Льоса Марио Варгас. Литума в Андах

   – Она удрала от тебя с твоими четырьмя тысячами долларов после того, как ты убил из-за нее человека и помог получить новое избирательское удостоверение, – возмутился Литума. – А у тебя распрекрасные воспоминания об этой пьюранке. Ты мазохист, Томасито.
   – Я знаю, что ты не позволяешь вмешиваться в свои дела, – неожиданно серьезно сказал Искариоте. Он был весь в поту, его тучное тело колыхалось, когда он тянулся за куском и отправлял его в рот. Сейчас он держал перед собой вилку с рисом и покачивал ею в такт словам. – Но все-таки разреши мне дать дружеский совет. Знаешь, что я сделал бы на твоем месте?
   – Что?
   – Я бы отомстил. – Искариоте поднес наконец вилку ко рту и принялся пережевывать рис, прикрыв от наслаждения глаза, потом он проглотил его, запил пивом, облизнул толстые губы и только после всего этого продолжил: – Она должна поплатиться за свое свинство.
   – Что-что? – поразился Карреньо. – Знаешь, Толстяк, хоть у меня на душе и кошки скребут, но от твоих слов мне хочется смеяться.
   – Надо бы ударить ее по самому больному месту. – Искариоте не обратил внимания на его слова. Отдуваясь, он вытащил из кармана большой белый платок с синей каймой, расправил его обеими руками и промокнул лицо. – Скажем, отправить ее за решетку как сообщницу Борова. Это нетрудно сделать, достаточно подложить донос в следственные материалы. И пока суд да дело, пока все будет раскручиваться, придется ей посидеть в женской тюрьме в Чоррильосе. Она не говорила тебе, что боится попасть в тюрьму? Пусть, пусть посидит, там ей не сладко придется.
   – А я ее вызволю оттуда. Приду ночью с лестницей, с веревками. В общем, ты меня заинтересовал, Толстяк.
   – В Чоррильосе я могу устроить так, чтобы ее поместили в зону, где держат лесбиянок, – пояснил Искариоте с таким видом, будто речь шла об уже решенном деле. – Вот тогда она узнает, почем фунт лиха, Карреньито. В этой зоне половина женщин сифилитички, и она тоже подцепит там какую-нибудь заразу.
   – Это мне нравится уже меньше. Чтобы мою любимую заразили сифилисом? Да я этих лесбиянок своими руками разорву.
   – Есть и другой способ. Давай разыщем ее, схватим и доставим в комиссариат полиции в Такоре, там служит один мой хороший знакомый. Пусть ее посадят на ночь в камеру с поножовщиками, наркоманами и прочими подонками. На следующее утро она не сможет вспомнить, как ее зовут.
   – А я пойду к ее камере, встану на колени и поклонюсь ей, – улыбнулся Томас. – Она будет моя святая Роза Лимская.
   – Вот поэтому она тебя и бросила. – Толстяк Искариоте уже навалился на десерт и говорил с набитым ртом. – Женщинам не нравится такое почитание, Карреньито. Если бы ты с ней обращался как Боров, она стала бы твоей овечкой, не отходила бы от тебя ни на шаг.
   – Она мне нравится такая, какая есть – капризная, ветреная, изменчивая. Характер – хуже некуда, а все равно нравится. Несмотря ни на что. Хоть вы мне и не поверите, господин капрал.
   – Почему мне не поверить, что ты сумасшедший? – спросил Литума. – Разве здесь вообще есть нормальные люди? Разве терруки не чокнутые? Или Дионисио и его ведьма, разве они не помешанные? Скажешь, не тронулся умом лейтенант Панкорво, который пытал огнем немого, чтобы заставить его говорить? И где ты найдешь таких психопатов, как эти горцы, запуганные потрошителями и апу? А в своем уме те, кто похищает людей, чтобы ублажить всех этих муки и апу? Твое помешательство, по крайней мере, не приносит никому вреда, кроме тебя самого, конечно.
   – Только вы, господин капрал, сохранили ясную голову в этом сумасшедшем доме.
   – Возможно, поэтому я чувствую себя так неуютно в Наккосе, Томасито.
   – Ну хорошо, сдаюсь, не будем мстить Мерседес, пусть живет как хочет, оставляя на своем пути убитых любовников и малахольных обожателей, – сказал толстяк Искариоте. – Хоть этим подниму тебе настроение. Мне будет недоставать тебя, Карреньито, я уже привык работать с тобой. Надеюсь, что там, куда ты едешь, тебе будет хорошо. Смотри, чтобы терруки не пустили тебе кровь. Будь осторожен и пиши.
   – И потому жду не дождусь, когда меня отзовут отсюда, – добавил Литума. – Давай-ка поспим немножко, уже светает. А знаешь, Томасито, ведь ты мне рассказал всю свою жизнь. Все остальное я уже знаю. Ты явился в Андауайлас, служил там у лейтенанта Панкорво, потом тебя прислали сюда, ты привел с собой Педрито Тиноко, мы с тобой познакомились. О чем же, черт возьми, мы будем говорить в оставшиеся ночи?
   – О Мерседес, о чем же еще, – решительно ответил его помощник. – Я снова буду вам рассказывать о моей любви, с самого начала.
   – Едрена мать! – Литума зевнул, раскладушка под ним заскрипела. – Снова с самого начала?

Эпилог

X

   Снимая высохшее белье с веревки, протянутой от двери дома к укрепленной мешками с землей ограде, Литума вдруг заметил среди эвкалиптов на противоположном склоне фигуру человека. Литума силился разглядеть ее на фоне багрового шара, медленно закатывающегося за гору. Его глаза слезились, контуры идущего человека теряли ясность и растворялись в вечернем свете, но все-таки он догадался, что это женщина.
   «Вот оно, пришли», – пронеслось у него в голове. Он застыл на месте, не в силах пошевелиться, непроизвольно тиская пальцами влажные трусы. Впрочем, нет, какие терруки, ведь она одна, у нее вроде нет оружия, и она, похоже, не знает толком, куда идти. Она озирается, устремляется то в одну сторону, то в другую и никак не может выбрать одно направление. Но тут, заметив Литуму, она вообще остановилась, будто именно его и искала, именно его хотела увидеть. Она стояла неподвижно, и, хотя капрал не мог с такого расстояния видеть выражение ее лица, ему почему-то казалось, что, увидев его у дверей домика, среди болтающейся на веревке одежды, такого, как он есть, – в крагах, хлопчатобумажных брюках, расстегнутой гимнастерке, в фуражке и со «смит-вессоном» в кобуре на боку, – женщина обрадованно улыбнулась. Во всяком случае, не было сомнений, что она приветливо махала ему высоко поднятой рукой, словно они были добрые друзья, пришедшие на условленную встречу и издали узнавшие друг друга. Но кто она? Куда идет? Что надо женщине – не индеанке – здесь, в горах, среди пустынных пун? Что она была не индеанка, Литума определил сразу: волосы не заплетены в косички, нет ни широкой юбки-польеры, ни шали, ни шляпы, одета в брюки и свитер, сверху куртка или жакет, а в правой руке держит не узелок, а сумку или чемодан. Она все еще махала рукой, но уже нетерпеливо, видно, была недовольна тем, что капрал ей не отвечает. Тогда Литума тоже поднял руку и тоже помахал. Те полчаса или сорок минут, что понадобились женщине, чтобы спуститься со склона противоположной горы и подняться к посту, Литума неотрывно и настороженно следил за каждым ее шагом, энергичными жестами показывая, куда идти, где повернуть, выбирая для нее самый удобный путь, самые надежные и безопасные тропинки, где было меньше риска, что она поскользнется, покатится по склону или сорвется с крутизны; он боялся, что, не зная здешних мест, женщина оступится или споткнется как раз там, где достаточно одного неверного движения, чтобы потерять равновесие и упасть на дно ущелья. Сразу было видно, что прежде ей не приходилось карабкаться по горам. Глядя на нее, Литума вспоминал, что всего несколько месяцев назад, когда он был еще новичком в этих местах, он шагал так же неуклюже, так же спотыкался и падал, как эта женщина, шедшая сейчас к посту.
   Когда она стала подниматься к их хижине и уже могла его услышать, он начал кричать ей: «Туда, между этими пузатыми камнями!», «Хватайтесь за траву, она выдержит!», «Не поворачивайте туда, там рыхлая земля, может осыпаться!». А когда до поста оставалось метров пятьдесят, капрал спустился ей навстречу, взял кожаный чемодан и, поддерживая за руку, помог пройти последний отрезок пути.
   – Снизу я приняла вас за полицейского Томаса Карреньо, – сказала она, поскользнувшись и освобождаясь из рук подхватившего ее Литумы. – Вот почему я так обрадовалась, когда вас увидела.
   – Нет, я не Томас, – ответил он, чувствуя, что говорит глупость, но не в силах сдержать радость. – Но если бы вы знали, как мне приятно слышать пьюранский говор!
   – Вы догадались, что я пьюранка? – удивилась она.
   – Конечно, я ведь тоже пьюранец. – Литума протянул ей руку. – Из самой что ни на есть Пьюры. Капрал Литума, к вашим услугам. Я начальник этого поста. Ну не странно ли, что два пьюранца встречаются в пунах, так далеко от родной земли?
   – А Томас Карреньо служит здесь, с вами?
   – Он отлучился ненадолго в поселок, скоро вернется.
   Женщина облегченно вздохнула, лицо ее просветлело. Они уже подошли к дому, и она рухнула на один из мешков с землей, которые Литума, его помощник и Педрито Тиноко уложили между больших камней.
   – Слава Богу. – Она тяжело дышала, ее грудь поднималась и опускалась, будто с трудом удерживая готовое выпрыгнуть сердце. – Ведь проделать такой путь напрасно… Автобус из Уанкайо высадил меня очень далеко отсюда: мне сказали, что до Наккоса не более часа ходьбы, но у меня эта дорога заняла три часа. А что за поселок там внизу? Там пройдет дорога?
   – Там она должна была пройти, – сказал Литума. – Но строительство остановлено, так что дороги не будет. Тут несколько дней назад уайко разнес все вдребезги.
   Но эта тема ее не интересовала. Она с нетерпением смотрела на склон холма.
   – Мы увидим отсюда, как он возвращается?
   Не только ее манера говорить, но и жесты, да и вся она казалась ему такой знакомой, такой близкой. «Пьюранки даже пахнут лучше других», – с удовольствием констатировал он.
   – Если только раньше не стемнеет, – сказал он вслух. – Солнце здесь в это время садится рано. Видите? Почти уже скрылось. Вы, наверное, падаете от усталости после дороги. Хотите выпить чего-нибудь холодного?
   – С удовольствием, а то я умираю от жажды. – Она обвела взглядом жестяные крыши уцелевших бараков, нагромождения камней, развороченный склон. – Отсюда красивый вид.
   – Издалека все выглядит красивее, чем вблизи.
   Он вошел в комнату и, пока доставал бутылку из ведра, где они держали напитки, спокойно рассмотрел гостью. Она вся была забрызгана грязью, волосы растрепаны, но – настоящая конфетка! Сколько же времени он не видел ни одной хорошенькой женщины? Цвет ее лица, шея, руки вызвали целую вереницу воспоминаний о годах юности в родных краях. А какие глаза, Боже ж ты мой! Немного зеленые, немного серые и еще какого-то неуловимого цвета. А этот рот, эти смело очерченные губы. Откуда у него ощущение, что он знал ее раньше, по крайней мере, видел? Как бы она выглядела, если бы привела себя в порядок – юбка, туфли на каблуках, в ушах серьги, на губах яркая помада. Как быстро забываются такие вещи, если живешь безвыездно в Наккосе. Да, вполне может быть, что их пути однажды пересеклись, когда он жил в тепле, в цивилизации. У него вдруг екнуло сердце: Мече? Неужели она?
   Он вышел с бутылкой содовой, извинился:
   – Простите, что у нас нет стаканов. Придется вам пить из бутылки, ничего не поделаешь.
   – А с ним все в порядке? – спросила женщина между глотками; струйка воды бежала у нее по шее. – Он не болен?
   – У него железное здоровье, с чего бы ему болеть, – успокоил ее Литума. – Он ведь не знал, что вы приедете, правда?
   – Я его не предупредила, хотела сделать сюрприз. – Женщина лукаво улыбнулась. – Да и письма, я думала, сюда не доходят.
   – Так вы, значит, Мерседес?
   – Карреньито вам рассказывал обо мне? – Она живо повернулась к Литуме и взглянула на него с некоторым беспокойством.
   – Кое-что, – смущенно признался Литума. – Точнее сказать, болтал как попугай. Ночи напролет – и все о вас. В этих местах, где нечем заняться, человеку только и остается, что изливать душу.
   – Он очень сердит на меня?
   – Думаю, что нет. Потому что, между нами говоря, по ночам он иногда беседует с вами во сне.
   Литума тут же испытал неловкость оттого, что сказал ей об этом. Он суетливо похлопал себя по карманам, достал и раскурил сигарету и принялся выпускать дым изо рта и ноздрей. Да, это была она, та самая, которую Хосефино проиграл Чунге и которая потом исчезла. Когда он наконец осмелился поднять на нее глаза, она озабоченно всматривалась в склон холма. Было заметно, что она встревожена. «Теперь понятно, Томасито, почему ты так плакал о ней», – вздохнул Литума. Чего только не бывает в этой жизни, будь она неладна.
   – Вас здесь только двое?
   – Да, и скоро, слава Богу и недавнему уайко, мы уйдем отсюда. Больше мы и не смогли бы выдержать. – Он сделал глубокую затяжку. – Пост закрывают. Поселок тоже. Наккос исчезнет. Разве газеты в Лиме не писали об этом уайко? Он разбил здесь всю технику, разрушил насыпь, пустил коту под хвост всю работу за последние шесть месяцев. Меня уайко застал высоко в горах и едва не унес на себе, как на салазках.
   Но Мерседес думала о своем.
   – Если он разговаривает со мной во сне, значит, не ненавидит меня за то, что я сделала.
   – Томасито любит вас, несмотря ни на что. Мне никогда еще не доводилось видеть, чтобы так кого-нибудь любили. Клянусь вам.
   – Он сам вам это сказал?
   – Он дал мне это понять, – деликатно уточнил капрал и искоса взглянул на нее. Она стояла все в той же напряженной позе, не отводя своих серо-зеленых глаз от тропинки, поднимающейся к посту. «Томасито, конечно, таял, когда глядел в эти глаза», – подумал Литума.
   – Я тоже его очень люблю, – тихо сказала Мерседес. – Но он еще этого не знает. Я пришла, чтобы сказать ему об этом.
   – Это будет самая большая радость в его жизни. Томас не просто любит вас, он болен вами, можете мне поверить.
   – Он единственный настоящий мужчина, который мне встретился в жизни, – прошептала Мерседес. – Он обязательно вернется, да?
   Они замолчали и оба стали смотреть вниз, в ущелье, откуда должен был появиться Томас. Там уже сгустилась и быстро поднималась вверх темнота, вскоре горы до половины утонули в ней. Похолодало. Литума видел, что Мерседес плотнее укуталась в куртку, подняла воротник, зябко съежилась. Кто он такой, его помощник? Рядовой полицейский, но ради него эта умопомрачительная женщина, не побоявшись трудностей, добралась сюда, на край света, чтобы сказать ему о своей любви. Значит, ты раскаялась, что бросила его? А принесла ли она с собой эти четыре тысячи долларов? Ты потеряешь голову от счастья, Томасито.
   – Вы очень смелая, раз пришли сюда одна по пуне от самой дороги. Здесь ведь нет никаких указателей, недолго и заблудиться.
   – Я и заблудилась, – засмеялась она. – Мне помогли индейцы. Они не говорят по-испански, и мы объяснялись как глухонемые. Наккос! Наккос! Они смотрели на меня так, будто я явилась с другой планеты. В конце концов до них дошло.
   – Но можно было встретить и еще кое-кого, это было бы не так приятно. – Литума швырнул окурок вниз, в ущелье. – Вам не говорили, что в этих местах орудуют терруки?
   – Да, верно, мне повезло, – согласилась она. И без перехода заговорила о другом: – Как странно, что вы узнали пьюранский говор. Я думала, что избавилась от него. Я ведь давно уехала из Пьюры, когда еще была совсем пигалицей.
   – Пьюранский говор никогда не исчезает полностью. Хоть немного, да остается, – объяснил Литума. – В Пьюре такой красивый выговор, нигде не слышал лучше. Особенно если говорят женщины.
   – Могу я здесь умыться и немного привести себя в порядок? Не хочу, чтобы Карреньито застал меня в таком виде.
   Литума чуть не сказал ей: «Да вы и так чертовски красивая», но вовремя прикусил язык.
   – Да, пожалуйста, какой я дурак, сам не догадался. – Он встал. – У нас есть умывальник, вода, мыло, зеркальце. Конечно, это не ванная комната, не надейтесь, здесь все очень примитивно.
   Он повел ее внутрь дома и сконфуженно крякнул, когда увидел, с какой брезгливостью она рассматривает их раскладушки, скомканные одеяла, продавленные чемоданы, на которых они частенько сиживали, и уголок, служивший им туалетной комнатой: разбитый рукомойник над бочкой с водой и маленькое зеркальце, укрепленное на шкафу, где хранилось оружие. Он налил в рукомойник свежей воды, достал новое мыло, принес со двора чистое сухое полотенце и снова вышел из дома, плотно прикрыв за собой дверь. Он сел там же, где они разговаривали с Мерседес, и через несколько минут увидел в уже подступающих к дому сумерках своего помощника. Тот шел, держа карабин в руке, сильно наклонившись вперед, ускоряя шаг на крутых подъемах. Ты даже не можешь представить, какой сюрприз тебя ждет, парень. Это будет самый счастливый день в твоей жизни. Когда Карреньо подошел ближе, капрал заметил, что он улыбается и машет ему листом бумаги. «Радиограмма из Уанкайо», – догадался он и встал ему навстречу. Приказы и инструкции из управления, и, судя по лицу Томасито, хорошие приказы.
   – Ни за что не угадаете, куда вас посылают, господин капрал. То есть, я хочу сказать, господин сержант.
   – Что? Меня повысили?
   – Надеюсь, что это не шутка. Вас переводят с повышением в Санта-Мария-де-Ньева, начальником поста. Поздравляю, господин сержант! – и он протянул Литуме лист бумаги со штампом компании.
   В наступившей темноте Литума не мог уже прочитать текст радиограммы, буквы были похожи на паучков, густо усеявших лист бумаги.
   – Санта-Мария-де-Ньева? Где это?
   – В сельве, в верховьях реки Мараньон, – засмеялся Томас. – Но самое смешное – это куда направляют меня. Попробуйте-ка угадать – и вы умрете от зависти.
   – Нет, не говори мне, что в Пьюру, не говори, что тебя направляют на мою родину.
   – Именно туда, в комиссариат района Кастилья. Крестный сдержал слово, вытащил меня отсюда даже раньше, чем обещал.
   – Сегодня твой день, Томасито. – Литума похлопал его по спине. – Сегодня тебе выпал счастливый билет. С этого дня в твоей жизни начнется счастливая полоса. Я дам тебе рекомендацию, обратишься к моим друзьям, непобедимым. Смотри только, чтобы эти сорвиголовы не сбили тебя с пути истинного.
   – Что там за шум? – спросил удивленно Томас, показывая на дом. – Там кто-то ходит.
   – К нам пожаловала такая гостья – ты не поверишь своим глазам. Кто-то, кого ты знаешь. Иди – и увидишь, Томасито. А обо мне не думай. Я спущусь сейчас в поселок пропустить рюмку-другую анисовой в компании Дионисио и его ведьмы. И знаешь, пожалуй, я здорово напьюсь. Так что не жди меня, вряд ли я вернусь этой ночью, переночую там, где меня сморит сон, – в трактире или в каком-нибудь бараке. Залью в себя столько, что любое место мне покажется ложем из роз. Увидимся завтра. Давай же, Томасито, иди и приветствуй твою гостью.

* * *

   – Какой сюрприз, господин капрал, – сказал Дионисио, увидев в дверях Литуму. – Вы еще не уехали из Наккоса?
   – Остался специально, чтобы попрощаться с вами и доньей Адрианой, – засмеялся Литума. – Найдется у вас что-нибудь поесть?
   – Пресные галеты с вареной колбасой. Зато выпивки – хоть оптом берите.
   – И то хорошо, – отозвался Литума. – Я собираюсь провести с вами всю ночь и налакаться до чертиков.
   – Ну и ну. – Дионисио улыбался, облокотясь о стойку, его маленькие водянистые глазки с удовольствием оглядывали капрала. – Вы собираетесь набраться уже во второй раз. В первый-то раз оттого, что натерпелись страху, попав в уайко, а теперь, стало быть, решили напиться просто так? Что ж, никогда не поздно начать жить.
   Он налил рюмку писко и поставил ее на стойку около жестяного подноса, на котором лежали ажурные пресные галеты и кружочки колбасы.
   Сеньора Адриана подошла поближе, тоже облокотилась о стойку и с обычной своей бесстыдной и холодной прямотой уставилась на капрала. Маленький зал был почти пуст, только у задней стены три посетителя стоя пили пиво из одной бутылки и тихо разговаривали о чем-то. Литума поднял рюмку, пробурчал под нос «Ваше здоровье» и одним глотком осушил ее. Огненный язык лизнул глотку, его передернуло.
   – Хорошее писко, верно? – хохотнул Дионисио и торопливо налил вторую рюмку. – А какой аромат, чувствуете? Чистый виноград, господин капрал!
   Литума втянул воздух. И правда, в запахе писко, где-то в самой его глубине, он уловил свежесть виноградной лозы, аромат только что срезанного винограда, принесенного в давильню, где его будут топтать умелые ноги икийских виноделов.
   – Никогда не забуду этот свинарник, – пробормотал Литума, ни к кому не обращаясь. – И далее в сельве буду вспоминать, что здесь произошло той ночью, когда я перепил и ненадолго отключился…
   – Вы опять о пропавших? – прервала его донья Адриана. – Выкиньте наконец это из головы, капрал. Почти все пеоны уже ушли из Наккоса, а те немногие, что здесь остались после уайко и закрытия работ, озабочены теперь совсем другим. Никто больше и не вспоминает об исчезнувших. Забудьте о них и вы и хоть один-единственный раз развейтесь немного.
   – Тоскливо пить одному, – вздохнул Литума. – Не составите компанию?
   – Это мы всегда с удовольствием, – откликнулся Дионисио, налил себе рюмку и чокнулся с капралом.
   – Вы всегда приходили к нам такой мрачный, – снова заговорила донья Адриана. – У вас было такое лицо, будто вы попали в лапы дьявола.
   – Будто вы нас боялись, – подхватил Дионисио.
   – А я вас боялся, – согласился Литума. – И сейчас боюсь. Потому что в вас есть какая-то тайна, я вас не понимаю. Мне больше нравятся открытые люди. Кстати, донья Адриана, почему я никогда не слышал от вас эти истории о пиштако? Ведь вы рассказывали их всем.
   – Если бы почаще приходили сюда, тоже бы их услышали. Вы даже не представляете, сколько потеряли оттого, что держались так официально. – Женщина засмеялась.
   – Я на вас не сержусь, хоть вы и говорили о нас Бог весть что, – вступил Дионисио. – Я ведь знаю, что это не со зла. Может быть, немного музыки, чтобы оживить это кладбище?
   – Кладбище – самое подходящее слово, – закивал головой Литума. – Наккос! Каждый раз, когда я слышу это слово, у меня волосы на голове встают дыбом, едрена мать. Извините за грубость, донья Адриана.
   – Можете говорить все, что пожелаете, если это поможет вам встряхнуться, – благодушно разрешила донья Адриана. – Я готова терпеть все, что угодно, лишь бы люди были довольны.
   Она снова засмеялась неизвестно чему, но в этот момент Дионисио включил радио и громкая музыка заглушила смех. Литума внимательно оглядел ее: несмотря на всклокоченные волосы – настоящая ведьма! – и затрапезный вид, ее лицо действительно еще хранило следы былой красоты. Очевидно, правду говорили люди, в молодости эта баба давала мужикам жару. Но, конечно, не Мерседес, никакого сравнения с пьюранкой, которая в это самое время, наверно, была уже на седьмом небе вместе с его помощником. Так все-таки Мече или нет? Если судить по этим искрящимся, лукавым серо-зеленым глазам, то, безусловно, Мече. Да, глядя на такую женщину, нетрудно понять страдания Томасито.
   – А где полицейский Карреньо? – дошел до его сознания вопрос доньи Адрианы.
   – Купается в блаженстве, – ответил он. – К нему из Лимы приехала его женщина, и я их оставил на посту одних, пусть у них будет медовый месяц.
   – Она добралась до Наккоса одна? Должно быть, смелая женщина, – прокомментировала донья Адриана.
   – А вы, я думаю, умираете от зависти, господин капрал, – сказал Дионисио.
   – Еще бы, – признался Литума. – Она ведь ко всему прочему настоящая королева красоты.
   Хозяин погребка снова наполнил рюмки, на этот раз и для доньи Адрианы тоже. Один из посетителей, пивших пиво в глубине зала, начал подпевать звучавшему по радио уайнито: «Ах, голубка, голубка лесная…».
   – Она пьюранка. – Литума ощутил внутри приятное тепло, теперь все не казалось ему таким серьезным и важным, как раньше. – Достойная представительница пьюранских женщин. Ну и счастливчик ты, Томасито, что тебя направляют в район Кастилья! Ваше здоровье!
   Он сделал глоток и взглянул на Дионисио и донью Адриану, те лишь слегка пригубили вино. Похоже, им очень хотелось, чтобы капрал напился допьяна, ведь он и на самом деле за все месяцы пребывания в Наккосе ни разу у них не напивался, а что касается той ночи после уайко, она, как справедливо заметил хозяин погребка, не в счет.
   – Сколько же народу осталось в поселке?
   – Совсем немного. Только те, кто охраняет технику, да еще несколько лентяев.
   – А вы?
   – Что нам здесь делать, если все уйдут? Я хоть и старик, но в душе остался бродягой. Смогу работать в любом другом месте.
   – Это уж как водится: каблуки не собьешь – работы не найдешь.
   – А кто не умеет искать, тех и научить можем, – сказала донья Адриана.
   – Может быть, достану где-нибудь медведя, обучу его и снова буду ходить по ярмаркам со своим номером. – Дионисио подпрыгнул и зарычал. – Когда я был молодым, у меня был медведь, он раскладывал карты и задирал девкам юбки.
   – Не наткнитесь на терруков, когда будете обходить ярмарки.
   – И вам того же желаем, господин капрал.
   – Потанцуем, старушка? – Один из трех пеонов, пивших пиво у задней стены, шел к стойке, протягивая руки к донье Адриане. Та, не говоря ни слова, вышла танцевать с ним. Его приятели подошли поближе и принялись хлопать в ладоши в такт уайно.
   – Так вы и унесете с собой ваши тайны? – Литума поискал взгляд Дионисио. – Может, попозже, когда мы с вами хорошо выпьем, все-таки расскажете мне, что случилось с теми тремя?
   – Было бы недурно хорошо выпить. – Дионисио опять прошелся, косолапя по-медвежьи, тяжело подпрыгнул. – А хорошо выпьем – все забудем. Учитесь вот у них и веселитесь! Ваше здоровье, господин капрал!