Людвиг фон Мизес
Человеческая деятельность. Трактат по экономической теории

Введение

1. Экономическая теория и праксиология

   Экономическая теория является самой молодой наукой. Конечно, за последние 200 лет на основе дисциплин, знакомых еще древним грекам, возникло много новых наук. Однако в данных случаях часть знания, которая до этого уже утвердилась в сложившейся старой системе знаний, просто стала автономной. Область исследований была более точно подразделена и исследована с помощью новых методов; в ней до сих пор открываются незамеченные области, и люди в отличие от своих предшественников начинают видеть вещи в новом свете. Сама область не расширилась. Но экономическая теория открыла для человеческой науки предмет, прежде недоступный и неосмысленный. Открытие регулярности в последовательности и взаимозависимость рыночных явлений вышли за рамки традиционной системы учений. Появилось знание, которое нельзя было считать ни логикой, ни математикой, ни психологией, ни физикой, ни биологией.
   Долгое время философы стремились выяснить цели, которые Бог или Природа пытались достичь по ходу человеческой истории. Они искали закон судьбы и эволюции человечества. Но попытки даже тех мыслителей, чьи изыскания были свободны от любых теологических тенденций, потерпели полное фиаско, так как их подвел ошибочный метод. Они занимались человечеством в целом или оперировали другими холистическими понятиями – нации, расы или церкви. Такие мыслители устанавливали вполне произвольные цели, которым должно было соответствовать поведение подобных целостностей. Но они не могли дать удовлетворительного ответа на вопрос, какие силы заставляют множество действующих индивидов вести себя таким образом, что реализуются цели, намеченные неумолимым развитием этих целостностей. Они прибегали к отчаянным средствам: чудесным вмешательствам божества или откровениям богопосланных пророков и посвященных, предустановленной гармонии, предназначению или действию мистических и сказочных “мировой души” или “национальной души”. Другие говорят о “хитрости природы”[1], заложившей в человеке порывы, ведущие его точно по пути, заданному Природой.
   Часть философов была более реалистична. Они не пытались разгадать замыслы Природы или Бога. Они смотрели на человеческие дела с точки зрения государства, устанавливающего правила политических действий, так называемые методики руководства и искусства управлять государством. Отвлеченные умы разрабатывали грандиозные планы глубоких реформ и переустройства общества. Более скромные удовлетворялись сбором и систематизацией данных исторического опыта. Но все были абсолютно убеждены, что в событиях общественной жизни отсутствуют такие же регулярность и устойчивость явлений, какие уже были обнаружены в способе человеческих рассуждений и в последовательности природных явлений. Они не искали законов общественного сотрудничества, потому что считали, что человек способен организовать общество как ему захочется. Если социальные условия не соответствовали желаниям реформаторов, если их утопии оказывались нереализуемыми, вина возлагалась на нравственные недостатки человека. Социальные проблемы рассматривались как этические проблемы. Все, что нужно для построения идеального общества, считали они, – хорошие государи и добродетельные граждане. С праведниками можно воплотить в жизнь любую утопию.
   Открытие неотвратимой взаимозависимости рыночных явлений изменило это мнение. Сбитые с толку люди вынуждены были приспосабливаваться к новому взгляду на общество. Они с ошеломлением узнали, что человеческое действие может рассматриваться не только как хорошее или плохое, честное или нечестное, справедливое или несправедливое. Общественной жизни свойственна регулярность явлений, которую человек должен учитывать в своей деятельности, если хочет добиться успеха. Бесполезно относиться к событиям общественной жизни с позиций цензора, который что-то одобряет или не одобряет в соответствии с вполне произвольными стандартами и субъективными оценками. Необходимо изучать законы человеческой деятельности и общественного сотрудничества, как физик изучает законы природы. Революционное превращение человеческой деятельности и общественного сотрудничества в объект науки о данных зависимостях взамен нормативного описания имело огромные последствия как для познания и философии, так и для общественной деятельности.
   Однако на протяжении более чем 100 лет влияние этого радикального изменения способов объяснения оставалось очень ограниченным, так как люди считали, что они относятся только к узкому сегменту общей области человеческого действия, а именно к рыночным явлениям. В своих исследованиях экономисты классической школы столкнулись с препятствием, которое они не смогли преодолеть, – очевидной антиномией ценности. Их теория ценности была несовершенной и заставила ограничить рамки своей науки. До конца XIX в. политическая экономия оставалась наукой об экономических аспектах человеческой деятельности, теорией богатства и эгоизма. Эта теория исследовала человеческую деятельность только в том случае, если она была вызвана тем, что описывалось – очень неудовлетворительно – как корысть, и утверждала, что существуют и другие виды человеческой деятельности, изучение которых является задачей других дисциплин.
   Трансформация учения, начало которому положили экономисты классической школы, была завершена только современной субъективной экономической теорией, которая преобразовала теорию рыночных цен в общую теорию человеческого выбора.
   Длительное время никто не осознавал, что переход от классической теории ценности к субъективной теории ценности оказался не просто заменой менее удовлетворительной теории рынка более удовлетворительной теорией. Общая теория выбора и предпочтений выходит далеко за рамки, ограничивающие пределы экономических проблем, которые были очерчены экономистами от Кантильона, Юма и Адама Смита до Джона Стюарта Милля. Это нечто гораздо больше, чем просто теория экономической стороны человеческих усилий, борьбы людей за предметы потребления и материального благосостояния. Это наука о любом виде человеческой деятельности. Любое решение человека суть выбор. Осуществляя его, человек выбирает не между материальными предметами и услугами. Выбор затрагивает все человеческие ценности. Все цели и средства, материальное и идеальное, высокое и низкое, благородное и подлое выстраиваются в один ряд и подчиняются решению, в результате которого одна вещь выбирается, а другая отвергается. Ничего из того, что человек хочет получить или избежать, не остается вне этой единой шкалы ранжирования и предпочтения. Современная теория ценности расширяет научные горизонты и увеличивает поле экономических исследований. Из политической экономии классической школы возникла общая теория человеческой деятельности – праксиология[1Термин “праксиология” впервые был использован в 1890 г. Эспинасом (см.: Espinas. Les Origines de la Technologie//Revue Philosophique. XVth year. XXX. 114–115 и его книгу, опубликованную в Париже в 1897 г. под тем же названием).][2]. Экономические, или каталлактические, проблемы[2Термин “каталлактика”, или наука об обмене, впервые был использован Уотли (cм.: Whately. Introductory Lectures on Political Economy. London, 1831. P. 6).][3] влились в более общую науку и больше не могут рассматриваться вне этой связи. Изучение собственно экономических проблем не может не начинаться с исследования акта выбора; экономическая теория стала частью, и на сегодняшний день наиболее разработанной, более универсальной науки – праксиологии.

2. Эпистемологические[4] проблемы общей теориичеловеческой деятельности

   В новой науке все казалось сомнительным. Она была незнакомкой в традиционной системе знаний; люди были сбиты с толку и не знали как ее квалифицировать и какое определить ей место. Но с другой стороны, они были убеждены, что включение экономической теории в перечень наук не требует реорганизации или расширения всей системы. Люди считали свою классификацию полной. И если экономическая теория в нее не вписывалась, то вина может возлагаться только на неудовлетворительную трактовку экономистами своих задач.
   Лишь полное непонимание смысла полемики о существе, границах и логическом характере экономической теории заставляет квалифицировать их как схоластические софизмы педантичных профессоров. Существует широко распространенное заблуждение, что, в то время как педанты занимались бесполезными разговорами о наиболее подходящих методиках, сама экономическая наука безотносительно к этим пустопорожним спорам спокойно двигалась своим путем. В ходе Methodenstreit[*Спор о методах (нем.). – Прим. пер.][5] между австрийскими экономистами и представителями прусской исторической школой[6], называвшими себя “интеллектуальными телохранителями Дома Гогенцоллернов”, и в дискуссиях школы Джона Бейтса Кларка с американским институционализмом[7] на карту было поставлено значительно больше, чем вопрос о том, какой подход плодотворнее. На самом деле предметом разногласий были эпистемологические основания науки о человеческой деятельности и ее логическая законность. Многие авторы, отталкиваясь от эпистемологической системы, для которой праксиологическое мышление было чуждо, и исходя из логики, признающей научными помимо формальной логики и математики лишь эмпирические естественные науки и историю, пытались отрицать ценность и полезность экономической теории. Историзм стремился заменить ее экономической историей; позитивизм рекомендовал в качестве нее иллюзорную социальную науку, которая должна была заимствовать логическую структуру и модель ньютоновской механики. Обе эти школы сходились в радикальном неприятии всех достижений экономической мысли. Экономистам нельзя было молчать перед лицом этих атак.
   Радикализм этого массового осуждения экономической науки был вскоре превзойден еще более универсальным нигилизмом. С незапамятных времен люди, думая, говоря и действуя, принимали как не вызывающий сомнение факт единообразие и неизменность логической структуры человеческого разума. Все научные исследования исходили из этой предпосылки. В спорах об эпистемологическом характере экономической науки впервые в человеческой истории отрицалось и это утверждение. Согласно марксизму мышление человека определяется его классовой принадлежностью. Каждый общественный класс имеет свою логику. Продукт мысли не может быть не чем иным, как “идеологической маскировкой” эгоистических классовых интересов автора. Именно разоблачение философских и научных теорий и демонстрация их “идеологической” бессодержательности является задачей “социологии науки”. Экономическая наука – это “буржуазный” паллиатив, а экономисты – “сикофанты”[8] капитала. Только бесклассовое общество социалистической утопии заменит правдой “идеологическую” ложь.
   Позднее этот полилогизм преподносился в различных вариантах. Согласно историзму, например, логическая структура человеческого мышления претерпевает изменения в ходе исторической эволюции. Расистский полилогизм приписывает каждой расе свою логику. Наконец, в соответствии с иррационализмом разум как таковой не объясняет иррациональные силы, определяющие человеческое поведение.
   Эти доктрины выходят далеко за границы экономической науки. Они ставят под сомнение не только экономическую теорию и праксиологию, но и остальное знание и человеческие рассуждения в целом. Математики и физики это касается в той же мере, что и экономической теории. Поэтому создается впечатление, что задача их опровержения не относится к какой-либо одной ветви знаний, а скорее является функцией эпистемологии и философии. Это является достаточным основанием для позиции той части экономистов, которые спокойно продолжают свои исследования, не беспокоясь об эпистемологических проблемах и возражениях полилогизма и иррационализма. Физик ведь не обращает внимание, если кто-то клеймит его теорию как буржуазную, западную или еврейскую. Точно так же и экономист должен игнорировать клевету и злословие. Собака лает – караван идет; и не следует обращать внимание на этот лай. Необходимо помнить изречение Спинозы: “Как свет обнаруживает и себя самого, и окружающую тьму, так истина есть мерило и самой себя, и лжи”[9].
   Тем не менее ситуация в экономической науке отличается от математики и естественных наук. Полилогизм и иррационализм атакуют праксиологию и экономическую теорию. И хотя они формулируют свои утверждения в общем виде применительно ко всем отраслям знания, в действительности имеются в виду именно науки о человеческой деятельности. Полилогизм и иррационализм называют иллюзией уверенность в том, что полученные результаты научных исследований могут быть действительными для людей всех эпох, рас и общественных классов, и находят удовольствие в поношении некоторых физических и биологических теорий как буржуазных или западных. Но если решение практических проблем требует применения этих заклейменных доктрин, они забывают о своей критике. В технологиях в Советской России без колебаний используются все достижения буржуазной физики, химии и биологии, как если бы они имели силу для всех классов. Нацистские инженеры не считали ниже своего достоинства использовать теории, открытия и изобретения представителей “неполноценных” рас и национальностей. Поведение людей всех рас, наций, религий, лингвистических групп, общественных классов не подтверждает доктрин полилогизма и иррационализма в отношении логики, математики и естественных наук.
   Но праксиология и экономическая наука – совсем другое дело. Основной мотив развития теорий полилогизма, историзма и иррационализма – оправдание пренебрежения учениями экономистов при определении экономической политики. Попытки социалистов, расистов, националистов и этатистов опровергнуть теории экономистов и продемонстрировать правильность собственных ложных доктрин провалились. Именно этот крах заставил их отрицать логические и эпистемологические принципы, на которых основаны и повседневная деятельность, и научные исследования.
   Но нельзя отвергать возражения просто на основе осуждения политических мотивов, инспирировавших их возникновение. Ни один ученый не имеет права заранее предполагать, что осуждение его теорий неосновательно, так как критика пропитана страстью и партийными предубеждениями. Он обязан ответить на каждое замечание независимо от скрытых мотивов их происхождения. Недопустимо также сохранять молчание, сталкиваясь с часто звучащим мнением, что теоремы экономической науки действительны только при условии выполнения гипотетических допущений, никогда не реализующихся на практике, и потому бесполезны для мысленного понимания действительности. Странно, однако, что некоторые школы склонны разделять это мнение, но, несмотря на это, продолжают строить свои кривые и формулировать уравнения. Они не беспокоятся о смысле своих рассуждений и об их отношении к миру реальной жизни и деятельности.
   Это, конечно же, несостоятельная позиция. Первая задача любого научного исследования – исчерпывающее описание и определение всех условий и допущений, при которых разнообразные утверждения претендуют на обоснованность. Ошибочно принимать физику в качестве модели и образца для экономической науки. Но те, кто совершает эту ошибку, должны усвоить хотя бы одну вещь – ни один физик никогда не считал, что прояснение некоторых допущений и условий физических теорем находится за пределами физических исследований. Основной вопрос, на который экономическая наука должна дать ответ: как ее утверждения соотносятся с реальностью человеческой деятельности, мысленное понимание которой является предметом экономических исследований?
   Поэтому тщательное рассмотрение утверждения о том, что учения экономической науки действительны лишь для капиталистической системы в течение короткого и уже закончившегося либерального периода, переходит в ведение экономической теории. И долг именно экономической науки, а не какой-либо другой области знаний рассмотреть все возражения, выдвигаемые с разных точек зрения против полезности утверждений экономической теории для прояснения проблем человеческой деятельности. Система экономической мысли должна быть построена таким образом, чтобы быть защищенной от любой критики со стороны иррационализма, историзма, панфизикализма, бихевиоризма и любых разновидностей полилогизма. Положение, когда экономисты делают вид, что игнорируют ежедневно выдвигаемые аргументы, демонстрирующие абсурдность и бесполезность построений экономической науки, является нетерпимым.
   Недостаточно и далее заниматься экономическими проблемами в рамках традиционной структуры. Теорию каталлактики необходимо выстроить на твердом фундаменте общей теории человеческой деятельности – праксиологии. Это не только защитит ее от необоснованной критики, но и прояснит многие проблемы, до сих пор даже адекватно не поставленные, не говоря уже об удовлетворительном решении. К их числу принадлежит фундаментальная проблема экономического расчета.

3. Экономическая теория и практика человеческой деятельности

   Многие привыкли обвинять экономическую науку в отсталости. В настоящее время вполне очевидно, что наша экономическая теория находится не в лучшей форме. В человеческом знании нет состояния совершенства, как нет его и у других человеческих достижений. Человек лишен всеведения. Самые совершенные теории, удовлетворяющие на первый взгляд нашу жажду знаний, однажды исправляются или заменяются на новые. Наука не дает нам абсолютной и окончательной определенности. Она только дает нам некоторую долю уверенности в границах наших умственных способностей и существующего состояния научного знания. Научная система – лишь полустанок на бесконечном пути поиска знаний. Она неизбежно поражена недостаточностью, присущей любым человеческим усилиям. Но признание этих фактов не означает отсталости современной экономической науки. Просто экономическая наука – живое образование. А жизнь подразумевает и несовершенство, и изменения.
   Упреки в мнимой отсталости выдвигаются в отношении экономистов с двух точек зрения.
   С одной стороны, некоторые натуралисты и физики порицают экономику за то, что она не является естественной наукой и не применяет лабораторных методов и процедур. Одной из задач данного трактата как раз и является разоблачение ложности таких идей. В этих вводных замечаниях, наверное, достаточно будет сказать несколько слов об их психологической подоплеке. Узкомыслящие люди обычно подвергают сомнению все, что отличает других людей от них самих. Верблюд из басни возражает против любых животных, не имеющих горба, руританцы критикуют лапутанцев за то, что они не руританцы. Исследователь в лаборатории считает ее единственно достойным местом для исследований, а дифференциальные уравнения – единственно правильным способом выражения результатов научной мысли. Он просто не способен раскрыть эпистемологические проблемы человеческой деятельности. Для него экономическая наука не может быть не чем иным, как разновидностью механики.
   Существуют люди, которые утверждают: что-то не так в социальных науках, поскольку социальные условия неудовлетворительны. За последние два или три столетия естественные науки достигли удивительных результатов. Их практическое использование повысило общий уровень жизни до невероятной высоты. Но, как говорят эти критики, социальные науки не сделали для этого ничего. Они не уничтожили нищету и голод, кризисы и безработицу, войну и тиранию. Они бесплодны и не сделали ничего, чтобы способствовать счастью и благосостоянию людей.
   Эти ворчуны не понимают, что потрясающий прогресс технологий производства и проистекающее из этого увеличение богатства и благосостояния стали возможны только благодаря следованию либеральной экономической политике, которая представляла собой применение экономических учений на практике. Именно идеи классических экономистов ликвидировали помехи, создаваемые вековыми законами, обычаями и предубеждениями в отношении технологических улучшений и освободили гений реформаторов и новаторов от смирительных рубашек гильдий, опеки правительства и разнообразного общественного давления. Именно они понизили престиж завоевателей и экспроприаторов и продемонстрировали пользу деловой активности для общества. Ни одно из современных великих изобретений нельзя было использовать, если бы ментальность докапиталистической эпохи не была бы до основания разрушена экономистами. То, что обычно называется промышленной революцией[10], является продуктом идеологической революции, вызванной учениями экономистов. Экономисты разорвали старые оковы: что нечестно и несправедливо одолеть конкурента, производя товары дешевле и качественнее; нельзя отказываться от традиционных методов производства; машины – зло, потому что приводят к безработице; одной из задач гражданского правительства является не допускать обогащения способных бизнесменов и защищать менее способных от конкуренции более способных; ограничение свободы предпринимателей с помощью государственного сдерживания или принуждения со стороны других общественных сил является средством для обеспечения благополучия нации. Британская политическая экономия и французская физиократия[11] были локомотивами современного капитализма. Именно они сделали возможным развитие прикладных естественных наук на благо широких масс.
   Что неладно с нашей эпохой, так это как раз широко распространенное неведение о той роли принципов экономической свободы, которую они сыграли в технологическом развитии за последние 200 лет. Многие ошибочно полагали, что улучшение методов производства совпало с политикой laissez faire[12] только благодаря случаю. Введенные в заблуждение марксистскими мифами, они рассматривали современный индустриализм как результат действия мистических “производительных сил”, которые ни в коей мере не зависят от идеологических факторов. Классическая экономическая теория, по их мнению, была не фактором подъема капитализма, а скорее продуктом, его “идеологической надстройкой”, т. е. доктриной, направленной на защиту несправедливых требований капиталистических эксплуататоров. Следовательно, уничтожение капитализма и замена рыночной экономики и частного предпринимательства социалистическим тоталитаризмом не помешают дальнейшему развитию технологии. Наоборот, это будет способствовать внедрению технологических усовершенствований, устранив с их пути препятствия, воздвигаемые эгоистическими интересами капиталистов. Характерной чертой эпохи разрушительных войн и дезинтеграции был бунт против экономики. Томас Карлейль окрестил экономику “мрачной наукой”, а Карл Маркс заклеймил экономистов как “сикофантов буржуазии”. Шарлатаны, расхваливающие собственные рецепты построения рая на земле, находят удовольствие в поношении экономической науки как “ортодоксальной” и “реакционной”. Демагоги хвалятся тем, что они называют победой над экономической наукой. “Практичный” человек гордится своим пренебрежением к теории и безразличием к учениям “кабинетных” экономистов. Экономическая политика последних десятилетий – результат умонастроений тех, кто всеми способами издевается над последовательно логичной экономической теорией и возвышает ложные доктрины ее клеветников. В большинстве стран то, что называется “ортодоксальной” экономической теорией, изгнано из университетов и фактически неизвестно ведущим государственным деятелям, политикам и ученым. Но нельзя вину за неудовлетворительное экономическое положение возлагать на науку, которую и правители, и массы презирают и игнорируют.
   Необходимо подчеркнуть, что судьбы современной цивилизации, построенной белыми людьми за последние 200 лет, неразрывными узами связаны с судьбой экономической науки. Эта цивилизация стала возможной потому, что людьми владели идеи, бывшие приложением экономических теорий к проблемам экономической политики. Но она неизбежно погибнет, если государства будут и дальше следовать курсу, на который они свернули под влиянием теорий, отвергающих экономическое мышление.
   Следует признать, что экономическая наука – наука теоретическая и в этом качестве воздерживается от любых ценностных суждений. В ее задачи не входит предписывать людям цели, к которым тем следует стремиться. Это наука о средствах, которые будут использованы для достижения избранных целей, но, безусловно, не наука выбора целей. Окончательные решения, оценки и целеполагание находятся вне рамок любой науки. Наука никогда не скажет человеку как ему следует поступать; она просто демонстрирует, как человек должен действовать, чтобы добиться конкретных результатов.
   Многим кажется, что этого абсолютно недостаточно, и от науки, ограниченной исследованием того, что есть, и не способной дать оценку высших и конечных целей, мало прока для жизни и деятельности. И это тоже ошибка. Однако демонстрация ошибочности данного утверждения не входит в задачи данных вводных замечаний. Это одна из целей всего трактата в целом.