Страница:
Русские, живущие в Америке, поспешили и там внести милые начала кастаторства: они разделились на почтенных, полупочтенных и колониальных граждан. Почтенны те, которые распоряжаются; полупочтенны лица второстепенной важности; остальные — казенные матросы, солдаты и рабочие. Нравственность рабочих неудовлетворительна, и это приписывают тому, что они приходят очень развращенными в Америку, а там им исправляться некогда, да и не у чего. Хорошие же русские люди не едут в службу компании, да и она на этот счет неразборчива в выборе цивилизаторов для алеутов и креолов. Рабочие часто женятся на алеутках или креолках и, по бедности, уже не возвращаются в Россию, а остаются в Америке, где компания их прокармливает и изготовляет таким образом из них окончательных лентяев и тунеядцев, уклоняющихся от всякой работы. Г. Головин сообщает следующее насчет колониальных граждан. В отчете своем за 1858 год главное правление компании написало: «Будучи обеспечены со стороны компании во всех нуждах и потребностях своих, колониальные граждане представляют собою население нравственное и трудолюбивое. Для пребывающих временно в колонии они служат весьма полезным нравственным примером того попечения, которое прилагается о людях, с усердием и пользою окончивших свое служение компании». По удостоверению г. Головина, оказалось, что колониальные граждане ничего не делают, чванятся своим происхождением и не хотят работать вместе с алеутами, нуждаются, Бог весть как перебиваются со дня на день, но не хотят трудиться сами и не пускают детей, а в то же время недовольны и компаниею за все вспоможения, которые она им делает. «Словом, говорит г. Головин, колониальные граждане суть не что иное, как далеко не нравственные дармоеды». По его выводам, этот новый класс русских людей никуда не годен и для компании, пока она заправляет краем, и для правительства, если оно примет управление на себя. Веруя в то, что нет действия без причины, мы желаем, чтобы нашлись добрые люди и указали бы нам на условия, способные вызвать наших соотчичей из той лени и отупения, к которым они привыкают, состоя на хлебах Российско-американской компании. Мы, конечно, не видали их и верим на слово г. Головину, но полагаем, что, если бы колонисты не были расселены в таких местах (по островам), которые «по климатическим условиям не годны для земледелия и для всякой промышленности, кроме промысла морских зверей и рыбы, тогда как они к этим-то промыслам и питают отвращение». Это обстоятельство снимает с пьянствующих под компанейской опекой русских лентяев значительную долю их вины. Лишенные собственности и приученные к житью под компанейской подачкой, при условиях, указывающих им на единственный промысел, который не отвечает их вкусам и стремлениям, колониальные граждане исправляться не могут ни при кормежке, выдаваемой от компании, ни при правительстве, если оно не взглянет на их положение с другой точки. Собственность, необходимость трудиться и выгодная среда деятельности — вот первые условия, при которых возможно нравственное поднятие опустившихся под компанейским покровительством граждан, а сам же г. Головин указывает несколько приморских пунктов, занятие которых даст русским средства подниматься внутрь страны, внутрь богатств и внутрь инородческого населения, имея постоянное сообщение с морем посредством рек: Медной, Сушитни, Квипхахи и Куононвимы. Зачем же все это упущено из виду, и зачем в течение 60-ти лет компания ничего не сделала в пользу страны и в пользу прочного устройства своих старых слуг? Зачем не сделать было их самостоятельными людьми, а не какими-то пансионерами, за которыми наблюдают компанейские дядьки? Земли и угодьев довольно, кажется; введению поземельной общинной собственности, надо полагать, ничто не мешает, и потому, право, кажется, следовало бы взяться за эту меру, хоть в виде опыта, но с полным убеждением, что собственность и общинный дух внутренних распорядков и внешней обороны никогда не портит человека и питает его духовную нищету гораздо лучше, чем каша из компанейского котла питает его желудок. Почти невероятно, что в течение 60-летнего заправления русскими землями в Америке Российско-американская компания даже не проникла в глубь страны и ничего не может сообщить о тех ее богатствах, которые нельзя забрать в свою пользу с помощию одной монополии и привилегии гонять на работу алеутов. Но как верить тому, что самая средина острова Ситхи, на котором процветают компанейские магазины с ромом и солониною из Гамбурга, неизвестна и не исследована… а есть догадки, что там места прекрасные. Кто-то, когда-то собственной персоной проходил на лодке далеко в глубь острова и вернулся в восторге от виденного; но тем дело и кончилось. Компании, занятой битьем бобров и цивилизацией алеутов, нечего было входить в какие-либо исследования. Ее интересы не в успехах географии и не в тех богатствах, которые ждут упорного и разумного труда, ибо плоды этого труда могут показаться только после срока привилегии, а до окончания этого срока алеуты безропотно садятся в утлые байдарки, промышляют бобров и подставляют свои жалкие лбы под томагавки, направляемые колошами против алеутских цивилизаторов. Г. Головин полагает, что в 60 лет можно было много сделать и для зависимых от компании людей, и для устройства мирных отношений с колошами. Мы вполне этому верим и очень сожалеем, что наша американская компания во всем этом сделала не более тех компаний, по примеру которых она устроена. Мы не можем разбирать всех дурных и хороших сторон ее распоряжений промыслами, которые, по мнению капитан-лейтенанта Головина, в руках частных промышленников подверглись бы гораздо большему истощению, чем в руках компании. Для этого нужно иметь положительные данные об уловах, о расходах, на них производимых, о чистой прибыли компании и о процентах, получаемых ею от продажи бобровых шкур, цена которых понизилась после того, как бобровые воротники в нашей армии заменились барашковыми. Нужно также знать что-нибудь хотя приблизительное и об отношении у промышляемых животных к общей их массе, появляющейся в американских водах, но ничего этого мы не имеем и потому не будем спорить о том, что отдельные промышленники в 60 лет выловили бы бобров более, чем выловила их и распродала по монопольной цене американская компания. Это может быть справедливо, но могло случиться только при совершенном безучастии власти, регулирующей разработки естественных богатств страны. Если есть опыты, показывающие вредное вмешательство власти в промысловые дела, то есть и другие опыты, свидетельствующие о возможности регулировать рвение промышленников таким образом, что они не будут вправе считать себя стесненными в операциях, а промыслы не подвергнутся опустошениям в короткий срок. К числу таких опытов мы можем причислить установление сроков и способов промысла. Такие меры введены отчасти у нас в отношении к ружейной охоте, но у нас они, как известно, к сожалению, очень дурно исполняются; зато их широкое и разумное применение мы встречаем в Скандинавии, воды которой открыты частным промышленникам и, благодаря разумным правилам для промыслов, нисколько не оскудевают. Таких же опытов, чтобы монополия промысловой компании оказалась полезною для государственного и народного интересов, мы не встречаем нигде, и, считая своею обязанностью более заботиться о выгодах русского народа, чем о барышах Российско-американской компании или даже о благоденствии самих бобров, мы не видим основания разделять мнения г. Головина относительно необходимости оставить промыслы в руках компании после того, как прочие части управления будут приняты правительством. Мы уверены, что в этом нет никакой нужды и что промыслы в американских водах можно очень хорошо регулировать, а заботиться о барышах компании, после шестидесятилетнего ее существования, было бы смешно. Полагаем, что даже если бы некоторое время бобровый улов несколько уменьшился оттого, что найдутся люди, которые отвлекут руки алеутов к другим прибыльным делам, например к китовой ловле и проч., то от этого никому никакого худа не последует, а сумма общих выгод зависимых и независимых людей к русской Америке возрастет. Доказать это нетрудно словами самого г. Головина. Он с такою ясностию, которой нет у г. Тихменева, вывел, что компания сделалась полною помещицею наших владений в Америке. Но права ее гораздо шире известных нам помещичьих прав: ей принадлежит монополия ловов, пользование трудом всех алеутов, расселение их сообразно не их выгодам, а своим расчетам. Она скупает у промышленника зверя по старой и весьма низкой таксе и другого покупщика к скупу не допускает; она снабжает жителей всем, что они требуют, из своих магазинов по монопольной цене, и других продавцов, кроме ее, также нет, да если бы они и были, то у них нельзя ничего купить, потому что компания платит за работу и товар не деньгами, а своими марками, которых нигде, кроме магазинов, не принимают. Товары и продукты, продаваемые в компанейских магазинах, бывают часто дурного качества, и компания запасает их безрасчетливо и мало. Последнее условие заставляет ее входить в разбирательство, сколько кому чего отпустить, и некоторые товары она отпускает «почетным» по одной цене и вволю, а другим по иной цене и в самом ограниченном количестве. Так, например, «почетное» лицо платит за бутылку рому 3 руб. 50 коп. ассигн<ациями>, а другим та же бутылка выдается за 35 рублей. «Почетные» берут ром для себя и за две бутылки приобретают бобровую шкуру, стоящую по таксе 50 руб. ассигн<ациями>. Инородец отдает ее потому, что сам должен заплатить за эти же две бутылки 75 рублей. Отсюда происходит желание продавать шкуры иностранцам, которые дают за них рому и всяких продуктов больше, чем дает компания. Компания, конечно, преследует этот торг, и все прелести запрещений являются на сцену, разумеется, не принося никому выгоды, кроме утехи сердцам «почетных». Креолы и алеуты развращены, пьянствуют, отдают на подержание своих жен, ужасно страдают от сифилиса и цинги, питаются юколой, потому что компания не находит выгод приучать их к хлебу, в котором в ее магазинах встречается частый недостаток. Колоши тоже развратничают и пьянствуют, а при удобном случае убивают русских и промыслы свои охотнее сбывают иностранцам. Распространение христианства между инородцами чисто фиктивное. Щеголяющая цифрами своих отчетов, компания только о цифрах и заботится: главная задача ее окрестить и записать лишнюю единицу к сумме призванных в лоно православной церкви, а не убедить дикаря в высоких истинах Христова учения. Дикари крестятся за подарки и продолжают жить по-прежнему, забывая совсем, что они приняли новую веру, налагающую на них новые обязанности к себе и к ближнему. Русские миссионеры не понимают просвещаемых, а просвещаемые не разумеют их; самая исповедь происходит через толмачей, которые часто не понимают ни кающегося, ни разрешающего грехи. Учителям в школах платят часто менее сторожей при магазинах, и это очень понятно. Магазины компании нужнее школ. И так далее, кучи фактов свидетельствуют, что для блага страны нужна иная администрация, более правильная и имеющая в виду истинную цивилизацию страны и открытие ее метрополии, а не одни свои торговые виды и угодничество своим принципалам. Все это прекрасно рассказано в статье Головина и закреплено его выводом, что «во всех случаях, когда благоустройство колоний, улучшение быта туземцев и заезжих русских обещали компании прямую выгоду, она не щадила издержек. В тех же случаях, где выгоды были сомнительны или же требовались энергия и предприимчивость, она бездействовала или принимала полумеры». После этого ясно, что нужно прежде всего сделать, для того чтобы открыть колонии для той цивилизации, какую могут внести в нее предприимчивые русские люди при достаточном ограждении иностранцев от всякого покушения на порабощение их труда. Мы согласны с г. Головиным, что компанию нельзя много винить, потому что «она действовала из барышей и иначе не могла бы существовать». Думаем также, что несправедливо было бы отнять у нее право собственности на ее постройки и заведения; но не видим основания оставлять за нею промысловую монополию. Промыслы только и могут привлечь в эту сторону из России людей, пока они увидят возможность заняться разработкою других богатств, сокрытых в земле, водах и лесах. Оставить в руках компании самую легкую и самую прибыльную отрасль промышленности значит импонировать колонизацию русской Америки. Если она и пойдет, то пойдет бесконечно медленнее, и сила капитала всегда будет у нынешней компании, которая, с утратою административных прав в крае, будет владеть и нынешними его жителями, и новыми колонистами по праву капиталиста. А экономическая безурядица порабощает вернее всякого неустройства чисто административного. В этом, вероятно, согласится с нами и г. Головин, а согласясь в этом общем положении, он, может быть, не станет отрицать, что для общего блага людей, заинтересованных в американском вопросе, можно рискнуть суммою бобровых шкур, особенно когда есть средство обезопасить и этот риск мерами, вполне достигающими своей цели у скандинавских берегов.
Во всем остальном мы совершенно разделяем предположения г. Головина. Они нам так нравятся, что мы, во-первых, считаем обязанностию познакомить с ними наших читателей, а во-вторых, пожелать им скорого осуществления не только в Американской России, но (с приличными изменениями) и в других странах, считающих себя цивилизованными на европейский лад.
Г. Головин полагает, что «главный правитель или губернатор колоний должен быть назначаем от правительства. Права губернатора должны быть обширны, особенно в отношении к независимым инородцам, но ограждены (скажем, и ограничены) положительным законом. Необходимо, чтобы губернатор был лицо самостоятельное, не подчиненное никакому генерал-губернатору, и отчеты в своих действиях представлял только высшим правительственным учреждениям. Число чиновников при нем крайне ограничить, отнюдь не вводя различных губернских учреждений, несовместных с условиями края. Поселенцы, к числу которых должны быть причислены и креолы, управляются избираемыми ими старшинами, на общинных началах. Подвластные инородцы, как, например, алеуты, а впоследствии и другие, управляются избираемыми ими тайонами также на общинных началах. Земли, занятые теми и другими, должны составлять их собственность. Все споры по имуществам должны решаться общественным приговором без всякого вмешательства со стороны колониального начальства и только по желанию самих туземцев могут восходить на решение к губернатору. Кроме военных крейсеров, в колониях не должно быть никакой особой полиции или чиновных властей. Устроить миссии на иных началах и чрез миссионеров действовать на враждующие дикие племена, принимая на воспитание их детей, сближаясь с ними, сколько возможно, освобождая колгов (рабов), а в случае надобности [14]действуя и открытою силою. Миссионеров приготовлять из креолов и из самих инородцев. Училища содержать на счет казны до тех пор, пока будет возможна желаемая передача их общинам, но за обучение не требовать обязательной службы, а лучше брать небольшую плату. [15]Российско-американской компании предоставить в вечное пользование те местности, на которых она имеет теперь разные оседлости или заведения, определив границы этих владений. Промыслы морских зверей предоставить ей на известный, но продолжительный срок, в тех местах, в которых она до сего времени их производила. [16]
Всем русским подданным, желающим заниматься промыслами (кроме промыслов морских зверей в местах, занятых Российско-американскою компаниею), торговлею, исследованиями, предоставляется свобода действий во всех местностях колоний, не составляющих собственности поселенцев. Найденные ими добычи принадлежат им нераздельно. Желающим отводятся земли и угодья в вечное пользование. Запрещение продавать туземцам водку, оружие и порох отменить, как не достигающее цели. Для иностранцев открыть Новоархангельск и Павловскую гавань, предоставив им право свободной торговли с жителями, но воспретить вывоз шкур морских зверей, так как этот промысел будет привилегиею Российско-американской компании. [17]
Устроить правильное сообщение с Калифорниею, а следовательно, и с Россиею, потому что сообщение чрез Амур и Сибирь гораздо затруднительнее: Амур и Охотское море 7 месяцев заперты льдами».
Вот основные предположения г. Головина об устройстве далекого русского края. Кроме тех пунктов, в которых мы с ним не видим основания согласиться, за всеми другими мы признаем много практического смысла и полагаем, что жители русской Америки не станут считать себя несчастливыми, если предположения г. Головина осуществятся. Общий характер его предположений относительно устройства края ручается за то, что край этот скоро не будет для России — terra incognita. [18]
<ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ:
Во всем остальном мы совершенно разделяем предположения г. Головина. Они нам так нравятся, что мы, во-первых, считаем обязанностию познакомить с ними наших читателей, а во-вторых, пожелать им скорого осуществления не только в Американской России, но (с приличными изменениями) и в других странах, считающих себя цивилизованными на европейский лад.
Г. Головин полагает, что «главный правитель или губернатор колоний должен быть назначаем от правительства. Права губернатора должны быть обширны, особенно в отношении к независимым инородцам, но ограждены (скажем, и ограничены) положительным законом. Необходимо, чтобы губернатор был лицо самостоятельное, не подчиненное никакому генерал-губернатору, и отчеты в своих действиях представлял только высшим правительственным учреждениям. Число чиновников при нем крайне ограничить, отнюдь не вводя различных губернских учреждений, несовместных с условиями края. Поселенцы, к числу которых должны быть причислены и креолы, управляются избираемыми ими старшинами, на общинных началах. Подвластные инородцы, как, например, алеуты, а впоследствии и другие, управляются избираемыми ими тайонами также на общинных началах. Земли, занятые теми и другими, должны составлять их собственность. Все споры по имуществам должны решаться общественным приговором без всякого вмешательства со стороны колониального начальства и только по желанию самих туземцев могут восходить на решение к губернатору. Кроме военных крейсеров, в колониях не должно быть никакой особой полиции или чиновных властей. Устроить миссии на иных началах и чрез миссионеров действовать на враждующие дикие племена, принимая на воспитание их детей, сближаясь с ними, сколько возможно, освобождая колгов (рабов), а в случае надобности [14]действуя и открытою силою. Миссионеров приготовлять из креолов и из самих инородцев. Училища содержать на счет казны до тех пор, пока будет возможна желаемая передача их общинам, но за обучение не требовать обязательной службы, а лучше брать небольшую плату. [15]Российско-американской компании предоставить в вечное пользование те местности, на которых она имеет теперь разные оседлости или заведения, определив границы этих владений. Промыслы морских зверей предоставить ей на известный, но продолжительный срок, в тех местах, в которых она до сего времени их производила. [16]
Всем русским подданным, желающим заниматься промыслами (кроме промыслов морских зверей в местах, занятых Российско-американскою компаниею), торговлею, исследованиями, предоставляется свобода действий во всех местностях колоний, не составляющих собственности поселенцев. Найденные ими добычи принадлежат им нераздельно. Желающим отводятся земли и угодья в вечное пользование. Запрещение продавать туземцам водку, оружие и порох отменить, как не достигающее цели. Для иностранцев открыть Новоархангельск и Павловскую гавань, предоставив им право свободной торговли с жителями, но воспретить вывоз шкур морских зверей, так как этот промысел будет привилегиею Российско-американской компании. [17]
Устроить правильное сообщение с Калифорниею, а следовательно, и с Россиею, потому что сообщение чрез Амур и Сибирь гораздо затруднительнее: Амур и Охотское море 7 месяцев заперты льдами».
Вот основные предположения г. Головина об устройстве далекого русского края. Кроме тех пунктов, в которых мы с ним не видим основания согласиться, за всеми другими мы признаем много практического смысла и полагаем, что жители русской Америки не станут считать себя несчастливыми, если предположения г. Головина осуществятся. Общий характер его предположений относительно устройства края ручается за то, что край этот скоро не будет для России — terra incognita. [18]
<ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ:
СПОР О ПРАВАХ И ЗНАЧЕНИИ РУССКОГО ДВОРЯНСТВА. — МЫСЛИ О ЕГО «ТОРЖЕСТВЕННОМ» УНИЧТОЖЕНИИ В НЫНЕШНЮЮ ПОРУ. — МАНЕРА ВСЕ ДОВОДИТЬ ДО КРАЙНОСТИ. — НАШЕ МНЕНИЕ ПО ДВОРЯНСКОМУ ВОПРОСУ>
С.-Петербург, пятница, 16-го февраля 1862 г
Говорят, что если двое умных и честных людей в чем-нибудь между собою несогласны, так в этом несогласии самую важную роль играет то, что они неясно понимают друг друга. Обыкновенным результатом спора между такими людьми бывает соглашение их разномыслия таким образом, что каждый из них, соглашаясь с мнением своего противника, не чувствует потребности отречься от своего коренного убеждения. Этот странный, по-видимому, факт был часто замечаем очень многими, и все наблюдавшие его согласны в том, что высказанное нами положение имеет большое применение в жизни. Очень недавно мы имели прекрасный случай поверить эти замечания в одном весьма интересном и весьма характерном споре.
В литературе зашла речь о сословных правах русского дворянства. Редакция одного органа, поздравляя публику «с новым годом, с новым злом и новою ложью на старое зло и на старую ложь», сказала, что «дворянству было бы необходимо торжественно, перед лицом России, совершить великий акт уничтожения себя как сословия» и что «всякое иное решение отзовется вредными последствиями для самого дворянства». Редакция другого из числа самых видных периодических русских изданий восстала против рациональности такого желания. Между умными людьми завязался довольно жаркий и весьма интересный спор, в котором, для удовольствия публики, приняли участие еще два, три органа. Присоединение голоса трех последних участников в этом споре угрожало придать ему тот милый полемический характер, который ставит предмет спора на задний план, а на авансцену выдвигает личность спорящих. Были минуты, когда мы опасались, что интересный спор о дворянских привилегиях совершенно стушуется, но, слава Богу, этого не случилось. Две несогласные в мнениях редакции не сбились с своего пути, а прочие, успев заявить друг другу знание своего взаимного уважения и несколько обычных любезностей, частию перестали писать об этом вопросе, а частию приучили публику не обращать внимания на статьи, печатавшиеся у них по этому предмету. Умным людям пришло время выговориться друг перед другом, и, выговорившись, они нашли возможность согласиться, подтвердив, таким образом, старое поверье, что умные люди всегда согласятся, если поймут друг друга. Мы не входим ни в какую полемику по этому предмету, потому что с самого начала спора о том: следует ли дворянам снять с себя нынешние права своего сословия? или же уместнее широкие права распространить на другие сословия? мы не сомневались в решении этого спора. При заявлении тремя примкнувшими к спору редакциями своих требований о сохранении дворян как сословия и вообще о необходимости корпорационных начал, мы были твердо уверены, что подобные заявления никогда не встретят большого сочувствия в современном русском обществе, и не считали нужным обращать столбцы нашей газеты в бесполезные словопрения о правах, в смысле которых никто не сомневается. Мы подумали о своих правах и нашли, что они не позволяют нам занимать общественное внимание одними полемическими красотами. Вот почему в «Северной пчеле» до сих пор не было выражено мнения о дворянских привилегиях.
Вопрос о дворянстве рассматривался в «Дне», «Современной летописи Русского вестника», «Нашем времени», «Северной почте» и «Русском инвалиде». Три последние отстаивали законность и необходимость дворянства как сословия. Приобретший в последнее время большую известность московский профессор г. Борис Чичерин, со всею своеобычностью отличающих его дарований, сказал очень много прекрасного для того, чтобы доказать необходимость у нас могущественного и образованного tiers-?tat. [19]Ученый профессор, приведя себе на память разные благоустроенные государства древних и новых времен, признал нужным снабдить Русь для ее блага тремя сословиями, из которых одно будет иметь областное преобладание, другое — городское, а третье будет преобладать неизвестно над кем в селах. Этот, может быть, очень остроумный план разнокачественных преобладаний, начертанный московским профессором, никому не понравился. Употребляя в своих ответах местоимение мы, г. Чичерин, очевидно, мог рассчитывать только на совместничество одного г. Павлова, редактора газеты «Наше время», в которой проповедовалась чичеринская теория общественного деления по классам. Участь этого учения, кажется, решена; оно не вызвало ни в ком сочувствия, стало быть, оно не привилось к нам, пало, и сражаться с ним все равно, что воевать с ветряными мельницами. «Русский инвалид» также отстаивал благородное российское дворянство, но отстаивал его с какими-то не совсем понятными стремлениями, в которых чудились и идеи Монтескье, и самодельные планы иных авторов. Характеризовать подробности всех замечательных статей по вопросу о дворянстве мы не будем. Это заняло бы много времени и много места, которое мы должны беречь даже в тех случаях, когда речь касается заслуг московского профессора г. Чичерина и его прав на общественное внимание. Для представления нашим читателям, что и кем из наших собратий сделано в вопросе о дворянстве, приведем короткое, но ясное выражение «Дня» (см. № 15-й). Этою во многих отношениях противоречивою, но тем не менее весьма почтенною газетою высказана мысль, что с уничтожением крепостного права русское дворянство утратило отдельное значение в ряду государственных сословий и «торжественно, перед лицом России должно совершить великий акт уничтожения себя как сословия». Мнению газеты «День» резче всего противоречит «Северная почта», утверждающая, что подобные статьи не выражают мысли правительства, не согласны с точным смыслом новых узаконений и не соответствуют правильному развитию проистекающих от него последствий. Редакция «Дня», имеющая достаточные основания судить о степени разномыслия своих оппонентов, формулировала отношение их к мысли о сравнении сословий таким образом: «Статьи, напечатанные в газете „День“, положительно несогласны с мнением „Северной почты“. Всего ближе к мнению „Северной почты“ стоит „Наше время“ с г. редактором и с г. Чичериным, затем „Русский инвалид“. Что же касается „Современной летописи“, то в ее мнении существенной разницы с нашим мнением мы не видим». Очень радуемся, что редакция «Дня» нашла возможность примирить свои стремления в вопросе о дворянстве со взглядом на этот же предмет «Современной летописи», и с прискорбием смотрим на пробел, которым оканчивается передовая статья 15-го №. Мы тоже не видим существенной разницы в мнениях «Современной летописи» с мнениями «Дня» и в выражении своего голоса о дворянстве и его современном значении более всего чувствуем себя способными разделять основные положения, высказанные редакциями этих газет. Мы не друзья и не поборники сословных привилегий, но полагаем, что уравнение сословий во всех правах есть то же самое, что уничтожение сословий. Мы не видим также ошибки в мнении «Дня» об утрате дворянством самой важной своей привилегии с освобождением крепостных людей. За всем тем, по нашему мнению, нет никакой побудительной причины и никакого разумного основания желать, чтобы наше дворянство теперь «торжественно, перед лицом России, уничтожало себя как сословие». Это было бы гораздо более торжественно, чем практично. С сословием связаны его права, а с правами — его сила и средства к принесению добра себе и людям. Мы понимаем, что, ввиду голодующего населения, похвально раздать свое жито на семена для будущего посева, но не видим основания отказаться от своих прав на житницу, бросив ключ от нее в море. Хорошо, если бы самоуничтожение себя русским дворянством принесло какую-нибудь существенную пользу другим сословиям, и по преимуществу крестьянству; но мы этой пользы не видим и потому, нисколько не разделяя идей, приводимых г. Чичериным, «Русским инвалидом» и другими, не находим сообразным с обстоятельствами, чтобы относительно полноправнейшее наше сословие совершило торжественный акт своего уничтожения.
Повторяю, что стремления «Дня» снивелировать русских людей действительно имеют много обаятельного, но и грешно отрицать то, что очень много вещей, увлекательных в теории, на деле приносят гораздо более вреда, чем пользы. Отрешение от своих прав не в пользу ближнего, а ради одной «торжественности» входит в разряд вещей именно такого рода, и если бы низшие сословия русских людей хорошо знали права и преимущества дворянства, то они не присудили бы им отрекаться от них, а разве посетовали бы на неуменье пользоваться ими. Из всех способов уравнения разноправных и разносильных субъектов известны наиболее два: или довести сильнейшего до состояния слабого, или же слабого поднять до положения сильного. Выбор, кажется, незатруднителен. А что касается имени, которым кого как называют, то имя — звук пустой. Оно живет до тех пор, пока видима отличка, а сгладится эта отличка — забудется и имя. Многие или почти все наши газеты и журналы утверждают, что нам во всем должно идти по пути, совершенно отличительному от того, по которому шла и идет Западная Европа, и «День» стоит во главе этого учения. Мы, разумеется, не позволим себе оспаривать ни одной слабейшей черты этого льстящего нашей национальной гордости учения и со всею искренностию готовы сказать, что в деле полнейшего уравнения прав Россия действительно пойдет совершенно иначе, чем другие страны, и что, при всех «сословных перегородках», замечаемых г. Чичериным во внутренней жизни, в самом смысле народа нет никаких «перегородок». Как ни сильна разъедининенность наших сословий (собственно сословий у нас даже вовсе нет, и самый 9-й том «Свода законов» называется не законами о сословиях, а законами о состояниях), в них не заметно тех почти разноплеменных отличий, которые видны в английском лорде и пролетарии. Мы предвидим возражение и сожалеем, что не можем оговорить его. Просим только вспомнить, что всеми усилиями русского человека к достижению высших сословных отличек руководило постоянное и самое естественное стремление к возможно большей полноправности. От древнего новгородца до крестьянина, перечисляющегося в третью гильдию, — во всех один и тот же двигатель. Самолюбие и жажда отличий для отличий, правда, встречаются в нашем обществе, но не они руководят главным стремлением массы хвататься за всякий сучок, чтобы из своей сословной клетки перелезть в другую. Как только русский человек не видит для себя никаких выгод в праве именоваться членом известного сословия, он, в большинстве случаев, и не стоит за принадлежащие ему сословные права. Все ищут главнейшим образом права личной свободы и имущественной неприкосновенности. Дворянство до сих пор в этом отношении представляет наивысшую ступень, и ясно, что всем хочется стать на эту ступень. Да что же в этом дурного? Права, как и солнца, освещающего праведных и грешных, для всех достанет. Пусть стоящие ближе к свету смело подают руку карабкающимся снизу, из мрака сени смертныя. Доля теплоты и света, нужная каждому порознь, не убавится от увеличения пользующейся ими массы, а перевернется лестница так, что на нижней ступени будет то же количество благодати, заставляющей русских людей лезть из сословия в сословие. Можно быть твердо уверенным, что никто не заявит так, как русские, способности оставаться равнодушными к иллюзорным отличкам. Для того, кто внимательно и беспристрастно всматривается и изучает характер и стремления современного русского общества, это не будет представляться парадоксом, и он не найдет основания желать уничтожения самых простых прав, которые кажутся привилегиями только по отношению к уничтоженному законом 19-го февраля виду совершенного бесправия. С уничтожением постыдного права собственности на людей дворянство не имеет более привилегий, которые оно могло бы снять с себя для блага других сословий; у него только есть известные права, и если рассматривать значение этих прав в связи с нынешними общенародными интересами, то, кажется, всего менее уместно желать отречения от них или стремиться сужать доступ к ним какими бы то ни было рогатками. Если верить, что мы, по словам «Дня», идем вперед «великанскими» шагами и что спешная походка наша доведет нас до идеала русской самобытной правды и возможно счастливой русской жизни, то в чем же ближе искать этого идеала?.. Неужто не в том, что составляет исключительные права нашего поместного дворянства? Позволяем себе заявить, что мы глубоко верим в чистосердечную любовь редакции «Дня» к русскому народу и нимало не способны стать на сторону трех оспаривающих его газет, но и не можем отделить некоторой своей симпатии от основательных идей «Современной летописи». При всем желании оправдать очень великодушную мысль о самоуничтожении дворянством своих прав, мы должны сознаться, что, по нашему крайнему разумению, такое «торжественное» отречение в нынешнюю пору было бы полезно для страны столько же, как «искусство, живущее для искусства». А нам, полагаем, вовсе не того нужно.
В литературе зашла речь о сословных правах русского дворянства. Редакция одного органа, поздравляя публику «с новым годом, с новым злом и новою ложью на старое зло и на старую ложь», сказала, что «дворянству было бы необходимо торжественно, перед лицом России, совершить великий акт уничтожения себя как сословия» и что «всякое иное решение отзовется вредными последствиями для самого дворянства». Редакция другого из числа самых видных периодических русских изданий восстала против рациональности такого желания. Между умными людьми завязался довольно жаркий и весьма интересный спор, в котором, для удовольствия публики, приняли участие еще два, три органа. Присоединение голоса трех последних участников в этом споре угрожало придать ему тот милый полемический характер, который ставит предмет спора на задний план, а на авансцену выдвигает личность спорящих. Были минуты, когда мы опасались, что интересный спор о дворянских привилегиях совершенно стушуется, но, слава Богу, этого не случилось. Две несогласные в мнениях редакции не сбились с своего пути, а прочие, успев заявить друг другу знание своего взаимного уважения и несколько обычных любезностей, частию перестали писать об этом вопросе, а частию приучили публику не обращать внимания на статьи, печатавшиеся у них по этому предмету. Умным людям пришло время выговориться друг перед другом, и, выговорившись, они нашли возможность согласиться, подтвердив, таким образом, старое поверье, что умные люди всегда согласятся, если поймут друг друга. Мы не входим ни в какую полемику по этому предмету, потому что с самого начала спора о том: следует ли дворянам снять с себя нынешние права своего сословия? или же уместнее широкие права распространить на другие сословия? мы не сомневались в решении этого спора. При заявлении тремя примкнувшими к спору редакциями своих требований о сохранении дворян как сословия и вообще о необходимости корпорационных начал, мы были твердо уверены, что подобные заявления никогда не встретят большого сочувствия в современном русском обществе, и не считали нужным обращать столбцы нашей газеты в бесполезные словопрения о правах, в смысле которых никто не сомневается. Мы подумали о своих правах и нашли, что они не позволяют нам занимать общественное внимание одними полемическими красотами. Вот почему в «Северной пчеле» до сих пор не было выражено мнения о дворянских привилегиях.
Вопрос о дворянстве рассматривался в «Дне», «Современной летописи Русского вестника», «Нашем времени», «Северной почте» и «Русском инвалиде». Три последние отстаивали законность и необходимость дворянства как сословия. Приобретший в последнее время большую известность московский профессор г. Борис Чичерин, со всею своеобычностью отличающих его дарований, сказал очень много прекрасного для того, чтобы доказать необходимость у нас могущественного и образованного tiers-?tat. [19]Ученый профессор, приведя себе на память разные благоустроенные государства древних и новых времен, признал нужным снабдить Русь для ее блага тремя сословиями, из которых одно будет иметь областное преобладание, другое — городское, а третье будет преобладать неизвестно над кем в селах. Этот, может быть, очень остроумный план разнокачественных преобладаний, начертанный московским профессором, никому не понравился. Употребляя в своих ответах местоимение мы, г. Чичерин, очевидно, мог рассчитывать только на совместничество одного г. Павлова, редактора газеты «Наше время», в которой проповедовалась чичеринская теория общественного деления по классам. Участь этого учения, кажется, решена; оно не вызвало ни в ком сочувствия, стало быть, оно не привилось к нам, пало, и сражаться с ним все равно, что воевать с ветряными мельницами. «Русский инвалид» также отстаивал благородное российское дворянство, но отстаивал его с какими-то не совсем понятными стремлениями, в которых чудились и идеи Монтескье, и самодельные планы иных авторов. Характеризовать подробности всех замечательных статей по вопросу о дворянстве мы не будем. Это заняло бы много времени и много места, которое мы должны беречь даже в тех случаях, когда речь касается заслуг московского профессора г. Чичерина и его прав на общественное внимание. Для представления нашим читателям, что и кем из наших собратий сделано в вопросе о дворянстве, приведем короткое, но ясное выражение «Дня» (см. № 15-й). Этою во многих отношениях противоречивою, но тем не менее весьма почтенною газетою высказана мысль, что с уничтожением крепостного права русское дворянство утратило отдельное значение в ряду государственных сословий и «торжественно, перед лицом России должно совершить великий акт уничтожения себя как сословия». Мнению газеты «День» резче всего противоречит «Северная почта», утверждающая, что подобные статьи не выражают мысли правительства, не согласны с точным смыслом новых узаконений и не соответствуют правильному развитию проистекающих от него последствий. Редакция «Дня», имеющая достаточные основания судить о степени разномыслия своих оппонентов, формулировала отношение их к мысли о сравнении сословий таким образом: «Статьи, напечатанные в газете „День“, положительно несогласны с мнением „Северной почты“. Всего ближе к мнению „Северной почты“ стоит „Наше время“ с г. редактором и с г. Чичериным, затем „Русский инвалид“. Что же касается „Современной летописи“, то в ее мнении существенной разницы с нашим мнением мы не видим». Очень радуемся, что редакция «Дня» нашла возможность примирить свои стремления в вопросе о дворянстве со взглядом на этот же предмет «Современной летописи», и с прискорбием смотрим на пробел, которым оканчивается передовая статья 15-го №. Мы тоже не видим существенной разницы в мнениях «Современной летописи» с мнениями «Дня» и в выражении своего голоса о дворянстве и его современном значении более всего чувствуем себя способными разделять основные положения, высказанные редакциями этих газет. Мы не друзья и не поборники сословных привилегий, но полагаем, что уравнение сословий во всех правах есть то же самое, что уничтожение сословий. Мы не видим также ошибки в мнении «Дня» об утрате дворянством самой важной своей привилегии с освобождением крепостных людей. За всем тем, по нашему мнению, нет никакой побудительной причины и никакого разумного основания желать, чтобы наше дворянство теперь «торжественно, перед лицом России, уничтожало себя как сословие». Это было бы гораздо более торжественно, чем практично. С сословием связаны его права, а с правами — его сила и средства к принесению добра себе и людям. Мы понимаем, что, ввиду голодующего населения, похвально раздать свое жито на семена для будущего посева, но не видим основания отказаться от своих прав на житницу, бросив ключ от нее в море. Хорошо, если бы самоуничтожение себя русским дворянством принесло какую-нибудь существенную пользу другим сословиям, и по преимуществу крестьянству; но мы этой пользы не видим и потому, нисколько не разделяя идей, приводимых г. Чичериным, «Русским инвалидом» и другими, не находим сообразным с обстоятельствами, чтобы относительно полноправнейшее наше сословие совершило торжественный акт своего уничтожения.
Повторяю, что стремления «Дня» снивелировать русских людей действительно имеют много обаятельного, но и грешно отрицать то, что очень много вещей, увлекательных в теории, на деле приносят гораздо более вреда, чем пользы. Отрешение от своих прав не в пользу ближнего, а ради одной «торжественности» входит в разряд вещей именно такого рода, и если бы низшие сословия русских людей хорошо знали права и преимущества дворянства, то они не присудили бы им отрекаться от них, а разве посетовали бы на неуменье пользоваться ими. Из всех способов уравнения разноправных и разносильных субъектов известны наиболее два: или довести сильнейшего до состояния слабого, или же слабого поднять до положения сильного. Выбор, кажется, незатруднителен. А что касается имени, которым кого как называют, то имя — звук пустой. Оно живет до тех пор, пока видима отличка, а сгладится эта отличка — забудется и имя. Многие или почти все наши газеты и журналы утверждают, что нам во всем должно идти по пути, совершенно отличительному от того, по которому шла и идет Западная Европа, и «День» стоит во главе этого учения. Мы, разумеется, не позволим себе оспаривать ни одной слабейшей черты этого льстящего нашей национальной гордости учения и со всею искренностию готовы сказать, что в деле полнейшего уравнения прав Россия действительно пойдет совершенно иначе, чем другие страны, и что, при всех «сословных перегородках», замечаемых г. Чичериным во внутренней жизни, в самом смысле народа нет никаких «перегородок». Как ни сильна разъедининенность наших сословий (собственно сословий у нас даже вовсе нет, и самый 9-й том «Свода законов» называется не законами о сословиях, а законами о состояниях), в них не заметно тех почти разноплеменных отличий, которые видны в английском лорде и пролетарии. Мы предвидим возражение и сожалеем, что не можем оговорить его. Просим только вспомнить, что всеми усилиями русского человека к достижению высших сословных отличек руководило постоянное и самое естественное стремление к возможно большей полноправности. От древнего новгородца до крестьянина, перечисляющегося в третью гильдию, — во всех один и тот же двигатель. Самолюбие и жажда отличий для отличий, правда, встречаются в нашем обществе, но не они руководят главным стремлением массы хвататься за всякий сучок, чтобы из своей сословной клетки перелезть в другую. Как только русский человек не видит для себя никаких выгод в праве именоваться членом известного сословия, он, в большинстве случаев, и не стоит за принадлежащие ему сословные права. Все ищут главнейшим образом права личной свободы и имущественной неприкосновенности. Дворянство до сих пор в этом отношении представляет наивысшую ступень, и ясно, что всем хочется стать на эту ступень. Да что же в этом дурного? Права, как и солнца, освещающего праведных и грешных, для всех достанет. Пусть стоящие ближе к свету смело подают руку карабкающимся снизу, из мрака сени смертныя. Доля теплоты и света, нужная каждому порознь, не убавится от увеличения пользующейся ими массы, а перевернется лестница так, что на нижней ступени будет то же количество благодати, заставляющей русских людей лезть из сословия в сословие. Можно быть твердо уверенным, что никто не заявит так, как русские, способности оставаться равнодушными к иллюзорным отличкам. Для того, кто внимательно и беспристрастно всматривается и изучает характер и стремления современного русского общества, это не будет представляться парадоксом, и он не найдет основания желать уничтожения самых простых прав, которые кажутся привилегиями только по отношению к уничтоженному законом 19-го февраля виду совершенного бесправия. С уничтожением постыдного права собственности на людей дворянство не имеет более привилегий, которые оно могло бы снять с себя для блага других сословий; у него только есть известные права, и если рассматривать значение этих прав в связи с нынешними общенародными интересами, то, кажется, всего менее уместно желать отречения от них или стремиться сужать доступ к ним какими бы то ни было рогатками. Если верить, что мы, по словам «Дня», идем вперед «великанскими» шагами и что спешная походка наша доведет нас до идеала русской самобытной правды и возможно счастливой русской жизни, то в чем же ближе искать этого идеала?.. Неужто не в том, что составляет исключительные права нашего поместного дворянства? Позволяем себе заявить, что мы глубоко верим в чистосердечную любовь редакции «Дня» к русскому народу и нимало не способны стать на сторону трех оспаривающих его газет, но и не можем отделить некоторой своей симпатии от основательных идей «Современной летописи». При всем желании оправдать очень великодушную мысль о самоуничтожении дворянством своих прав, мы должны сознаться, что, по нашему крайнему разумению, такое «торжественное» отречение в нынешнюю пору было бы полезно для страны столько же, как «искусство, живущее для искусства». А нам, полагаем, вовсе не того нужно.