Страница:
Гелий видит себя за воротами тюрьмы, но шагнуть к людной улице – не смеет… Он боится встретить жену, друзей… Даже во сне Гелию ясно: они непременно спросят, почему его выпустили? И что же он объяснит?.. Как докажет, что никого не предал, не стал подлецом?! Ужас обвивает горло, Гелий бежит назад и умоляет вертухая впустить его обратно в тюрьму:
Мне к себе! Мне к себе, к себе!
Мне в СИЗО!
[47]Мне в СИЗО Ка-Гэ-Бэ!
Моя камера там пуста!
Моя койка не занята!
Мне на волю не по пути!
Пропусти… отпусти… пусти!!!
«И тут я проснулся с воплем „Пусти-и-и!“. И, как говорится, в холодном поту…»
Это было совершеннейшая идиллия: на допросах заключенный читал стихи, а следователь – слушал…
Я отложил рукопись, не дочитав ее до конца.
Дон Кихот… Ни дать, ни взять: Дон Кихот!.. Вступил он, правда, в бой не с ветряными мельницами, а со злом реальным, могущественным; но выбитый из седла, отрекся от лучшего, что совершил в своей жизни, и тогда жизнь его, лишенная смысла, оборвалась… Жаль, конечно, но ведь иначе и быть не могло…
Сто подробностей, которые я только что вычитал, не изменили уже сложившийся в моем сознании стереотип образа и судьбы Гелия Снегирева.
Начинался новый день, который мне предстояло пережить в своей жизни. Часы показывали без четверти восемь. В кухне зазвонил телефон. Кому еще, черт побери, понадобился я с утра пораньше?!..
Мне к себе! Мне к себе, к себе!
Мне в СИЗО!
[47]Мне в СИЗО Ка-Гэ-Бэ!
Моя камера там пуста!
Моя койка не занята!
Мне на волю не по пути!
Пропусти… отпусти… пусти!!!
«И тут я проснулся с воплем „Пусти-и-и!“. И, как говорится, в холодном поту…»
Это было совершеннейшая идиллия: на допросах заключенный читал стихи, а следователь – слушал…
Я читал записки Гелия, и от всей этой идиллии с решетками на окнах, минут духовной близости со следователем, забот доброго полковника и по-братски положенной на плечо руки начальника тюрьмы – веяло на меня чем-то таким, что мороз пробегал по коже…
«Второго марта я досыпал бессонную ночь, когда стукнуло, грюкнуло, потом лязгнуло и в камеру вошел подполковник Сапожников. Я давно объяснил, что не встаю в его присутствии, и только повернулся и поглядел. Он подошел к койке, по-братски положил мне руку на плечо и сказал:
– Гелий Иванович, на этот раз вам все-таки придется встать. Собирайтесь в больницу…»
Я отложил рукопись, не дочитав ее до конца.
Дон Кихот… Ни дать, ни взять: Дон Кихот!.. Вступил он, правда, в бой не с ветряными мельницами, а со злом реальным, могущественным; но выбитый из седла, отрекся от лучшего, что совершил в своей жизни, и тогда жизнь его, лишенная смысла, оборвалась… Жаль, конечно, но ведь иначе и быть не могло…
Сто подробностей, которые я только что вычитал, не изменили уже сложившийся в моем сознании стереотип образа и судьбы Гелия Снегирева.
Начинался новый день, который мне предстояло пережить в своей жизни. Часы показывали без четверти восемь. В кухне зазвонил телефон. Кому еще, черт побери, понадобился я с утра пораньше?!..
Часть четвертая
Как я стал настоящим кэбби
Глава тринадцатая
Самое яркое впечатление
1
А телефон все звонил и звонил… Едва я только заслышал его, дисциплинированное мое сознание тотчас же отдало телу команду: «Встать!», но тело – не подчинилось. То тяжелое, чем полнились мышцы плеч и спины, было свинцовым изнеможением вчерашнего, двадцатидвухчасового, рабочего дня… Вчера мне казалось, что эти часы пролетели совсем незаметно, а усталости я пока крутил баранку, и в самом деле не ощущал. Сейчас, однако я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой…
Телефон, между тем, умолк… Человек свободный, никем не понукаемый, я мог валяться на диване, сколько мне заблагорассудится. Мог вообще не поехать на работу, устроить себе внеочередное воскресенье. Я так и решил: сегодня – день отдыха. Заслуженного и необходимого. Единственное, что я
долженсделать, это переставить чекер на другую сторону улицы. Иначе в восемь часов его ветровое стекло украсит штрафной талон. Допустить этого никак нельзя и, стало быть, нужно подниматься.
Первым делом я выглянул в окно. Чекер не угнали: желтый его капот высовывался из-за здоровенного мусорного бака, возле которого я на рассвете поставил свой кэб, поближе к входу в дом.
На кухонном столе, придавленная сахарницей, – пачечка влажных зеленых бумажек. Деньга на видном месте положены с умыслом: чтоб жена и сын, прежде чем уйти утром из дому, пересчитали бы их и узнали о моем – 177 долларов! – рекорде… Однако же пачечка моя выглядит, вроде бы, похудевшей. Со вздохом извлек я из-под сахарницы деньги, пересчитал их и вздохнул еще раз: 154… Значит, двадцатку взяла жена, а три доллара – сын.
Я знал, что жена бережет мои таксистские деньги, что она до сих пор носит привезенное из Союза пальто. Что мотовство сына пока ограничивается лишним куском пиццы, билетом в кино. Мне не в чем было упрекнуть своих иждивенцев, но денег все-таки было жалко…
Вспомнил я и о повестке в уголовный суд. Нет, я ее не порвал и не выбросил, трезво рассудив, что утро вечера мудренее. И теперь, разыскав изжеванную, сырую бумажку, снял с полки англо-русский словарь и принялся за поиски неразборчиво вписанного термина, определявшего состав моего «преступления»… «S» – с трудом разбирал я каракули полицейского; «О», потом, вроде бы, «L». Вскоре я убедился, что слова, начинающегося на «SOL» с окончанием «ING» в словаре нет, но в конце концов отыскал глагол, основа которого совпадала по орфографии со словом в повестке. Однако же смысловые значения этого глагола никак не вязались со вчерашним происшествием: «выпрашивать подаяние; приставать к мужчинам. „Ее обвиняли в том, что она приставала к мужчинам на улице“; подстрекать население к бунту…»
Да ведь это просто потрясающе! – обрадовался я. – И как здорово, что не выбросил я сгоряча повестку. Нет, я непременно приду в суд в назначенное время! (Мне даже досадно стало, что разбирательство состоится аж через месяц). В отглаженном костюме, в начищенной до блеска обуви, я войду в зал заседаний и, обуздав благородное свое негодование, бесстрастным тоном расскажу все подробно о том, что в действительности произошло, а, закончив, в упор спрошу полисмена: «Так в чем же все-таки вы меня обвиняете? В том, что я „выпрашивал подаяние“? Или в том, что я „подстрекал население к бунту“?» О, это будет та еще сцена! И если кому-то и вправду следует не на шутку опасаться предстоящего суда, так уж, наверное, этому болвану в полицейской форме. Вот кому даст судья прикурить!..
Телефон, между тем, умолк… Человек свободный, никем не понукаемый, я мог валяться на диване, сколько мне заблагорассудится. Мог вообще не поехать на работу, устроить себе внеочередное воскресенье. Я так и решил: сегодня – день отдыха. Заслуженного и необходимого. Единственное, что я
долженсделать, это переставить чекер на другую сторону улицы. Иначе в восемь часов его ветровое стекло украсит штрафной талон. Допустить этого никак нельзя и, стало быть, нужно подниматься.
Первым делом я выглянул в окно. Чекер не угнали: желтый его капот высовывался из-за здоровенного мусорного бака, возле которого я на рассвете поставил свой кэб, поближе к входу в дом.
На кухонном столе, придавленная сахарницей, – пачечка влажных зеленых бумажек. Деньга на видном месте положены с умыслом: чтоб жена и сын, прежде чем уйти утром из дому, пересчитали бы их и узнали о моем – 177 долларов! – рекорде… Однако же пачечка моя выглядит, вроде бы, похудевшей. Со вздохом извлек я из-под сахарницы деньги, пересчитал их и вздохнул еще раз: 154… Значит, двадцатку взяла жена, а три доллара – сын.
Я знал, что жена бережет мои таксистские деньги, что она до сих пор носит привезенное из Союза пальто. Что мотовство сына пока ограничивается лишним куском пиццы, билетом в кино. Мне не в чем было упрекнуть своих иждивенцев, но денег все-таки было жалко…
Вспомнил я и о повестке в уголовный суд. Нет, я ее не порвал и не выбросил, трезво рассудив, что утро вечера мудренее. И теперь, разыскав изжеванную, сырую бумажку, снял с полки англо-русский словарь и принялся за поиски неразборчиво вписанного термина, определявшего состав моего «преступления»… «S» – с трудом разбирал я каракули полицейского; «О», потом, вроде бы, «L». Вскоре я убедился, что слова, начинающегося на «SOL» с окончанием «ING» в словаре нет, но в конце концов отыскал глагол, основа которого совпадала по орфографии со словом в повестке. Однако же смысловые значения этого глагола никак не вязались со вчерашним происшествием: «выпрашивать подаяние; приставать к мужчинам. „Ее обвиняли в том, что она приставала к мужчинам на улице“; подстрекать население к бунту…»
Да ведь это просто потрясающе! – обрадовался я. – И как здорово, что не выбросил я сгоряча повестку. Нет, я непременно приду в суд в назначенное время! (Мне даже досадно стало, что разбирательство состоится аж через месяц). В отглаженном костюме, в начищенной до блеска обуви, я войду в зал заседаний и, обуздав благородное свое негодование, бесстрастным тоном расскажу все подробно о том, что в действительности произошло, а, закончив, в упор спрошу полисмена: «Так в чем же все-таки вы меня обвиняете? В том, что я „выпрашивал подаяние“? Или в том, что я „подстрекал население к бунту“?» О, это будет та еще сцена! И если кому-то и вправду следует не на шутку опасаться предстоящего суда, так уж, наверное, этому болвану в полицейской форме. Вот кому даст судья прикурить!..
2
Шаркая по полу чужими ватными ногами, я добрался до ванной. Если бы жена не постелила мне вчера на диване, я, может, заставил бы себя встать под душ. Сейчас, однако, в моем распоряжении оставались считанные минуты.
Чужая, вспухшая будто от пьянства, физиономия с красными глазами глянула из зеркала. Нужно было хоть как-то умыться, но донести пригоршню воды до лица я не мог: левая рука дрожала.
Опять грянул телефон:
– Извини, что разбудила, – сказала жена.
– Ты меня не разбудила, я уже встал…
– Ты не забыл, что нужно переставить машину? Я звоню уже второй раз.
– Я был в ванной, – сказал я.
– Ты отдаешь себе отчет в том, когда ты вернулся домой? – жена старалась, чтоб в ее упреке не прозвучала нотка раздражения. – Я же чуть с ума не сошла…
– Так получилось, – сказал я, натягивая непросохшие джинсы.
– Пожалуйста, не вздумай сегодня работать, – попросила жена.
Меньше всего горел я сейчас желанием вкалывать. Однако в том, что жена взяла из привезенных накануне денег двадцать долларов, а теперь уговаривала меня отдохнуть, побыть дома, было какое-то противоречие… Я сунул ключи в карман и захлопнул входную дверь…
Чужая, вспухшая будто от пьянства, физиономия с красными глазами глянула из зеркала. Нужно было хоть как-то умыться, но донести пригоршню воды до лица я не мог: левая рука дрожала.
Опять грянул телефон:
– Извини, что разбудила, – сказала жена.
– Ты меня не разбудила, я уже встал…
– Ты не забыл, что нужно переставить машину? Я звоню уже второй раз.
– Я был в ванной, – сказал я.
– Ты отдаешь себе отчет в том, когда ты вернулся домой? – жена старалась, чтоб в ее упреке не прозвучала нотка раздражения. – Я же чуть с ума не сошла…
– Так получилось, – сказал я, натягивая непросохшие джинсы.
– Пожалуйста, не вздумай сегодня работать, – попросила жена.
Меньше всего горел я сейчас желанием вкалывать. Однако в том, что жена взяла из привезенных накануне денег двадцать долларов, а теперь уговаривала меня отдохнуть, побыть дома, было какое-то противоречие… Я сунул ключи в карман и захлопнул входную дверь…
3
Из оставшихся 154 долларов около двадцати уйдет на заправку, думал я под жужжание лифта. 62.50 принадлежит хозяйке. Но, если устроить сегодня выходной, этот долг удвоится. За то, что чекер целый день простоит под окном, мне придется уплатить деньгами, которые я привез домой накануне. Если пойти на это, получится, что за двадцать два часа я заработал – девять долларов…
Я был совершенно свободным человеком, хозяином самому себе. Но какой хозяин мог бы заставить меня, не спавшего ни минуты, снова сеть за руль?!.. Впрочем, я и не собирался выкинуть сейчас такой номер. Я решил поступить разумн о: переставлю машину, вернусь, выкупаюсь, подремлю, а гдето после полудня…
Прокуренные легкие с наслаждением втягивали живительный после дождя воздух. Я обошел мусорный бак, и по сердцу словно полоснули ножом: треугольное, меньшее из стекол водительской дверцы было разбито; сама дверца, конечно же, открыта; а распахнутая крышка багажника раскачивалась на ветру, чуть позванивая вырванным «с мясом» и повисшим на изогнутой заклепке замком… Деловому автомобильному вору недосуг было возиться с отмычками под дождем. Он открыл машину по-быстрому – молотком и зубилом – и украл (это вам не шалун-подросток) – новенькое запасное колесо, домкрат, новенькие кабели, фонарик… Багажник был пуст, на дне его стояла вода…
Как ни горька была моя печаль, но главное еще предстояло выяснить: украден ли счетчик?.. Стоивший, по словам хозяйки, четыреста с лишним монет, электронный счетчик я почему-то не оставлял в багажнике, как это делают многие таксисты, а уносил домой, или же, как вчера, – завернул в тряпку и спрятал под сиденье…
«Никогда! Больше никогда не оставлю я кэбе счетчик!» – поклялся я и, царапая ладонь об осколки, ринулся искать его под сиденьем – и тотчас убедился, что вор заглянул и сюда… Исчезли из-под сиденья и монетница с мелочью, и блок сигарет, и даже бумажный пакетик с двумя бутылочками кока-колы; однако же – наперекор худшим моим предчувствиям, – завернутый в тряпку счетчик обнаружился в том самом месте, где я его и оставил. Провидение все-таки сжалилось надо мной в это утро; но как ни крути, как ни верти, а вчерашних денег не хватало на то, чтобы и стекло вставить, и оснастить багажник новым замком, и новой «запаской», и новым домкратом…
Поскольку рассчитывать на сочувствие хозяйки не приходилось, я тут же решил, что не стану докладывать ей о случившемся, а сэкономлю, сколько уж удастся, и куплю вместо новой «запаски» – подержанную, и подержанный домкрат. В багажник хозяйка не заглядывает…
Всецело, казалось бы, поглощенный этими размышлениями, не забыл я, однако, о том, что за спиной у меня – двадцатидвухчасовая смена да бессонное утро. Начинать рабочий день, не отдохнув, было нельзя. И, подвязывая крышку багажника обрывком шпагата, положил я себе не отступать от намеченного плана: переставить кэб, возвратиться домой, позавтракать, подремать.
Именно с таким намерением я и объехал вокруг своего квартала, вокруг соседнего, а поставить машину было негде. Еще один квартал, еще… Даже если я и найду теперь место для чекера, у меня все равно нет сил тащиться пешком домой почти целую милю. Я закурил, выдохнул вместе с дымом ядреное словцо – и двинул на ведущее в Манхеттен шоссе!
Я был совершенно свободным человеком, хозяином самому себе. Но какой хозяин мог бы заставить меня, не спавшего ни минуты, снова сеть за руль?!.. Впрочем, я и не собирался выкинуть сейчас такой номер. Я решил поступить разумн о: переставлю машину, вернусь, выкупаюсь, подремлю, а гдето после полудня…
Прокуренные легкие с наслаждением втягивали живительный после дождя воздух. Я обошел мусорный бак, и по сердцу словно полоснули ножом: треугольное, меньшее из стекол водительской дверцы было разбито; сама дверца, конечно же, открыта; а распахнутая крышка багажника раскачивалась на ветру, чуть позванивая вырванным «с мясом» и повисшим на изогнутой заклепке замком… Деловому автомобильному вору недосуг было возиться с отмычками под дождем. Он открыл машину по-быстрому – молотком и зубилом – и украл (это вам не шалун-подросток) – новенькое запасное колесо, домкрат, новенькие кабели, фонарик… Багажник был пуст, на дне его стояла вода…
Как ни горька была моя печаль, но главное еще предстояло выяснить: украден ли счетчик?.. Стоивший, по словам хозяйки, четыреста с лишним монет, электронный счетчик я почему-то не оставлял в багажнике, как это делают многие таксисты, а уносил домой, или же, как вчера, – завернул в тряпку и спрятал под сиденье…
«Никогда! Больше никогда не оставлю я кэбе счетчик!» – поклялся я и, царапая ладонь об осколки, ринулся искать его под сиденьем – и тотчас убедился, что вор заглянул и сюда… Исчезли из-под сиденья и монетница с мелочью, и блок сигарет, и даже бумажный пакетик с двумя бутылочками кока-колы; однако же – наперекор худшим моим предчувствиям, – завернутый в тряпку счетчик обнаружился в том самом месте, где я его и оставил. Провидение все-таки сжалилось надо мной в это утро; но как ни крути, как ни верти, а вчерашних денег не хватало на то, чтобы и стекло вставить, и оснастить багажник новым замком, и новой «запаской», и новым домкратом…
Поскольку рассчитывать на сочувствие хозяйки не приходилось, я тут же решил, что не стану докладывать ей о случившемся, а сэкономлю, сколько уж удастся, и куплю вместо новой «запаски» – подержанную, и подержанный домкрат. В багажник хозяйка не заглядывает…
Всецело, казалось бы, поглощенный этими размышлениями, не забыл я, однако, о том, что за спиной у меня – двадцатидвухчасовая смена да бессонное утро. Начинать рабочий день, не отдохнув, было нельзя. И, подвязывая крышку багажника обрывком шпагата, положил я себе не отступать от намеченного плана: переставить кэб, возвратиться домой, позавтракать, подремать.
Именно с таким намерением я и объехал вокруг своего квартала, вокруг соседнего, а поставить машину было негде. Еще один квартал, еще… Даже если я и найду теперь место для чекера, у меня все равно нет сил тащиться пешком домой почти целую милю. Я закурил, выдохнул вместе с дымом ядреное словцо – и двинул на ведущее в Манхеттен шоссе!
4
Вы прилетели в Нью-Йорк и наутро по приезде, выйдя из отеля, направились к выстроившимся у подъезда такси. Обнаружив, что дверца головной машины почему-то заперта и уже согнув указательный палец, чтобы постучать водителю, вы заметили, что кэб – пуст… И в следующей машине тоже никого за рулем не было… Решив избежать скандала, вы направились к третьей машине. В ней сидели какие-то люди. Вы пригляделись: четверо шоферюг с опухшими от пива, небритыми мордами резались в карты…
– Швейцар! – окликнули вы прятавшегося за колонной прохвоста в цилиндре. – Что тут у вас творится? Могу я сесть в такси?
– О, простите, сэр! – с фальшивым раскаянием в голосе отвечал прохвост и сунул в рот свисток.
Проезжавший мимо кэб тотчас же притормозил, но едва вы в сопровождении швейцара направились к нему, как остановившийся было кэбби сделал выразительный жест, словно намеревался левой рукой отрубить свою же правую по самый локоть и – умчался.
– Видали, с какой дрянью приходится иметь дело? – искренне на этот раз огорчился швейцар, поскольку понимал, что оскорбление адресовано ему, персонально. – Управы на них нет…
Не дослушав, вы отправились на угол и постарались как можно скорее забыть о случившемся… Но если бы вам не нужно было торопиться, если бы вы полюбопытствовали и постояли бы тихонько в стороне, то не прошло бы и получасу, как вы бы поняли, почему притормозивший кэбби не взял вас и оскорбил швейцара…
Вскоре после того как вы ушли или укатили в машине какого-то подобравшего вас в конце-концов таксиста, боковая дверь отеля распахнулась, и рассыльный выкатил на тротуар тележку с чемоданами. Теперь швейцар не стал ни отворачиваться, ни прятаться за колонной. Он подскочил к рассыльному, ловко перехватил у него чемоданы и крикнул:
– Первый кэб!
Адресуя швейцару «накося, выкуси», тормознувший кэбби подразумевал: не свисти в свою дудку, жулик, а усади клиента в такси, которое стоит у подъезда!
Швейцар бы и сам рад так поступить; ему, как и всем, тоже хочется жить по совести. Но рассудите: когда швейцар усаживает вас в такси, сколько вы за эту услугу ему платите? Двадцать пять центов, не так ли? Ну, а если швейцар рассыпался мелким бесом и не только подозвал кэб, но в каком-то экстазе услужливости отнял у рассыльного ваш чемодан с тем, чтобы самолично, бережно уложить его в багажник, и, придерживая дверцу, пожелал вам доброго пути, тут ведь, согласитесь, и последний скряга заплатит доллар. Да и кэбби, которого отправляют прямехонько в аэропорт, тоже, хоть и от сердца оторвет, а доллар швейцару даст, если не последний день работает, если ему и завтра предстоит под этим самым отелем шакалить… И вот итог: вместо двадцати пяти центов швейцар заработал два доллара.
Все ясно? Вопросы еще есть?
Впрочем, я и сам знаю, что есть. По крайней мере один. Даже если вы из деликатности и не решаетесь его задать. Вам, конечно же, интересно, какой именно из ленивых жлобов был – я?.. Тот ли, что подпирая стенку, дерзил? Или, может, какой-нибудь из картежников? Или – тормознувший и сделавший жест?
Хоть и мало радости в том признаваться, но случалось мне оказываться на месте каждого из описанных хамов. Только в карты я не играл, а все остальное – было.
Если утром я стоял под отелем и меня спрашивали: «Вы свободны?», я отвечал, что еще не начинал работать. Если это происходило днем, я говорил, что у меня – перерыв: вечером – что уже кончил работать. Если же возле моего кэба появлялся, скажем, инвалид на костылях, и мне становилось стыдно, то я уж, конечно, старался его не обидеть: открывал капот и врал, что кэб поломался…
И люди – верили?
Да ведь я заботился не о том, чтобы они мне поверили, а лишь о том, чтобы
отвязались! И потому, когда ко мне подходил обычный человек, т. е. такой, который, возмущаясь в душе моим поведением, этого не показывал, голоса не повышал, а по-людски просил: «Пожалуйста, отвезите меня на вокзал. Я на поезд опаздываю», я отвечал: «Это ваша забота».
– Швейцар! – окликнули вы прятавшегося за колонной прохвоста в цилиндре. – Что тут у вас творится? Могу я сесть в такси?
– О, простите, сэр! – с фальшивым раскаянием в голосе отвечал прохвост и сунул в рот свисток.
Проезжавший мимо кэб тотчас же притормозил, но едва вы в сопровождении швейцара направились к нему, как остановившийся было кэбби сделал выразительный жест, словно намеревался левой рукой отрубить свою же правую по самый локоть и – умчался.
– Видали, с какой дрянью приходится иметь дело? – искренне на этот раз огорчился швейцар, поскольку понимал, что оскорбление адресовано ему, персонально. – Управы на них нет…
Не дослушав, вы отправились на угол и постарались как можно скорее забыть о случившемся… Но если бы вам не нужно было торопиться, если бы вы полюбопытствовали и постояли бы тихонько в стороне, то не прошло бы и получасу, как вы бы поняли, почему притормозивший кэбби не взял вас и оскорбил швейцара…
Вскоре после того как вы ушли или укатили в машине какого-то подобравшего вас в конце-концов таксиста, боковая дверь отеля распахнулась, и рассыльный выкатил на тротуар тележку с чемоданами. Теперь швейцар не стал ни отворачиваться, ни прятаться за колонной. Он подскочил к рассыльному, ловко перехватил у него чемоданы и крикнул:
– Первый кэб!
Адресуя швейцару «накося, выкуси», тормознувший кэбби подразумевал: не свисти в свою дудку, жулик, а усади клиента в такси, которое стоит у подъезда!
Швейцар бы и сам рад так поступить; ему, как и всем, тоже хочется жить по совести. Но рассудите: когда швейцар усаживает вас в такси, сколько вы за эту услугу ему платите? Двадцать пять центов, не так ли? Ну, а если швейцар рассыпался мелким бесом и не только подозвал кэб, но в каком-то экстазе услужливости отнял у рассыльного ваш чемодан с тем, чтобы самолично, бережно уложить его в багажник, и, придерживая дверцу, пожелал вам доброго пути, тут ведь, согласитесь, и последний скряга заплатит доллар. Да и кэбби, которого отправляют прямехонько в аэропорт, тоже, хоть и от сердца оторвет, а доллар швейцару даст, если не последний день работает, если ему и завтра предстоит под этим самым отелем шакалить… И вот итог: вместо двадцати пяти центов швейцар заработал два доллара.
Все ясно? Вопросы еще есть?
Впрочем, я и сам знаю, что есть. По крайней мере один. Даже если вы из деликатности и не решаетесь его задать. Вам, конечно же, интересно, какой именно из ленивых жлобов был – я?.. Тот ли, что подпирая стенку, дерзил? Или, может, какой-нибудь из картежников? Или – тормознувший и сделавший жест?
Хоть и мало радости в том признаваться, но случалось мне оказываться на месте каждого из описанных хамов. Только в карты я не играл, а все остальное – было.
Если утром я стоял под отелем и меня спрашивали: «Вы свободны?», я отвечал, что еще не начинал работать. Если это происходило днем, я говорил, что у меня – перерыв: вечером – что уже кончил работать. Если же возле моего кэба появлялся, скажем, инвалид на костылях, и мне становилось стыдно, то я уж, конечно, старался его не обидеть: открывал капот и врал, что кэб поломался…
И люди – верили?
Да ведь я заботился не о том, чтобы они мне поверили, а лишь о том, чтобы
отвязались! И потому, когда ко мне подходил обычный человек, т. е. такой, который, возмущаясь в душе моим поведением, этого не показывал, голоса не повышал, а по-людски просил: «Пожалуйста, отвезите меня на вокзал. Я на поезд опаздываю», я отвечал: «Это ваша забота».
5
Но неужто руки бы у тебя отвалились бы, если бы ты отвез инвалида или пассажира, опаздывающего к поезду?!
Да как вам сказать? Руки, разумеется, не отвалились бы, но ведь я потерял бы свое место в очереди «аэропортщиков», в которой простоял час или больше.
А зачем хамил?
Да затем, что в ответ на грубость вежливый человек, как правило, – повернется и уйдет…
Стояние под отелем – тяжелая нервотрепка. В любую минуту может вынырнуть из-за угла синий «додж» с инспекторами комиссии такси и лимузинов. Увидят они знакомую картину: желтую очередь, в голове которой люди размахивают руками, подзывая такси, и – пожалуйте бриться… Водители первых двух кэбов получают по сто долларов…
[48]
Но позволь, позволь, кэбби! Главное-то все равно непонятно: за каким лешим торчал ты под отелями, а не работал по городу, подбирая всех подряд, как положено честному таксисту? Сколько водитель, который честно трубил по улицам, зарабатывал в час?
Десять долларов.
[49]
А сколько ты получал за ходку в «Ла-Гвардию»?
Десять долларов.
Так какой же смысл – мухлевать? Ты ведь обычно битый час только дожидался пассажира в «Ла-Гвардию». Неужели же ты не понимал, что понапрасну растрачиваешь время?
Еще бы – не понимал! Терзался, с ума сходил. Но вы поставьте себя на мое место. Даже после не двадцати двух и не восемнадцати, а всего-то, смешно сказать, после каких-нибудь шестнадцати часов накануне, если я кое-как еще добирался до Манхеттена, то откуда мне было взять силы, чтобы ползти в заторах? Пробираться на перекрестках сквозь обтекающую кэб толпу?..
Если вы, живя в Нью-Йорке, регулярно пользуетесь своей машиной, то, наверно, ведь и недели не проходит без того, чтоб, когда вы останавливаетесь на красный свет, подкативший сзади желтый кэб не толкнул бы задний бампер вашего автомобиля – своим.
Глаза повылазили, что ли, у остолопа?
Представьте себе: это именно так. Точнее не скажешь. Смотрит кэбби вперед своим мутным взглядом и красный свет еще видит, а вашу машину – нет…
Сколько раз, безуспешно прождав под отелем – часа два! – пассажира в аэропорт, я рвался работать по городу, но останавливал сам себя: нельзя! Будет несчастье. Разобью чекер. Задавлю пешехода…
На протяжении всего рабочего дня каждый кэбби только и думает, что о деньгах, однако поведение его определяет не только желание заработать побольше, но еще и степень усталости: соотношение часов отдыха и часов, проведенных за рулем.
Зарабатывая в среднем по девять-десять долларов в час, мы, чтобы свести концы с концами, должны были делать за день сотнягу «чистыми». Деньги эти любой кэбби мог заработать за 11 часов, а 13 часов – отдыхать. Поужинать вместе с семьей, посмотреть телевизор, выспаться…
Работа в такси ведь не только простая, но и легкая. Даже при соотношении часов отдыха и труда 12:12 кэбби на следующий день вполне работоспособен. Он не станет шакалить под отелем. Что он – враг самому себе? Зачем же ему снижать свой среднечасовый заработок?
Да много ли нужно, чтоб выбиться из графика 12:12? Заскочил таксист в мастерскую – масло сменить; спросил механиков, сколько придется ждать? Говорят: минут сорок. Быстрее где обернешься? А ждать приходиться часа полтора… Казалось бы, что за беда? Ну, придется разок поработать позднее, подумаешь!..
С трудом поднимется на следующее утро кэбби, но прохлаждаться под отелем себе не позволит. Он привык мотаться по улицам. Он не враг самому себе. Он не хочет снижать свой среднечасовой заработок. Он будет вертеться по городу, как бес, и, несмотря на то, что устал и не отдохнул, 115 долларов «грязными» (т. е. до заправки), сделает за 12 часов, не останавливаясь ни на минуту, сжевав на ходу, всухомятку, свой бутерброд – не велик пан! – тридцать раз включив счетчик, тридцать раз отсчитав сдачу, тридцать раз сказав «спасибо» за каждый квотер чаевых…
Но теперь и при соотношении 12:12, которое трудяге удалосьтаки выровнять, не будет у кэбби сил на следующее утро. Потому что степень усталости определяет не только количество проведенных за баранкой часов, но еще и второй, не менее важный фактор – число посадок…
Да как вам сказать? Руки, разумеется, не отвалились бы, но ведь я потерял бы свое место в очереди «аэропортщиков», в которой простоял час или больше.
А зачем хамил?
Да затем, что в ответ на грубость вежливый человек, как правило, – повернется и уйдет…
Стояние под отелем – тяжелая нервотрепка. В любую минуту может вынырнуть из-за угла синий «додж» с инспекторами комиссии такси и лимузинов. Увидят они знакомую картину: желтую очередь, в голове которой люди размахивают руками, подзывая такси, и – пожалуйте бриться… Водители первых двух кэбов получают по сто долларов…
[48]
Но позволь, позволь, кэбби! Главное-то все равно непонятно: за каким лешим торчал ты под отелями, а не работал по городу, подбирая всех подряд, как положено честному таксисту? Сколько водитель, который честно трубил по улицам, зарабатывал в час?
Десять долларов.
[49]
А сколько ты получал за ходку в «Ла-Гвардию»?
Десять долларов.
Так какой же смысл – мухлевать? Ты ведь обычно битый час только дожидался пассажира в «Ла-Гвардию». Неужели же ты не понимал, что понапрасну растрачиваешь время?
Еще бы – не понимал! Терзался, с ума сходил. Но вы поставьте себя на мое место. Даже после не двадцати двух и не восемнадцати, а всего-то, смешно сказать, после каких-нибудь шестнадцати часов накануне, если я кое-как еще добирался до Манхеттена, то откуда мне было взять силы, чтобы ползти в заторах? Пробираться на перекрестках сквозь обтекающую кэб толпу?..
Если вы, живя в Нью-Йорке, регулярно пользуетесь своей машиной, то, наверно, ведь и недели не проходит без того, чтоб, когда вы останавливаетесь на красный свет, подкативший сзади желтый кэб не толкнул бы задний бампер вашего автомобиля – своим.
Глаза повылазили, что ли, у остолопа?
Представьте себе: это именно так. Точнее не скажешь. Смотрит кэбби вперед своим мутным взглядом и красный свет еще видит, а вашу машину – нет…
Сколько раз, безуспешно прождав под отелем – часа два! – пассажира в аэропорт, я рвался работать по городу, но останавливал сам себя: нельзя! Будет несчастье. Разобью чекер. Задавлю пешехода…
На протяжении всего рабочего дня каждый кэбби только и думает, что о деньгах, однако поведение его определяет не только желание заработать побольше, но еще и степень усталости: соотношение часов отдыха и часов, проведенных за рулем.
Зарабатывая в среднем по девять-десять долларов в час, мы, чтобы свести концы с концами, должны были делать за день сотнягу «чистыми». Деньги эти любой кэбби мог заработать за 11 часов, а 13 часов – отдыхать. Поужинать вместе с семьей, посмотреть телевизор, выспаться…
Работа в такси ведь не только простая, но и легкая. Даже при соотношении часов отдыха и труда 12:12 кэбби на следующий день вполне работоспособен. Он не станет шакалить под отелем. Что он – враг самому себе? Зачем же ему снижать свой среднечасовый заработок?
Да много ли нужно, чтоб выбиться из графика 12:12? Заскочил таксист в мастерскую – масло сменить; спросил механиков, сколько придется ждать? Говорят: минут сорок. Быстрее где обернешься? А ждать приходиться часа полтора… Казалось бы, что за беда? Ну, придется разок поработать позднее, подумаешь!..
С трудом поднимется на следующее утро кэбби, но прохлаждаться под отелем себе не позволит. Он привык мотаться по улицам. Он не враг самому себе. Он не хочет снижать свой среднечасовой заработок. Он будет вертеться по городу, как бес, и, несмотря на то, что устал и не отдохнул, 115 долларов «грязными» (т. е. до заправки), сделает за 12 часов, не останавливаясь ни на минуту, сжевав на ходу, всухомятку, свой бутерброд – не велик пан! – тридцать раз включив счетчик, тридцать раз отсчитав сдачу, тридцать раз сказав «спасибо» за каждый квотер чаевых…
Но теперь и при соотношении 12:12, которое трудяге удалосьтаки выровнять, не будет у кэбби сил на следующее утро. Потому что степень усталости определяет не только количество проведенных за баранкой часов, но еще и второй, не менее важный фактор – число посадок…
6
Вот что такое одна посадка:
– Универмаг «Мэйси»!
Находимся мы, допустим, на углу Второй авеню и Шестьдесят третьей улицы: и ничего нет проще, чем из этой точки проехать к пересечению Тридцать четвертой улицы с Америка-авеню, где расположен знаменитый магазин. Кати себе, кэбби, прямехонько, потом повернешь направо и – дело в шляпе…
Но в том-то и загвоздка, что ехать прямо по Второй авеню – нельзя! То есть, если хочется, то – пожалуйста: запретительных знаков на этой магистрали нет. Однако проскакав резво метров триста, кэб наткнется на поперечный поток машин, вливающийся с моста Квинсборо – в Манхеттен. Так будет утром… А поближе к вечеру застрянет кэб перед въездом в туннель, соединяющий центр города с Квинсом.
Оптимальность любого маршрута в Манхеттене меняется на протяжении дня несколько раз: утренние заторы, послеобеденные и предвечерние возникают в разных зонах; да учтите еще, что скопление машин нарастает от понедельника к пятнице.
Ну и что в том особенного? В любом бизнесе – свои сложности…
Согласен. Но обо всех «подводных камнях» направляющийся в универмаг «Мэйси» водитель должен вспомнить в течение считанных секунд. И в те же секунды не имеет он права упустить: что с широченных 57-ой и 42-ой улиц поворот на Пятую и Седьмую авеню – запрещен; и 55-ая улица тоже исключается: там лопнула канализационная труба, взорван асфальт мостовой; и на 53-ей улице тоже пробка – из-за машин, направляющихся к отелям «Хилтон» и «Шератон»…
Мало того: в те самые секунды, когда таксист мысленно прокладывает маршрут, наперерез его машине сломя голову перебегает дорогу подросток…
Нужно притормозить!
А слева угрожающе – сейчас зацепит! – приблизилась махина мусоросборщика…
Нужно вильнуть рулем!
А пассажир просит:
– Пожалуйста, прикройте окно – дует…
Или:
– Пожалуйста, приглушите чуть-чуть радио…
С ясной улыбкой откликнется на просьбу клиента кэбби: все рассчитавший, тормознувший, вильнувший, и в конце поездки, получив сверх 2.55 по счетчику еще и 45 центов на чай, будет, что называется, «премного доволен», ибо останется ему всего лишь еще тридцать девять раз проделать подобную, то есть совсем не хитрую операцию – и таксистский день будет сделан. Но вот если кэбби ошибется… Нет, не хватайтесь за сердце: я не имею в виду тот момент, когда дорогу перебегал подросток. И не намекаю, что кэб могла искалечить мусоросборная машина. Однако же, если ошибка таксиста, всего-то угодившего в пробку, будет стоить ему минут девяти или, скажем, тринадцати, то, конечно, небо на землю не упадет, но на исходе такого неудачного часа кэбби с грустью вздохнет: что-то маловато я за этот час заработал…
И если на протяжении двенадцатичасовой смены еще дватри раза таксист попадет в затор по своей вине, да раз-другой из-за строптивого клиента («А я вам говорю – поезжайте прямо!»), да случится кого-то из пассажиров подождать, да совсем недолго пошарить по улицам в поисках очередной работы, да потерять четверть часика в очереди у автовокзала, то на исходе такого неудачного дня кэбби уже не вздохнет кротко, а – выскажется! В том духе, что мать вашу так-перетак, я сегодня «бабки» не сделал! И черт разберет – почему?! Я же вкалывал, как проклятый!..
Если посадок за день было у таксиста всего, скажем, пятнадцать или шестнадцать: все больше дальнобойные рейсы считайте, баловство, а не работа! Если же счетчик пришлось включить раз 25, крепко умается кэбби. Если – 40, на карачках будет ползти от машины до лифта. Если 50 – нужно обладать недюжинной силой воли, чтоб, вернувшись домой, заставить себя – ополоснуть лицо…
А если в течение дня тебе не везло? Если ты застрял в мастерской? Если
всемне везло – выдался «мертвый» день? Если сломался счетчик? Если пришлось заменить рулевую тягу или запаять радиатор, и ты «влетел», ну, пусть даже не на сто, а всего на 50 долларов? (Механики, они ведь такие: чихнет и – гони полтинник!). Ну, что тогда делать?..
А надо – взять себя в руки, и не только сегодня, но и завтра – немножко, пару часиков переработать, пару часиков не доспать…
Теперь соотношение часов отдыха и труда, за которым таксист не следит (потому что счет приучился вести только долларам), обернется против него, и назавтра менее проворно будет вертеться по городу кэбби, будет чаще ошибаться при выборе маршрута, и чуть медленней будут капать квотеры чаевых, потому что не каждому пассажиру он улыбнется, не каждую мелкую просьбу исполнит с готовностью, и свой минимум, без которого нельзя возвращаться домой, сделает он уже не за 12, а за 13 часов, а на сумму, покрывающую ремонт, уйдет у него не два, а три часа… И соотношение станет 16:8…
Покрутив 16 часов баранку, вызверится кэбби на издерганную, высматривавшую его в окошко жену: «Не по бабам я таскался! Не нужен мне твой ужин!» – выпьет баночку пива, если найдет в холодильнике, и, пропитанный потом, завалится спать… И если наутро какая-нибудь старушонка справедлнно укажет ему, что не там, где следовало, он повернул, что она хорошо понимает, зачем он так сделал, вдруг почувствует кэбби, что трясутся у него от бешенства руки, наливается кровью лицо и, останавливаясь посреди дороги, не узнавая своего голоса, заорет – на кого? на беспомощную-то женщину – «Убирайся вон из моей машины! Никуда я тебя не повезу!..»
– Универмаг «Мэйси»!
Находимся мы, допустим, на углу Второй авеню и Шестьдесят третьей улицы: и ничего нет проще, чем из этой точки проехать к пересечению Тридцать четвертой улицы с Америка-авеню, где расположен знаменитый магазин. Кати себе, кэбби, прямехонько, потом повернешь направо и – дело в шляпе…
Но в том-то и загвоздка, что ехать прямо по Второй авеню – нельзя! То есть, если хочется, то – пожалуйста: запретительных знаков на этой магистрали нет. Однако проскакав резво метров триста, кэб наткнется на поперечный поток машин, вливающийся с моста Квинсборо – в Манхеттен. Так будет утром… А поближе к вечеру застрянет кэб перед въездом в туннель, соединяющий центр города с Квинсом.
Оптимальность любого маршрута в Манхеттене меняется на протяжении дня несколько раз: утренние заторы, послеобеденные и предвечерние возникают в разных зонах; да учтите еще, что скопление машин нарастает от понедельника к пятнице.
Ну и что в том особенного? В любом бизнесе – свои сложности…
Согласен. Но обо всех «подводных камнях» направляющийся в универмаг «Мэйси» водитель должен вспомнить в течение считанных секунд. И в те же секунды не имеет он права упустить: что с широченных 57-ой и 42-ой улиц поворот на Пятую и Седьмую авеню – запрещен; и 55-ая улица тоже исключается: там лопнула канализационная труба, взорван асфальт мостовой; и на 53-ей улице тоже пробка – из-за машин, направляющихся к отелям «Хилтон» и «Шератон»…
Мало того: в те самые секунды, когда таксист мысленно прокладывает маршрут, наперерез его машине сломя голову перебегает дорогу подросток…
Нужно притормозить!
А слева угрожающе – сейчас зацепит! – приблизилась махина мусоросборщика…
Нужно вильнуть рулем!
А пассажир просит:
– Пожалуйста, прикройте окно – дует…
Или:
– Пожалуйста, приглушите чуть-чуть радио…
С ясной улыбкой откликнется на просьбу клиента кэбби: все рассчитавший, тормознувший, вильнувший, и в конце поездки, получив сверх 2.55 по счетчику еще и 45 центов на чай, будет, что называется, «премного доволен», ибо останется ему всего лишь еще тридцать девять раз проделать подобную, то есть совсем не хитрую операцию – и таксистский день будет сделан. Но вот если кэбби ошибется… Нет, не хватайтесь за сердце: я не имею в виду тот момент, когда дорогу перебегал подросток. И не намекаю, что кэб могла искалечить мусоросборная машина. Однако же, если ошибка таксиста, всего-то угодившего в пробку, будет стоить ему минут девяти или, скажем, тринадцати, то, конечно, небо на землю не упадет, но на исходе такого неудачного часа кэбби с грустью вздохнет: что-то маловато я за этот час заработал…
И если на протяжении двенадцатичасовой смены еще дватри раза таксист попадет в затор по своей вине, да раз-другой из-за строптивого клиента («А я вам говорю – поезжайте прямо!»), да случится кого-то из пассажиров подождать, да совсем недолго пошарить по улицам в поисках очередной работы, да потерять четверть часика в очереди у автовокзала, то на исходе такого неудачного дня кэбби уже не вздохнет кротко, а – выскажется! В том духе, что мать вашу так-перетак, я сегодня «бабки» не сделал! И черт разберет – почему?! Я же вкалывал, как проклятый!..
Если посадок за день было у таксиста всего, скажем, пятнадцать или шестнадцать: все больше дальнобойные рейсы считайте, баловство, а не работа! Если же счетчик пришлось включить раз 25, крепко умается кэбби. Если – 40, на карачках будет ползти от машины до лифта. Если 50 – нужно обладать недюжинной силой воли, чтоб, вернувшись домой, заставить себя – ополоснуть лицо…
А если в течение дня тебе не везло? Если ты застрял в мастерской? Если
всемне везло – выдался «мертвый» день? Если сломался счетчик? Если пришлось заменить рулевую тягу или запаять радиатор, и ты «влетел», ну, пусть даже не на сто, а всего на 50 долларов? (Механики, они ведь такие: чихнет и – гони полтинник!). Ну, что тогда делать?..
А надо – взять себя в руки, и не только сегодня, но и завтра – немножко, пару часиков переработать, пару часиков не доспать…
Теперь соотношение часов отдыха и труда, за которым таксист не следит (потому что счет приучился вести только долларам), обернется против него, и назавтра менее проворно будет вертеться по городу кэбби, будет чаще ошибаться при выборе маршрута, и чуть медленней будут капать квотеры чаевых, потому что не каждому пассажиру он улыбнется, не каждую мелкую просьбу исполнит с готовностью, и свой минимум, без которого нельзя возвращаться домой, сделает он уже не за 12, а за 13 часов, а на сумму, покрывающую ремонт, уйдет у него не два, а три часа… И соотношение станет 16:8…
Покрутив 16 часов баранку, вызверится кэбби на издерганную, высматривавшую его в окошко жену: «Не по бабам я таскался! Не нужен мне твой ужин!» – выпьет баночку пива, если найдет в холодильнике, и, пропитанный потом, завалится спать… И если наутро какая-нибудь старушонка справедлнно укажет ему, что не там, где следовало, он повернул, что она хорошо понимает, зачем он так сделал, вдруг почувствует кэбби, что трясутся у него от бешенства руки, наливается кровью лицо и, останавливаясь посреди дороги, не узнавая своего голоса, заорет – на кого? на беспомощную-то женщину – «Убирайся вон из моей машины! Никуда я тебя не повезу!..»
8
Каких только грубостей не слышат бедные пассажиры от таксистов! Иной сгоряча и номер запишет, и пригрозит жалобой, но потом остынет и жаловаться не станет. Даже не понимая причин хамского поведения кэбби, пожалеет его, простит…
А сколько терпят таксисты от пассажиров! И жалуются только друг дружке…
Мы все много лучше, чем нам самим кажется.
Сентенция с двойным сиропом? Что ж, скептиков мы – статистикой! Хоть и домашней, но – увесистой!
За семь лет, что я проработал в такси, в кэбе моем побывало примерно сто тысяч человек. Минимум такое же число людей я отказался взять. И когда намертво стоял под отелем, и когда шастал по улицам со включенным сигналом «НЕ РАБОТАЮ».
Я не брал клиентов без чемоданов. Не брал черных. Не брал подростков. Не брал ортодоксальных евреев (гарантированный Бруклин!).
Многие из этих людей видели, что я их обманываю: сказал черному, что не работаю, и тут же взял белого. Сказал, что машина сломалась и – схватил чемодан…
Хоть один из ста обиженных записывал мой номер; я много раз видел это. И много раз сам, бравируя, давал карандаш – пиши!
А сколько человек пожаловались на меня по этому поводу? Ни один.
Из ста тысяч клиентов, воспользовавшихся моими услугами, хоть с одним на тысячу я поскандалил. По разным поводам. Будучи и правым, и неправым. И отказывался везти. И выбрасывал из багажника чемоданы. До драки не доходило, но оскорбления с обеих сторон сыпались самые-самые. И опять-таки люди записывали мой номер…
Сколько же из этих официально заявили свою жалобу?
А сколько терпят таксисты от пассажиров! И жалуются только друг дружке…
Мы все много лучше, чем нам самим кажется.
Сентенция с двойным сиропом? Что ж, скептиков мы – статистикой! Хоть и домашней, но – увесистой!
За семь лет, что я проработал в такси, в кэбе моем побывало примерно сто тысяч человек. Минимум такое же число людей я отказался взять. И когда намертво стоял под отелем, и когда шастал по улицам со включенным сигналом «НЕ РАБОТАЮ».
Я не брал клиентов без чемоданов. Не брал черных. Не брал подростков. Не брал ортодоксальных евреев (гарантированный Бруклин!).
Многие из этих людей видели, что я их обманываю: сказал черному, что не работаю, и тут же взял белого. Сказал, что машина сломалась и – схватил чемодан…
Хоть один из ста обиженных записывал мой номер; я много раз видел это. И много раз сам, бравируя, давал карандаш – пиши!
А сколько человек пожаловались на меня по этому поводу? Ни один.
Из ста тысяч клиентов, воспользовавшихся моими услугами, хоть с одним на тысячу я поскандалил. По разным поводам. Будучи и правым, и неправым. И отказывался везти. И выбрасывал из багажника чемоданы. До драки не доходило, но оскорбления с обеих сторон сыпались самые-самые. И опять-таки люди записывали мой номер…
Сколько же из этих официально заявили свою жалобу?