Страница:
Роза Марковна молча курила. Лицо у нее было тяжелое, темное, следы былой красоты проступали на нем, как чеканка проступает сквозь патину старинной бронзы.
— Чего вы ждете? — наконец спросила она.
— Нет, ничего. Я еще не очухался. Извините. Почему это вас так взволновало?
Томас не ожидал, что она ответит. Но она ответила:
— В этом человеке все зло мира. На его совести тысячи загубленных жизней. Вся моя семья, моя мать. Я не знаю, для чего Юргену Янсену и его национал-патриотам понадобилось оживлять этот труп. Они не понимают, что делают. Они ворошат заразный скотомогильник. Даже память об Альфонсе Ребане источает трупный яд. Поэтому я и даю вам этот совет: бегите, спасайтесь. Пока не поздно. Может быть, еще не поздно.
Она ткнула сигарету в пепельницу и завела двигатель. Но прежде чем тронуться, проговорила:
— Вы хотели спросить, почему у меня нет детей. Я вам скажу. Потому что я не хотела быть разносчиком заразы. Я не хотела, чтобы в моих детях была хоть капля его крови.
Она помолчала и добавила:
— Потому что Альфонс Ребане — мой отец.
Роза Марковна довезла Томаса до табачной лавки, возле которой осталась его тачка, он пересел в нее и напрямую, не заезжая домой, рванул в Нарву. Он уже знал, что ему нужно сделать. Да, так он и сделает: поедет в Питер и постарается затеряться в многомиллионном городе. А если не удастся — что ж, есть выход и на самый крайний случай: найдет того ментовского капитана и потребует, чтобы его посадили. Черт возьми, он имеет на это право! Совершил он преступление? Совершил. Обязан понести наказание? Обязан. И никто не может ему отказать. Существуют же, в конце концов, права человека!
Но даже если в Питере не захотят поднимать старое дело, тоже неплохо. Пусть этапируют его в Таллин как уголовного преступника, причем рецидивиста. И тогда вряд ли он сгодится на роль внука национального героя Эстонии.
Штандартенфюрер СС!
Командир 20-й Эстонской дивизии СС!
Да что ж тебе не лежится в твоем Аугсбурге? Столько лет лежал, а теперь вдруг начал откапываться! С чего?
Ну нет! Пусть твоим внуком будет кто угодно, но он, Томас, твоим внуком не будет! На фиг, на фиг нам такое родство!
«Жигуленок» Томаса бодро бежал по подсушенному солн-цем шоссе, с каждым километром удаляя его от неведомой и от этого еще более грозной опасности. Но когда до Нарвы оставалось не больше получаса езды, над трассой вдруг появился вертолет и завис над машиной Томаса. Усиленный радиомегафоном голос приказал по-эстонски:
— Томас Ребане! Остановите автомобиль!
И Томас понял: его достали. Его достали не менты и не служба безопасности национал-патриотов. На размалеванной камуфляжной краской вертушке по его душу явилась сама муза истории Клио. Это она отжимала его «жигуленка» к обочине и бубнила по-эстонски через радиомегафон грубым голосом патрульного:
— Томас Ребане, остановите машину и заглушите двигатель! Томас Ребане, немедленно остановитесь!
Но почему, почему Клио? Почему не веселая Талия? Почему не изысканная Эрато? Пусть даже занудистая Полигимния, муза гимнов. А что? Он готов петь любые гимны. «Эстония, Эстония, тарам-там-тарара». Да хоть бы и «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь». Так нет же, именно этой стерве Клио взбрело в ее древнегреческую голову отметить его своим вниманием.
— Томас Ребане! Тормози, твою мать! — рявкнула на чистейшем русском потерявшая терпение Клио. — Или я раздавлю тебя вместе с твоими яйцами!
И как бы в подтверждение нешуточности угрозы опорные полозья вертолета замаячили перед самым лобовым стеклом.
Томас остановился. Его перегрузили в вертушку, а за руль его «жигуленка» сел один из давешних охранников. Через полтора часа на той же конспиративной квартире Томас предстал перед Янсеном.
— Позвольте поинтересоваться, куда вы направлялись? — сухо спросил он.
Томас неопределенно пожал плечами:
— Да так, прокатиться, туда-сюда.
— Вы направлялись в Санкт-Петербург! — тоном обвинителя заявил Янсен. — Зачем?
— Ну, на денек-другой. В Эрмитаже открылась выставка супрематистов. Сам-то я не поклонник этого направления, но все-таки интересно, — попытался отболтаться Томас. — А что? Я не знал, что нельзя.
— Не врите! Вы хотели сбежать!
— Ну, хотел, хотел! — признал Томас. — Вам хорошо, а мою студию пасут люди Краба.
— Вашу студию никто не пасет. Я вам сказал: забудьте о Крабе.
— Я-то забуду. Уже забыл. А вот он обо мне вряд ли забудет.
— Вот расписка, которую вы дали Анвельту. — Янсен продемонстрировал Томасу расписку и разорвал ее на мелкие клочки. — Теперь вы удовлетворены?
— Я? Да. А Краб? Ему не нужны никакие расписки. Конечно, если вы не вернули ему его тридцать штук. Или это были вообще не его бабки?
Но Янсен не попался в расставленную Томасом ловушку.
— Приходится с сожалением констатировать, что вы просто трус, — заключил он. — Позор! Томас Ребане, вы позорите имя своего великого деда! Очень жаль, но я вынужден ограничить вашу свободу передвижений.
— Посадите? — уточнил Томас. — Ну, сажайте.
— Вы будете находиться под домашним арестом.
— Да? Ну ладно. А долго?
— Столько, сколько понадобится. Пока вы не сделаете то, что от вас требуется.
— А что от меня требуется? — живо поинтересовался Томас. — Может, я быстренько это сделаю и это самое... и пойду?
— Хватит болтать! — прикрикнул Янсен.
Томас тяжело вздохнул и согласился:
— Что ж, хватит так хватит. А на что я буду жить под домашним арестом? Учтите, бабок у меня нет.
— Вы будете получать приличную зарплату. В качестве консультанта фильма.
Томасу показалось, что он ослышался.
— Фильма? Какого фильма?
— Рабочее название — «Битва на Векше», — объяснил Янсен. — Хотя правильней было бы — «Подвиг на Векше». Это будет художественный фильм о великой победе эстонских патриотов в годы Второй мировой войны. О неизвестной победе.
— Над немцами? Чего же тут неизвестного?
— Нет, не над немцами. Над советскими оккупантами. Это будет фильм о нашей победе.
— Мы победили? — искренне удивился Томас. — Это для меня новость. А мне почему-то казалось...
— Многим так кажется, — перебил Янсен. — Потому что эстонцы не знают своей истории. Фильмом «Битва на Векше» мы восполним этот позорный пробел.
— Ладно, уговорили, — сказал Томас. — Давайте восполним.
А про себя подумал: «Все равно я от вас свалю».
Но он уже понимал, что это будет непросто.
Да что же этим падлам от него нужно?
Что за игрища затеяли национал-патриоты?
Почему в них втравливают его, обыкновенного человека, который хочет только одного — спокойно жить, не думая ни о чем?
Он и представить себе не мог, какую роль в новейшей истории независимой Эстонии уготовила ему эта древнегреческая паскуда муза Клио и сколько еще людей будет втянуто вместе с ним в водоворот событий.
II
— Чего вы ждете? — наконец спросила она.
— Нет, ничего. Я еще не очухался. Извините. Почему это вас так взволновало?
Томас не ожидал, что она ответит. Но она ответила:
— В этом человеке все зло мира. На его совести тысячи загубленных жизней. Вся моя семья, моя мать. Я не знаю, для чего Юргену Янсену и его национал-патриотам понадобилось оживлять этот труп. Они не понимают, что делают. Они ворошат заразный скотомогильник. Даже память об Альфонсе Ребане источает трупный яд. Поэтому я и даю вам этот совет: бегите, спасайтесь. Пока не поздно. Может быть, еще не поздно.
Она ткнула сигарету в пепельницу и завела двигатель. Но прежде чем тронуться, проговорила:
— Вы хотели спросить, почему у меня нет детей. Я вам скажу. Потому что я не хотела быть разносчиком заразы. Я не хотела, чтобы в моих детях была хоть капля его крови.
Она помолчала и добавила:
— Потому что Альфонс Ребане — мой отец.
Роза Марковна довезла Томаса до табачной лавки, возле которой осталась его тачка, он пересел в нее и напрямую, не заезжая домой, рванул в Нарву. Он уже знал, что ему нужно сделать. Да, так он и сделает: поедет в Питер и постарается затеряться в многомиллионном городе. А если не удастся — что ж, есть выход и на самый крайний случай: найдет того ментовского капитана и потребует, чтобы его посадили. Черт возьми, он имеет на это право! Совершил он преступление? Совершил. Обязан понести наказание? Обязан. И никто не может ему отказать. Существуют же, в конце концов, права человека!
Но даже если в Питере не захотят поднимать старое дело, тоже неплохо. Пусть этапируют его в Таллин как уголовного преступника, причем рецидивиста. И тогда вряд ли он сгодится на роль внука национального героя Эстонии.
Штандартенфюрер СС!
Командир 20-й Эстонской дивизии СС!
Да что ж тебе не лежится в твоем Аугсбурге? Столько лет лежал, а теперь вдруг начал откапываться! С чего?
Ну нет! Пусть твоим внуком будет кто угодно, но он, Томас, твоим внуком не будет! На фиг, на фиг нам такое родство!
«Жигуленок» Томаса бодро бежал по подсушенному солн-цем шоссе, с каждым километром удаляя его от неведомой и от этого еще более грозной опасности. Но когда до Нарвы оставалось не больше получаса езды, над трассой вдруг появился вертолет и завис над машиной Томаса. Усиленный радиомегафоном голос приказал по-эстонски:
— Томас Ребане! Остановите автомобиль!
И Томас понял: его достали. Его достали не менты и не служба безопасности национал-патриотов. На размалеванной камуфляжной краской вертушке по его душу явилась сама муза истории Клио. Это она отжимала его «жигуленка» к обочине и бубнила по-эстонски через радиомегафон грубым голосом патрульного:
— Томас Ребане, остановите машину и заглушите двигатель! Томас Ребане, немедленно остановитесь!
Но почему, почему Клио? Почему не веселая Талия? Почему не изысканная Эрато? Пусть даже занудистая Полигимния, муза гимнов. А что? Он готов петь любые гимны. «Эстония, Эстония, тарам-там-тарара». Да хоть бы и «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь». Так нет же, именно этой стерве Клио взбрело в ее древнегреческую голову отметить его своим вниманием.
— Томас Ребане! Тормози, твою мать! — рявкнула на чистейшем русском потерявшая терпение Клио. — Или я раздавлю тебя вместе с твоими яйцами!
И как бы в подтверждение нешуточности угрозы опорные полозья вертолета замаячили перед самым лобовым стеклом.
Томас остановился. Его перегрузили в вертушку, а за руль его «жигуленка» сел один из давешних охранников. Через полтора часа на той же конспиративной квартире Томас предстал перед Янсеном.
— Позвольте поинтересоваться, куда вы направлялись? — сухо спросил он.
Томас неопределенно пожал плечами:
— Да так, прокатиться, туда-сюда.
— Вы направлялись в Санкт-Петербург! — тоном обвинителя заявил Янсен. — Зачем?
— Ну, на денек-другой. В Эрмитаже открылась выставка супрематистов. Сам-то я не поклонник этого направления, но все-таки интересно, — попытался отболтаться Томас. — А что? Я не знал, что нельзя.
— Не врите! Вы хотели сбежать!
— Ну, хотел, хотел! — признал Томас. — Вам хорошо, а мою студию пасут люди Краба.
— Вашу студию никто не пасет. Я вам сказал: забудьте о Крабе.
— Я-то забуду. Уже забыл. А вот он обо мне вряд ли забудет.
— Вот расписка, которую вы дали Анвельту. — Янсен продемонстрировал Томасу расписку и разорвал ее на мелкие клочки. — Теперь вы удовлетворены?
— Я? Да. А Краб? Ему не нужны никакие расписки. Конечно, если вы не вернули ему его тридцать штук. Или это были вообще не его бабки?
Но Янсен не попался в расставленную Томасом ловушку.
— Приходится с сожалением констатировать, что вы просто трус, — заключил он. — Позор! Томас Ребане, вы позорите имя своего великого деда! Очень жаль, но я вынужден ограничить вашу свободу передвижений.
— Посадите? — уточнил Томас. — Ну, сажайте.
— Вы будете находиться под домашним арестом.
— Да? Ну ладно. А долго?
— Столько, сколько понадобится. Пока вы не сделаете то, что от вас требуется.
— А что от меня требуется? — живо поинтересовался Томас. — Может, я быстренько это сделаю и это самое... и пойду?
— Хватит болтать! — прикрикнул Янсен.
Томас тяжело вздохнул и согласился:
— Что ж, хватит так хватит. А на что я буду жить под домашним арестом? Учтите, бабок у меня нет.
— Вы будете получать приличную зарплату. В качестве консультанта фильма.
Томасу показалось, что он ослышался.
— Фильма? Какого фильма?
— Рабочее название — «Битва на Векше», — объяснил Янсен. — Хотя правильней было бы — «Подвиг на Векше». Это будет художественный фильм о великой победе эстонских патриотов в годы Второй мировой войны. О неизвестной победе.
— Над немцами? Чего же тут неизвестного?
— Нет, не над немцами. Над советскими оккупантами. Это будет фильм о нашей победе.
— Мы победили? — искренне удивился Томас. — Это для меня новость. А мне почему-то казалось...
— Многим так кажется, — перебил Янсен. — Потому что эстонцы не знают своей истории. Фильмом «Битва на Векше» мы восполним этот позорный пробел.
— Ладно, уговорили, — сказал Томас. — Давайте восполним.
А про себя подумал: «Все равно я от вас свалю».
Но он уже понимал, что это будет непросто.
Да что же этим падлам от него нужно?
Что за игрища затеяли национал-патриоты?
Почему в них втравливают его, обыкновенного человека, который хочет только одного — спокойно жить, не думая ни о чем?
Он и представить себе не мог, какую роль в новейшей истории независимой Эстонии уготовила ему эта древнегреческая паскуда муза Клио и сколько еще людей будет втянуто вместе с ним в водоворот событий.
II
Артисту наконец повезло: ему предложили роль в кино.
Фильм снимала эстонская киностудия, он был о Великой Отечественной войне, и рабочее название у него было «Битва на Векше». Артисту предстояло сыграть полкового разведчика, который проникает в расположение противника, чтобы выяснить схему оборонительных сооружений, но в результате попадает в плен, его допрашивают и все такое. Более подробно о фильме и о своей роли Артист ничего рассказать не мог, так как сценарий был на эстонском языке. Русский перевод еще не был готов, а начинать съемки нужно было срочно, чтобы не упустить уходящую натуру — прибалтийский февраль с его туманами и мокрым снегом.
Потому что именно в конце февраля 1944 года происходила эта самая битва на Векше, про которую я, честно сказать, ничего не знал, хотя в училище историю Великой Отечественной войны изучал с интересом. Этот курс нам читал генерал-полковник Василий Васильевич Новиков. Ему пришлось послужить в штабах едва ли не всех фронтов от первого до последнего дня войны, и его личные впечатления очень оживляли официальную военную историографию, хотя и вызывали недовольство инспекторов из ГлавПУРа, так как его оценки не всегда совпадали с общепринятыми, а иногда и вовсе им противоречили. На очередной идеологической проработке он искренне каялся, обещал строго придерживаться утвержденной программы, но тут же о своих обещаниях забывал, заводился и часто выдавал такие подробности о наших прославленных военачальниках, увековеченных в граните и бронзе, что они становились для нас, курсантов, вполне живыми людьми и далеко не всегда вызывающими восхищение.
И уж если я, закончивший Высшее командное училище ВДВ с красным дипломом, ничего не знал об этой битве на Векше, то Артист и подавно. В ГИТИСе военную историю не изучали, а потом, когда он оказался в Чечне, было и вовсе не до истории. Там мы историю не изучали, там мы ее творили, не очень-то понимая, что и зачем творим. Но это Артиста не смущало: неважно, что это была за битва, важно, что его нашли в актерской картотеке «Мосфильма», выбрали, провели кинопробы и утвердили на роль. После всех своих неудач на театральных подмостках и сомнительных успехов в рекламных роликах про «Стиморол» эту роль второго плана в эстонском фильме он воспринял, как неожиданный подарок судьбы, как шанс. Особенно его веселило и даже казалось счастливым предзнаменованием то, что выбрали его по типажу «простецкий русский парень из крестьянской семьи».
Переполненный радостными предчувствиями, он и появился у меня в Затопино на своей красной «мазератти», заляпанной дорожной грязью по самую крышу: поделиться хорошей новостью, потрепаться — не по делу, а от переизбытка чувств, а если удастся — вытащить меня из столярки, из всех моих муторных дел на съемки. Таллин, Домский собор, орган. Европа! И всего-то дней на пять-шесть. Должны же быть у человека маленькие и вполне невинные развлечения!
Артист и Муху уже уболтал, заразил своим настроением, а вот Боцмана и Дока не удалось. Боцман вообще был человек обстоятельный и не мог оставить без хозяйского глаза детективно-охранное агентство «МХ плюс», совладельцем которого он был на пару с Мухой: а вдруг как раз в эти дни и объявится какой-нибудь серьезный клиент? А Доку было и вовсе не до развлечений: после августовского кризиса дела в его реабилитационном центре для бывших «афганцев» и «чеченцев» шли плохо, спонсоры жались, и их нетрудно было понять.
Я искренне порадовался за Артиста, но никакого настроения ехать с ним в Эстонию у меня не было. Месяц назад я отвез Ольгу и Настену к родителям Ольги в Орел. Ольга была уже на четвертом месяце, беременность проходила не то чтобы тяжело, но как-то не очень гладко, и мы решили, что под присмотром матери ей будет лучше. Дом опустел, стал ненужно большим. Тусклый февраль словно бы обесцветил все краски жизни, вгонял в сонливость, и даже выбраться утром на обычную пробежку по берегу Чесны стоило немалых усилий. И если бы не требовательный скулеж моих собак, двух молодых московских сторожевых, рвущихся со двора на вольную волю, я бы, наверное, так и валялся в постели.
А тут и в моем ИЧП «Затопино», снабжавшем столяркой все окрестные стройки, назрел кризис. Назревать он начал давно, с прошлогоднего «черного» августа, когда экономика России едва не пошла ко дну. Мои основные заказчики, новые русские из элитного дачного поселка на Осетре, словно бы позабыли про свои недостроенные дворцы. Кто основательно подразорился, а другим стало не до коттеджей — крутились, пытаясь спасти то, что можно было спасти. Я не сомневался, что многим это удастся — народ был тертый-перетертый, никаким дефолтом их не достанешь. И потому принял, как мне казалось, правильное решение. Пока на стройке затишье, перебросил своих работяг на лесосеку, на сушилку и пилораму, перевел столярный цех на двухсменную работу, арендовал у бывшего колхоза, а ныне АО, пустующее льнохранилище под склад сортовой древесины и готовых оконных и дверных блоков.
Расчет у меня был простой. Как только ситуация хоть немного стабилизируется, новые русские вспомнят про свои незавершенки и начнут спешно их достраивать — хотя бы для того чтобы они стали полноценной недвижимостью, под залог которой можно брать кредиты, а при острой нужде — просто продать. Вот тут-то я и переброшу все бригады на стройку и наверстаю упущенное, тем более что столярки и заготовок мне хватит с избытком.
Поначалу мои расчеты оправдывались. Народ был при деле, и, хотя вместе с курсом доллара подскочили цены на все, даже на аренду трелевочных тракторов, в которых не было ни единой импортной детали, мне все же кое-как удавалось сводить концы с концами. Я даже сохранил привязку зарплаты к доллару, как и до кризиса, хоть и платил поменьше — по полторы сотни баксов моему помощнику Мишке Чванову и другим бригадирам и по сто остальным работягам. Зарплата, таким образом, индексировалась автоматически. Экономически это было не слишком разумно, но больно уж не хотелось расставаться с ролью благодетеля моего Затопино и начавших оживать окрестных полувымороченных деревень. То, что личный мой заработок с трехсот баксов сократился практически до нуля, меня как-то не слишком тревожило. Кое-что еще оставалось в загашнике, да и при нужде всегда можно было заработать в мухинско-боцманском «МХ плюс», за которым после нескольких удачных дел закрепилась репутация серьезного агентства, где работают серьезные люди.
Первый удар по неустойчивому финансовому равновесию ИЧП «Затопино» обрушился со стороны банка СБС-АГРО, где я держал свои оборотные средства и где они благополучно зависли до лучших времен. Потом энергетики взвинтили цены до несуразных размеров. Теоретически для всех, а на деле только для моего ИЧП, потому что во всей округе только я и платил за электроэнергию. У школ и больниц денег не было, у колхозов — тем более, а свинокомплексы отключать было нельзя, потому что перманентно поддатый электорат в потемках мог свалиться в грязь и его могли сожрать тощие, как козы, и вечно голодые свиньи. А это было бы политически неправильно, так как вооружало коммунистов в их борьбе против прогнившего ельцинского режима. Да и в самом деле: при советской власти колхозники ели свиней, а теперь, при демократах, свиньи едят колхозников? Нет, допустить этого было нельзя. А поскольку за электричество платить все-таки кто-то должен, в районе решили, что это буду я.
Энергетиков мне удалось урезонить, снизили цену на целых пятнадцать процентов, но тут навалилось налоговое управление. Приехала старая комсомолка, преисполненная классовой ненависти к мироедам-предпринимателям, и оценила мои станки и производственные помещения в такую сумму, что от нулей у меня зарябило в глазах, а налог с основных фондов вполне мог составить доходную часть бюджета небольшого района. Доказывать ей что-либо было бесполезно, на все у нее был только один ответ: «У нас учителя по полгода не получают зар-плату, в больницах лекарств нет, а такие, как вы, Пастухов, на джипах раскатывают! Стыдно!»
Я не очень понял, за что мне должно быть стыдно — то ли за мой «ниссан-террано», на котором я возил в прицепе столярку заказчикам, то ли за учителей, работающих без зарплаты, вместо того чтобы объявить бессрочную забастовку. Но срочно отправил жену Мишки Чванова Любу, бухгалтершу моего ИЧП, в Москву на курсы повышения квалификации. Реклама обещала, что всего за пятьсот у. е. самые опытные экономисты и юристы научат экономить на налогах, не нарушая закон, а умело обходя его, что, как известно, преступлением не является. Но Люба, хоть и была в школе круглой отличницей, а за годы работы в колхозной бухгалтерии овладела искусством составлять балансы, после этих курсов растеряла весь свой словарный запас. Он сузился от «нельзя» до «надо заплатить, а то оштрафуют». Вот и верь после этого рекламе.
Но я держался. Продолжал надеяться. Каждое воскресенье заезжал на Осетр и с удовлетворением отмечал, что в поселке все чаще стали появляться «лендкрузеры» и «мерседесы» моих работодателей. Это были не прежние многолюдные и шумные выезды на уик-энд с шашлыками и батареями рейнских вин. Новые русские приезжали лишь в сопровождении охраны и деловито осматривали свои недостроенные дворцы, явно прикидывая, во что обойдется их завершение. Меня здесь все хорошо знали, тепло приветствовали и заверяли, что, как только дела наладятся, строительство возобновится и все заказы будут мои.
Дела налаживались, хоть и не слишком быстро, но можно было ожидать, что к концу февраля или к началу марта работа в поселке новых русских развернется полным ходом. Тут мне пришлось отвлечься — слетать с ребятами кое-куда, чтобы разобраться с одним деликатным делом. Потом смотался в Орел проведать своих, а на обратном пути, не заезжая домой, завернул на Осетр. И то, что я там увидел, подействовало на меня, как мощный удар под дых.
Даже в февральской сумеречи с низкими снеговыми облаками поселок выглядел праздничным: так весело стучали молотки кровельщиков, визжали электропилы, урчали бетономешалки. Не меньше чем на десятке коттеджей сновал рабочий люд. Две бригады были в желтых фирменных комбинезонах турецкой строительной компании «Измир», еще одна — в синих джинсовых комбезах финской фирмы «Энсо», другие — в обычной рабочей спецуре, смуглые — молдаване. И главное — ни одного моего, не единой затопинской рожи. Да что же это, черт возьми, значит?
В разговоры с заезжими работягами я вступать не стал, но увидел возле коттеджа моего самого первого заказчика-банкира его «гранд-чероки» и поднялся к нему. Он встретил меня дружелюбно, попросил оценить качество отделочных работ, которые в его коттедже вели турки. Я оценил — качество было на высоте. Но посчитал себя вправе спросить:
— Как же так? Вы обещали этот подряд мне.
— Я и хотел отдать его вам, — заверил банкир. — Пытался дозвониться, даже пару раз заезжал. Один раз говорил с вашим помощником, разбитным таким парнем со смешной фамилией Чванов, потом с его женой, бухгалтером вашего ИЧП. Оставил ей визитку, срочно просил позвонить. Разве вам не передавали?
— Нет, — сказал я. — А что вы сказали Чванову?
— Что мне срочно нужны рабочие.
— И что он ответил?
— По существу, ничего. Он был занят — строил баню. Симпатичная у него получалась банька. Я немного подождал, никаких известий от вас не было. И кстати, кое-кто из соседей тоже завозил вам визитки. Никакой реакции. Пришлось нанимать турок. Это недешево, но время дороже. Недвижимость должна быть ликвидной. Сейчас все должно быть ликвидным. Трудные времена, Сергей Сергеевич, так что не обессудьте.
— Нет проблем, я все понимаю, — заверил я его.
Но понимал я еще не все. И намерен был разобраться полностью.
Банкир немного помолчал, словно раздумывая, стоит ли сказать что-то еще или на этом завершить разговор. И решил, по-видимому, что стоит.
— Есть еще неприятный нюанс. Но прежде — вопрос, я давно хотел вам его задать. Среди ваших рабочих я ни разу не заметил ни одного пьяного. И даже похмельного. Где вам удалось найти столько трезвенников?
— Я их не нашел, я их сделал. Они все зашитые, — объяснил я. — У нарколога. Каждый на пять лет.
— Вот как? — удивился банкир. — Каким образом вам удалось заставить их это сделать?
— Да никого я не заставлял. Просто говорил: хочешь работать у меня — зашейся.
— И соглашались?
— А куда им было деваться?
— Но ведь лечение у нарколога — удовольствие, насколько я знаю, не из дешевых?
— Да, почти по сто баксов с носа. Платить, понятное дело, приходилось мне.
— Окупились ваши расходы?
— Пожалуй, да, — подумав, сказал я. — А если и не совсем — ну, есть же еще и моральный фактор.
— Занятно, — заметил банкир. — В сущности, вы сделали то, что пытался сделать Андропов, а потом Горбачев со своей антиалкогольной кампанией. Но ваш социальный эксперимент выявил одну довольно существенную вещь. Трезвость меняет, конечно, менталитет народа. Но не до конца.
— Вы хотели сказать о неприятном нюансе, — напомнил я.
— О нем я и говорю, — подтвердил банкир. Он подвел меня к двери в гостиную и показал на литую бронзовую ручку. — Таких комплектов я заказывал двадцать. Сейчас посчитали — оказалось только восемнадцать. Это мелочь, конечно. Но, я думаю, вы должны об этом знать.
— Спасибо, что сказали, — поблагодарил я его и поспешно откланялся.
Мишку Чванова я застал на задах его подворья. Вооружившись стамеской и киянкой, он конопатил пазы новенького сруба. Банька действительно выглядела очень симпатично.
— Здорово, Серега! — заорал он. — Отдохнул? Молоток! А чего такой смурной? С похмела? Ну, мля! Нас зашил, а сам оттягиваешься? Хитрован ты, Серега, хитрован!
— К тебе банкир из поселка на Осетре приезжал? — спросил я.
— Был, — подтвердил Мишка. — Просил прислать отделочников и кровельщиков.
— Почему же не прислал?
— Но тебя же не было!
— А сам? Не знаешь, кого куда?
— Знаю, конечно, чего тут не знать. Но ты вникни, Серега, я только-только пять венцов уложил — как бросить? Я о такой баньке всю жизнь, можно сказать, мечтал. И только руки дошли — нате вам! От работы и кайф нужно иметь, а не только бабки, согласен?
— Согласен, — кивнул я. — Пошли в дом, есть разговор.
За два года вынужденно трезвой жизни Мишка основательно обновил свою избу, пристроил новые просторные сени. И первое, что я увидел, открывая дверь в горницу, была та самая бронзовая литая ручка из комплекта, который заказывал для своего коттеджа банкир.
— Тебе не кажется, что эта ручка немного не в стиле твоей избы? — поинтересовался я.
— Почему? — удивился Мишка. — Все путем. А что? А, ты об этом. Да брось, Серега. У него этого добра навалом. Не обедняет.
— Он-то не обедняет. А ты?
— А что я? Что я? Чего-то мне, Серега, не нравится твое настроение. Проще надо быть, проще, и тогда люди к тебе потянутся. Любка! — гаркнул он в сторону кухни. — Гость у нас. Серега приехал. Корми!
— Спасибо, я уже всего наелся, — отказался я. — Скажи, Люба, тебе привозили визитки новые русские с Осетра? С просьбой срочно с ними связаться?
— Ну! — довольно агрессивно подтвердила она, бабьим свои чутьем угадав, что разговор предстоит не из приятных.
— Почему же ты мне их не передала? Не позвонила сама? Не попросила позвонить Ольгу?
— У меня только и дел, что бегать и звонить!
— Это заказы, Люба. И мы их упустили.
— Ну, забыла, забыла! Замоталась и забыла! Не может человек забыть?
— Это твоя работа, — мягко напомнил я. — Ты получаешь за нее зарплату. По сто пятьдесят долларов в месяц. Столько же, сколько квалифицированные бригадиры.
— А чего ты на меня орешь? — неожиданно взвилась она, хотя я и голоса не повысил, что потребовало от меня немалого напряжения воли. — Раскомандовался! Привык в армии командовать! Здесь тебе не армия! — Она извлекла из серванта и швырнула на обеденный стол папки с бухгалтерскими документами. — На! Сам разбирайся, если такой умный. Тут и визитки твои гребаные! По сто пятьдесят долларов он мне платит! Благодетель нашелся! А сам сколько гребешь?
— Баба, молчать! — скомандовал Мишка, почувствовав, что дело принимает дурной оборот. — Серега, давай поговорим спокойно. Нормально, как джентльмен с джентльменом.
Я собрал папки с документами и пошел к двери. На ходу объяснил:
— Мы уже обо всем поговорили.
— Нет, не обо всем! — напористо возразил Мишка. — Мы тут с мужиками потолковали. И хотим потолковать с тобой. Серьезно потолковать. Как высокие договаривающиеся стороны. Ты мне друг, Серега, но истина дороже.
— Что ж, приходите, поговорим, — кивнул я.
— Когда прикажешь?
— Часа через два.
— Будем ровно в семнадцать ноль-ноль, как штык, — заверил Мишка.
Добравшись наконец до дома, я сполоснулся в душе, наскоро перекусил и просмотрел визитки. Всех потенциальных заказчиков я знал. И имел представление о том, что в их коттеджах не доделано. Фронт работ был на сотни тысяч рублей. Какое на сотни! На миллионы!
Я убрал бухгалтерские папки в письменный стол и принялся бродить по дому в ожидании прибытия высокой договаривающейся стороны.
В таком состоянии меня и застал прикативший на «мазератти» Артист с радостным известием, что его утвердили на роль второго плана в фильме эстонской киностудии «Битва на Векше».
Высокая договаривающаяся сторона явилась ровно в семнадцать ноль-ноль. Возглавлял ее, понятное дело, Мишка Чванов, а в составе делегации были Костик Васин, мои соседи Артем и Борисыч и зачем-то увязавшийся за ними старый плотник дед Егор, когда-то единственный непьющий во всей деревне, с которым я начинал работать в столярке. По причине физической немощи серьезную работу он делать уже не мог, но глаз у него был ост-рый, нрав придирчивый, он выполнял роль отдела технического контроля, и выполнял ревностно, не обращая внимания на матюги, которыми его обкладывали мои работяги. Никаким авторитетом он не пользовался, и его присутствие в составе делегации можно было объяснить лишь случайностью или несуразицей, каких в деревенской жизни всегда хватает.
Пока мои гости раздевались и разувались в прихожей, я обратил внимание, что на всех добротные кожаные куртки, а на Мишке даже турецкая обливная дубленка, костюмы с галстуками. Только дед Егор явился в привычной для Затопина телогрейке. И когда, старательно причесавшись перед зеркалом, делегация проследовала в гостиную и чинно расположилась вокруг стола, Артист, валявшийся на диване в своем свитерке и выношенных до белизны джинсах, даже присвистнул:
Фильм снимала эстонская киностудия, он был о Великой Отечественной войне, и рабочее название у него было «Битва на Векше». Артисту предстояло сыграть полкового разведчика, который проникает в расположение противника, чтобы выяснить схему оборонительных сооружений, но в результате попадает в плен, его допрашивают и все такое. Более подробно о фильме и о своей роли Артист ничего рассказать не мог, так как сценарий был на эстонском языке. Русский перевод еще не был готов, а начинать съемки нужно было срочно, чтобы не упустить уходящую натуру — прибалтийский февраль с его туманами и мокрым снегом.
Потому что именно в конце февраля 1944 года происходила эта самая битва на Векше, про которую я, честно сказать, ничего не знал, хотя в училище историю Великой Отечественной войны изучал с интересом. Этот курс нам читал генерал-полковник Василий Васильевич Новиков. Ему пришлось послужить в штабах едва ли не всех фронтов от первого до последнего дня войны, и его личные впечатления очень оживляли официальную военную историографию, хотя и вызывали недовольство инспекторов из ГлавПУРа, так как его оценки не всегда совпадали с общепринятыми, а иногда и вовсе им противоречили. На очередной идеологической проработке он искренне каялся, обещал строго придерживаться утвержденной программы, но тут же о своих обещаниях забывал, заводился и часто выдавал такие подробности о наших прославленных военачальниках, увековеченных в граните и бронзе, что они становились для нас, курсантов, вполне живыми людьми и далеко не всегда вызывающими восхищение.
И уж если я, закончивший Высшее командное училище ВДВ с красным дипломом, ничего не знал об этой битве на Векше, то Артист и подавно. В ГИТИСе военную историю не изучали, а потом, когда он оказался в Чечне, было и вовсе не до истории. Там мы историю не изучали, там мы ее творили, не очень-то понимая, что и зачем творим. Но это Артиста не смущало: неважно, что это была за битва, важно, что его нашли в актерской картотеке «Мосфильма», выбрали, провели кинопробы и утвердили на роль. После всех своих неудач на театральных подмостках и сомнительных успехов в рекламных роликах про «Стиморол» эту роль второго плана в эстонском фильме он воспринял, как неожиданный подарок судьбы, как шанс. Особенно его веселило и даже казалось счастливым предзнаменованием то, что выбрали его по типажу «простецкий русский парень из крестьянской семьи».
Переполненный радостными предчувствиями, он и появился у меня в Затопино на своей красной «мазератти», заляпанной дорожной грязью по самую крышу: поделиться хорошей новостью, потрепаться — не по делу, а от переизбытка чувств, а если удастся — вытащить меня из столярки, из всех моих муторных дел на съемки. Таллин, Домский собор, орган. Европа! И всего-то дней на пять-шесть. Должны же быть у человека маленькие и вполне невинные развлечения!
Артист и Муху уже уболтал, заразил своим настроением, а вот Боцмана и Дока не удалось. Боцман вообще был человек обстоятельный и не мог оставить без хозяйского глаза детективно-охранное агентство «МХ плюс», совладельцем которого он был на пару с Мухой: а вдруг как раз в эти дни и объявится какой-нибудь серьезный клиент? А Доку было и вовсе не до развлечений: после августовского кризиса дела в его реабилитационном центре для бывших «афганцев» и «чеченцев» шли плохо, спонсоры жались, и их нетрудно было понять.
Я искренне порадовался за Артиста, но никакого настроения ехать с ним в Эстонию у меня не было. Месяц назад я отвез Ольгу и Настену к родителям Ольги в Орел. Ольга была уже на четвертом месяце, беременность проходила не то чтобы тяжело, но как-то не очень гладко, и мы решили, что под присмотром матери ей будет лучше. Дом опустел, стал ненужно большим. Тусклый февраль словно бы обесцветил все краски жизни, вгонял в сонливость, и даже выбраться утром на обычную пробежку по берегу Чесны стоило немалых усилий. И если бы не требовательный скулеж моих собак, двух молодых московских сторожевых, рвущихся со двора на вольную волю, я бы, наверное, так и валялся в постели.
А тут и в моем ИЧП «Затопино», снабжавшем столяркой все окрестные стройки, назрел кризис. Назревать он начал давно, с прошлогоднего «черного» августа, когда экономика России едва не пошла ко дну. Мои основные заказчики, новые русские из элитного дачного поселка на Осетре, словно бы позабыли про свои недостроенные дворцы. Кто основательно подразорился, а другим стало не до коттеджей — крутились, пытаясь спасти то, что можно было спасти. Я не сомневался, что многим это удастся — народ был тертый-перетертый, никаким дефолтом их не достанешь. И потому принял, как мне казалось, правильное решение. Пока на стройке затишье, перебросил своих работяг на лесосеку, на сушилку и пилораму, перевел столярный цех на двухсменную работу, арендовал у бывшего колхоза, а ныне АО, пустующее льнохранилище под склад сортовой древесины и готовых оконных и дверных блоков.
Расчет у меня был простой. Как только ситуация хоть немного стабилизируется, новые русские вспомнят про свои незавершенки и начнут спешно их достраивать — хотя бы для того чтобы они стали полноценной недвижимостью, под залог которой можно брать кредиты, а при острой нужде — просто продать. Вот тут-то я и переброшу все бригады на стройку и наверстаю упущенное, тем более что столярки и заготовок мне хватит с избытком.
Поначалу мои расчеты оправдывались. Народ был при деле, и, хотя вместе с курсом доллара подскочили цены на все, даже на аренду трелевочных тракторов, в которых не было ни единой импортной детали, мне все же кое-как удавалось сводить концы с концами. Я даже сохранил привязку зарплаты к доллару, как и до кризиса, хоть и платил поменьше — по полторы сотни баксов моему помощнику Мишке Чванову и другим бригадирам и по сто остальным работягам. Зарплата, таким образом, индексировалась автоматически. Экономически это было не слишком разумно, но больно уж не хотелось расставаться с ролью благодетеля моего Затопино и начавших оживать окрестных полувымороченных деревень. То, что личный мой заработок с трехсот баксов сократился практически до нуля, меня как-то не слишком тревожило. Кое-что еще оставалось в загашнике, да и при нужде всегда можно было заработать в мухинско-боцманском «МХ плюс», за которым после нескольких удачных дел закрепилась репутация серьезного агентства, где работают серьезные люди.
Первый удар по неустойчивому финансовому равновесию ИЧП «Затопино» обрушился со стороны банка СБС-АГРО, где я держал свои оборотные средства и где они благополучно зависли до лучших времен. Потом энергетики взвинтили цены до несуразных размеров. Теоретически для всех, а на деле только для моего ИЧП, потому что во всей округе только я и платил за электроэнергию. У школ и больниц денег не было, у колхозов — тем более, а свинокомплексы отключать было нельзя, потому что перманентно поддатый электорат в потемках мог свалиться в грязь и его могли сожрать тощие, как козы, и вечно голодые свиньи. А это было бы политически неправильно, так как вооружало коммунистов в их борьбе против прогнившего ельцинского режима. Да и в самом деле: при советской власти колхозники ели свиней, а теперь, при демократах, свиньи едят колхозников? Нет, допустить этого было нельзя. А поскольку за электричество платить все-таки кто-то должен, в районе решили, что это буду я.
Энергетиков мне удалось урезонить, снизили цену на целых пятнадцать процентов, но тут навалилось налоговое управление. Приехала старая комсомолка, преисполненная классовой ненависти к мироедам-предпринимателям, и оценила мои станки и производственные помещения в такую сумму, что от нулей у меня зарябило в глазах, а налог с основных фондов вполне мог составить доходную часть бюджета небольшого района. Доказывать ей что-либо было бесполезно, на все у нее был только один ответ: «У нас учителя по полгода не получают зар-плату, в больницах лекарств нет, а такие, как вы, Пастухов, на джипах раскатывают! Стыдно!»
Я не очень понял, за что мне должно быть стыдно — то ли за мой «ниссан-террано», на котором я возил в прицепе столярку заказчикам, то ли за учителей, работающих без зарплаты, вместо того чтобы объявить бессрочную забастовку. Но срочно отправил жену Мишки Чванова Любу, бухгалтершу моего ИЧП, в Москву на курсы повышения квалификации. Реклама обещала, что всего за пятьсот у. е. самые опытные экономисты и юристы научат экономить на налогах, не нарушая закон, а умело обходя его, что, как известно, преступлением не является. Но Люба, хоть и была в школе круглой отличницей, а за годы работы в колхозной бухгалтерии овладела искусством составлять балансы, после этих курсов растеряла весь свой словарный запас. Он сузился от «нельзя» до «надо заплатить, а то оштрафуют». Вот и верь после этого рекламе.
Но я держался. Продолжал надеяться. Каждое воскресенье заезжал на Осетр и с удовлетворением отмечал, что в поселке все чаще стали появляться «лендкрузеры» и «мерседесы» моих работодателей. Это были не прежние многолюдные и шумные выезды на уик-энд с шашлыками и батареями рейнских вин. Новые русские приезжали лишь в сопровождении охраны и деловито осматривали свои недостроенные дворцы, явно прикидывая, во что обойдется их завершение. Меня здесь все хорошо знали, тепло приветствовали и заверяли, что, как только дела наладятся, строительство возобновится и все заказы будут мои.
Дела налаживались, хоть и не слишком быстро, но можно было ожидать, что к концу февраля или к началу марта работа в поселке новых русских развернется полным ходом. Тут мне пришлось отвлечься — слетать с ребятами кое-куда, чтобы разобраться с одним деликатным делом. Потом смотался в Орел проведать своих, а на обратном пути, не заезжая домой, завернул на Осетр. И то, что я там увидел, подействовало на меня, как мощный удар под дых.
Даже в февральской сумеречи с низкими снеговыми облаками поселок выглядел праздничным: так весело стучали молотки кровельщиков, визжали электропилы, урчали бетономешалки. Не меньше чем на десятке коттеджей сновал рабочий люд. Две бригады были в желтых фирменных комбинезонах турецкой строительной компании «Измир», еще одна — в синих джинсовых комбезах финской фирмы «Энсо», другие — в обычной рабочей спецуре, смуглые — молдаване. И главное — ни одного моего, не единой затопинской рожи. Да что же это, черт возьми, значит?
В разговоры с заезжими работягами я вступать не стал, но увидел возле коттеджа моего самого первого заказчика-банкира его «гранд-чероки» и поднялся к нему. Он встретил меня дружелюбно, попросил оценить качество отделочных работ, которые в его коттедже вели турки. Я оценил — качество было на высоте. Но посчитал себя вправе спросить:
— Как же так? Вы обещали этот подряд мне.
— Я и хотел отдать его вам, — заверил банкир. — Пытался дозвониться, даже пару раз заезжал. Один раз говорил с вашим помощником, разбитным таким парнем со смешной фамилией Чванов, потом с его женой, бухгалтером вашего ИЧП. Оставил ей визитку, срочно просил позвонить. Разве вам не передавали?
— Нет, — сказал я. — А что вы сказали Чванову?
— Что мне срочно нужны рабочие.
— И что он ответил?
— По существу, ничего. Он был занят — строил баню. Симпатичная у него получалась банька. Я немного подождал, никаких известий от вас не было. И кстати, кое-кто из соседей тоже завозил вам визитки. Никакой реакции. Пришлось нанимать турок. Это недешево, но время дороже. Недвижимость должна быть ликвидной. Сейчас все должно быть ликвидным. Трудные времена, Сергей Сергеевич, так что не обессудьте.
— Нет проблем, я все понимаю, — заверил я его.
Но понимал я еще не все. И намерен был разобраться полностью.
Банкир немного помолчал, словно раздумывая, стоит ли сказать что-то еще или на этом завершить разговор. И решил, по-видимому, что стоит.
— Есть еще неприятный нюанс. Но прежде — вопрос, я давно хотел вам его задать. Среди ваших рабочих я ни разу не заметил ни одного пьяного. И даже похмельного. Где вам удалось найти столько трезвенников?
— Я их не нашел, я их сделал. Они все зашитые, — объяснил я. — У нарколога. Каждый на пять лет.
— Вот как? — удивился банкир. — Каким образом вам удалось заставить их это сделать?
— Да никого я не заставлял. Просто говорил: хочешь работать у меня — зашейся.
— И соглашались?
— А куда им было деваться?
— Но ведь лечение у нарколога — удовольствие, насколько я знаю, не из дешевых?
— Да, почти по сто баксов с носа. Платить, понятное дело, приходилось мне.
— Окупились ваши расходы?
— Пожалуй, да, — подумав, сказал я. — А если и не совсем — ну, есть же еще и моральный фактор.
— Занятно, — заметил банкир. — В сущности, вы сделали то, что пытался сделать Андропов, а потом Горбачев со своей антиалкогольной кампанией. Но ваш социальный эксперимент выявил одну довольно существенную вещь. Трезвость меняет, конечно, менталитет народа. Но не до конца.
— Вы хотели сказать о неприятном нюансе, — напомнил я.
— О нем я и говорю, — подтвердил банкир. Он подвел меня к двери в гостиную и показал на литую бронзовую ручку. — Таких комплектов я заказывал двадцать. Сейчас посчитали — оказалось только восемнадцать. Это мелочь, конечно. Но, я думаю, вы должны об этом знать.
— Спасибо, что сказали, — поблагодарил я его и поспешно откланялся.
Мишку Чванова я застал на задах его подворья. Вооружившись стамеской и киянкой, он конопатил пазы новенького сруба. Банька действительно выглядела очень симпатично.
— Здорово, Серега! — заорал он. — Отдохнул? Молоток! А чего такой смурной? С похмела? Ну, мля! Нас зашил, а сам оттягиваешься? Хитрован ты, Серега, хитрован!
— К тебе банкир из поселка на Осетре приезжал? — спросил я.
— Был, — подтвердил Мишка. — Просил прислать отделочников и кровельщиков.
— Почему же не прислал?
— Но тебя же не было!
— А сам? Не знаешь, кого куда?
— Знаю, конечно, чего тут не знать. Но ты вникни, Серега, я только-только пять венцов уложил — как бросить? Я о такой баньке всю жизнь, можно сказать, мечтал. И только руки дошли — нате вам! От работы и кайф нужно иметь, а не только бабки, согласен?
— Согласен, — кивнул я. — Пошли в дом, есть разговор.
За два года вынужденно трезвой жизни Мишка основательно обновил свою избу, пристроил новые просторные сени. И первое, что я увидел, открывая дверь в горницу, была та самая бронзовая литая ручка из комплекта, который заказывал для своего коттеджа банкир.
— Тебе не кажется, что эта ручка немного не в стиле твоей избы? — поинтересовался я.
— Почему? — удивился Мишка. — Все путем. А что? А, ты об этом. Да брось, Серега. У него этого добра навалом. Не обедняет.
— Он-то не обедняет. А ты?
— А что я? Что я? Чего-то мне, Серега, не нравится твое настроение. Проще надо быть, проще, и тогда люди к тебе потянутся. Любка! — гаркнул он в сторону кухни. — Гость у нас. Серега приехал. Корми!
— Спасибо, я уже всего наелся, — отказался я. — Скажи, Люба, тебе привозили визитки новые русские с Осетра? С просьбой срочно с ними связаться?
— Ну! — довольно агрессивно подтвердила она, бабьим свои чутьем угадав, что разговор предстоит не из приятных.
— Почему же ты мне их не передала? Не позвонила сама? Не попросила позвонить Ольгу?
— У меня только и дел, что бегать и звонить!
— Это заказы, Люба. И мы их упустили.
— Ну, забыла, забыла! Замоталась и забыла! Не может человек забыть?
— Это твоя работа, — мягко напомнил я. — Ты получаешь за нее зарплату. По сто пятьдесят долларов в месяц. Столько же, сколько квалифицированные бригадиры.
— А чего ты на меня орешь? — неожиданно взвилась она, хотя я и голоса не повысил, что потребовало от меня немалого напряжения воли. — Раскомандовался! Привык в армии командовать! Здесь тебе не армия! — Она извлекла из серванта и швырнула на обеденный стол папки с бухгалтерскими документами. — На! Сам разбирайся, если такой умный. Тут и визитки твои гребаные! По сто пятьдесят долларов он мне платит! Благодетель нашелся! А сам сколько гребешь?
— Баба, молчать! — скомандовал Мишка, почувствовав, что дело принимает дурной оборот. — Серега, давай поговорим спокойно. Нормально, как джентльмен с джентльменом.
Я собрал папки с документами и пошел к двери. На ходу объяснил:
— Мы уже обо всем поговорили.
— Нет, не обо всем! — напористо возразил Мишка. — Мы тут с мужиками потолковали. И хотим потолковать с тобой. Серьезно потолковать. Как высокие договаривающиеся стороны. Ты мне друг, Серега, но истина дороже.
— Что ж, приходите, поговорим, — кивнул я.
— Когда прикажешь?
— Часа через два.
— Будем ровно в семнадцать ноль-ноль, как штык, — заверил Мишка.
Добравшись наконец до дома, я сполоснулся в душе, наскоро перекусил и просмотрел визитки. Всех потенциальных заказчиков я знал. И имел представление о том, что в их коттеджах не доделано. Фронт работ был на сотни тысяч рублей. Какое на сотни! На миллионы!
Я убрал бухгалтерские папки в письменный стол и принялся бродить по дому в ожидании прибытия высокой договаривающейся стороны.
В таком состоянии меня и застал прикативший на «мазератти» Артист с радостным известием, что его утвердили на роль второго плана в фильме эстонской киностудии «Битва на Векше».
Высокая договаривающаяся сторона явилась ровно в семнадцать ноль-ноль. Возглавлял ее, понятное дело, Мишка Чванов, а в составе делегации были Костик Васин, мои соседи Артем и Борисыч и зачем-то увязавшийся за ними старый плотник дед Егор, когда-то единственный непьющий во всей деревне, с которым я начинал работать в столярке. По причине физической немощи серьезную работу он делать уже не мог, но глаз у него был ост-рый, нрав придирчивый, он выполнял роль отдела технического контроля, и выполнял ревностно, не обращая внимания на матюги, которыми его обкладывали мои работяги. Никаким авторитетом он не пользовался, и его присутствие в составе делегации можно было объяснить лишь случайностью или несуразицей, каких в деревенской жизни всегда хватает.
Пока мои гости раздевались и разувались в прихожей, я обратил внимание, что на всех добротные кожаные куртки, а на Мишке даже турецкая обливная дубленка, костюмы с галстуками. Только дед Егор явился в привычной для Затопина телогрейке. И когда, старательно причесавшись перед зеркалом, делегация проследовала в гостиную и чинно расположилась вокруг стола, Артист, валявшийся на диване в своем свитерке и выношенных до белизны джинсах, даже присвистнул: