Страница:
Мне с трудом удалось сдержать гнев.
– Мы на Небесной равнине не воруем. И купить что-нибудь тебе тоже окажется нелегко. Мы не пользуемся деньгами.
Блейз встретила мои слова с недоверием.
– Зачем пользоваться деньгами, если покупать нечего? – стал я объяснять. – Все, что нам нужно, мы получаем и так. Когда мне нужен новый тагард, кто-нибудь его мне соткет. Когда дети ткача болеют, я их лечу. Когда нужно починить мост, этим займутся все жители тарна. А уж если нам потребуется что-то, что можно раздобыть только на побережье, мы можем попросить деньги из сокровищницы Небесной долины.
– А эти деньги откуда берутся? – все еще скептически поинтересовалась Блейз.
– Тарны продают излишки шерсти в Мекатехевене.
– Тарны? – переспросила Флейм.
– Вы, наверное, назвали бы это деревней – десять домов, расположенных рядом. Тарн распоряжается тысячей селверов, по сто голов на дом. Обычно в каждом доме живут десять человек. Таким образом, тарн – это сотня горцев.
– А что такое тагард? – продолжала расспрашивать меня Флейм.
Я показал на шерстяное полотнище, которое носил поверх штанов и рубашки. Тагард служил плащом или шалью, а то и одеялом в случае нужды.
– Вот это он и есть, одежда всякого жителя Небесной равнины – и мужчины, и женщины. Приверженцы старины вроде моего дяди Гэрровина носят под тагардом только белье, а я предпочитаю надевать еще и штаны.
– Шерсть селвера, – сказала Блейз, потрогав ткань.
Я кивнул.
– Это расположение клеток говорит о том, что владелец принадлежит к дому Гилфитеров, а сочетание темно-зеленого и красного указывает на наш тарн.
Поняв все значение сказанного мной, Блейз подняла брови.
– На Небесной равнине трудно остаться неузнанным, верно? Так объясни мне, как же нам выжить в ваших краях, раз мы не сможем купить ничего, что нам нужно?
– Если к вам отнесутся с симпатией и доверием, то вам дадут или одолжат все, что вам требуется. Если же нет, вас отведут к началу спуска и предложат убираться.
– Гэрровин говорил, что Небесная равнина – это рай.
Я с недоверием поднял брови: уж я-то знал своего дядюшку.
– Он также говорил, что рай должен иметь свои правила. И то, что для одного человека – рай, для другого – ад, – добавила Блейз.
Вот это было уже больше похоже на дядины высказывания.
– Гэрровин всегда слишком много болтает. Он ведь проводит дома от силы месяц-другой зараз, а потом снова отправляется в странствия. Это само по себе – нарушение наших традиций. Для дядюшки делается исключение из-за его врачебного искусства: он говорит, что путешествует ради расширения медицинских познаний. Я-то подозреваю, что истинная причина в другом: для него на Небесной равнине слишком много ограничений. Тем не менее он каждый раз, когда возвращается, обучает нас многим новым приемам, так что старейшины терпят его чудачества. – Я помолчал, потом уточнил: – Дело в том, что наша среда обитания очень хрупкая, и мы выживаем только потому, что соблюдаем ограничения и придерживаемся правил. Да, Небесная равнина – рай, но только этот рай не просуществует долго, если все мы начнем поступать, как каждому вздумается. Таков парадокс: райская жизнь имеет свою цену, а потому для некоторых оказывается адом.
Когда я договорил, обе женщины некоторое время молчали. Потом Флейм протянула мне свою культю.
– Скажи мне, Келвин, – начала она, явно желая переменить тему, – что ты видишь?
Я не понял ее вопроса.
– Ты говоришь о своей руке?
– Да.
– Она была ампутирована выше локтя, и ампутирована не очень давно. Зажила рана хорошо.
Флейм взглянула на Блейз.
– Вот видишь, я же тебе говорила.
Не знаю, что Флейм при этом сделала, но что-то она сделала определенно: Блейз отшатнулась, как если бы в нее чем-то кинули. Единственным, что я заметил, был сильный запах того благовония, которым пользовалась Флейм. Она часто так пахла, и аромат дразнил меня, потому что я никак не мог найти ему название. Сейчас запах был таким сильным, что почти вызывал отвращение, но я так и не мог сообразить, что же он мне напоминает.
– Он обладает Взглядом, – заключила Флейм. – Он понял, что моя рука, которая выглядит целой и здоровой, – иллюзия. И все-таки он не заметил волшебного огненного шара, который я только что кинула в него. Он не пригнулся.
– Я-то и видела, и пригнулась, – сказала, хмурясь, Блейз. – Я почувствовала твою магию, и этого оказалось достаточно, чтобы я машинально отшатнулась. А он не видел и не почувствовал ничего: он даже не моргнул. – Она с интересом посмотрела на меня.
– Что за шар? – озадаченно спросил я.
Флейм недоверчиво покачала головой.
– Ничего не видел, говоришь? Ни иллюзии, ни созданного силв-магией светящегося шара? Что же он за человек?
– Рационально мыслящее существо, – проворчал я.
– Не может же он притворяться? – спросила Флейм, сомнения которой явно не рассеялись.
Я заскрипел зубами.
– Знаете что? Меня очень раздражает, когда обо мне говорят так, словно меня тут нет. И мне начинает казаться, что у вас обеих сильный приступ морской лихорадки. Я не верю в магию, потому что ее не существует. Вы обе уже вышли из возраста, когда позволительно верить в заклинания, приметы и легенды. Вы еще скажите мне, что Дастелы ушли под воду по злой воле дун-мага, как рассказывают сказители на побережье.
Птичка, сидевшая на плече Флейм, взлетела и кинулась прямо мне в лицо, отчаянно чирикая.
– Руарт! – окликнула ее Флейм. Птичка вернулась на прежнее место, но могу поклясться: смотрела она на меня очень сердито.
Блейз улыбнулась.
– Поосторожнее, Гилфитер: смотри, куда ставишь ногу, а то как бы она не оказалась у тебя во рту. Руарт – житель Дастел. Он не любит, когда при нем высказываются сомнения в существовании дун-магии. Более того: мы все считаем, что тот самый злой колдун, которого мы выслеживаем, виноват в гибели Дастел.
– Блейз! – воскликнула Флейм. – Ты не должна рассказывать ему о птицах-дастелцах!
Блейз ухмыльнулась.
– Да какая разница? Он же не верит ни единому слову.
Я почувствовал, что с меня хватит. Они насмехались надо мной, а я такого не заслуживал. Я поднялся на ноги.
– Пора двигаться дальше.
Флейм застонала.
– Час еще не прошел… – пожаловалась она.
– Может быть, и нет, – ответил я с улыбкой, которая мне самому напомнила голодного травяного льва. – Я просто не могу больше слушать вашу бессмысленную болтовню.
Впечатление от моего заявления оказалось несколько испорчено тем, что я забыл о расстегнутых подпругах. Когда я стал садиться на Скандора, седло соскользнуло, и я растянулся на земле.
Со мной часто случалось подобное. Очень часто…
К тому времени, когда мы нашли место для ночлега, начался дождь – не сильный, но непрерывный. Мне удалось разжечь костер между наспех сдвинутых камней. В качестве топлива послужил старый навоз, оставленный селверами, бывавшими в этих местах. Я испек выкопанные по дороге клубни, и мы плотно, хоть и без разнообразия, поужинали. Единственной зашитой от дождя нам служила тонкая накидка из промасленного войлока, которую я всегда вожу в своей сумке, однако она была рассчитана на одного человека, а не на троих, так что нам пришлось тесно сгрудиться, поджав ноги и привалившись спинами к скале. Ситуация располагала к серьезной беседе, так что я не удивился, когда Флейм сказала:
– Я и в самом деле опечалена тем, что случилось с твоей женой, Келвин. И мне жаль, что мы втянули тебя в такие неприятности. Может быть, мы все-таки могли бы что-то исправить? Может быть, нам написать письмо повелителю Мекате, когда мы благополучно уберемся с острова?
– Это наивно, Флейм, – прервала ее Блейз. Я подумал, что ей, должно быть, часто приходится говорить подруге о ее наивности. – Вряд ли кто-то обратит внимание на письмо беглой заключенной и ее сообщницы, объясняющих, что они принудили Гилфитера им помогать.
Флейм вздохнула.
– Пожалуй, ты права.
Блейз повернулась ко мне.
– В самом ли деле тебя будут преследовать даже на Небесной равнине? Или стражники гонятся только за нами?
– О да, они явятся на Небесную равнину. Меня они хотят схватить не меньше, чем вас.
Блейз бросила на меня скептический взгляд, и я объяснил:
– Тут дело в отношениях между нами, горцами-пастухами, и властями на побережье. Мы платим повелителю налог тканью, сотканной из шерсти новорожденных селверов. Это очень тонкая шерсть – ее называют шерстяным шелком, – и она высоко ценится. – Я коснулся рукава своей рубашки. – Вот это, например, шерстяной шелк. Получая от нас такую подать, власти нас не трогают. Никому не позволено являться на Небесную равнину без нашего согласия. Мы сами устанавливаем свои законы, сами решаем свои дела, сами учим своих детей. Конечно, раз в год к нам приходит гхемф, чтобы нанести татуировку на мочки новорожденных. Однако имеется одна загвоздка: любой из нас, как только спускается с Обрыва, подпадает под действие законов побережья и не может искать убежища на Небесной равнине, если в чем-нибудь провинился.
К тому же есть еще одно обстоятельство. Почему-то жители побережья нас опасаются… даже попросту боятся. Мы выше ростом и сильнее. Мы представляемся им странными – с нашими рыжими волосами, светлой кожей и непривычным акцентом, а главное – с нашими верованиями, которые они считают греховными, поскольку мы не поклоняемся никаким богам. Большая часть земли на Мекате принадлежит нам, а не им. Жители побережья владеют узкой полоской земли и цепляются за нее, как папоротник за трещину в скале. Им, похоже требуется постоянное подтверждение того, что мы не свалимся им на голову и не скинем их в океан.
Так что за мной гнаться они будут, даже если бы со мной не было вас, – для них это вопрос принципа. А уж если они меня схватят, наказание выберут самое суровое. Я понял это, как только услышал от гхемфа, что повелитель послал в погоню своих гвардейцев – он, похоже, поддерживает феллиан. И преследователи не медлят: они еще ночью послали в море лодки, чтобы помешать нам сбежать на корабле.
Флейм выругалась так грубо, что я изумленно заморгал. Не обращая на меня внимания, она добавила:
– Значит, дело действительно плохо. Прости нас.
– Они же не могли знать, что мы укрылись в селении гхемфов! – возразила Блейз.
– Конечно, не могли. Они туда явились просто потому, что причал гхемфов ближе всего к началу тропы, ведущей на Небесную равнину. Наверняка другие стражники искали нас по всему городу.
Птичка Флейм, которая сидела у нее на колене, зачирикала. Девушка сказала:
– Руарт интересуется: что же ты теперь будешь делать? Твой народ тебя спрячет?
– Не знаю. И не надо пытаться уверить меня в существовании говорящих птиц, – с отвращением добавил я. – То, что я родился среди пастухов, не делает меня тупым, необразованным и готовым верить в сказки.
Флейм мгновение помолчала, потому заговорила странно напряженным голосом:
– А то, что я разговариваю с птицей, не делает меня ни лгуньей, ни безумной. Может быть, мне и было бы трудно доказать, что я понимаю Руарта, но доказать, что он понимает тебя, я могу. – На меня буквально обрушился запах ее гнева.
– Осторожнее, Флейм, – предостерегающе сказала Блейз, но в ее голосе мне послышалась усмешка. – Ты же сама недавно говорила, что незачем ему знать о птицах-дастелцах.
Однако мои слова задели цирказеанку, и теперь ее было не остановить.
– Ладно, пора ему узнать. Нам ведь предстоит вместе путешествовать.
– Ничего подобного! – возразил я.
Флейм решительно продолжала, обращаясь не ко мне, а к Блейз:
– Блейз, мы разрушили его жизнь. Ему придется отправиться с нами: ведь ничего больше не остается. Мы должны ему помочь, а он, может быть, поможет нам. В конце концов, он невосприимчив к силв-магии, а возможно, и к дун-магии тоже. – Флейм повернулась ко мне. – Скажи Руарту, чтобы он что-нибудь сделал – что-нибудь, конечно, что может сделать птица. Придумай что-нибудь сам.
Я посмотрел на птичку. Солнце еще не совсем село, и я мог хорошо ее разглядеть. Руарт глядел на меня, склонив голову, блестящими синими глазами.
– Хорошо, – согласился я, уверенный в том, что смогу разоблачить любой их трюк. – Флейм, закрой глаза и сиди абсолютно неподвижно. Ты тоже, Блейз. – Флейм пожала плечами и выполнила мои указания, Блейз с усмешкой сделала то же самое. Потом я сказал:
– Руарт, сядь мне на руку и пять раз меня клюнь.
Руарт не стал медлить. И стесняться не стал тоже: изо всех сил клюнул пять раз мою руку, лежавшую на колене. Взлетев на плечо Флейм, он с довольным видом посмотрел на меня. А я почувствовал, как мой разумный и упорядоченный мир разваливается у меня на глазах второй раз за два дня.
– Ах, боже, – раздраженно бросила Флейм, открыв глаза и увидев кровь у меня на руке. – Руарт, как тебе не стыдно! – Она виновато мне улыбнулась, а Блейз от всей души расхохоталась.
ГЛАВА 5
По правде говоря, я старался совсем не думать о Руарте. А также о силв-магии. И о дун-магии тоже. Спал я плохо, а на следующее утро, когда мы снова двинулись в путь, решительно пошел вперед, ведя в поводу Скандора, не дожидаясь постоянно отстававших женщин. Блейз, конечно, с легкостью могла бы идти со мной наравне, но предпочитала не оставлять Флейм. Меня это вполне устраивало: мне было лучше одному. Иногда меня догонял пес Блейз, Следопыт – сплошные лапы и высунутый язык, – чтобы проверить, не потерялся ли я, но в остальном мне не мешали предаваться печальным размышлениям. О Джастрии. О том ее последнем взгляде.
К середине утра я добрался до конца тропы. В воздухе все еще висел туман, как это обычно и бывало на Небесной равнине; он не рассеялся и к тому времени, когда меня догнали Блейз и Флейм.
– Подождем, пока прояснится? – спросила Блейз, вглядываясь в мутную белизну. Эта полукровка даже не запыхалась после подъема.
– Дожидаться такого можно несколько дней. Нет, мы пойдем дальше.
– Но я что-то не вижу ни одной тропинки…
– А их и нет. На Небесной равнине нет ни дорог, ни троп, ни даже самых маленьких тропинок.
– Ни одной?
– Ни одной. Только в каждом тарне между домами лежат камни, чтобы можно было ходить, не замочив ног и не вытаптывая траву. Вот что: пока вы здесь, вы должны соблюдать обычные для нас правила. Нельзя идти по следам того, кто идет впереди: иначе можно протоптать дорожку.
Флейм широко раскрыла глаза.
– А чем вам не угодили дорожки?
– Я уже говорил: природе Небесной равнины легко причинить вред. Здесь растут только луговые травы и камыши, а дожди идут часто и бывают сильными. Если не будет травы, почва окажется размыта. Эрозия – самый страшный враг Небесной равнины. Поэтому мы не прокладываем троп. Вы должны идти не за мной, а рядом, и следить за тем, чтобы не нарушить слой почвы.
Флейм с беспокойством посмотрела на пелену тумана.
– Все это очень хорошо, но как мы найдем дорогу?
Я показал на юг.
– Мой тарн в пяти часах езды отсюда рысью. Даже в самом густом тумане я не заблужусь, потому что чую дом.
– Неужели он так сильно воняет? – с невинным видом спросила Флейм.
Я не смог определить, говорит ли она серьезно или просто дразнит меня.
– Он совсем не воняет. Мой тарн пахнет свежеиспеченным хлебом, дымом очагов, сухими цветами, из которых наш сосед-ткач делает краску для шерсти. Еще он пахнет лепешками, которые моя невестка только что сняла с плиты.
– И ты все это чуешь, несмотря на туман?
– Я шучу. Тарн Вин слишком далеко отсюда. До него день пути, потому что идти мы будем шагом, хоть по очереди и можно ехать на Скандоре. У жителей Небесной равнины хороший нюх, но все-таки не настолько. – На самом деле я, конечно, чуял все, о чем сказал, и запах лепешек заставлял меня глотать слюнки: есть хотелось ужасно. Только выдавать чужакам слишком много наших секретов я не собирался.
– Так как же ты найдешь дорогу в таком тумане? – настаивала Блейз.
– Я знаю каждую травинку на пути домой, не беспокойся. Флейм, ты можешь немного поехать на Скандоре.
Она поморщилась и выразительно потерла бедра.
– Предпочитаю идти пешком. Я могу исцелить себя, но это довольно утомительно.
Мне совсем не нравились голубые тени, окружившие ее глаза.
– Садись в седло, – сказал я. – Теперь, когда на селвере будет ехать всего один человек, а не три, тебе будет гораздо удобнее.
Флейм открыла уже рот, чтобы начать спорить, но Блейз поддержала меня, и Флейм подчинилась. Блейз пошла со мной рядом.
– Жители Небесной равнины в самом деле обладают лучшим нюхом, чем другие люди?
Я небрежно пожал плечами.
– Откуда мне знать? Я знаком только со своим собственным носом.
Однако Блейз не отставала.
– Скажи, чем пахнет Флейм?
– Чем-то сладким. Только сегодня она не пользовалась своими благовониями, и за эту милость я ей весьма благодарен.
– Это не благовония, – сказала Блейз, – это силв-магия. Ты ее не чуешь сейчас, потому что Флейм перестала создавать иллюзию, будто у нее есть левая рука.
Я поморщился.
– Прошу тебя! С меня достаточно этой чепухи!
– Очень многие люди верят в магию, Гилфитер.
– Однако это не делает ее истиной. Очень многие люди верят во владыку Фелли, верят, будто его порадовала смерть Джастрии. Вера – не доказательство.
– А каковы религиозные взгляды жителей Небесной равнины?
– На самом деле у нас их вовсе нет. Мы верим в то, что являемся частью мира, и верим, что должны передать его своим потомкам таким, каким получили сами. Когда мы умираем, нас хоронят, и постепенно мы становимся частью земли. Именно так, как часть земли, мы поручаем себя заботе следующих поколений. И будучи частью земли, которая их кормит, мы в свою очередь заботимся о них.
– Никакого небесного блаженства, никакого ада? И вы не верите в то, что творцом мира, создавшим и вас, был бог?
– Нет. Зачем тут нужен бог или другое существо? Мы просто есть. Мы живем, мы умираем, и цикл начинается заново. Мы с радостью ждем времени, когда станем землей. Мы видим в этом не столько смерть, сколько постепенное перерождение в ту самую землю, что вскормила нас, и тем самым участие во всех тех жизнях, что наступят после нас. Мы верим в то, что земля обладает сознанием, которое недоступно нам при жизни. Смерть – не конец, она просто другое состояние, настолько отличное от того, что нам известно, что даже и размышлять о нем бессмысленно.
– Вы верите, что ваши предки стали частью вас?
– В определенном смысле.
– Ни обрядов, ни богов, ни храмов, ни патриархов?
– Ничего такого у нас нет.
– Похоже на то, что это – религия для меня. – Говоря, Блейз улыбнулась мне, но в ее улыбке проскользнуло что-печальное, почти трагическое. Пожав плечами, она перемела тему. – Ты все еще отрицаешь, что Руарт понимает нас?
Я покачал головой.
– Нет, я же не слепой. Я убедился, что понимает. Только вот даже старина Скандор прибегает ко мне, стоит свистнуть, и магия тут ни при чем. Может быть, порода Руарта отличается от других птиц. Значит, существуют разумные птицы. Не сомневаюсь, что в мире множество чудес, а я просто недостаточно путешествовал, чтобы их увидеть; может быть, в некоторые из них мне было бы так же трудно поверить, как и в это.
– Упрямый ты человек, Келвин Гилфитер.
– Я врач, человек, изучающий науку исцеления. Я предпочитаю ознакомиться с фактами, прежде чем прописать лекарство.
Блейз оглянулась, чтобы убедиться: Флейм на Скандоре не потерялась в тумане, потом сказала:
– Ты и впрямь недостаточно путешествовал, пастух, совершенно недостаточно.
Я только хмыкнул и положил конец разговору, накинув на голову угол тагарда, чтобы защититься от сырости. Существует множество вещей, которые можно выразить с помощью тагарда.
Солнце пробилось сквозь туман как раз к тому моменту, когда около полудня на следующий день мы добрались до Вина.
Представившаяся мне возможность показать своим спутницам, что Небесная равнина – одно из самых красивых мест на Райских островах, доставила мне какое-то извращенное удовольствие. Не знаю, почему мне хотелось, чтобы им понравилась моя родина, однако это было так. Может быть, все заключалось просто в желании убедить Блейз в том, что мне не требуется далеко путешествовать, чтобы увидеть красоты мира.
А Крыша Мекате, несомненно, была одним из чудес света. Мы называем ее Небесной равниной, но на самом деле она вовсе не плоская: мягкие холмы прорезают каменистые русла потоков, кое-где поднимаются скалы, которым ветер и дожди придали самые причудливые формы, а широкие лужайки покрыты цветущими растениями, меняющими цвет с каждым новым сезоном. Тогда как раз расцветали розовые вьюнки и серо-голубоватые кошачьи лапки. Как только выглядывало солнце и щупальца тумана таяли, раскрывали лепестки белые маргаритки, и цвет лугов менялся у нас на глазах, однако стоило набежать облаку, и маргаритки снова закрывались; от этой живой переменчивой красоты трудно было оторвать взгляд.
Мы остановились на вершине склона, спускающегося к потоку Вин, по которому получил название и наш тарн. Дома выстроились вдоль берегов, по пять на каждом; их двери отделяло от воды ровно такое расстояние, чтобы жилища не залило даже в самый сильный разлив. Дома были встроены в склон берега так, чтобы как можно меньше нарушать естественный ландшафт. Общая комната каждого дома выступала вперед, но на крыше, засыпанной землей, росли цветы и овощи; две части тарна соединял каменный пешеходный мост, а плоские камни, положенные между домами, позволяли ходить к соседям, не нарушая почвенный покров.
– Это и есть твой тарн? – спросила Блейз. – Это Вин?
Я был задет тем, что вид не произвел на нее, похоже, никакого впечатления.
– Да. Кстати, иных поселений ты на Крыше Мекате не увидишь. У нас нет городов, только тарны. И в каждом десять домов определенных семейств, которые соединяют точно такие же каменные дорожки.
– А где же ваши стада селверов?
– На пастбище. Рядом с тарном остаются только те селверы, которых мы доим. Пастухи присматривают за животными днем и ночью и перегоняют стада с одного пастбища на другое, чтобы не нанести вреда растительности. Мы все по очереди пасем селверов. – Я пристально взглянул на женщин. – В тарне вы должны быть особенно осторожны, чтобы не повредить почву. Если пойдете в другой дом, не сходите с лежащих между домами камней.
– А как насчет Следопыта? Как к нему отнесутся твои соплеменники? – спросила Блейз.
Флейм фыркнула.
– Как будто этой ходячей заразе хоть где-нибудь порадуются!
Я с сомнением глянул на пса.
– Мы не держим домашних любимцев. И у нас не найдется корма для такого крупного животного. Мы ведь, как правило, не едим мяса.
Блейз вытаращила глаза.
– Так что же тогда вы едите?
– Молоко, сыр, творог, ягоды, орехи, лепешки из муки, которую делаем из клубней батата, плаценту селверов в сезон окота… – Флейм издала странный придушенный всхлип, так что я остановился. – Она, кстати, была бы тебе очень полезна, – сказал я ей.
– Да уж конечно…
– Ладно, – сказала Блейз и дважды хлопнула в ладоши. Следопыт внимательно посмотрел на нее, словно желая удостовериться, что правильно ее понял, и заковылял прочь.
Я почувствовал себя виноватым перед проклятым животным.
– Мне очень жаль…
– Ничего. Он наполовину ныряльщик, а это охотничьи псы. Следопыт может о себе позаботиться.
Мы начали спускаться по склону, и один из деревенских мальчишек, сын шорника Хайдвина, увидев нас, помчался к моему дому, чтобы сообщить родным о моем возвращении. Я не сомневался, что они уже знали об этом: у нас в семье всегда шутили, что матушка может учуять меня с другого конца Небесной равнины, но дети обожали первыми высматривать посетителей или возвращающихся из путешествия.
Хотя я отсутствовал всего шесть дней, к тому моменту, когда мы добрались до дверей, вся моя семья собралась в общей комнате приветствовать меня. Я поздоровался с каждым по старшинству, касаясь их щек, – такова была традиция: с бабушкой, с отцом, с матерью, с дядей, с братом и его женой. Что касается остальных членов нашей семьи – моей двоюродной сестры и ее мужа, – они, должно быть, пасли стадо. Я повернулся, чтобы представить Блейз и Флейм. Они неловко жались у двери позади меня, явно чувствуя себя не в своей тарелке. К тому же им, наверное, показалась странной наша общая комната с ее лакированными стенами и полом и немногочисленной каменной и деревянной мебелью.
– Я привел с собой на Небесную равнину двух чужестранок, – сообщил я своим родным, тем самым принимая на себя формальную ответственность за Блейз и Флейм. – Им нужно пересечь Крышу Мекате, чтобы попасть в Лекенбрейг. Это – Блейз Полукровка, а рядом с ней – Флейм Виндрайдер. – Я не упомянул Руарта, сидевшего на плече Флейм. Потом я назвал по именам членов своей семьи. – Думаю, моего дядю Гэрровина вы знаете. Ты давно вернулся, дядюшка? Мы с тобой, должно быть, разминулись в Мекатехевене.
Гэрровин улыбнулся своей немного циничной улыбкой.
– Видать, так и вышло. Я пару недель собирал лекарственные растения по дороге домой и добрался до Вина только вчера. Как я понял, ты спускался вниз по требованию феллианского Образца веры, Кел. – Повернувшись к Флейм, он вежливо поклонился. – Рад видеть тебя, девонька. Похоже, тот мясник и в самом деле оказался мастером своего дела.
– Мы на Небесной равнине не воруем. И купить что-нибудь тебе тоже окажется нелегко. Мы не пользуемся деньгами.
Блейз встретила мои слова с недоверием.
– Зачем пользоваться деньгами, если покупать нечего? – стал я объяснять. – Все, что нам нужно, мы получаем и так. Когда мне нужен новый тагард, кто-нибудь его мне соткет. Когда дети ткача болеют, я их лечу. Когда нужно починить мост, этим займутся все жители тарна. А уж если нам потребуется что-то, что можно раздобыть только на побережье, мы можем попросить деньги из сокровищницы Небесной долины.
– А эти деньги откуда берутся? – все еще скептически поинтересовалась Блейз.
– Тарны продают излишки шерсти в Мекатехевене.
– Тарны? – переспросила Флейм.
– Вы, наверное, назвали бы это деревней – десять домов, расположенных рядом. Тарн распоряжается тысячей селверов, по сто голов на дом. Обычно в каждом доме живут десять человек. Таким образом, тарн – это сотня горцев.
– А что такое тагард? – продолжала расспрашивать меня Флейм.
Я показал на шерстяное полотнище, которое носил поверх штанов и рубашки. Тагард служил плащом или шалью, а то и одеялом в случае нужды.
– Вот это он и есть, одежда всякого жителя Небесной равнины – и мужчины, и женщины. Приверженцы старины вроде моего дяди Гэрровина носят под тагардом только белье, а я предпочитаю надевать еще и штаны.
– Шерсть селвера, – сказала Блейз, потрогав ткань.
Я кивнул.
– Это расположение клеток говорит о том, что владелец принадлежит к дому Гилфитеров, а сочетание темно-зеленого и красного указывает на наш тарн.
Поняв все значение сказанного мной, Блейз подняла брови.
– На Небесной равнине трудно остаться неузнанным, верно? Так объясни мне, как же нам выжить в ваших краях, раз мы не сможем купить ничего, что нам нужно?
– Если к вам отнесутся с симпатией и доверием, то вам дадут или одолжат все, что вам требуется. Если же нет, вас отведут к началу спуска и предложат убираться.
– Гэрровин говорил, что Небесная равнина – это рай.
Я с недоверием поднял брови: уж я-то знал своего дядюшку.
– Он также говорил, что рай должен иметь свои правила. И то, что для одного человека – рай, для другого – ад, – добавила Блейз.
Вот это было уже больше похоже на дядины высказывания.
– Гэрровин всегда слишком много болтает. Он ведь проводит дома от силы месяц-другой зараз, а потом снова отправляется в странствия. Это само по себе – нарушение наших традиций. Для дядюшки делается исключение из-за его врачебного искусства: он говорит, что путешествует ради расширения медицинских познаний. Я-то подозреваю, что истинная причина в другом: для него на Небесной равнине слишком много ограничений. Тем не менее он каждый раз, когда возвращается, обучает нас многим новым приемам, так что старейшины терпят его чудачества. – Я помолчал, потом уточнил: – Дело в том, что наша среда обитания очень хрупкая, и мы выживаем только потому, что соблюдаем ограничения и придерживаемся правил. Да, Небесная равнина – рай, но только этот рай не просуществует долго, если все мы начнем поступать, как каждому вздумается. Таков парадокс: райская жизнь имеет свою цену, а потому для некоторых оказывается адом.
Когда я договорил, обе женщины некоторое время молчали. Потом Флейм протянула мне свою культю.
– Скажи мне, Келвин, – начала она, явно желая переменить тему, – что ты видишь?
Я не понял ее вопроса.
– Ты говоришь о своей руке?
– Да.
– Она была ампутирована выше локтя, и ампутирована не очень давно. Зажила рана хорошо.
Флейм взглянула на Блейз.
– Вот видишь, я же тебе говорила.
Не знаю, что Флейм при этом сделала, но что-то она сделала определенно: Блейз отшатнулась, как если бы в нее чем-то кинули. Единственным, что я заметил, был сильный запах того благовония, которым пользовалась Флейм. Она часто так пахла, и аромат дразнил меня, потому что я никак не мог найти ему название. Сейчас запах был таким сильным, что почти вызывал отвращение, но я так и не мог сообразить, что же он мне напоминает.
– Он обладает Взглядом, – заключила Флейм. – Он понял, что моя рука, которая выглядит целой и здоровой, – иллюзия. И все-таки он не заметил волшебного огненного шара, который я только что кинула в него. Он не пригнулся.
– Я-то и видела, и пригнулась, – сказала, хмурясь, Блейз. – Я почувствовала твою магию, и этого оказалось достаточно, чтобы я машинально отшатнулась. А он не видел и не почувствовал ничего: он даже не моргнул. – Она с интересом посмотрела на меня.
– Что за шар? – озадаченно спросил я.
Флейм недоверчиво покачала головой.
– Ничего не видел, говоришь? Ни иллюзии, ни созданного силв-магией светящегося шара? Что же он за человек?
– Рационально мыслящее существо, – проворчал я.
– Не может же он притворяться? – спросила Флейм, сомнения которой явно не рассеялись.
Я заскрипел зубами.
– Знаете что? Меня очень раздражает, когда обо мне говорят так, словно меня тут нет. И мне начинает казаться, что у вас обеих сильный приступ морской лихорадки. Я не верю в магию, потому что ее не существует. Вы обе уже вышли из возраста, когда позволительно верить в заклинания, приметы и легенды. Вы еще скажите мне, что Дастелы ушли под воду по злой воле дун-мага, как рассказывают сказители на побережье.
Птичка, сидевшая на плече Флейм, взлетела и кинулась прямо мне в лицо, отчаянно чирикая.
– Руарт! – окликнула ее Флейм. Птичка вернулась на прежнее место, но могу поклясться: смотрела она на меня очень сердито.
Блейз улыбнулась.
– Поосторожнее, Гилфитер: смотри, куда ставишь ногу, а то как бы она не оказалась у тебя во рту. Руарт – житель Дастел. Он не любит, когда при нем высказываются сомнения в существовании дун-магии. Более того: мы все считаем, что тот самый злой колдун, которого мы выслеживаем, виноват в гибели Дастел.
– Блейз! – воскликнула Флейм. – Ты не должна рассказывать ему о птицах-дастелцах!
Блейз ухмыльнулась.
– Да какая разница? Он же не верит ни единому слову.
Я почувствовал, что с меня хватит. Они насмехались надо мной, а я такого не заслуживал. Я поднялся на ноги.
– Пора двигаться дальше.
Флейм застонала.
– Час еще не прошел… – пожаловалась она.
– Может быть, и нет, – ответил я с улыбкой, которая мне самому напомнила голодного травяного льва. – Я просто не могу больше слушать вашу бессмысленную болтовню.
Впечатление от моего заявления оказалось несколько испорчено тем, что я забыл о расстегнутых подпругах. Когда я стал садиться на Скандора, седло соскользнуло, и я растянулся на земле.
Со мной часто случалось подобное. Очень часто…
К тому времени, когда мы нашли место для ночлега, начался дождь – не сильный, но непрерывный. Мне удалось разжечь костер между наспех сдвинутых камней. В качестве топлива послужил старый навоз, оставленный селверами, бывавшими в этих местах. Я испек выкопанные по дороге клубни, и мы плотно, хоть и без разнообразия, поужинали. Единственной зашитой от дождя нам служила тонкая накидка из промасленного войлока, которую я всегда вожу в своей сумке, однако она была рассчитана на одного человека, а не на троих, так что нам пришлось тесно сгрудиться, поджав ноги и привалившись спинами к скале. Ситуация располагала к серьезной беседе, так что я не удивился, когда Флейм сказала:
– Я и в самом деле опечалена тем, что случилось с твоей женой, Келвин. И мне жаль, что мы втянули тебя в такие неприятности. Может быть, мы все-таки могли бы что-то исправить? Может быть, нам написать письмо повелителю Мекате, когда мы благополучно уберемся с острова?
– Это наивно, Флейм, – прервала ее Блейз. Я подумал, что ей, должно быть, часто приходится говорить подруге о ее наивности. – Вряд ли кто-то обратит внимание на письмо беглой заключенной и ее сообщницы, объясняющих, что они принудили Гилфитера им помогать.
Флейм вздохнула.
– Пожалуй, ты права.
Блейз повернулась ко мне.
– В самом ли деле тебя будут преследовать даже на Небесной равнине? Или стражники гонятся только за нами?
– О да, они явятся на Небесную равнину. Меня они хотят схватить не меньше, чем вас.
Блейз бросила на меня скептический взгляд, и я объяснил:
– Тут дело в отношениях между нами, горцами-пастухами, и властями на побережье. Мы платим повелителю налог тканью, сотканной из шерсти новорожденных селверов. Это очень тонкая шерсть – ее называют шерстяным шелком, – и она высоко ценится. – Я коснулся рукава своей рубашки. – Вот это, например, шерстяной шелк. Получая от нас такую подать, власти нас не трогают. Никому не позволено являться на Небесную равнину без нашего согласия. Мы сами устанавливаем свои законы, сами решаем свои дела, сами учим своих детей. Конечно, раз в год к нам приходит гхемф, чтобы нанести татуировку на мочки новорожденных. Однако имеется одна загвоздка: любой из нас, как только спускается с Обрыва, подпадает под действие законов побережья и не может искать убежища на Небесной равнине, если в чем-нибудь провинился.
К тому же есть еще одно обстоятельство. Почему-то жители побережья нас опасаются… даже попросту боятся. Мы выше ростом и сильнее. Мы представляемся им странными – с нашими рыжими волосами, светлой кожей и непривычным акцентом, а главное – с нашими верованиями, которые они считают греховными, поскольку мы не поклоняемся никаким богам. Большая часть земли на Мекате принадлежит нам, а не им. Жители побережья владеют узкой полоской земли и цепляются за нее, как папоротник за трещину в скале. Им, похоже требуется постоянное подтверждение того, что мы не свалимся им на голову и не скинем их в океан.
Так что за мной гнаться они будут, даже если бы со мной не было вас, – для них это вопрос принципа. А уж если они меня схватят, наказание выберут самое суровое. Я понял это, как только услышал от гхемфа, что повелитель послал в погоню своих гвардейцев – он, похоже, поддерживает феллиан. И преследователи не медлят: они еще ночью послали в море лодки, чтобы помешать нам сбежать на корабле.
Флейм выругалась так грубо, что я изумленно заморгал. Не обращая на меня внимания, она добавила:
– Значит, дело действительно плохо. Прости нас.
– Они же не могли знать, что мы укрылись в селении гхемфов! – возразила Блейз.
– Конечно, не могли. Они туда явились просто потому, что причал гхемфов ближе всего к началу тропы, ведущей на Небесную равнину. Наверняка другие стражники искали нас по всему городу.
Птичка Флейм, которая сидела у нее на колене, зачирикала. Девушка сказала:
– Руарт интересуется: что же ты теперь будешь делать? Твой народ тебя спрячет?
– Не знаю. И не надо пытаться уверить меня в существовании говорящих птиц, – с отвращением добавил я. – То, что я родился среди пастухов, не делает меня тупым, необразованным и готовым верить в сказки.
Флейм мгновение помолчала, потому заговорила странно напряженным голосом:
– А то, что я разговариваю с птицей, не делает меня ни лгуньей, ни безумной. Может быть, мне и было бы трудно доказать, что я понимаю Руарта, но доказать, что он понимает тебя, я могу. – На меня буквально обрушился запах ее гнева.
– Осторожнее, Флейм, – предостерегающе сказала Блейз, но в ее голосе мне послышалась усмешка. – Ты же сама недавно говорила, что незачем ему знать о птицах-дастелцах.
Однако мои слова задели цирказеанку, и теперь ее было не остановить.
– Ладно, пора ему узнать. Нам ведь предстоит вместе путешествовать.
– Ничего подобного! – возразил я.
Флейм решительно продолжала, обращаясь не ко мне, а к Блейз:
– Блейз, мы разрушили его жизнь. Ему придется отправиться с нами: ведь ничего больше не остается. Мы должны ему помочь, а он, может быть, поможет нам. В конце концов, он невосприимчив к силв-магии, а возможно, и к дун-магии тоже. – Флейм повернулась ко мне. – Скажи Руарту, чтобы он что-нибудь сделал – что-нибудь, конечно, что может сделать птица. Придумай что-нибудь сам.
Я посмотрел на птичку. Солнце еще не совсем село, и я мог хорошо ее разглядеть. Руарт глядел на меня, склонив голову, блестящими синими глазами.
– Хорошо, – согласился я, уверенный в том, что смогу разоблачить любой их трюк. – Флейм, закрой глаза и сиди абсолютно неподвижно. Ты тоже, Блейз. – Флейм пожала плечами и выполнила мои указания, Блейз с усмешкой сделала то же самое. Потом я сказал:
– Руарт, сядь мне на руку и пять раз меня клюнь.
Руарт не стал медлить. И стесняться не стал тоже: изо всех сил клюнул пять раз мою руку, лежавшую на колене. Взлетев на плечо Флейм, он с довольным видом посмотрел на меня. А я почувствовал, как мой разумный и упорядоченный мир разваливается у меня на глазах второй раз за два дня.
– Ах, боже, – раздраженно бросила Флейм, открыв глаза и увидев кровь у меня на руке. – Руарт, как тебе не стыдно! – Она виновато мне улыбнулась, а Блейз от всей души расхохоталась.
ГЛАВА 5
РАССКАЗЧИК – КЕЛВИН
По правде говоря, я старался совсем не думать о Руарте. А также о силв-магии. И о дун-магии тоже. Спал я плохо, а на следующее утро, когда мы снова двинулись в путь, решительно пошел вперед, ведя в поводу Скандора, не дожидаясь постоянно отстававших женщин. Блейз, конечно, с легкостью могла бы идти со мной наравне, но предпочитала не оставлять Флейм. Меня это вполне устраивало: мне было лучше одному. Иногда меня догонял пес Блейз, Следопыт – сплошные лапы и высунутый язык, – чтобы проверить, не потерялся ли я, но в остальном мне не мешали предаваться печальным размышлениям. О Джастрии. О том ее последнем взгляде.
К середине утра я добрался до конца тропы. В воздухе все еще висел туман, как это обычно и бывало на Небесной равнине; он не рассеялся и к тому времени, когда меня догнали Блейз и Флейм.
– Подождем, пока прояснится? – спросила Блейз, вглядываясь в мутную белизну. Эта полукровка даже не запыхалась после подъема.
– Дожидаться такого можно несколько дней. Нет, мы пойдем дальше.
– Но я что-то не вижу ни одной тропинки…
– А их и нет. На Небесной равнине нет ни дорог, ни троп, ни даже самых маленьких тропинок.
– Ни одной?
– Ни одной. Только в каждом тарне между домами лежат камни, чтобы можно было ходить, не замочив ног и не вытаптывая траву. Вот что: пока вы здесь, вы должны соблюдать обычные для нас правила. Нельзя идти по следам того, кто идет впереди: иначе можно протоптать дорожку.
Флейм широко раскрыла глаза.
– А чем вам не угодили дорожки?
– Я уже говорил: природе Небесной равнины легко причинить вред. Здесь растут только луговые травы и камыши, а дожди идут часто и бывают сильными. Если не будет травы, почва окажется размыта. Эрозия – самый страшный враг Небесной равнины. Поэтому мы не прокладываем троп. Вы должны идти не за мной, а рядом, и следить за тем, чтобы не нарушить слой почвы.
Флейм с беспокойством посмотрела на пелену тумана.
– Все это очень хорошо, но как мы найдем дорогу?
Я показал на юг.
– Мой тарн в пяти часах езды отсюда рысью. Даже в самом густом тумане я не заблужусь, потому что чую дом.
– Неужели он так сильно воняет? – с невинным видом спросила Флейм.
Я не смог определить, говорит ли она серьезно или просто дразнит меня.
– Он совсем не воняет. Мой тарн пахнет свежеиспеченным хлебом, дымом очагов, сухими цветами, из которых наш сосед-ткач делает краску для шерсти. Еще он пахнет лепешками, которые моя невестка только что сняла с плиты.
– И ты все это чуешь, несмотря на туман?
– Я шучу. Тарн Вин слишком далеко отсюда. До него день пути, потому что идти мы будем шагом, хоть по очереди и можно ехать на Скандоре. У жителей Небесной равнины хороший нюх, но все-таки не настолько. – На самом деле я, конечно, чуял все, о чем сказал, и запах лепешек заставлял меня глотать слюнки: есть хотелось ужасно. Только выдавать чужакам слишком много наших секретов я не собирался.
– Так как же ты найдешь дорогу в таком тумане? – настаивала Блейз.
– Я знаю каждую травинку на пути домой, не беспокойся. Флейм, ты можешь немного поехать на Скандоре.
Она поморщилась и выразительно потерла бедра.
– Предпочитаю идти пешком. Я могу исцелить себя, но это довольно утомительно.
Мне совсем не нравились голубые тени, окружившие ее глаза.
– Садись в седло, – сказал я. – Теперь, когда на селвере будет ехать всего один человек, а не три, тебе будет гораздо удобнее.
Флейм открыла уже рот, чтобы начать спорить, но Блейз поддержала меня, и Флейм подчинилась. Блейз пошла со мной рядом.
– Жители Небесной равнины в самом деле обладают лучшим нюхом, чем другие люди?
Я небрежно пожал плечами.
– Откуда мне знать? Я знаком только со своим собственным носом.
Однако Блейз не отставала.
– Скажи, чем пахнет Флейм?
– Чем-то сладким. Только сегодня она не пользовалась своими благовониями, и за эту милость я ей весьма благодарен.
– Это не благовония, – сказала Блейз, – это силв-магия. Ты ее не чуешь сейчас, потому что Флейм перестала создавать иллюзию, будто у нее есть левая рука.
Я поморщился.
– Прошу тебя! С меня достаточно этой чепухи!
– Очень многие люди верят в магию, Гилфитер.
– Однако это не делает ее истиной. Очень многие люди верят во владыку Фелли, верят, будто его порадовала смерть Джастрии. Вера – не доказательство.
– А каковы религиозные взгляды жителей Небесной равнины?
– На самом деле у нас их вовсе нет. Мы верим в то, что являемся частью мира, и верим, что должны передать его своим потомкам таким, каким получили сами. Когда мы умираем, нас хоронят, и постепенно мы становимся частью земли. Именно так, как часть земли, мы поручаем себя заботе следующих поколений. И будучи частью земли, которая их кормит, мы в свою очередь заботимся о них.
– Никакого небесного блаженства, никакого ада? И вы не верите в то, что творцом мира, создавшим и вас, был бог?
– Нет. Зачем тут нужен бог или другое существо? Мы просто есть. Мы живем, мы умираем, и цикл начинается заново. Мы с радостью ждем времени, когда станем землей. Мы видим в этом не столько смерть, сколько постепенное перерождение в ту самую землю, что вскормила нас, и тем самым участие во всех тех жизнях, что наступят после нас. Мы верим в то, что земля обладает сознанием, которое недоступно нам при жизни. Смерть – не конец, она просто другое состояние, настолько отличное от того, что нам известно, что даже и размышлять о нем бессмысленно.
– Вы верите, что ваши предки стали частью вас?
– В определенном смысле.
– Ни обрядов, ни богов, ни храмов, ни патриархов?
– Ничего такого у нас нет.
– Похоже на то, что это – религия для меня. – Говоря, Блейз улыбнулась мне, но в ее улыбке проскользнуло что-печальное, почти трагическое. Пожав плечами, она перемела тему. – Ты все еще отрицаешь, что Руарт понимает нас?
Я покачал головой.
– Нет, я же не слепой. Я убедился, что понимает. Только вот даже старина Скандор прибегает ко мне, стоит свистнуть, и магия тут ни при чем. Может быть, порода Руарта отличается от других птиц. Значит, существуют разумные птицы. Не сомневаюсь, что в мире множество чудес, а я просто недостаточно путешествовал, чтобы их увидеть; может быть, в некоторые из них мне было бы так же трудно поверить, как и в это.
– Упрямый ты человек, Келвин Гилфитер.
– Я врач, человек, изучающий науку исцеления. Я предпочитаю ознакомиться с фактами, прежде чем прописать лекарство.
Блейз оглянулась, чтобы убедиться: Флейм на Скандоре не потерялась в тумане, потом сказала:
– Ты и впрямь недостаточно путешествовал, пастух, совершенно недостаточно.
Я только хмыкнул и положил конец разговору, накинув на голову угол тагарда, чтобы защититься от сырости. Существует множество вещей, которые можно выразить с помощью тагарда.
Солнце пробилось сквозь туман как раз к тому моменту, когда около полудня на следующий день мы добрались до Вина.
Представившаяся мне возможность показать своим спутницам, что Небесная равнина – одно из самых красивых мест на Райских островах, доставила мне какое-то извращенное удовольствие. Не знаю, почему мне хотелось, чтобы им понравилась моя родина, однако это было так. Может быть, все заключалось просто в желании убедить Блейз в том, что мне не требуется далеко путешествовать, чтобы увидеть красоты мира.
А Крыша Мекате, несомненно, была одним из чудес света. Мы называем ее Небесной равниной, но на самом деле она вовсе не плоская: мягкие холмы прорезают каменистые русла потоков, кое-где поднимаются скалы, которым ветер и дожди придали самые причудливые формы, а широкие лужайки покрыты цветущими растениями, меняющими цвет с каждым новым сезоном. Тогда как раз расцветали розовые вьюнки и серо-голубоватые кошачьи лапки. Как только выглядывало солнце и щупальца тумана таяли, раскрывали лепестки белые маргаритки, и цвет лугов менялся у нас на глазах, однако стоило набежать облаку, и маргаритки снова закрывались; от этой живой переменчивой красоты трудно было оторвать взгляд.
Мы остановились на вершине склона, спускающегося к потоку Вин, по которому получил название и наш тарн. Дома выстроились вдоль берегов, по пять на каждом; их двери отделяло от воды ровно такое расстояние, чтобы жилища не залило даже в самый сильный разлив. Дома были встроены в склон берега так, чтобы как можно меньше нарушать естественный ландшафт. Общая комната каждого дома выступала вперед, но на крыше, засыпанной землей, росли цветы и овощи; две части тарна соединял каменный пешеходный мост, а плоские камни, положенные между домами, позволяли ходить к соседям, не нарушая почвенный покров.
– Это и есть твой тарн? – спросила Блейз. – Это Вин?
Я был задет тем, что вид не произвел на нее, похоже, никакого впечатления.
– Да. Кстати, иных поселений ты на Крыше Мекате не увидишь. У нас нет городов, только тарны. И в каждом десять домов определенных семейств, которые соединяют точно такие же каменные дорожки.
– А где же ваши стада селверов?
– На пастбище. Рядом с тарном остаются только те селверы, которых мы доим. Пастухи присматривают за животными днем и ночью и перегоняют стада с одного пастбища на другое, чтобы не нанести вреда растительности. Мы все по очереди пасем селверов. – Я пристально взглянул на женщин. – В тарне вы должны быть особенно осторожны, чтобы не повредить почву. Если пойдете в другой дом, не сходите с лежащих между домами камней.
– А как насчет Следопыта? Как к нему отнесутся твои соплеменники? – спросила Блейз.
Флейм фыркнула.
– Как будто этой ходячей заразе хоть где-нибудь порадуются!
Я с сомнением глянул на пса.
– Мы не держим домашних любимцев. И у нас не найдется корма для такого крупного животного. Мы ведь, как правило, не едим мяса.
Блейз вытаращила глаза.
– Так что же тогда вы едите?
– Молоко, сыр, творог, ягоды, орехи, лепешки из муки, которую делаем из клубней батата, плаценту селверов в сезон окота… – Флейм издала странный придушенный всхлип, так что я остановился. – Она, кстати, была бы тебе очень полезна, – сказал я ей.
– Да уж конечно…
– Ладно, – сказала Блейз и дважды хлопнула в ладоши. Следопыт внимательно посмотрел на нее, словно желая удостовериться, что правильно ее понял, и заковылял прочь.
Я почувствовал себя виноватым перед проклятым животным.
– Мне очень жаль…
– Ничего. Он наполовину ныряльщик, а это охотничьи псы. Следопыт может о себе позаботиться.
Мы начали спускаться по склону, и один из деревенских мальчишек, сын шорника Хайдвина, увидев нас, помчался к моему дому, чтобы сообщить родным о моем возвращении. Я не сомневался, что они уже знали об этом: у нас в семье всегда шутили, что матушка может учуять меня с другого конца Небесной равнины, но дети обожали первыми высматривать посетителей или возвращающихся из путешествия.
Хотя я отсутствовал всего шесть дней, к тому моменту, когда мы добрались до дверей, вся моя семья собралась в общей комнате приветствовать меня. Я поздоровался с каждым по старшинству, касаясь их щек, – такова была традиция: с бабушкой, с отцом, с матерью, с дядей, с братом и его женой. Что касается остальных членов нашей семьи – моей двоюродной сестры и ее мужа, – они, должно быть, пасли стадо. Я повернулся, чтобы представить Блейз и Флейм. Они неловко жались у двери позади меня, явно чувствуя себя не в своей тарелке. К тому же им, наверное, показалась странной наша общая комната с ее лакированными стенами и полом и немногочисленной каменной и деревянной мебелью.
– Я привел с собой на Небесную равнину двух чужестранок, – сообщил я своим родным, тем самым принимая на себя формальную ответственность за Блейз и Флейм. – Им нужно пересечь Крышу Мекате, чтобы попасть в Лекенбрейг. Это – Блейз Полукровка, а рядом с ней – Флейм Виндрайдер. – Я не упомянул Руарта, сидевшего на плече Флейм. Потом я назвал по именам членов своей семьи. – Думаю, моего дядю Гэрровина вы знаете. Ты давно вернулся, дядюшка? Мы с тобой, должно быть, разминулись в Мекатехевене.
Гэрровин улыбнулся своей немного циничной улыбкой.
– Видать, так и вышло. Я пару недель собирал лекарственные растения по дороге домой и добрался до Вина только вчера. Как я понял, ты спускался вниз по требованию феллианского Образца веры, Кел. – Повернувшись к Флейм, он вежливо поклонился. – Рад видеть тебя, девонька. Похоже, тот мясник и в самом деле оказался мастером своего дела.