Страница:
– Не под силу это одному человеку. Придет время, ЦК сам решит, какой институт писать будет. Затея твоя ненужная…
Книгу я в конце 1983 года все же закончил. Но о Ленине и Октябрьской революции написал в традиционном ключе. Но даже в таком виде она не увидела света до 1988 года.
Думаю, не все устарело в той книге, но для меня она свидетельство нашего постепенного прозрения, освобождения от большевистских химер, в плену которых мы так долго находились.
Маршал Д.Т. Язов, человек с хорошей военной биографией, прочитав книгу, сказал мне:
– Бьешь не только по Сталину, но и по системе, созданной Лениным. Согласиться с этим не могу…
Хотя в действительности тогда я еще был «ленинцем». Но освобождение в конце концов от ленинских догм считаю главным достижением собственной жизни…
То было наше общее, глубокое заблуждение, существовавшее семь десятилетий. Ведь Ленин – духовный отец Сталина. Сталинизм – разновидность, конкретизация и материализация ленинизма. Мы обманывались. Но мы этого сами хотели.
Жить проще, казалось, когда за тебя решают все: кого любить и кого ненавидеть, что читать и что говорить, что знать и о чем не ведать. Мы все повинны в чудовищном ослеплении. Но справедливости ради скажем: в общественном сознании, замусоренном ленинизмом и сталинизмом, всегда существовали крохотные оазисы свободомыслия, достоинства, исторической проницательности. Порой это выражалось самым необычным образом. Например, в политических анекдотах, своеобразном советском явлении, оглашение которых даже в узком кругу было чрезвычайно опасным. Так, еще в 30-е годы, пишет Д. Штурман, среди интеллигенции гулял такой анекдот:
«…Октябрьская праздничная демонстрация. Пенсионер Рабинович вышел с плакатом «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». К нему тут же ринулись чекист с парторгом: «Ты что, с ума сошел? Старик, какое детство? Когда ты был ребенком, товарищ Сталин еще не родился!»
– Вот за это ему и спасибо!»{317}
Мы не должны забывать тех, кто не принял октябрьский переворот 1917 года, кто возвысил против него свой голос. Даже такой хрупкий, поэтический, как у Зинаиды Гиппиус, но оказавшийся исторически более верным, чем у многих. Спустя год после трагедии переворота она так выразила к нему свое отношение:
У Греха есть вечный союзник – Оправдание. Но можно ли его найти у строителя ГУЛАГа? В тех овациях политического ослепления, которые шли рядом с первым ленинцем? В «великих стройках коммунизма»? Атомной бомбе?
Тот, кто и сегодня приемлет подобные аргументы Оправдания, забывает о миллионных, многомиллионных жертвах, у которых отобрали жизнь.
К душе людей тоже может налипать грязь. Отмыть ее можно лишь с помощью Бога.
«Выдающийся ученик Ленина»
Книгу я в конце 1983 года все же закончил. Но о Ленине и Октябрьской революции написал в традиционном ключе. Но даже в таком виде она не увидела света до 1988 года.
Думаю, не все устарело в той книге, но для меня она свидетельство нашего постепенного прозрения, освобождения от большевистских химер, в плену которых мы так долго находились.
Маршал Д.Т. Язов, человек с хорошей военной биографией, прочитав книгу, сказал мне:
– Бьешь не только по Сталину, но и по системе, созданной Лениным. Согласиться с этим не могу…
Хотя в действительности тогда я еще был «ленинцем». Но освобождение в конце концов от ленинских догм считаю главным достижением собственной жизни…
То было наше общее, глубокое заблуждение, существовавшее семь десятилетий. Ведь Ленин – духовный отец Сталина. Сталинизм – разновидность, конкретизация и материализация ленинизма. Мы обманывались. Но мы этого сами хотели.
Жить проще, казалось, когда за тебя решают все: кого любить и кого ненавидеть, что читать и что говорить, что знать и о чем не ведать. Мы все повинны в чудовищном ослеплении. Но справедливости ради скажем: в общественном сознании, замусоренном ленинизмом и сталинизмом, всегда существовали крохотные оазисы свободомыслия, достоинства, исторической проницательности. Порой это выражалось самым необычным образом. Например, в политических анекдотах, своеобразном советском явлении, оглашение которых даже в узком кругу было чрезвычайно опасным. Так, еще в 30-е годы, пишет Д. Штурман, среди интеллигенции гулял такой анекдот:
«…Октябрьская праздничная демонстрация. Пенсионер Рабинович вышел с плакатом «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». К нему тут же ринулись чекист с парторгом: «Ты что, с ума сошел? Старик, какое детство? Когда ты был ребенком, товарищ Сталин еще не родился!»
– Вот за это ему и спасибо!»{317}
Мы не должны забывать тех, кто не принял октябрьский переворот 1917 года, кто возвысил против него свой голос. Даже такой хрупкий, поэтический, как у Зинаиды Гиппиус, но оказавшийся исторически более верным, чем у многих. Спустя год после трагедии переворота она так выразила к нему свое отношение:
Подобный слабый протест, как выражение исторического неприятия тотальной диктатуры, не повлиял, конечно, на семидесятилетнее господство системы, основанной Лениным и построенной Сталиным, но подтвердил истину: у совести всегда есть шанс.
Напрасно все: душа ослепла.
Мы преданы червю и тле,
И не осталось даже пепла
От «Русской правды» на земле{318}.
У Греха есть вечный союзник – Оправдание. Но можно ли его найти у строителя ГУЛАГа? В тех овациях политического ослепления, которые шли рядом с первым ленинцем? В «великих стройках коммунизма»? Атомной бомбе?
Тот, кто и сегодня приемлет подобные аргументы Оправдания, забывает о миллионных, многомиллионных жертвах, у которых отобрали жизнь.
К душе людей тоже может налипать грязь. Отмыть ее можно лишь с помощью Бога.
«Выдающийся ученик Ленина»
Духовным отцом Сталина был не Иисус Христос, а Владимир Ильич Ленин. Название этой подглавки – «Выдающийся ученик Ленина» – взято из текста, лично одобренного и отредактированного Сталиным.
В краткой биографии И.В. Сталина, вышедшей в 1939 году к шестидесятилетию «вождя народов» и изданной при жизни диктатора общим тиражом около 18 миллионов экземпляров(!), об «ученичестве» говорится вполне определенно. Причем второе издание собственной биографии кропотливо редактировал сам герой книги. Как обычно, синим карандашом…
В седьмой главе биографии на странице 93 есть фраза: «Знамя Ленина, знамя партии высоко поднял и понес дальше Сталин – выдающийся ученик Ленина, лучший сын большевистской партии, достойный преемник и великий продолжатель дела Ленина». Так вот, слова «выдающийся ученик Ленина» вписаны собственноручно Сталиным.
В этой же главе биографии «выдающийся ученик» делает четким почерком более пространную вставку: «В своем интервью немецкому писателю Людвигу, где он отмечает великую роль гениального Ленина в деле преобразования нашей родины, Сталин просто заявляет о себе: «Что касается меня, то я только ученик Ленина, и моя цель быть достойным его учеником».
Подобных «обогащений» прижизненного панегирика в тексте биографии много. В конце книги редактор собственного исторического облика существенно переделывает расхожую в то время фразу: «Сталин – это Ленин сегодня». После вмешательства «ученика» на полях страницы 240 появляется уже другое предложение: «Сталин – достойный продолжатель дела Ленина или, как говорят у нас в партии, Сталин – это Ленин сегодня»!{319}
С этой парадоксальной фразой нельзя не согласиться; ведь парадокс всегда любимый плод интеллекта. Сталин оказался не только талантливым учеником первого вождя, но и его бесспорным «продолжателем». До «перестройки» автор этой книги, как и множество его соотечественников, наивно полагал, что Сталин «исказил» Ленина, предал забвению его «заветы» и стоит вернуться к подлинному «первому вождю», как «великое дело» оживет и быстро пойдет вперед.
Деформированное общественное и индивидуальное сознание с огромным трудом освобождалось от большевистской мифологии и легенд. Спустя годы стало совершенно очевидным, что Сталин всегда был «Лениным сегодня». Он ничего принципиально нового не «выдумал», а лишь «творчески», дьявольски изобретательно применял и развивал ленинские постулаты и идеи: о диктатуре пролетариата, классовой борьбе, революционном терроре, монополизме коммунистической партии, тотальном сыске, однообразной духовной пище, уточненном «военном коммунизме», мировой революции и т. д.
Для понимания роли Сталина в советской истории важно понимать эволюцию и характер отношений этих вождей. Почему именно Сталин унаследовал ленинский скипетр вождя? Где истоки его неуязвимости во внутрипартийной борьбе за власть? Существовала ли, как об этом много писали, «великая дружба» двух вождей?
Эти люди давно погрузились в глубины вечности, но навсегда остались в истории. О них писать сегодня, в известном смысле, проще, чем, допустим, о Горбачеве. Но проникнуть в духовный космос давно ушедших в иные миры людей так же трудно, как разгадать тайны клинописей доисторического человека. Но, к счастью для исследователей, эти люди оставили многочисленные письменные следы и, к несчастью, трагическую память о последствиях их владычества. Прошлое вечно; от него нельзя «отказаться» или его изменить. Это фатальная данность. Ее нужно понять и оценить.
До октябрьского переворота 1917 года Джугашвили-Сталин был для Ульянова-Ленина лишь одним из многих большевиков, «профессиональных революционеров». В 1915 году Ленин в своем письме к Г.Е. Зиновьеву вопрошает: «Не помните ли фамилии Кобы?» «Гриша» (Зиновьев) не знает. Ленин спрашивает о том же В.А. Карпинского: «Большая просьба: узнайте (от Степко или Михи и т. д.) фамилию «Кобы» (Иосиф Дж…? Мы забыли)…»{320}
Совершенно ясно, что до октябрьских событий «трогательной дружбы» между будущими вождями не было. Хотя встречи и эпизодическая переписка существовали. В ноябре 1912 года Джугашвили приезжает к Ульяновым в Краков, рассказывает лидеру большевиков, что работает над статьей «Национальный вопрос и социал-демократия». Судя по письму, которое в начале 1913 года Ленин отправил Горькому, Джугашвили произвел на него весьма благоприятное впечатление. Там сообщалось: «Насчет национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посурьезнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью…»{321}
После возвращения Ленина в апреле 1917 года в Россию встречи его со Сталиным стали довольно частыми. А после переворота, и особенно в ходе Гражданской войны и позже, Сталин – один из самых близких соратников Ленина.
Как мне удалось установить, Лениным отправлено Сталину около 180 телеграмм, писем, записок и документов со своими резолюциями. После того как Ленин соглашается с предложением Зиновьева и Каменева, именно Сталин становится в апреле 1922 года первым генеральным секретарем ЦК РКП(б). Отныне он сосредоточит в своих руках, как признает и продиктует в «Письме к съезду» 24 декабря 1922 года Ленин, «необъятную власть».
Почему Ленин остановился на фигуре Сталина, ничем себя не зарекомендовавшего в октябрьском перевороте, но добросовестно исполнявшего волю ЦК в ходе Гражданской войны? Ленину нужен был человек, который бы организовал работу аппарата Центрального Комитета, был послушным орудием его воли. Все как будто так и было. Но внимательный глаз уже тогда мог заметить, что Сталин не удовольствовался только ролью высокопоставленного исполнителя и не раз и не два резко возражал Ленину, вел с ним серьезные споры. После того как стало ясно, что лидер партии большевиков серьезно болен, Сталин еще больше стал проявлять свою «независимость» и «своеволие». Генсек, видимо, понимал, что после удара в мае 1922 года Ленин не в состоянии осуществлять полномасштабное руководство партией и государством.
Сталин, правда, не шел на прямые столкновения с Лениным, но неоднократно исподволь действовал и высказывал свое мнение, которое расходилось с линией первого лица. Так было в вопросе образования СССР (Сталин фактически придерживался принципа большей унитарности государства), монополии внешней торговли, национальной политики в Закавказье, в других делах. Больной Ленин пересылает через Каменева записку в политбюро о принципах устройства федеративного государства. Генсек весьма неуважительно оценивает ленинские предложения:
«…т. Ленин, по-моему, «поторопился», потребовав слияния наркоматов в федеральные наркоматы… Торопливость даст пищу «независимцам»… По параграфу 5-му поправка Ленина, по-моему, излишняя…»{322}.
Сталин обвиняет Ленина в «торопливости», но и лидер партии отвечает ему тем же. В продиктованной Лениным 30–31 декабря 1922 года статье «К вопросу о национальностях или об «автономизации» он выражает тревогу в связи с «грузинским инцидентом». В данном случае «тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина против пресловутого «социал-национализма». Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль»{323}.
Думаю, дело не в «торопливости» Ленина или Сталина в решении национальных проблем, а в стремлении решать их в партийном центре, без учета реальных и конкретных интересов людей разных национальностей. Разрушив вековую, устоявшуюся административную систему (губернское деление России), большевистские лидеры безответственно экспериментируют, больше полагаясь на силу диктатуры, верхушечные решения, нежели на глубинные национальные и социальные потребности людей.
На одном из многочисленных заседаний «партверхушки» в Кремле, где обсуждался вопрос о дальнейшем укреплении союзного государства, один из второстепенных вождей большевиков Томский прислал Сталину записку со своим стихотворением, в котором изложил понимание Союза, отдельных республик и роли ЦК.
Трения между Лениным и Сталиным были не только в политической сфере, но и в личной не все проходило гладко. Сталин, никогда не вращавшийся в цивилизованном обществе, в начале своей карьеры был весьма хамоватым, грубым, невыдержанным человеком. М.А. Алданов в своем очерке о наследнике Ленина пишет: «Чего именно не хватает Сталину?
Культуры. Но думаю, зачем этим людям культура? Их штамповальный мыслительный аппарат работает сам собою у всех приблизительно одинаково…»{325} В отношениях с коллегами Сталин нередко проявлял капризность, обидчивость, неуступчивость. Его неприязнь к кому-либо бывала устойчивой. Он был мстителен.
Сталин, в частности, невзлюбил Крупскую, считая, что ее работе на культурном, просветительском фронте Ленин слишком «потакает». Не случайно именно после того, как Ленин продиктовал 4 января 1923 года свое знаменитое «Добавление к письму от 24 декабря 1922 г.», о чем генсек тут же узнал, несмотря на «секретность» записки, Сталин обрушивается по телефону на Крупскую с грубой бранью: почему, дескать, она позволила больному вождю это делать? За Лениным, и больным, как теперь выясняется, следили. Содержание «Добавления», где Ленин предлагает «обдумать способ перемещения Сталина с этого места», ибо он груб, стало тут же известно «ученику». «Нужно найти такого человека, – пишет Ленин, – кто более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»{326}. Но прямые стычки Сталина с Лениным случались и раньше.
Так, за год до ставшей теперь столь известной ссоры вождей в декабре 1922 года Сталин пишет Ленину письмо. Подоплека его такова. Крупская, как председатель Главполитпросвета, подает в политбюро записку, в которой предлагает четче разграничить обязанности возглавляемой ею организации и отдела пропаганды ЦК РКП(б).
Сталин, узнав о содержании записки Крупской, пишет Ленину нервное, раздраженное письмо: «Мы имеем дело либо с недоразумением, либо с легкомыслием…», обвиняет Надежду Константиновну в торопливости. Заключая письмо, Сталин не смягчает тона: «Сегодняшнюю записку… я понял так, что вы ставите вопрос о моем уходе из агитпропа. Вы помните, что работу в агитпропе мне навязали, я сам не стремился к ней. Из этого следует, что не должен возражать против ухода. Но если вы поставите вопрос именно теперь, в связи с очерченными выше недоразумениями, то вы поставите в неловкое положение и себя, и меня. Троцкий и другие подумают, что вы делаете это «из-за Крупской», что вы требуете «жертву»…»{327}
Сталин раздражен и предупреждает вождя, что тот может поставить себя в «неловкое положение»…
Спустя десятилетие после смерти Ленина хранитель ленинских фондов и директор Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) В. Адоратский прислал письмо Сталину с просьбой разрешить опубликовать в сборнике его речь на чествовании Ленина в день пятидесятилетия. Как известно, в ней «ученик» говорил о умении «учителя» исправлять свои просчеты. Резолюция Сталина на письме была красноречивой: «Тов. Адоратский! Речь записана по существу правильно, хотя и нуждается в редакции. Но я бы не хотел ее печатать: неприятно говорить об ошибках Ильича. И. Ст.»{328}.
Как видим, отношения двух вождей не были безоблачными. Проживи Ленин еще несколько дееспособных лет, едва ли Сталин стал бы первой фигурой. Хотя природа самой системы от этого мало бы изменилась: своего «Сталина» она бы тут же нашла. Однако даже сравнительно короткое пребывание Сталина подле Ленина, в том числе и больного, его многому научило, многое позволило сделать. Генсек, с его немалыми способностями интриг и коварства, видел в деятельности Ленина яркий пример того, как нужно бороться за власть, учился политической целеустремленности, прагматизму и хитрости. Сталин убедился, что в критическую минуту борьбы за власть Ленин ни перед чем не остановится: широкомасштабным террором, подталкиванием собственного отечества к поражению, не испугается преступного «мира».
Ленин мог в самый короткий срок сменить политические лозунги (как это было, например, в отношении Учредительного собрания), без явных личных следов провести чудовищную акцию, которая и сегодня холодит кровь (ликвидация семейства Романовых), в нужный момент беспощадно расправиться с обузой «революционных союзников» (партией эсеров). Сталину было чему учиться у своего патрона. Надо отдать ему должное, он оказался весьма прилежным учеником.
Еще при жизни Ленина Сталин, учитывая огромный авторитет первого вождя в партии, почувствовал, что здесь кроются для него невиданные возможности. Он видел, знал, что исторические часы живого Ленина сочтены, в то же время в партии уже началась канонизация его учения, его «заветов», его стиля деятельности. Стало готовиться к изданию первое собрание сочинений Ленина; появились первые улицы его имени; немало бронепоездов и революционных отрядов начертали на своих знаменах имя «Ильича». Генсек, приезжая от больного Ленина в Москву (а он чаще других бывал в кремлевской квартире вождя и в Горках), передавал на заседаниях политбюро коллегам от него приветы, а пока вождь большевиков мог адекватно реагировать на ситуацию, и «указания».
Исподволь складывалось впечатление особой доверительности в отношениях умирающего Ленина и «чудесного грузина». Сталин смог с помощью Зиновьева и Каменева (в ту пору они были его союзниками) ослабить, сблокировать и фактически нейтрализовать роль ленинского «Письма к съезду», долго рассматривавшегося как завещание вождя.
Не все почувствовали в то время, как Сталин незаметно, но упорно тянул на себя тогу «защитника Ленина», а затем и единственного толкователя его идей. Эта тога стала непробиваемым идеологическим панцирем, сделавшим Сталина неуязвимым в жестокой внутрипартийной борьбе за власть. В решающий момент смерти Ленина Сталин, указав в телеграмме неточную дату похорон, смог задержать Троцкого на юге. По сути, именно тогда, 26 января 1924 года, на II съезде Советов Сталин сделал очень важный, возможно, решающий шаг к тому, чтобы его признали «продолжателем Ленина»
Генсек сам готовил свое выступление на этом съезде, несколько раз его переделывал, переписывал, пока не нашел неотразимую для данного момента полукатехизисную, полурелигиозную форму (вот где пригодились знания, полученные в семинарии!).
В притихшем зале звучали сталинские пассажи в форме торжественной клятвы партии умершему вождю. Но клятву произносил Сталин…
«…Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!..»
Семь раз прозвучало из уст невысокого, малозаметного на людях, рябого человека за трибуной слово «клянемся». Сталина никто не уполномочивал говорить от имени партии, но клятвы его звучали именно таким образом: «Хранить единство нашей партии как зеницу ока», «Хранить и укреплять диктатуру пролетариата», «Укреплять всеми силами союз рабочих и крестьян», «Укреплять и расширять союз республик», «Укрепить нашу Красную армию, наш Красный флот», «Укреплять и расширять «Коммунистический Интернационал»{329}.
Сталин, оглядывая желтыми глазами притихший зал и бросая в него свои «клянемся», закладывал идеологический ритуал почитания умершего вождя, «заветам» которого теперь должны следовать все. Ленин и ленинизм усилиями большевистской верхушки и особенно Сталина превращались в псевдорелигию, в свод революционных догматов, сознательное нарушение которых в 30-е годы уже каралось смертью.
«После кончины Ленина, – писал Р. Редлих, – Сталин остался на земле единственным средоточием абсолютной мудрости и абсолютной благости»{330} Менее чем через десяток лет именно таким и будет Сталин. Но первые кирпичи в здание умопомрачительного идолопоклонства закладывались вместе со смертью Ленина: языческий мавзолей, тысячи памятников идеологического идола, миллионы томов сочинений «святоши ада», замусоренное догматами общественное сознание. Сталин, придавив Ленина мраморным могильником, монополизировал его наследие.
Генсек настойчиво, самозабвенно трудился на этой ниве не потому, что «очень» любил Ленина. Нет. Известны его весьма малопочтительные высказывания в узком кругу о Ленине в 30-е годы. Для него это было теперь не опасно. Но только для него! Посмертный культ умершего вождя нужен был Сталину как важнейший инструмент, орудие его власти. Теперь было достаточно найти подходящую цитату из все более пухнувшего ленинского «наследия», чтобы обосновать тезис об обострении классовой борьбы, необходимости коллективизации, социальной природе «врагов народа», важности «сталинской конституции» или доказать любой другой вопрос. Система ленинских догматов, сцементированная «материалистической диалектикой», превратилась в безотказный политический инструментарий большевиков.
Еще при жизни Ленина Сталин научился у него действовать, руководствуясь лишь «революционной целесообразностью», «революционной совестью», «революционной законностью». Вот, например, одна из телеграмм, подписанная генсеком в то время.
«Ташкент. Среднеазбюро ЦЕКа Гусеву.
Старая Бухара ЦК Бухары Соколову.
Получено Ваше сообщение об аресте заговорщиков и главарей бандитских шаек тчк ЦЕКа предлагает не выпускать из рук арестованных зпт передать их суду Ревтрибунала и при наличии улик применить высшую меру наказания тчк ЦЕКа уверен что такой способ расправы является при нынешних условиях единственным средством проучить врагов бухарского народа и прочистить почву для советской государственности и революционной законности в Бухаре.
14/Vll-22 г. Секр. ЦЕКа Сталин»{331}.
«Ученик» и «продолжатель» оказался очень способным. Но генсек понимал, что, придя к власти как «защитник» и «толкователь» ленинизма, он должен и «развивать» его. Какой же он вождь, если не теоретик?
Это представление о «вожде» стало традиционным в СССР; каждый генсек, даже очень малограмотный, считал своим долгом выпускать пухлые фолианты «своих» трудов, хотя нередко не удосуживался даже прочесть их перед публикацией. Писали их, естественно, многочисленные референты. Сталин стал «теоретиком», комментируя, разъясняя и «развивая» Ленина, большевистского «святого». Наиболее характерны в этом отношении две сталинские работы «Об основах ленинизма» и «Вопросы ленинизма».
По себе помню: будучи курсантами танкового училища, мы от корки до корки штудировали шестисотстраничную книгу речей, статей и докладов «И. Сталин. Вопросы ленинизма». Курсанты не просто читали сталинские работы, но и усиленно их конспектировали в специальные тетради. Преподаватели обращали на это особое внимание; более пространный конспект, да еще с подчеркиваниями цветными карандашами наиболее важных мыслей Сталина, гарантировал весьма высокую оценку. Мы тогда, конечно, не понимали, что внешне ясный, простой, схематичный стиль изложения «вопросов» и «основ» ленинизма скрывал глубокий примитивизм и даже интеллектуальную убогость сталинской «теории».
Это была идеологическая пища, на которой вскармливались миллионы людей: революция-контрреволюция, социализм – империализм, друг-враг, белое – черное… И хотя после смерти Сталина его книги уже не заставляли переписывать в пухлые тетради, духовная пища мало изменилась. «Вернулись» к Ленину.
Более сложный, тяжеловесный, порой косноязычный «основатель партии и государства» был так же одномерен и однозначен. Люди впитывали не просто политические знания, им прививалась большевистская псевдокультура, нетерпимость ко всему не социалистическому, не материалистическому, не советскому. Миллионы людей искренне верили, что в СССР «самая демократическая в мире конституция», что Советский Союз «передовое во всех отношениях государство в мире», что «победа коммунизма в мировом масштабе неизбежна», что «чем выше успехи СССР, тем коварнее становятся враги народа» и т. д.
Ленинская система формировала элементарно мыслящих людей, слепо верящих в догматы ленинской псевдорелигии типа: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», «Политика есть концентрированное выражение экономики», «Ленинизм – это марксизм эпохи империализма». Вскормленные этой пищей люди верили, что генетика и кибернетика-лженауки, войны неизбежны, капитализм обречен, что в СССР нет эксплуатации человека человеком, и т. д.
Такими воспитывали советских людей труды Ленина и его «продолжателя» Иосифа Виссарионовича Сталина.
По себе знаю, до XX съезда партии мы все считали, что Ленин и Сталин нерасторжимы в своем большевистском единстве. И это представление было правильным, как это ни странно теперь покажется. Но XX съезд разъединил их, оставив Ленина на пьедестале поклонения и свергнув с него Сталина. А надо было удалить обоих… Но так мы думаем только сейчас. И то не все.
А тогда… Н.И. Бухарин, находясь в одиночной камере тюрьмы, написал в 20-ю годовщину октябрьского переворота строки, рассчитанные на «дарование» жизни: «На долю ленинского гения выпала эпоха перехода к социализму, и он воплощал эту бурную эпоху в ее мощных движениях… Но эпоха издает себе нужных людей, и новые шаги истории выдвинули на его место Сталина, центр тяжести мысли и действий которого – следующий перевал истории, когда социализм победил под его руководством навсегда. Все основные жизнедеятельные функции синтезированы в победоносном завершении великих сталинских пятилеток, и теория объединяется с практикой во всем гигантском общественном масштабе…»{332}
В краткой биографии И.В. Сталина, вышедшей в 1939 году к шестидесятилетию «вождя народов» и изданной при жизни диктатора общим тиражом около 18 миллионов экземпляров(!), об «ученичестве» говорится вполне определенно. Причем второе издание собственной биографии кропотливо редактировал сам герой книги. Как обычно, синим карандашом…
В седьмой главе биографии на странице 93 есть фраза: «Знамя Ленина, знамя партии высоко поднял и понес дальше Сталин – выдающийся ученик Ленина, лучший сын большевистской партии, достойный преемник и великий продолжатель дела Ленина». Так вот, слова «выдающийся ученик Ленина» вписаны собственноручно Сталиным.
В этой же главе биографии «выдающийся ученик» делает четким почерком более пространную вставку: «В своем интервью немецкому писателю Людвигу, где он отмечает великую роль гениального Ленина в деле преобразования нашей родины, Сталин просто заявляет о себе: «Что касается меня, то я только ученик Ленина, и моя цель быть достойным его учеником».
Подобных «обогащений» прижизненного панегирика в тексте биографии много. В конце книги редактор собственного исторического облика существенно переделывает расхожую в то время фразу: «Сталин – это Ленин сегодня». После вмешательства «ученика» на полях страницы 240 появляется уже другое предложение: «Сталин – достойный продолжатель дела Ленина или, как говорят у нас в партии, Сталин – это Ленин сегодня»!{319}
С этой парадоксальной фразой нельзя не согласиться; ведь парадокс всегда любимый плод интеллекта. Сталин оказался не только талантливым учеником первого вождя, но и его бесспорным «продолжателем». До «перестройки» автор этой книги, как и множество его соотечественников, наивно полагал, что Сталин «исказил» Ленина, предал забвению его «заветы» и стоит вернуться к подлинному «первому вождю», как «великое дело» оживет и быстро пойдет вперед.
Деформированное общественное и индивидуальное сознание с огромным трудом освобождалось от большевистской мифологии и легенд. Спустя годы стало совершенно очевидным, что Сталин всегда был «Лениным сегодня». Он ничего принципиально нового не «выдумал», а лишь «творчески», дьявольски изобретательно применял и развивал ленинские постулаты и идеи: о диктатуре пролетариата, классовой борьбе, революционном терроре, монополизме коммунистической партии, тотальном сыске, однообразной духовной пище, уточненном «военном коммунизме», мировой революции и т. д.
Для понимания роли Сталина в советской истории важно понимать эволюцию и характер отношений этих вождей. Почему именно Сталин унаследовал ленинский скипетр вождя? Где истоки его неуязвимости во внутрипартийной борьбе за власть? Существовала ли, как об этом много писали, «великая дружба» двух вождей?
Эти люди давно погрузились в глубины вечности, но навсегда остались в истории. О них писать сегодня, в известном смысле, проще, чем, допустим, о Горбачеве. Но проникнуть в духовный космос давно ушедших в иные миры людей так же трудно, как разгадать тайны клинописей доисторического человека. Но, к счастью для исследователей, эти люди оставили многочисленные письменные следы и, к несчастью, трагическую память о последствиях их владычества. Прошлое вечно; от него нельзя «отказаться» или его изменить. Это фатальная данность. Ее нужно понять и оценить.
До октябрьского переворота 1917 года Джугашвили-Сталин был для Ульянова-Ленина лишь одним из многих большевиков, «профессиональных революционеров». В 1915 году Ленин в своем письме к Г.Е. Зиновьеву вопрошает: «Не помните ли фамилии Кобы?» «Гриша» (Зиновьев) не знает. Ленин спрашивает о том же В.А. Карпинского: «Большая просьба: узнайте (от Степко или Михи и т. д.) фамилию «Кобы» (Иосиф Дж…? Мы забыли)…»{320}
Совершенно ясно, что до октябрьских событий «трогательной дружбы» между будущими вождями не было. Хотя встречи и эпизодическая переписка существовали. В ноябре 1912 года Джугашвили приезжает к Ульяновым в Краков, рассказывает лидеру большевиков, что работает над статьей «Национальный вопрос и социал-демократия». Судя по письму, которое в начале 1913 года Ленин отправил Горькому, Джугашвили произвел на него весьма благоприятное впечатление. Там сообщалось: «Насчет национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посурьезнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью…»{321}
После возвращения Ленина в апреле 1917 года в Россию встречи его со Сталиным стали довольно частыми. А после переворота, и особенно в ходе Гражданской войны и позже, Сталин – один из самых близких соратников Ленина.
Как мне удалось установить, Лениным отправлено Сталину около 180 телеграмм, писем, записок и документов со своими резолюциями. После того как Ленин соглашается с предложением Зиновьева и Каменева, именно Сталин становится в апреле 1922 года первым генеральным секретарем ЦК РКП(б). Отныне он сосредоточит в своих руках, как признает и продиктует в «Письме к съезду» 24 декабря 1922 года Ленин, «необъятную власть».
Почему Ленин остановился на фигуре Сталина, ничем себя не зарекомендовавшего в октябрьском перевороте, но добросовестно исполнявшего волю ЦК в ходе Гражданской войны? Ленину нужен был человек, который бы организовал работу аппарата Центрального Комитета, был послушным орудием его воли. Все как будто так и было. Но внимательный глаз уже тогда мог заметить, что Сталин не удовольствовался только ролью высокопоставленного исполнителя и не раз и не два резко возражал Ленину, вел с ним серьезные споры. После того как стало ясно, что лидер партии большевиков серьезно болен, Сталин еще больше стал проявлять свою «независимость» и «своеволие». Генсек, видимо, понимал, что после удара в мае 1922 года Ленин не в состоянии осуществлять полномасштабное руководство партией и государством.
Сталин, правда, не шел на прямые столкновения с Лениным, но неоднократно исподволь действовал и высказывал свое мнение, которое расходилось с линией первого лица. Так было в вопросе образования СССР (Сталин фактически придерживался принципа большей унитарности государства), монополии внешней торговли, национальной политики в Закавказье, в других делах. Больной Ленин пересылает через Каменева записку в политбюро о принципах устройства федеративного государства. Генсек весьма неуважительно оценивает ленинские предложения:
«…т. Ленин, по-моему, «поторопился», потребовав слияния наркоматов в федеральные наркоматы… Торопливость даст пищу «независимцам»… По параграфу 5-му поправка Ленина, по-моему, излишняя…»{322}.
Сталин обвиняет Ленина в «торопливости», но и лидер партии отвечает ему тем же. В продиктованной Лениным 30–31 декабря 1922 года статье «К вопросу о национальностях или об «автономизации» он выражает тревогу в связи с «грузинским инцидентом». В данном случае «тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина против пресловутого «социал-национализма». Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль»{323}.
Думаю, дело не в «торопливости» Ленина или Сталина в решении национальных проблем, а в стремлении решать их в партийном центре, без учета реальных и конкретных интересов людей разных национальностей. Разрушив вековую, устоявшуюся административную систему (губернское деление России), большевистские лидеры безответственно экспериментируют, больше полагаясь на силу диктатуры, верхушечные решения, нежели на глубинные национальные и социальные потребности людей.
На одном из многочисленных заседаний «партверхушки» в Кремле, где обсуждался вопрос о дальнейшем укреплении союзного государства, один из второстепенных вождей большевиков Томский прислал Сталину записку со своим стихотворением, в котором изложил понимание Союза, отдельных республик и роли ЦК.
Сталину, видимо, очень понравилась последняя строчка, и он сохранил в своем архиве эти бесхитростные вирши человека, который в годы кровавой чистки, спасаясь от сталинской гильотины, покончит жизнь самоубийством.
Не может каждая самостоятельно
Ребят учить, судить, лечить,
Воюем вместе – это обязательно!
А наше право лишь руководить!{324}
Трения между Лениным и Сталиным были не только в политической сфере, но и в личной не все проходило гладко. Сталин, никогда не вращавшийся в цивилизованном обществе, в начале своей карьеры был весьма хамоватым, грубым, невыдержанным человеком. М.А. Алданов в своем очерке о наследнике Ленина пишет: «Чего именно не хватает Сталину?
Культуры. Но думаю, зачем этим людям культура? Их штамповальный мыслительный аппарат работает сам собою у всех приблизительно одинаково…»{325} В отношениях с коллегами Сталин нередко проявлял капризность, обидчивость, неуступчивость. Его неприязнь к кому-либо бывала устойчивой. Он был мстителен.
Сталин, в частности, невзлюбил Крупскую, считая, что ее работе на культурном, просветительском фронте Ленин слишком «потакает». Не случайно именно после того, как Ленин продиктовал 4 января 1923 года свое знаменитое «Добавление к письму от 24 декабря 1922 г.», о чем генсек тут же узнал, несмотря на «секретность» записки, Сталин обрушивается по телефону на Крупскую с грубой бранью: почему, дескать, она позволила больному вождю это делать? За Лениным, и больным, как теперь выясняется, следили. Содержание «Добавления», где Ленин предлагает «обдумать способ перемещения Сталина с этого места», ибо он груб, стало тут же известно «ученику». «Нужно найти такого человека, – пишет Ленин, – кто более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»{326}. Но прямые стычки Сталина с Лениным случались и раньше.
Так, за год до ставшей теперь столь известной ссоры вождей в декабре 1922 года Сталин пишет Ленину письмо. Подоплека его такова. Крупская, как председатель Главполитпросвета, подает в политбюро записку, в которой предлагает четче разграничить обязанности возглавляемой ею организации и отдела пропаганды ЦК РКП(б).
Сталин, узнав о содержании записки Крупской, пишет Ленину нервное, раздраженное письмо: «Мы имеем дело либо с недоразумением, либо с легкомыслием…», обвиняет Надежду Константиновну в торопливости. Заключая письмо, Сталин не смягчает тона: «Сегодняшнюю записку… я понял так, что вы ставите вопрос о моем уходе из агитпропа. Вы помните, что работу в агитпропе мне навязали, я сам не стремился к ней. Из этого следует, что не должен возражать против ухода. Но если вы поставите вопрос именно теперь, в связи с очерченными выше недоразумениями, то вы поставите в неловкое положение и себя, и меня. Троцкий и другие подумают, что вы делаете это «из-за Крупской», что вы требуете «жертву»…»{327}
Сталин раздражен и предупреждает вождя, что тот может поставить себя в «неловкое положение»…
Спустя десятилетие после смерти Ленина хранитель ленинских фондов и директор Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) В. Адоратский прислал письмо Сталину с просьбой разрешить опубликовать в сборнике его речь на чествовании Ленина в день пятидесятилетия. Как известно, в ней «ученик» говорил о умении «учителя» исправлять свои просчеты. Резолюция Сталина на письме была красноречивой: «Тов. Адоратский! Речь записана по существу правильно, хотя и нуждается в редакции. Но я бы не хотел ее печатать: неприятно говорить об ошибках Ильича. И. Ст.»{328}.
Как видим, отношения двух вождей не были безоблачными. Проживи Ленин еще несколько дееспособных лет, едва ли Сталин стал бы первой фигурой. Хотя природа самой системы от этого мало бы изменилась: своего «Сталина» она бы тут же нашла. Однако даже сравнительно короткое пребывание Сталина подле Ленина, в том числе и больного, его многому научило, многое позволило сделать. Генсек, с его немалыми способностями интриг и коварства, видел в деятельности Ленина яркий пример того, как нужно бороться за власть, учился политической целеустремленности, прагматизму и хитрости. Сталин убедился, что в критическую минуту борьбы за власть Ленин ни перед чем не остановится: широкомасштабным террором, подталкиванием собственного отечества к поражению, не испугается преступного «мира».
Ленин мог в самый короткий срок сменить политические лозунги (как это было, например, в отношении Учредительного собрания), без явных личных следов провести чудовищную акцию, которая и сегодня холодит кровь (ликвидация семейства Романовых), в нужный момент беспощадно расправиться с обузой «революционных союзников» (партией эсеров). Сталину было чему учиться у своего патрона. Надо отдать ему должное, он оказался весьма прилежным учеником.
Еще при жизни Ленина Сталин, учитывая огромный авторитет первого вождя в партии, почувствовал, что здесь кроются для него невиданные возможности. Он видел, знал, что исторические часы живого Ленина сочтены, в то же время в партии уже началась канонизация его учения, его «заветов», его стиля деятельности. Стало готовиться к изданию первое собрание сочинений Ленина; появились первые улицы его имени; немало бронепоездов и революционных отрядов начертали на своих знаменах имя «Ильича». Генсек, приезжая от больного Ленина в Москву (а он чаще других бывал в кремлевской квартире вождя и в Горках), передавал на заседаниях политбюро коллегам от него приветы, а пока вождь большевиков мог адекватно реагировать на ситуацию, и «указания».
Исподволь складывалось впечатление особой доверительности в отношениях умирающего Ленина и «чудесного грузина». Сталин смог с помощью Зиновьева и Каменева (в ту пору они были его союзниками) ослабить, сблокировать и фактически нейтрализовать роль ленинского «Письма к съезду», долго рассматривавшегося как завещание вождя.
Не все почувствовали в то время, как Сталин незаметно, но упорно тянул на себя тогу «защитника Ленина», а затем и единственного толкователя его идей. Эта тога стала непробиваемым идеологическим панцирем, сделавшим Сталина неуязвимым в жестокой внутрипартийной борьбе за власть. В решающий момент смерти Ленина Сталин, указав в телеграмме неточную дату похорон, смог задержать Троцкого на юге. По сути, именно тогда, 26 января 1924 года, на II съезде Советов Сталин сделал очень важный, возможно, решающий шаг к тому, чтобы его признали «продолжателем Ленина»
Генсек сам готовил свое выступление на этом съезде, несколько раз его переделывал, переписывал, пока не нашел неотразимую для данного момента полукатехизисную, полурелигиозную форму (вот где пригодились знания, полученные в семинарии!).
В притихшем зале звучали сталинские пассажи в форме торжественной клятвы партии умершему вождю. Но клятву произносил Сталин…
«…Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!..»
Семь раз прозвучало из уст невысокого, малозаметного на людях, рябого человека за трибуной слово «клянемся». Сталина никто не уполномочивал говорить от имени партии, но клятвы его звучали именно таким образом: «Хранить единство нашей партии как зеницу ока», «Хранить и укреплять диктатуру пролетариата», «Укреплять всеми силами союз рабочих и крестьян», «Укреплять и расширять союз республик», «Укрепить нашу Красную армию, наш Красный флот», «Укреплять и расширять «Коммунистический Интернационал»{329}.
Сталин, оглядывая желтыми глазами притихший зал и бросая в него свои «клянемся», закладывал идеологический ритуал почитания умершего вождя, «заветам» которого теперь должны следовать все. Ленин и ленинизм усилиями большевистской верхушки и особенно Сталина превращались в псевдорелигию, в свод революционных догматов, сознательное нарушение которых в 30-е годы уже каралось смертью.
«После кончины Ленина, – писал Р. Редлих, – Сталин остался на земле единственным средоточием абсолютной мудрости и абсолютной благости»{330} Менее чем через десяток лет именно таким и будет Сталин. Но первые кирпичи в здание умопомрачительного идолопоклонства закладывались вместе со смертью Ленина: языческий мавзолей, тысячи памятников идеологического идола, миллионы томов сочинений «святоши ада», замусоренное догматами общественное сознание. Сталин, придавив Ленина мраморным могильником, монополизировал его наследие.
Генсек настойчиво, самозабвенно трудился на этой ниве не потому, что «очень» любил Ленина. Нет. Известны его весьма малопочтительные высказывания в узком кругу о Ленине в 30-е годы. Для него это было теперь не опасно. Но только для него! Посмертный культ умершего вождя нужен был Сталину как важнейший инструмент, орудие его власти. Теперь было достаточно найти подходящую цитату из все более пухнувшего ленинского «наследия», чтобы обосновать тезис об обострении классовой борьбы, необходимости коллективизации, социальной природе «врагов народа», важности «сталинской конституции» или доказать любой другой вопрос. Система ленинских догматов, сцементированная «материалистической диалектикой», превратилась в безотказный политический инструментарий большевиков.
Еще при жизни Ленина Сталин научился у него действовать, руководствуясь лишь «революционной целесообразностью», «революционной совестью», «революционной законностью». Вот, например, одна из телеграмм, подписанная генсеком в то время.
«Ташкент. Среднеазбюро ЦЕКа Гусеву.
Старая Бухара ЦК Бухары Соколову.
Получено Ваше сообщение об аресте заговорщиков и главарей бандитских шаек тчк ЦЕКа предлагает не выпускать из рук арестованных зпт передать их суду Ревтрибунала и при наличии улик применить высшую меру наказания тчк ЦЕКа уверен что такой способ расправы является при нынешних условиях единственным средством проучить врагов бухарского народа и прочистить почву для советской государственности и революционной законности в Бухаре.
14/Vll-22 г. Секр. ЦЕКа Сталин»{331}.
«Ученик» и «продолжатель» оказался очень способным. Но генсек понимал, что, придя к власти как «защитник» и «толкователь» ленинизма, он должен и «развивать» его. Какой же он вождь, если не теоретик?
Это представление о «вожде» стало традиционным в СССР; каждый генсек, даже очень малограмотный, считал своим долгом выпускать пухлые фолианты «своих» трудов, хотя нередко не удосуживался даже прочесть их перед публикацией. Писали их, естественно, многочисленные референты. Сталин стал «теоретиком», комментируя, разъясняя и «развивая» Ленина, большевистского «святого». Наиболее характерны в этом отношении две сталинские работы «Об основах ленинизма» и «Вопросы ленинизма».
По себе помню: будучи курсантами танкового училища, мы от корки до корки штудировали шестисотстраничную книгу речей, статей и докладов «И. Сталин. Вопросы ленинизма». Курсанты не просто читали сталинские работы, но и усиленно их конспектировали в специальные тетради. Преподаватели обращали на это особое внимание; более пространный конспект, да еще с подчеркиваниями цветными карандашами наиболее важных мыслей Сталина, гарантировал весьма высокую оценку. Мы тогда, конечно, не понимали, что внешне ясный, простой, схематичный стиль изложения «вопросов» и «основ» ленинизма скрывал глубокий примитивизм и даже интеллектуальную убогость сталинской «теории».
Это была идеологическая пища, на которой вскармливались миллионы людей: революция-контрреволюция, социализм – империализм, друг-враг, белое – черное… И хотя после смерти Сталина его книги уже не заставляли переписывать в пухлые тетради, духовная пища мало изменилась. «Вернулись» к Ленину.
Более сложный, тяжеловесный, порой косноязычный «основатель партии и государства» был так же одномерен и однозначен. Люди впитывали не просто политические знания, им прививалась большевистская псевдокультура, нетерпимость ко всему не социалистическому, не материалистическому, не советскому. Миллионы людей искренне верили, что в СССР «самая демократическая в мире конституция», что Советский Союз «передовое во всех отношениях государство в мире», что «победа коммунизма в мировом масштабе неизбежна», что «чем выше успехи СССР, тем коварнее становятся враги народа» и т. д.
Ленинская система формировала элементарно мыслящих людей, слепо верящих в догматы ленинской псевдорелигии типа: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», «Политика есть концентрированное выражение экономики», «Ленинизм – это марксизм эпохи империализма». Вскормленные этой пищей люди верили, что генетика и кибернетика-лженауки, войны неизбежны, капитализм обречен, что в СССР нет эксплуатации человека человеком, и т. д.
Такими воспитывали советских людей труды Ленина и его «продолжателя» Иосифа Виссарионовича Сталина.
По себе знаю, до XX съезда партии мы все считали, что Ленин и Сталин нерасторжимы в своем большевистском единстве. И это представление было правильным, как это ни странно теперь покажется. Но XX съезд разъединил их, оставив Ленина на пьедестале поклонения и свергнув с него Сталина. А надо было удалить обоих… Но так мы думаем только сейчас. И то не все.
А тогда… Н.И. Бухарин, находясь в одиночной камере тюрьмы, написал в 20-ю годовщину октябрьского переворота строки, рассчитанные на «дарование» жизни: «На долю ленинского гения выпала эпоха перехода к социализму, и он воплощал эту бурную эпоху в ее мощных движениях… Но эпоха издает себе нужных людей, и новые шаги истории выдвинули на его место Сталина, центр тяжести мысли и действий которого – следующий перевал истории, когда социализм победил под его руководством навсегда. Все основные жизнедеятельные функции синтезированы в победоносном завершении великих сталинских пятилеток, и теория объединяется с практикой во всем гигантском общественном масштабе…»{332}