Страница:
– Садись, садись! – и она уже на заднем сиденье.
– К сожалению, мисс, я не имею права брать второго пассажира, пока не отвезу первого.
– Но я опаздываю!
– Куда? – в короткое это слово я уж постарался влить по меньшей мере галлон сарказма. История не нравится мне чрезвычайно. Не хочу я, чтоб они оставались вдвоем на заднем сиденье! За спиной гудят машины, я не трогаю с места:
– Выходите, мисс.
– Эй, кэбби, кончай комедию! – негр выходит, громко хлопнув дверцей.
– А деньги?! – выскакиваю я вслед за ним. Ну, что мне делать? Догонять этого хамлюгу, а машину – бросить? Водители, чертыхаясь, объезжают мой чекер…
– Он оставил деньги! – кричит через окно проститутка. Когда я возвращаюсь, она указывает пальцем на скомканные доллары в «кормушке» и, как ни в чем не бывало, спрашивает:
– К десяти часам в Вилледж, в Университет мы успеем?
– Сейчас уже пять минут одиннадцатого… Злюсь я еще и потому, что не знаю толком, где в ГриничВилледж находится университет. Опять придется кого-то спрашивать, переспрашивать… Но, оказывается, нам нужно сделать всего один поворот – на Пятую авеню и доехать до самого ее конца, до Арки.
– От Арки я пройду пешком, это рядом, – объясняет мне, таксисту, пассажирка, которая и сама-то в Нью-Йорке со вчерашнего дня…
Из Мичигана. Собирается здесь учиться. На десять ей назначил декан. Но она не очень огорчена тем, что опаздывает. Она все равно опоздала – на несколько месяцев. Заявление о стипендии нужно было подавать еще весной. Впрочем, и это не так уж важно. Главное, что в свои семнадцать лет она твердо знает, чего хочет – стать актрисой.
– Послушай, будущая знаменитость, – говорю я, слегка смущенный тем, что с первого взгляда пронзаю покамест не каждого пассажира. – Ты хоть понимаешь, кто это был?
– А кто?
– Нехороший парень, опасный парень. И особенно – для тебя.
– Вы говорите это только потому, что он черный!
– Неправда. Ты видела, как он одет…
– Он не сделал мне ничего плохого!
– А может, просто не успел? Он позвал тебя в машину, и ты – села. Он только что курил, – привираю я, – гашиш…
– В самом деле? – откликается она с неподдельным интересом.
– Если бы он пригласил тебя в бар…
– Не надо, пожалуйста, – просит девчушка. Пересела на откидное сиденье, высунулась в кабину через окошко перегородки и показывает язык. Я, конечно, растаял.
– Ox, – говорю, – артистическая ты натура…
Заметила синюю карточку, поинтересовалась, из России ли я.
– Почему вы оттуда уехали? Ведь это страна, где все принадлежит всем.
– А кто рассказал тебе о России?
– Преподаватель истории.
Воображение, мое тотчас рисует: просветленное лицо, эрудит, марксист, кумир старшеклассников…
– А что ты будешь делать, если тебя не примут в университет?
– Не знаю. Поживу пока здесь, мне тут нравится…
– А где ты – «поживешь»?
– У подруги. У нее студия на Саттон-плэйс.
[20]
– И мама разрешит тебе остаться в Нью-Йорке?
– Маме теперь не до меня: она ждет ребенка, выходит замуж…
Я заглянул в бездонную голубизну ее глаз, и мне стало не по себе. Если ее угостить выпивкой, она – выпьет, если кокаином – понюхает. Она пойдет с каждым, кто будет держаться с ней, как товарищ, на равных; и единственное, чего не позволяют ей сегодня ее убеждения – это мучить животных. Сквозь какие испытания предстоит пройти этой нежной доверчивой девочке?..
Но работа в такси не способствует углубленным размышлениям, это – калейдоскоп. Глянешь в него – открывается яркая, ни на что не похожая картина. Миг спустя видишь уже другой волшебный орнамент, повертите эту игрушку в руках и скажите, какое изображение оставило след в вашей памяти? Никакое. Запомнилась только феерия… Вот так и в такси. Смена впечатлений происходит при каждом включении счетчика. Не прошло и получаса, как я уже успел подружиться с дюжим альбиносом.
Сзади раздался какой-то звон, и новый пассажир, на которого я еще не успел взглянуть, вскрикнул:
– Сэр, у вас тут что-то забыли!..
Я просунул голову за перегородку и увидел промокший, расползающийся на глазах бумажный пакет, из которого сочилась – кровь!.. Выскакивая из кэба, я стукнулся головой о раму, ойкнул и, придерживая ушибленное место, открыл заднюю дверцу: мой пассажир вытирал окровавленные руки краем оберточной бумаги. На полу лежали бутылка виски и бутылка вина. Из разодранного пакета вываливались ломти мяса…
– Пакет оставила парочка гомосексуалистов: молодой и моложавый. По дороге в Колумбийский университет они целовались, – пожаловался я альбиносу.
– У нас в Оклахоме, – сказал альбинос, – они не посмели бы так себя вести!
– Придется возвращаться к университету, – с досадой сказал я.
– И думать не смейте! – прикрикнул на меня пассажир. – У нас в Оклахоме этих паршивцев вытащили бы из кэба посреди улицы и такого духу им дали бы!..
– С мясом-то что делать? Выбросить?
– Как можно?! Это же великолепные бифштексы.
– Все равно пропадут. Жарища. А мне еще долго работать. Если хотите – забирайте.
– Погодите минутку! – и мой пассажир скрылся за дверями продуктового магазина. Что взбрело ему в голову? Какого лешего я должен его ждать? Но альбинос быстро вернулся. Вид у него был озабоченный. Он принес пустые пакеты, прозрачный кулек с кубиками льда, споро все перепаковал и не без торжественности вручил мне аккуратный сверток:
– Теперь можете ездить по жаре хоть целый день!
Нужно ли тратить слова и расписывать, какими задушевными друзьями прощались мы четверть часа спустя?..
Но едва альбинос растворился в толпе, как счетчик в моем кэбе снова щелкнул, картинка в калейдоскопе сменилась, и я опять – подружился. С раввином из Тель-Авива. Он хохотал до слез, когда я рассказал, как джентльмен-южанин подбил меня присвоить бифштексы и выпивку, чтобы проучить гомосексуалистов.
Отсмеявшись, ребе клацнул замочком старомодного саквояжика, извлек из него кипу
[21]протянул ее мне. В этом сумасшедшем городе, в этом Вавилоне, еврей, который забывает, что он еврей – плохо кончит… Поняв, что угроза на меня не действует, раввин сделал жалостливое лицо и попросил:
– Ну что вам стоит? Наденьте хоть на минутку, пока довезете меня до «Хилтона». Ну, доставьте мне такое удовольствие…
Я надел кипу и запел субботний гимн:
– Элия, гуга неви!..
– Элия, гуга тешби! – подтягивал ребе.
Мне опять было так хороню! А раввин не мог мною налюбоваться:
– Если бы вы только знали, как вам к лицу эта кипочка, вы бы ее никогда не снимали!
По дороге в «Хилтон» мы должны были заехать на Сорок седьмую улицу: «забрать кое-что» – сказал раввин.
Как только он ушел, возле моего чекера появился какой-то красавчик. Брюнетик, набриолиненный, все на меня посматривает. Я смутился и снял кипу. Но красавчик по-прежнему не сводит с меня глаз. Я тоже стал смотреть на него. Тогда, наконец, он сказал:
– Мой друг с тобой в «Хилтон» едет..
– Ну и что?
– Ничего. Просто он попросил меня присмотреть за вещами…
Обидчивый человек по натуре, я почему-то не почувствовал ни малейшей обиды. Может быть, потому, что уже успел отличиться: чужие бутылки так ласково позванивали у моих ног. Шутки шутками, а пакет тянул долларов на сорок… Что со мной происходит? Я утрачиваю чувство достоинства? Становлюсь таксистом? «Шефом»?..
– Хи-хи!
За спиной раздался короткий смешок. И не просто себе смешок, а – с переливами, с колокольчиками. Хихикала тетка лет пятидесяти:
– Хи-хи, я так спешу: сегодня день рождения моей собачки…
Каким образом она оказалась в машине? Я не слышал, как открывалась дверца.
– Поедете в Вест-Вилледж. Я так замоталась, что и денег с собой не взяла, хи-хи, даже на метро нету…
Я сразу отрезвел:
– Без денег я вас не повезу.
– Ах, какой вы, хи-хи, невозможный. Не волнуйтесь, вам заплатит швейцар. Только, пожалуйста, наконец, поезжайте, а то я явлюсь домой после гостей. Это будет конфуз, хи-хи, поверните налево…
– Вы слишком поздно сказали…
– Неважно. Поверните на следующем углу… Пьер так любит общество, друзей, но еще больше – поверните направо – он любит ходить в банк… Когда я спрашиваю: «Пьер, мы сегодня пойдем в банк?», он так радуется, а когда приходим, сразу бежит к менеджеру и царапает стол…
– Какой стол?
– В котором менеджер держит для Пьера печенье. А я говорю: «Пьер, сегодня мы возьмем твои деньги…»
– Хи-хи! – это уже не у нее, а у меня вырвался смешок: – Что-то, леди, не могу я понять, о ком, собственно, вы рассказываете? Пьер это ваш сын или муж у вас такой – со странностями?
– Пьер – это моя собака, – строго проговорила леди.
– Вы хотите сказать, что ваша собака имеет свои сбережения?
– У Пьера – текущий счет…
– И много на нем денег?
– Хи-хи, значительно больше, чем на моем, – ответила пассажирка и в подтверждение своих слов протянула мне стандартное, выданное Сити-банком удостоверение личности вкладчика – с фотографией белого пуделя… Весь чудной разговор наш, как понял я в следующую минуту, возник не сам по себе. Это была обкатанная, с отшлифованными репликами юмореска-реприза, специально рассчитанная на то, чтобы удивлять незнакомых собеседников хозяйки пуделя по кличке Пьер – героя детской телевизионной серии. Пьер снимался в кино много и с неизменным успехом. Он участвовал в четырех художественных фильмах и в одиннадцати рекламных роликах…
– Как же ваш Пьер сделал такую карьеру?
– Его однажды увидел мой босс…
– А кто он такой – ваш босс?
– Владелец телевизионного канала.
– Так вы работаете на телевидении?
– Нет, я убираю квартиру моего босса и ухаживаю за тремя его собаками.
Отработанная реприза иссякла, и диалог заковылял по камушкам моих расспросов. До того как хозяйка Пьера получила свою нынешнюю должность, квартиру босса убирала другая женщина.
– Почему же она ушла?
– Так получилось…
– Проворовалась?
– О, нет! Зачем вы так?..
С предшественницей, ухаживавшей за собаками хозяина, приключилась история совсем иного рода: она влюбилась в обаятельного миллионера. В один прекрасный вечер, босс, ложась спать, обнаружил у себя под подушкой письмо; прочел, расстроился, и влюбленную служанку – уволили…
Пассажирка исчезает в подъезде и вскоре возвращается – с деньгами и со старым, больным пуделем на руках. Больше Пьер в кино не снимается; сегодня ему исполнился шестнадцатай год. Обычно пудели не живут так долго. Если приравнять возраст Пьера к человеческому, ему уже более ста лет. Старческие глаза слезятся, изо рта свисает гипертрофированный, почерневший на конце язык… Был уже полдень, а выручка моя все еще не достигла и двадцати пяти долларов. Черт возьми, да я опять ничего не заработал!
– К сожалению, мисс, я не имею права брать второго пассажира, пока не отвезу первого.
– Но я опаздываю!
– Куда? – в короткое это слово я уж постарался влить по меньшей мере галлон сарказма. История не нравится мне чрезвычайно. Не хочу я, чтоб они оставались вдвоем на заднем сиденье! За спиной гудят машины, я не трогаю с места:
– Выходите, мисс.
– Эй, кэбби, кончай комедию! – негр выходит, громко хлопнув дверцей.
– А деньги?! – выскакиваю я вслед за ним. Ну, что мне делать? Догонять этого хамлюгу, а машину – бросить? Водители, чертыхаясь, объезжают мой чекер…
– Он оставил деньги! – кричит через окно проститутка. Когда я возвращаюсь, она указывает пальцем на скомканные доллары в «кормушке» и, как ни в чем не бывало, спрашивает:
– К десяти часам в Вилледж, в Университет мы успеем?
– Сейчас уже пять минут одиннадцатого… Злюсь я еще и потому, что не знаю толком, где в ГриничВилледж находится университет. Опять придется кого-то спрашивать, переспрашивать… Но, оказывается, нам нужно сделать всего один поворот – на Пятую авеню и доехать до самого ее конца, до Арки.
– От Арки я пройду пешком, это рядом, – объясняет мне, таксисту, пассажирка, которая и сама-то в Нью-Йорке со вчерашнего дня…
Из Мичигана. Собирается здесь учиться. На десять ей назначил декан. Но она не очень огорчена тем, что опаздывает. Она все равно опоздала – на несколько месяцев. Заявление о стипендии нужно было подавать еще весной. Впрочем, и это не так уж важно. Главное, что в свои семнадцать лет она твердо знает, чего хочет – стать актрисой.
– Послушай, будущая знаменитость, – говорю я, слегка смущенный тем, что с первого взгляда пронзаю покамест не каждого пассажира. – Ты хоть понимаешь, кто это был?
– А кто?
– Нехороший парень, опасный парень. И особенно – для тебя.
– Вы говорите это только потому, что он черный!
– Неправда. Ты видела, как он одет…
– Он не сделал мне ничего плохого!
– А может, просто не успел? Он позвал тебя в машину, и ты – села. Он только что курил, – привираю я, – гашиш…
– В самом деле? – откликается она с неподдельным интересом.
– Если бы он пригласил тебя в бар…
– Не надо, пожалуйста, – просит девчушка. Пересела на откидное сиденье, высунулась в кабину через окошко перегородки и показывает язык. Я, конечно, растаял.
– Ox, – говорю, – артистическая ты натура…
Заметила синюю карточку, поинтересовалась, из России ли я.
– Почему вы оттуда уехали? Ведь это страна, где все принадлежит всем.
– А кто рассказал тебе о России?
– Преподаватель истории.
Воображение, мое тотчас рисует: просветленное лицо, эрудит, марксист, кумир старшеклассников…
– А что ты будешь делать, если тебя не примут в университет?
– Не знаю. Поживу пока здесь, мне тут нравится…
– А где ты – «поживешь»?
– У подруги. У нее студия на Саттон-плэйс.
[20]
– И мама разрешит тебе остаться в Нью-Йорке?
– Маме теперь не до меня: она ждет ребенка, выходит замуж…
Я заглянул в бездонную голубизну ее глаз, и мне стало не по себе. Если ее угостить выпивкой, она – выпьет, если кокаином – понюхает. Она пойдет с каждым, кто будет держаться с ней, как товарищ, на равных; и единственное, чего не позволяют ей сегодня ее убеждения – это мучить животных. Сквозь какие испытания предстоит пройти этой нежной доверчивой девочке?..
Но работа в такси не способствует углубленным размышлениям, это – калейдоскоп. Глянешь в него – открывается яркая, ни на что не похожая картина. Миг спустя видишь уже другой волшебный орнамент, повертите эту игрушку в руках и скажите, какое изображение оставило след в вашей памяти? Никакое. Запомнилась только феерия… Вот так и в такси. Смена впечатлений происходит при каждом включении счетчика. Не прошло и получаса, как я уже успел подружиться с дюжим альбиносом.
Сзади раздался какой-то звон, и новый пассажир, на которого я еще не успел взглянуть, вскрикнул:
– Сэр, у вас тут что-то забыли!..
Я просунул голову за перегородку и увидел промокший, расползающийся на глазах бумажный пакет, из которого сочилась – кровь!.. Выскакивая из кэба, я стукнулся головой о раму, ойкнул и, придерживая ушибленное место, открыл заднюю дверцу: мой пассажир вытирал окровавленные руки краем оберточной бумаги. На полу лежали бутылка виски и бутылка вина. Из разодранного пакета вываливались ломти мяса…
– Пакет оставила парочка гомосексуалистов: молодой и моложавый. По дороге в Колумбийский университет они целовались, – пожаловался я альбиносу.
– У нас в Оклахоме, – сказал альбинос, – они не посмели бы так себя вести!
– Придется возвращаться к университету, – с досадой сказал я.
– И думать не смейте! – прикрикнул на меня пассажир. – У нас в Оклахоме этих паршивцев вытащили бы из кэба посреди улицы и такого духу им дали бы!..
– С мясом-то что делать? Выбросить?
– Как можно?! Это же великолепные бифштексы.
– Все равно пропадут. Жарища. А мне еще долго работать. Если хотите – забирайте.
– Погодите минутку! – и мой пассажир скрылся за дверями продуктового магазина. Что взбрело ему в голову? Какого лешего я должен его ждать? Но альбинос быстро вернулся. Вид у него был озабоченный. Он принес пустые пакеты, прозрачный кулек с кубиками льда, споро все перепаковал и не без торжественности вручил мне аккуратный сверток:
– Теперь можете ездить по жаре хоть целый день!
Нужно ли тратить слова и расписывать, какими задушевными друзьями прощались мы четверть часа спустя?..
Но едва альбинос растворился в толпе, как счетчик в моем кэбе снова щелкнул, картинка в калейдоскопе сменилась, и я опять – подружился. С раввином из Тель-Авива. Он хохотал до слез, когда я рассказал, как джентльмен-южанин подбил меня присвоить бифштексы и выпивку, чтобы проучить гомосексуалистов.
Отсмеявшись, ребе клацнул замочком старомодного саквояжика, извлек из него кипу
[21]протянул ее мне. В этом сумасшедшем городе, в этом Вавилоне, еврей, который забывает, что он еврей – плохо кончит… Поняв, что угроза на меня не действует, раввин сделал жалостливое лицо и попросил:
– Ну что вам стоит? Наденьте хоть на минутку, пока довезете меня до «Хилтона». Ну, доставьте мне такое удовольствие…
Я надел кипу и запел субботний гимн:
– Элия, гуга неви!..
– Элия, гуга тешби! – подтягивал ребе.
Мне опять было так хороню! А раввин не мог мною налюбоваться:
– Если бы вы только знали, как вам к лицу эта кипочка, вы бы ее никогда не снимали!
По дороге в «Хилтон» мы должны были заехать на Сорок седьмую улицу: «забрать кое-что» – сказал раввин.
Как только он ушел, возле моего чекера появился какой-то красавчик. Брюнетик, набриолиненный, все на меня посматривает. Я смутился и снял кипу. Но красавчик по-прежнему не сводит с меня глаз. Я тоже стал смотреть на него. Тогда, наконец, он сказал:
– Мой друг с тобой в «Хилтон» едет..
– Ну и что?
– Ничего. Просто он попросил меня присмотреть за вещами…
Обидчивый человек по натуре, я почему-то не почувствовал ни малейшей обиды. Может быть, потому, что уже успел отличиться: чужие бутылки так ласково позванивали у моих ног. Шутки шутками, а пакет тянул долларов на сорок… Что со мной происходит? Я утрачиваю чувство достоинства? Становлюсь таксистом? «Шефом»?..
– Хи-хи!
За спиной раздался короткий смешок. И не просто себе смешок, а – с переливами, с колокольчиками. Хихикала тетка лет пятидесяти:
– Хи-хи, я так спешу: сегодня день рождения моей собачки…
Каким образом она оказалась в машине? Я не слышал, как открывалась дверца.
– Поедете в Вест-Вилледж. Я так замоталась, что и денег с собой не взяла, хи-хи, даже на метро нету…
Я сразу отрезвел:
– Без денег я вас не повезу.
– Ах, какой вы, хи-хи, невозможный. Не волнуйтесь, вам заплатит швейцар. Только, пожалуйста, наконец, поезжайте, а то я явлюсь домой после гостей. Это будет конфуз, хи-хи, поверните налево…
– Вы слишком поздно сказали…
– Неважно. Поверните на следующем углу… Пьер так любит общество, друзей, но еще больше – поверните направо – он любит ходить в банк… Когда я спрашиваю: «Пьер, мы сегодня пойдем в банк?», он так радуется, а когда приходим, сразу бежит к менеджеру и царапает стол…
– Какой стол?
– В котором менеджер держит для Пьера печенье. А я говорю: «Пьер, сегодня мы возьмем твои деньги…»
– Хи-хи! – это уже не у нее, а у меня вырвался смешок: – Что-то, леди, не могу я понять, о ком, собственно, вы рассказываете? Пьер это ваш сын или муж у вас такой – со странностями?
– Пьер – это моя собака, – строго проговорила леди.
– Вы хотите сказать, что ваша собака имеет свои сбережения?
– У Пьера – текущий счет…
– И много на нем денег?
– Хи-хи, значительно больше, чем на моем, – ответила пассажирка и в подтверждение своих слов протянула мне стандартное, выданное Сити-банком удостоверение личности вкладчика – с фотографией белого пуделя… Весь чудной разговор наш, как понял я в следующую минуту, возник не сам по себе. Это была обкатанная, с отшлифованными репликами юмореска-реприза, специально рассчитанная на то, чтобы удивлять незнакомых собеседников хозяйки пуделя по кличке Пьер – героя детской телевизионной серии. Пьер снимался в кино много и с неизменным успехом. Он участвовал в четырех художественных фильмах и в одиннадцати рекламных роликах…
– Как же ваш Пьер сделал такую карьеру?
– Его однажды увидел мой босс…
– А кто он такой – ваш босс?
– Владелец телевизионного канала.
– Так вы работаете на телевидении?
– Нет, я убираю квартиру моего босса и ухаживаю за тремя его собаками.
Отработанная реприза иссякла, и диалог заковылял по камушкам моих расспросов. До того как хозяйка Пьера получила свою нынешнюю должность, квартиру босса убирала другая женщина.
– Почему же она ушла?
– Так получилось…
– Проворовалась?
– О, нет! Зачем вы так?..
С предшественницей, ухаживавшей за собаками хозяина, приключилась история совсем иного рода: она влюбилась в обаятельного миллионера. В один прекрасный вечер, босс, ложась спать, обнаружил у себя под подушкой письмо; прочел, расстроился, и влюбленную служанку – уволили…
Пассажирка исчезает в подъезде и вскоре возвращается – с деньгами и со старым, больным пуделем на руках. Больше Пьер в кино не снимается; сегодня ему исполнился шестнадцатай год. Обычно пудели не живут так долго. Если приравнять возраст Пьера к человеческому, ему уже более ста лет. Старческие глаза слезятся, изо рта свисает гипертрофированный, почерневший на конце язык… Был уже полдень, а выручка моя все еще не достигла и двадцати пяти долларов. Черт возьми, да я опять ничего не заработал!
8
Выбраться из лабиринта, именуемого Вест-Вилледж, легко только тому, кто знает этот район. Сворачивая из переулка в переулок, я блуждал в поисках знакомой магистрали и никак не мог отыскать ни Шестой, ни Седьмой авеню, проходивших где-то совсем рядом, как вдруг увидел – чемоданы!.. Два черных и два коричневых…
Еще совсем недавно я, как и вы, не обратил бы никакого внимания на эти, вполне заурядные чемоданы, стоявшие у обочины тротуара. Но сейчас сердце мое дрогнуло и заныло: с ручек чемоданов свисали бирки с яркими буквами JFK
[22]… Неужели и мой час пробил?..
Хозяин чемоданов, пригнувшись, спросил через окно:
– Поедете в «Кеннеди»?
Открывая багажник, я заметил еще двух пассажирок. Принаряженные тихие девочки стояли чуть в стороне, обнимая своих кукол.
Отец девочек подавал мне чемодан за чемоданом, а я осторожненько, деланно-равнодушным тоном, чтобы не спугнуть клиента, спросил:
– Подскажете мне дорогу?
Он внимательно посмотрел на меня:
– Я живу в Лос-Анджелесе. А вы разве не знаете, где находится аэропорт?
– Приблизительно, – промямлил я.
Между тем багажник с тремя чемоданами, которые из-за квадратной их формы мы еле втиснули, был уже захлопнут; девочки уже уселись, и призадумавшийся было пассажир – а не поехать ли ему в аэропорт в каком-нибудь другом кэбе? – все же не отнял у таксиста выгодный рейс, а великодушно предоставил мне возможность решать самому:
– У нас есть полтора часа – успеете?
Кто не рискует, тот не пьет шампанского!
– Успеем! – сказал я. – Найдем!
Кровь стучала в висках. Я услышал, как хлопнула дверца и рванул к перекрестку… О, как проклинал я теперь свое легкомыслие! Ведь сегодня у отеля «Мэдисон» можно было подробно расспросить водителей, как проехать из центра в «Кеннеди». Но почему именно в «Кеннеди», а не, скажем, на стадион «Янки»?.. Да и пассажиры успели меня избаловать: до сих пор почти каждый из них знал свой маршрут.
Каким-то чудом уже через полминуты мой чекер оказался на Шестой авеню, и, как только красный свет преградил мне дорогу, я выскочил из машины и метнулся к остановившемуся рядом такси.
– Как попасть в «Кеннеди»?
И шофер, и пассажиры рассмеялись – вот так кэбби!..
Ждать, пока они кончат смеяться, времени не было, и я хотел было кинуться к другой желтой машине, но таксист уже совладал с собой и сказал:
– Не нервничай, это очень-просто. Езжай до Сорок шестой улицы, поверни направо, доедешь до шоссе и – прямо, через мост Трайборо. Следи за указателями, и приедешь в «Кеннеди». Ты не можешь туда не попасть!
Вспыхнул зеленый свет, сзади надрывались гудки, но таксист схватил меня за руку:
– Повтори!
«До Сорок шестой и направо, до Сорок шестой и направо!» – я гнал машину, слышал за спиной детские голоса, но не оглядывался. Было стыдно встретиться глазами с человеком, который доверился мне и теперь наблюдал, как я суматошусь… Голоса девочек звучали тихо-тихо, однако, я уловил, что они повторяют одно и то же: «Папынетупапынету…»
Я прислушался:
– Нашего папы нету…
Я оглянулся, и – голова пошла кругом! На заднем сиденье прижались друг к дружке две перепуганные малышки. На полу болтался четвертый чемодан; «папы» в машине небыло…
Увидев этот проклятый чемодан, я мгновенно понял, что произошло. Отец девочек поставил его в кэб и захлопнул дверцу с тем, чтобы обойти чекер сзади и сесть с другой стороны, а я в это время нажал на газ… Но как только эта картина прояснилась, другая леденящая мысль залила мозг: ГДЕ?.. На какой улице все это случилось?.. Где я его оставил? Ведь я ничего не помню!..
Девочки были очень напуганы, но, все же они не растерялись до такой степени, как я.
– Папа остался у бабушкиного дома, – сказала младшая.
У меня, однако, уже не было сил, чтобы попытаться разыскать «бабушкин дом». Я был счастлив, что эти козявки хоть не ревут.
– Дети, – сказал я добрым, как у Волка из «Красной шапочки», голосом: – Сейчас мы поедем в полицию, и нам скажут, где находится бабушкин дом.
– Мистер водитель! – сказала старшая, ей было от силы лет пять: – Нам нужно ехать прямо до «Королевской котлеты» и свернуть налево. Бабушкин дом – там.
Я доехал до «Королевской котлеты», повернул, и мы увидели папу.
– Папа! Папа! – запищали девчушки…
Что пережил этот человек, когда какой-то подозрительный тип, выдававший себя за таксиста и не знавший дороги в аэропорт, говоривший к тому же на ломаном языке, угнал машину с его крошечными детьми? Как он воспитывал своих малявок? Кто и как воспитывал его самого, если, увидев меня, он не выругался и опять-таки не отнял у меня работу… По-видимому, он все же не ведал, какие еще страсти ему предстоит принять за свою доброту – на пути из Гринич-Вилледж к вокзалу авиалинии «TWA».
Еще совсем недавно я, как и вы, не обратил бы никакого внимания на эти, вполне заурядные чемоданы, стоявшие у обочины тротуара. Но сейчас сердце мое дрогнуло и заныло: с ручек чемоданов свисали бирки с яркими буквами JFK
[22]… Неужели и мой час пробил?..
Хозяин чемоданов, пригнувшись, спросил через окно:
– Поедете в «Кеннеди»?
Открывая багажник, я заметил еще двух пассажирок. Принаряженные тихие девочки стояли чуть в стороне, обнимая своих кукол.
Отец девочек подавал мне чемодан за чемоданом, а я осторожненько, деланно-равнодушным тоном, чтобы не спугнуть клиента, спросил:
– Подскажете мне дорогу?
Он внимательно посмотрел на меня:
– Я живу в Лос-Анджелесе. А вы разве не знаете, где находится аэропорт?
– Приблизительно, – промямлил я.
Между тем багажник с тремя чемоданами, которые из-за квадратной их формы мы еле втиснули, был уже захлопнут; девочки уже уселись, и призадумавшийся было пассажир – а не поехать ли ему в аэропорт в каком-нибудь другом кэбе? – все же не отнял у таксиста выгодный рейс, а великодушно предоставил мне возможность решать самому:
– У нас есть полтора часа – успеете?
Кто не рискует, тот не пьет шампанского!
– Успеем! – сказал я. – Найдем!
Кровь стучала в висках. Я услышал, как хлопнула дверца и рванул к перекрестку… О, как проклинал я теперь свое легкомыслие! Ведь сегодня у отеля «Мэдисон» можно было подробно расспросить водителей, как проехать из центра в «Кеннеди». Но почему именно в «Кеннеди», а не, скажем, на стадион «Янки»?.. Да и пассажиры успели меня избаловать: до сих пор почти каждый из них знал свой маршрут.
Каким-то чудом уже через полминуты мой чекер оказался на Шестой авеню, и, как только красный свет преградил мне дорогу, я выскочил из машины и метнулся к остановившемуся рядом такси.
– Как попасть в «Кеннеди»?
И шофер, и пассажиры рассмеялись – вот так кэбби!..
Ждать, пока они кончат смеяться, времени не было, и я хотел было кинуться к другой желтой машине, но таксист уже совладал с собой и сказал:
– Не нервничай, это очень-просто. Езжай до Сорок шестой улицы, поверни направо, доедешь до шоссе и – прямо, через мост Трайборо. Следи за указателями, и приедешь в «Кеннеди». Ты не можешь туда не попасть!
Вспыхнул зеленый свет, сзади надрывались гудки, но таксист схватил меня за руку:
– Повтори!
«До Сорок шестой и направо, до Сорок шестой и направо!» – я гнал машину, слышал за спиной детские голоса, но не оглядывался. Было стыдно встретиться глазами с человеком, который доверился мне и теперь наблюдал, как я суматошусь… Голоса девочек звучали тихо-тихо, однако, я уловил, что они повторяют одно и то же: «Папынетупапынету…»
Я прислушался:
– Нашего папы нету…
Я оглянулся, и – голова пошла кругом! На заднем сиденье прижались друг к дружке две перепуганные малышки. На полу болтался четвертый чемодан; «папы» в машине небыло…
Увидев этот проклятый чемодан, я мгновенно понял, что произошло. Отец девочек поставил его в кэб и захлопнул дверцу с тем, чтобы обойти чекер сзади и сесть с другой стороны, а я в это время нажал на газ… Но как только эта картина прояснилась, другая леденящая мысль залила мозг: ГДЕ?.. На какой улице все это случилось?.. Где я его оставил? Ведь я ничего не помню!..
Девочки были очень напуганы, но, все же они не растерялись до такой степени, как я.
– Папа остался у бабушкиного дома, – сказала младшая.
У меня, однако, уже не было сил, чтобы попытаться разыскать «бабушкин дом». Я был счастлив, что эти козявки хоть не ревут.
– Дети, – сказал я добрым, как у Волка из «Красной шапочки», голосом: – Сейчас мы поедем в полицию, и нам скажут, где находится бабушкин дом.
– Мистер водитель! – сказала старшая, ей было от силы лет пять: – Нам нужно ехать прямо до «Королевской котлеты» и свернуть налево. Бабушкин дом – там.
Я доехал до «Королевской котлеты», повернул, и мы увидели папу.
– Папа! Папа! – запищали девчушки…
Что пережил этот человек, когда какой-то подозрительный тип, выдававший себя за таксиста и не знавший дороги в аэропорт, говоривший к тому же на ломаном языке, угнал машину с его крошечными детьми? Как он воспитывал своих малявок? Кто и как воспитывал его самого, если, увидев меня, он не выругался и опять-таки не отнял у меня работу… По-видимому, он все же не ведал, какие еще страсти ему предстоит принять за свою доброту – на пути из Гринич-Вилледж к вокзалу авиалинии «TWA».
9
Аэропорт «Кеннеди»! – половина души, половина жизни нью-йоркского кэбби, неисчерпаемый колодец фартовых таксистских долларов! Недаром любит матерый «водила» прихвастнуть доскональнейшим знанием «Кеннеди»: мол, с завязанными глазами проедет он хоть к багажному, хоть к таможенному отделению любой из авиакомпаний, вспомогательные службы которых разбросаны на огромной территории; мол, назубок знает он подъездные пути к каждому из отелей, к каждой стоянке или базе проката автомобилей в аэропорту. Но никакому кэбби не придет в голову даже вскользь упомянуть, что ему хорошо известны все семь главных авиавокзалов: «International», «Pan-Am», «North West», «Eastern», «United», «American», «TWA». Это уж, наверно, последним дураком надо быть, чтоб не знать – вокзалов! Однако же, я – не знал…
Мне было сказано «TWA», а чтобы попасть туда, ничего вообще знать не надо. Езжай себе по главной дороге да посматривай на разноцветные щиты. Видишь коричневый щит? Какой на нем номер? «4»? А что еще на этом щите написано? «TWA»? Да ты просто умница!..
А вот прямо перед твоим носом, над все той же главной дорогой – цифры на цветных табличках: 1, 2, 3 и коричневая четверка. По какому маршруту ты поедешь, чтобы попасть на «TWA»? По коричневому? По четвертому? Э, брат, да ты гений; тебе бы при таком интеллекте не такси водить…
Вам легко смеяться. Вы не забывали папу у бабушкиного дома. Ваш затылок не сверлил его ненавидящий взгляд… Когда же я увидел все эти переплетения путепроводов и магистралей аэропорта, все эти щиты да номера, то настолько обалдел, что немедленно потерял главную дорогу и оказался на какой-то узкой, глухой, где не было ни машин, ни указателей. Я понимал, что еду куда-то совсем не туда, но не мог признаться в этом перед опаздывающим на самолет пассажиром с детьми. На что я надеялся? Да ни на что! С таким, наверно, чувством приговоренные идут на расстрел…
В стороне от дороги над высоченным безоконным корпусом я увидел надпись «TWA», высоченные распахнутые ворота и самолет, на котором были начертаны эти же три буквы.
– Вот, – сказал я, не оборачиваясь и почему-то не съезжая с дороги, – Вот «TWA»…
– Это ангар, – с полным уже отчаянием в голосе сказал папа. – А мне, как ни странно, нужен пассажирский вокзал.
По дороге нам навстречу неслось такси. В полном маразме, ничего уже не соображая, я попытался сделать разворот. Раздался резкий скрежет тормозных колодок, громыхнул отборнейший мат, я увидел у своих глаз искаженную злобой маску и услышал свой голос:
– Ради Бога: как попасть на «TWA»?
Буря стихла, таксист отдышался и проворчал:
– Поезжай за мной…
Вот так: благодаря еще одному «доброму самаритянину» мои пассажиры все-таки не опоздали к самолету и, промямлив в который уж раз жалкие свои извинения, я последовал за одним из разгрузившихся возле аэровокзала кэбов и вскоре оказался на таксистской стоянке: в большом загоне, где за проволочным ограждением скопилось не менее сотни желтых машин и где сто водителей курили, болтали друг с другом, ковырялись в перегретых моторах, а над всем этим стоял неизбывный смрад.
Поставив свой чекер в ряд, который указали шоферы, я мгновенно почувствовал, как меня, всего целиком, захватило то самое желание, которое испытывает каждый кэбби, въезжающий на стоянку в аэропорту после того, как целый день мотаются по городу.
– Где здесь уборная? – спросил я таксиста, с которым случайно встретился взглядом.
Таксист пожал плечами и отвернулся.
– Где тут уборная? – обратился я к другому, и он иронически-гостеприимным жестом указал под ноги.
Весь асфальт загона для желтого стада, – разглядел теперь я – был испещрен потеками; в выбоинах стояли зеленоватые видимо, с примесью антифриза, «озерца», но никто, кроме меня не обращал на эту мерзость внимания: таксисты жевали сандвичи, пили колу и кофе. «Скоты!» – с отвращением думал я о своих товарищах.
Я взглянул на свои руки, они были черного цвета:
– Эй! – крикнул я водителю, который только что пригласил меня не стесняться. – Тут у вас хоть можно где-нибудь руки помыть? – однако на этот раз ответа не удостоился.
«Что за морды!» – бесился я, пробираясь по узкому проходу, сам не зная куда и зачем, лишь стараясь ступать осторожно. Ни единого человеческого лица… Я прислушался, о чем говорят таксисты, столпившиеся возле киоска-фургончика, бойко торговавшего булочками, сигаретами, водой:
– Рахат-ахарам, Лагадия, – издавал гортанные звуки араб, а собравшиеся вокруг арабы – развесили уши.
– Фьюить-фьюить джей-эф-кэй, – щебетал китаеза, окруженный китайцами.
– Ора-тора-аэропорто, – галдели пуэрториканцы.
Внезапно я понял, что ищу. Находясь в смрадной этой клоаке, я был не в состоянии ни есть, ни пить. Чтобы не опуститься до уровня окружавшего меня сброда, подавил в себе потребность сходить по нужде; но тем сильнее жгло меня третье неутолимое желание каждого, дорвавшегося до стоянки кэбби. Я не мог больше носить в душе все то, что случилось со мною за день. Я должен был немедленно и подробно кому-нибудь все-все-все рассказать: и про то, что сейчас впервые приехал в «Кеннеди», и про то, как привез своего пассажира в ангар, и про то, как обидел меня раввин, и про свои необыкновенные трофеи – бифштексы и виски… Но, попадись мне сейчас столь желанный слушатель, мои приключения наверняка послужили бы лишь поводом для самого бесстыдного хвастовства – бесшабашной моей таксистской удалью, смекалкой и прочими доблестями. Небо, что ОБ ЭТОМ я мог рассказать?! Но ведь так нестерпимо хотелось…
И тут я сделал то, из чего потом родилась эта книжка. То, что придавало мне силы, когда подступало отчаяние. То, что подарило мне со временем десятки друзей среди таксистов, на которых я не выплескивал все, что бурлило и кипело в груди, не отпугивал их, а слушал…
Я вернулся к своей машине, взял шариковую ручку, которой вел записи в путевом листе, нашел клочок бумаги, уселся поудобнее и задумался: «Записки таксиста» – ну, с чего бы начать?.. Но сосредоточиться мне так и не удалось: дверца чекера открылась, и в кабину заглянул Ежик. Не дожидаясь приглашения, он плюхнулся рядом со мной на сиденье и сказал:
– Господи, как я ненавижу эту страну!
Мне было сказано «TWA», а чтобы попасть туда, ничего вообще знать не надо. Езжай себе по главной дороге да посматривай на разноцветные щиты. Видишь коричневый щит? Какой на нем номер? «4»? А что еще на этом щите написано? «TWA»? Да ты просто умница!..
А вот прямо перед твоим носом, над все той же главной дорогой – цифры на цветных табличках: 1, 2, 3 и коричневая четверка. По какому маршруту ты поедешь, чтобы попасть на «TWA»? По коричневому? По четвертому? Э, брат, да ты гений; тебе бы при таком интеллекте не такси водить…
Вам легко смеяться. Вы не забывали папу у бабушкиного дома. Ваш затылок не сверлил его ненавидящий взгляд… Когда же я увидел все эти переплетения путепроводов и магистралей аэропорта, все эти щиты да номера, то настолько обалдел, что немедленно потерял главную дорогу и оказался на какой-то узкой, глухой, где не было ни машин, ни указателей. Я понимал, что еду куда-то совсем не туда, но не мог признаться в этом перед опаздывающим на самолет пассажиром с детьми. На что я надеялся? Да ни на что! С таким, наверно, чувством приговоренные идут на расстрел…
В стороне от дороги над высоченным безоконным корпусом я увидел надпись «TWA», высоченные распахнутые ворота и самолет, на котором были начертаны эти же три буквы.
– Вот, – сказал я, не оборачиваясь и почему-то не съезжая с дороги, – Вот «TWA»…
– Это ангар, – с полным уже отчаянием в голосе сказал папа. – А мне, как ни странно, нужен пассажирский вокзал.
По дороге нам навстречу неслось такси. В полном маразме, ничего уже не соображая, я попытался сделать разворот. Раздался резкий скрежет тормозных колодок, громыхнул отборнейший мат, я увидел у своих глаз искаженную злобой маску и услышал свой голос:
– Ради Бога: как попасть на «TWA»?
Буря стихла, таксист отдышался и проворчал:
– Поезжай за мной…
Вот так: благодаря еще одному «доброму самаритянину» мои пассажиры все-таки не опоздали к самолету и, промямлив в который уж раз жалкие свои извинения, я последовал за одним из разгрузившихся возле аэровокзала кэбов и вскоре оказался на таксистской стоянке: в большом загоне, где за проволочным ограждением скопилось не менее сотни желтых машин и где сто водителей курили, болтали друг с другом, ковырялись в перегретых моторах, а над всем этим стоял неизбывный смрад.
Поставив свой чекер в ряд, который указали шоферы, я мгновенно почувствовал, как меня, всего целиком, захватило то самое желание, которое испытывает каждый кэбби, въезжающий на стоянку в аэропорту после того, как целый день мотаются по городу.
– Где здесь уборная? – спросил я таксиста, с которым случайно встретился взглядом.
Таксист пожал плечами и отвернулся.
– Где тут уборная? – обратился я к другому, и он иронически-гостеприимным жестом указал под ноги.
Весь асфальт загона для желтого стада, – разглядел теперь я – был испещрен потеками; в выбоинах стояли зеленоватые видимо, с примесью антифриза, «озерца», но никто, кроме меня не обращал на эту мерзость внимания: таксисты жевали сандвичи, пили колу и кофе. «Скоты!» – с отвращением думал я о своих товарищах.
Я взглянул на свои руки, они были черного цвета:
– Эй! – крикнул я водителю, который только что пригласил меня не стесняться. – Тут у вас хоть можно где-нибудь руки помыть? – однако на этот раз ответа не удостоился.
«Что за морды!» – бесился я, пробираясь по узкому проходу, сам не зная куда и зачем, лишь стараясь ступать осторожно. Ни единого человеческого лица… Я прислушался, о чем говорят таксисты, столпившиеся возле киоска-фургончика, бойко торговавшего булочками, сигаретами, водой:
– Рахат-ахарам, Лагадия, – издавал гортанные звуки араб, а собравшиеся вокруг арабы – развесили уши.
– Фьюить-фьюить джей-эф-кэй, – щебетал китаеза, окруженный китайцами.
– Ора-тора-аэропорто, – галдели пуэрториканцы.
Внезапно я понял, что ищу. Находясь в смрадной этой клоаке, я был не в состоянии ни есть, ни пить. Чтобы не опуститься до уровня окружавшего меня сброда, подавил в себе потребность сходить по нужде; но тем сильнее жгло меня третье неутолимое желание каждого, дорвавшегося до стоянки кэбби. Я не мог больше носить в душе все то, что случилось со мною за день. Я должен был немедленно и подробно кому-нибудь все-все-все рассказать: и про то, что сейчас впервые приехал в «Кеннеди», и про то, как привез своего пассажира в ангар, и про то, как обидел меня раввин, и про свои необыкновенные трофеи – бифштексы и виски… Но, попадись мне сейчас столь желанный слушатель, мои приключения наверняка послужили бы лишь поводом для самого бесстыдного хвастовства – бесшабашной моей таксистской удалью, смекалкой и прочими доблестями. Небо, что ОБ ЭТОМ я мог рассказать?! Но ведь так нестерпимо хотелось…
И тут я сделал то, из чего потом родилась эта книжка. То, что придавало мне силы, когда подступало отчаяние. То, что подарило мне со временем десятки друзей среди таксистов, на которых я не выплескивал все, что бурлило и кипело в груди, не отпугивал их, а слушал…
Я вернулся к своей машине, взял шариковую ручку, которой вел записи в путевом листе, нашел клочок бумаги, уселся поудобнее и задумался: «Записки таксиста» – ну, с чего бы начать?.. Но сосредоточиться мне так и не удалось: дверца чекера открылась, и в кабину заглянул Ежик. Не дожидаясь приглашения, он плюхнулся рядом со мной на сиденье и сказал:
– Господи, как я ненавижу эту страну!
Часть вторая
Ремесло для неудачников
Глава четвертая
Ссора с русскими
1
Глубокоуважаемый читатель: из тех, кто практического склада, из тех, кто всегда стремится почерпнуть из книжки хоть какую-нибудь, хоть на что-то пригодную мудрость! Если ты знаешь, что это за пытка: «один слон, другой слон, два слона» – метаться ночами на смятой постели, часами глядеть на стынущие синевой окна, вставать, курить, искать в старом журнале скучную статью, пробегать глазами по строчкам, совершенно не понимая, что там написано, и опять гасить свет в полной уверенности, что заснуть все равно не удастся, – не таскайся по врачам, не выпрашивай у них омерзительные – брр! – голубые таблетки, а садись-ка за баранку такси и увидишь: все пройдет, как семь баб пошепчет!..
Лет десять терзала меня бессонница. Последние годы я и не ложился, не приняв снотворного. В течение одного лишь месяца такси полностью излечило меня! А потому не спеши отмахнуться от добросердечного моего совета, он совсем не нелеп. Во-первых, работа в такси для тебя будет только лечебной процедурой (вроде упражнений в гимнастическом зале) – тебе ведь не придется «вламывать» наравне с теми, кто зарабатывает в желтом кэбе на жизнь. Во-вторых, лечение не будет стоить тебе ни гроша. Словом, мужайся! Оденься поплоше, подскачи в гараж, сунь диспетчеру парочку долларов, чтобы он не засадил тебя в колымагу, у которой не крутится руль и – валяй! Ну что в том такого особенного или страшного? Город ты знаешь, за рулем – не новичок; покатаешься сам, покатаешь людей, которые о том тебя попросят, а как набежит в кармане долларов пять чаевых, – ни в коем случае не больше, чтоб не переутомляться, – считай, что сеанс «терапии» закончен, и скорей отправляйся домой. Ручаюсь: едва голова твоя коснется подушки, ты провалишься в сладостнонепробудную пустоту; так сплю теперь я…
Желтый кэб вошел в мои сны… Мне снится белый Днепр в предутреннем тумане, сгущающемся у прибрежных ракит. На допотопном, времен моей юности, пароходе-колеснике мы плывем в село, на родину моей няньки. Я стою за штурвалом и проскочил мимо устья Десны.
Теперь надо возвращаться. Но в узкой, обмелевшей реке, развернуть пароход невозможно. Возвращаться нужно задним ходом, а этого я не умею. Пароход не слушается меня, точь-в-точь, как и чекер, который при том же маневре всякий раз выходит из повиновения! Мне страшно, что все вокруг: команда, матросы, которые и раньше подозрительно на меня поглядывали, теперь наверняка догадаются, что я не умею по-настоящему управлять пароходом.
Вот какой-то свирепого вида матрос – догадался, шагнул ко мне; ужас сдавил мне горло… Пронзительный звон взрывает видение. Я вскакиваю и, шаря по тумбочке, пытаюсь заглушить привезенный из России будильник; я все еще сплю и не сразу могу вспомнить, что нахожусь в своей спальне, и где расположено окно, а где – дверь…
Лет десять терзала меня бессонница. Последние годы я и не ложился, не приняв снотворного. В течение одного лишь месяца такси полностью излечило меня! А потому не спеши отмахнуться от добросердечного моего совета, он совсем не нелеп. Во-первых, работа в такси для тебя будет только лечебной процедурой (вроде упражнений в гимнастическом зале) – тебе ведь не придется «вламывать» наравне с теми, кто зарабатывает в желтом кэбе на жизнь. Во-вторых, лечение не будет стоить тебе ни гроша. Словом, мужайся! Оденься поплоше, подскачи в гараж, сунь диспетчеру парочку долларов, чтобы он не засадил тебя в колымагу, у которой не крутится руль и – валяй! Ну что в том такого особенного или страшного? Город ты знаешь, за рулем – не новичок; покатаешься сам, покатаешь людей, которые о том тебя попросят, а как набежит в кармане долларов пять чаевых, – ни в коем случае не больше, чтоб не переутомляться, – считай, что сеанс «терапии» закончен, и скорей отправляйся домой. Ручаюсь: едва голова твоя коснется подушки, ты провалишься в сладостнонепробудную пустоту; так сплю теперь я…
Желтый кэб вошел в мои сны… Мне снится белый Днепр в предутреннем тумане, сгущающемся у прибрежных ракит. На допотопном, времен моей юности, пароходе-колеснике мы плывем в село, на родину моей няньки. Я стою за штурвалом и проскочил мимо устья Десны.
Теперь надо возвращаться. Но в узкой, обмелевшей реке, развернуть пароход невозможно. Возвращаться нужно задним ходом, а этого я не умею. Пароход не слушается меня, точь-в-точь, как и чекер, который при том же маневре всякий раз выходит из повиновения! Мне страшно, что все вокруг: команда, матросы, которые и раньше подозрительно на меня поглядывали, теперь наверняка догадаются, что я не умею по-настоящему управлять пароходом.
Вот какой-то свирепого вида матрос – догадался, шагнул ко мне; ужас сдавил мне горло… Пронзительный звон взрывает видение. Я вскакиваю и, шаря по тумбочке, пытаюсь заглушить привезенный из России будильник; я все еще сплю и не сразу могу вспомнить, что нахожусь в своей спальне, и где расположено окно, а где – дверь…
2
Выезжая на рассвете из гаража, я не направляюсь теперь в непроснувшийся Манхеттен. Что мне сейчас там делать? Хотя я вполне могу за утренние часы и три, и четыре раза выиграть «гонку», это отнимает слишком много сил и приносит слишком мало денег.
Попав на главную магистраль Квинса, я сворачиваю в сторону, противоположную от моста, за которым меня поджидает бездомная «регулировщица», и гоню свой кэб навстречу встающему над Лонг-Айлендом солнцу: я еду в «Кеннеди».
Попав на главную магистраль Квинса, я сворачиваю в сторону, противоположную от моста, за которым меня поджидает бездомная «регулировщица», и гоню свой кэб навстречу встающему над Лонг-Айлендом солнцу: я еду в «Кеннеди».