И протянул царю старое письмо Биона. Царь прочел письмо и тихо сказал Митрадату:
- Зять мой позавидовал чужой славе. Что же мне, однако, теперь остается, кроме как простить его?
А Митрадат побледнел страшно и подумал: "Оронт и отец мой договорились. И если царь простит Оронта, то окажется, что восставших победил мой отец".
И он ответил царю:
- Я знаю доподлинно, что этот человек, Клеарх, еще жив. И зять твой думает, что ты не потерпишь такого убийства и этим будет явлена твоя справедливость. И тогда он отпустит мнимоубитого и наградит его.
Царь улыбнулся и спросил:
- Это правда?
Тут Оронт, видя, как обернулось дело, сказал:
- Именно так все и было задумано.
Царь обрадовался, послал Клеарху богатые одежды и велел ему явиться во дворец. И когда тот прибыл, указал ему на ложе рядом с Оронтом и велел им пить за то, чтобы все, что свершится в этот день и в последующие, было только хорошим.
А потом он поднялся и сказал:
- Горько мне видеть, что раздоры меж моих подданных дошли уже до того, что отец просит казни сына, а сын бежит от гнева отца.
Он вышел в соседнюю дверь, вывел оттуда за руку Ариобарзана и сказал:
- Прошу вас, помиритесь друг с другом.
- Ни о чем другом я не молю богов! - отвечали оба и расцеловались.
А потом царь вывел своих сыновей, старшего, Дария, наследника, и младшего, Оха,, любимца своей бабки Парисатиды, и сказал:
- И еще горше видеть, что раздор проник даже в царский род и брат не доверяет брату, а бабка - внуку и что одни держат сторону одного моего сына, а другие - сторону Оха. Помиритесь же!
И царевичи заплакали и поцеловались; вслед за ними стали целоваться и дарить друг друга люди из шести родов и другие знатнейшие люди. И многие потом утверждали, что от такого справедливого решения царя в этот миг в царском саду вырос золотой платан с серебряными листьями.
И это был Новый год не хуже, чем тот, когда царь Дарий убил лже-Бардию, друга лжи и врага правды, колдуна, столь похожего на настоящего Бардию, что даже мать его и жены не заметили подмены.
x x x
Надобно сказать, что подобно тому, как в греческих городах боролись сторонники правления лучших людей и сторонники демократии, так и при дворе царя постоянно боролись сторонники вдовствующей царицы Парисатиды и сторонники царевича Дария. И так же, например, как в Афинах род Алкмеонидов всегда поддерживал демократию, а род Филаидов склонялся к правлению лучших, так же и у персов род принадлежал какой-то одной партии целиком.
Из этого можно заключить, что главное в подобной борьбе - сам принцип, заставляющий людей враждовать друг с другом и движущий весь наш мир, и думается мне, что справедливо полагал Эмпедокл: над миром поочередно властвуют Гармония и Ненависть, но жизнь возможна лишь в переходные эпохи, когда эти силы смешиваются и противоборствуют друг другу.
Но, как все текучее, чтобы существовать, должно быть заключено в форму, так же и партии Дария и Парисатиды имели определенную уловку для вражды, подобную форме сосуда.
В окружении Парисатиды было много людей из Малой Азии. Они говорили, что царь есть воплощение закона и царство - это не только когда платят подати, но и когда подчиняются законам, общим для всех.
Противники возражали, что царь есть воплощение справедливости и что в прошлом, когда соблюдали справедливость, и законы были ни к чему.
Также приверженцы Парисатиды склонялись к мысли, что Ахура-Мадза есть единый бог; что бога этого следует почитать благой мыслью, благим словом и благим делом и священными огнями на открытых местах, а храмы строить не подобает, ибо вряд ли бог, которому мала вся вселенная, может уместиться в каменном строении. Они пользовались благосклонностью магов, которые, таким образом, оказывались как бы единственными вместилищами бога. Под влиянием этой партии Ксеркс в свое время запретил культ Митры, Анахиты, Веретрагны и некоторых других дэвов и разрушил их храмы. Он также разрушил вавилонский храм Мардука, а у эллинов - дидимское святилище и афинский акрополь, полагая, что дэвы, которым поклоняются эти народы, и толкнули их на восстание.
Эти люди, приверженцы Заратуштры, в то время считали, что их вера может быть всемирной. И хотя они говорили, что эту веру исповедовали еще Кейаниды, однако же охотно ссылались на некоторые рассуждения анарьев, вавилонян и египтян, а в последнее время - и греков.
Что же до сторонников Дария, то они не доверяли анарьям и придерживались старинных верований; и под их влиянием Артхакшатра недавно построил в Экбатанах храм Анахиты. Эта партия не уставала намекать, что маг Гаумата, принявший обличье убитого Бардии, тоже разрушал храмы, придерживаясь учения Заратуштры.
Главная разница между персами и треками была та, что у греков люди умеренные обвинялись в уклонении от гражданского долга и становились жертвами обеих партий; в Персии же было множество вельмож, полагавших, что низкопоклонство и чести вредит, и жизни не прибавляет. Люди эти являлись к царю лишь на военные смотры.
Царь помнил их поименно и очень на них обижался; память у царя была великолепная, и если он что-то о человеке запоминал, а ему потом начинали говорить о человеке другое, он тоже обижался, что говорящий злоумышляет над прекрасной памятью царя.
Кроме того, у греков политические противники сходились на площади перед народом и от этого бранились, а в Персии им приходилось сидеть на одном пиру, и от этого они всегда были вежливы. Так-то Парисатида и жена Артхакшатры Статира всегда целовались друг с другом и ели из одних и тех же тарелок. Однажды, однако, Парисатида взяла нож, смазала одну сторону лезвия ядом и разрезала этим ножом птичку по прозванию ринтак, половинку съела сама, а половинку дала Статире. От этой птички Статира умерла. Теперь вместо Статиры был ее старший сын Дарий. Царь казнил многих прислужников Парисатиды, а ее саму отослал в Вавилон, но ненадолго.
Сейчас Парисатида была очень сильна, как Атосса при Дарий и Аместрида при Артаксерксе; и хотя Кир был убит на поле боя, однако же всех убийц Кира царица извела самыми нехорошими казнями.
Некоторые уверяют, что человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют. Думается мне, однако, что зачастую не человек, а партия - мера всех вещей. И что касается примирения Митрадата и Ариобарзана, то сторонники Парисатиды повсюду говорили о том, что вера в Ахура-Мазду двигала Митрадатом, а сторонники Дария злословили: "Подпиши он смертный приговор отцу, царь сделал бы из него палача, а через месяц казнил бы как отцеубийцу". Что ж? Бывает, одна вещь и существует и не существует в одно и то же время; и достоверно известно только одно - после царского пира Митрадат всю ночь проплакал перед отцом на коленях, так как отец и сын, в сущности, очень любили друг друга.
x x x
В Персии нет единой столицы, как нет единого языка, а царь, как солнце, ходящее по небу, пребывает то в Сузах, то в Экбатанах, то в Пасаргадах; и летом царь отправился в Пасаргады.
В это время и Клеарх, и Митрадат были у него в необычайной милости. Клеарх изучил науку магов, одевался по-персидски и всегда носил белый пояс последователей Заратуштры, который оберегает от зла. В этот пояс он зашил некоторое количество золота и драгоценных камней на случай внезапной перемены судьбы. По этой ли причине или так, но он сильно тосковал по Гераклее.
Как-то царица, Клеарх и Митрадат играли в кости; в Персии простые люди играют в кости на деньги, а цари, памятуя о тех временах, когда персы не знали рынков, часто играют сразу на людей или на другое царское имущество; и царице случалось выиграть у царя ненавистного ей раба или евнуха. Парисатида кинула кость и спросила.
Ц а р и ц а. Как ты думаешь, почему царь тебя приблизил?
А в покоях царицы полагалось говорить откровенно.
К л е а р х. Потому что моя смерть не вызовет восстания.
Ц а р и ц а. Что же ты полагаешь наилучшим для себя и для царя?
К л е а р х. Я бы хотел вернуться в Гераклею.
Ц а р и ц а. Ты хочешь быть тираном?
К л е а р х. Это глупое греческое слово. Как одного и того же человека друг назовет щедрым, а враг - мотом, друг - бережливым, а враг - скупцом, так одного и того же друг назовет царем, а враг - тираном. К лицу ли это тебе, царица?
Ц а р и ц а. А что ты ответишь царю, когда он спросит тебя, хочешь ли ты в Гераклею?
К л е а р х. Я отвечу: "Не прогоняй меня! Лучше служить тебе, чем пяти тысячам башмачников!"
Ц а р и ц а. И что, по-твоему, он сделает?
К л е а р х. Он позволит взять мне вдвое больше войска.
x x x
Осенью в Пасаргады пришло известие об измене Эвагора (а война с ним стоила полгоры тысячи талантов). А затем - о страшном неурожае в Вавилонии.
Два дня царь никого не принимал, а на третий пропал.
Царица прождала еще два дня, а потом взяла Клеарха и Митрадата и пошла за город. Пришли в сад, подобный разноцветному ковру, с цветами, с ветвями, гибкими, как пальцы Анахиты, и озерами, синими, как глаза Анахиты, с почвой, благоухающей, как камфара и мускус.
Посреди сада на шести плитах - каменная комната без. окон, подобная вавилонской башенке; над дверью каменное солнце, подобное египетскому скарабею; а над солнцем каменная крыша, подобная крыше над хижиной дехканина; в саду этом похоронили Кира, а в доме этом жил его Фарна. У входа укутанный жрец схватил Клеарха за рукав (он принял его за перса) и в ужасе зашептал, что Фарна покойника и вчера ел овцу, и позавчера ел овцу, а живой царь и вчера ничего не ел, и позавчера ничего не ел, а ведь живому-то нужнее.
Вошли; Клеарх видит: золотой гроб и золотое ложе, на золотом ложе пурпурные шкуры, рядом с ложем стол с чашами, а на каменной плите у ложа лежит царь ничком и плачет.
Стали поднимать; Артхакшатра положил голову матери на колени и сказал:
- Ахура-Мазда дал мне царство: от скифов, которые за Согдом, до Эфиопии, от Индии до Лидии. Он велел мне смотреть, чтобы люди не убивали друг друга и чтобы сильный не вредил слабому и слабый не грабил сильного; а я запятнал свою власть преступлениями, потерял Египет и Кипр. Засуха в Заречье - это мне за смерть Тирибаза. Но зачем боги губят за мои преступления не меня, а мой народ?!
Царица стала его утешать и просить съесть что-нибудь или выпить, но Артхак-шатра только покачал головой и повторил:
- Это моя вина перед богами! Если бы я не послал Оронта вредить Тирибазу, то Эвагор был бы мне верен и Тирибаз был бы жив.
Клеарх пытался поднять царя; тот был слаб, ухватился за руки грека и сказал:
- Кир и Дарий были великими царями, я же слушаю клеветников, убиваю друзей и не могу помочь голодающим. Правильно ты упрекал меня за смерть Тирибаза. Скажи мне, Клеарх, ведь нет мне оправдания!
Клеарху было так страшно, как никогда в жизни: он-то думал, что у царства персов нет середины, а теперь стоял в самой середине царства, где, наверное, не бывал ни один грек, и за руки его цеплялся не совсем живой человек, а в углу, верно, слушал не совсем покойник.
- Позволь возразить тебе, о царь, - сказал Клеарх. - Кир действительно стал великим царем, потому что умел примирить народ и знать. А как их примирить? Простой народ хочет земли, и знать хочет земли. Если завоеваний нет, то они хотят земель друг друга, если же царь ведет их в чужую землю, то они действуют заодно. Тогда наивысшее единство царства - в завоеваниях, и оно растет, как молодая пальма. Так было при Кире.
Но все на свете имеет свою меру: вот пальма выросла, зацвела, завязала плоды - и из опавших с нее косточек вырастают новые пальмы, деревца, готовые расправиться с материнским. И тогда, если нет войны, начинакяся мятежи. Если же война есть, то командиры стараются завоевать земли для себя, так что и победа их опасна, и поражение не выгодно. И тогда правильная мера - в том, чтоб послать двух командиров, надзирающих друг за другом, ибо, с одной стороны, силы их тратятся на завоевания, а не на бунты, а с другой от этих завоеваний нет вреда. И не так ли полагал сам Дарий, посылая Мегабата и Аристагора вместе на Наксос, и Ксеркс, посылая Мардония и Артабаза в Элладу?
Так-то говоря, Клеарх и Митрадат взяли царя под руки и вывели из комнаты без окон и с золотым ложем и повели по саду, прекрасному, как драгоценный ковер.
У царя был евнух по имени Расак, человек справедливый и честный; это ему царь отдал Тирибаза для казни. Услышав о том, куда отправился царь, Расак испугался и побежал вслед, с ним-то и столкнулись в саду царь и юноши. Артхакшатра обернулся к Клеарху и сказал:
- Да, теперь я вижу, я и в самом деле поступил правильно, послав Оронта; но вот что было вдвойне преступлением - казнь Тирибаза! Тут Артхакшатра повернулся к евнуху и сказал:
- Как мог ты исполнить этот безумный приказ?! Или ты думаешь, что жизнь человека так же легко вернуть, как отнять?
Евнух упал на колени и сказал:
- О царь! Как я мог ослушаться твоего приказа!
- Мало ли что можно приказать в минуту раздражения? Что ты должен: заботиться о моей чести или убивать вернейших моих слуг?!
Тут Расак повалился на землю и заплакал. Дело в том, что, понимая, что Тирибаз ни в чем не виноват, и предвидя раскаяние царя, он укрыл Тирибаза в одном из своих поместий у горы Эльвенд, а присланным показал какого-то другого мертвеца, которого уже исклевали вороны. Итак, Расак повалился на пол и, плача, повторил:
- Великий царь! Я не мог ослушаться тебя.
- Вижу я, - возразил царь, - что и ты, и Оронт, и Мегабиз - все вы задумали извести моих лучших слуг, а затем и меня!
- О царь, - возразил Расак, - не ты ли сам видел сон, угрожающий бедой царству, и не ты ли одобрил старое поверие?
А у персов есть поверие, что беду от царя можно отвести, пожертвовав его слугами.
- Я доверил тебе Тирибаза, - возразил царь, - полагая, что ты не способен на несправедливость! Знаешь ли ты, что кадусии, узнав о смерти Тирибаза, отложились от меня? Кого я пошлю против них? Можешь ли ты мне назвать хоть малейшие доказательства тирибазовой вины?
- О царь! - возразил Расак. - Три дурные вещи заслуживают кары: дурные дела, дурные слова и дурные помыслы. И если не карать за зловредные помыслы, которые он осуществил бы, если бы был в состоянии, то сколь часто придется не казнить подозреваемых, а миловать мятежников!
А р т х а к ш а т р а. Кто еще, кроме тебя, предатель и негодяй, посмел бы казнить человека по одному подозрению!
- Наказание, - возразил евнух, - у всех народов вменяется в вину потерпевшему, если он первый нанес более тяжкие обиды или же если он проявил неблагоразумие и не берегся ударов судьбы!
А р т х а к ш а т р а. Клянусь Ахура-Маздой! Я приставлен к этому царству, чтобы люди не убивали друг друга, а убийцы несли наказание, и я поступлю с тобой так же, как ты поступил с Тирибазом!
Тут евнух увидел, что царь действительно расстроен смертью армянина и не накажет его за ослушание, и сказал:
- Прости меня, царь, что я так долго испытывал твое милосердие: Тирибаз жив.
x x x
Так, как я уже сказал, и выходит, что при персидском дворе людям независимым уцелеть легче, чем членам гетерий, ведь будь Тирибаз противником Парисатиды, Клеарх и Митрадат не твердили бы царю день и ночь о его достоинствах; а будь Тирибаз ее сторонником, евнух Расак непременно бы его убил.
x x x
Клеарх и Митрадат захватили десяток всадников и поскакали в поместье, где Расак держал Тирибаза. Вошли в дом; в доме был сундук, в сундуке начинались ступеньки особого устройства: не туда ступишь, перевернешься и на колья нанижешься. Сошли. Темно, мокро, каменный колодец, вверху кусочек света, а внизу лежит ничком что-то, как рухлядь, и не шевелится.
- Тирибаз, - позвал Митрадат, - царь тебя помиловал и зовет к себе.
Тирибаз перевернулся; глаза его были безумны.
- Прочь от меня, дэв! - закричал он.
Ему ведь часто являлись злые духи - и Митрадат, и Клеарх, и разные рожи, - вот и теперь он принял Клеарха за Клеархова двойника.
На обратном пути Митрадат спросил Клеарха, видел ли он Фарну в гробнице Кира.
- Нет, - ответил Клеарх, - только золотое ложе и пурпурную шкуру. А ты?
- Вот и я, - сказал Митрадат, - не видел сегодня Фарны в гробнице Кира.
Да, все-таки царю хотелось кого-то в этот день казнить, Клеарх отбрехался, и Расак отбрехался; вечером слуга, подавая на стол, опрокинул плошку с медом; царь приказал его намазать этим медом и привязать к дереву с муравьями, так что муравьи целых девять дней ели и мед, и человека.
Клеарх и Митрадат переговорили о невиданном доверии к ним царицы и согласились, что царица взяла с собой тех любимцев, которых было не жалконе жалко.
x x x
Вскоре Тирибаз оправился; царь осыпал его милостями, Тирибаз был все так же высокомерен с равными и почтителен к царю. Артхакшатра спросил его мнение о Клеархе. Тирибаз, однако, решил думать о собственных грехах, а не о поступках царя и считал, что получил за свои сомнения все, что заслужил. По совету Тирибаза и Парисатиды царь дал Клеарху и Митрадату сорок талантов и послал их во Фригию, чтоб они набрали людей и исправили несправедливость, причиненную Клеарху городом, а когда Клеарх расплакался и попросил не отсылать его, то царь растрогался и подарил денег вдвое больше.
x x x
Через две недели один из благодетелей царя, Мегабиз, по-персидски Багабухша, друг Оронта и враг Тирибаза, докладывал царю о важнейших делах в государстве и сказал:
- Лишь одна вещь крепит царство сильней, чем мир между подданными, и это - раздоры между врагами. Тирибаз и Анталкид выманили у тебя мир: Тирибаз думал лишь о том, чтобы беспрепятственно взимать подати с подвластной ему Ионии, а взамен отдал спартанцам всю Элладу! Я так полагаю, что нам надобно послать денег в Афины, в Фивы и в Коринф.
- Откуда же я возьму денег, - возразил царь, - если даже Вавилония в этом году принесла лишь восемьсот талантов?
А надо сказать, что Вавилония - богатейшая провинция царства и ежегодно приносит по тысяче талантов деньгами и столько же натурой. Подати Вавилонии брал на откуп дом Эгиби и последние три года платил восемьсот талантов. Дело в том, что земледелие в Вавилонии зависит от каналов, а каналы запущены.
- Впрочем, вот что, - проговорил царь. - Мать моя говорит, что люди Эгиби разоряют города и деревни и собрали много больше тысячи талантов, и обманывают меня. Кого бы мне туда послать?
Мегабиз поклонился и сказал:
- Главное между людьми - это доверие. Пошли зятя своего, Оронта. Он не раз уже ездил в Вавилонию и Заречье, и ничто от него не укроется.
Царь обрадовался совету и велел писать приказ. И пока дибиру писал приказ, царь сказал.
А р т х а к ш а т р а. Я рад, что Оронт и Клеарх помирились перед отъездом и что по моему настоянию Клеарх вчера угощал Оронта. Остался ли тот доволен?
М е г а б и з. Чрезвычайно, и домом, и садом, и надписью над входом, предостерегающей посланцев Аримана от проникновения в дом. Так и сказал: "Все в доме прекрасно, непонятно лишь, как, несмотря на надпись, входит в него хозяин? Ведь ему, чтоб походить на скорпиона, только что хвоста сзади не хватает". На что Клеарх возразил: "Клянусь Ахура-Маздой, это не удивительно, что у меня нет хвоста сзади, а вот у тебя, говорят, нет хвоста и спереди!"
А р т х а к ш а т р а. И это все, о чем они говорили?
М е г а б и з. Да, только на пиру хозяин ошибся и из чаши, которой ополаскивают рот, ополоснул руки. Оронт, возлежавший рядом, посоветовал: "Ополосни рот". А грек возразил: "Зачем? Разве я упомянул твое имя?"
Итак, Мегабиз докладывал о важнейших делах царства, а писец писал себе указ. И случилось так, что писец, заслушавшись рассказа о важнейших делах, по ошибке вместо "Оронт" написал "Клеарх". Царь стал читать и удивился.
- Надо переправить приказ, - в ужасе воскликнул Мегабиз. - Ты не можешь послать царским оком в Вавилон выскочку грека!
А р т х а к ш а т р а. Как ты смеешь мне перечить? Впрочем, ты прав: я пошлю вместе с ним Митрадата.
Тут с Мегабизом что-то случилось. Царь думал, он упал на колени, а тот, оказывается, потерял сознание.
Когда он очнулся, царь обнял его и сказал:
- Забудем это! Безумие - принимать ошибку дибиру за знак судьбы.
Мегабиз уговорил его не наказывать писца и ушел совершенно успокоенный. А царь, ужасаясь, думал: "Что же творится в Вавилонии?! Я непременно пошлю туда Клеарха и Митрадата, но тайно, под видом купцов, а все пусть думают, что они отправились во Фригию".
x x x
По-персидски дорога называется "paoi", это слово родственно греческому "понтос". Но так как у персов дороги пролегают не по морю, а по материку, то возят по ним не столько товары, сколько подати.
У морских дорог есть такая особенность: хороших людей они пропускают, а плохих топят. То же и с царскими дорогами: царские люди проходят беспрепятственно, а купцы платят подати. И Клеарх, и Митрадат ехали из Пасаргад в Вавилон под видом купцов снежными перевалами и зелеными долинами, и горы вокруг них, подобные буре, застывшей в вечности, то вздымались к небесам, то опускались к преисподней.
На середине пути они подъехали к двум горам, которые в древности дрались между собой, как бараны, подобно Симплегадам, однако не на суше, а на море. Симплегады остановились, когда мимо них стали плавать торговцы и горшечники, а горы, дерущиеся, как бараны, остановились по слову царя Дария, высекшего на них заклинания и учредившего налоги.
И вот, когда караван вошел в ущелье, навстречу каравану выехал человек с лицом, как полная луна, с железным телом и с золотым мечом. Он сидел на белом коне, украшенном золотыми бляхами и бубенцами; на голове коня был султан из лебединых перьев и такой же - на хвосте. А меч его был вот какой: звезды, солнце и луна гляделись в него, и весь мир видел в нем свое отражение.
- Эй! - закричал всадник. - Меня зовут Феридан, нет на свете никого, кто бы обогнал моего коня с лебедиными крыльями, скачущего выше гор, и нет на свете ничего, что бы победило мой меч, устрашающий зло и добывающий добро! И я поставлен царем стеречь ворота Персиды, чтобы добрый человек не претерпел обиды, а злой не прошел безнаказанно; чтобы царскому посланцу не было препон и чтобы торговец не прошел беспошлинно. А вы кто такие?
Митрадат отвечал с поклоном:
- Мы торговцы и заплатим требуемое.
Люди Феридана подъехали ближе. Митрадат проверил их грамоту с царской печатью, отвесил пошлину и положил ее на жертвенный камень, а рядом, по принятому обычаю, положил отдельно от пошлин пять мин серебром и сверху поставил серебряную чашу.
Тут Феридан смягчился и стал шутить, его люди соскочили с коней, а торговцы слезли с мулов, зарезали барашка и сбегали за водой. Уже садились за трапезу, когда Клеарх увидел: Феридан смотрит на меч у него на боку и не в силах отвести глаз. Наконец перс сказал:
- Какой добрый клинок! Можно ли поглядеть на него?
Клеарх не посмел отказать и протянул ему меч рукоятью вперед. Перс полюбовался мечом и спросил:
- Как ты думаешь, может ли он разрубить этот священный камень?
- Думаю, что не может, - ответил Клеарх.
- А как ты думаешь, может ли он разрубить эти деньги на камне?
- Это зависит от силы удара, - отвечал Клеарх.
- А ну-ка, я попробую, - сказал Феридан и поднял меч.
Удар его был такой силы, что разрубил серебряную чашу и монеты под нею, кизикские статеры, афинские драхмы с изображением совы и персидских стрелков, а дальше клинок засел в камне, перс его дернул, и клинок сломался. И по этому знаку люди перса набросились на караван.
Но Клеарх уже давно был настороже. Он перекатился и выхватил из-под соседней повозки секиру; пущенный в него дротик свистнул мимо, пригвоздил полу кафтана и ушел в расселину в скале. Клеарх хватил секирой и отрубил кусок кафтана, а потом поднял ее обеими руками, обернулся и разрубил человека, который прыгнул на него.
А Митрадат видел, что противников много больше и устоять против них нельзя, и подумал: "Царь не простил мне, что я воспротивился казни отца! Однако ж и отцеубийцу б не помиловал! А может, это отец мой их нанял?" И, задумавшись, отполз в сторонку и притворился мертвым.
Клеарх отмахивался секирой, забираясь в горы все выше и выше, а разбойники наседали, так что только и видно было, как кружатся четырнадцать рук, шесть мечей и одна секира. Эту секиру в знак дружбы подарил Клеарху в Экбатанах один массагет, которого недруги обвиняли в смерти брата, поставленного предводителем над массагетами: Секира была медная, с золотыми бляхами, а на щеках ее скифский Арес сражался со свернувшимся вокруг солнца змеем. Надо сказать, что у массагетов очень мало железа и много медного оружия, и эта секира не очень годилась против персидских мечей.
Как-то Клеарх отбился и нырнул в кусты; видит - пещерка, он - туда. Трое разбойников остановились у пещеры. Один пнул кости у порога, вгляделся в тень.
- Он, наверное, трус, он не выйдет.
Клеарх не отозвался. Один из разбойников натянул лук и выстрелил в тень, стрела попала Клеарху в руку. Он смолчал.
- Нет, его здесь нет, - сказал разбойник, - а вишап, может, и есть.
Разбойники заспорили. Клеарх вытащил стрелу и потихоньку пополз в глубь пещеры. Вскоре приполз к другой расщелине, выглянул сквозь нее и увидел, что разбойники связали в цепочку людей и отогнали животных, а Митрадат и еще кто-то лежат в кучке, и радом с кучкой уже сидит стервятник.
Предводитель разбойников стоял совсем невдалеке, к нему подошел слуга и сказал:
- Нету его!
Предводитель долго глядел вокруг, а потом показал на скалу, почти прямо, на Клеарха, и сказал:
- Зять мой позавидовал чужой славе. Что же мне, однако, теперь остается, кроме как простить его?
А Митрадат побледнел страшно и подумал: "Оронт и отец мой договорились. И если царь простит Оронта, то окажется, что восставших победил мой отец".
И он ответил царю:
- Я знаю доподлинно, что этот человек, Клеарх, еще жив. И зять твой думает, что ты не потерпишь такого убийства и этим будет явлена твоя справедливость. И тогда он отпустит мнимоубитого и наградит его.
Царь улыбнулся и спросил:
- Это правда?
Тут Оронт, видя, как обернулось дело, сказал:
- Именно так все и было задумано.
Царь обрадовался, послал Клеарху богатые одежды и велел ему явиться во дворец. И когда тот прибыл, указал ему на ложе рядом с Оронтом и велел им пить за то, чтобы все, что свершится в этот день и в последующие, было только хорошим.
А потом он поднялся и сказал:
- Горько мне видеть, что раздоры меж моих подданных дошли уже до того, что отец просит казни сына, а сын бежит от гнева отца.
Он вышел в соседнюю дверь, вывел оттуда за руку Ариобарзана и сказал:
- Прошу вас, помиритесь друг с другом.
- Ни о чем другом я не молю богов! - отвечали оба и расцеловались.
А потом царь вывел своих сыновей, старшего, Дария, наследника, и младшего, Оха,, любимца своей бабки Парисатиды, и сказал:
- И еще горше видеть, что раздор проник даже в царский род и брат не доверяет брату, а бабка - внуку и что одни держат сторону одного моего сына, а другие - сторону Оха. Помиритесь же!
И царевичи заплакали и поцеловались; вслед за ними стали целоваться и дарить друг друга люди из шести родов и другие знатнейшие люди. И многие потом утверждали, что от такого справедливого решения царя в этот миг в царском саду вырос золотой платан с серебряными листьями.
И это был Новый год не хуже, чем тот, когда царь Дарий убил лже-Бардию, друга лжи и врага правды, колдуна, столь похожего на настоящего Бардию, что даже мать его и жены не заметили подмены.
x x x
Надобно сказать, что подобно тому, как в греческих городах боролись сторонники правления лучших людей и сторонники демократии, так и при дворе царя постоянно боролись сторонники вдовствующей царицы Парисатиды и сторонники царевича Дария. И так же, например, как в Афинах род Алкмеонидов всегда поддерживал демократию, а род Филаидов склонялся к правлению лучших, так же и у персов род принадлежал какой-то одной партии целиком.
Из этого можно заключить, что главное в подобной борьбе - сам принцип, заставляющий людей враждовать друг с другом и движущий весь наш мир, и думается мне, что справедливо полагал Эмпедокл: над миром поочередно властвуют Гармония и Ненависть, но жизнь возможна лишь в переходные эпохи, когда эти силы смешиваются и противоборствуют друг другу.
Но, как все текучее, чтобы существовать, должно быть заключено в форму, так же и партии Дария и Парисатиды имели определенную уловку для вражды, подобную форме сосуда.
В окружении Парисатиды было много людей из Малой Азии. Они говорили, что царь есть воплощение закона и царство - это не только когда платят подати, но и когда подчиняются законам, общим для всех.
Противники возражали, что царь есть воплощение справедливости и что в прошлом, когда соблюдали справедливость, и законы были ни к чему.
Также приверженцы Парисатиды склонялись к мысли, что Ахура-Мадза есть единый бог; что бога этого следует почитать благой мыслью, благим словом и благим делом и священными огнями на открытых местах, а храмы строить не подобает, ибо вряд ли бог, которому мала вся вселенная, может уместиться в каменном строении. Они пользовались благосклонностью магов, которые, таким образом, оказывались как бы единственными вместилищами бога. Под влиянием этой партии Ксеркс в свое время запретил культ Митры, Анахиты, Веретрагны и некоторых других дэвов и разрушил их храмы. Он также разрушил вавилонский храм Мардука, а у эллинов - дидимское святилище и афинский акрополь, полагая, что дэвы, которым поклоняются эти народы, и толкнули их на восстание.
Эти люди, приверженцы Заратуштры, в то время считали, что их вера может быть всемирной. И хотя они говорили, что эту веру исповедовали еще Кейаниды, однако же охотно ссылались на некоторые рассуждения анарьев, вавилонян и египтян, а в последнее время - и греков.
Что же до сторонников Дария, то они не доверяли анарьям и придерживались старинных верований; и под их влиянием Артхакшатра недавно построил в Экбатанах храм Анахиты. Эта партия не уставала намекать, что маг Гаумата, принявший обличье убитого Бардии, тоже разрушал храмы, придерживаясь учения Заратуштры.
Главная разница между персами и треками была та, что у греков люди умеренные обвинялись в уклонении от гражданского долга и становились жертвами обеих партий; в Персии же было множество вельмож, полагавших, что низкопоклонство и чести вредит, и жизни не прибавляет. Люди эти являлись к царю лишь на военные смотры.
Царь помнил их поименно и очень на них обижался; память у царя была великолепная, и если он что-то о человеке запоминал, а ему потом начинали говорить о человеке другое, он тоже обижался, что говорящий злоумышляет над прекрасной памятью царя.
Кроме того, у греков политические противники сходились на площади перед народом и от этого бранились, а в Персии им приходилось сидеть на одном пиру, и от этого они всегда были вежливы. Так-то Парисатида и жена Артхакшатры Статира всегда целовались друг с другом и ели из одних и тех же тарелок. Однажды, однако, Парисатида взяла нож, смазала одну сторону лезвия ядом и разрезала этим ножом птичку по прозванию ринтак, половинку съела сама, а половинку дала Статире. От этой птички Статира умерла. Теперь вместо Статиры был ее старший сын Дарий. Царь казнил многих прислужников Парисатиды, а ее саму отослал в Вавилон, но ненадолго.
Сейчас Парисатида была очень сильна, как Атосса при Дарий и Аместрида при Артаксерксе; и хотя Кир был убит на поле боя, однако же всех убийц Кира царица извела самыми нехорошими казнями.
Некоторые уверяют, что человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют. Думается мне, однако, что зачастую не человек, а партия - мера всех вещей. И что касается примирения Митрадата и Ариобарзана, то сторонники Парисатиды повсюду говорили о том, что вера в Ахура-Мазду двигала Митрадатом, а сторонники Дария злословили: "Подпиши он смертный приговор отцу, царь сделал бы из него палача, а через месяц казнил бы как отцеубийцу". Что ж? Бывает, одна вещь и существует и не существует в одно и то же время; и достоверно известно только одно - после царского пира Митрадат всю ночь проплакал перед отцом на коленях, так как отец и сын, в сущности, очень любили друг друга.
x x x
В Персии нет единой столицы, как нет единого языка, а царь, как солнце, ходящее по небу, пребывает то в Сузах, то в Экбатанах, то в Пасаргадах; и летом царь отправился в Пасаргады.
В это время и Клеарх, и Митрадат были у него в необычайной милости. Клеарх изучил науку магов, одевался по-персидски и всегда носил белый пояс последователей Заратуштры, который оберегает от зла. В этот пояс он зашил некоторое количество золота и драгоценных камней на случай внезапной перемены судьбы. По этой ли причине или так, но он сильно тосковал по Гераклее.
Как-то царица, Клеарх и Митрадат играли в кости; в Персии простые люди играют в кости на деньги, а цари, памятуя о тех временах, когда персы не знали рынков, часто играют сразу на людей или на другое царское имущество; и царице случалось выиграть у царя ненавистного ей раба или евнуха. Парисатида кинула кость и спросила.
Ц а р и ц а. Как ты думаешь, почему царь тебя приблизил?
А в покоях царицы полагалось говорить откровенно.
К л е а р х. Потому что моя смерть не вызовет восстания.
Ц а р и ц а. Что же ты полагаешь наилучшим для себя и для царя?
К л е а р х. Я бы хотел вернуться в Гераклею.
Ц а р и ц а. Ты хочешь быть тираном?
К л е а р х. Это глупое греческое слово. Как одного и того же человека друг назовет щедрым, а враг - мотом, друг - бережливым, а враг - скупцом, так одного и того же друг назовет царем, а враг - тираном. К лицу ли это тебе, царица?
Ц а р и ц а. А что ты ответишь царю, когда он спросит тебя, хочешь ли ты в Гераклею?
К л е а р х. Я отвечу: "Не прогоняй меня! Лучше служить тебе, чем пяти тысячам башмачников!"
Ц а р и ц а. И что, по-твоему, он сделает?
К л е а р х. Он позволит взять мне вдвое больше войска.
x x x
Осенью в Пасаргады пришло известие об измене Эвагора (а война с ним стоила полгоры тысячи талантов). А затем - о страшном неурожае в Вавилонии.
Два дня царь никого не принимал, а на третий пропал.
Царица прождала еще два дня, а потом взяла Клеарха и Митрадата и пошла за город. Пришли в сад, подобный разноцветному ковру, с цветами, с ветвями, гибкими, как пальцы Анахиты, и озерами, синими, как глаза Анахиты, с почвой, благоухающей, как камфара и мускус.
Посреди сада на шести плитах - каменная комната без. окон, подобная вавилонской башенке; над дверью каменное солнце, подобное египетскому скарабею; а над солнцем каменная крыша, подобная крыше над хижиной дехканина; в саду этом похоронили Кира, а в доме этом жил его Фарна. У входа укутанный жрец схватил Клеарха за рукав (он принял его за перса) и в ужасе зашептал, что Фарна покойника и вчера ел овцу, и позавчера ел овцу, а живой царь и вчера ничего не ел, и позавчера ничего не ел, а ведь живому-то нужнее.
Вошли; Клеарх видит: золотой гроб и золотое ложе, на золотом ложе пурпурные шкуры, рядом с ложем стол с чашами, а на каменной плите у ложа лежит царь ничком и плачет.
Стали поднимать; Артхакшатра положил голову матери на колени и сказал:
- Ахура-Мазда дал мне царство: от скифов, которые за Согдом, до Эфиопии, от Индии до Лидии. Он велел мне смотреть, чтобы люди не убивали друг друга и чтобы сильный не вредил слабому и слабый не грабил сильного; а я запятнал свою власть преступлениями, потерял Египет и Кипр. Засуха в Заречье - это мне за смерть Тирибаза. Но зачем боги губят за мои преступления не меня, а мой народ?!
Царица стала его утешать и просить съесть что-нибудь или выпить, но Артхак-шатра только покачал головой и повторил:
- Это моя вина перед богами! Если бы я не послал Оронта вредить Тирибазу, то Эвагор был бы мне верен и Тирибаз был бы жив.
Клеарх пытался поднять царя; тот был слаб, ухватился за руки грека и сказал:
- Кир и Дарий были великими царями, я же слушаю клеветников, убиваю друзей и не могу помочь голодающим. Правильно ты упрекал меня за смерть Тирибаза. Скажи мне, Клеарх, ведь нет мне оправдания!
Клеарху было так страшно, как никогда в жизни: он-то думал, что у царства персов нет середины, а теперь стоял в самой середине царства, где, наверное, не бывал ни один грек, и за руки его цеплялся не совсем живой человек, а в углу, верно, слушал не совсем покойник.
- Позволь возразить тебе, о царь, - сказал Клеарх. - Кир действительно стал великим царем, потому что умел примирить народ и знать. А как их примирить? Простой народ хочет земли, и знать хочет земли. Если завоеваний нет, то они хотят земель друг друга, если же царь ведет их в чужую землю, то они действуют заодно. Тогда наивысшее единство царства - в завоеваниях, и оно растет, как молодая пальма. Так было при Кире.
Но все на свете имеет свою меру: вот пальма выросла, зацвела, завязала плоды - и из опавших с нее косточек вырастают новые пальмы, деревца, готовые расправиться с материнским. И тогда, если нет войны, начинакяся мятежи. Если же война есть, то командиры стараются завоевать земли для себя, так что и победа их опасна, и поражение не выгодно. И тогда правильная мера - в том, чтоб послать двух командиров, надзирающих друг за другом, ибо, с одной стороны, силы их тратятся на завоевания, а не на бунты, а с другой от этих завоеваний нет вреда. И не так ли полагал сам Дарий, посылая Мегабата и Аристагора вместе на Наксос, и Ксеркс, посылая Мардония и Артабаза в Элладу?
Так-то говоря, Клеарх и Митрадат взяли царя под руки и вывели из комнаты без окон и с золотым ложем и повели по саду, прекрасному, как драгоценный ковер.
У царя был евнух по имени Расак, человек справедливый и честный; это ему царь отдал Тирибаза для казни. Услышав о том, куда отправился царь, Расак испугался и побежал вслед, с ним-то и столкнулись в саду царь и юноши. Артхакшатра обернулся к Клеарху и сказал:
- Да, теперь я вижу, я и в самом деле поступил правильно, послав Оронта; но вот что было вдвойне преступлением - казнь Тирибаза! Тут Артхакшатра повернулся к евнуху и сказал:
- Как мог ты исполнить этот безумный приказ?! Или ты думаешь, что жизнь человека так же легко вернуть, как отнять?
Евнух упал на колени и сказал:
- О царь! Как я мог ослушаться твоего приказа!
- Мало ли что можно приказать в минуту раздражения? Что ты должен: заботиться о моей чести или убивать вернейших моих слуг?!
Тут Расак повалился на землю и заплакал. Дело в том, что, понимая, что Тирибаз ни в чем не виноват, и предвидя раскаяние царя, он укрыл Тирибаза в одном из своих поместий у горы Эльвенд, а присланным показал какого-то другого мертвеца, которого уже исклевали вороны. Итак, Расак повалился на пол и, плача, повторил:
- Великий царь! Я не мог ослушаться тебя.
- Вижу я, - возразил царь, - что и ты, и Оронт, и Мегабиз - все вы задумали извести моих лучших слуг, а затем и меня!
- О царь, - возразил Расак, - не ты ли сам видел сон, угрожающий бедой царству, и не ты ли одобрил старое поверие?
А у персов есть поверие, что беду от царя можно отвести, пожертвовав его слугами.
- Я доверил тебе Тирибаза, - возразил царь, - полагая, что ты не способен на несправедливость! Знаешь ли ты, что кадусии, узнав о смерти Тирибаза, отложились от меня? Кого я пошлю против них? Можешь ли ты мне назвать хоть малейшие доказательства тирибазовой вины?
- О царь! - возразил Расак. - Три дурные вещи заслуживают кары: дурные дела, дурные слова и дурные помыслы. И если не карать за зловредные помыслы, которые он осуществил бы, если бы был в состоянии, то сколь часто придется не казнить подозреваемых, а миловать мятежников!
А р т х а к ш а т р а. Кто еще, кроме тебя, предатель и негодяй, посмел бы казнить человека по одному подозрению!
- Наказание, - возразил евнух, - у всех народов вменяется в вину потерпевшему, если он первый нанес более тяжкие обиды или же если он проявил неблагоразумие и не берегся ударов судьбы!
А р т х а к ш а т р а. Клянусь Ахура-Маздой! Я приставлен к этому царству, чтобы люди не убивали друг друга, а убийцы несли наказание, и я поступлю с тобой так же, как ты поступил с Тирибазом!
Тут евнух увидел, что царь действительно расстроен смертью армянина и не накажет его за ослушание, и сказал:
- Прости меня, царь, что я так долго испытывал твое милосердие: Тирибаз жив.
x x x
Так, как я уже сказал, и выходит, что при персидском дворе людям независимым уцелеть легче, чем членам гетерий, ведь будь Тирибаз противником Парисатиды, Клеарх и Митрадат не твердили бы царю день и ночь о его достоинствах; а будь Тирибаз ее сторонником, евнух Расак непременно бы его убил.
x x x
Клеарх и Митрадат захватили десяток всадников и поскакали в поместье, где Расак держал Тирибаза. Вошли в дом; в доме был сундук, в сундуке начинались ступеньки особого устройства: не туда ступишь, перевернешься и на колья нанижешься. Сошли. Темно, мокро, каменный колодец, вверху кусочек света, а внизу лежит ничком что-то, как рухлядь, и не шевелится.
- Тирибаз, - позвал Митрадат, - царь тебя помиловал и зовет к себе.
Тирибаз перевернулся; глаза его были безумны.
- Прочь от меня, дэв! - закричал он.
Ему ведь часто являлись злые духи - и Митрадат, и Клеарх, и разные рожи, - вот и теперь он принял Клеарха за Клеархова двойника.
На обратном пути Митрадат спросил Клеарха, видел ли он Фарну в гробнице Кира.
- Нет, - ответил Клеарх, - только золотое ложе и пурпурную шкуру. А ты?
- Вот и я, - сказал Митрадат, - не видел сегодня Фарны в гробнице Кира.
Да, все-таки царю хотелось кого-то в этот день казнить, Клеарх отбрехался, и Расак отбрехался; вечером слуга, подавая на стол, опрокинул плошку с медом; царь приказал его намазать этим медом и привязать к дереву с муравьями, так что муравьи целых девять дней ели и мед, и человека.
Клеарх и Митрадат переговорили о невиданном доверии к ним царицы и согласились, что царица взяла с собой тех любимцев, которых было не жалконе жалко.
x x x
Вскоре Тирибаз оправился; царь осыпал его милостями, Тирибаз был все так же высокомерен с равными и почтителен к царю. Артхакшатра спросил его мнение о Клеархе. Тирибаз, однако, решил думать о собственных грехах, а не о поступках царя и считал, что получил за свои сомнения все, что заслужил. По совету Тирибаза и Парисатиды царь дал Клеарху и Митрадату сорок талантов и послал их во Фригию, чтоб они набрали людей и исправили несправедливость, причиненную Клеарху городом, а когда Клеарх расплакался и попросил не отсылать его, то царь растрогался и подарил денег вдвое больше.
x x x
Через две недели один из благодетелей царя, Мегабиз, по-персидски Багабухша, друг Оронта и враг Тирибаза, докладывал царю о важнейших делах в государстве и сказал:
- Лишь одна вещь крепит царство сильней, чем мир между подданными, и это - раздоры между врагами. Тирибаз и Анталкид выманили у тебя мир: Тирибаз думал лишь о том, чтобы беспрепятственно взимать подати с подвластной ему Ионии, а взамен отдал спартанцам всю Элладу! Я так полагаю, что нам надобно послать денег в Афины, в Фивы и в Коринф.
- Откуда же я возьму денег, - возразил царь, - если даже Вавилония в этом году принесла лишь восемьсот талантов?
А надо сказать, что Вавилония - богатейшая провинция царства и ежегодно приносит по тысяче талантов деньгами и столько же натурой. Подати Вавилонии брал на откуп дом Эгиби и последние три года платил восемьсот талантов. Дело в том, что земледелие в Вавилонии зависит от каналов, а каналы запущены.
- Впрочем, вот что, - проговорил царь. - Мать моя говорит, что люди Эгиби разоряют города и деревни и собрали много больше тысячи талантов, и обманывают меня. Кого бы мне туда послать?
Мегабиз поклонился и сказал:
- Главное между людьми - это доверие. Пошли зятя своего, Оронта. Он не раз уже ездил в Вавилонию и Заречье, и ничто от него не укроется.
Царь обрадовался совету и велел писать приказ. И пока дибиру писал приказ, царь сказал.
А р т х а к ш а т р а. Я рад, что Оронт и Клеарх помирились перед отъездом и что по моему настоянию Клеарх вчера угощал Оронта. Остался ли тот доволен?
М е г а б и з. Чрезвычайно, и домом, и садом, и надписью над входом, предостерегающей посланцев Аримана от проникновения в дом. Так и сказал: "Все в доме прекрасно, непонятно лишь, как, несмотря на надпись, входит в него хозяин? Ведь ему, чтоб походить на скорпиона, только что хвоста сзади не хватает". На что Клеарх возразил: "Клянусь Ахура-Маздой, это не удивительно, что у меня нет хвоста сзади, а вот у тебя, говорят, нет хвоста и спереди!"
А р т х а к ш а т р а. И это все, о чем они говорили?
М е г а б и з. Да, только на пиру хозяин ошибся и из чаши, которой ополаскивают рот, ополоснул руки. Оронт, возлежавший рядом, посоветовал: "Ополосни рот". А грек возразил: "Зачем? Разве я упомянул твое имя?"
Итак, Мегабиз докладывал о важнейших делах царства, а писец писал себе указ. И случилось так, что писец, заслушавшись рассказа о важнейших делах, по ошибке вместо "Оронт" написал "Клеарх". Царь стал читать и удивился.
- Надо переправить приказ, - в ужасе воскликнул Мегабиз. - Ты не можешь послать царским оком в Вавилон выскочку грека!
А р т х а к ш а т р а. Как ты смеешь мне перечить? Впрочем, ты прав: я пошлю вместе с ним Митрадата.
Тут с Мегабизом что-то случилось. Царь думал, он упал на колени, а тот, оказывается, потерял сознание.
Когда он очнулся, царь обнял его и сказал:
- Забудем это! Безумие - принимать ошибку дибиру за знак судьбы.
Мегабиз уговорил его не наказывать писца и ушел совершенно успокоенный. А царь, ужасаясь, думал: "Что же творится в Вавилонии?! Я непременно пошлю туда Клеарха и Митрадата, но тайно, под видом купцов, а все пусть думают, что они отправились во Фригию".
x x x
По-персидски дорога называется "paoi", это слово родственно греческому "понтос". Но так как у персов дороги пролегают не по морю, а по материку, то возят по ним не столько товары, сколько подати.
У морских дорог есть такая особенность: хороших людей они пропускают, а плохих топят. То же и с царскими дорогами: царские люди проходят беспрепятственно, а купцы платят подати. И Клеарх, и Митрадат ехали из Пасаргад в Вавилон под видом купцов снежными перевалами и зелеными долинами, и горы вокруг них, подобные буре, застывшей в вечности, то вздымались к небесам, то опускались к преисподней.
На середине пути они подъехали к двум горам, которые в древности дрались между собой, как бараны, подобно Симплегадам, однако не на суше, а на море. Симплегады остановились, когда мимо них стали плавать торговцы и горшечники, а горы, дерущиеся, как бараны, остановились по слову царя Дария, высекшего на них заклинания и учредившего налоги.
И вот, когда караван вошел в ущелье, навстречу каравану выехал человек с лицом, как полная луна, с железным телом и с золотым мечом. Он сидел на белом коне, украшенном золотыми бляхами и бубенцами; на голове коня был султан из лебединых перьев и такой же - на хвосте. А меч его был вот какой: звезды, солнце и луна гляделись в него, и весь мир видел в нем свое отражение.
- Эй! - закричал всадник. - Меня зовут Феридан, нет на свете никого, кто бы обогнал моего коня с лебедиными крыльями, скачущего выше гор, и нет на свете ничего, что бы победило мой меч, устрашающий зло и добывающий добро! И я поставлен царем стеречь ворота Персиды, чтобы добрый человек не претерпел обиды, а злой не прошел безнаказанно; чтобы царскому посланцу не было препон и чтобы торговец не прошел беспошлинно. А вы кто такие?
Митрадат отвечал с поклоном:
- Мы торговцы и заплатим требуемое.
Люди Феридана подъехали ближе. Митрадат проверил их грамоту с царской печатью, отвесил пошлину и положил ее на жертвенный камень, а рядом, по принятому обычаю, положил отдельно от пошлин пять мин серебром и сверху поставил серебряную чашу.
Тут Феридан смягчился и стал шутить, его люди соскочили с коней, а торговцы слезли с мулов, зарезали барашка и сбегали за водой. Уже садились за трапезу, когда Клеарх увидел: Феридан смотрит на меч у него на боку и не в силах отвести глаз. Наконец перс сказал:
- Какой добрый клинок! Можно ли поглядеть на него?
Клеарх не посмел отказать и протянул ему меч рукоятью вперед. Перс полюбовался мечом и спросил:
- Как ты думаешь, может ли он разрубить этот священный камень?
- Думаю, что не может, - ответил Клеарх.
- А как ты думаешь, может ли он разрубить эти деньги на камне?
- Это зависит от силы удара, - отвечал Клеарх.
- А ну-ка, я попробую, - сказал Феридан и поднял меч.
Удар его был такой силы, что разрубил серебряную чашу и монеты под нею, кизикские статеры, афинские драхмы с изображением совы и персидских стрелков, а дальше клинок засел в камне, перс его дернул, и клинок сломался. И по этому знаку люди перса набросились на караван.
Но Клеарх уже давно был настороже. Он перекатился и выхватил из-под соседней повозки секиру; пущенный в него дротик свистнул мимо, пригвоздил полу кафтана и ушел в расселину в скале. Клеарх хватил секирой и отрубил кусок кафтана, а потом поднял ее обеими руками, обернулся и разрубил человека, который прыгнул на него.
А Митрадат видел, что противников много больше и устоять против них нельзя, и подумал: "Царь не простил мне, что я воспротивился казни отца! Однако ж и отцеубийцу б не помиловал! А может, это отец мой их нанял?" И, задумавшись, отполз в сторонку и притворился мертвым.
Клеарх отмахивался секирой, забираясь в горы все выше и выше, а разбойники наседали, так что только и видно было, как кружатся четырнадцать рук, шесть мечей и одна секира. Эту секиру в знак дружбы подарил Клеарху в Экбатанах один массагет, которого недруги обвиняли в смерти брата, поставленного предводителем над массагетами: Секира была медная, с золотыми бляхами, а на щеках ее скифский Арес сражался со свернувшимся вокруг солнца змеем. Надо сказать, что у массагетов очень мало железа и много медного оружия, и эта секира не очень годилась против персидских мечей.
Как-то Клеарх отбился и нырнул в кусты; видит - пещерка, он - туда. Трое разбойников остановились у пещеры. Один пнул кости у порога, вгляделся в тень.
- Он, наверное, трус, он не выйдет.
Клеарх не отозвался. Один из разбойников натянул лук и выстрелил в тень, стрела попала Клеарху в руку. Он смолчал.
- Нет, его здесь нет, - сказал разбойник, - а вишап, может, и есть.
Разбойники заспорили. Клеарх вытащил стрелу и потихоньку пополз в глубь пещеры. Вскоре приполз к другой расщелине, выглянул сквозь нее и увидел, что разбойники связали в цепочку людей и отогнали животных, а Митрадат и еще кто-то лежат в кучке, и радом с кучкой уже сидит стервятник.
Предводитель разбойников стоял совсем невдалеке, к нему подошел слуга и сказал:
- Нету его!
Предводитель долго глядел вокруг, а потом показал на скалу, почти прямо, на Клеарха, и сказал: