Ларни Мартти. Памфлеты, фельетоны, рассказы

   - Ближе к делу! Не пытайтесь обмануть правосудие. Итак, вы признаете, что намеренно топтали газон в парке? Вы сделали это умышленно или не умышленно? Отвечайте!
   - Намеренно! Намеренно! Эх, господин комиссар! Вот бы вам тоже попробовать. Сняли бы вы свои тесные сапожищи, расправились со своими предрассудками, и айда на травку, отдающую свежестью, послушали бы пение птиц и вообразили бы себя ребенком...
   - К делу! Ваше душевное состояние проверялось когда-нибудь? Вы не подвергались ранее наказанию? .
   - Никогда! Да, а затем прошлись бы по газону, открыли бы пошире рот и ноздри и дали бы весне проникнуть в свои затхлые легкие... Ах!
   - Довольно! Хватит! Не пытайтесь изобразить ненормального. Ваша профессия?
   - Я поэт, поэт-модернист.
   Комиссар посмотрел на полицейского и шепнул ему:
   - Безнадежное дело. Отпустите его. А обувь попридержите для расследования.
   Не посягай на репу ближнего своего...
   Она была уже старушкой: ей было скорее под семьдесят, чем за шестьдесят. Она обожала строгость, боялась перевода на пенсию и ненавидела упрямую детвору. Тропа ее жизни была куда прямее пробора на ее убеленной сединой голове: на ней не было следов каких-либо извилин подъемов или спусков. Она была также и требовательна, внушала к себе уважение и страх. Более того: учащиеся должны были величать ее нейти *. Вся жизнь этой особы напоминала существование раковины: она жила только для себя одной и, как ей самой казалось, готовясь к жизни грядущей.
   На стезе ее ристаний то и дело появлялись препятствия: жалкая изуродованная детвора, в которой селился порок. Однако она с достоинством переносила невзгоды, обламывала зубки духа, прорезавшиеся у крохотных агрессоров, и заглушала их протесты под прессом воспитательной работы.
   В поселке проживала семья, на протяжении восемнадцати лет докучавшая и продолжавшая докучать нейти. Семья батрака в полном составе: одиннадцать ребят. Вечно кто-нибудь из них да бегал в школу. Это казалось нескончаемым, а порой и бессмысленным. Одиннадцать ребят!
   Нейти ловко обращалась со счетами. Мысли ее бывали всегда поглощены ими. Когда ученики писали в тетради умные слова и в классе стояла нравственная тишина, нейти позволяла себе развлечься счетами. Это была ее лира, однообразие которой рождало набожное томление в невинной душе старой девицы. Впрочем, сегодня она снизошла к скучным будням народной школы, решив несложную задачку. В семье батрака Руоттила было одиннадцать детей, каждому из них предстояло шесть лет топать сквозь узкую школьную калитку. Получалось 66 лет, что уже приближалось к возрасту нейти. И все как один: чумазые, пугливые и своевольные.
   Нейти отложила счеты в сторону и с высоты своей учительской кафедры окинула класс изучающим взором. В нем было свыше сорока юных человеческих душ. Кашляющих и шмыгающих. И посреди всего этого одиннадцатый Руоттила, второгодник третьего класса.
   Мальчонка сидел за первой партой. Лицо у него было неопределенное: когда он щурился и морщил лоб, то совсем походил на старуху; когда же взгляд его глубоко посаженных глаз был устремлен вдаль, он напоминал Христа-младенца, выхваченного с престольного образа. Восковой худенький мальчик.
   Нейти паренек внушал неприязнь. Почему, она сама не знала. Возможно, потому, что, оставшись на второй год, он добавил еще одно звено к школьной цепи семьи Руоттила. Теперь она насчитывала уже 67 лет. Чтобы убедиться в этом, не нужно было счетов. Бывает ведь в жизни что-то само собой разумеющееся и не поддающееся сомнениям.
   - Урок окончен!
   В голосе нейти слышались нотки некоторой усталости и пресыщенности. Ученики собрали тетради и отнесли их на стол к учительнице. Сборник мудрости третьего класса, сочинение на тему, заданную преподавательницей: "Что для меня всего дороже дома?". Любовь принудительная: не меньше двухсот слов. Своего рода минимум любви, минимум общинной народной школы. Но младшего Руоттила любовь сторонилась - он подал учительнице чистую тетрадь. Атмосфера в классе сгустилась, как небо, предвещающее явление отца-громовержца.
   - А у тебя почему не написано?
   Мальчонка зашепелявил, точно в рот ему набилось сухое толокно:
   - Не получилось... Не сумел...
   - Так ты и не старался...
   - Нет, я старался, но у меня ничего не вышло... Очень уж трудно было...
   У нейти зачесались руки. Она схватила указку и постучала ею о край стола.
   - Тихо.
   И тишина наступила. Укоризненная тишина. Перед классом стояли, глядя в упор друг на друга, беспомощная юность и беспощадная старость.
   - Вот вам пример плохого ученика, - начала старая преподавательница. Уроки не выучены, в тетради для сочинений - ни слова. А ну, ответьте: правильно это?
   Никто не ответил, и наставница продолжала:
   - Нет, неправильно. В наказание Аапо Руоттила всю перемену простоит за доской. А теперь ответьте снова: заслужил он это?
   В классе стояла тишина, как в церковной ризнице. Преподавательница сама же ответила:
   - Заслужил.
   Затем она показала Аапо на доску, на которой четким почерком были выведены слова: "Что для меня всего дороже дома?" - и промолвила:
   - Ступай-ка за доску да подумай там.
   Мальчик повиновался. Он выглядел жалким, беспомощным мямлей. Чересчур большая блуза и длинные штаны дополняли безрадостную картину - Аапо Руоттила напоминал нищего, тянущего свою лямку.
   Как только ненавистная курточка, прятавшая внутри себя мальчонку, скрылась за доской, нежно предоставившей ему убежище, нейти повысила голос:
   - Следующим будет урок рисования. Рисовать будете с натуры. Да, да, с натуры. Лена Тупала, ты принесла с собой репу? Ага. Отлично. Положи ее сюда на стол. Именно такую я имела в виду. Настоящая полевая репа с ботвой. Ну ладно, а сейчас ступайте на перемену!
   Классная комната опустела, и в нее устремились струи кислорода. Он был общим достоянием, и его хватило и за доску.
   Урок начался под знаком репы. И тут вдруг обнаружили, что репа пропала. Она исчезла с учительского стола во время перемены. Взоры всех искали виновного. Но ни у кого щеки не покрылись краской виновности и краешки губ не сводила дрожь признания. Пришлось приступить к допросу. Это была китайская пытка, которой первым подвергся Аапо Руоттила. Волоча ноги, он вышел из-за доски и встал перед классом.
   - Ты взял? Сознавайся! - прозвучал первый вопрос.
   - Не-а...
   - Ты видел кого-нибудь в классной комнате во время перемены?
   - Не-а... Кого ж из-за доски-то увидишь?
   - Что у тебя в карманах?
   - Там ее нет.
   - А ну, выверни сейчас же!
   Последовало гробовое молчание, словно справляли поминки по усопшему. А затем по классу пронесся, подобно порыву ветра, шепот удивления. В кармане мальчонки оказалась половинка очищенной репы. Это рассеяло туман жалости и согнало строгость с насеста. Сочувствия как не бывало; оно потерялось в общем гомоне и шквале новых вопросов.
   - Признавайся без уверток, ты украл репу со стола? Где кожица и ботва?
   - Не крал я. Это репа, припасенная мною на завтрак. Я грыз ее за доской.
   - Ты украл ее? Припасенная на завтрак, вот еще чего?
   - Да-а. Мамка утром с собой дала. Но я еще не проголодался и малость оставил на обратный путь...
   - И ты думаешь, тебе кто-нибудь верит? А ну-ка скажи седьмую заповедь.
   - Седьмую?
   - Да, седьмую!
   Во взглядах мальчонки, которые он бросал на своих товарищей, были недоумение и беспомощность.
   - Она кажется, начинается "Не посягай...". - Что?
   - Да, то есть "Не посягай на ближнего своего...".
   - Замолчи! Что ты несешь?
   - Не знаю...
   - Как тебе не стыдно, ступай обратно за доску! Яакко Вехвияяйнен ответит.
   Синеглазый мальчик в последнем ряду поднялся и сказал:
   - Нейти, наверное, имеет в виду: не посягай на репу ближнего своего...
   - Вон из класса!..
   Маленький, тщедушный похититель кислорода удалился из класса. Из-за доски послышался всхлип. Это была мольба о помощи, постепенно перешедшая в ожесточение: еще наступит день, когда и у меня будет чем перекусить, а не только одной репой...
   И тут словно незримая фея явилась в класс, проплыла над партами, остановившись возле маленькой ученицы, пробудив и ободрив ее. Ученица подняла руку и, получив разрешение, сказала:
   - Разве нейти...
   - Что? Говори, раз уж ты собралась говорить!
   - Я только... Да я ничего. Я хотела только спросить: разве нейти не убрала недавно репу в книжный шкаф?..
   Душа, всхлипывавшая за доской, была услышана. Всхлипывания прекратились. Волна жалости и сострадания всколыхнула класс. Репа нашлась в книжном шкафу. Учительница как-то сразу посерела. До ее сознания дошла печальная неизбежность: предстояло сделать шаг, решающий шаг - не по пути унизительного извинения, нет, еще дальше, - уйти на пенсию. Судьба ее решалась под знаком репы.
   - Аапо, сядь на место, - сказала она надтреснутым голосом.
   Мальчонка поплелся к парте, а мысль его была занята тем, как бы откусить кусочек репы. Он неожиданно для себя проголодался. А седая девица, вздыхая, села за кафедру, потерла виски и устало промолвила:
   - Сегодня у нас не будет рисования. Можете отправляться по домам.
   Она выдержала небольшую паузу, а затем добавила более решительным тоном:
   - И помните, чтоб больше не было реп на завтрак!
   Жертва эпидемии
   За последние дни я научился невероятно многому. Вот что значит проводить время в обществе умных людей. Народ они непрактичный, а потому хотят поучать меня, известного своей сверхпрактичностью. Практичного человека, говорят, считают наивно простоватым, а я не хочу прослыть простачком, так как это уже немодно. Модернист любит безумие, поэтому привычнее всего он чувствует себя перед зеркалом. Не исключено, что и мне придется обзавестись новым блестящим зеркалом. Старо стало брить голову или любоваться своим отражением в оконном стекле. Модернист бороды не бреет, он расчесывает ее. Для этого ему и нужно зеркало.
   Я оптимист и твердо верю, что общение с умными людьми поможет мне осмыслить безумие. А когда я сам достаточно обалдею, то смогу напустить на себя и бестолковость. В наши дни это тоже модно. Как я уже говорил, я хочу прослыть модернистом - современным человеком. И, следовательно, если я начну городить чушь и бессмыслицу, то, предупреждаю, виноват в этом буду не я, поскольку это и для меня будет непонятным. Да и нет надобности понимать. В абстрактной живописи и литературе понимание, смысл - проданы с молотка. Однако до того, как знакомить вас с моими неудобопонятными фразами (сознательное мышление устарело!), я кратко расскажу, чему научили меня за неделю мои мудрые учителя.
   Если вы позаимствуете абзац из чьего-нибудь произведения, вас обвинят в плагиате, если же вы присвоите абзацы из нескольких произведений, вас будут превозносить как литератора-модерниста, значит, всего умнее присвоить как можно больше, ничуть не беспокоясь о том, что счет когда-нибудь будет предъявлен к оплате. Модернисту незнакомы заботы. Для него любое утро - то самое завтра, которое так заставляет волноваться некоторых людей. Жить нужно в воздушных замках, потому что к преимуществам их относятся низкая квартирная плата и право вести себя, как кретин. Вчера мне захотелось познакомиться с этой дешевой обителью. Удобный случай представился для этого, когда мой приятель - критик, покровительствующий мне, пригласил меня на открытие выставки одного известного художника.
   На ней было что посмотреть. Дамы демонстрировали новые моды на головные уборы, жена Z - свои уникальные серьги, художники и рецензенты-абстракционисты - свои аккуратно расчесанные бороды, а супруга министра X - своего карликового пуделя, выходной туалет которого был сделан на заказ в Париже, в салоне мод Диора. Все были восхищены выставкой. Мероприятие увековечили на кинопленку.
   После вступительной речи было подано шампанское. А затем гости стали расходиться. Я тоже собрался уходить, да мой друг критик, неприятной обязанностью которого было дать в газету рецензию на выставку, уговорил меня остаться.
   - Взглянем мельком на картины, - сказал он.
   - В самом деле, здесь есть картины? - удивленно спросил я.
   - Двадцать работ, - сказал мой приятель.
   - Представьте, а я не заметил, столько всего было выставлено напоказ. Итак, гм... картины. А это что? По-видимому, забыл кто-то из гостей, а сторож повесил на стену.
   - Это самый ценный экспонат выставки, - восхищенно заметил мой друг. Посмотрим по каталогу. Называется он "Экстаз". Какой шедевр! Ты только взгляни на этот калейдоскопический сверкающий хаос. Художник окунулся в безвоздушную сферу абстрактики. Хобот слона вылезает из женского ушка, рождая иллюзию солнц, скитающихся в просторах звездных туманностей. Эта голова селедки на крышке самовара - символ неугасимой жажды жизни абстрактного движения. Змеи (прости, пожалуйста, это, как видно, кишки кашалота) напоминают бурю в кабаке, где одноглазый бык играет на трубе, а хромой ангел доит восьминогие козлы для пилки дров. Какая ослепительная дисгармония красок и форм! Черные папоротники, серая половинка яблока и клык кабана на борту космического корабля на пути в авторемонтную мастерскую.
   Галлюцинации художника передают нам ощущение возбуждающего волнения. Посмотри на эти переливающиеся краски! Открытая раковина в бороде святого Петра; дуло пулемета, в котором цветет орхидея; мизинчик ноги младенца с подвешенной к нему цветной капустой. О, боже! Какое богатство в одной картине. Могу сказать тебе, что "Экстаз" - лучшая картина века. Она драматизирует, потрясает, воодушевляет, рождает мистицизм, создает ритм, подчеркивает человечность, сближает людей...
   Отдышавшись, мой друг собрался продолжить анализ картины, но сторож снял шедевр со стены и, извиняясь, промолвил:
   - Забыл рабочий халат, прошу, не сердитесь на мою оплошность. Надеюсь, она не испортила вашего эстетического настроения.
   Но это небольшое происшествие не смутило моего приятеля. Под его руководством я познакомился с другими экспонатами выставки и невероятно поумнел. Мой друг, критик, нашел во мне послушного и старательного ученика. Он был восхищен моей непредвзятостью и смелостью и увещевал меня не терять из виду современных мастеров.
   - Забудь старые догмы! Будь абсурдистом!
   - Прощай, умишко! В похмелье свидимся, - ликуя ответил я, словно ребенок, заметивший, что ползунки вполне сойдут за соску.
   - Как писатель будь тоже непредвзятым по примеру художников, продолжал мой друг, когда мы покидали выставку, направляясь перекусить в небольшой ресторан. - Бессмертные творения создаются только сумасшедшими и пьяницами.
   - Что господам угодно? - спросил подошедший официант.
   - Что-нибудь абстрактное, - сумничал я, стараясь показать себя достойным учеником. - Принесите на первое кусочек слоновьего хобота в анилиновом соусе с галлюцинациями, немножко монфигуративной колбасы, выдержанной в подсознании и зажаренной в дантовском аду, с гарниром из вязальных спиц... Пить будем молоко ангела или два метра мороженой динамики в дадаистском саксофоне...
   Официант принял заказ, извиняясь и сетуя на то, что окончил всего два класса начальной школы. Он бросился за метрдотелем и поваром.
   - Недалекий человек, - бросил мой приятель. - Наверное, вовсе лишен дара юмора. Ну, как не понять твоей невинной шутки!
   Официант вернулся к столику, сопровождаемый метрдотелем и поваром.
   - Пьяных запрещено обслуживать, - заявил он.
   Я попытался объяснить, что я писатель и всегда, проголодавшись, выражаюсь путано, что мой приятель рецензент и обещает оплатить наш завтрак. Объяснения не помогли. Меня препроводили к врачу, а моего приятеля - в редакцию газеты писать рецензию на выставку. Врач определил меня в больницу, а мой друг остался на свободе. Наутро в моей комнате появился крупнейший специалист-психиатр, который принялся задавать хитрые вопросы.
   - Когда у вас появились галлюцинации?
   - Вчера. - Где?
   - На художественной выставке.
   - Гм... гм... вот как. А вы кто будете по специальности?
   - Писатель.
   - Ага, значит, пишете книги? Какие?
   - Старомодные. Но сейчас я решил стать писателем-абсурдистом.
   Врач пристально наблюдал за моим лицом, проверял рефлексы суставов и вдруг спросил:
   - Вы грамотны? Я хочу сказать, вы умеете читать?
   - Я без труда читаю: чужие мысли, сокровенные чаяния людей, цвета, формы, все...
   - А газеты?
   - Тоже.
   Врач раскрыл передо мной газету.
   - Читайте.
   - Что?
   - Что хотите, только из этой газеты.
   Я принялся читать: "Выставка передает нам новые, еще неизведанные ощущения. Просто поразительно, с какой безошибочной интуицией художник находит динамичную эротику под хвостом у мыши, с каким зажигающим великолепным гротесковым ориентизмом он передает ту всемирную боль, которая вколочена сковородкой в глаз упившегося осьминога в подсознании бескрылой мухи...".
   - Довольно! Хватит!
   Врач выхватил у меня из рук газету и принялся читать сам. Он кусал губы, грыз ногти и карандаш. Наконец, успокоившись, он произнес:
   - Вы жертва эпидемии. Ступайте домой, примите холодный душ и избегайте общества умных людей. И всегда помните, что огонь обжигает, лед холодит, а полутьма ведет к сумасшествию.
   Часа два назад мне стало известно, что мой приятель критик назначен членом Академии художеств и профессором кафедры абстрактного искусства при университете. Когда я обмолвился о случившемся со мной одному из друзей-писателей, тот ухмыльнулся:
   - У него природный дар для такой работы: он от рождения дальтоник, и в глазах у него дефект преломления.
   Поэты ЭЭ 20, 25 и 26
   Мое самолюбие в последнее время сильно ущемлено: некоторые друзья начали называть меня консерватором. А ведь еще каких-нибудь два месяца назад меня почитали за радикала, излюбленным занятием которого является снабжение общества вентиляционными устройствами. И вдруг мне самому предлагают проветриться.
   Все началось с того, что неодолимое любопытство привело меня на прошлой неделе в один из скверов родного Хельсинки, где собралось свыше тысячи налогоплательщиков. В сквере шло несколько необычное строительство. Посредине стояла отлитая из бетона плита, на которую водружали ржавый камин. Труба от него уходила ввысь, а к концу был прикреплен старый таз, самый обычный таз, в котором мать семьи имеет обыкновение ополаскивать личико своего малыша и то, чем кончается его спинка. Внизу к камину были приварены печные конфорки, дверцы, велосипедная рама, железный ломик, три подковы, всевозможная кухонная утварь, а также добрый десяток метров металлической цепи. Трое в комбинезонах суетились возле него со сварочными аппаратами. Их усилия направлял молодой человек.
   Я обратился к одному из присутствующих:
   - Что это за чудо-штуковину они мастерят?
   Мужчина смерил меня уничтожающим взглядом и повернулся спиной. Но любопытство все сильнее разбирало меня. У фантазии выросли крылья. Воображение уже рисовало передо мной чуть ли не современный домашний универсальный агрегат, подогревающий воздух и воду, поджаривающий хлеб и рыбу, споласкивающий белье и ребятишек, выводящий собаку и приковывающий на ночь к кровати супруга, привыкшего к ночным шатаниям. Очевидно, я выражал свои мысли вслух, так как мой друг ущипнул меня за руку, раздраженно заметив:
   - Какой позор! Какая отсталость! Ведь эта скульптура - творение нашего знаменитого молодого дарования Петтери Пухкунена, которого в большом свете называют не иначе, как Микеланджело XX века.
   Я стал заикаться:
   - Да, но... но... какая же это скульптура?..
   - Это абстрактная скульптура! - зло оборвал меня ДРУГ.
   Я позволил себе заметить что-то такое, от чего толпа присутствующих едва не растоптала меня. Сознание вернулось ко мне на краю скверика. По-видимому, меня попотчевали резиновой дубинкой.
   Шагая в людском потоке, удрученный мыслями о своем консерватизме, я вдруг вспомнил, что в актовом зале университета вот-вот должен начаться вечер: "Час поэзии для народа". Поэзия - это словесный опиум, утверждают бизнесмены и политики. Памятуя о том, что когда-то и я сам был рабом этого порока, я решил выкурить трубочку. Все билеты оказались проданными. Но, предъявив членский билет союза писателей, журналистскую карточку, пачку больничных счетов и налоговую книжку в придачу, я протиснулся в зал. Как раз конферансье знакомил аудиторию с бородатыми лириками, только что удостоенными государственной премии и права появляться в обществе в нетрезвом виде. Поэты готовились порадовать благодарную аудиторию своими новыми стихотворениями.
   На трибуну поднялся поэт Э 20. Скрестив руки на груди, он трижды издал страшный вопль. Наступило молчание. Поэт удалился. Его сменил литературовед, растолковавший аудитории содержание стихотворения: поэзии на истинную лирику. Поэт Э 20 прочитал вам свое стихотворение "Мука человеческая". Желающие могут приобрести грампластинку с записью этого стихотворения и прослушать его на дому.
   На трибуну взошел поэт Э 25. Пожаловавшись на хрипоту, он "продекламировал" свое творение с грамзаписи. Среди множества посторонних звуковых эффектов мне удалось уловить следующие строфы:
   Браво, иммакулата-мелас,
   Хигляндс, Бурнус, Бюро Верита
   бизнес, - Траума, траинг-айне Райзе,
   виши, водка. Хювя, файн, хороший, а ля мод.
   - Что за чертовщина? - спросил я у стоявшего рядом эстета.
   - Шш... Поосторожней выражайся. Это интернациональная международная абстрактная лирика. Купишь поэму- получишь в придачу словарь иностранных слов и необходимые пояснения.
   Но вот на трибуну поднялся поэт Э 26, волоча за собой огромное зеркало. Укрепив его, он принялся что было сил дышать на гладкое стекло. Спустя минуту поверхность слегка запотела. Поэт вывел на зеркале пальцем два слова "Все исчезает" и... исчез с глаз аудитории. На сцену снова выплыл литературовед-комментатор.
   - Поэт Э 26 - один из наиболее абстрактных представителей нашей абстрактной поэзии. Он имеет обыкновение оставлять свои стихи на льду или торте из мороженого, ну, а сейчас, разнообразия ради, воспользовался стеклом. Вы спросите - почему? Ну, разумеется, потому что ничто не вечно под луной. Вы сами были свидетелями исчезновения его шедевра. Поэт Э 26 считает, что чем больше поэты будут создавать мгновенно исчезающих стихов, тем больше поэм и поэтов будет способен вместить наш мир. Гениально, не правда ли?
   - Черта с два! - вырвалось у меня вслух. Тут меня снова стукнули. Очнулся я уже на лестнице университета. Эстет растирал мне виски одеколоном и отечески журил:
   - Ну, чем ты не Платон, который готов был изгнать всех поэтов из своего государства?
   Меня сравнили с Платоном! Это придало мне столько свежих сил и смелости духа, что я тут же направил свои стопы в ближайший ресторан "Лукулл", решив разобраться в проблемах своего консерватизма за рюмкой водки. Ресторан был еще пуст, ибо посетители имеют привычку появляться только тогда, когда на эстраде начинает играть оркестр. Хорошенькая официантка принесла за мой стол скромную закуску и порцию водки. Но не успел я прикоснуться к еде, как рядом, из кабинета вдруг раздался страшный шум и треск. Какая-то женщина пронзительно кричала о помощи, послышался собачий лай, падение мебели, застрекотал пулемет. Я бросился в фойе, чтобы вызвать полицию и пожарных, но швейцар ресторана в бешенстве гаркнул:
   - Постой, дурень! Оркестр разучивает в эти часы новые западные танцевальные мелодии.
   - Прошу прощения... Я, наверное, нездоров... Мне почудились вопли о помощи, перестрелка...
   - В этом-то и состоит соль конкретной музыки. Жаль-жаль, что слух и вкусы у тебя отсталые.
   Так я стал консерватором.
   Жалуясь домашнему врачу на житейские невзгоды, я услышал от него утешительный совет:
   - Не впадай в отчаяние. Рекомендую тебе на время забросить все свои литературные занятия и попытать счастья в других областях искусства: начинай сваривать печные конфорки, попробуй выводить слова на ледяных катках - и почему бы тебе, собственно, не заняться изучением стрельбы из пулемета?..
   В самом деле - почему?
   Улов
   На страницах газет западного мира в последнее время усиленно обсуждается сложная проблема: как быть дальше с водоемами. Дело в том, что отходами промышленных предприятий уже загрязнены тысячи озер и рек. Теперь на очереди океаны. В Финляндии насчитывается свыше 60 тысяч озер, многие из которых уже до такой степени загрязнены, что на берегах появились предупредительные щиты: "Купаться запрещено!". Если какой-нибудь упрямец ринется в воду, несмотря на запрет, то он очень скоро выскочит на сушу .и побежит искать ближайшую баню или хотя бы горячий душ, чтобы отмыться. Если же он, наплевав на гигиену, поплавав, оденется и покажется на людях, то все тотчас узнают, что он купался в запрещенном месте. Предательский запах выдаст его. Аромат этих вод сильнее мускуса и амбры, пристает к телу крепче пластыря.
   Но не только промышленные предприятия портят воду в наших водоемах. С ними успешно соревнуются населенные центры. В старые добрые времена, когда еще жива была романтика, воды озер и рек были светлы и прозрачны, а пляжи сияли первозданной чистотой. За аккуратными домиками, на прелестных задних двориках едва виднелись меж кустов симпатичные дощатые строения с прорезанными в дверях окошечками. Здесь жители домиков проводили часть своего времени, перечитывая старые газеты и задумываясь над явлениями жизни. Труженики полей, садоводы и огородники относились к этим приютам уединения с большим уважением.
   Стремительный технический прогресс двадцатого века давно унес прочь всю романтику. Среди некогда тихих пейзажей поднялись многоэтажные каменные дома. Все то, что прежде рачительные земледельцы берегли и ценили на вес золота, ныне ринулось в жерла чугунных труб и понеслось неудержимым потоком в озера и реки. И вода в водоемах побурела, как пиво. В своей страсти к чистоте человек изгадил природу. Влюбленные теперь уже не катаются на лодочке. И любители-рыболовы по воскресеньям не рассаживаются на бережку, чтобы на приволье закусить и перекинуться в картишки. Романтике нанесли тяжелый удар. Седовласые лимнологи злорадствуют: "Мы ведь предупреждали!..".