Притом же царь обещал Тирибазу в жены свою дочь, а потом раздумал и женился на ней сам. С той поры царь очень обиделся на Тирибаза, так как считал, что Тирибаз должен обидеться на него.
Царь обласкал Тирибаза и послал его в Ионию, которая была много богаче горной Армении и где у Тирибаза не было ни корней, ни вассалов.
В Ионии Тирибаз увидел, что та же причина, мятеж Кира, которая в Азии по ту сторону Галиса усилила могущество подавившей мятеж знати, Азию по эту сторону Галиса наполнила завистливыми варварами. Эти люди не стеснялись ходить обнаженными, испражняться и извергать пищу в присутствии других; они занесли к персам вещь омерзительнейшую - любовь к юношам; а над лучшим из браков, между сестрой и братом, потешались.
Врожденная рабу привычка к подчинению делала их, однако, отличными солдатами: так же, как в своих крошечных городах они приучались считать себя не целым, но частью целого, так и в отрядах привыкли слушаться командиров.
Тирибаз всегда глядел на мир как воин. Он считал, что царство - это когда правят, опираясь на знать, на вооруженных конников. Полис - это когда правят, опираясь на гражданское пешее ополчение. А тирания - это когда правят, опираясь на наемников. Тирибаз видел, что персидские наместники в Малой Азии ведут себя, как греческие тираны. Митрадат внушал ему омерзение; Тирибаз боялся за душу внука.
Итак, Тирибаз глядел на площадь. Толпа кричала, вокруг нее неподвижно стояли армянские конники Тирибаза, греки глядели на них, видимо, пугаясь, и кричали еще громче. Конников было около сотни. Командир их, Tax, внук Тирибаза, и еще один армянин, Вараздат, поднялись во дворец и отыскали наместника.
- Они не хотят на Кипр, они хотят в Эфес. Кричат: нам платит не царь, а Тирибаз, и делать мы будем то, что прикажет Тирибаз.
Tax и молодой командир явно считали, что наемники правы. Тирибаз молча обмахивался ддинным концом белого пояса.
- А на Кипр, - продолжал Tax, - они не пойдут иначе, как за прибавку к жалованью.
Вниманием толпы завладел новый оратор. Tax покраснел от удовольствия.
- Он говорит: надо соединиться с эфесянами! Говорит: человек не обязан слушаться царя, если тот желает ему зла!
Тирибаз смотрел вниз, на две тысячи грязных греков и две сотни конников с золотыми бляхами и гранатовыми яблоками на концах копий.
- Ты все-таки хорошо выучился по-гречески, - усмехнулся он. - Или этих смутьянов слишком много?
Tax вспыхнул от стыда, схватился за меч и сказал:
- Густую траву легче косить.
- Так иди и скоси.
- Но распоряжение царя...
- Думай о собственных грехах, а не о поступках царя.
Tax повернулся и побежал.
В это время сквозь толпу проехали два всадника: Клеарх и Митрадат. Клеарх наклонил голову, сказал:
- Друг мой! Мне кажется, тебе все же не стоит ехать к царю, и еще тебе стоит переменить свое мнение о том, что восстание не может быть удачным. С персидским войском - несомненно. Но не с греческими наемниками, ведь уже со времени восстания Кира Египет независим, а причина тому то, что войска Ахориса почти сплошь из греков. И на помощь Тирибазу придут и ионяне, и карийцы, и тот же Эвагор.
- Дело, Клеарх, не в войсках, а в Тирибазе, - ответил Митрадат. Тирибаз очень любит пирог с глухарями. Такой пирог с глухарями Дарий как-то послал деду его, Виване. Вивана отломил кусок и бросил любимой собаке, та поела и сдохла. Вивана задумался и сказал: "Если я съем пирог, то умру, а если не съем, то ослушаюсь царя и утрачу честь. Разве смерть не лучше позора?" И съел.
Митрадат помолчал и прибавил:
- Оронт, царский зять, и Тиссаферн, оба враги Тирибаза, пропустили через свои земли шесть тысяч греческих наемников в надежде: либо они разорят Армению, либо Тирибаз возмутится. И в Армении царь ничего не смог бы с ним поделать. Эти старые персы - они всегда, унижаются перед царем, и сквозь унижение их проглядывает больше тщеславия, чем сквозь дыры плаща Антисфена.
Тирибаз не слышал этого разговора, а только увидел - Tax выскочил из дворца с безумными глазами, Клеарх и Митрадат перехватили его. Юноши заспорили; Tax побежал к конникам, Митрадат - во дворец, а Клеарх вышел на площадь, влез на возвышение и стал говорить.
Тирибаз смотрел сверху. Клеарх говорил долго, выпростал руки из-под плаща и взмахивал ими, словно бросал зерно. Наемники кричали сначала, как голодные гуси, потом как гуси сытые.
Тирибаз обернулся - рядом с ним стоял Митрадат.
- Что он говорит? - спросил перс.
Но в переводе на персидский за посеребренной решеткой дворца речь звучала совсем не так, как на площади.
- Говорит, что подобает сначала разбивать главного противника, и если разбить Эвагора, то Эфес сдастся сам. Говорит, что царское недоверие Тирибазу - вздор, ведь сражаться царь велит с тем самым Эвагором, которому помогал враг Тирибаза Струф. И, стало быть, это Тирибазу величайший знак, а Струф теперь прах и пыль в царских глазах. Еще говорит о святилище Афродиты на Кипре, где жрицы бесплатные... О тирании Эвагора. Эфес не дадут грабить, а Кипр дадут...
Просит для удобства счета: кто хочет воевать против тирана, пусть стоит, как стоял, а кто хочет воевать, против свободного народа, пусть станет на одно колено.
Тирибаз посмотрел вниз, на толпу: охотников становиться на колени не нашлось.
- Хуже, чем скотина! - сказал он. - Даже скотину не убедишь, что камни - это сено. Удивительные, однако, у греков обычаи. Колдун он, что ли, твой приятель?
- Отчасти, - отвечал Митрадат. - Но колдовству этому обучают за деньги люди, называемые риторами. И уметь говорить с народом у греков считается обязательным, как у нас - молиться. Спартанец Лисандр, когда замыслил переворот с целью овладеть всей Грецией, первым делом обратился к ритору, Клеону Галикарнасскому, и тот сочинил для него речь, которую потом нашли в пожитках покойника.
- Это, верно, клевета?! - поразился перс.
- Тем показательней, - возразил Митрадат. - Ведь если бы тебя хотели выставить мятежником, то, согласись, никто не представил бы царю речи, обращенной к народу, а представил бы тайное письмо, вроде этого, - и тут Митрадат вынул из складок одежды пергамент. Это было письмо, от царского зятя, Оронта, давнего врага Тирибаза, к одному из командиров, Дадухии, в нем Оронт спрашивал в числе прочего, нельзя ли надоумить на скандал греческих наемников.
Митрадат ушел, а наместник долго стоял, закрыв глаза. "Как будто Оронт или Митрадат, или царь может причинить мне зло, - думал он. - Как будто кто-нибудь, кроме меня самого, может причинить моей душе зло!"
Наконец он открыл глаза и увидел, что в забытьи разорвал длинный белый пояс, который поклонники Ахура-Мазды носят с совершеннолетия и концами которого машут каждый раз, когда хотят прогнать злых духов.
На площади воины успокоились, выдали зачинщиков мятежа и уже несли откуда-то свежие розги; конники Таха все так же глядели на греков.
Тем же вечером Клеарх и Tax отправились поговорить с Дадухией. По возвращении Клеарх сказал командирам, что Дадухия в походе участвовать не будет, так как помер от какой-то порчи, a Tax уткнул глаза в пол и покраснел, как девушка, так как Ахура-Мазда запрещал персам лгать.
x x x
Клеарх и внук Тирибаза Tax высадились на острове в середине лета, в месяце гармападе; и на третий же день было сражение. С обеих сторон дрались греческие наемники: одни дрались за свободу Ионии, другие - против тирана Эвагора. Что же до армянских конников, товарищей Таха, в войлочных шапках и с тростниковыми луками, - эти дрались с вишапами.
Все, однако, кончилось ничем: войска развернуло, как гигантский жернов, правое крыло персов опрокинуло левое крыло Эвагора, а правое крыло Эвагора стало на место левого крыла персов.
Tax, по общему мнению, дрался лучше всех; его стащили с коня веревкой с петлею, он отбился, но коня увели.
Вечером Клеарх явился к Таху в багряный шатер с серебряными колышками. Возле шатра копошились двое рабов, копая канавку для отвода воды. Клеарх вошел; Tax лежал на ложе, завернувшись с головой в покрывало с золотыми кистями и плакал. Клеарх стал его утешать по-персидски и говорить, что Диотим (командир Эвагора) не получил преимущества.
- Конь мой, - ответил Tax, перевертываясь, - у Диотима. Золотистый, и белые кольца на ногах.
"Да, - подумал Клеарх, - все-то я не выучусь по-персидски".
Он, собственно, вот зачем пришел: перебежчик донес, что Эвагор посылает в город Амафунт отряд и ящики с казной. Если взять сотню всадников, можно догнать и перебить ночью.
- Кто же станет драться ночью, когда не видно ни доблести, ни трусости? - возразил Tax.
x x x
А на следующий день Бион переоделся в крестьянскую одежду и пошел посмотреть на вражеский лагерь.
Вот он вышел за ворота, идет и видит: впереди какой-то плешивый старик погоняет ослика, на ослике бурдюки с вином, едет торговать во вражеский лагерь. Тут Бион подумал: "Клянусь Зевсом! Ведь это будет подозрительно, если я явлюсь с пустыми руками!" Бион связал плешака и кинул в канавку, а ослика погнал дальше сам. По дороге пришло ему в голову, что неплохо бы убедиться, что за товар продаешь, да и солнышко припекло.
Ручья, однако, поблизости не нашлось. Бион подумал и выпил неразбавленного вина, и оно ему так понравилось, что он пробовал товар еще три раза.
Вот к полудню пришел он во вражеский лагерь, а вино в нем уже играло. Он стал осматривать лагерь и продавать вино и, когда все распродал, сел у костра и заслушался оратора. А оратор говорил, что персы, не сумев покорить эллинов оружием, решили добиться своего деньгами, и не кто иные, как они, единственная причина раздоров в Элладе. "И вот пример, - говорил оратор, недавно Агесилай завоевал половину Азии, разграбил и Сарды, и Даскилий! И Тиссаферна провел, заставил сатрапа ждать его со своим войском в Карий. А спартанец отправился во Фригию. И тогда-то, почуяв гибель, персы послали в Элладу сражаться тридцать тысяч золотых царей, нарисованных на золотых дариках, и по всей Элладе города возмутились против Спарты, и эфоры велели Агесилаю возвращаться.
Не лучше ли было бы, однако, всем грекам объединиться и искать общих выгод в войне против персов? Разве справедливо, чтобы эти люди, изнеженные и малодушные, рабы по природе, ходили в волочащихся одеяниях и золотых браслетах, а свободные эллины получали от них жалкую наемную плату? И, клянусь, их раззолоченное оружие не прибавляет им силы, зато прибавляет зависти у их врагов".
Бион, человек прямой и открытый, заслушался оратора, ведь сам он хотя и аркадянин, служил наемником в войсках у Агесилая и очень жалел, что .вместо того чтобы идти за сокровищами Вавилона, пришлось возвращаться в Элладу. И он сжал кулаки и громко закричал:
- Клянусь Зевсом, ты прав, афинянин!
Тут на него стали оборачиваться, и один сказал: "Что тебе за дело, киприот, до эллинов". А другой: "Да ты по выговору аркадянин". А третий: "Да уж не лазутчик ли ты?" Тут Бион хотел было убраться восвояси, но оратор закричал: "Отведем к командиру, пусть разбирается!" Схватили под локти и повели. Тут холодный пот прошиб Биона, так что весь хмель с него слетел, и он стал говорить, что живет за соседним леском и участок у него три плефра, чеснок да лук-порей. И тут - надо же такому случиться - вдруг из толпы выскочил тот самый плешивый старикашка, у которого Бион забрал по пути вино, вцепился, как репей, и закричал:
- Это вражеский лазутчик, и вино, и осла он отнял у меня! - весь трясся от жадности и колотил грека руками и ногами, так что многие наемники стали даже возмущаться, что плешак готов человека из-за осла съесть.
А плешак заплакал и сказал:
- Люди добрые, отведем его не к Евкрату, а к Диотиму, потому что повесят его все равно, но Евкрат заберет моего осла себе, а Диотим подарит его мне...
Посмеялись и пошли к Диотиму. Того, однако, в палатке не оказалось.
Напротив был дровяной сарай, Биона отвели туда, и крестьянин стал опять его бить и привязывать к столбу посредине так старательно, что Бион сказал ему:
- Эй, приятель, я не виноградная лоза!
Наемники, соскучившись, ушли; плешака оставили в сторожах. Тот, наконец, выдохся, вынул из-за пазухи лепешку и стал ее есть. Биону было досадно, как никогда в жизни, и при виде лепешки так и заурчало в животе.
Он вздохнул и сказал:
- А все-таки это была замечательная речь.
- Друг мой, - откликнулся плешак, - это была очень глупая речь, потому что Агесилая победили не персидские деньги, а спартанская ограниченность. Не сам ли он выбирал: защищать родину или повторить подвиг Кира? Тому, кто задумал покорить Азию, надо думать не о единстве греков, а о единении наемников, а про Грецию забыть, что она существует.
Тут плешак снял бычий пузырь с головы и бельмо с глаза - и Бион увидел, что пред ним не кто иной, как Клеарх.
- Надеюсь, я не сильно тебя бил, - сказал Клеарх, распутывая узлы, но иначе мне не поверили бы и не оставили с тобой вдвоем. И потом, это тебе наука за простодушие: как же ты утром не удивился, встретив сразу за воротами одного лагеря крестьянина, который идет к другому лагерю! А если б я был вражеский лазутчик?
Вот они раскопали крышу сарая и выбрались, а напротив, у белой палатки, стоял конь, золотистый, с широкой спиной и крутыми бедрами, с белыми кольцами на ногах. На морде у коня была торба с ячменной толкушкой.
Неподалеку спал конюх. Клеарх накинул на себя его плащ, подошел к коню и стал снимать торбу. Конюх зашевелился. Клеарх быстро нагнулся и сделал вид, что сыплет в торбу зерно. Конюх принял его за товарища.
- Не надо, ему уже давали, - спросонок сказал он.
Клеарх стал гладить коня. Конюх заснул.
- Что ты хочешь? - тихо спросил рядом Бион. - Если мы украдем коня, начнется переполох. А если мы уйдем тихо - смотри, они все пьяные, можно ночью напасть и разбить их.
Клеарх передернулся в темноте и сказал:
- Стыдно ночью... тьфу, то есть я хотел сказать, стыдно греку воевать против греков. Ты вот о чем подумай: если бы всеми наемниками и с той и с другой стороны командовал один человек, кто бы против нас устоял?
Клеарх вскочил на золотистого коня, Бион на гнедую кобылу. Они ускакали, но переполох и в самом деле был ужасный.
x x x
Через месяц с основным войском прибыл Тирибаз. Дела сразу пошли на лад - Тирибаз был отменным командиром. Он разбил Эвагора и запер его в Саламине, а на море при Китии его зять, флотоводец Глос, разбил ионийский флот.
Греческие наемники любили Тирибаза беспредельно; изобилие награбленного в лагере было таково, что бык стоил драхму, а раб - три драхмы. Тирибаз велел устроить рынок и дал остров на разграбление, полагая, что этим скорее склонит Эвагора к миру, и, кроме того, зная, что война, которую он ведет, совершенно бесполезна и Эвагор отложится, едва персы уйдут с острова. А того, что Эвагора можно казнить как тирана, Тирибаз и не подозревал, потому что у персов только такая война считается справедливой, при которой противнику оставляют и жизнь, и владения.
Впрочем, помимо греческих наемников у Тирибаза были и другие: фракийцы, пафлагонцы, меоты, кадусии - войско должно состоять из разных племен, так как одноплеменников нельзя использовать для наказания друг друга.
Были также и финикийцы. Несмотря на то, что они составляли большую часть населения острова, они не воевали, а лишь предоставили свои корабли для перевозки войск и следовали за армией, скупая и продавая. Если бы финикийские купцы умели воевать, они бы покорили весь мир. Но если бы они умели воевать, они бы не были купцами.
Итак, народов было множество, а способов войны всего два: персидский и греческий.
Персы были всадниками и лучниками; шли в бой разряженные, как на пир или на свадьбу, потому что бой был для них пиром и свадьбой; они считали за честь погибнуть на глазах вождя и думали, что единственное имущество, которым владеешь по справедливости, есть имущество, добытое мечом или подаренное вождем. Персы наряжали своих коней, как возлюбленных, а жрецы их носили шапки, похожие на шлемы, а доблесть их была такова, что они под началом Кира завладели почти всеми обитаемыми землями мира и народы под их властью были многочисленны, как морской песок; а самих персов было очень мало. Не иначе, однако, как кто-то из морского песка проклял их. Персы полагали, что пир и битва одно и то же, только предки ходили на битвы, а потомки - на пиры. Предки не сражались, а вели поединки, и потому потерянный конь значил то же, что проигранное сражение. И потомки думали так же, только полагали: если конь есть победа, почему бы не вернуть его воровством?
Кир пообещал своим всадникам, что все остальные народы будут рабами персов, а среди самих персов царь будет первым среди равных; и теперь они не терпели не только высшего, но и равного себе и ненавидели рабство, но еще больше рабства они ненавидели свободу, ограниченную правом, а любили лишь своеволие, не ограниченное ничем.
Несомненно, все в мире получает друг от друга возмездие за несправедливость - и не только за нее.
Кир сам сражался перед строем и сам убивал царей, а кого не убивал, тех прощал. Артаксеркс, нынешний царь, тоже собственной рукой поразил в сражении мятежника Кира. Да, поразил да еще велел залить медью глотку одного карийца, спьяну хваставшегося, что Кира-де убил он, кариец.
Второй способ войны был греческий; тут сражался не всадник, а пехотинец; не один, а в тесном строю, не в поединке, а в сражении.
Когда-то Кир раздал своим всадникам земли и рабов, чтобы те могли заниматься лишь войной. Теперь разбогатевшие персы уклонялись от войны, а обедневшие персы не могли снарядить коня с подобающим блеском, и воинов-всадников становилось все меньше.
Когда-то полис раздал своим пехотинцам равные наделы, чтобы у тех были средства защищать отечество; теперь земли были проданы, и разорившиеся пехотинцы либо требовали их обратно, либо добывали деньги за границей, и воинов-наемников становилось все больше.
x x x
Говорят, что мертвые не видят живых, а только чуют их по запаху. Ну, а что живые не видят мертвых, в этом каждый может убедиться сам. Тем не менее мертвые благодетельствуют живым и наоборот - через тех, кто умеет видеть оба мира.
Также и народы редко понимают друг друга, и бывает даже, что можно сражаться - и не понимать, боготворить - и не понимать.
Тирибаз был самым проницательным человеком из тех, кто не видит мертвых. Он все больше приближал к себе Клеарха, так что внук его, красавец Tax, не ведая сам, ревновал деда к Клеарху.
Tax не расставался с греком с тех пор, как тот вернул ему коня; Клеарх рассказывал о Гераклее, Tax - об Армении; они говорили о женщинах, лошадях и вине и еще о том, что ионяне, конечно, одержали бы победу, будь Тирибаз на их стороне и понимай греков получше.
Как-то ночью они втроем объезжали посты; проехали по ночному лагерю и остановились, осматривая осадную башню на колесах. Эта башня была единственная помощь от финикийцев; греки таких машин тогда не имели, народ скупился на строительство; тиран Дионисий, однако, отобрал с помощью финикийских машин у финикийцев же пол-острова.
Башня была чуть обуглена, мокрые кожаные ремни нехорошо пахли, на вершине качалась доска, огороженная с трех сторон плетнем, а с нее свисал канат. Пел сверчок и издалека доносились крики людей, флейт и свиней.
Tax ухватился за канат, раскачиваясь и болтая ногами. Клеарх и Тирибаз сели возле на приступок.
Туг надо сказать, что Клеарх удивительно быстро схватывал языки, на которых говорили в войске; по-персидски он теперь говорил отменно и видел, что персидский язык гораздо больше похож на греческий, чем, скажем, карийский или арамейский.
Язык, однако, похож, а речь - различна. Эллинская речь была тем могущественней, чем больше людей о ней знало, а персидская - тем могущественней, чем меньше людей о ней знало. Так что эллины, произнося слова вслух, вынуждены жить в соответствии с ними - это и называется убеждения; поэтому-то эллинская речь имеет смысл тогда, когда устремлена к истине; персидская же имеет смысл, лишь будучи ложью; эллины говорят с единомышленниками, персы - с соучастниками.
Клеарх спросил у кшатрапавана:
- Объясни мне одну вещь. Я заметил, что греки и персы о давних и недавних событиях рассказывают по-разному. Вот, например, о свидании Агесилая и Фарнабаза. Бион говорит, что Агесилай предложил Фарнабазу союз против царя, а тот ответил: "Если царь назначит меня полководцем, я буду сражаться против вас. Если же он пришлет другого военачальника, то я стану на вашу сторону". A Tax говорит, что Фарнабаз сказал: "На мои деньги вы выиграли войну с афинянами. Не хочешь ли стать моим союзником в войне против царя?" Так .что же из этого правда? И мог ли Агесилай разбить царя?
Т и р и б а з. Агесилай - умный человек. Он, например, понял, что пехоте не покорить Персию, и стал разводить коней, хотя разводить-то нужно всадников. Очень многим он был обязан Фарнабазу. Ведь злейшим врагом и Фарнабаза, и спартанцев был в то время Тиссаферн. И Фарнабаз сначала сумел сделать так, что Агесилай разорил Лидию, а потом сумел оговорить Тиссаферна перед царем, так что царь послал Титравста с приказанием его казнить, и это был поистине царский подарок грекам и Фарнабазу.
Но потом Фарнабаз увидел, что Агесилай воюет, как грек, а не как перс, и не ему покорить Азию.
К л е а р х. Что же значит воевать, как грек?
Т и р и б а з. Воевать, как грек, значит: захватить чужой город с тем, чтоб сжечь его дотла как торгового соперника, или с тем, чтобы установить в нем наилучший, по мнению победителя, государственный строй. Воевать, как Кир, значит: предоставить граждан собственному разумению и, если можно, прежним правителям, а довольствоваться податями.
Агесилай не умел воевать, а умел лишь грабить. И вот пример: вместо того чтоб отправиться с войском в Карию, где сооружался вражеский флот, он отправился во Фригию, где можно было только грабить. И жаден он был настолько, что, когда Спифрадат разгромил Фарнабаза, спартанец потребовал у Спифрадата всю добычу, и после этого и Спифрадат, и пафлагонцы недолго оставались в союзе с ним. А когда у Агесилая оказалось довольно награбленного, он опять рассудил, как грек: чей искать славы за горами, подумал он, свезу-ка я лучше к морю все это добро и с выгодой продам. И, надо сказать, о его отступлении известно было загодя, потому что Агесилай, радея друзьям, приказал им покупать все захваченное по дешевке, так и объяснял, что армия пойдет к морю, а не в глубь материка.
К л е а р х. Ты, однако, говоришь с пристрастием и не хочешь видеть отличия греков от прочих варваров, от саков или арабов...
Т и р и б а з. Напротив, я в последнее время совсем по-другому думаю об эллинах. Я думаю, что у вас главный принцип - как вы сами говорите, "автономия полиса". Потому что главный принцип - это то, во имя чего объявляют войну, а ваши города дерутся, как раз обвиняя друг друга в посягательстве на чужую автономию. Поэтому никакого единства выше городской автономии вы не хотите; слова "царь" и "царство" считаете бранными, и только те, кого вы называете тиранами, как Дионисий или Эвагор, умеют подчинять протяженные пространства. Ведь они, завоевав город, берегут его жителей как подданных, а не уничтожают как торговых соперников.
К л е а р х. Стало быть, тот, кто воюет, как грек, не покорит Азии?
Т и р и б а з Нет. Но тот, кто воюет, как перс, покорит Европу. Вы, греки, правильно считаете, что золотой век - позади, как Марафон и Платеи. Что же до персов, многие полагают, что время добра, Визаришн, расположено в будущем. Этого я, впрочем, не знаю. Знаю другое: с каждым днем в мире все больше железа и доспехи все прочней. Конь может унести много железа, а пехотинец от него устает.
Придет время - всадник явится в Европу и научит знатных не угождать народу, а управлять им; и научит народ платить налоги, а не требовать подачек; и научит, что лучше повиноваться первому среди равных, чем последнему среди башмачников. И в Европе поймут, что честь и собственное "я" значат больше, чем польза государства! И что помимо автономии полиса есть кое-что повыше: автономия личности! Настанет век Всадника на золотогривом коне; настанет и продлится вечно, ибо как устроено войско, так устроено и общество.
Тирибаз замолчал и поднял голову, чтоб отыскать звезду, одноименную себе, звезду Всадника-Тиштрьи, яркий Сириус. Звезды, однако, не было - ее заслонил обожженный угол осадной башни, сделанной финикийскими инженерами.
Что, однако, финикийцы? Финикийцы не воюют - строят себе корабли и хитроумные машины.
x x x
Клеарх осадил городок Амафунт и стал рыть подкоп; почва, однако, была скалистая, ничего не выходило.
Тогда-то Клеарх велел днем шуметь, словно и в самом деле роют, а ночью сносили из других мест землю и насыпали так, чтоб осажденные ее видели; амафунтцы рассудили по количеству вынутой земли, что подкоп уже обведен кругом, испугались и сдались.
Неподалеку от городка был храм Онесила, кипрского тирана, виновника восстания против персов; амафунтцы после его гибели прибили его голову на городских воротах, но потом, увидев, что в ней поселился пчелиный рой, похоронили и стали приносить ежегодные жертвы; а в семи стадиях от него храм местной Афродиты, в котором жрицы отдаются за деньги. Финикийский храм Тирибаз скрепя сердце решил не трогать, видя, как он нравится наемникам, а греческий велел разорить. Клеарх прибежал к нему.
К л е а р х. Зачем? Станут смеяться, что ты мстишь покойнику.
Т и р и б а з. Знаешь, Клеарх, я бы и живого Онесила помиловал, и покойнику не мщу. Со многим, Клеарх, я примирился в эллинах, но что вы смертных людей почитаете богами - это ложь.
Царь обласкал Тирибаза и послал его в Ионию, которая была много богаче горной Армении и где у Тирибаза не было ни корней, ни вассалов.
В Ионии Тирибаз увидел, что та же причина, мятеж Кира, которая в Азии по ту сторону Галиса усилила могущество подавившей мятеж знати, Азию по эту сторону Галиса наполнила завистливыми варварами. Эти люди не стеснялись ходить обнаженными, испражняться и извергать пищу в присутствии других; они занесли к персам вещь омерзительнейшую - любовь к юношам; а над лучшим из браков, между сестрой и братом, потешались.
Врожденная рабу привычка к подчинению делала их, однако, отличными солдатами: так же, как в своих крошечных городах они приучались считать себя не целым, но частью целого, так и в отрядах привыкли слушаться командиров.
Тирибаз всегда глядел на мир как воин. Он считал, что царство - это когда правят, опираясь на знать, на вооруженных конников. Полис - это когда правят, опираясь на гражданское пешее ополчение. А тирания - это когда правят, опираясь на наемников. Тирибаз видел, что персидские наместники в Малой Азии ведут себя, как греческие тираны. Митрадат внушал ему омерзение; Тирибаз боялся за душу внука.
Итак, Тирибаз глядел на площадь. Толпа кричала, вокруг нее неподвижно стояли армянские конники Тирибаза, греки глядели на них, видимо, пугаясь, и кричали еще громче. Конников было около сотни. Командир их, Tax, внук Тирибаза, и еще один армянин, Вараздат, поднялись во дворец и отыскали наместника.
- Они не хотят на Кипр, они хотят в Эфес. Кричат: нам платит не царь, а Тирибаз, и делать мы будем то, что прикажет Тирибаз.
Tax и молодой командир явно считали, что наемники правы. Тирибаз молча обмахивался ддинным концом белого пояса.
- А на Кипр, - продолжал Tax, - они не пойдут иначе, как за прибавку к жалованью.
Вниманием толпы завладел новый оратор. Tax покраснел от удовольствия.
- Он говорит: надо соединиться с эфесянами! Говорит: человек не обязан слушаться царя, если тот желает ему зла!
Тирибаз смотрел вниз, на две тысячи грязных греков и две сотни конников с золотыми бляхами и гранатовыми яблоками на концах копий.
- Ты все-таки хорошо выучился по-гречески, - усмехнулся он. - Или этих смутьянов слишком много?
Tax вспыхнул от стыда, схватился за меч и сказал:
- Густую траву легче косить.
- Так иди и скоси.
- Но распоряжение царя...
- Думай о собственных грехах, а не о поступках царя.
Tax повернулся и побежал.
В это время сквозь толпу проехали два всадника: Клеарх и Митрадат. Клеарх наклонил голову, сказал:
- Друг мой! Мне кажется, тебе все же не стоит ехать к царю, и еще тебе стоит переменить свое мнение о том, что восстание не может быть удачным. С персидским войском - несомненно. Но не с греческими наемниками, ведь уже со времени восстания Кира Египет независим, а причина тому то, что войска Ахориса почти сплошь из греков. И на помощь Тирибазу придут и ионяне, и карийцы, и тот же Эвагор.
- Дело, Клеарх, не в войсках, а в Тирибазе, - ответил Митрадат. Тирибаз очень любит пирог с глухарями. Такой пирог с глухарями Дарий как-то послал деду его, Виване. Вивана отломил кусок и бросил любимой собаке, та поела и сдохла. Вивана задумался и сказал: "Если я съем пирог, то умру, а если не съем, то ослушаюсь царя и утрачу честь. Разве смерть не лучше позора?" И съел.
Митрадат помолчал и прибавил:
- Оронт, царский зять, и Тиссаферн, оба враги Тирибаза, пропустили через свои земли шесть тысяч греческих наемников в надежде: либо они разорят Армению, либо Тирибаз возмутится. И в Армении царь ничего не смог бы с ним поделать. Эти старые персы - они всегда, унижаются перед царем, и сквозь унижение их проглядывает больше тщеславия, чем сквозь дыры плаща Антисфена.
Тирибаз не слышал этого разговора, а только увидел - Tax выскочил из дворца с безумными глазами, Клеарх и Митрадат перехватили его. Юноши заспорили; Tax побежал к конникам, Митрадат - во дворец, а Клеарх вышел на площадь, влез на возвышение и стал говорить.
Тирибаз смотрел сверху. Клеарх говорил долго, выпростал руки из-под плаща и взмахивал ими, словно бросал зерно. Наемники кричали сначала, как голодные гуси, потом как гуси сытые.
Тирибаз обернулся - рядом с ним стоял Митрадат.
- Что он говорит? - спросил перс.
Но в переводе на персидский за посеребренной решеткой дворца речь звучала совсем не так, как на площади.
- Говорит, что подобает сначала разбивать главного противника, и если разбить Эвагора, то Эфес сдастся сам. Говорит, что царское недоверие Тирибазу - вздор, ведь сражаться царь велит с тем самым Эвагором, которому помогал враг Тирибаза Струф. И, стало быть, это Тирибазу величайший знак, а Струф теперь прах и пыль в царских глазах. Еще говорит о святилище Афродиты на Кипре, где жрицы бесплатные... О тирании Эвагора. Эфес не дадут грабить, а Кипр дадут...
Просит для удобства счета: кто хочет воевать против тирана, пусть стоит, как стоял, а кто хочет воевать, против свободного народа, пусть станет на одно колено.
Тирибаз посмотрел вниз, на толпу: охотников становиться на колени не нашлось.
- Хуже, чем скотина! - сказал он. - Даже скотину не убедишь, что камни - это сено. Удивительные, однако, у греков обычаи. Колдун он, что ли, твой приятель?
- Отчасти, - отвечал Митрадат. - Но колдовству этому обучают за деньги люди, называемые риторами. И уметь говорить с народом у греков считается обязательным, как у нас - молиться. Спартанец Лисандр, когда замыслил переворот с целью овладеть всей Грецией, первым делом обратился к ритору, Клеону Галикарнасскому, и тот сочинил для него речь, которую потом нашли в пожитках покойника.
- Это, верно, клевета?! - поразился перс.
- Тем показательней, - возразил Митрадат. - Ведь если бы тебя хотели выставить мятежником, то, согласись, никто не представил бы царю речи, обращенной к народу, а представил бы тайное письмо, вроде этого, - и тут Митрадат вынул из складок одежды пергамент. Это было письмо, от царского зятя, Оронта, давнего врага Тирибаза, к одному из командиров, Дадухии, в нем Оронт спрашивал в числе прочего, нельзя ли надоумить на скандал греческих наемников.
Митрадат ушел, а наместник долго стоял, закрыв глаза. "Как будто Оронт или Митрадат, или царь может причинить мне зло, - думал он. - Как будто кто-нибудь, кроме меня самого, может причинить моей душе зло!"
Наконец он открыл глаза и увидел, что в забытьи разорвал длинный белый пояс, который поклонники Ахура-Мазды носят с совершеннолетия и концами которого машут каждый раз, когда хотят прогнать злых духов.
На площади воины успокоились, выдали зачинщиков мятежа и уже несли откуда-то свежие розги; конники Таха все так же глядели на греков.
Тем же вечером Клеарх и Tax отправились поговорить с Дадухией. По возвращении Клеарх сказал командирам, что Дадухия в походе участвовать не будет, так как помер от какой-то порчи, a Tax уткнул глаза в пол и покраснел, как девушка, так как Ахура-Мазда запрещал персам лгать.
x x x
Клеарх и внук Тирибаза Tax высадились на острове в середине лета, в месяце гармападе; и на третий же день было сражение. С обеих сторон дрались греческие наемники: одни дрались за свободу Ионии, другие - против тирана Эвагора. Что же до армянских конников, товарищей Таха, в войлочных шапках и с тростниковыми луками, - эти дрались с вишапами.
Все, однако, кончилось ничем: войска развернуло, как гигантский жернов, правое крыло персов опрокинуло левое крыло Эвагора, а правое крыло Эвагора стало на место левого крыла персов.
Tax, по общему мнению, дрался лучше всех; его стащили с коня веревкой с петлею, он отбился, но коня увели.
Вечером Клеарх явился к Таху в багряный шатер с серебряными колышками. Возле шатра копошились двое рабов, копая канавку для отвода воды. Клеарх вошел; Tax лежал на ложе, завернувшись с головой в покрывало с золотыми кистями и плакал. Клеарх стал его утешать по-персидски и говорить, что Диотим (командир Эвагора) не получил преимущества.
- Конь мой, - ответил Tax, перевертываясь, - у Диотима. Золотистый, и белые кольца на ногах.
"Да, - подумал Клеарх, - все-то я не выучусь по-персидски".
Он, собственно, вот зачем пришел: перебежчик донес, что Эвагор посылает в город Амафунт отряд и ящики с казной. Если взять сотню всадников, можно догнать и перебить ночью.
- Кто же станет драться ночью, когда не видно ни доблести, ни трусости? - возразил Tax.
x x x
А на следующий день Бион переоделся в крестьянскую одежду и пошел посмотреть на вражеский лагерь.
Вот он вышел за ворота, идет и видит: впереди какой-то плешивый старик погоняет ослика, на ослике бурдюки с вином, едет торговать во вражеский лагерь. Тут Бион подумал: "Клянусь Зевсом! Ведь это будет подозрительно, если я явлюсь с пустыми руками!" Бион связал плешака и кинул в канавку, а ослика погнал дальше сам. По дороге пришло ему в голову, что неплохо бы убедиться, что за товар продаешь, да и солнышко припекло.
Ручья, однако, поблизости не нашлось. Бион подумал и выпил неразбавленного вина, и оно ему так понравилось, что он пробовал товар еще три раза.
Вот к полудню пришел он во вражеский лагерь, а вино в нем уже играло. Он стал осматривать лагерь и продавать вино и, когда все распродал, сел у костра и заслушался оратора. А оратор говорил, что персы, не сумев покорить эллинов оружием, решили добиться своего деньгами, и не кто иные, как они, единственная причина раздоров в Элладе. "И вот пример, - говорил оратор, недавно Агесилай завоевал половину Азии, разграбил и Сарды, и Даскилий! И Тиссаферна провел, заставил сатрапа ждать его со своим войском в Карий. А спартанец отправился во Фригию. И тогда-то, почуяв гибель, персы послали в Элладу сражаться тридцать тысяч золотых царей, нарисованных на золотых дариках, и по всей Элладе города возмутились против Спарты, и эфоры велели Агесилаю возвращаться.
Не лучше ли было бы, однако, всем грекам объединиться и искать общих выгод в войне против персов? Разве справедливо, чтобы эти люди, изнеженные и малодушные, рабы по природе, ходили в волочащихся одеяниях и золотых браслетах, а свободные эллины получали от них жалкую наемную плату? И, клянусь, их раззолоченное оружие не прибавляет им силы, зато прибавляет зависти у их врагов".
Бион, человек прямой и открытый, заслушался оратора, ведь сам он хотя и аркадянин, служил наемником в войсках у Агесилая и очень жалел, что .вместо того чтобы идти за сокровищами Вавилона, пришлось возвращаться в Элладу. И он сжал кулаки и громко закричал:
- Клянусь Зевсом, ты прав, афинянин!
Тут на него стали оборачиваться, и один сказал: "Что тебе за дело, киприот, до эллинов". А другой: "Да ты по выговору аркадянин". А третий: "Да уж не лазутчик ли ты?" Тут Бион хотел было убраться восвояси, но оратор закричал: "Отведем к командиру, пусть разбирается!" Схватили под локти и повели. Тут холодный пот прошиб Биона, так что весь хмель с него слетел, и он стал говорить, что живет за соседним леском и участок у него три плефра, чеснок да лук-порей. И тут - надо же такому случиться - вдруг из толпы выскочил тот самый плешивый старикашка, у которого Бион забрал по пути вино, вцепился, как репей, и закричал:
- Это вражеский лазутчик, и вино, и осла он отнял у меня! - весь трясся от жадности и колотил грека руками и ногами, так что многие наемники стали даже возмущаться, что плешак готов человека из-за осла съесть.
А плешак заплакал и сказал:
- Люди добрые, отведем его не к Евкрату, а к Диотиму, потому что повесят его все равно, но Евкрат заберет моего осла себе, а Диотим подарит его мне...
Посмеялись и пошли к Диотиму. Того, однако, в палатке не оказалось.
Напротив был дровяной сарай, Биона отвели туда, и крестьянин стал опять его бить и привязывать к столбу посредине так старательно, что Бион сказал ему:
- Эй, приятель, я не виноградная лоза!
Наемники, соскучившись, ушли; плешака оставили в сторожах. Тот, наконец, выдохся, вынул из-за пазухи лепешку и стал ее есть. Биону было досадно, как никогда в жизни, и при виде лепешки так и заурчало в животе.
Он вздохнул и сказал:
- А все-таки это была замечательная речь.
- Друг мой, - откликнулся плешак, - это была очень глупая речь, потому что Агесилая победили не персидские деньги, а спартанская ограниченность. Не сам ли он выбирал: защищать родину или повторить подвиг Кира? Тому, кто задумал покорить Азию, надо думать не о единстве греков, а о единении наемников, а про Грецию забыть, что она существует.
Тут плешак снял бычий пузырь с головы и бельмо с глаза - и Бион увидел, что пред ним не кто иной, как Клеарх.
- Надеюсь, я не сильно тебя бил, - сказал Клеарх, распутывая узлы, но иначе мне не поверили бы и не оставили с тобой вдвоем. И потом, это тебе наука за простодушие: как же ты утром не удивился, встретив сразу за воротами одного лагеря крестьянина, который идет к другому лагерю! А если б я был вражеский лазутчик?
Вот они раскопали крышу сарая и выбрались, а напротив, у белой палатки, стоял конь, золотистый, с широкой спиной и крутыми бедрами, с белыми кольцами на ногах. На морде у коня была торба с ячменной толкушкой.
Неподалеку спал конюх. Клеарх накинул на себя его плащ, подошел к коню и стал снимать торбу. Конюх зашевелился. Клеарх быстро нагнулся и сделал вид, что сыплет в торбу зерно. Конюх принял его за товарища.
- Не надо, ему уже давали, - спросонок сказал он.
Клеарх стал гладить коня. Конюх заснул.
- Что ты хочешь? - тихо спросил рядом Бион. - Если мы украдем коня, начнется переполох. А если мы уйдем тихо - смотри, они все пьяные, можно ночью напасть и разбить их.
Клеарх передернулся в темноте и сказал:
- Стыдно ночью... тьфу, то есть я хотел сказать, стыдно греку воевать против греков. Ты вот о чем подумай: если бы всеми наемниками и с той и с другой стороны командовал один человек, кто бы против нас устоял?
Клеарх вскочил на золотистого коня, Бион на гнедую кобылу. Они ускакали, но переполох и в самом деле был ужасный.
x x x
Через месяц с основным войском прибыл Тирибаз. Дела сразу пошли на лад - Тирибаз был отменным командиром. Он разбил Эвагора и запер его в Саламине, а на море при Китии его зять, флотоводец Глос, разбил ионийский флот.
Греческие наемники любили Тирибаза беспредельно; изобилие награбленного в лагере было таково, что бык стоил драхму, а раб - три драхмы. Тирибаз велел устроить рынок и дал остров на разграбление, полагая, что этим скорее склонит Эвагора к миру, и, кроме того, зная, что война, которую он ведет, совершенно бесполезна и Эвагор отложится, едва персы уйдут с острова. А того, что Эвагора можно казнить как тирана, Тирибаз и не подозревал, потому что у персов только такая война считается справедливой, при которой противнику оставляют и жизнь, и владения.
Впрочем, помимо греческих наемников у Тирибаза были и другие: фракийцы, пафлагонцы, меоты, кадусии - войско должно состоять из разных племен, так как одноплеменников нельзя использовать для наказания друг друга.
Были также и финикийцы. Несмотря на то, что они составляли большую часть населения острова, они не воевали, а лишь предоставили свои корабли для перевозки войск и следовали за армией, скупая и продавая. Если бы финикийские купцы умели воевать, они бы покорили весь мир. Но если бы они умели воевать, они бы не были купцами.
Итак, народов было множество, а способов войны всего два: персидский и греческий.
Персы были всадниками и лучниками; шли в бой разряженные, как на пир или на свадьбу, потому что бой был для них пиром и свадьбой; они считали за честь погибнуть на глазах вождя и думали, что единственное имущество, которым владеешь по справедливости, есть имущество, добытое мечом или подаренное вождем. Персы наряжали своих коней, как возлюбленных, а жрецы их носили шапки, похожие на шлемы, а доблесть их была такова, что они под началом Кира завладели почти всеми обитаемыми землями мира и народы под их властью были многочисленны, как морской песок; а самих персов было очень мало. Не иначе, однако, как кто-то из морского песка проклял их. Персы полагали, что пир и битва одно и то же, только предки ходили на битвы, а потомки - на пиры. Предки не сражались, а вели поединки, и потому потерянный конь значил то же, что проигранное сражение. И потомки думали так же, только полагали: если конь есть победа, почему бы не вернуть его воровством?
Кир пообещал своим всадникам, что все остальные народы будут рабами персов, а среди самих персов царь будет первым среди равных; и теперь они не терпели не только высшего, но и равного себе и ненавидели рабство, но еще больше рабства они ненавидели свободу, ограниченную правом, а любили лишь своеволие, не ограниченное ничем.
Несомненно, все в мире получает друг от друга возмездие за несправедливость - и не только за нее.
Кир сам сражался перед строем и сам убивал царей, а кого не убивал, тех прощал. Артаксеркс, нынешний царь, тоже собственной рукой поразил в сражении мятежника Кира. Да, поразил да еще велел залить медью глотку одного карийца, спьяну хваставшегося, что Кира-де убил он, кариец.
Второй способ войны был греческий; тут сражался не всадник, а пехотинец; не один, а в тесном строю, не в поединке, а в сражении.
Когда-то Кир раздал своим всадникам земли и рабов, чтобы те могли заниматься лишь войной. Теперь разбогатевшие персы уклонялись от войны, а обедневшие персы не могли снарядить коня с подобающим блеском, и воинов-всадников становилось все меньше.
Когда-то полис раздал своим пехотинцам равные наделы, чтобы у тех были средства защищать отечество; теперь земли были проданы, и разорившиеся пехотинцы либо требовали их обратно, либо добывали деньги за границей, и воинов-наемников становилось все больше.
x x x
Говорят, что мертвые не видят живых, а только чуют их по запаху. Ну, а что живые не видят мертвых, в этом каждый может убедиться сам. Тем не менее мертвые благодетельствуют живым и наоборот - через тех, кто умеет видеть оба мира.
Также и народы редко понимают друг друга, и бывает даже, что можно сражаться - и не понимать, боготворить - и не понимать.
Тирибаз был самым проницательным человеком из тех, кто не видит мертвых. Он все больше приближал к себе Клеарха, так что внук его, красавец Tax, не ведая сам, ревновал деда к Клеарху.
Tax не расставался с греком с тех пор, как тот вернул ему коня; Клеарх рассказывал о Гераклее, Tax - об Армении; они говорили о женщинах, лошадях и вине и еще о том, что ионяне, конечно, одержали бы победу, будь Тирибаз на их стороне и понимай греков получше.
Как-то ночью они втроем объезжали посты; проехали по ночному лагерю и остановились, осматривая осадную башню на колесах. Эта башня была единственная помощь от финикийцев; греки таких машин тогда не имели, народ скупился на строительство; тиран Дионисий, однако, отобрал с помощью финикийских машин у финикийцев же пол-острова.
Башня была чуть обуглена, мокрые кожаные ремни нехорошо пахли, на вершине качалась доска, огороженная с трех сторон плетнем, а с нее свисал канат. Пел сверчок и издалека доносились крики людей, флейт и свиней.
Tax ухватился за канат, раскачиваясь и болтая ногами. Клеарх и Тирибаз сели возле на приступок.
Туг надо сказать, что Клеарх удивительно быстро схватывал языки, на которых говорили в войске; по-персидски он теперь говорил отменно и видел, что персидский язык гораздо больше похож на греческий, чем, скажем, карийский или арамейский.
Язык, однако, похож, а речь - различна. Эллинская речь была тем могущественней, чем больше людей о ней знало, а персидская - тем могущественней, чем меньше людей о ней знало. Так что эллины, произнося слова вслух, вынуждены жить в соответствии с ними - это и называется убеждения; поэтому-то эллинская речь имеет смысл тогда, когда устремлена к истине; персидская же имеет смысл, лишь будучи ложью; эллины говорят с единомышленниками, персы - с соучастниками.
Клеарх спросил у кшатрапавана:
- Объясни мне одну вещь. Я заметил, что греки и персы о давних и недавних событиях рассказывают по-разному. Вот, например, о свидании Агесилая и Фарнабаза. Бион говорит, что Агесилай предложил Фарнабазу союз против царя, а тот ответил: "Если царь назначит меня полководцем, я буду сражаться против вас. Если же он пришлет другого военачальника, то я стану на вашу сторону". A Tax говорит, что Фарнабаз сказал: "На мои деньги вы выиграли войну с афинянами. Не хочешь ли стать моим союзником в войне против царя?" Так .что же из этого правда? И мог ли Агесилай разбить царя?
Т и р и б а з. Агесилай - умный человек. Он, например, понял, что пехоте не покорить Персию, и стал разводить коней, хотя разводить-то нужно всадников. Очень многим он был обязан Фарнабазу. Ведь злейшим врагом и Фарнабаза, и спартанцев был в то время Тиссаферн. И Фарнабаз сначала сумел сделать так, что Агесилай разорил Лидию, а потом сумел оговорить Тиссаферна перед царем, так что царь послал Титравста с приказанием его казнить, и это был поистине царский подарок грекам и Фарнабазу.
Но потом Фарнабаз увидел, что Агесилай воюет, как грек, а не как перс, и не ему покорить Азию.
К л е а р х. Что же значит воевать, как грек?
Т и р и б а з. Воевать, как грек, значит: захватить чужой город с тем, чтоб сжечь его дотла как торгового соперника, или с тем, чтобы установить в нем наилучший, по мнению победителя, государственный строй. Воевать, как Кир, значит: предоставить граждан собственному разумению и, если можно, прежним правителям, а довольствоваться податями.
Агесилай не умел воевать, а умел лишь грабить. И вот пример: вместо того чтоб отправиться с войском в Карию, где сооружался вражеский флот, он отправился во Фригию, где можно было только грабить. И жаден он был настолько, что, когда Спифрадат разгромил Фарнабаза, спартанец потребовал у Спифрадата всю добычу, и после этого и Спифрадат, и пафлагонцы недолго оставались в союзе с ним. А когда у Агесилая оказалось довольно награбленного, он опять рассудил, как грек: чей искать славы за горами, подумал он, свезу-ка я лучше к морю все это добро и с выгодой продам. И, надо сказать, о его отступлении известно было загодя, потому что Агесилай, радея друзьям, приказал им покупать все захваченное по дешевке, так и объяснял, что армия пойдет к морю, а не в глубь материка.
К л е а р х. Ты, однако, говоришь с пристрастием и не хочешь видеть отличия греков от прочих варваров, от саков или арабов...
Т и р и б а з. Напротив, я в последнее время совсем по-другому думаю об эллинах. Я думаю, что у вас главный принцип - как вы сами говорите, "автономия полиса". Потому что главный принцип - это то, во имя чего объявляют войну, а ваши города дерутся, как раз обвиняя друг друга в посягательстве на чужую автономию. Поэтому никакого единства выше городской автономии вы не хотите; слова "царь" и "царство" считаете бранными, и только те, кого вы называете тиранами, как Дионисий или Эвагор, умеют подчинять протяженные пространства. Ведь они, завоевав город, берегут его жителей как подданных, а не уничтожают как торговых соперников.
К л е а р х. Стало быть, тот, кто воюет, как грек, не покорит Азии?
Т и р и б а з Нет. Но тот, кто воюет, как перс, покорит Европу. Вы, греки, правильно считаете, что золотой век - позади, как Марафон и Платеи. Что же до персов, многие полагают, что время добра, Визаришн, расположено в будущем. Этого я, впрочем, не знаю. Знаю другое: с каждым днем в мире все больше железа и доспехи все прочней. Конь может унести много железа, а пехотинец от него устает.
Придет время - всадник явится в Европу и научит знатных не угождать народу, а управлять им; и научит народ платить налоги, а не требовать подачек; и научит, что лучше повиноваться первому среди равных, чем последнему среди башмачников. И в Европе поймут, что честь и собственное "я" значат больше, чем польза государства! И что помимо автономии полиса есть кое-что повыше: автономия личности! Настанет век Всадника на золотогривом коне; настанет и продлится вечно, ибо как устроено войско, так устроено и общество.
Тирибаз замолчал и поднял голову, чтоб отыскать звезду, одноименную себе, звезду Всадника-Тиштрьи, яркий Сириус. Звезды, однако, не было - ее заслонил обожженный угол осадной башни, сделанной финикийскими инженерами.
Что, однако, финикийцы? Финикийцы не воюют - строят себе корабли и хитроумные машины.
x x x
Клеарх осадил городок Амафунт и стал рыть подкоп; почва, однако, была скалистая, ничего не выходило.
Тогда-то Клеарх велел днем шуметь, словно и в самом деле роют, а ночью сносили из других мест землю и насыпали так, чтоб осажденные ее видели; амафунтцы рассудили по количеству вынутой земли, что подкоп уже обведен кругом, испугались и сдались.
Неподалеку от городка был храм Онесила, кипрского тирана, виновника восстания против персов; амафунтцы после его гибели прибили его голову на городских воротах, но потом, увидев, что в ней поселился пчелиный рой, похоронили и стали приносить ежегодные жертвы; а в семи стадиях от него храм местной Афродиты, в котором жрицы отдаются за деньги. Финикийский храм Тирибаз скрепя сердце решил не трогать, видя, как он нравится наемникам, а греческий велел разорить. Клеарх прибежал к нему.
К л е а р х. Зачем? Станут смеяться, что ты мстишь покойнику.
Т и р и б а з. Знаешь, Клеарх, я бы и живого Онесила помиловал, и покойнику не мщу. Со многим, Клеарх, я примирился в эллинах, но что вы смертных людей почитаете богами - это ложь.