Страница:
А заодно он объяснил в ее присутствии самому себе, что как свидетель она не представляет ценности, потому что не может никого узнать. И наверное, действительно был готов ее отпустить. Если только не припас ей напоследок какой-то сюрприз — ради которого ее и привезли сюда. Ради которого он сейчас специально взял паузу — чтобы как можно неожиданнее его преподнести. Чтобы вернуться в кабинет, улыбаясь, и сказать ей спокойно, что он знает, что ее заставили его узнать. И знает, что она узнала. И…
— Может, еще коньяку? — Он вошел так тихо, что она дернулась, услышав его голос. — Ну что ты нервная такая, Марина, — ты ж не в ментовке, не у Никиты. Сейчас домой поедешь — лучше, конечно, не домой, а к маме с папой, а еще лучше к подруге какой, чьего адреса нет ни у кого. Доедешь сама — или сказать, чтобы отвезли?
— Вы… вы хотите, чтобы я ушла? — Вопрос был лишним, он вырвался из нее сам, помимо ее воли, — он столько времени в ней томился, ожидая ответа, что, дождавшись его, все равно выскочил наружу. — Вам больше ничего от меня не надо — совсем?
— Почему не надо? — Он усмехнулся, глядя ей в лицо, переводя глаза на туго обтянутую платьем маленькую грудь. — Могли бы посидеть где-нибудь вечером, и вообще… Но я так понимаю, что тебе бы сейчас только до ванной добраться, а потом спать. Может, завтра?
Она кивнула, глядя как он вынимает из кармана визитку, протягивая ей.
— Ну что — дать команду, чтоб отвезли? Или коньячку еще на дорожку? Ты не стесняйся, говори. Первый раз в ментовку попасть, да еще тебе, да еще когда прессуют — после этого приличная доза требуется…
Странно — она была свободна, она наконец обрела то, о чем мечтала и во что не верила уже, но не торопилась уходить. Может, потому, что мир, который представлялся ей чем-то фантастически красивым и недосягаемым из милицейской камеры, мир, до которого сейчас было каких-то десять шагов, вдруг показался ей опасным и враждебным. И абсолютно чужим. Потому что у нее в этом мире была масса недоброжелателей и врагов. И еще там была пустая квартира, в которой не хотелось находиться, потому что туда мог наведаться длинный. И Вика, которая фактически сдала ее милиции и ничего не сделала, чтобы ей помочь. И Виктор, который отказался от нее. Или не отказался — а просто принял меры предосторожности, потому что подумал, что милиция проверит, куда она звонила? А сам собирался вытащить ее — это вообще-то в его интересах было, — но его опередили? Ей до сих пор не хотелось думать, что он мог ее предать. Слишком много всего было позади, чтобы он мог так поступить. И он ей нравился, и она не сомневалась, что он к ней испытывает что-то — что-то посильнее обычной симпатии. И сказать себе сейчас, что он просто ее использовал — дал ей заработать, дал ей возможность жить так, как ей хотелось, но при этом использовал, — было все равно что признать, что она, считавшая себя опытной и искушенной, оказалась обычной дурой. Поверившей слепо в чувства человека, который на самом деле их не испытывал. А этого она не могла себе позволить — по крайней мере сейчас. По крайней мере до встречи с ним. А значит, о нем пока следовало забыть — тем более что она и без его помощи была на свободе.
Так что мир за дверью этого ресторана казался ей чужим. Таким же, как и мир внутри его. Но зато в этом мире был очень привлекательный мужчина. Единственный, кто пришел к ней на помощь и спас ее — пусть и в корыстных целях. И еще он готов был помочь выпутаться из всего этого, просто так, уже безо всякой выгоды. А ей нужна была его помощь — и с милицией, и с этими уродами, — и никто, кроме него, тут помочь ей не мог. Ни Вика, ни Виктор — который к тому же не дал бы ей выйти из игры. Который бы уговаривал и убеждал, и напоминал бы про их прошлое и планы на будущее, и…
— Ты заснула, что ли, Марина? Вот коньяк твой! — Она очнулась от мыслей, глядя с удивлением на стоящий перед ней фужер, а потом на его ухмыляющееся лицо. — Ну даешь — я тебе, понимаешь, встретиться предлагаю, жду ответа, а ты спишь тут! Ты прям как эта, старуха Шапокляк, — кто людям помогает, тот тратит время зря. Я тебя, понимаешь, вытаскиваю, надеюсь, что отблагодаришь, а ты…
Она посмотрела на него кокетливо — зная, что это лишь жалкое подобие того взгляда, которым бы она окинула его, будь она в форме. Удивляясь, что нравится ему такой, какой он ее видит сейчас. Понимая, что и он ей нравится — с каждой минутой все больше и больше. Причем нравится вопреки всему — зато нравится всем. И ярким смуглым лицом — хотя ей никогда не были по вкусу кавказцы и прочие восточные люди. И резкими властными жестами — совсем не обтекаемыми и плавными, как у Виктора, но рубящими и режущими. И тем, кто он, — несмотря на то что она сторонилась таких.
Ей надо было уходить — тем более что она так ждала этой минуты и не верила уже, что она наступит. Но что-то мешало. И она чувствовала, что именно, — и знала, что не надо испытывать судьбу, а надо одернуть себя, выругать зло и тут же встать и уйти. Но…
— О, как вы практичны! Между прочим, я совсем не против того, чтобы вас отблагодарить. Хотя я вас уже отблагодарила — заранее. Эти бандиты — они хотели, чтобы я вас узнала. Они мне вас в ресторане показывали — позавчера. Я отказывалась, а они настаивали. И так разозлились, что отвезли меня в какой-то парк или лес, и грозили пистолетом, и предлагали рыть могилу. И все предлагали вас узнать. А я отказалась. А вы…
Она замолчала, продолжая улыбаться, стараясь не думать, зачем сказала это, и как он отреагирует, и что теперь будет с ней. С чертовой идиоткой, которая при всей своей бездушности вдруг расчувствовалась и решила отплатить добром за добро. И смотрела в его похолодевшие и потяжелевшие вмиг глаза, рассматривающие ее очень внимательно, испытующе. Словно проверяющие, не сошла ли она с ума и не ослышался ли он, — и не находящие никаких признаков ее безумия и своей глухоты.
— Ну придурки!.. — произнес наконец после долгой паузы, скрипнув зубами в конце предложения, словно пытаясь удержаться от более резких слов. — Ты прикинь — ну в натуре придурки. Ну как в башку прийти может, что я бы сам такое делать стал? Да было б мне надо, Никиту бы еще весной похоронили, когда он сдуру на банк мой наехал, а потом извинялся, — и никто б не узнал, и крайний бы еще нашелся. А я, понимаешь, козла этого не трогаю, потому что мелковат он для меня, — а эти… И ведь Никита-то обычный отморозок был, а бригада его — вообще никто и звать никак, а ведь приходит в башку, что я с ним один на один разбираться буду. Дела…
Он смотрел сквозь нее, когда это говорил, он не видел ее и вообще, кажется, о ней забыл — и наконец спохватился, убирая с лица холод, ухмыляясь, хотя и с усилием.
— А ты что раньше не сказала — боялась? А я все думаю — ну видел тебя, точно недавно видел, а вспомнить не могу…
Ей казалось, что он говорит это просто так — просто чтобы замазать пустыми, ничего не значащими словами свой долгий монолог, и успокоиться, и показать ей, что известие не произвело на него никакого особого эффекта. Не потому, что она ему важна, — а потому, что он не хотел, чтобы даже посторонний человек видел, что он подвержен вспышкам эмоций и теряет контроль.
— Мне очень лестно, что вы меня запомнили, — начала было, но он махнул рукой.
— Да, отблагодарила — нечего сказать. Я думал, что приятное услышу — а ты… Ну ладно, благодарность за благодарность, в расчете мы, выходит…
— О, ну зачем же так? — Она посмотрела ему в глаза открытым, откровенным взглядом. — Я просто подумала, что вам важно это знать. А что касается благодарности, то я готова вас отблагодарить. Мне надо только принять душ и привести себя в порядок — и я…
Она намеренно сделала паузу, не отводя глаз, показывая, что за кокетливым тоном стоит нечто большее. Улыбаясь ему двусмысленно, смешивая на лице смущение и порочность, наивность и опыт.
— И я буду готова сделать это так, как вы захотите. Потому что я тоже этого хочу. Так лучше?
17
— Может, еще коньяку? — Он вошел так тихо, что она дернулась, услышав его голос. — Ну что ты нервная такая, Марина, — ты ж не в ментовке, не у Никиты. Сейчас домой поедешь — лучше, конечно, не домой, а к маме с папой, а еще лучше к подруге какой, чьего адреса нет ни у кого. Доедешь сама — или сказать, чтобы отвезли?
— Вы… вы хотите, чтобы я ушла? — Вопрос был лишним, он вырвался из нее сам, помимо ее воли, — он столько времени в ней томился, ожидая ответа, что, дождавшись его, все равно выскочил наружу. — Вам больше ничего от меня не надо — совсем?
— Почему не надо? — Он усмехнулся, глядя ей в лицо, переводя глаза на туго обтянутую платьем маленькую грудь. — Могли бы посидеть где-нибудь вечером, и вообще… Но я так понимаю, что тебе бы сейчас только до ванной добраться, а потом спать. Может, завтра?
Она кивнула, глядя как он вынимает из кармана визитку, протягивая ей.
— Ну что — дать команду, чтоб отвезли? Или коньячку еще на дорожку? Ты не стесняйся, говори. Первый раз в ментовку попасть, да еще тебе, да еще когда прессуют — после этого приличная доза требуется…
Странно — она была свободна, она наконец обрела то, о чем мечтала и во что не верила уже, но не торопилась уходить. Может, потому, что мир, который представлялся ей чем-то фантастически красивым и недосягаемым из милицейской камеры, мир, до которого сейчас было каких-то десять шагов, вдруг показался ей опасным и враждебным. И абсолютно чужим. Потому что у нее в этом мире была масса недоброжелателей и врагов. И еще там была пустая квартира, в которой не хотелось находиться, потому что туда мог наведаться длинный. И Вика, которая фактически сдала ее милиции и ничего не сделала, чтобы ей помочь. И Виктор, который отказался от нее. Или не отказался — а просто принял меры предосторожности, потому что подумал, что милиция проверит, куда она звонила? А сам собирался вытащить ее — это вообще-то в его интересах было, — но его опередили? Ей до сих пор не хотелось думать, что он мог ее предать. Слишком много всего было позади, чтобы он мог так поступить. И он ей нравился, и она не сомневалась, что он к ней испытывает что-то — что-то посильнее обычной симпатии. И сказать себе сейчас, что он просто ее использовал — дал ей заработать, дал ей возможность жить так, как ей хотелось, но при этом использовал, — было все равно что признать, что она, считавшая себя опытной и искушенной, оказалась обычной дурой. Поверившей слепо в чувства человека, который на самом деле их не испытывал. А этого она не могла себе позволить — по крайней мере сейчас. По крайней мере до встречи с ним. А значит, о нем пока следовало забыть — тем более что она и без его помощи была на свободе.
Так что мир за дверью этого ресторана казался ей чужим. Таким же, как и мир внутри его. Но зато в этом мире был очень привлекательный мужчина. Единственный, кто пришел к ней на помощь и спас ее — пусть и в корыстных целях. И еще он готов был помочь выпутаться из всего этого, просто так, уже безо всякой выгоды. А ей нужна была его помощь — и с милицией, и с этими уродами, — и никто, кроме него, тут помочь ей не мог. Ни Вика, ни Виктор — который к тому же не дал бы ей выйти из игры. Который бы уговаривал и убеждал, и напоминал бы про их прошлое и планы на будущее, и…
— Ты заснула, что ли, Марина? Вот коньяк твой! — Она очнулась от мыслей, глядя с удивлением на стоящий перед ней фужер, а потом на его ухмыляющееся лицо. — Ну даешь — я тебе, понимаешь, встретиться предлагаю, жду ответа, а ты спишь тут! Ты прям как эта, старуха Шапокляк, — кто людям помогает, тот тратит время зря. Я тебя, понимаешь, вытаскиваю, надеюсь, что отблагодаришь, а ты…
Она посмотрела на него кокетливо — зная, что это лишь жалкое подобие того взгляда, которым бы она окинула его, будь она в форме. Удивляясь, что нравится ему такой, какой он ее видит сейчас. Понимая, что и он ей нравится — с каждой минутой все больше и больше. Причем нравится вопреки всему — зато нравится всем. И ярким смуглым лицом — хотя ей никогда не были по вкусу кавказцы и прочие восточные люди. И резкими властными жестами — совсем не обтекаемыми и плавными, как у Виктора, но рубящими и режущими. И тем, кто он, — несмотря на то что она сторонилась таких.
Ей надо было уходить — тем более что она так ждала этой минуты и не верила уже, что она наступит. Но что-то мешало. И она чувствовала, что именно, — и знала, что не надо испытывать судьбу, а надо одернуть себя, выругать зло и тут же встать и уйти. Но…
— О, как вы практичны! Между прочим, я совсем не против того, чтобы вас отблагодарить. Хотя я вас уже отблагодарила — заранее. Эти бандиты — они хотели, чтобы я вас узнала. Они мне вас в ресторане показывали — позавчера. Я отказывалась, а они настаивали. И так разозлились, что отвезли меня в какой-то парк или лес, и грозили пистолетом, и предлагали рыть могилу. И все предлагали вас узнать. А я отказалась. А вы…
Она замолчала, продолжая улыбаться, стараясь не думать, зачем сказала это, и как он отреагирует, и что теперь будет с ней. С чертовой идиоткой, которая при всей своей бездушности вдруг расчувствовалась и решила отплатить добром за добро. И смотрела в его похолодевшие и потяжелевшие вмиг глаза, рассматривающие ее очень внимательно, испытующе. Словно проверяющие, не сошла ли она с ума и не ослышался ли он, — и не находящие никаких признаков ее безумия и своей глухоты.
— Ну придурки!.. — произнес наконец после долгой паузы, скрипнув зубами в конце предложения, словно пытаясь удержаться от более резких слов. — Ты прикинь — ну в натуре придурки. Ну как в башку прийти может, что я бы сам такое делать стал? Да было б мне надо, Никиту бы еще весной похоронили, когда он сдуру на банк мой наехал, а потом извинялся, — и никто б не узнал, и крайний бы еще нашелся. А я, понимаешь, козла этого не трогаю, потому что мелковат он для меня, — а эти… И ведь Никита-то обычный отморозок был, а бригада его — вообще никто и звать никак, а ведь приходит в башку, что я с ним один на один разбираться буду. Дела…
Он смотрел сквозь нее, когда это говорил, он не видел ее и вообще, кажется, о ней забыл — и наконец спохватился, убирая с лица холод, ухмыляясь, хотя и с усилием.
— А ты что раньше не сказала — боялась? А я все думаю — ну видел тебя, точно недавно видел, а вспомнить не могу…
Ей казалось, что он говорит это просто так — просто чтобы замазать пустыми, ничего не значащими словами свой долгий монолог, и успокоиться, и показать ей, что известие не произвело на него никакого особого эффекта. Не потому, что она ему важна, — а потому, что он не хотел, чтобы даже посторонний человек видел, что он подвержен вспышкам эмоций и теряет контроль.
— Мне очень лестно, что вы меня запомнили, — начала было, но он махнул рукой.
— Да, отблагодарила — нечего сказать. Я думал, что приятное услышу — а ты… Ну ладно, благодарность за благодарность, в расчете мы, выходит…
— О, ну зачем же так? — Она посмотрела ему в глаза открытым, откровенным взглядом. — Я просто подумала, что вам важно это знать. А что касается благодарности, то я готова вас отблагодарить. Мне надо только принять душ и привести себя в порядок — и я…
Она намеренно сделала паузу, не отводя глаз, показывая, что за кокетливым тоном стоит нечто большее. Улыбаясь ему двусмысленно, смешивая на лице смущение и порочность, наивность и опыт.
— И я буду готова сделать это так, как вы захотите. Потому что я тоже этого хочу. Так лучше?
17
— О, прошу вас — я устала.
Сильный хлесткий шлепок обжег попку, подбрасывая ее навстречу сильным рукам, вцепившимся в бедра, поставившим на колени. Навстречу тому горячему и крепкому, что рывком вошло между сведенных ног и задвигалось бесцеремонно и грубо.
— О, как это… — Она не договорила, застонав от глубокого проникновения, стершего с ее лица улыбку. Улыбку довольства собой, спровоцировавшей его на еще один акт. Спровоцировавшей тогда, когда он отдыхал, уже кончив, а она лежала на животе, намеренно расставив ножки, подрагивая и оттопыривая попку. Надеясь, что он среагирует, — и добившись-таки своего.
А теперь было не до улыбок и не до похвал самой себе — и не было сил сдерживаться. И она начала подаваться назад, впуская его еще глубже туда, где все покраснело и распухло уже, но было еще более мокрым и ждущим и жадным, чем когда они только оказались в постели.
Ей вдруг показалось, что не человек с ней это делает, а какой-то робот — жутко сильный, с железной хваткой, не знающий усталости, не слышащий ее стонов, неутомимо делающий свое дело. Лишь нагреванием задействованных в процессе деталей свидетельствуя о длительности этого самого процесса.
Она вся мокрая была насквозь, хотя в комнате вовсю работал кондиционер, — и простыня была мокрой, и их тела соприкасались с влажными, хлюпающими шлепками. Потому что это длилось уже почти два часа и без перерывов — если не считать маленькую пятиминутную паузу, которую она сама прервала.
— Да, да, еще, пожалуйста! — то ли крикнула, то ли прошептала, сгибая уставшие руки и роняя на них голову. Но он не нуждался в ее просьбах, он все врывался и врывался, ускоряя темп. Заставляя ее забыть, где она и кто она, лишая слуха, зрения и самой себя, — заставляя ее «я» сосредоточиться в том месте, которое истекало горячей влагой. В том месте, которое так жадно хотело, чтобы это продолжалось еще и еще — и лежа и сидя и стоя, и сзади и сверху и сбоку, и может быть, и в другие места, тоже готовые и ждущие.
Железные пальцы впились в попку, доставляя настоящую боль — такую же, какую доставляли сейчас превратившиеся в яростные и беспощадные удары проникновения, — и она выгнулась, крича, чувствуя, как забила из него раскаленная жидкость, заполняя ее всю. И рухнула на бок, когда он вдруг отпустил ее, — и лежала дрожа, ощущая, как вытекает из нее медленная жирная струйка, дыша тяжело и прерывисто.
— Вот это я понимаю — вот это благодарность, — услышала через какое-то время сквозь вату, плотно укутавшую ее целиком. И медленно повернулась на голос, с трудом переворачивая непослушное тело, падая на спину, утыкаясь взглядом в то, что привело ее к очередному оргазму — а сейчас лежало устало, длинное и красное и влажное, готовясь к очередному проникновению после небольшой передышки. А потом глаза медленно поползли по волосатому животу с длинным шрамом и заросшей совсем груди к ухмыляющемуся лицу. А потом снова вернулись вниз.
— О, я ведь только начала вас благодарить, — прошептала тихо, улыбаясь. — Вы так много для меня сделали — так что это только начало. Я умею быть благодарной — и обещаю вам это показать.
Он не успел среагировать, когда она собралась с силами и рывком оказалась внизу, обхватывая его губами, беря в руки, дразня языком. Уже через несколько секунд чувствуя, как он снова крепнет. Зная, что он не даст ей доделать это до конца — а безжалостно возьмет за волосы и отстранит, и перевернет, и раздвинет ножки, и заставит ее покорное, безвольное тело принять ту позу, которую хочет он. И снова начнет брать — молча, жестоко, беспощадно, без ласк и нежностей и слов.
То есть делать все так, как ей нравится. Так, как это должен делать настоящий мужчина. Мужчина ее мечты — так и не встретившийся до сих пор…
— Значит, высокий, крупный, лет сорок пять, с проседью — кажется, — повторил задумчиво, качая головой. — Кажется, солидный. Кажется, бизнесмен. Да нет, пустышка это — шансов ноль. Ты ешь, ешь — проголодалась ведь?
Она кивнула, не сводя с него глаз. Такого эффектного в тонком черном шелковом халате, украшенном двумя красными иероглифами, распахнутом на груди, открывающем запутавшуюся в густых волосах цепь оригинального плетения и необычной формы крест. Так вписывающегося в обстановку собственной квартиры — выдержанной в черно-белых тонах, обставленной черной кожаной мебелью. И протянула руку к стоящему между ними низкому стеклянному столику на футуристских железных ножках, беря фужер с дорогим коньяком. Смакуя сначала непривычный, почему-то не любимый до этого запах, оказавшийся таким тонким и изысканным, — а потом и вкус.
— Да точно пустышка — это кто угодно мог быть. Даже тот, кто не при делах вообще, — заключил, категорично разрезая воздух короткими сильными движениями кистей. — Ладно, прорвемся — чтоб мы да не прорвались…
Он подмигнул ей, отвлекаясь от мыслей, наклоняясь над столиком. С иронией глядя на сделанные ею бутерброды — неровные куски салями и причудливые кляксы икры, уложенные на тонкие белые сухарики. Настолько аккуратные, что сразу понятно было, что она не сама их готовила, а достала из пачки.
— Теперь понятно, почему ты не замужем, — хмыкнул иронично. — От тебя мужики, наверное, как от огня бегут — накормить не накормишь, а в постели отрабатывать заставишь на полную.
— О, как вы правы! Мне тоже всегда казалось, что я предназначена совсем не для кухни и воспитания детей — но для секса и удовольствий…
Она окинула его игривым взглядом, откидываясь поудобнее в кресле, взбалтывая заполнившую дно бокала густую жидкость. Философски задумываясь о том, что судьба все-таки причудлива. И от деревянной лавки в вонючей милицейской камере и беспросветного отчаяния до постели в роскошной квартире одного из авторитетнейших московских бандитов и полного счастья — временного, разумеется, счастья, но ведь постоянное и не нужно, его и быть не может — один шаг. Всего-навсего.
— Ладно, ты перекуси — а мне позвонить надо. Что-то решать придется с отморозками этими…
Он вышел, прикрывая за собой дверь, оставляя ее одну. Он знал, что она знает, кто он, — но все же разговаривать с кем-то при ней о своих делах не хотел. И вообще не произнес ничего такого — не обещал ни с кем разобраться, не угрожал никому смертью, не рассказывал о своем прошлом. И она еще подумала, что это потому, что он на самом верху уже — и по этой причине он не употребляет почти жаргон, не выставляет напоказ свою профессию, не бравирует и не старается произвести впечатление крутейшего из крутейших.
Он только усмехнулся там, в ресторане, когда она ему рассказала, что знает о нем, — это в основном от Виктора была информация, но она приписала ее этим. Что он Игорь Савостьянов, известный как Игорь Тульский или просто Савва, авторитетный бандит, скрывающийся под маской преуспевающего бизнесмена. А он усмехнулся и пожал плечами, как бы говоря — что есть, то есть. Процитировав с ухмылкой кого-то — насчет того, что в основе каждого значительного состояния лежит преступление. И ей понравилось, что он так сдержанно среагировал. И что продолжал вести себя так же, как вел до того, как она ему сказала, что знает о нем.
Ей вообще все понравилось. И то, что он не усомнился, что она говорит правду. И то, что не пытался задавать провокационных вопросов, способных развалить ее историю — историю, которая казалась ей такой гладкой и убедительной, а сейчас воспринималась как нечто неумно придуманное. И то, что, когда она произнесла свои недвусмысленные слова насчет готовности отблагодарить, он не сказал ничего лишнего. Просто заметил, что дома ей какое-то время появляться не стоит — и вообще не стоит светиться. Но раз ей так надо домой, ее сейчас отвезут и подождут, пока она сделает все, что ей надо сделать, а потом привезут к нему. На эту ночь.
И ей это тоже понравилось — то, что он подчеркнул слово «эту», трезво и прагматично и даже цинично подчеркнул. И как он все это сказал, тоже понравилось, — властно, ни на секунду не сомневаясь, что все будет по его. Вызвав напрочь забытые за последние два дня ощущения — обильную влажность внизу и медленно растущее возбуждение.
А потом он вывел ее и передал тем двоим, что привезли ее сюда, — предварительно отозвав их в сторону и что-то сказав. И темно-синяя «БМВ» понесла ее к дому. И ей было так хорошо, и все плохое отступало куда-то на задний план, и она ничего не вспоминала и ни о чем не думала — просто сидела на мягком кожаном сиденье и курила, бессмысленно глядя в окно. Ничего не видя, так и не поняв, где находился ресторан и даже этим не интересуясь. Отвечая весело и кокетливо на редкие вопросы двоих сопровождающих. Отметив только, что они вежливые такие и внимательные, и вообще приятные очень, — и прекрасно зная причину такого их поведения.
Они даже довели ее до квартиры — она отказывалась, но тот, кто вел машину, Андрей, сказал, что им поручили сделать именно так. И даже собирались ждать ее тут, у двери, и она запротестовала, объясняя, что ей минимум два часа надо, а лучше три, и, может быть, они заедут за ней потом, а она посидит тут тихо, не будет подходить к телефону и никому открывать не будет. Но оба покачали головами мрачно, и второй, Юра, сказал серьезно, что они будут ждать, — сколько надо, столько подождут, у них работа такая.
В итоге она их впустила — понимая, что их общество ничем ей не грозит. И они сидели на кухне, о чем-то своем разговаривая, сами себе сделав кофе, — а она долго стояла под душем, с наслаждением смывая с себя те почти двое суток, что не была в ванной. И разумеется, погладила себя, доведя до оргазма, — потому что все время думала о том, что будет вечером, и представляла себя под ним, над ним и перед ним, и ждать до вечера без разрядки было бы слишком мучительно.
Странно — но она уже не чувствовала ни усталости, ни разбитости. Отпусти он ее просто, она бы лежала сейчас пластом, не в силах пошевелиться, тяжело отходя от случившегося с ней, — а тут была полна энергии, словно его желание пробудило ее к жизни. И не вспоминалось ничего, и не думалось ни о чем — кроме того, что будет вечером. Кроме того, как лучше накраситься, каким лаком попользоваться, что надеть. И единственное, что огорчало, — то, что Вика забрала ее сумку с вещами. А значит, выбор у нее невелик — бежевое кожаное платье от Мюглера с длинными рукавами либо черное шерстяное платье от него же. И то и то жутко красивое, но не слишком подходящее для погоды.
Но зато можно было утешить себя тем, что она наденет платье только затем, чтобы очень скоро его снять, — так что соответствие одежды погоде значения не имеет. И будь это удобным, она бы вообще приехала к нему в своей короткой норковой шубке, надев ее прямо на голое тело, — и сразу сняла бы ее, как только вошла бы в квартиру. Но наверное, не стоило выставляться в таком свете перед его людьми — да и он мог не так понять, это, наверное, слишком сильно было для первого раза.
А так ее ничто не беспокоило — даже телефонные звонки. Она вздрогнула, правда, когда телефон зазвонил в первый раз, — и тут же приглушила до минимума звук на автоответчике и самом аппарате. Просто чтобы не отвлекаться от волнующих предвкушений. И больше на него не реагировала — хотя телефон еще попискивал несколько раз и автоответчик щелкал. А ей было даже неинтересно, кто это ее беспокоит, — это могло подождать до завтра. Или еще дольше подождать.
Было около восьми, когда они вышли. И ее почему-то возбудило то, что она, такая ждущая секса, такая готовая к нему, такая ухоженная и благоухающая Мюглером, такая по-детски гладкая под платьем, интимно смазанная голубым мюглерским кремом, жирно увлажнившим обработанный бритвой кусочек тела, — что она такая идет в сопровождении двух серьезных мрачных типов к дорогой машине, которая повезет ее сейчас к главному отрицательному персонажу, жестокому, злобному и жутко похотливому. По его приказу повезет и без ее согласия. И все внизу начало сжиматься сладко и истекать влагой.
Но она и без этого была очень сильно возбуждена — так сильно, как очень давно не была. Может, потому, что осознавала где-то глубоко внутри, что если бы не он, ей бы, возможно, очень долго не пришлось заниматься сексом — а может, потому, что страх и переживания и депрессия последних суток с лишним, заполнившие ее до отказа, трансформировались сейчас в сексуальное чувство, сделав его фантастически сильным. Чтобы выплеснуться из нее сегодня вечером — и уйти навсегда. Оставив ее такой, какой она была до того, как все началось.
Они так хитро ее провели вниз — один спереди и один сзади, — а потом она замешкалась, поправляя платье, и они вышли первыми, направляясь к машине, оставленной в переулке, потому что во двор они заезжать не захотели. А она не спеша шла за ними — не увидев припаркованный прямо напротив въезда во двор знакомый уже джип.
— Э, подруга, — ты собралась-то далеко? — Злобный голос длинного прозвучал неожиданно, но она не вздрогнула, не испугалась, а лишь оглянулась недоуменно. Даже будь она одна сейчас, ему бы не удалось сразу вернуть ее в недавнее прошлое, заставить ее, такую радостную сейчас, такую счастливую, почувствовать себя испуганной и униженной. Потому что она слишком многое пережила, она уже попрощалась со всем и ни на что не рассчитывала — а теперь, освободившись, стала другой немного. Потому что прошлое ушло навсегда, отсеченное ее спасителем — теперь он стоял между ней и ее прошлым, защищая ее от него. По собственной инициативе защищая. И куда надежнее, чем кто-либо другой. — Сюда иди, слышь? Ты че к телефону не подходишь — оглохла, что ль?
Он вылез из джипа, демонстративно медленно вылез, чувствуя себя хозяином положения. И встал, глядя на нее, как на грязь под ногами.
— Я че сказал — сюда иди! — повторил громко, заставив ускорить шаг проходящего мимо мужчину. Она лишь позже порадовалась, что все произошло именно там, — он в переулке стоял, а она выходила со двора, и не было рядом ни открытых окон, ни оставшихся позади бабок, оккупировавших скверик. — Повторять надо?!
— Ты базар-то фильтруй, уважаемый, — донеслось сбоку, и длинный чуть не подпрыгнул, резко поворачиваясь в ту сторону, где стоял тихо подошедший к нему Андрей — большой, крепкий, может даже, чуть полноватый, с широким круглым лицом и почти без шеи. — Зачем же с девушкой так грубо — за такие слова и ответить ведь можно…
Длинный не видел, что второй, Юра — почти копия Андрея, может, чуть похудее только, — уже обогнул джип, рывком открывая водительскую дверь, оказываясь лицом к лицу со смотревшим в ее сторону маленьким. Длинному было достаточно и того, кто стоял перед ним, чтобы сразу утратить гонор, и стать меньше ростом, и попятиться назад, оглядываясь на джип, словно моля маленького прийти на помощь. Не замечая метнувшуюся к нему руку, ухватившую за пиджак.
— Э, ты че — ты кто такой-то? — начал обиженно длинный, когда кулак Андрея коротко врезался ему в живот, сгибая пополам, — а в следующую секунду Андрей, приобняв его этак по-товарищески, словно напившегося приятеля, потащил к джипу. Оглядываясь быстро по сторонам, запихивая длинного на заднее сиденье и залезая вслед за ним.
А она стояла растерянно, не зная, что ей делать, чувствуя, как понемногу улетучивается настроение, — просто потому, что испугалась, что они уедут сейчас с этими и оставят ее здесь, и предвкушения не оправдаются. И улыбнулась с облегчением, когда Андрей вылез обратно, кивая ей на «БМВ», вытаскивая из кармана сотовый.
— Двое от Никиты — у дома ее. — Он говорил тихо, но она услышала, когда подошла ближе. — Да, ее ждали. В джипе они своем — с Юрком, он на контроле там. Говорят, знакомая их — в кабак свозить хотели. А мы им то же самое. Нет, никто ничего — обижаешь. Да самый центр — Покровка. Не, туда могут не поехать, поближе бы. Во, класс — минут через двадцать будем. Лады.
Он отключился, быстро набирая другой номер.
— Это я, Юрок. В кабак наш. Этим скажи, что здесь тереть не надо, — в кабаке перетрем, с нас кабак. Если не правы — извинимся и девчонку отдадим, че, мол, пацанам из-за телки на конфликт идти. Разведи их, по ушам поезди, мол, познакомились с девчонкой на улице час назад, вот заехали за ней, чтоб в казино свозить, а тут они. А сейчас приедем, место наше там, и телок куча — на всех хватит. Закинь, что если эта так нужна — ну так отдадим после кабака, на принцип не пойдем. Скорешись, короче, чтоб без шуток по пути, — но по мобиле базарить не давай, скажи, что, мол, решим сами полюбовно, зачем чтоб знал кто-то. И без имен, слышь? Той дорогой, какой сюда ехали — дворами, а там на набережную. Ты впереди.
Он сунул мобильный в карман, молча садясь в машину и трогаясь вслед за джипом. Глядя сосредоточенно перед собой — не обращая на нее внимания.
— Вы хотите меня им отдать? — спросила тихо, ощущая, как каменно ворочается язык, отчаянно надеясь, что плохо расслышала. Зная, что со слухом у нее все в порядке. — Это.. — это Игорь так сказал?
— Да не волнуйся! — Он повернулся к ней на мгновение, подмигивая. — Надо ж сказать им что-то — Юрок там с ними один, что он, стрелять будет, если эти ехать не захотят или шутить на дороге начнут? Ребята, видишь, крутые, горячие, а тут у них стволы отобрали, одному по кишкам надавали, обиделись они. Ну не здесь же с ними толковать — народ же кругом…
— Может быть, я вам мешаю? — спросила негромко, когда они проехали в тишине уже минут пять — Может, вы меня высадите? Я не думала, что они тут будут. Это те самые, которые меня подкараулили у дома и на кладбище увезли, а потом обещали убить, если… Мне жаль, что у вас из-за меня проблемы, — у вас и у Игоря…
Сильный хлесткий шлепок обжег попку, подбрасывая ее навстречу сильным рукам, вцепившимся в бедра, поставившим на колени. Навстречу тому горячему и крепкому, что рывком вошло между сведенных ног и задвигалось бесцеремонно и грубо.
— О, как это… — Она не договорила, застонав от глубокого проникновения, стершего с ее лица улыбку. Улыбку довольства собой, спровоцировавшей его на еще один акт. Спровоцировавшей тогда, когда он отдыхал, уже кончив, а она лежала на животе, намеренно расставив ножки, подрагивая и оттопыривая попку. Надеясь, что он среагирует, — и добившись-таки своего.
А теперь было не до улыбок и не до похвал самой себе — и не было сил сдерживаться. И она начала подаваться назад, впуская его еще глубже туда, где все покраснело и распухло уже, но было еще более мокрым и ждущим и жадным, чем когда они только оказались в постели.
Ей вдруг показалось, что не человек с ней это делает, а какой-то робот — жутко сильный, с железной хваткой, не знающий усталости, не слышащий ее стонов, неутомимо делающий свое дело. Лишь нагреванием задействованных в процессе деталей свидетельствуя о длительности этого самого процесса.
Она вся мокрая была насквозь, хотя в комнате вовсю работал кондиционер, — и простыня была мокрой, и их тела соприкасались с влажными, хлюпающими шлепками. Потому что это длилось уже почти два часа и без перерывов — если не считать маленькую пятиминутную паузу, которую она сама прервала.
— Да, да, еще, пожалуйста! — то ли крикнула, то ли прошептала, сгибая уставшие руки и роняя на них голову. Но он не нуждался в ее просьбах, он все врывался и врывался, ускоряя темп. Заставляя ее забыть, где она и кто она, лишая слуха, зрения и самой себя, — заставляя ее «я» сосредоточиться в том месте, которое истекало горячей влагой. В том месте, которое так жадно хотело, чтобы это продолжалось еще и еще — и лежа и сидя и стоя, и сзади и сверху и сбоку, и может быть, и в другие места, тоже готовые и ждущие.
Железные пальцы впились в попку, доставляя настоящую боль — такую же, какую доставляли сейчас превратившиеся в яростные и беспощадные удары проникновения, — и она выгнулась, крича, чувствуя, как забила из него раскаленная жидкость, заполняя ее всю. И рухнула на бок, когда он вдруг отпустил ее, — и лежала дрожа, ощущая, как вытекает из нее медленная жирная струйка, дыша тяжело и прерывисто.
— Вот это я понимаю — вот это благодарность, — услышала через какое-то время сквозь вату, плотно укутавшую ее целиком. И медленно повернулась на голос, с трудом переворачивая непослушное тело, падая на спину, утыкаясь взглядом в то, что привело ее к очередному оргазму — а сейчас лежало устало, длинное и красное и влажное, готовясь к очередному проникновению после небольшой передышки. А потом глаза медленно поползли по волосатому животу с длинным шрамом и заросшей совсем груди к ухмыляющемуся лицу. А потом снова вернулись вниз.
— О, я ведь только начала вас благодарить, — прошептала тихо, улыбаясь. — Вы так много для меня сделали — так что это только начало. Я умею быть благодарной — и обещаю вам это показать.
Он не успел среагировать, когда она собралась с силами и рывком оказалась внизу, обхватывая его губами, беря в руки, дразня языком. Уже через несколько секунд чувствуя, как он снова крепнет. Зная, что он не даст ей доделать это до конца — а безжалостно возьмет за волосы и отстранит, и перевернет, и раздвинет ножки, и заставит ее покорное, безвольное тело принять ту позу, которую хочет он. И снова начнет брать — молча, жестоко, беспощадно, без ласк и нежностей и слов.
То есть делать все так, как ей нравится. Так, как это должен делать настоящий мужчина. Мужчина ее мечты — так и не встретившийся до сих пор…
— Значит, высокий, крупный, лет сорок пять, с проседью — кажется, — повторил задумчиво, качая головой. — Кажется, солидный. Кажется, бизнесмен. Да нет, пустышка это — шансов ноль. Ты ешь, ешь — проголодалась ведь?
Она кивнула, не сводя с него глаз. Такого эффектного в тонком черном шелковом халате, украшенном двумя красными иероглифами, распахнутом на груди, открывающем запутавшуюся в густых волосах цепь оригинального плетения и необычной формы крест. Так вписывающегося в обстановку собственной квартиры — выдержанной в черно-белых тонах, обставленной черной кожаной мебелью. И протянула руку к стоящему между ними низкому стеклянному столику на футуристских железных ножках, беря фужер с дорогим коньяком. Смакуя сначала непривычный, почему-то не любимый до этого запах, оказавшийся таким тонким и изысканным, — а потом и вкус.
— Да точно пустышка — это кто угодно мог быть. Даже тот, кто не при делах вообще, — заключил, категорично разрезая воздух короткими сильными движениями кистей. — Ладно, прорвемся — чтоб мы да не прорвались…
Он подмигнул ей, отвлекаясь от мыслей, наклоняясь над столиком. С иронией глядя на сделанные ею бутерброды — неровные куски салями и причудливые кляксы икры, уложенные на тонкие белые сухарики. Настолько аккуратные, что сразу понятно было, что она не сама их готовила, а достала из пачки.
— Теперь понятно, почему ты не замужем, — хмыкнул иронично. — От тебя мужики, наверное, как от огня бегут — накормить не накормишь, а в постели отрабатывать заставишь на полную.
— О, как вы правы! Мне тоже всегда казалось, что я предназначена совсем не для кухни и воспитания детей — но для секса и удовольствий…
Она окинула его игривым взглядом, откидываясь поудобнее в кресле, взбалтывая заполнившую дно бокала густую жидкость. Философски задумываясь о том, что судьба все-таки причудлива. И от деревянной лавки в вонючей милицейской камере и беспросветного отчаяния до постели в роскошной квартире одного из авторитетнейших московских бандитов и полного счастья — временного, разумеется, счастья, но ведь постоянное и не нужно, его и быть не может — один шаг. Всего-навсего.
— Ладно, ты перекуси — а мне позвонить надо. Что-то решать придется с отморозками этими…
Он вышел, прикрывая за собой дверь, оставляя ее одну. Он знал, что она знает, кто он, — но все же разговаривать с кем-то при ней о своих делах не хотел. И вообще не произнес ничего такого — не обещал ни с кем разобраться, не угрожал никому смертью, не рассказывал о своем прошлом. И она еще подумала, что это потому, что он на самом верху уже — и по этой причине он не употребляет почти жаргон, не выставляет напоказ свою профессию, не бравирует и не старается произвести впечатление крутейшего из крутейших.
Он только усмехнулся там, в ресторане, когда она ему рассказала, что знает о нем, — это в основном от Виктора была информация, но она приписала ее этим. Что он Игорь Савостьянов, известный как Игорь Тульский или просто Савва, авторитетный бандит, скрывающийся под маской преуспевающего бизнесмена. А он усмехнулся и пожал плечами, как бы говоря — что есть, то есть. Процитировав с ухмылкой кого-то — насчет того, что в основе каждого значительного состояния лежит преступление. И ей понравилось, что он так сдержанно среагировал. И что продолжал вести себя так же, как вел до того, как она ему сказала, что знает о нем.
Ей вообще все понравилось. И то, что он не усомнился, что она говорит правду. И то, что не пытался задавать провокационных вопросов, способных развалить ее историю — историю, которая казалась ей такой гладкой и убедительной, а сейчас воспринималась как нечто неумно придуманное. И то, что, когда она произнесла свои недвусмысленные слова насчет готовности отблагодарить, он не сказал ничего лишнего. Просто заметил, что дома ей какое-то время появляться не стоит — и вообще не стоит светиться. Но раз ей так надо домой, ее сейчас отвезут и подождут, пока она сделает все, что ей надо сделать, а потом привезут к нему. На эту ночь.
И ей это тоже понравилось — то, что он подчеркнул слово «эту», трезво и прагматично и даже цинично подчеркнул. И как он все это сказал, тоже понравилось, — властно, ни на секунду не сомневаясь, что все будет по его. Вызвав напрочь забытые за последние два дня ощущения — обильную влажность внизу и медленно растущее возбуждение.
А потом он вывел ее и передал тем двоим, что привезли ее сюда, — предварительно отозвав их в сторону и что-то сказав. И темно-синяя «БМВ» понесла ее к дому. И ей было так хорошо, и все плохое отступало куда-то на задний план, и она ничего не вспоминала и ни о чем не думала — просто сидела на мягком кожаном сиденье и курила, бессмысленно глядя в окно. Ничего не видя, так и не поняв, где находился ресторан и даже этим не интересуясь. Отвечая весело и кокетливо на редкие вопросы двоих сопровождающих. Отметив только, что они вежливые такие и внимательные, и вообще приятные очень, — и прекрасно зная причину такого их поведения.
Они даже довели ее до квартиры — она отказывалась, но тот, кто вел машину, Андрей, сказал, что им поручили сделать именно так. И даже собирались ждать ее тут, у двери, и она запротестовала, объясняя, что ей минимум два часа надо, а лучше три, и, может быть, они заедут за ней потом, а она посидит тут тихо, не будет подходить к телефону и никому открывать не будет. Но оба покачали головами мрачно, и второй, Юра, сказал серьезно, что они будут ждать, — сколько надо, столько подождут, у них работа такая.
В итоге она их впустила — понимая, что их общество ничем ей не грозит. И они сидели на кухне, о чем-то своем разговаривая, сами себе сделав кофе, — а она долго стояла под душем, с наслаждением смывая с себя те почти двое суток, что не была в ванной. И разумеется, погладила себя, доведя до оргазма, — потому что все время думала о том, что будет вечером, и представляла себя под ним, над ним и перед ним, и ждать до вечера без разрядки было бы слишком мучительно.
Странно — но она уже не чувствовала ни усталости, ни разбитости. Отпусти он ее просто, она бы лежала сейчас пластом, не в силах пошевелиться, тяжело отходя от случившегося с ней, — а тут была полна энергии, словно его желание пробудило ее к жизни. И не вспоминалось ничего, и не думалось ни о чем — кроме того, что будет вечером. Кроме того, как лучше накраситься, каким лаком попользоваться, что надеть. И единственное, что огорчало, — то, что Вика забрала ее сумку с вещами. А значит, выбор у нее невелик — бежевое кожаное платье от Мюглера с длинными рукавами либо черное шерстяное платье от него же. И то и то жутко красивое, но не слишком подходящее для погоды.
Но зато можно было утешить себя тем, что она наденет платье только затем, чтобы очень скоро его снять, — так что соответствие одежды погоде значения не имеет. И будь это удобным, она бы вообще приехала к нему в своей короткой норковой шубке, надев ее прямо на голое тело, — и сразу сняла бы ее, как только вошла бы в квартиру. Но наверное, не стоило выставляться в таком свете перед его людьми — да и он мог не так понять, это, наверное, слишком сильно было для первого раза.
А так ее ничто не беспокоило — даже телефонные звонки. Она вздрогнула, правда, когда телефон зазвонил в первый раз, — и тут же приглушила до минимума звук на автоответчике и самом аппарате. Просто чтобы не отвлекаться от волнующих предвкушений. И больше на него не реагировала — хотя телефон еще попискивал несколько раз и автоответчик щелкал. А ей было даже неинтересно, кто это ее беспокоит, — это могло подождать до завтра. Или еще дольше подождать.
Было около восьми, когда они вышли. И ее почему-то возбудило то, что она, такая ждущая секса, такая готовая к нему, такая ухоженная и благоухающая Мюглером, такая по-детски гладкая под платьем, интимно смазанная голубым мюглерским кремом, жирно увлажнившим обработанный бритвой кусочек тела, — что она такая идет в сопровождении двух серьезных мрачных типов к дорогой машине, которая повезет ее сейчас к главному отрицательному персонажу, жестокому, злобному и жутко похотливому. По его приказу повезет и без ее согласия. И все внизу начало сжиматься сладко и истекать влагой.
Но она и без этого была очень сильно возбуждена — так сильно, как очень давно не была. Может, потому, что осознавала где-то глубоко внутри, что если бы не он, ей бы, возможно, очень долго не пришлось заниматься сексом — а может, потому, что страх и переживания и депрессия последних суток с лишним, заполнившие ее до отказа, трансформировались сейчас в сексуальное чувство, сделав его фантастически сильным. Чтобы выплеснуться из нее сегодня вечером — и уйти навсегда. Оставив ее такой, какой она была до того, как все началось.
Они так хитро ее провели вниз — один спереди и один сзади, — а потом она замешкалась, поправляя платье, и они вышли первыми, направляясь к машине, оставленной в переулке, потому что во двор они заезжать не захотели. А она не спеша шла за ними — не увидев припаркованный прямо напротив въезда во двор знакомый уже джип.
— Э, подруга, — ты собралась-то далеко? — Злобный голос длинного прозвучал неожиданно, но она не вздрогнула, не испугалась, а лишь оглянулась недоуменно. Даже будь она одна сейчас, ему бы не удалось сразу вернуть ее в недавнее прошлое, заставить ее, такую радостную сейчас, такую счастливую, почувствовать себя испуганной и униженной. Потому что она слишком многое пережила, она уже попрощалась со всем и ни на что не рассчитывала — а теперь, освободившись, стала другой немного. Потому что прошлое ушло навсегда, отсеченное ее спасителем — теперь он стоял между ней и ее прошлым, защищая ее от него. По собственной инициативе защищая. И куда надежнее, чем кто-либо другой. — Сюда иди, слышь? Ты че к телефону не подходишь — оглохла, что ль?
Он вылез из джипа, демонстративно медленно вылез, чувствуя себя хозяином положения. И встал, глядя на нее, как на грязь под ногами.
— Я че сказал — сюда иди! — повторил громко, заставив ускорить шаг проходящего мимо мужчину. Она лишь позже порадовалась, что все произошло именно там, — он в переулке стоял, а она выходила со двора, и не было рядом ни открытых окон, ни оставшихся позади бабок, оккупировавших скверик. — Повторять надо?!
— Ты базар-то фильтруй, уважаемый, — донеслось сбоку, и длинный чуть не подпрыгнул, резко поворачиваясь в ту сторону, где стоял тихо подошедший к нему Андрей — большой, крепкий, может даже, чуть полноватый, с широким круглым лицом и почти без шеи. — Зачем же с девушкой так грубо — за такие слова и ответить ведь можно…
Длинный не видел, что второй, Юра — почти копия Андрея, может, чуть похудее только, — уже обогнул джип, рывком открывая водительскую дверь, оказываясь лицом к лицу со смотревшим в ее сторону маленьким. Длинному было достаточно и того, кто стоял перед ним, чтобы сразу утратить гонор, и стать меньше ростом, и попятиться назад, оглядываясь на джип, словно моля маленького прийти на помощь. Не замечая метнувшуюся к нему руку, ухватившую за пиджак.
— Э, ты че — ты кто такой-то? — начал обиженно длинный, когда кулак Андрея коротко врезался ему в живот, сгибая пополам, — а в следующую секунду Андрей, приобняв его этак по-товарищески, словно напившегося приятеля, потащил к джипу. Оглядываясь быстро по сторонам, запихивая длинного на заднее сиденье и залезая вслед за ним.
А она стояла растерянно, не зная, что ей делать, чувствуя, как понемногу улетучивается настроение, — просто потому, что испугалась, что они уедут сейчас с этими и оставят ее здесь, и предвкушения не оправдаются. И улыбнулась с облегчением, когда Андрей вылез обратно, кивая ей на «БМВ», вытаскивая из кармана сотовый.
— Двое от Никиты — у дома ее. — Он говорил тихо, но она услышала, когда подошла ближе. — Да, ее ждали. В джипе они своем — с Юрком, он на контроле там. Говорят, знакомая их — в кабак свозить хотели. А мы им то же самое. Нет, никто ничего — обижаешь. Да самый центр — Покровка. Не, туда могут не поехать, поближе бы. Во, класс — минут через двадцать будем. Лады.
Он отключился, быстро набирая другой номер.
— Это я, Юрок. В кабак наш. Этим скажи, что здесь тереть не надо, — в кабаке перетрем, с нас кабак. Если не правы — извинимся и девчонку отдадим, че, мол, пацанам из-за телки на конфликт идти. Разведи их, по ушам поезди, мол, познакомились с девчонкой на улице час назад, вот заехали за ней, чтоб в казино свозить, а тут они. А сейчас приедем, место наше там, и телок куча — на всех хватит. Закинь, что если эта так нужна — ну так отдадим после кабака, на принцип не пойдем. Скорешись, короче, чтоб без шуток по пути, — но по мобиле базарить не давай, скажи, что, мол, решим сами полюбовно, зачем чтоб знал кто-то. И без имен, слышь? Той дорогой, какой сюда ехали — дворами, а там на набережную. Ты впереди.
Он сунул мобильный в карман, молча садясь в машину и трогаясь вслед за джипом. Глядя сосредоточенно перед собой — не обращая на нее внимания.
— Вы хотите меня им отдать? — спросила тихо, ощущая, как каменно ворочается язык, отчаянно надеясь, что плохо расслышала. Зная, что со слухом у нее все в порядке. — Это.. — это Игорь так сказал?
— Да не волнуйся! — Он повернулся к ней на мгновение, подмигивая. — Надо ж сказать им что-то — Юрок там с ними один, что он, стрелять будет, если эти ехать не захотят или шутить на дороге начнут? Ребята, видишь, крутые, горячие, а тут у них стволы отобрали, одному по кишкам надавали, обиделись они. Ну не здесь же с ними толковать — народ же кругом…
— Может быть, я вам мешаю? — спросила негромко, когда они проехали в тишине уже минут пять — Может, вы меня высадите? Я не думала, что они тут будут. Это те самые, которые меня подкараулили у дома и на кладбище увезли, а потом обещали убить, если… Мне жаль, что у вас из-за меня проблемы, — у вас и у Игоря…