Страница:
И руки не должны проваливаться в стену, когда до нее дотронешься, и ноги не должны становиться туманными. Короче, все в целом не должно быть настолько… неопределенным. И почему ей так хорошо? Она же не пьяная!
Мири вздохнула, что оказалось очень приятно.
Насколько она могла судить, в плюсы идет то, что им предстоит пробыть на этом корабле не слишком долго: ведь он смог уйти с Первой без разгона, прыжка или еще чего-то.
Угу, это было недурно: просто скользнули…
Она не смогла сосредоточиться на этой мысли. Стена, на которую она смотрела, на секунду стала призрачной, превратившись в какой-то зеленый туман. Мири показалось, что по другую ее сторону она увидела бриллиант размером с десяток автомобилей.
Она рассеянно провела пальцами по собственной руке. А потом повторила это движение. Из какой нежной ткани сшита ее рубашка! Она погладила себе по руке в третий раз, блаженно жмуря глаза.
Уперев руки в бока, она немедленно открыла для себя дивную мягкость старой кожи, ухоженной и чистой, — и вскочила на ноги, держа руки дальше от тела. На полу был узор, которого она прежде не замечала: многослойные отпечатки — следы ног членов Стаи, один поверх другого, выдавленные в прочном каменном полу.
Она тихо засмеялась, а потом нахмурилась в ответ новой мысли. Ей кажется, что эти почти галлюцинации — результат работы двигателя. А что, если на самом деле это значит, что что-то не так… с ней? Что, если она больна? Или сошла с ума?
Ну, если она сбрендила, то из нее будет хорошая пара Крепкому Парню, философски решила Мири. Бывают вещи и похуже.
Тем не менее опасения следовало проверить. Мири импульсивно расплела косу и потянула прядь волос вперед, чтобы посмотреть на нее.
Все было так, как она опасалась. Волосы стали какими-то размытыми, и каждая прядка была немного ярче и немного не такой четкой, как обычно.
Забросив косу за спину, она повернулась и вышла из библиотеки, направляясь к пульту управления и к своему напарнику. Стена, мимо которой проходила Мири, вдруг стала ярко-золотой. Не замедляя шага, девушка показала стене язык.
Когда пульт управления начал деформироваться, Вал Кон встал.
Ну, не столько деформироваться, сколько… блекнуть? На контурах предметов появились радужные ореолы, от которых ему было страшно некомфортно. Он сосредоточенно попытался определить, где именно заканчивается один из его ногтей.
Этот эксперимент оказался очень интересным. Он мог свести вместе края ногтей больших пальцев и ощутить это, вот только он готов был поклясться, что ощущает это прежде, чем они соприкасаются, и после того, как раздвигаются. Еще более странным оказалось то, что его большие пальцы и тонкие волоски на тыльной стороне рук кажутся лишенными материальности.
Устал. Он очень, очень устал. Ему необходим отдых.
Но он не в состоянии был отдыхать: так называемый Контур Выживания постоянно включался, снова и снова, сам по себе, и каждый раз выдавал цифры, которые вроде бы к нему отношения не имели, но все равно вызывали взрыв энергии, когда контур настаивал, что уж на этот-то раз он домой не попадет.
Домой? Он закрыл глаза, пытаясь представить себе дом, но странные эффекты нарушали работу памяти.
«Шан? — подумал он почти с отчаянием. — Нова?»
Но лица его родных не возникли перед его мысленным взором.
Точильщик? А вот эту личность ему легко удалось себе представить вплоть до зубодробительного гула его голоса. И это воспоминание привело за собой другие — о жизни с Кланом Средней Реки…
«Вернуться домой, — подумал он. — Вернуться домой и стать музыкантом Клана…»
Но были еще формулы — когда он играл на омнихоре: Контур показывал ему, что чем дольше он играет, тем ниже его шансы на конечное выживание. А теперь эти внезапные вспышки, когда все ощущалось таким… нереальным…
Усевшись за стол для карт, он быстро произвел анализ. Наблюдаемые им эффекты не походили на действие тех ядов, которые его учили распознавать. Они казались почти галлюцинаторными и тем не менее конкретными, что говорило против спор в воздухе или еще чего-то в том же духе.
Это должен быть эффект работы двигателя — так по крайней мере он надеялся.
Он мягко потер себе запястье, изумляясь тому, какое сильное наслаждение доставляет ему это действие, и закрыл глаза.
ВВЗ: 0,2.
Не так уж необычно. Если не считать того, что он не указал Контуру задания, вероятность выполнения которого следовало рассчитывать.
Музыка. Точильщик сказал, что на борту есть инструменты. Боги, как бы кстати сейчас было сесть за омнихору!
Дисплей у него в голове мгновенно понизил ВВЗ до 0,1.
Но в этом ведь не было никакого смысла, так?
Или был?
Почему музыка должна представлять для него опасность? Ему необходимо расслабиться. Ему необходимо заснуть, отдохнуть. Надо дать инстинктам успокоиться. В прошлом он успешно использовал для этого омнихору.
Если бы здесь было место — а на таком большом корабле место должно найтись, — он мог бы начать сеанс Л-апелеки.
Он покачал головой. Чтобы упражняться в учении Стаи, необходимо спокойствие. Между заданиями он находил время, чтобы доходить без напарника даже до Пятой Двери, и неизменно чувствовал себя более… живым.
«Мне надо вернуться домой», — подумал он.
Но нет — это не вело никуда. Вспышки перед его мысленным взором дали новые показания ВЛВ: цифру, которую ему не хотелось регистрировать в сознании.
Вероятность его личного выживания в течение тридцати дней понизилась до 0,09.
«Чтобы должным образом пользоваться Контуром Выживания, необходимо, чтобы мысли были спокойными», — вспомнил он.
Если бы только ему удалось успокоиться! Он был уверен, что цифры стали бы выше.
Одна из стен вспыхнула ярко-золотым светом, потом ее прорезали желтые полосы и оранжевые пятна, потом она стала красной, а пол расцветился зеленым. А его рука стала еще менее четкой.
«Хорошо, что Мири здесь нет», — подумал он.
Он был бы не в состоянии терпеливо принимать ее вопросы, уделять ей внимание… И все же он был рад, что вытащил ее с территории Хунтавас, что после прилета на Волмер у нее появится возможность жить дальше. Рад, что вернулся за ней.
А почему он это сделал? Что она такое, как не смертельная опасность, которая постоянно становится все более опасной? Опасна тем, что ей известно — тем, что он сам ей рассказал! Тем, что она видела — а он не сомневался в том, что она видела многое. Она несет в себе угрозу и опасность, для него и его задания…
— Какого, к черту, задания?
Он вскочил, гневно глядя на хаотические стены, а потом медленно выдохнул воздух и провел пальцами по волосам.
«Успокойся, — мягко сказал он себе. — Перестань лихорадочно соображать. Это — корабль Точильщика, в случае неприятности сюда пробьется только военная машина». У него есть безопасность, надежность: по крайней мере пока. На следующие пару недель. Он в безопасности. Он может расслабиться.
Стараясь не смотреть на текучий пол, он осторожно прошел к противоположной стене и уселся на широкий, обтянутый тканью карниз. Спустя несколько секунд он лег и начал обдумывать свои планы относительно того, как помочь Мири. Возможно, именно это и подсчитывал Контур?
«Нет, — напомнил он себе. — У тебя силы кончились. Опыт подсказывает тебе, что долговременным планированием следует заниматься в хорошем состоянии. Расслабься».
Закрыв глаза, он стал проделывать простой прием релаксации, которому научился еще давным-давно, кадетом училища: вспомнить по очереди все цвета радуги, приписав каждому особое свойство. Немного расслабить тело, затем — сознание. Еще немного расслабить тело, и спокойное сознание поможет расслабиться еще больше. Начав с этого приема, можно уйти глубоко, задать себе цели или войти в специальные состояния для обучения, воспоминания или управления рефлекторными реакциями.
Расслабиться. Он начал ритуал, лежа совершенно спокойно, опустив руки. «Представь себе красный цвет. Красный — цвет расслабленных мышц…»
Это потребовало сосредоточенности: в сознании вспыхивали другие цвета. Красный. Он поставил его перед своим мысленным взором, заставив себя расслабить напряженные мышцы грудной клетки. Ощутил теплое течение крови в жилах. Расслабил мышцы шеи, потом — мышцы ног и продолжил выполнение приемов. Он смотрел сквозь мелькающие в его сознании цвета, видя только тот цвет, который был ему нужен, двигаясь через уровни, расслабляясь физически — мысленно — физически — мысленно!
Вал Кону казалось, что он парит, едва ощущая успокаивающее давление ткани и кожи на тело. Мысленно он приблизился к области переключения, к глубинам сознания, где он мог задать своему сознанию какую-нибудь задачу или просто заснуть, если ему того захочется.
Его мысли сосредоточились на фиолетовом цвете — конце радуги. За цветом начало формироваться запрещенное, непрошеное. Вал Кон попытался его подавить, но лишь усилил. Последовательность образов была ему знакома: это была одна из программ переподготовки из Лекционного курса — серии пыток и уроков, которые превратили его из разведчика в шпиона. Он запоздало попытался разрушить чары радуги, но оказался заперт в них и вынужден был смотреть. Там. Перед ним. Гибнущие люди. Его объекты. Его жертвы.
Эта программа оценивала эффективность убийств. После окончания подготовки ей не положено было работать.
Однако она оценивала его последний бой.
Мужчина, которому он попал в глаз: это сочтено весьма эффективным. Плечи ползущего человека защищают его сердце и легкие, а попасть в позвоночник трудно.
Полупригнувшаяся женщина. Это просто эффективно: небольшой сдвиг от центра к левой стороне грудной клетки. Даже если рана не смертельная, она будет выведена из строя до конца боя.
Теперь он был уже целиком захвачен анализом: пять, шесть, семь, десять, двенадцать… Каждый выстрел, который он сделал, чтобы спасти Мири, спасти себя. Все эти люди — погибшие и так ярко запомнившиеся. Совсем немного плохих попаданий. Почти нет промахов. Погибшие. Кровь на полу, на стенах. Нож, брошенный в спрятавшегося убийцу, оценен как превосходный удар в данных обстоятельствах. Следовало убить и того мужчину, и ту женщину….
Нет! Это Мири!
Обучающий обзор продолжался, уводя Вал Кона все дальше и дальше в мертвое прошлое.
Переход до мостика убедил Мири сразу в нескольких вещах. Во-первых, ткань ее рубашки давала просто непристойное наслаждение: она была одновременно мягкой, уютной и эротичной.
Во-вторых, только теперь она по-настоящему оценила размеры корабля Точильщика. Она уже успела пройти через комнату, наполовину занятую плавательным бассейном, а наполовину — газоном, и через второе помещение — гигантскую спальню.
В-третьих, она пришла к убеждению, что странные эффекты — цветовые вспышки и меняющаяся расплывчатость окружения — были реальностью. Они ничем не напоминали те галлюциногены, которые она принимала много лет назад, не походили они и на те странные искажения сознания, вызванные попавшим в ногу отравленным копьем.
Успокоенная этой мыслью, она вошла на мостик — и замерла на месте.
У пульта Вал Кона не оказалось.
Она постаралась не обращать внимания на странные цвета пола и стен и радуги, которые то и дело вспыхивали в кристалле, расположенном в центре… Трудно увидеть что-то определенное, когда все вокруг все время меняется. Она еще раз обвела взглядом помещение мостика.
Вон там! Вал Кон лежал на одном из длинных массивных сидений, но вид у него был отнюдь не спокойный. По правде говоря, больше всего он походил на жертву яда: застывший, с четко обрисованными узлами мышц, искривленными губами, крепко зажмуренными глазами.
Мири медленно приблизилась к нему и остановилась рядом, хмуря брови. Она заметила, что у него сжаты кулаки. И он дышал.
— Эй, Крепкий Парень!
Никакой реакции.
— Я к тебе обращаюсь! — сделала она новую попытку, повысив голос.
Ничего.
Она положила руку ему на плечо.
— Ну же, Крепкий Парень, это важно!
Она встряхнула его — сначала слабо, потом сильнее.
— Крепкий Парень! Идти пора!
Приказной тон не сработал, что было весьма плохо. Он вспотел, и непослушная прядь волос приклеилась по лбу. Цвет лица у него был землисто-бежевым.
Мири закусила губу и попыталась найти у него на запястье пульс. Сердце у него билось сильно и ровно, но быстро. Пока все в порядке, но если он в скором времени не очнется, все может измениться.
Она дернула его за руку, заставив сесть, надеясь добиться реакции.
Ничего.
— Вал Кон! — крикнула она, используя свой голос как кнут, превратив его имя в приказ вернуться. — Вал Кон!
Он не отреагировал.
Она выругалась — тихо и с чувством, определив боевой шок, известный иначе как истерический паралич. Она достаточно часто видела его, чтобы знать все симптомы — и способ лечения.
Некоторых людей было легко вывести из этого состояния: достаточно было, чтобы знакомый голос произнес их имя. Другим требовались более решительные меры. Лучше всего работала боль — физическая и безотлагательная.
Она стремительно подалась вперед, крикнув ему прямо в лицо:
— Вал Кон!
Никакой реакции. Даже его быстрое дыхание не сбилось с ритма.
Она отступила на шаг, рассматривая логическую задачу. Несколько подходов гарантировали верную смерть — при условии, что пациент придет в себя так же стремительно и полностью, как те пациенты, которым она помогала в прошлом.
А возможно, он придет в себя на порядок быстрее.
В конце концов она решила ударить его ногой в плечо, надеясь, что при повороте окажется вне его досягаемости.
Она еще раз попробовал его позвать и потрясти — на всякий случай, вдруг боги передумали. А потом она сделала глубокий вдох и резко выбросила ногу, перейдя в поворот сразу же после контакта, подавшись налево…
Контакт потряс ее с силой мощного кнута, заставив содрогнуться и пошатнуться. Левая рука отказала, бессильно повиснув вдоль тела. Он нападал, а она увертывалась. Она поняла, что не успевает уйти от захвата, и когда он ее бросил, она покатилась, гася инерцию с каждым переворотом, прижимая к телу потерявшую подвижность руку, — и врезалась в противоположную стену, вскрикнув от удара.
Издалека до нее донесся звук, который мог быть ее именем.
«Устал, — подумала она заторможенно. — Он устал».
Вот почему она все еще жива.
— Мири!
Она заставила себя открыть глаза и неловко перевернулась, чтобы сесть у стены. Рука все еще ей не повиновалась. Он стоял рядом с ней на коленях, на расстоянии вытянутой руки, и землистый цвет мучительной боли уже сошел с его лица.
— Я в порядке, — сказала она, усилием воли заставляя это быть правдой.
С его лица сбежало выражение ужаса, но глаза оставались напряженными.
— Прости меня… — Он замолчал, тряся головой.
Она попыталась ухмыльнуться, на что он никак не отреагировал.
— Ладно, любой может ошибиться, — проговорила она. Потом поудобнее привалилась к стене и стиснула зубы: к руке стала возвращаться чувствительность. Здоровой рукой она дотронулась до его плеча: — Как насчет того, чтобы принести мне попить, друг?
Он встал и отошел. Она откинулась назад и закрыла глаза, пытаясь по степени болезненности определить, сломана ли у нее рука.
Какое-то непонятное чувство заставило ее насторожиться, и она открыла глаза. Он снова стоял рядом с ней на коленях, молча протягивая кружку.
Вода оказалась холодной, роскошно освежая пересохшее до боли горло. Она поставила кружку на пол рядом с собой. На этот раз ее адресованная ему улыбка была почти настоящей.
— Спасибо.
Он не ответил. Ужас тенью лежал в глубине его глаз.
— Мири, как ты можешь называть меня другом?
— Ну, — признала она, — бывают дни, когда это делать труднее, чем в другое время.
Однако он не принял шутки. Она вдохнула и пошевелила рукой, осторожно сгибая пальцы. Значит, не сломана.
— Тебе следовало улететь без меня, — сказал он ей.
— Я не бросаюсь друзьями, — огрызнулась она. — И ты стоял там, рискнув кровавой баней, потому что насчитал мне меньше стандартного года. А у тебя было еще меньше — и ты об этом не думал! — Она тряхнула головой. — Скажи мне, почему ты это сделал, почему ты спасал мне жизнь последние три или тринадцать раз! У тебя нет причин быть мне другом!
— И я тебе солгала, — добавила она через секунду. — Попыталась убежать и оставить тебя умирать.
— Ты этого не знала. И вполне логично, чтобы моя продолжительность жизни была меньше твоей. Ты вступаешь в бой, сражаешься с противником, которого тебе указали — так же как тебя указали ему, получаешь плату и двигаешься дальше. Если ты встретишься в баре со своим прежним противником спустя стандартный год, или десять, или двадцать, что произойдет?
— Что? Наверное, поставлю ему выпивку, а потом он поставит мне, а над третьей мы пустим слезу по добрым старым временам.
— Вот именно. А окажись в том же положении я, мой прежний противник немедленно возобновит враждебные действия. С каждым заданием у меня добавляется еще один-два врага. Рано или поздно моя удача иссякнет, а моему бывшему врагу повезет, и я погибну. Положение таково, что я уже проигрывающая сторона: три года жизни для шпиона — большой срок.
— Ты хочешь сказать, что ждешь, когда тебя пристрелят? — недоверчиво воззрилась она на него.
Вал Кон покачал головой.
— Нет. Я сделал выбор, кем быть, именно потому, что я настроен на выживание. Я борюсь даже тогда, когда у меня вообще нет шансов. Мне удается сохранять жизнь — каким-то образом, почему-то. Для разведчика — хорошее качество. Для шпиона — очевидно, просто необходимое. — Он наклонил голову. — А ты все еще не ответила мне, почему взяла меня с собой, когда ты меня боишься — и могла улететь одна.
— Я же сказала тебе: я друзьями не бросаюсь. Даже таким другом, который не в себе и может меня убить.
— Нет!
Его реакция была слишком бурной и слишком быстрой.
Мири выразительно подняла брови.
— Нет? Ну, это же ты у нас считаешь шансы. — Она легко прикоснулась к его лбу. Он отшатнулся, и она покачала головой. — Не думаю, что тебе оказали добрую услугу, вставив тебе в голову эту штуку. Не стоит удивляться, что ты сбрендил.
Она снова пошевелилась и подняла руку над головой. Рука была почти как новая, если не считать ноющей боли в верхней части плеча и еще одной, при глубоком дыхании, что было признаком ушиба ребер.
— Поможешь старушке встать?
Борясь с тошнотворным головокружением, она схватила его за руки и уронила голову ему на плечо. Он терпеливо держал ее, и она неожиданно заметила, как приятно ей его прикосновение, какая мягкая на нем рубашка, и какая теплая — согретая теплом его кожи.
Она попыталась высвободиться, и он отпустил ее, хотя оставался рядом, пока она шла через комнату к столу, который то увеличивался, то уменьшался в почти слышимом ритме.
— Думаю, нам обоим необходим крепкий старомодный сон, — объявила ему она. — Спальные помещения в том коридоре. Я тебе покажу.
Мири повернулась, пошатнулась — и упала бы, если бы он не оказался рядом, подхватив ее под локоть. Как только она обрела равновесие, он мгновенно убрал руку, и она повернулась к нему лицом.
В его глазах все еще таился ужас. У нее вдруг возникло ощущение, что это чувство никогда их не оставит.
Придвинувшись к нему, она взяла его под руку, притворившись, будто не заметила его попытки отстраниться.
— Может, у нас получится лучше, если мы обопремся друг на друга?
Он не ответил, но позволил ей держаться за него и вести по коридору.
Она искоса посмотрела на его лицо.
— Вал Кон йос-Фелиум, Второй представитель Клана Корвал?
— Да.
— А кто Первый представитель? — спросила она, решительно игнорируя калейдоскопические узоры, которыми забавлялись стены и пол.
— Моя сестра Нова.
— Вот как? И что делает Второй представитель?
Он почти улыбнулся.
— То, что прикажет Первый представитель. — После короткой паузы, он пояснил: — Второй представитель не обладает властью, за исключением тех случаев, когда Первый представитель не в состоянии выполнять свои обязанности. В этой ситуации Второй представитель берет их на себя до тех пор, пока к Первому представителю не вернется работоспособность или пока не выберут нового.
— А как выбирают Первого представителя? — не успокаивалась Мири. — По возрасту? Нова старше тебя?
— Нова моложе — ненамного. Старший — Шан. Он был Первым представителем после того как… как дядя Эр Том умер. Но он купец, понимаешь, поэтому он подготовил Нову к этой роли, а потом отказался стать Вторым, сказав, что слишком подолгу отсутствует на планете. — Его голос звучал уже почти нормально. — Нова лучше всего подходит на роль Первого: она почти все время проводит на Лиад, и она — Памятующая, что очень полезно, когда она выступает от Клана перед Кланами.
— А ты мало бываешь на Лиад, правда? Как же ты получил место Второго?
Он даже улыбнулся.
— Так у Новы есть убедительная причина высказывать свое недовольство тем, что я редко бываю дома.
Она рассмеялась и кивком указала на мерцающую дверь.
— Нам сюда.
Они вошли, и Вал Кон позволил Мири подвести его к кровати. Он отнял свою руку, только когда она уселась, не доставая ногами до пола, и повернулся, чтобы идти.
— Вал Кон!
Выгнув бровь, он оглянулся. Ужас по-прежнему был на месте. Она помахала в сторону кровати.
— Ты ведь тоже вымотался, или ты забыл? Из-за этого все и началось. А эта кровать такая большая, что тут мог бы улечься весь отряд Гирфальк, и тесно бы не было. — Она ухмыльнулся. — Я на твою честь посягать не буду.
Он мимолетно улыбнулся, вздохнул и вернулся обратно.
— Ладно.
Сев на край постели, он погладил покрывало и взглянул на женщину, которая уже свернулась клубочком, закрыв глаза.
— Мири?
Ее глаза тотчас раскрылись.
— Чего?
— Спасибо тебе за заботу. Я… оказался в ловушке… собственных мыслей.
— Нет проблем. Раньше мне приходилось это делать раза три-четыре в год. Часть радостей сержантской должности. А теперь спи, хорошо? И потуши свет, если догадаешься, как он работает.
Он тихо рассмеялся.
— Есть, сержант, — прошептал он и взмахнул изящной кистью перед пластиной, установленной высоко в стене над кроватью. Освещение отключилось, оставив две неяркие круглые лампы, красную и голубую, имитировавшие чужие луны.
Он лег поверх покрывала, боясь закрыть глаза…
— Спи, парень, — заворчала на него Мири.
Вал Кон послушно закрыл глаза.
И заснул.
Он проснулся, не зная толком, что именно заставило его пробудиться, и замер, прислушиваясь, не открывая глаз. Тишина… Нет. Звук сонного дыхания рядом. У него онемела правая рука, которую что-то придавило.
Он открыл глаза.
Это оказалась Мири. Ее лицо было затоплено сном, голова улеглась ему на правую руку, рука ее замерла у его щеки, запустив пальцы ему в рубашку.
В центре груди возникло странное острое ощущение: боль, и в то же время не боль. Стиснув зубы, он проглотил вскрик и заставил себя несколько раз медленно вдохнуть и выдохнуть. Ощущение стало менее острым, но осталось — одновременно как холод и тепло.
Ему еще не доводилось видеть ее лицо в покое. Он отметил тонкие дуги бровей над глазами со светлыми ресницами, россыпь веснушек на носу, захватившую кое-где и щеки. Ее пухлые губы слабо улыбались, словно она видела во сне что-то приятное.
«Прекрасная Мири», — подумал он, изумившись сам этой мысли и безотчетно протянув руку, чтобы погладить ее по щеке.
Всего шесть часов назад он пытался ее убить.
Он отдернул руку, сжав кулак, и заставил себя отбросить эту мысль, определить, что же все-таки его разбудило. Корабль прекратил работу. Он чуть подвинулся.
— Мири!
Она пошевелилась, ресницы ее затрепетали — и она попыталась прочнее устроить голову у него на руке.
— Мири, — повторил он, — проснись.
Серые глаза открылись, на долю секунды устремив на него мягкий взгляд, а потом жестко сощурились.
— Зачем?
— Корабль остановился, и моя рука мне понадобится.
Она нахмурилась, выпустила его рукав и, перевернувшись, села с неловкой грацией кошки.
— Остановился? Мы уже прилетели?
— Нет, — ответил он, растирая онемевшую руку. — Наблюдатель сказал, что корабль отдыхает после того, как двигатель проработает восемь часов. Сейчас двигатель отключен, а это означает, что у нас четыре часа в нормальном пространстве, чтобы провести повторную калибровку и измерения и внести необходимые поправки.
Покалывание показало, что к его руке возвращается способность действовать. Он свесил ноги с кровати и легко спрыгнул на пол.
Мири осмотрелась. Психоделические ощущения, похоже, пропали, и можно было только благодарить богов за эту милость. Она сползла к краю кровати и прыгнула вниз.
— Ну, так чего мы ждем? Мы идем на мостик или нет?
Она несколько минут смотрела на навигационный комплекс, а потом прошла к пульту и села верхом на одну из скамеечек, лицом к напарнику.
— Вал Кон!
Он мельком посмотрел на нее и снова перевел взгляд на пульт.
— Да?
— Э… Я не пилот и не навигатор, так что, возможно, я что-то упустила, но… Разве расположение звезд не осталось таким же, как когда на этой лоханке заработал двигатель?
Мири вздохнула, что оказалось очень приятно.
Насколько она могла судить, в плюсы идет то, что им предстоит пробыть на этом корабле не слишком долго: ведь он смог уйти с Первой без разгона, прыжка или еще чего-то.
Угу, это было недурно: просто скользнули…
Она не смогла сосредоточиться на этой мысли. Стена, на которую она смотрела, на секунду стала призрачной, превратившись в какой-то зеленый туман. Мири показалось, что по другую ее сторону она увидела бриллиант размером с десяток автомобилей.
Она рассеянно провела пальцами по собственной руке. А потом повторила это движение. Из какой нежной ткани сшита ее рубашка! Она погладила себе по руке в третий раз, блаженно жмуря глаза.
Уперев руки в бока, она немедленно открыла для себя дивную мягкость старой кожи, ухоженной и чистой, — и вскочила на ноги, держа руки дальше от тела. На полу был узор, которого она прежде не замечала: многослойные отпечатки — следы ног членов Стаи, один поверх другого, выдавленные в прочном каменном полу.
Она тихо засмеялась, а потом нахмурилась в ответ новой мысли. Ей кажется, что эти почти галлюцинации — результат работы двигателя. А что, если на самом деле это значит, что что-то не так… с ней? Что, если она больна? Или сошла с ума?
Ну, если она сбрендила, то из нее будет хорошая пара Крепкому Парню, философски решила Мири. Бывают вещи и похуже.
Тем не менее опасения следовало проверить. Мири импульсивно расплела косу и потянула прядь волос вперед, чтобы посмотреть на нее.
Все было так, как она опасалась. Волосы стали какими-то размытыми, и каждая прядка была немного ярче и немного не такой четкой, как обычно.
Забросив косу за спину, она повернулась и вышла из библиотеки, направляясь к пульту управления и к своему напарнику. Стена, мимо которой проходила Мири, вдруг стала ярко-золотой. Не замедляя шага, девушка показала стене язык.
Когда пульт управления начал деформироваться, Вал Кон встал.
Ну, не столько деформироваться, сколько… блекнуть? На контурах предметов появились радужные ореолы, от которых ему было страшно некомфортно. Он сосредоточенно попытался определить, где именно заканчивается один из его ногтей.
Этот эксперимент оказался очень интересным. Он мог свести вместе края ногтей больших пальцев и ощутить это, вот только он готов был поклясться, что ощущает это прежде, чем они соприкасаются, и после того, как раздвигаются. Еще более странным оказалось то, что его большие пальцы и тонкие волоски на тыльной стороне рук кажутся лишенными материальности.
Устал. Он очень, очень устал. Ему необходим отдых.
Но он не в состоянии был отдыхать: так называемый Контур Выживания постоянно включался, снова и снова, сам по себе, и каждый раз выдавал цифры, которые вроде бы к нему отношения не имели, но все равно вызывали взрыв энергии, когда контур настаивал, что уж на этот-то раз он домой не попадет.
Домой? Он закрыл глаза, пытаясь представить себе дом, но странные эффекты нарушали работу памяти.
«Шан? — подумал он почти с отчаянием. — Нова?»
Но лица его родных не возникли перед его мысленным взором.
Точильщик? А вот эту личность ему легко удалось себе представить вплоть до зубодробительного гула его голоса. И это воспоминание привело за собой другие — о жизни с Кланом Средней Реки…
«Вернуться домой, — подумал он. — Вернуться домой и стать музыкантом Клана…»
Но были еще формулы — когда он играл на омнихоре: Контур показывал ему, что чем дольше он играет, тем ниже его шансы на конечное выживание. А теперь эти внезапные вспышки, когда все ощущалось таким… нереальным…
Усевшись за стол для карт, он быстро произвел анализ. Наблюдаемые им эффекты не походили на действие тех ядов, которые его учили распознавать. Они казались почти галлюцинаторными и тем не менее конкретными, что говорило против спор в воздухе или еще чего-то в том же духе.
Это должен быть эффект работы двигателя — так по крайней мере он надеялся.
Он мягко потер себе запястье, изумляясь тому, какое сильное наслаждение доставляет ему это действие, и закрыл глаза.
ВВЗ: 0,2.
Не так уж необычно. Если не считать того, что он не указал Контуру задания, вероятность выполнения которого следовало рассчитывать.
Музыка. Точильщик сказал, что на борту есть инструменты. Боги, как бы кстати сейчас было сесть за омнихору!
Дисплей у него в голове мгновенно понизил ВВЗ до 0,1.
Но в этом ведь не было никакого смысла, так?
Или был?
Почему музыка должна представлять для него опасность? Ему необходимо расслабиться. Ему необходимо заснуть, отдохнуть. Надо дать инстинктам успокоиться. В прошлом он успешно использовал для этого омнихору.
Если бы здесь было место — а на таком большом корабле место должно найтись, — он мог бы начать сеанс Л-апелеки.
Он покачал головой. Чтобы упражняться в учении Стаи, необходимо спокойствие. Между заданиями он находил время, чтобы доходить без напарника даже до Пятой Двери, и неизменно чувствовал себя более… живым.
«Мне надо вернуться домой», — подумал он.
Но нет — это не вело никуда. Вспышки перед его мысленным взором дали новые показания ВЛВ: цифру, которую ему не хотелось регистрировать в сознании.
Вероятность его личного выживания в течение тридцати дней понизилась до 0,09.
«Чтобы должным образом пользоваться Контуром Выживания, необходимо, чтобы мысли были спокойными», — вспомнил он.
Если бы только ему удалось успокоиться! Он был уверен, что цифры стали бы выше.
Одна из стен вспыхнула ярко-золотым светом, потом ее прорезали желтые полосы и оранжевые пятна, потом она стала красной, а пол расцветился зеленым. А его рука стала еще менее четкой.
«Хорошо, что Мири здесь нет», — подумал он.
Он был бы не в состоянии терпеливо принимать ее вопросы, уделять ей внимание… И все же он был рад, что вытащил ее с территории Хунтавас, что после прилета на Волмер у нее появится возможность жить дальше. Рад, что вернулся за ней.
А почему он это сделал? Что она такое, как не смертельная опасность, которая постоянно становится все более опасной? Опасна тем, что ей известно — тем, что он сам ей рассказал! Тем, что она видела — а он не сомневался в том, что она видела многое. Она несет в себе угрозу и опасность, для него и его задания…
— Какого, к черту, задания?
Он вскочил, гневно глядя на хаотические стены, а потом медленно выдохнул воздух и провел пальцами по волосам.
«Успокойся, — мягко сказал он себе. — Перестань лихорадочно соображать. Это — корабль Точильщика, в случае неприятности сюда пробьется только военная машина». У него есть безопасность, надежность: по крайней мере пока. На следующие пару недель. Он в безопасности. Он может расслабиться.
Стараясь не смотреть на текучий пол, он осторожно прошел к противоположной стене и уселся на широкий, обтянутый тканью карниз. Спустя несколько секунд он лег и начал обдумывать свои планы относительно того, как помочь Мири. Возможно, именно это и подсчитывал Контур?
«Нет, — напомнил он себе. — У тебя силы кончились. Опыт подсказывает тебе, что долговременным планированием следует заниматься в хорошем состоянии. Расслабься».
Закрыв глаза, он стал проделывать простой прием релаксации, которому научился еще давным-давно, кадетом училища: вспомнить по очереди все цвета радуги, приписав каждому особое свойство. Немного расслабить тело, затем — сознание. Еще немного расслабить тело, и спокойное сознание поможет расслабиться еще больше. Начав с этого приема, можно уйти глубоко, задать себе цели или войти в специальные состояния для обучения, воспоминания или управления рефлекторными реакциями.
Расслабиться. Он начал ритуал, лежа совершенно спокойно, опустив руки. «Представь себе красный цвет. Красный — цвет расслабленных мышц…»
Это потребовало сосредоточенности: в сознании вспыхивали другие цвета. Красный. Он поставил его перед своим мысленным взором, заставив себя расслабить напряженные мышцы грудной клетки. Ощутил теплое течение крови в жилах. Расслабил мышцы шеи, потом — мышцы ног и продолжил выполнение приемов. Он смотрел сквозь мелькающие в его сознании цвета, видя только тот цвет, который был ему нужен, двигаясь через уровни, расслабляясь физически — мысленно — физически — мысленно!
Вал Кону казалось, что он парит, едва ощущая успокаивающее давление ткани и кожи на тело. Мысленно он приблизился к области переключения, к глубинам сознания, где он мог задать своему сознанию какую-нибудь задачу или просто заснуть, если ему того захочется.
Его мысли сосредоточились на фиолетовом цвете — конце радуги. За цветом начало формироваться запрещенное, непрошеное. Вал Кон попытался его подавить, но лишь усилил. Последовательность образов была ему знакома: это была одна из программ переподготовки из Лекционного курса — серии пыток и уроков, которые превратили его из разведчика в шпиона. Он запоздало попытался разрушить чары радуги, но оказался заперт в них и вынужден был смотреть. Там. Перед ним. Гибнущие люди. Его объекты. Его жертвы.
Эта программа оценивала эффективность убийств. После окончания подготовки ей не положено было работать.
Однако она оценивала его последний бой.
Мужчина, которому он попал в глаз: это сочтено весьма эффективным. Плечи ползущего человека защищают его сердце и легкие, а попасть в позвоночник трудно.
Полупригнувшаяся женщина. Это просто эффективно: небольшой сдвиг от центра к левой стороне грудной клетки. Даже если рана не смертельная, она будет выведена из строя до конца боя.
Теперь он был уже целиком захвачен анализом: пять, шесть, семь, десять, двенадцать… Каждый выстрел, который он сделал, чтобы спасти Мири, спасти себя. Все эти люди — погибшие и так ярко запомнившиеся. Совсем немного плохих попаданий. Почти нет промахов. Погибшие. Кровь на полу, на стенах. Нож, брошенный в спрятавшегося убийцу, оценен как превосходный удар в данных обстоятельствах. Следовало убить и того мужчину, и ту женщину….
Нет! Это Мири!
Обучающий обзор продолжался, уводя Вал Кона все дальше и дальше в мертвое прошлое.
Переход до мостика убедил Мири сразу в нескольких вещах. Во-первых, ткань ее рубашки давала просто непристойное наслаждение: она была одновременно мягкой, уютной и эротичной.
Во-вторых, только теперь она по-настоящему оценила размеры корабля Точильщика. Она уже успела пройти через комнату, наполовину занятую плавательным бассейном, а наполовину — газоном, и через второе помещение — гигантскую спальню.
В-третьих, она пришла к убеждению, что странные эффекты — цветовые вспышки и меняющаяся расплывчатость окружения — были реальностью. Они ничем не напоминали те галлюциногены, которые она принимала много лет назад, не походили они и на те странные искажения сознания, вызванные попавшим в ногу отравленным копьем.
Успокоенная этой мыслью, она вошла на мостик — и замерла на месте.
У пульта Вал Кона не оказалось.
Она постаралась не обращать внимания на странные цвета пола и стен и радуги, которые то и дело вспыхивали в кристалле, расположенном в центре… Трудно увидеть что-то определенное, когда все вокруг все время меняется. Она еще раз обвела взглядом помещение мостика.
Вон там! Вал Кон лежал на одном из длинных массивных сидений, но вид у него был отнюдь не спокойный. По правде говоря, больше всего он походил на жертву яда: застывший, с четко обрисованными узлами мышц, искривленными губами, крепко зажмуренными глазами.
Мири медленно приблизилась к нему и остановилась рядом, хмуря брови. Она заметила, что у него сжаты кулаки. И он дышал.
— Эй, Крепкий Парень!
Никакой реакции.
— Я к тебе обращаюсь! — сделала она новую попытку, повысив голос.
Ничего.
Она положила руку ему на плечо.
— Ну же, Крепкий Парень, это важно!
Она встряхнула его — сначала слабо, потом сильнее.
— Крепкий Парень! Идти пора!
Приказной тон не сработал, что было весьма плохо. Он вспотел, и непослушная прядь волос приклеилась по лбу. Цвет лица у него был землисто-бежевым.
Мири закусила губу и попыталась найти у него на запястье пульс. Сердце у него билось сильно и ровно, но быстро. Пока все в порядке, но если он в скором времени не очнется, все может измениться.
Она дернула его за руку, заставив сесть, надеясь добиться реакции.
Ничего.
— Вал Кон! — крикнула она, используя свой голос как кнут, превратив его имя в приказ вернуться. — Вал Кон!
Он не отреагировал.
Она выругалась — тихо и с чувством, определив боевой шок, известный иначе как истерический паралич. Она достаточно часто видела его, чтобы знать все симптомы — и способ лечения.
Некоторых людей было легко вывести из этого состояния: достаточно было, чтобы знакомый голос произнес их имя. Другим требовались более решительные меры. Лучше всего работала боль — физическая и безотлагательная.
Она стремительно подалась вперед, крикнув ему прямо в лицо:
— Вал Кон!
Никакой реакции. Даже его быстрое дыхание не сбилось с ритма.
Она отступила на шаг, рассматривая логическую задачу. Несколько подходов гарантировали верную смерть — при условии, что пациент придет в себя так же стремительно и полностью, как те пациенты, которым она помогала в прошлом.
А возможно, он придет в себя на порядок быстрее.
В конце концов она решила ударить его ногой в плечо, надеясь, что при повороте окажется вне его досягаемости.
Она еще раз попробовал его позвать и потрясти — на всякий случай, вдруг боги передумали. А потом она сделала глубокий вдох и резко выбросила ногу, перейдя в поворот сразу же после контакта, подавшись налево…
Контакт потряс ее с силой мощного кнута, заставив содрогнуться и пошатнуться. Левая рука отказала, бессильно повиснув вдоль тела. Он нападал, а она увертывалась. Она поняла, что не успевает уйти от захвата, и когда он ее бросил, она покатилась, гася инерцию с каждым переворотом, прижимая к телу потерявшую подвижность руку, — и врезалась в противоположную стену, вскрикнув от удара.
Издалека до нее донесся звук, который мог быть ее именем.
«Устал, — подумала она заторможенно. — Он устал».
Вот почему она все еще жива.
— Мири!
Она заставила себя открыть глаза и неловко перевернулась, чтобы сесть у стены. Рука все еще ей не повиновалась. Он стоял рядом с ней на коленях, на расстоянии вытянутой руки, и землистый цвет мучительной боли уже сошел с его лица.
— Я в порядке, — сказала она, усилием воли заставляя это быть правдой.
С его лица сбежало выражение ужаса, но глаза оставались напряженными.
— Прости меня… — Он замолчал, тряся головой.
Она попыталась ухмыльнуться, на что он никак не отреагировал.
— Ладно, любой может ошибиться, — проговорила она. Потом поудобнее привалилась к стене и стиснула зубы: к руке стала возвращаться чувствительность. Здоровой рукой она дотронулась до его плеча: — Как насчет того, чтобы принести мне попить, друг?
Он встал и отошел. Она откинулась назад и закрыла глаза, пытаясь по степени болезненности определить, сломана ли у нее рука.
Какое-то непонятное чувство заставило ее насторожиться, и она открыла глаза. Он снова стоял рядом с ней на коленях, молча протягивая кружку.
Вода оказалась холодной, роскошно освежая пересохшее до боли горло. Она поставила кружку на пол рядом с собой. На этот раз ее адресованная ему улыбка была почти настоящей.
— Спасибо.
Он не ответил. Ужас тенью лежал в глубине его глаз.
— Мири, как ты можешь называть меня другом?
— Ну, — признала она, — бывают дни, когда это делать труднее, чем в другое время.
Однако он не принял шутки. Она вдохнула и пошевелила рукой, осторожно сгибая пальцы. Значит, не сломана.
— Тебе следовало улететь без меня, — сказал он ей.
— Я не бросаюсь друзьями, — огрызнулась она. — И ты стоял там, рискнув кровавой баней, потому что насчитал мне меньше стандартного года. А у тебя было еще меньше — и ты об этом не думал! — Она тряхнула головой. — Скажи мне, почему ты это сделал, почему ты спасал мне жизнь последние три или тринадцать раз! У тебя нет причин быть мне другом!
— И я тебе солгала, — добавила она через секунду. — Попыталась убежать и оставить тебя умирать.
— Ты этого не знала. И вполне логично, чтобы моя продолжительность жизни была меньше твоей. Ты вступаешь в бой, сражаешься с противником, которого тебе указали — так же как тебя указали ему, получаешь плату и двигаешься дальше. Если ты встретишься в баре со своим прежним противником спустя стандартный год, или десять, или двадцать, что произойдет?
— Что? Наверное, поставлю ему выпивку, а потом он поставит мне, а над третьей мы пустим слезу по добрым старым временам.
— Вот именно. А окажись в том же положении я, мой прежний противник немедленно возобновит враждебные действия. С каждым заданием у меня добавляется еще один-два врага. Рано или поздно моя удача иссякнет, а моему бывшему врагу повезет, и я погибну. Положение таково, что я уже проигрывающая сторона: три года жизни для шпиона — большой срок.
— Ты хочешь сказать, что ждешь, когда тебя пристрелят? — недоверчиво воззрилась она на него.
Вал Кон покачал головой.
— Нет. Я сделал выбор, кем быть, именно потому, что я настроен на выживание. Я борюсь даже тогда, когда у меня вообще нет шансов. Мне удается сохранять жизнь — каким-то образом, почему-то. Для разведчика — хорошее качество. Для шпиона — очевидно, просто необходимое. — Он наклонил голову. — А ты все еще не ответила мне, почему взяла меня с собой, когда ты меня боишься — и могла улететь одна.
— Я же сказала тебе: я друзьями не бросаюсь. Даже таким другом, который не в себе и может меня убить.
— Нет!
Его реакция была слишком бурной и слишком быстрой.
Мири выразительно подняла брови.
— Нет? Ну, это же ты у нас считаешь шансы. — Она легко прикоснулась к его лбу. Он отшатнулся, и она покачала головой. — Не думаю, что тебе оказали добрую услугу, вставив тебе в голову эту штуку. Не стоит удивляться, что ты сбрендил.
Она снова пошевелилась и подняла руку над головой. Рука была почти как новая, если не считать ноющей боли в верхней части плеча и еще одной, при глубоком дыхании, что было признаком ушиба ребер.
— Поможешь старушке встать?
Борясь с тошнотворным головокружением, она схватила его за руки и уронила голову ему на плечо. Он терпеливо держал ее, и она неожиданно заметила, как приятно ей его прикосновение, какая мягкая на нем рубашка, и какая теплая — согретая теплом его кожи.
Она попыталась высвободиться, и он отпустил ее, хотя оставался рядом, пока она шла через комнату к столу, который то увеличивался, то уменьшался в почти слышимом ритме.
— Думаю, нам обоим необходим крепкий старомодный сон, — объявила ему она. — Спальные помещения в том коридоре. Я тебе покажу.
Мири повернулась, пошатнулась — и упала бы, если бы он не оказался рядом, подхватив ее под локоть. Как только она обрела равновесие, он мгновенно убрал руку, и она повернулась к нему лицом.
В его глазах все еще таился ужас. У нее вдруг возникло ощущение, что это чувство никогда их не оставит.
Придвинувшись к нему, она взяла его под руку, притворившись, будто не заметила его попытки отстраниться.
— Может, у нас получится лучше, если мы обопремся друг на друга?
Он не ответил, но позволил ей держаться за него и вести по коридору.
Она искоса посмотрела на его лицо.
— Вал Кон йос-Фелиум, Второй представитель Клана Корвал?
— Да.
— А кто Первый представитель? — спросила она, решительно игнорируя калейдоскопические узоры, которыми забавлялись стены и пол.
— Моя сестра Нова.
— Вот как? И что делает Второй представитель?
Он почти улыбнулся.
— То, что прикажет Первый представитель. — После короткой паузы, он пояснил: — Второй представитель не обладает властью, за исключением тех случаев, когда Первый представитель не в состоянии выполнять свои обязанности. В этой ситуации Второй представитель берет их на себя до тех пор, пока к Первому представителю не вернется работоспособность или пока не выберут нового.
— А как выбирают Первого представителя? — не успокаивалась Мири. — По возрасту? Нова старше тебя?
— Нова моложе — ненамного. Старший — Шан. Он был Первым представителем после того как… как дядя Эр Том умер. Но он купец, понимаешь, поэтому он подготовил Нову к этой роли, а потом отказался стать Вторым, сказав, что слишком подолгу отсутствует на планете. — Его голос звучал уже почти нормально. — Нова лучше всего подходит на роль Первого: она почти все время проводит на Лиад, и она — Памятующая, что очень полезно, когда она выступает от Клана перед Кланами.
— А ты мало бываешь на Лиад, правда? Как же ты получил место Второго?
Он даже улыбнулся.
— Так у Новы есть убедительная причина высказывать свое недовольство тем, что я редко бываю дома.
Она рассмеялась и кивком указала на мерцающую дверь.
— Нам сюда.
Они вошли, и Вал Кон позволил Мири подвести его к кровати. Он отнял свою руку, только когда она уселась, не доставая ногами до пола, и повернулся, чтобы идти.
— Вал Кон!
Выгнув бровь, он оглянулся. Ужас по-прежнему был на месте. Она помахала в сторону кровати.
— Ты ведь тоже вымотался, или ты забыл? Из-за этого все и началось. А эта кровать такая большая, что тут мог бы улечься весь отряд Гирфальк, и тесно бы не было. — Она ухмыльнулся. — Я на твою честь посягать не буду.
Он мимолетно улыбнулся, вздохнул и вернулся обратно.
— Ладно.
Сев на край постели, он погладил покрывало и взглянул на женщину, которая уже свернулась клубочком, закрыв глаза.
— Мири?
Ее глаза тотчас раскрылись.
— Чего?
— Спасибо тебе за заботу. Я… оказался в ловушке… собственных мыслей.
— Нет проблем. Раньше мне приходилось это делать раза три-четыре в год. Часть радостей сержантской должности. А теперь спи, хорошо? И потуши свет, если догадаешься, как он работает.
Он тихо рассмеялся.
— Есть, сержант, — прошептал он и взмахнул изящной кистью перед пластиной, установленной высоко в стене над кроватью. Освещение отключилось, оставив две неяркие круглые лампы, красную и голубую, имитировавшие чужие луны.
Он лег поверх покрывала, боясь закрыть глаза…
— Спи, парень, — заворчала на него Мири.
Вал Кон послушно закрыл глаза.
И заснул.
Он проснулся, не зная толком, что именно заставило его пробудиться, и замер, прислушиваясь, не открывая глаз. Тишина… Нет. Звук сонного дыхания рядом. У него онемела правая рука, которую что-то придавило.
Он открыл глаза.
Это оказалась Мири. Ее лицо было затоплено сном, голова улеглась ему на правую руку, рука ее замерла у его щеки, запустив пальцы ему в рубашку.
В центре груди возникло странное острое ощущение: боль, и в то же время не боль. Стиснув зубы, он проглотил вскрик и заставил себя несколько раз медленно вдохнуть и выдохнуть. Ощущение стало менее острым, но осталось — одновременно как холод и тепло.
Ему еще не доводилось видеть ее лицо в покое. Он отметил тонкие дуги бровей над глазами со светлыми ресницами, россыпь веснушек на носу, захватившую кое-где и щеки. Ее пухлые губы слабо улыбались, словно она видела во сне что-то приятное.
«Прекрасная Мири», — подумал он, изумившись сам этой мысли и безотчетно протянув руку, чтобы погладить ее по щеке.
Всего шесть часов назад он пытался ее убить.
Он отдернул руку, сжав кулак, и заставил себя отбросить эту мысль, определить, что же все-таки его разбудило. Корабль прекратил работу. Он чуть подвинулся.
— Мири!
Она пошевелилась, ресницы ее затрепетали — и она попыталась прочнее устроить голову у него на руке.
— Мири, — повторил он, — проснись.
Серые глаза открылись, на долю секунды устремив на него мягкий взгляд, а потом жестко сощурились.
— Зачем?
— Корабль остановился, и моя рука мне понадобится.
Она нахмурилась, выпустила его рукав и, перевернувшись, села с неловкой грацией кошки.
— Остановился? Мы уже прилетели?
— Нет, — ответил он, растирая онемевшую руку. — Наблюдатель сказал, что корабль отдыхает после того, как двигатель проработает восемь часов. Сейчас двигатель отключен, а это означает, что у нас четыре часа в нормальном пространстве, чтобы провести повторную калибровку и измерения и внести необходимые поправки.
Покалывание показало, что к его руке возвращается способность действовать. Он свесил ноги с кровати и легко спрыгнул на пол.
Мири осмотрелась. Психоделические ощущения, похоже, пропали, и можно было только благодарить богов за эту милость. Она сползла к краю кровати и прыгнула вниз.
— Ну, так чего мы ждем? Мы идем на мостик или нет?
Она несколько минут смотрела на навигационный комплекс, а потом прошла к пульту и села верхом на одну из скамеечек, лицом к напарнику.
— Вал Кон!
Он мельком посмотрел на нее и снова перевел взгляд на пульт.
— Да?
— Э… Я не пилот и не навигатор, так что, возможно, я что-то упустила, но… Разве расположение звезд не осталось таким же, как когда на этой лоханке заработал двигатель?