина и чашку кофе, она долго гуляла и замерзла — а он там обедал с кем-то. А потом этот кто-то ушел и он попросил разрешения ее угостить. А через два дня, вечером в пятницу, черная мощная «ауди» привезла ее в загородный дом — и увезла обратно только через сутки. Сытую, удовлетворенную, с порочной улыбкой вспоминающую хозяина дома — которому было под пятьдесят, но который мог делать это несколько часов подряд, умело и изощренно, прекрасно контролируя себя и не кончая. Зато она за это время от его разнообразных ласк, от его члена, языка и пальцев испытала примерно десяток оргазмов, а то и больше. И если бы она не потеряла его визитку, она бы, возможно, ему позвонила еще раз, — но она ее потеряла.
А то, что совсем недавно было с Виктором, — это даже нельзя было сравнивать с прошлой ночью. Да, это было приятно — но только потому, что он ей нравился. Это было легко и нежно, и мягко, и ласково — и если она и испытала что-то, то только благодаря самой себе. И в этом не было совершенно ничего животного, заставляющего терять контроль, выворачиваться наизнанку, совершать поступки и говорить слова, которые в другом состоянии никогда бы не были сказаны и совершены.
Но при этом она не сомневалась, что, сделай он то, что она просит, подыграй он ей, все будет иначе. Может быть, даже лучше, чем этой ночью, когда она испытала неописуемой силы оргазм не благодаря конкретному мужчине, но благодаря воображению, фантазии, собственному возбуждению, — а мужчина просто сделал все, что она попросила. Сделай такое так нравившийся ей Виктор… Но об этом можно было только мечтать. Она не раз намекала ему, что любит, когда мужчина в постели проявляет властность и силу, как-то раз даже открыто заявила, что хочет, чтобы он ее изнасиловал, чтобы связал, чтобы выпорол даже, — но он, такой сильный внутренне, такой уверенный, только улыбнулся, отшутившись, что для него это слишком экстравагантно. И ей привиделась за его улыбкой нерешительность и слабость и неопытность. Но она сказала себе, что это не так — просто у всех разные вкусы. И не его вина, если ему попадались любящие нежные ласки женщины.
И еще она сказала себе, что когда у нее будет шанс — когда они будут делать это не раз в три-четыре месяца, а то и в полгода, а регулярно, через день, скажем, — она добьется своего. Не спеша, постепенно, немного тут и немного там — но он в конечном итоге будет делать то, что она хочет, и будет испытывать от этого не меньшее удовольствие, чем она. Ему просто надо попробовать, что это такое — стыдность, откровенность и животность. Когда одно мокрое от пота тело вгоняет член в другое, такое же мокрое, стонущее и кричащее, и дрожащее, и извивающееся, и остро пахнет выделениями, и у обоих темно в глазах, и все чувства сосредоточены в точке соприкосновения их половых органов. И ничего, кроме желания делать это сильнее и глубже и резче, не существует.
Ему предстояло узнать, что это такое, — и очень скоро. Как только все закончится. Как только она выпутается из этой идиотской истории.
Видимо, она улыбалась, когда спала, — она даже проснулась с улыбкой. Ей было хорошо, и ей снилось что-то очень хорошее, и она напрочь забыла обо всем негативном, что было в последние дни. И даже когда проснулась наконец и все вспомнила сразу — вспомнила, что надо звонить длинному, и все связанное с ним всплыло тут же, — настроение не испортилось. Совсем. И дальше оставалось таким же приподнятым — потому что длинный только буркнул, чтобы перезвонила часов в пять, а в шесть или в семь они встретятся и пойдут кое-куда. А это означало, что ей никуда не надо было торопиться и она могла спокойно приводить себя в порядок — мыться, краситься, делать маникюр и педикюр, выбирать что надеть. И делать это столько, сколько захочется, — и настраиваться на вечер в каком-нибудь наверняка дорогом месте. Пусть и не в самой приятной компании — о которой пока можно было не думать.
А ровно в семь она села в джип длинного у метро «Пушкинская». А еще через пятнадцать минут они входили в ресторан. Как она и предполагала, элитный, дорогой и престижный — это было с первого взгляда видно. Она не очень такое любила — такую намеренно вычурную и отчасти безвкусную византийскую роскошь, которая скорее могла понравиться тем двоим, что пришли с ней. Хотя они — длинный и его напарник — смотрелись тут несколько неуместно. И несмотря на всю свою крутость, сами это ощущали — хотя старались не показывать, естественно.
Но она все равно лезла наружу и бросалась в глаза, неуместность. Абсолютно во всем. И в слишком вызывающем виде, с каким они смотрели на метрдотеля. И в том, как смотрел на них мэтр, — то есть взгляд, конечно, ничего не показывал, ясно ведь было, что от них можно ждать неприятностей, но он, кажется, их и не боялся, словно говоря им без слов, что сюда вообще-то ходят люди рангом повыше. И в том, как длинный покосился на чрезмерно обильное количество столовых приборов. И в том, как он долго пытался читать толстенное меню.
— Одни понты! — бросил презрительно молчаливому напарнику, захлопывая увесистый фолиант в дорогом переплете. — Хер че поймешь, а от цен вообще …нуться можно. Я так чую, тут и не похаваешь толком. Надо было в тачке у входа посидеть — оттуда бы увидела…
— Сказал же Сере га — ей время дать надо, чтоб не спеша рассмотрела. — Водитель, которого длинный называл Лехой, кажется, в первый раз на ее памяти произнес такую длинную фразу. — Пусть посидит, посмотрит без гонки. Серый как сказал — че она видела-то того, пару секунд, да еще рвануло тут же, так что время ей дать надо. Это ж не х…й с горы, это ж Савва, тут надо, чтоб верняк был…
— А Серого хер поймешь! — зло отреагировал длинный. — То талдычит, что Саввина работа, ясный хер — то, значит, время ей дать надо. Мне один хер — он, не он, с кем надо, с тем и разберемся. Сашку все авторитеты по х…ю были — ну и нам то же самое. Хочет же Серый работу под него сделать — так пусть и скажет. Сами и сделаем…
Маленький — он был не намного ниже длинного, просто она его так для себя окрестила, надо ж было как-то его обозначить — кашлянул многозначительно. А потом еще раз. Видимо, сначала напоминая длинному о том, что при ней много говорить не стоит, — а потом оповещая его о приближении официанта.
— Ты это, короче… — Длинный смотрел на официанта как на низшее существо, посмевшее его озлобить — видимо, тем, что меню оказалось слишком сложным, а позориться длинному не хотелось. — Короче, по салату нам и мяса потом — так, Лех?
— Какой именно… — начал было официант, замолчав, когда длинный поднял на него глаза, выпячивая увесистую нижнюю челюсть.
— Сам разберись! Мясо чтоб прожаренное и кусок побольше. Без понтов всяких и наворотов. И все сразу тащи — сечешь? И минералки — жарко ж. Ну и хватит — так, Лех?
— И водки, — вставил маленький, внимательно глядя на длинного. — Водки хорошей — бутылку. А девчонке шампань. Есть у нас повод.
— Ну! — Длинный хлопнул себя по лбу, немного неестественно — словно маленький напомнил ему о чем-то, о чем они договаривались, а он забыл. — Только это — особо не старайся. А то потом счет притаранишь, а в нем штука баксов за навороты местные. А мы пацаны простые, без понтов — вот и тащи че попроще…
Официант взглянул на нее мельком, и она улыбнулась ему, чувствуя себя немного неловко в такой компании. Благодаря его улыбкой за то, что он, кажется, удивился, что она делает рядом с ними. Начиная представлять себе, какой веселый вечер ее ждет, — и надеясь, что он будет не слишком долгим.
Ей не слишком нравилось здесь — слишком помпезно, слишком много золота, слишком тяжеловесное все, включая несгибающиеся скатерти и похожие на глыбы хрусталя рюмки и фужеры. Но она всегда гордилась своим умением приспосабливаться к людям и местам — и потому откинулась на обтянутом кожей полустуле-полукресле, доставая сигареты, щелкая зажигалкой. Не собираясь капризно дожидаться, пока кто-нибудь из этих даст ей прикурить. Хотя она имела на это право — она ведь из-за них здесь была.
Она улыбнулась про себя, подумав, что они наверняка оценили бы манерность — но только не утонченную, а дешевую. И стали бы менее враждебными, если бы она начала закатывать глаза и громко протестовать, заявляя жеманно, что она бережет фигуру и мясо ей ни в коем случае нельзя. Да даже если бы она сказала в своей манере, что от шампанского сильно пьянеет и потому боится его пить с мужчинами, которые могут воспользоваться ее состоянием. Такое поведение вполне укладывалось в их представление о женщине, и поведи она себя так, возможно, они были бы сейчас поприветливее. И вместо молчания говорили бы ей пошлости и закидывали не слишком тонкими намеками. Но ей совсем не хотелось, чтобы их общение выходило за рамки дела, — и играть с ними тоже не хотелось.
— Э, на меня не дыми. — Длинный, сидящий сбоку, отмахнулся от сигаретного дыма. — И вообще — ты сюда не расслабляться пришла, а дело делать. Усекла?
— Может быть, вы мне скажете, куда смотреть? — Она улыбалась, она была максимально дружелюбна, не желая вспоминать, что было между ней и длинным, потому что этого было бы достаточно, чтобы стереть с ее лица улыбку. — Я примерно помню того человека — но здесь столько людей…
— Да ты не дергайся, нет его еще! — бросил длинный. Он был неприветлив сегодня, он даже не кивнул ей, когда она села в джип, — а сейчас в словах его сквозило пренебрежение, словно она была дешевой проституткой, услугами которой он воспользовался и начал ее после этого презирать. — Появится — покажем. Он сюда обычно к восьми-девяти подруливает — с людьми он встречается тут. Вчера не было — ну, может, сегодня заявится…
— Но, Владимир, — мне просто интересно, кто это… — Она пожала плечами, собираясь с мыслями, вспоминая, что советовал сказать им Виктор. — Тот человек — он на бизнесмена был похож больше, понимаете? Не очень молодой и по виду не… скорее бизнесмен…
— Ты че сказать хочешь — что не бандит он? — буркнул длинный. — А что, бандитом быть — в падлу, что ли? Ты против них имеешь че? Ну я вот российский бандит — ты против меня че имеешь? Или сказать хочешь, что коммерсант паскудный лучше, чем я, что ли?
Она не знала, почему он так ведет себя с ней. Кажется, он мог быть полюбезнее после того, что произошло вчера поздно вечером в ее квартире. Но он был нелюбезен и напряжен — и ей показалось, что он нервничает. И еще показалось, что он бравирует, специально для нее строит из себя очень крутого — потому что его напарник, услышав эту тираду, посмотрел на него внимательно. И взгляд, видимо, означал удивление, потому что длинный, поймав его, махнул рукой.
— Да ладно, че ты, Лех? Я так — объясняю просто.
— Может быть… — Остатки хорошего настроения уже улетучились, все опять шло не так, им было невозможно что-то объяснить, но надо было попробовать еще раз. — Может быть, я вам нарисую примерно, на кого он похож? Я ничего не имею против бандитов — просто тот был бизнесмен, я так думаю…
— А ты че думаешь — раз бандит, значит, весь в голде и наколках, волына за пазухой и пальцы веером? — Длинный скривил губы — видимо, это означало усмешку. — Вот на меня посмотри — в Версачке, солидный мужик, чем не бизнесмен? Щас вообще хер поймешь, кто есть кто. А бизнесмен похуже любого бандита будет — кто заказ-то делает и башляет за него?
Второй кашлянул так по-цензорски, но длинному, похоже, цензура надоела.
— Да че ты, Лех? Че она, мусорам стуканет? Да она ж тут сидит, чтоб узнать того, кто Сашка завалил, — какие тут, на хер, мусора? С нами девка теперь — это дело сделает, может, к другому приспособим… — Длинный хохотнул, наконец развеселившись. — А картинки твои на хер не нужны, короче. Мы тебе сами всех покажем — а ты узнай. Хотя и одного хватит — как думаешь, Лех? Саввы-то должно хватить — верняк его работа…
— Савва? — переспросила с недоумением. — Он бизнесмен, да? Я ведь вам говорила, что тот…
Длинный скривился, явно собираясь сказать ей что-то грубое. Но промолчал, остановленный появившимся официантом, торопливо расставившим на столе заказ и удалившимся поспешно.
— Ладно, похавай пока. — Длинный сменил гнев на милость. — С пустым брюхом че сидеть-то?
Она сделала глоток шампанского, налитого из красивой бутылки с надписью «Фрейшенетт», — подумав про себя, что официант точно испугался, вот и принес ей недорогое для такого ресторана вино. И наверное, ему пришлось умолять повара вынуть из салата крабов и икру и подать к мясу простой кетчуп вместо сложного многокомпонентного соуса — а тот отказал, и бедняга обливался потом, доставляя заказ к столу, и, сжавшись, ждал ругани и угроз, и умчался поспешно, пока длинный ничего не заметил.
— Ты смотри, Лех! — Длинный словно услышал ее мысли. — Сказали ж ему, падле, — а…
Длинный осекся на полуслове. А игравший негромко оркестр — джаз это был, насколько она разбиралась в музыке, — вдруг сбился на мгновение, заиграв что-то другое. Что-то знакомое очень, известное.
Она отвлеклась, опуская глаза в заставленный стол, тут же вспоминая. «We are the champions, my friends», Фредди Меркьюри — даже странно, что она не сразу узнала. Ей когда-то жутко нравились «Queen», и несколько песен она напевала постоянно, эту в том числе. Трактуя ее не как «мы чемпионы» — это дословно, конечно, а Меркьюри, может, совсем другое имел в виду, может, то же, что и она. «Ты лучше всех» — так она для нее всегда звучала, эта песня.
— Он? — тихо спросил маленький, сидевший спиной ко входу. — Савва?
— А кто еще? — В голосе длинного много всего было намешано — от презрения до уважения, от ненависти до страха. — Сашок еще говорил, что Савву тут всегда встречают музоном этим — по кайфу ему музон. А ты че уснула — смотри давай!
Он толкнул своей рукой ее руку, так что она едва не пролила шампанское. Он все-таки совершенно не умел себя вести, и не только с женщиной — вообще. Он здесь якобы отдыхал — якобы пришел просто поесть и выпить, даже спиртное специально заказал, потому что так и не притронулся к принесенной водке и косо посмотрел, когда она сделала глоток налитого ей официантом шампанского. А этим вот толчком все выдавал, если кто на них смотрел.
— Вон, видишь, идут! Вот в центре — в пиджаке белом, видишь?
Это было так примитивно — то, что при появлении какого-то человека музыканты исполняют нравящуюся ему песню. Это купечеством каким-то отдавало, или нэпом, или блатной Одессой времен гражданской войны. Она в фильмах такое не раз видела — как подгулявшего буржуя или вора, купца или жулика ресторанный оркестр встречает любимой его музыкой, получая за это щедрые чаевые в виде кинутой нетрезвой рукой пачки смятых бумажек, падающих сверху осенними листьями.
И тут, кажется, было то же самое — и так же киношно. И главный персонаж шел по залу гордо в окружении мрачных личностей. И одет был по примитивному броско, контрастируя белым пиджаком с черными брюками и черной рубашкой. И она, не видя его лица, да и его самого толком не видя, уже дорисовала все остальное — массивную золотую цепь с гигантским крестом на шее, такой же браслет на руке, кольцо или два, с черным камнем скорее всего, оттопыривающийся от денег карман, жаргон, как у длинного. И может, даже манеры такие же — и выражение лица, как у того высеченного из камня, который возглавил шайку покойного.
Кажется, все было то же самое — но одновременно и не то. Тут играла не русская народная, не ненавидимая ею так называемая попса, но Меркьюри. И не просто Меркьюри — но одна из ее любимых песен. И деньги на сцену не летели — она видела, как он кивнул, повернувшись к музыкантам, и тут же отвернулся. Поворачиваясь в ее сторону, делая шаг к одному из столиков, пожимая руку уважительно поднявшемуся мужчине. И лицо, которое она увидела наконец, было не каменным, не тупым — но живым, ярким и очень интересным, куда поинтереснее, чем у того, кто взорвался в машине. И никаких цепей не виднелось из-под рубашки — потому что она застегнута была. И пиджак был красивым, и не просто дорогим, но и стильным. А когда, он поднял руку, на запястье вместо увесистого браслета блеснули тускло и сдержанно часы. Тоже, кажется, весьма тяжелые — но выглядящие очень солидно.
— Ну че — он? — Длинный снова подтолкнул ее. — Узнала, а?
— Нет-нет, — выговорила рассеянно, внимательно всматриваясь в незнакомого ей, но понравившегося человека. Всматриваясь, хотя он отвернулся уже и пошел дальше. — Нет, это не он…
— Да ты не суетись. — Маленький впервые произнес фразу, обращенную напрямую к ней. — Он сейчас в угол сядет лицом к тебе — он там всегда садится. Ты расслабься пока, шампани глотни — и смотри не спеша…
Маленький сидел спиной ко входу и боком к части зала, про которую говорил, — и он не видел того, о ком шла речь, но оказался абсолютно прав. Потому что вошедший действительно сел за угловой стол, спиной к стене и лицом к ней. И притом сел один, так что его никто не загораживал, — а остальные, пришедшие с ним, рассаживались за соседними столами. До него каких-то метров десять было, может быть, даже меньше, и она прекрасно его видела.
— Близко сели мы, — шепнул длинный. — Говорил, что подальше надо. И сидим еще, бля, в самом центре — а я сам в углу люблю. Да тут еще видно нас отовсюду — увидят щас, начнут прикидывать, че мы здесь? Да че ты смотришь так, Лех? Я ж не втираю тут, что с Саввой вась-вась, — пацаны его рядом с Сашком нас видеть могли. Тогда ж на стрелку подъезжали, в мае, — и ты там был, и я, кто-то мог срисовать…
Она не прислушивалась — она смотрела на того, ради кого была здесь. Думая про себя, что не отказалась бы оказаться здесь ради него совсем в другом смысле — в другом качестве и в другой роли. Потому что он нравился ей — и чем-то напоминал Виктора. Солидностью, вальяжностью, уверенностью. Конечно, он наверняка был не такой интеллигентный и не такой воспитанный — но значит, и в постели он вел себя не так.
Он вдруг посмотрел на нее. Сначала равнодушно, просто случайно наткнувшись на нее взглядом, — но глаза не пошли дальше, оставшись на ней, и в них интерес появился, по крайней мере ей так показалось. Они смотрели и не отворачивались, и ей показалось, что они изучают ее и оценивают, сравнивают с кем-то, решают, интересна хозяину этих глаз или нет платиновая блондинка с ярко-красными пухлыми губами. Наивно, но кокетливо смотрящая на него, не отводя ярко-синего взгляда. Блондинка, затянутая в черную кожу, так подчеркивающую белизну ее лица и тела.
— О… Вы хотели сказать… — протянула неопределенно, не совсем понимая, о чем он.
— Да я ничего не хотел — мне-то по х…ю. Умеешь копать — на лопату и копай. Не умеешь — так оставим. Хотя один х…й — копай, не копай, толку никакого. Мы тут мужика одного весной оставили — так он копал вроде, а потом приехали проверить через месячишко, а все разрыто и кости только. Тут же собаки бродячие, они запах из-под земли чуют — а жрать-то им охота…
— Но… Но ведь я…
Она все отчаяннее цеплялась за мысль, что просто его не поняла — или что это шутка. Тем более что в его лице не было ничего такого ужасного, оно пустым было и равнодушным. И второй — тот самый, который тогда сидел за рулем джипа, когда они ее везли на кладбище, — тоже выглядел вполне обычно. Разве что сейчас медленно и неспешно повернулся вокруг себя, оглядывая окрестности. Словно проверяя, не наблюдает ли кто за ними. Абсолютно поверхностно, невнимательно, скучающе проверяя.
Она тоже огляделась. Но тут по-прежнему было пусто, и тишина оставалась абсолютной. Они одни были в этой небольшой роще — или лесок это был, она не знала. Где-то рядом проходило оживленное широкое шоссе, но они свернули с него и через пять минут оказались в этой глуши, где не было жилых домов, и людей не было, и машин тоже. И притормозили на опушке рощи, напротив трехэтажного здания со спящими в этот непоздний час окнами. И вывели ее из машины, и повели в глубь этой самой рощи — туда, где было почти темно и страшно и ни души. Сказав, чтобы она шла впереди, — а потом скомандовав остановиться.
— А что ты? — Длинный пожал плечами. — Ты нам мозги е…ешь, вот и все дела. Мы тут с пацанами покумекали — похоже, что мусорская ты. А может, к Сашку отношение имеешь — к смерти его. Надо б тебя поспрашивать как полагается — да возиться неохота. Так что ты не бубни тут, а спасибо скажи, что просто пулю схаваешь. Повезет — найдут раньше, чем собаки тебя погрызут, красивой похоронят. А то прикинь — был бы труп без лица, так лучше, что ли?..
Все это было невероятно. Она поехала с ними, куда они сказали, — и в первый раз, и сегодня. И не пыталась протестовать, и всем видом показывала, что готова им помочь. И не ее была вина, что она не узнала того, кого ей показали. Они очень хотели, чтобы она его узнала, — но это был не он. И как они ни настаивали, она упрямо качала головой. Сказав наконец, что они ведь хотят найти того, кто был там, а этого там точно не было. Не став говорить, что, если они просто ищут повод, чтобы свести с кем-то счеты, она здесь ни при чем.
В общем, она делала все, чтобы им помочь. Абсолютно все. Да она даже длинного этого ублажила — просто потому, что не хотела ему отказывать, чтобы он не озлобился, чтобы он защищал ее перед другими. Тем более что это была его идея использовать ее для опознания. А он…
— Я щас, Лех! — бросил длинный через плечо, и второй отошел по направлению к машине. А рука длинного скользнула в карман, вытаскивая что-то, похожее на пистолет.
Она не могла поверить, что он не шутит. Этого не могло быть — того, что происходило. Все должно было быть совсем по-другому — легко и просто. Виктор столько убеждал ее в этом, и она поверила и даже готова была махнуть рукой на запихивание в машину, и милицейские запугивания, и оральный секс с длинным. Но теперь она стояла в леске, длинный держал в руке пистолет, а все остальные были далеко — Виктор, Мыльников, даже мыльниковский начальник, которого она бы счастлива была увидеть сейчас и здесь. Но никого не было — только она и длинный. И кусок железа в его руке.
— Ну че — повернешься, чтоб не видеть, или прям так? — как бы между прочим поинтересовался длинный. — Ты поживей только выбирай — нет у меня времени, жена ждет, а я уж дома сутки не был. Такую разборку устроит — мало не покажется…
Она всегда думала, что убить человека — и быть убитой кем-то — не так уж просто. Что на это надо настроиться, чтобы вести себя подобающим образом. И обстановка должна быть соответствующая. И вообще все. Как в кино, где приговоренный к смерти смотрит в последний раз на закат или восход, а палач мрачен и проникается тем, что ему предстоит сделать. А кругом все подчеркнуто красиво, чтобы тот, кто должен умереть, увидел напоследок всю прелесть жизни, которую он покидает.
А тут — тут все было неправильно. И еще только темнело, и далеко было до глубокой ночи. И они были недалеко от центра, где-то в районе ВДНХ, и совсем рядом проходило оживленное шоссе. И это было неправильно — и еще и жутко прозаично, как-то очень бытово. Потому что палач торопился домой к жене, не скрывая от жертвы, что жена устроит ему скандал. Так что это даже могло быть смешно — если бы не было так грустно…
А как нормально все начиналось! Ну настолько нормально, насколько могло быть с такими уродами. Более-менее, в общем. То есть неприятно, но все равно не настолько.
Она позвонила длинному сама — как они и договаривались. В час дня примерно позвонила — как только встала. Она заснула сразу после ухода Мыльникова — так удовлетворенно, самодовольно заснула, сладко поеживаясь. Вспоминая не его, конечно, — он брал ее сзади, и не проявлял инициативы, и, в общем, был человеком без лица, этаким инкогнито, а если честно, то просто членом, — но то, что чувствовала.
Она слышала сквозь сон, как щелкает автоответчик, — звук она убрала предусмотрительно, и на телефоне, и на приставке, — но это ей совсем не мешало. Ей было хорошо — она обожала ощущение, которое ей давал хороший секс и которого так давно не было у нее. И спрашивай ее хоть во сне, хоть разбуди, она бы не ответила, когда испытывала такое в последний раз.
Полгода назад нечто похожее было — когда под Новый год познакомилась в одном ресторанчике с немолодым мужчиной, седым, высоким и импозантным. Она зашла просто выпить бокал вина и чашку кофе, она долго гуляла и замерзла — а он там обедал с кем-то. А потом этот кто-то ушел и он попросил разрешения ее угостить. А через два дня, вечером в пятницу, черная мощная «ауди» привезла ее в загородный дом — и увезла обратно только через сутки. Сытую, удовлетворенную, с порочной улыбкой вспоминающую хозяина дома — которому было под пятьдесят, но который мог делать это несколько часов подряд, умело и изощренно, прекрасно контролируя себя и не кончая. Зато она за это время от его разнообразных ласк, от его члена, языка и пальцев испытала примерно десяток оргазмов, а то и больше. И если бы она не потеряла его визитку, она бы, возможно, ему позвонила еще раз, — но она ее потеряла.
А то, что совсем недавно было с Виктором, — это даже нельзя было сравнивать с прошлой ночью. Да, это было приятно — но только потому, что он ей нравился. Это было легко и нежно, и мягко, и ласково — и если она и испытала что-то, то только благодаря самой себе. И в этом не было совершенно ничего животного, заставляющего терять контроль, выворачиваться наизнанку, совершать поступки и говорить слова, которые в другом состоянии никогда бы не были сказаны и совершены.
Но при этом она не сомневалась, что, сделай он то, что она просит, подыграй он ей, все будет иначе. Может быть, даже лучше, чем этой ночью, когда она испытала неописуемой силы оргазм не благодаря конкретному мужчине, но благодаря воображению, фантазии, собственному возбуждению, — а мужчина просто сделал все, что она попросила. Сделай такое так нравившийся ей Виктор… Но об этом можно было только мечтать. Она не раз намекала ему, что любит, когда мужчина в постели проявляет властность и силу, как-то раз даже открыто заявила, что хочет, чтобы он ее изнасиловал, чтобы связал, чтобы выпорол даже, — но он, такой сильный внутренне, такой уверенный, только улыбнулся, отшутившись, что для него это слишком экстравагантно. И ей привиделась за его улыбкой нерешительность и слабость и неопытность. Но она сказала себе, что это не так — просто у всех разные вкусы. И не его вина, если ему попадались любящие нежные ласки женщины.
И еще она сказала себе, что когда у нее будет шанс — когда они будут делать это не раз в три-четыре месяца, а то и в полгода, а регулярно, через день, скажем, — она добьется своего. Не спеша, постепенно, немного тут и немного там — но он в конечном итоге будет делать то, что она хочет, и будет испытывать от этого не меньшее удовольствие, чем она. Ему просто надо попробовать, что это такое — стыдность, откровенность и животность. Когда одно мокрое от пота тело вгоняет член в другое, такое же мокрое, стонущее и кричащее, и дрожащее, и извивающееся, и остро пахнет выделениями, и у обоих темно в глазах, и все чувства сосредоточены в точке соприкосновения их половых органов. И ничего, кроме желания делать это сильнее и глубже и резче, не существует.
Ему предстояло узнать, что это такое, — и очень скоро. Как только все закончится. Как только она выпутается из этой идиотской истории.
Видимо, она улыбалась, когда спала, — она даже проснулась с улыбкой. Ей было хорошо, и ей снилось что-то очень хорошее, и она напрочь забыла обо всем негативном, что было в последние дни. И даже когда проснулась наконец и все вспомнила сразу — вспомнила, что надо звонить длинному, и все связанное с ним всплыло тут же, — настроение не испортилось. Совсем. И дальше оставалось таким же приподнятым — потому что длинный только буркнул, чтобы перезвонила часов в пять, а в шесть или в семь они встретятся и пойдут кое-куда. А это означало, что ей никуда не надо было торопиться и она могла спокойно приводить себя в порядок — мыться, краситься, делать маникюр и педикюр, выбирать что надеть. И делать это столько, сколько захочется, — и настраиваться на вечер в каком-нибудь наверняка дорогом месте. Пусть и не в самой приятной компании — о которой пока можно было не думать.
А ровно в семь она села в джип длинного у метро «Пушкинская». А еще через пятнадцать минут они входили в ресторан. Как она и предполагала, элитный, дорогой и престижный — это было с первого взгляда видно. Она не очень такое любила — такую намеренно вычурную и отчасти безвкусную византийскую роскошь, которая скорее могла понравиться тем двоим, что пришли с ней. Хотя они — длинный и его напарник — смотрелись тут несколько неуместно. И несмотря на всю свою крутость, сами это ощущали — хотя старались не показывать, естественно.
Но она все равно лезла наружу и бросалась в глаза, неуместность. Абсолютно во всем. И в слишком вызывающем виде, с каким они смотрели на метрдотеля. И в том, как смотрел на них мэтр, — то есть взгляд, конечно, ничего не показывал, ясно ведь было, что от них можно ждать неприятностей, но он, кажется, их и не боялся, словно говоря им без слов, что сюда вообще-то ходят люди рангом повыше. И в том, как длинный покосился на чрезмерно обильное количество столовых приборов. И в том, как он долго пытался читать толстенное меню.
— Одни понты! — бросил презрительно молчаливому напарнику, захлопывая увесистый фолиант в дорогом переплете. — Хер че поймешь, а от цен вообще …нуться можно. Я так чую, тут и не похаваешь толком. Надо было в тачке у входа посидеть — оттуда бы увидела…
— Сказал же Сере га — ей время дать надо, чтоб не спеша рассмотрела. — Водитель, которого длинный называл Лехой, кажется, в первый раз на ее памяти произнес такую длинную фразу. — Пусть посидит, посмотрит без гонки. Серый как сказал — че она видела-то того, пару секунд, да еще рвануло тут же, так что время ей дать надо. Это ж не х…й с горы, это ж Савва, тут надо, чтоб верняк был…
— А Серого хер поймешь! — зло отреагировал длинный. — То талдычит, что Саввина работа, ясный хер — то, значит, время ей дать надо. Мне один хер — он, не он, с кем надо, с тем и разберемся. Сашку все авторитеты по х…ю были — ну и нам то же самое. Хочет же Серый работу под него сделать — так пусть и скажет. Сами и сделаем…
Маленький — он был не намного ниже длинного, просто она его так для себя окрестила, надо ж было как-то его обозначить — кашлянул многозначительно. А потом еще раз. Видимо, сначала напоминая длинному о том, что при ней много говорить не стоит, — а потом оповещая его о приближении официанта.
— Ты это, короче… — Длинный смотрел на официанта как на низшее существо, посмевшее его озлобить — видимо, тем, что меню оказалось слишком сложным, а позориться длинному не хотелось. — Короче, по салату нам и мяса потом — так, Лех?
— Какой именно… — начал было официант, замолчав, когда длинный поднял на него глаза, выпячивая увесистую нижнюю челюсть.
— Сам разберись! Мясо чтоб прожаренное и кусок побольше. Без понтов всяких и наворотов. И все сразу тащи — сечешь? И минералки — жарко ж. Ну и хватит — так, Лех?
— И водки, — вставил маленький, внимательно глядя на длинного. — Водки хорошей — бутылку. А девчонке шампань. Есть у нас повод.
— Ну! — Длинный хлопнул себя по лбу, немного неестественно — словно маленький напомнил ему о чем-то, о чем они договаривались, а он забыл. — Только это — особо не старайся. А то потом счет притаранишь, а в нем штука баксов за навороты местные. А мы пацаны простые, без понтов — вот и тащи че попроще…
Официант взглянул на нее мельком, и она улыбнулась ему, чувствуя себя немного неловко в такой компании. Благодаря его улыбкой за то, что он, кажется, удивился, что она делает рядом с ними. Начиная представлять себе, какой веселый вечер ее ждет, — и надеясь, что он будет не слишком долгим.
Ей не слишком нравилось здесь — слишком помпезно, слишком много золота, слишком тяжеловесное все, включая несгибающиеся скатерти и похожие на глыбы хрусталя рюмки и фужеры. Но она всегда гордилась своим умением приспосабливаться к людям и местам — и потому откинулась на обтянутом кожей полустуле-полукресле, доставая сигареты, щелкая зажигалкой. Не собираясь капризно дожидаться, пока кто-нибудь из этих даст ей прикурить. Хотя она имела на это право — она ведь из-за них здесь была.
Она улыбнулась про себя, подумав, что они наверняка оценили бы манерность — но только не утонченную, а дешевую. И стали бы менее враждебными, если бы она начала закатывать глаза и громко протестовать, заявляя жеманно, что она бережет фигуру и мясо ей ни в коем случае нельзя. Да даже если бы она сказала в своей манере, что от шампанского сильно пьянеет и потому боится его пить с мужчинами, которые могут воспользоваться ее состоянием. Такое поведение вполне укладывалось в их представление о женщине, и поведи она себя так, возможно, они были бы сейчас поприветливее. И вместо молчания говорили бы ей пошлости и закидывали не слишком тонкими намеками. Но ей совсем не хотелось, чтобы их общение выходило за рамки дела, — и играть с ними тоже не хотелось.
— Э, на меня не дыми. — Длинный, сидящий сбоку, отмахнулся от сигаретного дыма. — И вообще — ты сюда не расслабляться пришла, а дело делать. Усекла?
— Может быть, вы мне скажете, куда смотреть? — Она улыбалась, она была максимально дружелюбна, не желая вспоминать, что было между ней и длинным, потому что этого было бы достаточно, чтобы стереть с ее лица улыбку. — Я примерно помню того человека — но здесь столько людей…
— Да ты не дергайся, нет его еще! — бросил длинный. Он был неприветлив сегодня, он даже не кивнул ей, когда она села в джип, — а сейчас в словах его сквозило пренебрежение, словно она была дешевой проституткой, услугами которой он воспользовался и начал ее после этого презирать. — Появится — покажем. Он сюда обычно к восьми-девяти подруливает — с людьми он встречается тут. Вчера не было — ну, может, сегодня заявится…
— Но, Владимир, — мне просто интересно, кто это… — Она пожала плечами, собираясь с мыслями, вспоминая, что советовал сказать им Виктор. — Тот человек — он на бизнесмена был похож больше, понимаете? Не очень молодой и по виду не… скорее бизнесмен…
— Ты че сказать хочешь — что не бандит он? — буркнул длинный. — А что, бандитом быть — в падлу, что ли? Ты против них имеешь че? Ну я вот российский бандит — ты против меня че имеешь? Или сказать хочешь, что коммерсант паскудный лучше, чем я, что ли?
Она не знала, почему он так ведет себя с ней. Кажется, он мог быть полюбезнее после того, что произошло вчера поздно вечером в ее квартире. Но он был нелюбезен и напряжен — и ей показалось, что он нервничает. И еще показалось, что он бравирует, специально для нее строит из себя очень крутого — потому что его напарник, услышав эту тираду, посмотрел на него внимательно. И взгляд, видимо, означал удивление, потому что длинный, поймав его, махнул рукой.
— Да ладно, че ты, Лех? Я так — объясняю просто.
— Может быть… — Остатки хорошего настроения уже улетучились, все опять шло не так, им было невозможно что-то объяснить, но надо было попробовать еще раз. — Может быть, я вам нарисую примерно, на кого он похож? Я ничего не имею против бандитов — просто тот был бизнесмен, я так думаю…
— А ты че думаешь — раз бандит, значит, весь в голде и наколках, волына за пазухой и пальцы веером? — Длинный скривил губы — видимо, это означало усмешку. — Вот на меня посмотри — в Версачке, солидный мужик, чем не бизнесмен? Щас вообще хер поймешь, кто есть кто. А бизнесмен похуже любого бандита будет — кто заказ-то делает и башляет за него?
Второй кашлянул так по-цензорски, но длинному, похоже, цензура надоела.
— Да че ты, Лех? Че она, мусорам стуканет? Да она ж тут сидит, чтоб узнать того, кто Сашка завалил, — какие тут, на хер, мусора? С нами девка теперь — это дело сделает, может, к другому приспособим… — Длинный хохотнул, наконец развеселившись. — А картинки твои на хер не нужны, короче. Мы тебе сами всех покажем — а ты узнай. Хотя и одного хватит — как думаешь, Лех? Саввы-то должно хватить — верняк его работа…
— Савва? — переспросила с недоумением. — Он бизнесмен, да? Я ведь вам говорила, что тот…
Длинный скривился, явно собираясь сказать ей что-то грубое. Но промолчал, остановленный появившимся официантом, торопливо расставившим на столе заказ и удалившимся поспешно.
— Ладно, похавай пока. — Длинный сменил гнев на милость. — С пустым брюхом че сидеть-то?
Она сделала глоток шампанского, налитого из красивой бутылки с надписью «Фрейшенетт», — подумав про себя, что официант точно испугался, вот и принес ей недорогое для такого ресторана вино. И наверное, ему пришлось умолять повара вынуть из салата крабов и икру и подать к мясу простой кетчуп вместо сложного многокомпонентного соуса — а тот отказал, и бедняга обливался потом, доставляя заказ к столу, и, сжавшись, ждал ругани и угроз, и умчался поспешно, пока длинный ничего не заметил.
— Ты смотри, Лех! — Длинный словно услышал ее мысли. — Сказали ж ему, падле, — а…
Длинный осекся на полуслове. А игравший негромко оркестр — джаз это был, насколько она разбиралась в музыке, — вдруг сбился на мгновение, заиграв что-то другое. Что-то знакомое очень, известное.
Она отвлеклась, опуская глаза в заставленный стол, тут же вспоминая. «We are the champions, my friends», Фредди Меркьюри — даже странно, что она не сразу узнала. Ей когда-то жутко нравились «Queen», и несколько песен она напевала постоянно, эту в том числе. Трактуя ее не как «мы чемпионы» — это дословно, конечно, а Меркьюри, может, совсем другое имел в виду, может, то же, что и она. «Ты лучше всех» — так она для нее всегда звучала, эта песня.
— Он? — тихо спросил маленький, сидевший спиной ко входу. — Савва?
— А кто еще? — В голосе длинного много всего было намешано — от презрения до уважения, от ненависти до страха. — Сашок еще говорил, что Савву тут всегда встречают музоном этим — по кайфу ему музон. А ты че уснула — смотри давай!
Он толкнул своей рукой ее руку, так что она едва не пролила шампанское. Он все-таки совершенно не умел себя вести, и не только с женщиной — вообще. Он здесь якобы отдыхал — якобы пришел просто поесть и выпить, даже спиртное специально заказал, потому что так и не притронулся к принесенной водке и косо посмотрел, когда она сделала глоток налитого ей официантом шампанского. А этим вот толчком все выдавал, если кто на них смотрел.
— Вон, видишь, идут! Вот в центре — в пиджаке белом, видишь?
Это было так примитивно — то, что при появлении какого-то человека музыканты исполняют нравящуюся ему песню. Это купечеством каким-то отдавало, или нэпом, или блатной Одессой времен гражданской войны. Она в фильмах такое не раз видела — как подгулявшего буржуя или вора, купца или жулика ресторанный оркестр встречает любимой его музыкой, получая за это щедрые чаевые в виде кинутой нетрезвой рукой пачки смятых бумажек, падающих сверху осенними листьями.
И тут, кажется, было то же самое — и так же киношно. И главный персонаж шел по залу гордо в окружении мрачных личностей. И одет был по примитивному броско, контрастируя белым пиджаком с черными брюками и черной рубашкой. И она, не видя его лица, да и его самого толком не видя, уже дорисовала все остальное — массивную золотую цепь с гигантским крестом на шее, такой же браслет на руке, кольцо или два, с черным камнем скорее всего, оттопыривающийся от денег карман, жаргон, как у длинного. И может, даже манеры такие же — и выражение лица, как у того высеченного из камня, который возглавил шайку покойного.
Кажется, все было то же самое — но одновременно и не то. Тут играла не русская народная, не ненавидимая ею так называемая попса, но Меркьюри. И не просто Меркьюри — но одна из ее любимых песен. И деньги на сцену не летели — она видела, как он кивнул, повернувшись к музыкантам, и тут же отвернулся. Поворачиваясь в ее сторону, делая шаг к одному из столиков, пожимая руку уважительно поднявшемуся мужчине. И лицо, которое она увидела наконец, было не каменным, не тупым — но живым, ярким и очень интересным, куда поинтереснее, чем у того, кто взорвался в машине. И никаких цепей не виднелось из-под рубашки — потому что она застегнута была. И пиджак был красивым, и не просто дорогим, но и стильным. А когда, он поднял руку, на запястье вместо увесистого браслета блеснули тускло и сдержанно часы. Тоже, кажется, весьма тяжелые — но выглядящие очень солидно.
— Ну че — он? — Длинный снова подтолкнул ее. — Узнала, а?
— Нет-нет, — выговорила рассеянно, внимательно всматриваясь в незнакомого ей, но понравившегося человека. Всматриваясь, хотя он отвернулся уже и пошел дальше. — Нет, это не он…
— Да ты не суетись. — Маленький впервые произнес фразу, обращенную напрямую к ней. — Он сейчас в угол сядет лицом к тебе — он там всегда садится. Ты расслабься пока, шампани глотни — и смотри не спеша…
Маленький сидел спиной ко входу и боком к части зала, про которую говорил, — и он не видел того, о ком шла речь, но оказался абсолютно прав. Потому что вошедший действительно сел за угловой стол, спиной к стене и лицом к ней. И притом сел один, так что его никто не загораживал, — а остальные, пришедшие с ним, рассаживались за соседними столами. До него каких-то метров десять было, может быть, даже меньше, и она прекрасно его видела.
— Близко сели мы, — шепнул длинный. — Говорил, что подальше надо. И сидим еще, бля, в самом центре — а я сам в углу люблю. Да тут еще видно нас отовсюду — увидят щас, начнут прикидывать, че мы здесь? Да че ты смотришь так, Лех? Я ж не втираю тут, что с Саввой вась-вась, — пацаны его рядом с Сашком нас видеть могли. Тогда ж на стрелку подъезжали, в мае, — и ты там был, и я, кто-то мог срисовать…
Она не прислушивалась — она смотрела на того, ради кого была здесь. Думая про себя, что не отказалась бы оказаться здесь ради него совсем в другом смысле — в другом качестве и в другой роли. Потому что он нравился ей — и чем-то напоминал Виктора. Солидностью, вальяжностью, уверенностью. Конечно, он наверняка был не такой интеллигентный и не такой воспитанный — но значит, и в постели он вел себя не так.
Он вдруг посмотрел на нее. Сначала равнодушно, просто случайно наткнувшись на нее взглядом, — но глаза не пошли дальше, оставшись на ней, и в них интерес появился, по крайней мере ей так показалось. Они смотрели и не отворачивались, и ей показалось, что они изучают ее и оценивают, сравнивают с кем-то, решают, интересна хозяину этих глаз или нет платиновая блондинка с ярко-красными пухлыми губами. Наивно, но кокетливо смотрящая на него, не отводя ярко-синего взгляда. Блондинка, затянутая в черную кожу, так подчеркивающую белизну ее лица и тела.