Страница:
В пространном манифесте II конгресса Коммунистического Интернационала, написанном Троцким по поручению Ленина и одобренном им, прямо говорилось: «Гражданская война во всем мире поставлена в порядок дня. Знаменем ее является советская власть»{299}.
Ленин, вдохновленный совершенно фантастическим результатом октября 1917 года, верил, что с такой же легкостью большевики и их союзники захватят власть в ряде стран Европы, а затем и на всей планете. В какой-то момент, в 1919-м – первой половине 1920 года, большевиков охватила эйфория от предвкушения близкой, «обеспеченной победы». Зиновьев называл сроки победы мировой революции, исчисляемые несколькими месяцами. Утопия действительно обретала вроде бы реальные черты… Революционные выступления в Китае, Индии, Персии, Венгрии, Италии, Германии создавали мираж возникновения в ближайшем будущем мирового пожара.
Ленин, прочтя вечером 23 июня 1920 года очередную сводку об успешном наступлении Красной Армии на Варшаву, шлет Сталину в Харьков шифровку: «Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может, также Чехию и Румынию… Сообщите ваше подробное заключение»{300}.
Именно по энергичному настоянию Ленина решили «советизировать Польшу», чтобы дать революционный импульс Германии.
Попутно замечу: вождь с легкостью распоряжается российскими землями. В 1918 году без особых колебаний отдал Германии 1 млн квадратных километров по преступному Брестскому миру; в письме эмиру Афганистана Аманулле-хану 27 ноября 1919 года выражает готовность к практическим действиям «для исправления русско-афганской границы, в смысле расширения афганской территории»{301}, уступил туркам «кусок» армянской территории, теперь вот готов отдать земли полякам «восточнее линии Керзона…»{302}.
Пришлось не только уступить российские территории, но и выплатить огромную контрибуцию. Однако Ленин умел любой большевистский позор превращать в триумф… Диалектика… Ленин фактически ничего не сделал для возвращения из польского плена более тридцати тысяч красноармейцев, судьба которых печальна: большинство сгинули, не оставив следов. Это давняя история, но она и сегодня требует честного ответа и разбирательства.
Ленин совершенно не испытал нравственного дискомфорта от поражения под Варшавой, наступление на которую он так торопил…
Десятки тысяч жертв принесла польская авантюра, тридцать миллионов рублей золотом контрибуции{303}, исчезнувшие бесследно тридцать тысяч плененных красноармейцев, моральное осуждение всей Европы никак не повлияли на Ленина, считавшего все это «в порядке вещей».
Выступая на IX конференции РКП(б), Ленин в заключительном слове по своему докладу, касаясь «неудачи» в Польше, обронит: «Мы на этом будем учиться наступательной войне. Будем помогать Венгрии, Италии и при этом рискнем таким образом, что с каждым удвоенным шагом будем помнить, где остановиться»{304}.
Впрочем, остановились в Польше недостойно; когда соединения и части Первой конной армии покатились назад, то метили свой путь на российской земле многочисленными еврейскими погромами. Ленину докладывали специальной шифровкой: «1-я и 6-я дивизии Первой конной армии на своем пути уничтожали еврейское население, грабя и убивая на своем пути…»{305}. Ленин отреагировал лаконично: «в архив».
Утопия рождает авантюризм. Поражения, неудачи – большевистский «реализм». Суть его – поиск новых решений, которые оставляют как бы за «скобками» огромные издержки, жертвы, лишения. Утопия в союзе с большевистским «реализмом» есть преклонение перед целью, достичь которую нужно любой ценой.
Но «фонарь ленинизма», о котором писал Троцкий, всегда высвечивал не столько реалии, сколько миражи грядущего.
Таков ленинизм. Такова его судьба. На протяжении десятилетий он опирался прежде всего на военную мощь советской империи. Вместе с тем нельзя отрицать, что ленинизм нес и несет огромную способность убеждать людей благодаря изощренной школе демагогии, постоянному перенесению ожидаемых благ в неопределенное, туманное будущее. Людям всегда свойственно верить. Особенно если мышление одномерное, догматическое, привыкшее пропагандистские мифы принимать за реалии.
Ленинизм агонизирует, но далеко не умер. И, видимо, не скоро умрет. Люмпенизированная, «пролетарская» часть населения России по-прежнему видит выход из тотального кризиса, в котором находится страна в посткоммунистическую эпоху, в новых экспроприациях, переделах, возвращении вульгарного равенства. После завышенных ожиданий, связанных с приходом к власти неопытной, незрелой, неумелой демократии, у многих возникло устойчивое разочарование в рынке, свободах, отсутствии удобных бюрократических опор в жизни. Этим пользуются опытные аппаратчики бывшей КПСС, стремясь на волне отрицания, сенсационных разоблачений и щедрых посулов вновь завладеть общественным сознанием. Опасность реставрации (хоть на какое-то время) реальна.
У России – великой, самобытной, духовно необъятной – трудно отнять ее приоритеты на страдания, нелепости, смуты.
В программе Коммунистической партии Российской Федерации, принятой 22 января 1995 года, лишь трижды стыдливо упоминается Ленин. При всей отчаянной защите человека и его учения, принесших России самые страшные беды в XX веке, звать «назад, к Ленину» сегодня уже не с руки. Всем видна полная несостоятельность этого учения, основанного на антиреформизме, антилиберализме, антидемократизме, антигуманизме, антиисторизме, антипарламентаризме. Новым лидерам коммунистов сегодня выгоднее утверждать просто бредовые вещи, вроде той, что «русская идея» есть идея глубоко социалистическая!
В программе КПРФ оправдывается ускоренная коллективизация, создавшая новое сословие крепостных XX века, не осуждаются страшные многомиллионные репрессии коммунистического режима; оказывается, к «мировой революции» призывал совсем не Ленин, а «лжекоммунисты», а среди союзников компартии ныне провозглашаются «религиозные объединения всех традиционных конфессий»! Словно и не было чудовищного погрома тысяч храмов большевистской инквизицией и призыва Ленина: «дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий…»{306}.
Каждый пункт этой программы ленинский, хотя, повторюсь, на него уже стыдятся прямо ссылаться; слишком черна его роль в истории России.
Правда, один раз в программе следовало бы сослаться на И.В. Сталина, «славного» продолжателя Ленина, когда в ней утверждается: «…в значительной мере оправдалось предвидение о том, что по мере созидания социализма сопротивление враждебных ему сил не только не затухает, но приобретает нередко самые ожесточенные и уродливые формы»{307}.
Сталин, как известно, эту реакционнейшую идею выразил на печально знаменитом февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года другими словами: «…чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последнее средство обреченных»{308}.
Коммунистам, в основном ветеранам войны и труда, нынешние руководители компартии, ленинские наследники, вновь предложили ленинско-сталинские догмы, реакционность которых подтверждена всей семидесятилетней историей СССР и КПСС, принесшей неисчислимые беды великому народу.
Ренессанса ленинизма не будет ни сейчас, ни в будущем. Даже укрепление политических позиций ленинцев, что не исключено, может быть только временным.
История имеет одну коренную особенность: в прошлое вернуться не дано никому. Можно попасть туда только мысленно. Но этот возврат, если взор направлять на конкретные деяния РКП – ВКП(б) – КПСС и ее лидеров, не может быть радостным. Террор, лишения, кризисы, голод, вечные нехватки, одномыслие, отсутствие прав и свобод не дают шансов нынешним реставраторам. Им нечего предложить народу, кроме очередей, карточек, нового передела, прежнего одномыслия и какого-то варианта ГУЛАГа.
Ленинизм и партии, которые его исповедуют, – призраки прошлого. Хотя те из бывших коммунистов, кто наберется мужества пойти по тропе либеральной, социальной демократии, имеют исторические шансы. Я в это верил раньше, верю и теперь.
Судьба ленинизма – грозное предупреждение грядущим поколениям. Тем более что на руинах коммунизма вновь появились всходы не просто красные, но и с коричневым оттенком. Беспощадный радикализм ленинцев прошлого и настоящего был и останется носителем Лжи и Насилия. А на этой основе нельзя построить храм Добра и Истины, что подтверждает судьба и второго большевистского вождя – И.В. Сталина, «самого верного ленинца» XX века.
Именно этот вождь, придавив Ленина мавзолеем и монополизировав его наследие, стал на долгие годы неуязвимым.
Вождь второй: Иосиф Сталин
Ленин, вдохновленный совершенно фантастическим результатом октября 1917 года, верил, что с такой же легкостью большевики и их союзники захватят власть в ряде стран Европы, а затем и на всей планете. В какой-то момент, в 1919-м – первой половине 1920 года, большевиков охватила эйфория от предвкушения близкой, «обеспеченной победы». Зиновьев называл сроки победы мировой революции, исчисляемые несколькими месяцами. Утопия действительно обретала вроде бы реальные черты… Революционные выступления в Китае, Индии, Персии, Венгрии, Италии, Германии создавали мираж возникновения в ближайшем будущем мирового пожара.
Ленин, прочтя вечером 23 июня 1920 года очередную сводку об успешном наступлении Красной Армии на Варшаву, шлет Сталину в Харьков шифровку: «Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может, также Чехию и Румынию… Сообщите ваше подробное заключение»{300}.
Именно по энергичному настоянию Ленина решили «советизировать Польшу», чтобы дать революционный импульс Германии.
Попутно замечу: вождь с легкостью распоряжается российскими землями. В 1918 году без особых колебаний отдал Германии 1 млн квадратных километров по преступному Брестскому миру; в письме эмиру Афганистана Аманулле-хану 27 ноября 1919 года выражает готовность к практическим действиям «для исправления русско-афганской границы, в смысле расширения афганской территории»{301}, уступил туркам «кусок» армянской территории, теперь вот готов отдать земли полякам «восточнее линии Керзона…»{302}.
Пришлось не только уступить российские территории, но и выплатить огромную контрибуцию. Однако Ленин умел любой большевистский позор превращать в триумф… Диалектика… Ленин фактически ничего не сделал для возвращения из польского плена более тридцати тысяч красноармейцев, судьба которых печальна: большинство сгинули, не оставив следов. Это давняя история, но она и сегодня требует честного ответа и разбирательства.
Ленин совершенно не испытал нравственного дискомфорта от поражения под Варшавой, наступление на которую он так торопил…
Десятки тысяч жертв принесла польская авантюра, тридцать миллионов рублей золотом контрибуции{303}, исчезнувшие бесследно тридцать тысяч плененных красноармейцев, моральное осуждение всей Европы никак не повлияли на Ленина, считавшего все это «в порядке вещей».
Выступая на IX конференции РКП(б), Ленин в заключительном слове по своему докладу, касаясь «неудачи» в Польше, обронит: «Мы на этом будем учиться наступательной войне. Будем помогать Венгрии, Италии и при этом рискнем таким образом, что с каждым удвоенным шагом будем помнить, где остановиться»{304}.
Впрочем, остановились в Польше недостойно; когда соединения и части Первой конной армии покатились назад, то метили свой путь на российской земле многочисленными еврейскими погромами. Ленину докладывали специальной шифровкой: «1-я и 6-я дивизии Первой конной армии на своем пути уничтожали еврейское население, грабя и убивая на своем пути…»{305}. Ленин отреагировал лаконично: «в архив».
Утопия рождает авантюризм. Поражения, неудачи – большевистский «реализм». Суть его – поиск новых решений, которые оставляют как бы за «скобками» огромные издержки, жертвы, лишения. Утопия в союзе с большевистским «реализмом» есть преклонение перед целью, достичь которую нужно любой ценой.
Но «фонарь ленинизма», о котором писал Троцкий, всегда высвечивал не столько реалии, сколько миражи грядущего.
Таков ленинизм. Такова его судьба. На протяжении десятилетий он опирался прежде всего на военную мощь советской империи. Вместе с тем нельзя отрицать, что ленинизм нес и несет огромную способность убеждать людей благодаря изощренной школе демагогии, постоянному перенесению ожидаемых благ в неопределенное, туманное будущее. Людям всегда свойственно верить. Особенно если мышление одномерное, догматическое, привыкшее пропагандистские мифы принимать за реалии.
Ленинизм агонизирует, но далеко не умер. И, видимо, не скоро умрет. Люмпенизированная, «пролетарская» часть населения России по-прежнему видит выход из тотального кризиса, в котором находится страна в посткоммунистическую эпоху, в новых экспроприациях, переделах, возвращении вульгарного равенства. После завышенных ожиданий, связанных с приходом к власти неопытной, незрелой, неумелой демократии, у многих возникло устойчивое разочарование в рынке, свободах, отсутствии удобных бюрократических опор в жизни. Этим пользуются опытные аппаратчики бывшей КПСС, стремясь на волне отрицания, сенсационных разоблачений и щедрых посулов вновь завладеть общественным сознанием. Опасность реставрации (хоть на какое-то время) реальна.
У России – великой, самобытной, духовно необъятной – трудно отнять ее приоритеты на страдания, нелепости, смуты.
В программе Коммунистической партии Российской Федерации, принятой 22 января 1995 года, лишь трижды стыдливо упоминается Ленин. При всей отчаянной защите человека и его учения, принесших России самые страшные беды в XX веке, звать «назад, к Ленину» сегодня уже не с руки. Всем видна полная несостоятельность этого учения, основанного на антиреформизме, антилиберализме, антидемократизме, антигуманизме, антиисторизме, антипарламентаризме. Новым лидерам коммунистов сегодня выгоднее утверждать просто бредовые вещи, вроде той, что «русская идея» есть идея глубоко социалистическая!
В программе КПРФ оправдывается ускоренная коллективизация, создавшая новое сословие крепостных XX века, не осуждаются страшные многомиллионные репрессии коммунистического режима; оказывается, к «мировой революции» призывал совсем не Ленин, а «лжекоммунисты», а среди союзников компартии ныне провозглашаются «религиозные объединения всех традиционных конфессий»! Словно и не было чудовищного погрома тысяч храмов большевистской инквизицией и призыва Ленина: «дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий…»{306}.
Каждый пункт этой программы ленинский, хотя, повторюсь, на него уже стыдятся прямо ссылаться; слишком черна его роль в истории России.
Правда, один раз в программе следовало бы сослаться на И.В. Сталина, «славного» продолжателя Ленина, когда в ней утверждается: «…в значительной мере оправдалось предвидение о том, что по мере созидания социализма сопротивление враждебных ему сил не только не затухает, но приобретает нередко самые ожесточенные и уродливые формы»{307}.
Сталин, как известно, эту реакционнейшую идею выразил на печально знаменитом февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года другими словами: «…чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последнее средство обреченных»{308}.
Коммунистам, в основном ветеранам войны и труда, нынешние руководители компартии, ленинские наследники, вновь предложили ленинско-сталинские догмы, реакционность которых подтверждена всей семидесятилетней историей СССР и КПСС, принесшей неисчислимые беды великому народу.
Ренессанса ленинизма не будет ни сейчас, ни в будущем. Даже укрепление политических позиций ленинцев, что не исключено, может быть только временным.
История имеет одну коренную особенность: в прошлое вернуться не дано никому. Можно попасть туда только мысленно. Но этот возврат, если взор направлять на конкретные деяния РКП – ВКП(б) – КПСС и ее лидеров, не может быть радостным. Террор, лишения, кризисы, голод, вечные нехватки, одномыслие, отсутствие прав и свобод не дают шансов нынешним реставраторам. Им нечего предложить народу, кроме очередей, карточек, нового передела, прежнего одномыслия и какого-то варианта ГУЛАГа.
Ленинизм и партии, которые его исповедуют, – призраки прошлого. Хотя те из бывших коммунистов, кто наберется мужества пойти по тропе либеральной, социальной демократии, имеют исторические шансы. Я в это верил раньше, верю и теперь.
Судьба ленинизма – грозное предупреждение грядущим поколениям. Тем более что на руинах коммунизма вновь появились всходы не просто красные, но и с коричневым оттенком. Беспощадный радикализм ленинцев прошлого и настоящего был и останется носителем Лжи и Насилия. А на этой основе нельзя построить храм Добра и Истины, что подтверждает судьба и второго большевистского вождя – И.В. Сталина, «самого верного ленинца» XX века.
Именно этот вождь, придавив Ленина мавзолеем и монополизировав его наследие, стал на долгие годы неуязвимым.
Вождь второй: Иосиф Сталин
Сталин – государственник восточного, азиатского типа.
Н. Бердяев
Почти два десятилетия спустя после октябрьского переворота 1917 года безоговорочный лидер СССР Иосиф Виссарионович Сталин 25 ноября 1936 года выступал с докладом на чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов. Когда Сталину было предоставлено слово и он неторопливо прошел к трибуне, зал взорвался овацией. Вскочившие на ноги депутаты не жалели ладоней, и под сводами Кремля слышались надрывные крики: «Ура товарищу Сталину!», «Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует великий Сталин!», «Великому гению товарищу Сталину ура!», «Виват!», «Рот фронт!», «Товарищу Сталину слава!»{309}
Оглядев прямоугольник кричащих голов, Сталин посмотрел на президиум, выждал две-три минуты и наконец отработанным жестом вождя заставил замолчать зал. Как это уже сделал с великой страной.
Доклад, как и все сталинское, был разрезан на части с подзаголовками. В свою очередь разделы рассечены на неизменное: «первое», «второе», «третье»… Уже после развенчания Сталина на XX съезде в 1956 году его многочисленные поклонники в разговорах между собой по-прежнему негромко восторгались: как ясно писал! Как понятно говорил! Все разложено по полочкам!
А человек в партийном френче «раскладывал по полочкам» третий раздел доклада «Основные особенности проекта Конституции». Голос в зале звучал негромко, заставляя всех до боли в ушах вслушиваться в сталинские слова, бросаемые в звенящую тишину…
«…Пятую особенность проекта новой Конституции составляет его последовательный и до конца выдержанный демократизм…»
«…Особенность проекта новой Конституции состоит в том, что он не ограничивается фиксированием формальных прав граждан, а переносит центр тяжести на вопрос о гарантиях этих прав…»
Покончив с «особенностями» его, «сталинской», конституции, вождь так же педантично разбил буржуазных критиков советского основного закона на несколько групп. И так же негромко, но уничтожающе разделался со всеми разновидностями критиков.
«…Я должен признать, что проект новой Конституции действительно оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса, равно как сохраняет без изменения нынешнее руководящее положение Коммунистической партии СССР (бурные аплодисменты)… В СССР нет почвы для существования нескольких партий, а значит, и для свободы этих партий… В СССР может существовать лишь одна партия – партия коммунистов…»
«…Вот почему я думаю, что Конституция СССР является единственной в мире до конца демократической конституцией»{310}.
Сталин, рассуждая об «особом демократизме», который существует в СССР, конечно, не упоминал о том, что регулярно Ежов или Ягода докладывали ему о решениях Особого совещания при народном комиссаре внутренних дел. Сотни, тысячи, десятки тысяч осужденных по спискам без всякого суда. Чтобы разгрузить «центр» от этой палаческой работы, второй вождь в истории СССР в мае 1935 года разрешил распространить права Особого совещания и на создаваемые в областях, краях, республиках печально знаменитые «тройки» НКВД. Вначале эти органы могли выносить приговоры о заключении граждан в исправительно-трудовые лагеря, о ссылке, высылке «всего» до 5 лет. Затем самая «демократическая власть», в результате классового совершенствования, существенно продвинулась дальше.
Например, в преддверии своего «славного» семидесятилетия Сталин еженедельно получал вот такие доклады:
«ЦК ВКП(б)
Товарищу Сталину И.В.
Докладываю: 2 сентября Особым Совещанием при МВД рассмотрено 197 дел. Осуждено: на 25 лет – 10 человек, на 20 лет – 2 человека… К 20 годам каторжных работ – 30 человек…
С. Круглов»{311}.
Каторжные работы (да, именно «каторжные работы») были введены на основании «сталинской конституции» Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года вроде бы для «шпионов и изменников Родины», но под эту гильотину мог попасть любой подозреваемый.
Сталин иногда подчеркивал цифры в подобных документах, словно подсчитывая, сколько людей без суда расстреливаются, отправляются на советскую каторгу. Например, своим синим карандашом он отметил, что Особое совещание отправило 10 сентября 1949 года на двадцать лет каторги 52 человека, 16 сентября – 31 человека, 24 сентября – 76 человек, 22 октября – 17 человек…{312} И так бесконечно. Монстр беззакония, конечно, не упоминаемый самой «демократической» конституцией, без сбоев работал до 1 сентября 1953 года, пока «Особые совещания», уже после смерти Сталина, не были ликвидированы.
Ленинская система, которую первый вождь спроектировал и заложил ее фундамент, строилась Сталиным и его партией. Диктатура пролетариата уже давно, до принятия «самой демократической конституции», превратилась в диктатуру одной партии, которая, в свою очередь, стала диктатурой одного вождя.
Сталин к концу своей жизни стал зловещим олицетворением не только возникшего строя, которому была посвящена вся его жизнь, но и символом образа мышления и действий. Самое парадоксальное заключается в том, что люди, страна верили всему тому, что внушалось им большевистскими властями. Люди терпели огромные лишения, переносили невиданные страдания, мирились с чудовищными жертвами во имя эфемерного будущего. Они верили в него… Во всяком случае, очень, очень многие.
Однодумство, господство одной политической силы, система обязательных идеологических мифов исподволь формировали элементарных людей. Генезис сталинизма, как материализация ленинских идей, находится не только в особенностях российской истории, специфике марксизма на отечественной почве, традициях царизма, народничества, поклонении якобинству, но и в огромной мере заключается в феномене идеологической веры. Россия всегда была страной веры. Советская Россия – тем более, но веры антихристианской. Сталин стал идеальным выразителем устремлений идеологической веры ленинской системы. К чему это привело?
Прежде всего к абсолютизации и догматизации ленинизма. Теоретическая социал-демократия еще Лениным была переосмыслена исключительно через призму классовой борьбы и диктатуры пролетариата. Сталин воспринял это в полной, максимальной мере.
Далее, российский традиционный радикализм нашел последовательных исполнителей в лице большевиков сталинского типа. Во имя «торжества» идеи считалось допустимым, оправданным приносить в жертву все: историю, культуру, жизнь множества людей.
Наконец, борьба за «чистоту» ленинского учения привела к абсолютной безальтернативности развития. Даже сам термин «социальная эволюция» воспринимался большевиками как социальная ересь. Революционные решения в направлении одного-единственного вектора, указанного Лениным, сделали сталинизм исторически обреченным. Почему?
Сталинизм, родившийся как теория и практика исполнения «ленинских заветов», с самого начала обрек себя на закостенелость догматизма.
Сталинизм, делавший ставку на симбиоз партийного и государственного аппарата, постепенно «переплавил» легионы «революционеров» в огромную армию бюрократии.
Сталинизм, делавший ставку на революционное историческое опережение естественного хода вещей, привел страну в конечном счете к реальному историческому отставанию.
Но вера, как интеллектуальное чувство, в результате тотальной демагогии, подспудного страха, давления, родившейся политической псевдокультуры превратилась в иррациональное качество миллионов людей. Они верили партии. Верили ленинизму. Верили Сталину… И он знал об этом. Широко и цинично этим пользовался, еще больше укрепляя эту веру.
…Большой театр 11 декабря 1937 года. Здесь состоялась встреча Сталина с его избирателями. Зал и все ярусы великого храма искусства переполнены. Никто тогда не знал, что каждый десятый «избиратель» на встрече сотрудник (тайный или явный) ведомства Ежова. Приведу несколько фрагментов из ткани того события, описанного большевистской печатью.
«…Появление на трибуне товарища Сталина встречается избирателями бурей оваций, которая длится в течение нескольких минут. Весь зал Большого театра стоя приветствует товарища Сталина…» Возгласы уже традиционные. Послушав вдоволь проявления идолопоклонства, Сталин переходит к умелому «массажу» сознания сидящих перед ним людей.
«…Товарищи, признаться, я не имел намерения выступать. Но наш уважаемый Никита Сергеевич (Хрущев. – Д.В.), можно сказать, силком притащил меня сюда, на собрание: скажи, говорит, хорошую речь…
Конечно, можно было бы сказать эдакую легкую речь обо всем и ни о чем (легкий смех)… Говорят, что мастера по таким речам имеются не только там, в капиталистических странах, но и у нас, в советской стране (смех, аплодисменты)… И все же, коль скоро я вышел на трибуну, конечно, приходится так или иначе сказать хотя бы кое-что (шумные аплодисменты)…»
Степень доверия к этому невысокому, с рябоватым лицом и отдающими желтизной зрачками человеку столь велика, что одно игривое его желание создать атмосферу благожелательности и преклонения перед вождем тут же встречает горячий и искренний ответный отклик у людей.
«…Меня выставили кандидатом в депутаты, и избирательная комиссия Сталинского округа советской столицы зарегистрировала меня как кандидата в депутаты… Что же, у нас, у большевиков, не принято отказываться от ответственности. Я ее принимаю с охотой (бурные, продолжительные аплодисменты). Со своей стороны я хотел бы заверить вас, товарищи, что вы можете смело положиться на товарища Сталина (бурная, долго не смолкающая овация…)».
Почти половину времени, что выступал Сталин, зал сотрясали аплодисменты, овации. Люди общались с земным богом. Любимец «масс» говорил банальные большевистские вещи, но их и хотели услышать избиратели. Никто и не замечал «шероховатости» речи вождя: «выставили кандидатом», ответственность «принимаю с охотой». Перед ними стоял «великий вождь» в своей простоте, доступности, ясности. Элементарное, примитивное сознание принимало все, что говорил генсек, без малейших сомнений, на веру. Безоговорочную веру. Люди, сидящие в зале, уже стали одномерными.
«…Никогда в мире еще не бывало таких действительно свободных и действительно демократических выборов, никогда! История не знает другого такого примера (аплодисменты)… наши выборы являются единственными действительно свободными и действительно демократическими во всем мире (шумные аплодисменты)»{313}.
Менее чем за неделю до своей «исторической» речи он прочтет одно из бесчисленных донесений НКВД, на этот раз от заместителя наркома внутренних дел Фриновского о подозрениях в троцкистских взглядах председателя Калмыцкого ЦИК Хомутинникова, тоже кандидата в депутаты Верховного Совета СССР. Своим страшным карандашом наискось доклада легли сталинские строки:
«Т. Фриновскому. Если Хомутинников является кандидатом в Верховный Совет, его не стоит сейчас арестовывать (с ним можно расправиться после выборов). Если же не кандидат – арестовать через две недели. 6.12.37»{314}. Впрочем, подручный палача Фриновский скоро будет и сам расстрелян.
Вождь, держащий речь в округе, носящем его имя, прекрасно знает, что все кандидаты в депутаты назначены сверху по должностям; список будущих «слуг народа» предварительно утвержден им самим. Но нужен политический спектакль, чтобы до конца убедить людей, что «в мире еще не бывало таких действительно свободных и действительно демократических выборов. Никогда!». Выборы без абсолютно какого-либо выбора будут восприниматься оболваненными за два десятилетия людьми как действительно «самые демократические».
Вера без истины действительно становилась иррациональной. Люди становились ее пленниками, превращались в бесформенную «массу».
Несостоявшийся священник, не проработавший в обычном смысле слова до октябрьского переворота ни одного дня в своей жизни, но поверивший Ленину и обладавший дьявольской хитростью и коварством, этот человек управлял великой страной.
Но вернемся еще раз к той, далекой уже теперь, речи Сталина в декабре страшного 1937 года. Позабавив слушателей, расположив их еще больше к себе, «доказав», что они живут «в самой демократической стране», Сталин дал им пару советов. Вот этот наказ и был главным в его выступлении.
«…Избиратели, народ должны требовать от своих депутатов, чтобы… они были такими же ясными и определенными деятелями, как Ленин (аплодисменты), чтобы они были такими же бесстрашными в бою и беспощадными к врагам народа, каким был Ленин (аплодисменты), чтобы они были свободны от всякой паники… как был свободен Ленин (аплодисменты), чтобы они были так же мудры и неторопливы при решении сложных вопросов, где нужна всесторонняя ориентация и всесторонний учет всех плюсов и минусов, каким был Ленин (аплодисменты), чтобы они были так же правдивы и честны, каким был Ленин (аплодисменты), чтобы они так же любили свой народ, как любил его Ленин (аплодисменты)».
Сталин звал избирателей, влюбленно смотревших на него, к Ленину. А точнее, к себе, Сталину. Ведь в фойе театра висел лозунг, написанный метровыми буквами: «Сталин – это Ленин сегодня». Не случайно в зале во время бесчисленных аплодисментов и оваций неоднократно раздавался хорошо поставленным голосом выкрик:
– А мы все за товарищем Сталиным!{315}
Исторический соблазн миллионов людей, инициированный большевиками, в кратчайшие сроки осуществить вековую мечту человечества о справедливости, равенстве и братстве, привел к утрате многого из того, к чему они успели едва прикоснуться после февраля 1917 года. Такими людьми управлять было легко, что блестяще и продемонстрировал второй вождь во время своего выступления в Большом театре 11 декабря 1937 года. Народ уже давно был отчужденным от власти и свободы.
С ленинских времен началась эпоха потрясающих исторических парадоксов: огромная, искренняя тяга простых людей к новой жизни все больше сопрягалась с жесткой социальной регламентацией всего бытия; провозглашенные высокие цели – с беспощадностью средств их достижения; выискивание все новых и новых внешних и внутренних врагов – с готовностью идти на бесконечные жертвы.
Сталин ничего нового в ленинизме не «выдумал». Он конкретизировал и материализовал своего первого учителя. Написав еще до перестройки двухтомник «Сталин», я глубоко заблуждался, как и большинство моих соотечественников, полагавших, что все наши беды от забвения Ленина. Мол, деспот Сталин «исказил Ленина». В этом все дело… Так думали мы долго.
М.С. Горбачев, коммунист-реформатор, начиная и ведя перестройку, многократно говорил: «Когда опять читаешь Ильича, а его нельзя не читать… приходишь к выводу, что ведь надо от него идти и к нему»{316}.
В начале 80-х годов я решился написать книгу о Сталине. Все отговаривали меня от этого занятия, кроме жены. Когда я обратился к секретарю ЦК КПСС М.В. Зимянину помочь получить возможность ознакомиться с архивами сталинского фонда, он, помолчав, назидательно сказал мне:
Оглядев прямоугольник кричащих голов, Сталин посмотрел на президиум, выждал две-три минуты и наконец отработанным жестом вождя заставил замолчать зал. Как это уже сделал с великой страной.
Доклад, как и все сталинское, был разрезан на части с подзаголовками. В свою очередь разделы рассечены на неизменное: «первое», «второе», «третье»… Уже после развенчания Сталина на XX съезде в 1956 году его многочисленные поклонники в разговорах между собой по-прежнему негромко восторгались: как ясно писал! Как понятно говорил! Все разложено по полочкам!
А человек в партийном френче «раскладывал по полочкам» третий раздел доклада «Основные особенности проекта Конституции». Голос в зале звучал негромко, заставляя всех до боли в ушах вслушиваться в сталинские слова, бросаемые в звенящую тишину…
«…Пятую особенность проекта новой Конституции составляет его последовательный и до конца выдержанный демократизм…»
«…Особенность проекта новой Конституции состоит в том, что он не ограничивается фиксированием формальных прав граждан, а переносит центр тяжести на вопрос о гарантиях этих прав…»
Покончив с «особенностями» его, «сталинской», конституции, вождь так же педантично разбил буржуазных критиков советского основного закона на несколько групп. И так же негромко, но уничтожающе разделался со всеми разновидностями критиков.
«…Я должен признать, что проект новой Конституции действительно оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса, равно как сохраняет без изменения нынешнее руководящее положение Коммунистической партии СССР (бурные аплодисменты)… В СССР нет почвы для существования нескольких партий, а значит, и для свободы этих партий… В СССР может существовать лишь одна партия – партия коммунистов…»
«…Вот почему я думаю, что Конституция СССР является единственной в мире до конца демократической конституцией»{310}.
Сталин, рассуждая об «особом демократизме», который существует в СССР, конечно, не упоминал о том, что регулярно Ежов или Ягода докладывали ему о решениях Особого совещания при народном комиссаре внутренних дел. Сотни, тысячи, десятки тысяч осужденных по спискам без всякого суда. Чтобы разгрузить «центр» от этой палаческой работы, второй вождь в истории СССР в мае 1935 года разрешил распространить права Особого совещания и на создаваемые в областях, краях, республиках печально знаменитые «тройки» НКВД. Вначале эти органы могли выносить приговоры о заключении граждан в исправительно-трудовые лагеря, о ссылке, высылке «всего» до 5 лет. Затем самая «демократическая власть», в результате классового совершенствования, существенно продвинулась дальше.
Например, в преддверии своего «славного» семидесятилетия Сталин еженедельно получал вот такие доклады:
«ЦК ВКП(б)
Товарищу Сталину И.В.
Докладываю: 2 сентября Особым Совещанием при МВД рассмотрено 197 дел. Осуждено: на 25 лет – 10 человек, на 20 лет – 2 человека… К 20 годам каторжных работ – 30 человек…
С. Круглов»{311}.
Каторжные работы (да, именно «каторжные работы») были введены на основании «сталинской конституции» Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года вроде бы для «шпионов и изменников Родины», но под эту гильотину мог попасть любой подозреваемый.
Сталин иногда подчеркивал цифры в подобных документах, словно подсчитывая, сколько людей без суда расстреливаются, отправляются на советскую каторгу. Например, своим синим карандашом он отметил, что Особое совещание отправило 10 сентября 1949 года на двадцать лет каторги 52 человека, 16 сентября – 31 человека, 24 сентября – 76 человек, 22 октября – 17 человек…{312} И так бесконечно. Монстр беззакония, конечно, не упоминаемый самой «демократической» конституцией, без сбоев работал до 1 сентября 1953 года, пока «Особые совещания», уже после смерти Сталина, не были ликвидированы.
Ленинская система, которую первый вождь спроектировал и заложил ее фундамент, строилась Сталиным и его партией. Диктатура пролетариата уже давно, до принятия «самой демократической конституции», превратилась в диктатуру одной партии, которая, в свою очередь, стала диктатурой одного вождя.
Сталин к концу своей жизни стал зловещим олицетворением не только возникшего строя, которому была посвящена вся его жизнь, но и символом образа мышления и действий. Самое парадоксальное заключается в том, что люди, страна верили всему тому, что внушалось им большевистскими властями. Люди терпели огромные лишения, переносили невиданные страдания, мирились с чудовищными жертвами во имя эфемерного будущего. Они верили в него… Во всяком случае, очень, очень многие.
Однодумство, господство одной политической силы, система обязательных идеологических мифов исподволь формировали элементарных людей. Генезис сталинизма, как материализация ленинских идей, находится не только в особенностях российской истории, специфике марксизма на отечественной почве, традициях царизма, народничества, поклонении якобинству, но и в огромной мере заключается в феномене идеологической веры. Россия всегда была страной веры. Советская Россия – тем более, но веры антихристианской. Сталин стал идеальным выразителем устремлений идеологической веры ленинской системы. К чему это привело?
Прежде всего к абсолютизации и догматизации ленинизма. Теоретическая социал-демократия еще Лениным была переосмыслена исключительно через призму классовой борьбы и диктатуры пролетариата. Сталин воспринял это в полной, максимальной мере.
Далее, российский традиционный радикализм нашел последовательных исполнителей в лице большевиков сталинского типа. Во имя «торжества» идеи считалось допустимым, оправданным приносить в жертву все: историю, культуру, жизнь множества людей.
Наконец, борьба за «чистоту» ленинского учения привела к абсолютной безальтернативности развития. Даже сам термин «социальная эволюция» воспринимался большевиками как социальная ересь. Революционные решения в направлении одного-единственного вектора, указанного Лениным, сделали сталинизм исторически обреченным. Почему?
Сталинизм, родившийся как теория и практика исполнения «ленинских заветов», с самого начала обрек себя на закостенелость догматизма.
Сталинизм, делавший ставку на симбиоз партийного и государственного аппарата, постепенно «переплавил» легионы «революционеров» в огромную армию бюрократии.
Сталинизм, делавший ставку на революционное историческое опережение естественного хода вещей, привел страну в конечном счете к реальному историческому отставанию.
Но вера, как интеллектуальное чувство, в результате тотальной демагогии, подспудного страха, давления, родившейся политической псевдокультуры превратилась в иррациональное качество миллионов людей. Они верили партии. Верили ленинизму. Верили Сталину… И он знал об этом. Широко и цинично этим пользовался, еще больше укрепляя эту веру.
…Большой театр 11 декабря 1937 года. Здесь состоялась встреча Сталина с его избирателями. Зал и все ярусы великого храма искусства переполнены. Никто тогда не знал, что каждый десятый «избиратель» на встрече сотрудник (тайный или явный) ведомства Ежова. Приведу несколько фрагментов из ткани того события, описанного большевистской печатью.
«…Появление на трибуне товарища Сталина встречается избирателями бурей оваций, которая длится в течение нескольких минут. Весь зал Большого театра стоя приветствует товарища Сталина…» Возгласы уже традиционные. Послушав вдоволь проявления идолопоклонства, Сталин переходит к умелому «массажу» сознания сидящих перед ним людей.
«…Товарищи, признаться, я не имел намерения выступать. Но наш уважаемый Никита Сергеевич (Хрущев. – Д.В.), можно сказать, силком притащил меня сюда, на собрание: скажи, говорит, хорошую речь…
Конечно, можно было бы сказать эдакую легкую речь обо всем и ни о чем (легкий смех)… Говорят, что мастера по таким речам имеются не только там, в капиталистических странах, но и у нас, в советской стране (смех, аплодисменты)… И все же, коль скоро я вышел на трибуну, конечно, приходится так или иначе сказать хотя бы кое-что (шумные аплодисменты)…»
Степень доверия к этому невысокому, с рябоватым лицом и отдающими желтизной зрачками человеку столь велика, что одно игривое его желание создать атмосферу благожелательности и преклонения перед вождем тут же встречает горячий и искренний ответный отклик у людей.
«…Меня выставили кандидатом в депутаты, и избирательная комиссия Сталинского округа советской столицы зарегистрировала меня как кандидата в депутаты… Что же, у нас, у большевиков, не принято отказываться от ответственности. Я ее принимаю с охотой (бурные, продолжительные аплодисменты). Со своей стороны я хотел бы заверить вас, товарищи, что вы можете смело положиться на товарища Сталина (бурная, долго не смолкающая овация…)».
Почти половину времени, что выступал Сталин, зал сотрясали аплодисменты, овации. Люди общались с земным богом. Любимец «масс» говорил банальные большевистские вещи, но их и хотели услышать избиратели. Никто и не замечал «шероховатости» речи вождя: «выставили кандидатом», ответственность «принимаю с охотой». Перед ними стоял «великий вождь» в своей простоте, доступности, ясности. Элементарное, примитивное сознание принимало все, что говорил генсек, без малейших сомнений, на веру. Безоговорочную веру. Люди, сидящие в зале, уже стали одномерными.
«…Никогда в мире еще не бывало таких действительно свободных и действительно демократических выборов, никогда! История не знает другого такого примера (аплодисменты)… наши выборы являются единственными действительно свободными и действительно демократическими во всем мире (шумные аплодисменты)»{313}.
Менее чем за неделю до своей «исторической» речи он прочтет одно из бесчисленных донесений НКВД, на этот раз от заместителя наркома внутренних дел Фриновского о подозрениях в троцкистских взглядах председателя Калмыцкого ЦИК Хомутинникова, тоже кандидата в депутаты Верховного Совета СССР. Своим страшным карандашом наискось доклада легли сталинские строки:
«Т. Фриновскому. Если Хомутинников является кандидатом в Верховный Совет, его не стоит сейчас арестовывать (с ним можно расправиться после выборов). Если же не кандидат – арестовать через две недели. 6.12.37»{314}. Впрочем, подручный палача Фриновский скоро будет и сам расстрелян.
Вождь, держащий речь в округе, носящем его имя, прекрасно знает, что все кандидаты в депутаты назначены сверху по должностям; список будущих «слуг народа» предварительно утвержден им самим. Но нужен политический спектакль, чтобы до конца убедить людей, что «в мире еще не бывало таких действительно свободных и действительно демократических выборов. Никогда!». Выборы без абсолютно какого-либо выбора будут восприниматься оболваненными за два десятилетия людьми как действительно «самые демократические».
Вера без истины действительно становилась иррациональной. Люди становились ее пленниками, превращались в бесформенную «массу».
Несостоявшийся священник, не проработавший в обычном смысле слова до октябрьского переворота ни одного дня в своей жизни, но поверивший Ленину и обладавший дьявольской хитростью и коварством, этот человек управлял великой страной.
Но вернемся еще раз к той, далекой уже теперь, речи Сталина в декабре страшного 1937 года. Позабавив слушателей, расположив их еще больше к себе, «доказав», что они живут «в самой демократической стране», Сталин дал им пару советов. Вот этот наказ и был главным в его выступлении.
«…Избиратели, народ должны требовать от своих депутатов, чтобы… они были такими же ясными и определенными деятелями, как Ленин (аплодисменты), чтобы они были такими же бесстрашными в бою и беспощадными к врагам народа, каким был Ленин (аплодисменты), чтобы они были свободны от всякой паники… как был свободен Ленин (аплодисменты), чтобы они были так же мудры и неторопливы при решении сложных вопросов, где нужна всесторонняя ориентация и всесторонний учет всех плюсов и минусов, каким был Ленин (аплодисменты), чтобы они были так же правдивы и честны, каким был Ленин (аплодисменты), чтобы они так же любили свой народ, как любил его Ленин (аплодисменты)».
Сталин звал избирателей, влюбленно смотревших на него, к Ленину. А точнее, к себе, Сталину. Ведь в фойе театра висел лозунг, написанный метровыми буквами: «Сталин – это Ленин сегодня». Не случайно в зале во время бесчисленных аплодисментов и оваций неоднократно раздавался хорошо поставленным голосом выкрик:
– А мы все за товарищем Сталиным!{315}
Исторический соблазн миллионов людей, инициированный большевиками, в кратчайшие сроки осуществить вековую мечту человечества о справедливости, равенстве и братстве, привел к утрате многого из того, к чему они успели едва прикоснуться после февраля 1917 года. Такими людьми управлять было легко, что блестяще и продемонстрировал второй вождь во время своего выступления в Большом театре 11 декабря 1937 года. Народ уже давно был отчужденным от власти и свободы.
С ленинских времен началась эпоха потрясающих исторических парадоксов: огромная, искренняя тяга простых людей к новой жизни все больше сопрягалась с жесткой социальной регламентацией всего бытия; провозглашенные высокие цели – с беспощадностью средств их достижения; выискивание все новых и новых внешних и внутренних врагов – с готовностью идти на бесконечные жертвы.
Сталин ничего нового в ленинизме не «выдумал». Он конкретизировал и материализовал своего первого учителя. Написав еще до перестройки двухтомник «Сталин», я глубоко заблуждался, как и большинство моих соотечественников, полагавших, что все наши беды от забвения Ленина. Мол, деспот Сталин «исказил Ленина». В этом все дело… Так думали мы долго.
М.С. Горбачев, коммунист-реформатор, начиная и ведя перестройку, многократно говорил: «Когда опять читаешь Ильича, а его нельзя не читать… приходишь к выводу, что ведь надо от него идти и к нему»{316}.
В начале 80-х годов я решился написать книгу о Сталине. Все отговаривали меня от этого занятия, кроме жены. Когда я обратился к секретарю ЦК КПСС М.В. Зимянину помочь получить возможность ознакомиться с архивами сталинского фонда, он, помолчав, назидательно сказал мне: