– Нет, не прав ты, старлей, – сказал капитан, провожая Игоря до места определенного ему для ночлега, – этим разведчикам потому так много и позволяется сверх устава воинского, потому что другие, кому устав писан, те того не могут сделать, что эти могут. Знаешь, что они вчера вдесятером батарею немецкую голыми руками, да одними гранатами уничтожили? Вдесятером против полу-сотни отборных немцев! Так разве можно к таким ребятам необыкновенным с обыкновенными мерками лезть? Не прав ты, старлей, но скоро либо поймешь, что неправ, либо не сможешь как следует воевать, попомни меня!
Спать его определили в сарае, где стоял штабной мотоцикл "цундап" и жевали сено четыре верховые лошади, принадлежавшие взводу разведки.
Игорь залез наверх на сеновал.
Отсюда было видно чистое-пречистое небо. Звездное-презвездное.
Он лежал, закинув руки за голову.
Лежал и думал о Рае.
Где она?
С кем она?
Война ведь штука такая – сегодня так, а завтра – этак! ….
На утро Игоря разбудил треск заводимого мотоцикла.
Мотор схватывал и сразу глох.
– Не идет он на нашем бензине, товарищ капитан, не жрет он нашего бензина, – оправдывался морпех, который то и дело всем весом своим вскакивал на педаль кик-стартера.
– Не бензина он нашего не жрет, а ты морда похмельная заводить не умеешь! – оттолкнул морпеха давешный капитан, – тоже мне, а еще старшина мотористов!
Капитан сам принялся колдовать с подсосом и с клапаном декомпрессора.
Игорь спустился по лестнице вниз, потрогал щетину на лице и осведомился где у морпехов туалет.
– Гальюн у нас за углом, – хмыкнул морпех, тот что не мог мотоцикла завести, и еще добавил все тем же так не нравившемся Игорю тоном всеобщего неуставного равенства, – сходи потом старлей на камбуз, там Клава наша сегодня за кока – яичню натуральную жарит, Жорка – одессит яиц надыбал в поселке целую корзину.
Есть Игорю не хотелось.
Отказавшись от яичницы, он ограничился чаем с сахаром и куском белого пшеничного хлеба.
Клава – грудастая баба-морячка лет сорока, ласково оглядела Игоря и с чисто южным говорком, с характерно-мягким "г", заботливо предложила, – скушали бы помидорчика, товарища лейтенант, голодными будете, как же голодным немца воевать!
Клава глядела на Игоря такими жадно-бабскими глазами, как будто ела его живьем без соли, прямо не раздевая!
– Что, понравился тебе Клавка старлей? – подмигнув, спросил один из разведчиков, видать тоже припозднившийся с завтраком после вчерашнего, – но не зарься, Клавка, не для тебя кавалер!
– Да уж больно сладкий мужчина! – сказала Клавка, приподняв руками свои пышные груди, и добавила со вздохом, – да видать красивая краля у лейтенанта в Москве имеется! …
Наутро наконец то принялись и за дело.
Старшина Лазаренко со своими хлопцами теперь как бы поступал в распоряжение Игоря.
– Вот тут немцы сделают выброску контейнеров со снаряжением, – Игорь ткнул пальцем в то место на карте, где большим белым пятном на густо-коричневом с зелеными прожилками поле был означен ледник Интернациональный или по старому – ледник Тау-Чах.
Коричневым на карте были отмечены высокогорные плато и складки горных гребней.
Узкие зеленые или желтые полоски между полосками разных оттенков коричневого цвета – были ущелья и долины.
– Дай позырить! – протянул к карте руку одессит Жора.
– Не лапай, – одернул корешка Лазаренко, – карта секретная, только для комсостава.
– Короче, – Игорь снова попытался перевести беседу в деловое русло, – короче нам надо оказаться там раньше немцев и занять выгодную позицию, чтобы без потерь захватить сброшенное с самолета снаряжение.
– Ну и будем, если начальство прикажет, – сказал Жора-одессит.
Игорь поморщился, ему все же не нравилось, что рядовые матросы, пусть хоть и трижды или четырежды геройские ребята, лезут во взрослый разговор.
Лазаренко заметив это, грозно зыркнул на корешка, – прикажут и тебя не спросят, – процедил он сквозь зубы. А когда немцы прилетят, это точно известно? – спросил он у Игоря.
– Если погода летная будет, то послезавтра между семью и восемью утра, – ответил Игорь.
– Послезавтра? – задумчиво протянул Лазаренко, – к послезавтра мы до этого ледника и не дочапаем.
– Ничего, саперы из двести двадцать седьмого отдельного нам две машины дадут, Леселидзе с их начальством договорился, – успокоил Лазаренко Тетов, – на машинах мы до Первомайской доедем, а оттуда уже, пардон, ребята, пешочком в гору.
– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – съязвил Лазаренко.
– Все верно, так что, давайте, ребята, собираемся! – подвел итог Игорь, – давайте как положено, одежду, обувь, ледорубы, кошки, страховку, все что надо.
– Оружие, продукты, – добавил Лазаренко.
– Где же мы все это возьмем? – не удержался Жора – одессит и подал голос, тем самым нарушив запрет старшего товарища.
– Кое что Леселидзе пришлет вместе с машинами, – сказал Тетов, – и на десять человек снаряжения хватит, а вот на всю разведроту как раз у немцев то и полезем снаряжение отбирать, затем и идем!
– Да, по всему видно, нужны начальству эти немцы! – покачал головою Лазаренко, – очень, видать они ему нужны. …
План выброски разрабатывали майор Крупински и капитан Вернер. Клаус при разработке имел только статус наблюдателя с совещательным голосом. Все-таки, Крупински уже дважды высаживался и в Норвегии – 30 го мая тридцать девятого года в Нарвике, и потом на Крите в сорок первом. Причем, и в Норвегии и в Греции высадка велась в горной местности, так что Клаусу бравировать своей горной альпинистской подготовкой не приходилось – десантники Крупински и Вернер были настоящими профессионалами.
– В первую группу из шести десантников-альпинистов включите самых лучших и самых самостоятельных в смысле инициативности, – посоветовал Крупински, – захват плацдарма, пусть даже и в совершенно пустынном и ненаселенном месте дело очень серьезное и ответственное, здесь нельзя ничего ни прозевать, ни упустить, поэтому пошлите в первую группу самых наблюдательных и самых ответственных парней.
– Старшим первой группы я предлагаю фельдфебеля Волленгута, – сказал Клаус.
– Тетушку Фрицци? – улыбнулся Вернер.
– Бабушку Фрицци, – поправил капитана Клаус.
– Да, уж этот ничего не пропустит, – согласился Крупински, – Волленгуту можно доверить даже собственную больную мамашу, все же ветеран с восемнадцатого года, это кое что да значит, господа!
– У русских есть такая поговорка, – вставил Клаус, – они говорят, что старый конь, когда пашет поле, он никогда не испортит этого поля…
– Вы были в России до войны? – поинтересовался Крупински.
– Был, в тридцать девятом году, – кивнул Клаус.
– А мы с Вернером в тридцать девятом прыгали на Нарвик, – с улыбкой явного превосходства сказал Крупински. …
На аэродроме Клаус лично проверил снаряжение всех шестерых из первой группы.
– Господин оберлейтенант, не беспокойтесь, мы в полном порядке, – отрапортовал Волленгут.
Они стояли на летном поле возле их "юнкерса" с бортовой, принятой в Люфтваффе буквенной идентификацией на фюзеляже – две латинских буквы слева от черного германского креста и две буквы справа. За тот месяц, что фон Линде провел на аэродроме в группе майора Крупински, Клаус научился по этим буквам определять и флот, и эскадру, и группу, к которой принадлежал самолет. Вот и их машина принадлежала первой группе четвертой транспортной эскадры. Все три мотора "юнкерса" уже были заведены и прогреты. И командир экипажа – гауптман Вендель уже выглядывал в форточку, терпеливо поджидая, когда шесть его пассажиров усядутся в машину, а борт-стрелок уберет за ними лесенку и закроет люк.
– Ну, Фрицци, удачи тебе и до скорой встречи там на леднике! – сказал Клаус.
– Не волнуйтесь, оберлейтенант, мы вас там встретим с горячим кофе и картофельными оладьями, – заверил своего командира Волленгут и повернувшись налево-кругом, направился к самолету.
Клаус глядел им вслед, покуда самолет совсем не превратился в точку и не растаял там – в белесой голубизне небес.
– А завтра вылетаем и мы, – сам себе сказал Клаус.
Сказал, и зашагал к своему бараку.
Надо было выспаться перед завтрашним днем. …
5.
– Вы встречались с немцами до войны? – спросил Игоря политрук Китаев.
– Да, в тридцать девятом году по направлению из комитета по спорту при ЦК Комсомола, я участвовал в совместном с немцами восхождении на гору Ушба, – ответил Тетов, – об этом в моем личном деле есть, – добавил он.
– Я знаю, – ответил Китаев, – мы не имеем права посылать на ответственное задание людей, которым мы не доверяем.
Но и сам Китаев очень многого не знал. Впрочем, – много будешь знать – плохо будешь спать. Батальонный комиссар Китаев не придерживался того принципа, что если ты информирован, то значит, ты вооружен. Он предпочитал знать поменьше – исходя из принципа, что когда случись чего станут выяснять – а кто об этом или о том знал – то уцелеют те, кто не знал.
Так что, когда полковник Леселидзе попросил Китаева "пощупать" Тетова на вшивость, не знал и не мог знать батальонный комиссар Китаев того, что это вообще была идея самого Абакумова – перестраховаться на всякий случай. Мол, если у Судоплатова сорвется задуманная им операция, то у Абакумова как раз к моменту "разбора полетов" тут кстати, вроде рояля в кустах и папочка с компроматом на главных исполнителей найдется.
А туда в папочку эту – всякое лыко, как говорится – в строку!
И даже донос шофера Бычкова, который на Первомайском спортивном параде явственно слышал, как Игорь Тетов сказал своей любовнице Рите Васильковой, что "вожди на мавзолее скоро красиво висеть будут"…
И еще доклад майора Бекетова, который писал, что старший лейтенант Тетов, имея задание командования доставить на Клухорский перевал группу альпинистов, в которой защитники перевала остро нуждались, вступил в сговор с шофером Борзыкиным и намеренно испортив автомобиль, сорвал своевременное прибытие группы.
А потом, заметая следы преступления, шофера Борзыкина Тетов убил во время вылазки в тыл к немцам.
К докладу Бекетова, кстати, прикладывалось и чистосердечное признание шофера Борзыкина, где тот писал, что в личном разговоре наедине, когда Тетов ехал в кабине с Борзыкиным, угрозами личной расправы, Тетов заставил Борзыкина сломать машину. Не дал вовремя долить воды в перегревшийся радиатор.
Разве этого было не достаточно?
Но Абакумов не велел арестовывать Тетова "до" операции.
Абакумов пока дал команду только собрать материалы.
6.
Вопрос Китаева о том, "был ли Игорь до войны знаком с немцами", вызвал наплыв воспоминаний.
Машины – старая полуторка "газ-АА" и трехтонка – почти новенький ЗиС- 3, везли их группу в сторону Первомайской, откуда на ледник они с Лазаренко уже должны были идти пешком.
Тетов дремал сидя в кабине полуторки.
Из кузова, заглушаемые завываниями мотора на бесконечных перегазовках, доносились отдельные обрывки и куплеты песен Жорки-одессита.
Бутылка водочки, селедочка, да карие глазеночки, Какое море – такие моряки…
Игорь в полудреме вспоминал, как полезли они с Клаусом на ту стенку…
Вобщем, получилось потом, что едва не погибли оба из-за глупости.
А впрочем, не бывает "умной" гибели. Все смерти в горах – они от глупого нарушения планов, правил и инструкций.
Зачем Клаус полез на тот карниз?
Ясное дело – выпендриться захотел.
Эдельвейсов, видите ли для своей Лизе-Лотты захотел нарвать!
Коробка передач дико завизжала и загремела-затарахтела.
Небритый, весь черный не то от загара, не то от жизни шоферской – водитель полуторки скорчил-сморщил и без того некрасивой свое лицо – пониженная вторая передача никак не врубалась, он делал перегазовки, тыкал ручкой, а коробка визжала, тарахтела и никак не хотела включать вторую скорость. Машина уже теряла накат…
– У, старая раздолбанная зараза! – выругался шофр.
Коробка толи усовестилась, толи испугалась, что ее еще сильнее ругать станут, но передача включилась, машина дернулась и веселее пошла в горку.
– У немцев, слыш, старлей, у немцев, – начал вдруг шофер, – у них, значит, на Опелях коробки с этими с синхронизатарами значит, так вот у них перегазовку при переключении делать не надо, и двойной выжим сцепления тоже не надо, и коробка так не гремит – цивилизованный народ!
Игорь не ответил.
Из кузова снова донеслось:
Гитара милая, игривая,
И тонкая и звонкая,
Сейчас для вас цыганочку я буду танцевать…
– Они там что, и правда в кузове теперь танцы устроят? – подумал Тетов, – с них станется! Не на войну, а на карнавал к девочкам едем, в самом деле!
– Эй, шофер! – крикнул вдруг Жорка-одессит, свесившись из кузова к боковому оконцу кабины, – слыш, шофер, сейчас для тебя шоферскую, одесскую споем!
И из кузова грянули:
Мама, я шОфера люблю.
Мама, я за шОфера пойду
Шофер ездит на машине
Вся рубашка в керосине
Мама, я за шОфера пойду!
Водитель усмехнулся.
– Во дураки, во дают, матросня! – хмыкнул шофер.
Но песня ему явно понравилась. Машина теперь бежала веселее, да и с переключением передач у развеселившегося водителя теперь как то лучше и ловчее получалось.
Вот что значит – моральный фактор поднятия боевого настроения в действии!
А из кузова все неслось и неслось:
Мама, я жулика люблю
Мама я за жулика пойду
Жулик будет воровать
А я стану продавать
Мама, я жулика люблю!
Пехота, что шла в пыли, по обочине, сторонясь от проезжавших машин, поглядывала на веселых моряков, улыбалась…
Пехота на фронт топает, а веселые моряки от фронта в тыл с песнями едут!
В баньку к девочкам?
Не знала пехота, что моряки с одного опасного фронта на другой – еще более опасный едут. Впрочем, у каждого свой фронт.
А Игорь снова задремал.
И снова вспомнил Клауса, как он держал его, не дав сорваться в пропасть.
Держал…
А если бы с ним, с Игорем тогда такое случилось?
Эх, удастся ли еще раз встретиться?
Тогда – сорвись Клаус со стены, что бы было с Игорем?
Выгнали бы из альпинизма, выгнали бы из комсомола?
Наверное выгнали бы…
Как он оправдался бы?
Никто ведь не знал, что через полтора года война.
А теперь этот Клаус – поди тоже в горных егерях?
Где он теперь?
Может рядом совсем, может, за тем перевалом?
А Жорка в кузове вошел в раж и все надрывался, поднимая боевой дух своим корешкам:
Мама, я конюха люблю,
Мама, я за конюха пойду
Конюх спит,
А зопа – гола
Хрен кривой, как у могола,
Мама, я за конюха пойду!
Но ведь все мы альпинисты – отчасти романтики, – подумал Игорь, совсем уже почти засыпая, – сам то тоже поди Ритке эдельвейсов притащил с горы! И как Ритка рада-радешенька была! Поцеловала его тогда. Нежно так поцеловала.
Мама, я доктора люблю
Мама, я за доктора пойду
Доктор делает аборты
Отправляет на курорты
Мама, я за доктора пойду – Во дают, матросня хренова! – ухмыльнулся шофер, – им бы с эстрады выступать, как Утёсову с Лидией Руслановой, цены бы им не было.
Игорь уже совсем почти кемарил. Разморило его от жары.
И только тряска в раздолбанной кабине полуторки не давала слабости окончательно укачать героя.
– Полез бы на стенку не с Клаусом, а с кем-нибудь из наших, ну хоть с Зурабом Кулумбегашвили, или с Жоркой Амбарцумяном, так и сам бы по своей инициативе за эдельвейсами бы полез, – размышлял Игорь, плавая на границе полу-бодрствования и сна, – а тут с этим Клаусом инструкция была от ЦК Комсомола, чтобы ничего не случилось с немцами, чтобы без травм и без инцидентов. А им- видать, ихний гитлерюгенд никаких таких инструкций не давал!
Мама я повара люблю
Мама я за повара пойду
Повар делает котлеты
Хреном режет винегреты
Мама я за повара пойду А ведь мы оба с ним с немцем с тем романтики, получается что так, – думал Игорь, – только у меня романтический порыв был подавлен комсомольской дисциплиной, а у Клауса нет.
А Жорка в кузове не унимался и пошел на пятый круг:
Мама, я летчика люблю
Мамам я за летчика пойду
Летчик делает посадки
Жмет меня без пересадки
Мама я летчика люблю Нет, не подавлен у меня был романтический порыв, поправился Игорь, просто я более дисциплинирован. Просто мы – советские, мы лучше организованы. И мы вообще лучше. Потому что они – фашисты, а мы – советские.
Но внутри, но внутри Игорь все же оставил лазейку.
Одинаковые мы…
И он и я – оба мы романтики.
И оба полезли за теми самыми эдельвейсами.
Он для Лизе-Лотты своей.
А я для Раечки.
С тем Игорь и заснул, наконец. ….
– Вы верите в снежных призраков, Ганс? – адмирал изобразил на лице некое подобие картинно-деланного изумления, как если бы играл роль в студенческом скетче на каникулах под Рождество, когда от актера не требуется достоверность в передаче чувств.
Оберст-лейтенант* Ганс Фишер был уязвлен этой репликой, но субординация не позволяла ему адекватно ответить на иронию адмирала.
– Я не верю в снежных призраков, экселенс, – с подчеркнутой официальной вежливостью сухо ответил Ганс Фишер, – но доклады командиров боевых групп и подразделений свидетельствуют. (Сноска)*Оберст-лейтенант – звание, соответствующее подполковник германской армии.
– Свидетельствуют о тотальном ротозействе на всех участках, где работают ваши люди, – Канарис нервно прервал своего подчиненного, – эти идиотские формулировки, их иначе не назовешь, они годятся только для дешевых газетных репортажей в ведомстве господина Геббельса, но никак не годятся для настоящих докладов принятых в разведке, вы почитайте!
Канарис взял со стола сводку последних донесений, и надев очки, принялся цитировать с показной деланной монотонностью, подчеркивающей неприязненное отношение шефа разведки к зачитываемому им материалу.
– Вот послушайте: "внезапное появление не ожидавшихся нами сил противника объясняется плохими погодными условиями, так как непрерывно шел снег и дул сильный ветер, поднимавший с ледника большую массу снежной пыли, затруднявшей видимость" – тут Канарис прервал чтение и не удержался от комментариев – можно подумать что у русских в этих же условиях снегопада зрение устроено иначе и они могли видеть лучше чем наши ротозеи, – Канарис снова принялся за чтение, – "они появились словно снежные призраки в маскировочных белых халатах вынырнув из снежной мглы" – нет, вы только подумайте, Ганс, каково написано! "словно снежные призраки", этот ваш начальник разведки южной группы, его фамилия случайно не Бальзак? Или его зовут Густав Флобер?
Ганс Фишер предпочитал не отвечать.
Как говорится, – крыть было нечем. Разведка прозевала. Разведка плохо сработала.
Разведка села в лужу.
И что самое обидное – саму эту операцию от ее начала и до конца придумало ведомство адмирала Канариса. Значит, и сваливать вину не на кого. На тупость армейского начальства здесь не пожалуешься и апеллировать к чьей либо неисполнительности и нерадивости уже не получится. Сами напортачили, сами прозевали, сами не до конца учли все возможные нюансы.
– Как же так! – продолжал возмущаться Канарис, – на первой же стадии операции сразу же провал! Выбросили первую группу со снаряжением и какие-то снежные призраки это снаряжение увели у нас из-под носа. И что прикажете делать?
Остановить дальнейшее проведение операции? Но ведь о ней я уже доложил Фюреру!
Здесь на карте моя репутация!
– Господин адмирал, – нарушил молчание Ганс Фишер, – я думаю, что это случайность. Наш передовой отряд совершенно случайно напоролся на боевой дозор русских, это вполне возможно. И ни о какой бы то ни было специальной засаде русских, ожидавших нашей высадки, речи пока идти не может. А значит операцию можно и нужно продолжать.
– Хорошо, Ганс, я готов принять эту вашу версию, но как объяснить, что русских совершенно не интересовали наши десантники, а русские, поспешив собрать контейнеры, сразу скрылись с ними, уклоняясь от боя с нашими десантниками? – спросил Канарис.
– Это легко объясняется голодом русских, экселенс, – ответил Фишер, – русские очень плохо снабжаются и поэтому, их дозор, заметив контейнеры сброшенные на парашютах, поспешили захватить их, так как элементарно испытывали голод и нехватку необходимого.
– По шустрости с какой они действовали, не скажешь, что эти люди падают с ног от голода и холода, – снова съязвил Канарис, – но я принимаю эту версию как единственно приемлемую для нас.
Канарис отошел к окну и встав спиной к Фишеру продолжил, – мы перенесем высадку основной группы в запасной район. Распорядитесь об этом, группа фон Линде не может долго находиться в стрессовом состоянии ожидания вылета, вы должны это знать, как профессионал. И далее, что тоже весьма важно, нам необходимо срочно позаботиться о том, чтобы ликвидировать все следы первоначальной высадки.
– Что вы имеете ввиду? – поинтересовался Фишер.
– Я хочу, чтобы вы лично связались со штабом командующего 6-ым воздушным флотом генералом авиации Келлером и просили бы у него обеспечить бомбардировку отходящей группы русских альпинистов, этих снежных призраков, как изволили фигурально выразиться ваши мастера художественного слова, их необходимо разбомбить, чтобы содержимое контейнеров не попало в руки понимающих в толк в разведке, потому как те, в отличие от ваших мудрецов, по содержимому контейнеров могут понять очень и очень многое.
Аудиенция была окончена.
Через пол-часа на столе у начальника разведки 6-го люфтфлотте уже лежала расшифрованная телеграмма, подписанная адмиралом Канарисом, где указывался район отхода группы русских разведчиков. …
На летном поле аэродрома в Минводах, капитан Ланг вместе с майором Голлобом разглядывали севший на брюхо Ме-109 унтерофицера Петермана.
– Представляете, Ланг, беднягу Петермана таранил русский самоубийца. Представьте, на допотопном И-153!
Ланг не без зависти поглядывал на большой Рыцарский крест с дубовыми листьями, так эффектно смотревшийся на шее командира 52-ого гешвадера майора Голлоба.
– Да, в разведывательной эскадре на тихоходных Фоке-вульвах 189 на этих летающих остекленных верандах, не заработаешь большого рыцарского креста – тихоходная разведывательная рама это не стремительный мессершмитт серии "Густав" и на ней не собьешь полтораста русских, как это сделал майор Голлоб! – вздыхая, думал про себя капитан Ланг.
А крест так превосходно смотрелся на летней форме одежды, не в вырезе мундира, а поверх летней рубашки, рассчитанной на кавказскую жару аэродромов южной группировки.
– Да, Голлоб, нам сложно закрыть все небо над Кавказскими горами имея одну эскадру истребителей и эскадрилью разведчиков, – заметил Ланг, – а русские тем временем кидают в бой все имеющиеся у них самолеты.
– Вы же знаете, Ланг, вся авиация сейчас преимущественно на главном направлении на Сталинградском, – сказал Голлоб, носком сапога трогая рваный алюминий плоскостей лежащего на брюхе мессершмитта.
– Да, но ведь и Кавказ это не самый второстепенный фронт! – возразил Ланг.
– Ресурсов Германии не хватает на то, чтобы сконцентрировать большие силы на всех фронтах, поэтому командование ОКВ выбирает приоритеты, а мы в этот приоритет не попадаем, Сталинград важнее, – сказал Голлоб раскачивая ногой пробитое и все в рваных дырках крыло несчастного самолета.
Разговор двух летчиков был внезапно прерван подъехавшим на мотоцикле дежурным унтерофицером связи.
– Господ майора Голлоба и капитана Ланга срочно в штаб флота, – козырнув, отрапортовал унтерофицер.
– Что там стряслось? – ворчал Голлоб, садясь в коляску мотоцикла.
– Сейчас узнаем, – ответил Ланг, примащивая свой зад на резиновое сиденье позади унтерофицера связи.
А случилось так, что надо было срочно вылетать.
И это не смотря на неважную погоду над главным хребтом – районом предполагаемой разведки и следующей за разведкой бомбежки.
Ланг и Голлоб склонились над картой.
Начальник оперативного отдела разведки Райхель ознакомил офицеров с задачей.
– Срочность господа состоит в том, что пока группа русских еще не успела далеко уйти с ледника, мы имеем шансы обнаружить их с воздуха поэтому счет идет буквально на часы и командование настаивает на том, чтобы мы не дожидались хорошей погоды, а вылетали на разведку, – сказал Райхель.
Ланг понимал, что первая часть поставленной задачи относится непосредственно к нему, как к командиру летающих стеклянных веранд…
– Это же на пределе дальности, – с сомнением заметил Ланг, нам придется лететь ломаным маршрутом, обходя главные вершины и обходя грозовые тучи.
– Вылет откладывать нельзя, – сказал Райхель, – вы должны назначить экипаж и отдать приказ, капитан.
Вот он – рыцарский крест где закопан, – усмехнулся своим невеселым мыслям Ланг.
Подвиг летчика-разведчика не так эффектно выглядит, как подвиг героя истребителя!
– Полетит экипаж фельдфебеля Баумана, – сказал Ланг, – приказ будет отдан через пятнадцать минут… …
Метель совсем застила все ориентиры. Идти приходилось по компасу, прощупывая ледорубом каждый свой шаг – не провалится ли нога в предательски занесенную снегом трещину!
Спать его определили в сарае, где стоял штабной мотоцикл "цундап" и жевали сено четыре верховые лошади, принадлежавшие взводу разведки.
Игорь залез наверх на сеновал.
Отсюда было видно чистое-пречистое небо. Звездное-презвездное.
Он лежал, закинув руки за голову.
Лежал и думал о Рае.
Где она?
С кем она?
Война ведь штука такая – сегодня так, а завтра – этак! ….
На утро Игоря разбудил треск заводимого мотоцикла.
Мотор схватывал и сразу глох.
– Не идет он на нашем бензине, товарищ капитан, не жрет он нашего бензина, – оправдывался морпех, который то и дело всем весом своим вскакивал на педаль кик-стартера.
– Не бензина он нашего не жрет, а ты морда похмельная заводить не умеешь! – оттолкнул морпеха давешный капитан, – тоже мне, а еще старшина мотористов!
Капитан сам принялся колдовать с подсосом и с клапаном декомпрессора.
Игорь спустился по лестнице вниз, потрогал щетину на лице и осведомился где у морпехов туалет.
– Гальюн у нас за углом, – хмыкнул морпех, тот что не мог мотоцикла завести, и еще добавил все тем же так не нравившемся Игорю тоном всеобщего неуставного равенства, – сходи потом старлей на камбуз, там Клава наша сегодня за кока – яичню натуральную жарит, Жорка – одессит яиц надыбал в поселке целую корзину.
Есть Игорю не хотелось.
Отказавшись от яичницы, он ограничился чаем с сахаром и куском белого пшеничного хлеба.
Клава – грудастая баба-морячка лет сорока, ласково оглядела Игоря и с чисто южным говорком, с характерно-мягким "г", заботливо предложила, – скушали бы помидорчика, товарища лейтенант, голодными будете, как же голодным немца воевать!
Клава глядела на Игоря такими жадно-бабскими глазами, как будто ела его живьем без соли, прямо не раздевая!
– Что, понравился тебе Клавка старлей? – подмигнув, спросил один из разведчиков, видать тоже припозднившийся с завтраком после вчерашнего, – но не зарься, Клавка, не для тебя кавалер!
– Да уж больно сладкий мужчина! – сказала Клавка, приподняв руками свои пышные груди, и добавила со вздохом, – да видать красивая краля у лейтенанта в Москве имеется! …
Наутро наконец то принялись и за дело.
Старшина Лазаренко со своими хлопцами теперь как бы поступал в распоряжение Игоря.
– Вот тут немцы сделают выброску контейнеров со снаряжением, – Игорь ткнул пальцем в то место на карте, где большим белым пятном на густо-коричневом с зелеными прожилками поле был означен ледник Интернациональный или по старому – ледник Тау-Чах.
Коричневым на карте были отмечены высокогорные плато и складки горных гребней.
Узкие зеленые или желтые полоски между полосками разных оттенков коричневого цвета – были ущелья и долины.
– Дай позырить! – протянул к карте руку одессит Жора.
– Не лапай, – одернул корешка Лазаренко, – карта секретная, только для комсостава.
– Короче, – Игорь снова попытался перевести беседу в деловое русло, – короче нам надо оказаться там раньше немцев и занять выгодную позицию, чтобы без потерь захватить сброшенное с самолета снаряжение.
– Ну и будем, если начальство прикажет, – сказал Жора-одессит.
Игорь поморщился, ему все же не нравилось, что рядовые матросы, пусть хоть и трижды или четырежды геройские ребята, лезут во взрослый разговор.
Лазаренко заметив это, грозно зыркнул на корешка, – прикажут и тебя не спросят, – процедил он сквозь зубы. А когда немцы прилетят, это точно известно? – спросил он у Игоря.
– Если погода летная будет, то послезавтра между семью и восемью утра, – ответил Игорь.
– Послезавтра? – задумчиво протянул Лазаренко, – к послезавтра мы до этого ледника и не дочапаем.
– Ничего, саперы из двести двадцать седьмого отдельного нам две машины дадут, Леселидзе с их начальством договорился, – успокоил Лазаренко Тетов, – на машинах мы до Первомайской доедем, а оттуда уже, пардон, ребята, пешочком в гору.
– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – съязвил Лазаренко.
– Все верно, так что, давайте, ребята, собираемся! – подвел итог Игорь, – давайте как положено, одежду, обувь, ледорубы, кошки, страховку, все что надо.
– Оружие, продукты, – добавил Лазаренко.
– Где же мы все это возьмем? – не удержался Жора – одессит и подал голос, тем самым нарушив запрет старшего товарища.
– Кое что Леселидзе пришлет вместе с машинами, – сказал Тетов, – и на десять человек снаряжения хватит, а вот на всю разведроту как раз у немцев то и полезем снаряжение отбирать, затем и идем!
– Да, по всему видно, нужны начальству эти немцы! – покачал головою Лазаренко, – очень, видать они ему нужны. …
План выброски разрабатывали майор Крупински и капитан Вернер. Клаус при разработке имел только статус наблюдателя с совещательным голосом. Все-таки, Крупински уже дважды высаживался и в Норвегии – 30 го мая тридцать девятого года в Нарвике, и потом на Крите в сорок первом. Причем, и в Норвегии и в Греции высадка велась в горной местности, так что Клаусу бравировать своей горной альпинистской подготовкой не приходилось – десантники Крупински и Вернер были настоящими профессионалами.
– В первую группу из шести десантников-альпинистов включите самых лучших и самых самостоятельных в смысле инициативности, – посоветовал Крупински, – захват плацдарма, пусть даже и в совершенно пустынном и ненаселенном месте дело очень серьезное и ответственное, здесь нельзя ничего ни прозевать, ни упустить, поэтому пошлите в первую группу самых наблюдательных и самых ответственных парней.
– Старшим первой группы я предлагаю фельдфебеля Волленгута, – сказал Клаус.
– Тетушку Фрицци? – улыбнулся Вернер.
– Бабушку Фрицци, – поправил капитана Клаус.
– Да, уж этот ничего не пропустит, – согласился Крупински, – Волленгуту можно доверить даже собственную больную мамашу, все же ветеран с восемнадцатого года, это кое что да значит, господа!
– У русских есть такая поговорка, – вставил Клаус, – они говорят, что старый конь, когда пашет поле, он никогда не испортит этого поля…
– Вы были в России до войны? – поинтересовался Крупински.
– Был, в тридцать девятом году, – кивнул Клаус.
– А мы с Вернером в тридцать девятом прыгали на Нарвик, – с улыбкой явного превосходства сказал Крупински. …
На аэродроме Клаус лично проверил снаряжение всех шестерых из первой группы.
– Господин оберлейтенант, не беспокойтесь, мы в полном порядке, – отрапортовал Волленгут.
Они стояли на летном поле возле их "юнкерса" с бортовой, принятой в Люфтваффе буквенной идентификацией на фюзеляже – две латинских буквы слева от черного германского креста и две буквы справа. За тот месяц, что фон Линде провел на аэродроме в группе майора Крупински, Клаус научился по этим буквам определять и флот, и эскадру, и группу, к которой принадлежал самолет. Вот и их машина принадлежала первой группе четвертой транспортной эскадры. Все три мотора "юнкерса" уже были заведены и прогреты. И командир экипажа – гауптман Вендель уже выглядывал в форточку, терпеливо поджидая, когда шесть его пассажиров усядутся в машину, а борт-стрелок уберет за ними лесенку и закроет люк.
– Ну, Фрицци, удачи тебе и до скорой встречи там на леднике! – сказал Клаус.
– Не волнуйтесь, оберлейтенант, мы вас там встретим с горячим кофе и картофельными оладьями, – заверил своего командира Волленгут и повернувшись налево-кругом, направился к самолету.
Клаус глядел им вслед, покуда самолет совсем не превратился в точку и не растаял там – в белесой голубизне небес.
– А завтра вылетаем и мы, – сам себе сказал Клаус.
Сказал, и зашагал к своему бараку.
Надо было выспаться перед завтрашним днем. …
5.
– Вы встречались с немцами до войны? – спросил Игоря политрук Китаев.
– Да, в тридцать девятом году по направлению из комитета по спорту при ЦК Комсомола, я участвовал в совместном с немцами восхождении на гору Ушба, – ответил Тетов, – об этом в моем личном деле есть, – добавил он.
– Я знаю, – ответил Китаев, – мы не имеем права посылать на ответственное задание людей, которым мы не доверяем.
Но и сам Китаев очень многого не знал. Впрочем, – много будешь знать – плохо будешь спать. Батальонный комиссар Китаев не придерживался того принципа, что если ты информирован, то значит, ты вооружен. Он предпочитал знать поменьше – исходя из принципа, что когда случись чего станут выяснять – а кто об этом или о том знал – то уцелеют те, кто не знал.
Так что, когда полковник Леселидзе попросил Китаева "пощупать" Тетова на вшивость, не знал и не мог знать батальонный комиссар Китаев того, что это вообще была идея самого Абакумова – перестраховаться на всякий случай. Мол, если у Судоплатова сорвется задуманная им операция, то у Абакумова как раз к моменту "разбора полетов" тут кстати, вроде рояля в кустах и папочка с компроматом на главных исполнителей найдется.
А туда в папочку эту – всякое лыко, как говорится – в строку!
И даже донос шофера Бычкова, который на Первомайском спортивном параде явственно слышал, как Игорь Тетов сказал своей любовнице Рите Васильковой, что "вожди на мавзолее скоро красиво висеть будут"…
И еще доклад майора Бекетова, который писал, что старший лейтенант Тетов, имея задание командования доставить на Клухорский перевал группу альпинистов, в которой защитники перевала остро нуждались, вступил в сговор с шофером Борзыкиным и намеренно испортив автомобиль, сорвал своевременное прибытие группы.
А потом, заметая следы преступления, шофера Борзыкина Тетов убил во время вылазки в тыл к немцам.
К докладу Бекетова, кстати, прикладывалось и чистосердечное признание шофера Борзыкина, где тот писал, что в личном разговоре наедине, когда Тетов ехал в кабине с Борзыкиным, угрозами личной расправы, Тетов заставил Борзыкина сломать машину. Не дал вовремя долить воды в перегревшийся радиатор.
Разве этого было не достаточно?
Но Абакумов не велел арестовывать Тетова "до" операции.
Абакумов пока дал команду только собрать материалы.
6.
Вопрос Китаева о том, "был ли Игорь до войны знаком с немцами", вызвал наплыв воспоминаний.
Машины – старая полуторка "газ-АА" и трехтонка – почти новенький ЗиС- 3, везли их группу в сторону Первомайской, откуда на ледник они с Лазаренко уже должны были идти пешком.
Тетов дремал сидя в кабине полуторки.
Из кузова, заглушаемые завываниями мотора на бесконечных перегазовках, доносились отдельные обрывки и куплеты песен Жорки-одессита.
Бутылка водочки, селедочка, да карие глазеночки, Какое море – такие моряки…
Игорь в полудреме вспоминал, как полезли они с Клаусом на ту стенку…
Вобщем, получилось потом, что едва не погибли оба из-за глупости.
А впрочем, не бывает "умной" гибели. Все смерти в горах – они от глупого нарушения планов, правил и инструкций.
Зачем Клаус полез на тот карниз?
Ясное дело – выпендриться захотел.
Эдельвейсов, видите ли для своей Лизе-Лотты захотел нарвать!
Коробка передач дико завизжала и загремела-затарахтела.
Небритый, весь черный не то от загара, не то от жизни шоферской – водитель полуторки скорчил-сморщил и без того некрасивой свое лицо – пониженная вторая передача никак не врубалась, он делал перегазовки, тыкал ручкой, а коробка визжала, тарахтела и никак не хотела включать вторую скорость. Машина уже теряла накат…
– У, старая раздолбанная зараза! – выругался шофр.
Коробка толи усовестилась, толи испугалась, что ее еще сильнее ругать станут, но передача включилась, машина дернулась и веселее пошла в горку.
– У немцев, слыш, старлей, у немцев, – начал вдруг шофер, – у них, значит, на Опелях коробки с этими с синхронизатарами значит, так вот у них перегазовку при переключении делать не надо, и двойной выжим сцепления тоже не надо, и коробка так не гремит – цивилизованный народ!
Игорь не ответил.
Из кузова снова донеслось:
Гитара милая, игривая,
И тонкая и звонкая,
Сейчас для вас цыганочку я буду танцевать…
– Они там что, и правда в кузове теперь танцы устроят? – подумал Тетов, – с них станется! Не на войну, а на карнавал к девочкам едем, в самом деле!
– Эй, шофер! – крикнул вдруг Жорка-одессит, свесившись из кузова к боковому оконцу кабины, – слыш, шофер, сейчас для тебя шоферскую, одесскую споем!
И из кузова грянули:
Мама, я шОфера люблю.
Мама, я за шОфера пойду
Шофер ездит на машине
Вся рубашка в керосине
Мама, я за шОфера пойду!
Водитель усмехнулся.
– Во дураки, во дают, матросня! – хмыкнул шофер.
Но песня ему явно понравилась. Машина теперь бежала веселее, да и с переключением передач у развеселившегося водителя теперь как то лучше и ловчее получалось.
Вот что значит – моральный фактор поднятия боевого настроения в действии!
А из кузова все неслось и неслось:
Мама, я жулика люблю
Мама я за жулика пойду
Жулик будет воровать
А я стану продавать
Мама, я жулика люблю!
Пехота, что шла в пыли, по обочине, сторонясь от проезжавших машин, поглядывала на веселых моряков, улыбалась…
Пехота на фронт топает, а веселые моряки от фронта в тыл с песнями едут!
В баньку к девочкам?
Не знала пехота, что моряки с одного опасного фронта на другой – еще более опасный едут. Впрочем, у каждого свой фронт.
А Игорь снова задремал.
И снова вспомнил Клауса, как он держал его, не дав сорваться в пропасть.
Держал…
А если бы с ним, с Игорем тогда такое случилось?
Эх, удастся ли еще раз встретиться?
Тогда – сорвись Клаус со стены, что бы было с Игорем?
Выгнали бы из альпинизма, выгнали бы из комсомола?
Наверное выгнали бы…
Как он оправдался бы?
Никто ведь не знал, что через полтора года война.
А теперь этот Клаус – поди тоже в горных егерях?
Где он теперь?
Может рядом совсем, может, за тем перевалом?
А Жорка в кузове вошел в раж и все надрывался, поднимая боевой дух своим корешкам:
Мама, я конюха люблю,
Мама, я за конюха пойду
Конюх спит,
А зопа – гола
Хрен кривой, как у могола,
Мама, я за конюха пойду!
Но ведь все мы альпинисты – отчасти романтики, – подумал Игорь, совсем уже почти засыпая, – сам то тоже поди Ритке эдельвейсов притащил с горы! И как Ритка рада-радешенька была! Поцеловала его тогда. Нежно так поцеловала.
Мама, я доктора люблю
Мама, я за доктора пойду
Доктор делает аборты
Отправляет на курорты
Мама, я за доктора пойду – Во дают, матросня хренова! – ухмыльнулся шофер, – им бы с эстрады выступать, как Утёсову с Лидией Руслановой, цены бы им не было.
Игорь уже совсем почти кемарил. Разморило его от жары.
И только тряска в раздолбанной кабине полуторки не давала слабости окончательно укачать героя.
– Полез бы на стенку не с Клаусом, а с кем-нибудь из наших, ну хоть с Зурабом Кулумбегашвили, или с Жоркой Амбарцумяном, так и сам бы по своей инициативе за эдельвейсами бы полез, – размышлял Игорь, плавая на границе полу-бодрствования и сна, – а тут с этим Клаусом инструкция была от ЦК Комсомола, чтобы ничего не случилось с немцами, чтобы без травм и без инцидентов. А им- видать, ихний гитлерюгенд никаких таких инструкций не давал!
Мама я повара люблю
Мама я за повара пойду
Повар делает котлеты
Хреном режет винегреты
Мама я за повара пойду А ведь мы оба с ним с немцем с тем романтики, получается что так, – думал Игорь, – только у меня романтический порыв был подавлен комсомольской дисциплиной, а у Клауса нет.
А Жорка в кузове не унимался и пошел на пятый круг:
Мама, я летчика люблю
Мамам я за летчика пойду
Летчик делает посадки
Жмет меня без пересадки
Мама я летчика люблю Нет, не подавлен у меня был романтический порыв, поправился Игорь, просто я более дисциплинирован. Просто мы – советские, мы лучше организованы. И мы вообще лучше. Потому что они – фашисты, а мы – советские.
Но внутри, но внутри Игорь все же оставил лазейку.
Одинаковые мы…
И он и я – оба мы романтики.
И оба полезли за теми самыми эдельвейсами.
Он для Лизе-Лотты своей.
А я для Раечки.
С тем Игорь и заснул, наконец. ….
– Вы верите в снежных призраков, Ганс? – адмирал изобразил на лице некое подобие картинно-деланного изумления, как если бы играл роль в студенческом скетче на каникулах под Рождество, когда от актера не требуется достоверность в передаче чувств.
Оберст-лейтенант* Ганс Фишер был уязвлен этой репликой, но субординация не позволяла ему адекватно ответить на иронию адмирала.
– Я не верю в снежных призраков, экселенс, – с подчеркнутой официальной вежливостью сухо ответил Ганс Фишер, – но доклады командиров боевых групп и подразделений свидетельствуют. (Сноска)*Оберст-лейтенант – звание, соответствующее подполковник германской армии.
– Свидетельствуют о тотальном ротозействе на всех участках, где работают ваши люди, – Канарис нервно прервал своего подчиненного, – эти идиотские формулировки, их иначе не назовешь, они годятся только для дешевых газетных репортажей в ведомстве господина Геббельса, но никак не годятся для настоящих докладов принятых в разведке, вы почитайте!
Канарис взял со стола сводку последних донесений, и надев очки, принялся цитировать с показной деланной монотонностью, подчеркивающей неприязненное отношение шефа разведки к зачитываемому им материалу.
– Вот послушайте: "внезапное появление не ожидавшихся нами сил противника объясняется плохими погодными условиями, так как непрерывно шел снег и дул сильный ветер, поднимавший с ледника большую массу снежной пыли, затруднявшей видимость" – тут Канарис прервал чтение и не удержался от комментариев – можно подумать что у русских в этих же условиях снегопада зрение устроено иначе и они могли видеть лучше чем наши ротозеи, – Канарис снова принялся за чтение, – "они появились словно снежные призраки в маскировочных белых халатах вынырнув из снежной мглы" – нет, вы только подумайте, Ганс, каково написано! "словно снежные призраки", этот ваш начальник разведки южной группы, его фамилия случайно не Бальзак? Или его зовут Густав Флобер?
Ганс Фишер предпочитал не отвечать.
Как говорится, – крыть было нечем. Разведка прозевала. Разведка плохо сработала.
Разведка села в лужу.
И что самое обидное – саму эту операцию от ее начала и до конца придумало ведомство адмирала Канариса. Значит, и сваливать вину не на кого. На тупость армейского начальства здесь не пожалуешься и апеллировать к чьей либо неисполнительности и нерадивости уже не получится. Сами напортачили, сами прозевали, сами не до конца учли все возможные нюансы.
– Как же так! – продолжал возмущаться Канарис, – на первой же стадии операции сразу же провал! Выбросили первую группу со снаряжением и какие-то снежные призраки это снаряжение увели у нас из-под носа. И что прикажете делать?
Остановить дальнейшее проведение операции? Но ведь о ней я уже доложил Фюреру!
Здесь на карте моя репутация!
– Господин адмирал, – нарушил молчание Ганс Фишер, – я думаю, что это случайность. Наш передовой отряд совершенно случайно напоролся на боевой дозор русских, это вполне возможно. И ни о какой бы то ни было специальной засаде русских, ожидавших нашей высадки, речи пока идти не может. А значит операцию можно и нужно продолжать.
– Хорошо, Ганс, я готов принять эту вашу версию, но как объяснить, что русских совершенно не интересовали наши десантники, а русские, поспешив собрать контейнеры, сразу скрылись с ними, уклоняясь от боя с нашими десантниками? – спросил Канарис.
– Это легко объясняется голодом русских, экселенс, – ответил Фишер, – русские очень плохо снабжаются и поэтому, их дозор, заметив контейнеры сброшенные на парашютах, поспешили захватить их, так как элементарно испытывали голод и нехватку необходимого.
– По шустрости с какой они действовали, не скажешь, что эти люди падают с ног от голода и холода, – снова съязвил Канарис, – но я принимаю эту версию как единственно приемлемую для нас.
Канарис отошел к окну и встав спиной к Фишеру продолжил, – мы перенесем высадку основной группы в запасной район. Распорядитесь об этом, группа фон Линде не может долго находиться в стрессовом состоянии ожидания вылета, вы должны это знать, как профессионал. И далее, что тоже весьма важно, нам необходимо срочно позаботиться о том, чтобы ликвидировать все следы первоначальной высадки.
– Что вы имеете ввиду? – поинтересовался Фишер.
– Я хочу, чтобы вы лично связались со штабом командующего 6-ым воздушным флотом генералом авиации Келлером и просили бы у него обеспечить бомбардировку отходящей группы русских альпинистов, этих снежных призраков, как изволили фигурально выразиться ваши мастера художественного слова, их необходимо разбомбить, чтобы содержимое контейнеров не попало в руки понимающих в толк в разведке, потому как те, в отличие от ваших мудрецов, по содержимому контейнеров могут понять очень и очень многое.
Аудиенция была окончена.
Через пол-часа на столе у начальника разведки 6-го люфтфлотте уже лежала расшифрованная телеграмма, подписанная адмиралом Канарисом, где указывался район отхода группы русских разведчиков. …
На летном поле аэродрома в Минводах, капитан Ланг вместе с майором Голлобом разглядывали севший на брюхо Ме-109 унтерофицера Петермана.
– Представляете, Ланг, беднягу Петермана таранил русский самоубийца. Представьте, на допотопном И-153!
Ланг не без зависти поглядывал на большой Рыцарский крест с дубовыми листьями, так эффектно смотревшийся на шее командира 52-ого гешвадера майора Голлоба.
– Да, в разведывательной эскадре на тихоходных Фоке-вульвах 189 на этих летающих остекленных верандах, не заработаешь большого рыцарского креста – тихоходная разведывательная рама это не стремительный мессершмитт серии "Густав" и на ней не собьешь полтораста русских, как это сделал майор Голлоб! – вздыхая, думал про себя капитан Ланг.
А крест так превосходно смотрелся на летней форме одежды, не в вырезе мундира, а поверх летней рубашки, рассчитанной на кавказскую жару аэродромов южной группировки.
– Да, Голлоб, нам сложно закрыть все небо над Кавказскими горами имея одну эскадру истребителей и эскадрилью разведчиков, – заметил Ланг, – а русские тем временем кидают в бой все имеющиеся у них самолеты.
– Вы же знаете, Ланг, вся авиация сейчас преимущественно на главном направлении на Сталинградском, – сказал Голлоб, носком сапога трогая рваный алюминий плоскостей лежащего на брюхе мессершмитта.
– Да, но ведь и Кавказ это не самый второстепенный фронт! – возразил Ланг.
– Ресурсов Германии не хватает на то, чтобы сконцентрировать большие силы на всех фронтах, поэтому командование ОКВ выбирает приоритеты, а мы в этот приоритет не попадаем, Сталинград важнее, – сказал Голлоб раскачивая ногой пробитое и все в рваных дырках крыло несчастного самолета.
Разговор двух летчиков был внезапно прерван подъехавшим на мотоцикле дежурным унтерофицером связи.
– Господ майора Голлоба и капитана Ланга срочно в штаб флота, – козырнув, отрапортовал унтерофицер.
– Что там стряслось? – ворчал Голлоб, садясь в коляску мотоцикла.
– Сейчас узнаем, – ответил Ланг, примащивая свой зад на резиновое сиденье позади унтерофицера связи.
А случилось так, что надо было срочно вылетать.
И это не смотря на неважную погоду над главным хребтом – районом предполагаемой разведки и следующей за разведкой бомбежки.
Ланг и Голлоб склонились над картой.
Начальник оперативного отдела разведки Райхель ознакомил офицеров с задачей.
– Срочность господа состоит в том, что пока группа русских еще не успела далеко уйти с ледника, мы имеем шансы обнаружить их с воздуха поэтому счет идет буквально на часы и командование настаивает на том, чтобы мы не дожидались хорошей погоды, а вылетали на разведку, – сказал Райхель.
Ланг понимал, что первая часть поставленной задачи относится непосредственно к нему, как к командиру летающих стеклянных веранд…
– Это же на пределе дальности, – с сомнением заметил Ланг, нам придется лететь ломаным маршрутом, обходя главные вершины и обходя грозовые тучи.
– Вылет откладывать нельзя, – сказал Райхель, – вы должны назначить экипаж и отдать приказ, капитан.
Вот он – рыцарский крест где закопан, – усмехнулся своим невеселым мыслям Ланг.
Подвиг летчика-разведчика не так эффектно выглядит, как подвиг героя истребителя!
– Полетит экипаж фельдфебеля Баумана, – сказал Ланг, – приказ будет отдан через пятнадцать минут… …
Метель совсем застила все ориентиры. Идти приходилось по компасу, прощупывая ледорубом каждый свой шаг – не провалится ли нога в предательски занесенную снегом трещину!