Льювеллин Сэм. Прилив

   — Что ты делаешь? — спросила она.
   — Ухожу.
   «Нам это еще больше понравится, когда займемся малышкой Фрэнки», — звучало у меня в ушах. Я твердо решил отправиться в уединенное местечко, где мне нечего будет выяснять, где я смогу молчать и Фрэнки будет жить в безопасности со своей матерью, пока для нее не придет время вернуться в Оксфорд. Я поднял телефонную трубку и вызвал такси.
   — Ты вернешься во Францию? — мягко закинула пробный шар Бьянка.
   — Нет.
   Бьянка вздрогнула, словно я ударил ее, и понурилась так, что я не мог видеть ее лица. Я почувствовал минутное раскаяние.
   — Никому не говори, куда едешь. Это самый надежный способ обезопаситься, — мягким, сочувствующим тоном посоветовала Бьянка.
   — Я и не собираюсь.
   Она снова улыбнулась, но слезы все еще текли по ее лицу.
   — Включая меня, — сказала Бьянка.
   — Разумеется.
   — Я подвезу тебя.
   — Не надо.
   Бьянка поцеловала меня в щеку. Я задержал ее на мгновение. Затем повернулся, вышел из комнаты и спустился по ступенькам вниз. Утро было жарким, небо — чистым.
   Отель стоял на тенистой покрытой клинкером^[34]улице.
   — Где мы находимся? — спросил я девушку-регистратора.
   — На авеню Марлоу.
   — В каком городе?
   Лицо девушки было цвета теста. Она взглянула на мою грязную одежду и презрительно фыркнула:
   — С утра были в Саутгемптоне.
   Я доехал на такси до автомобильной стоянки у паромной переправы, забрался в свой «БМВ» и направился на запад.
   Тело мое было липким от грязного пота. А голова представляла собой внутри куда более бедственную картину, нежели снаружи. Я был отравлен, истощен и покрыт кровоподтеками, оттого что дружки Артура Креспи швырнули меня на настил понтона.
   Но беда была не в этом.
   А в том, что всякий раз, вспоминая о случившемся накануне вечером, я ощущал слабость в желудке, пот выступал на моих ладонях и ледяные мурашки пробегали между лопатками, словно порывистый ветер с дождем и снегом по озеру.
   Беда заключалась в том, что меня напугали.
   «Держись подальше. Никому не говори, куда направляешься». Поскольку стоит проявить хотя бы чуточку любопытства в делах, которые тебя интересуют, и они силой вольют джин в твою дочь, а затем убьют ее.
   Я отправился прямо в Пултни.
   Это достаточно спокойное место, чтобы чувствовать себя в безопасности. Гавань защищает своими гранитными руками обитающие в ней станки рыбацких лодок и маленьких яхт. С макушки западного волнолома спасательная станция наблюдает своим благожелательным оком за ходом дел. Над гаванью и набережной ярус за ярусом высятся дома, теснясь друг к другу в поисках тепла и безопасности.
   Моя квартира находится в центре поселка, окна ее смотрят на набережную. В «Русалке» горели фонари, а от находящегося в противоположном конце набережной яхт-клуба доносились взрывы хохота. Я повернул ключ в замке, отпихнул в сторону груду почты, скопившейся под почтовым ящиком, и вошел.
   В квартире стоял такой запах, какому там и следует быть, если окна не открывались почти две недели. Квартира состояла из одной большой комнаты с печью и террасой, кухни и трех спален, из которых использовалась лишь одна, разве что Фрэнки приезжала погостить. Когда это случалось, весь дом наполнялся ее друзьями, которые пили мое вино, играли на моем фортепьяно и спорили на моих диванах. Как было бы здорово, если бы все они находились здесь сейчас!
   Но никого не было. Лишь фотография яхты «Фрея», кровать, телефон и картина Уоллера... Я закинул в комнату свои вещи, открыл окна и раскупорил бутылку бургундского.
   За окнами затаились убийство, произвол и люди, способные растерзать ваших детей, чтобы продолжать делать деньги. Мир за окнами был страшен.
   Почти так же, как и думы, терзающие изнутри.
   Я выпил стакан бургундского словно микстуру, затем повторил. В незашторенном окне я мог видеть свое отражение: долговязый, худощавый, небритый, обгоревший на солнце человек с темными мешками под глазами развалился на диване. Олицетворение покоя? Олицетворение ужаса? Я не желал быть олицетворением чего бы то ни было. Я жаждал превратиться в ничто, чтобы никто не причинил вреда моей дочери. Я позвонил в квартиру Джастина в Лондоне. И, услыхав голос автоответчика, сказал:
   — Я нездоров. Пригоню твою машину, когда в другой раз приеду в Лондон.
   Задернув шторы, я вытащил шнур телефона из розетки, допил вино и бросил бутылку в камин. Затем отправился в спальню, растянулся на влажных, пропитанных солью гавани простынях и заснул тревожным сном.
   Когда я проснулся, за окном пламенело солнце. Кто-то колотил в дверь. Я повернулся в постели и натянул на голову одеяло.
   — Мик, это ты? — донесся крик через прорезь почтового ящика.
   Я вскочил, набросил халат, пробрел по светлым доскам гостиной к двери и открыл. На пороге стоял худощавый мужчина с прядями темных волос над загорелым лицом. Судя по виду, он не спал пару недель.
   — Неужели я разбудил тебя?! — удивился мужчина.
   — Чарли, — сказал я.
   Семья Чарли Эгаттера выводила яхты из Пултни с тех стародавних пор, которых уже никто и не помнит. Чарли был конструктором судов, довольно хорошим: его имя постоянно было на слуху в яхтенных гаванях от Тасмании до Анкориджа. К тому же Чарли являлся консультантом верфи «Яхты Сэвиджа».
   — Не найдется ли у тебя чашки кофе? — спросил он.
   Я попросил его поставить чайник. Через большое балконное стекло в комнату вливалось солнце. Снаружи шумы набережной разрастались до грохочущего гула, обычного для переполненной гавани юго-западной Англии. Он был привычен и ему следовало бы оказывать на меня воздействие своеобразного успокаивающего бальзама для опустошенной души. Но он лишь мешал мне изолироваться от внешнего мира.
   Я натянул джинсы и рубашку из имеющейся в шкафу одежды, пришел на кухню. Там Чарли с огорчением на лице созерцал кофейник.
   — Молоко прокисло, — сообщил он.
   — Будем пить черный кофе.
   Я поставил блюдца и чашки на поднос, и мы отправились на балкон. В воде гавани прыгало солнце. Лодки для ловли омаров были окружены виндсерфингами. В глубине гавани скучились шесть крейсерских яхт.
   — Я слыхал, у тебя были трудности с «Арком»?
   — Можно и так сказать.
   Мне хотелось думать о Пултни, позволяя обычным вещам наполнять глубокую пропасть, что разверзлась предо мной.
   — Что случилось?
   — Негодный кингстон. Он сломался в пути.
   Я не хотел говорить об этом.
   Но Чарли был не из тех, кого легко отвлечь.
   — Сломался?
   Расселина, ничем не заполняемая, зияла предо мной. Когда я поставил кофейную чашку обратно на блюдце, она клацнула словно кастаньета.
   — Электролиз, — объяснил я.
   — Но как, черт побери, это произошло?
   — Кто-то пытался организовать несчастный случай, желая потопить яхту, чтобы подать исковое заявление по страховому полису.
   — А, — понимающе протянул Чарли. У него были темные умные глаза. — И ты знаешь кто?
   — Да.
   — И каким образом?
   — Нет, — сказал я. И сунул руки в карманы джинсов, чтобы Чарли не заметил, как они дрожат. — И меня это не интересует, черт возьми.
   Он нахмурился и спросил:
   — Ты уверен?
   — Сложное положение, — объяснил я. — Игра мерзких интересов.
   — Вот оно что!
   — А теперь, — начал я, — видишь ли, я слегка не в себе. У тебя же, я уверен, впереди занятой день и много дел...
   Чарли, не глядя на меня, допил свой кофе.
   — Что ты сделал с собой? — спросил он.
   — Пьянство проклятое, — как мне показалось, довольно умно объяснил я и усмехнулся. Я ощущал вкус железа между зубами, горло все еще саднило от джина. «Нам это еще больше понравится, когда займемся малышкой Фрэнки», — обещали они.
   — Ну ладно, — сказал Чарли и встал. Его глаза равнодушно смотрели на меня. — Да, не знаю, нуждаешься ли ты в чем-нибудь. Но если это так, тебе известно, где я живу.
   — Спасибо, Чарли, — поблагодарил я, пытаясь изобразить улыбку.
   Она не убедила ни меня, ни его. Когда Чарли уходил, я подбирал с пола письма, чтобы создать впечатление, будто я намереваюсь поработать. Потом закрыл за ним дверь, накинул на нее цепочку, бросил письма в корзину для бумаг и снова отправился в постель.
   Я знал Чарли добрых пятнадцать лет. Он объявился в Вест-Индии на яхте, которую сам сконструировал. Когда Чарли вернулся в Англию, я навестил его и он убедил меня купить на оставшиеся деньги эту квартиру на набережной. Она расположена над его конструкторским бюро, и это было замечательное вложение капитала. Я работал с Чарли, участвовал с ним в гонках. Он был тверд как скала. И если был кто-то, с кем я мог бы поделиться трудностями, так только с ним.
   Но я не мог делиться ни с кем, поскольку при одной лишь мысли об этом ощущал вкус железа и джина и слышал мурлыкающий голос:
   «Нам это еще больше понравится, когда займемся малышкой Фрэнки».
   Одетый, я лежал на кровати, прислушиваясь к нарастающему гулу набережной и крикам чаек. Я пытался сосредоточиться на птицах, парящих в бризе в ясном солнечном свете. Но всякий раз, когда я думал о чайках, глубокая пропасть разверзалась передо мной и я начинал падать в нее.
   Я забылся в полусне, мучимый истерзанной печенью и больной совестью. Во сне я увидел себя, дрожащего как осиновый лист, шарахающегося от теней, отчаявшегося доверять кому-либо, потерявшего самообладание. И я как бы понимал, что напоминаю себе кого-то. Я знал, кого именно.
   Я напоминал себе Тибо Леду и покойного капитана Спиро Калликратидиса.

Глава 22

   Когда я проснулся, уже стемнело. Я приготовил кофе, съел полпакета рыбных палочек, оставленных в морозильной камере Фрэнки, когда она была здесь последний раз. Ночью лучше, чем днем. Натянув спортивную куртку и бейсбольную кепочку, я вышел на улицу.
   Мой велосипед стоял в сарайчике с обратной стороны коридора. Я скатил его по ступенькам на отшлифованные гранитные булыжники набережной. Из «Русалки» высыпали на улицу выпивохи, а столики на террасе яхт-клуба заполнились людьми в продуманно-небрежной одежде, приобретенной в лавках на Ки-стрит. Я надвинул на глаза козырек кепочки, вжал голову в плечи и повел велосипед мимо тыльной стороны яхт-клуба вверх, к Йелм-Хилл, где не было пивных и людям нечего было делать в вечернее время. Пешком преодолев подъем улицы, я снова сел на велосипед и закрутил педалями.
   Я ехал без определенной цели, сам не зная куда. Просто не мог больше спать, но нуждался в темноте и одиночестве. А потому предоставил ногам везти меня куда им вздумается.
   Я продвигался на восток сначала по узким извилистым улочкам. Свет от велосипедного фонарика рыскал по деревянным изгородям, одна-две собаки залаяли на меня со двора какой-то фермы. Затем я направился с холма вниз, к морю, до самого горизонта отливающему металлическим блеском. Вблизи него в матовой неотражающей тьме сияла гроздь ртутных ламп. Посвистывали спицы велосипеда, влажный воздух обтекал мое лицо. Меня притягивали огни ламп на болотах вдоль устья реки Поул.
   Гудрон сменился гравием. Справа появился большой щит-указатель. Он не был освещен, но я наизусть знал, что там написано: «Новый портовый бассейн Пултни» и «Производства предприятий яхтенной гавани». А ниже располагались более мелкие надписи: «Свечное производство Невилла Спирмена», «Многокорпусные суда Диксона». И — «Яхты Сэвиджа».
   Я продолжал крутить педали. Мимо пронесся автомобиль, из которого донеслось стереозавывание Дефа Леппарда. В прошлом году предприятия выкупили портовый бассейн у Невилла Спирмена, тут же удвоив арендную плату за места стоянки судов. Власти Пултни заявляли тем самым, что только члены правления компании да торговцы наркотиками могут позволить себе держать там свои яхты. Миновав главные ворота, сквозь ослепительный блеск голубых ламп, я направился к огороженной проволочной сеткой площадке; на фоне неба неясно вырисовывался большой, в металлическом корпусе, эллинг.
   На протяжении пяти лет утром и вечером я проделывал этот путь. Сейчас мне требовалось изловчиться: левой рукой нащупать висячий замок, а правой — вставить в него ключ. От «Яхт Сэвиджа» осталось одно лишь название. Я уже не был уверен, что хочу войти.
   Но сила притяжения есть сила притяжения. Открыв замок, я запер за собой ворота и вошел. Когда-то здесь, на вершине слипа, стоял «Аркансьель», играл «Серебряный оркестр», сюда приезжал французский посол. Теперь же лишь каркас «Хиллиард», словно дохлая свинья, валялся в углу. Скрип велосипедных спиц эхом отражался от рифленой металлической стены эллинга — черной громады, излучающей мрак. Я открыл его дверь и вошел.
   Электричество еще не было отключено. Флуоресцентные лампы жужжали, заливая пространство мертвящим светом. Следствием пятилетней работы были кучи мусора от старых лесоматериалов, куски металлической защитной обшивки, контейнеры со смолой в углу. Когда-то здесь одновременно трудились тридцать человек, сооружая три яхты, и пообедать можно было только на полу.
   Сунув руки в карманы, я прошел в офис. Здесь когда-то сидели мы с Мэри Эллен, обдумывая, как получить больше заказов, нанять побольше людей, заработать побольше денег, чтобы вложить их в постройку самых лучших и быстроходных яхт.
   Сейчас в офисе остались два письменных стола, сейф для документов и компьютер. В отличие от эллинга здесь был полный порядок. Рядом с чайником на кухонном полотенце стояла перевернутая вверх дном кофейная чашка Мэри Эллен, а стул стоял точно напротив журнала регистрации заказов. Мэри Эллен была женой старого морского волка.
   Я сел перед компьютером и щелкнул переключателем. Экран ожил янтарными символами на черном фоне. На нем высветился перечень писем и дат их отправления: письма клиентам в ответ на полученные от них благодарности, затем письма предполагаемым клиентам, выражающие вежливое сочувствие в связи с тем, что яхты, которые мы обсуждали, к сожалению, не планируются быть построенными. За ними следовали письма в банк. И столь же много — Тибо. Последним в этом перечне было «Приглашение» на церемонию спуска «Аркансьеля» на воду. Установив курсор на его позицию, я вывел на экран содержание письма: «Яхты Сэвиджа» и Тибо Леду приглашают вас на церемонию спуска на воду яхты «Аркансьель».
   Был и список гостей: вся пресса, имеющая отношение к парусному спорту, куча яхтсменов-знаменитостей, множество жителей Пултни, рабочие, прихлебатели и члены моей семьи. Тибо и Ян десять дней провели здесь, отрабатывая последние детали.
   Вот в это время кто-то и выкинул трюк с кингстоном.
   Список приглашенных был словно истертая надгробная плита. В нем обитали призраки «Серебряного оркестра» Пултни, аплодисментов толпы, скрипа и соскальзывания спусковых салазок яхты. Но призраки не могут общаться с живыми людьми. В эллинге стояла глухая тишина, нарушаемая лишь мерным гудением компьютера.
   Зазвонил телефон.
   Его звуки, эхом отражаясь от стальных рифленых стен, нарастали, пока не зазвенел весь эллинг.
   Я поднял трубку только после четвертого звонка.
   — Кто это? — спросили на том конце провода.
   Голос принадлежал Мэри Эллен.
   — Я.
   — Наконец-то отыскала тебя, — сказала она. Ее голос звучал оживленно и небрежно, она отлично владела собой. — Куда только не звонила. Что ты там делаешь?
   — Работаю, — сообщил я. Настаивай на этой версии.
   — Не предполагала, что там еще есть что делать.
   Эта фраза должна была окончательно убедить меня в том, что Мэри Эллен в порядке. Ход был, однако, неловкий. Он заставил меня предположить, что, возможно, она сама обеспокоена.
   — Молодец, что сообразила, где я.
   — Я торопилась. Джастин сказал, что ты, возможно, там. Слушай, Знаешь ли ты некоего Лукаса Бараго?
   Телефонная трубка в моей руке вдруг стала скользкой.
   — Бараго?
   — Парень вчера неожиданно объявился здесь. Хотел, чтобы Фрэнки отправилась на яхте во Францию. Он красив, невысокого роста, грубоватый.
   — Она, конечно, не поехала с ним. Ведь не поехала же?!
   — Разумеется, поехала. Разве можно указывать Фрэнки, что ей делать?! В этом отношении она вся в тебя. Фрэнки сказала, что он добрый. Что знаком с тобой. Что у них произошло нечто вроде ссоры, но Лукас хочет получить еще один шанс. Я подумала, что, если она развлечется с кем-нибудь, это может помочь ей преодолеть разрыв с Жан-Клодом. И посоветовала Фрэнки обдумать это предложение. А когда вернулась из офиса, ее уже и след простыл. — Мэри Эллен сделала паузу. О флуоресцентные колбы под крышей бились мотыльки. — Ты меня слушаешь?
   Я следил за мотыльками. И ощущал во рту вкус стали, а в горле — пламень неочищенного джина. «Нам это еще больше понравится, когда займемся малышкой Фрэнки»...
   — Эй, Мик! — не поняла моего молчания Мэри Эллен.
   — Я слушаю, — проскрипел я, словно ржавая дверная петля.
   — Куда они могли направиться?
   В голосе Мэри Эллен чувствовалось волнение. Несмотря на ее внешнюю сдержанность, она была явно встревожена.
   — Думаю, она познакомилась с Бараго в Ла-Рошели.
   — Ты намерен вернуться туда?
   Если я подниму шум или устрою суматоху, Жан-Клод и его дружки прихлопнут Фрэнки, как комара.
   — Не думаю.
   — О! — Мэри Эллен отчаянно хотела попросить меня об одолжении. Но подобные просьбы были моей прерогативой. — Да, так если ты... все же отправишься туда, то сможешь навестить ее. Посмотреть... довольна ли она, получила ли то, что хотела. Ты понимаешь?
   — Спасибо, что сообщила мне.
   — Просто подумала, что ты захочешь быть в курсе, — с деланной бодростью пояснила Мэри Эллен.
   Я тщетно пытался придумать, что бы такое сказать. Фрэнки была главной связующей нитью между мной и Мэри Эллен на протяжении семнадцати лет. Теперь она покидала нас, следуя своей собственной дорогой. Фрэнки оставляла меж нами трещину, которая требовала заполнения. Оба мы желали ликвидировать ее, но никто из нас не знал, как это сделать.
   — Ты дашь мне знать? — спросила Мэри Эллен.
   — Разумеется.
   Я повесил трубку, выключил компьютер и свет, сел на велосипед и отправился обратно в городок. Я ехал медленно: не потому, что устал, хотя так оно и было, и не потому, что нервничал, хотя и это тоже имело место. Я ехал медленно оттого, что в этой темной ночи ничего не происходило и мне хотелось, чтобы так продолжалось как можно дольше. Я страшился очередного события, подобно человеку, который выбросился из окна и, несясь сквозь мрак и тишину, вероятно, жаждет, чтобы падение длилось вечно, дабы не наступило неизбежное приземление.
   Поставив велосипед в сараи, я очень тихо открыл дверь и вошел в квартиру. Я сел на стул, дыша насколько возможно спокойно, не двигаясь, поглощенный одной мыслью: «Нет Фрэнки».
   Одно дело — свыкнуться с фактом, что Фрэнки вырастет и уедет, начав самостоятельную жизнь. Неизбежность разлуки нарастала все эти семнадцать лет. Предполагалось, что это будет постепенный процесс. Но Жан-Клод с дружками превратил сто в насильственную ампутацию.
   Так я сидел, пока за окном не забрезжил серый рассвет и в тишину не вонзился рев дизельного лодочного мотора. Мне следовало бы подремать, поскольку второе дело — это правильное восприятие реальности. Я поднялся, негнущийся, как доска, и сварил побольше кофе.
   А когда заглянул в свою память, обнаружил там Мэри Эллен. «Если ты все же отправишься туда, то сможешь навестить Фрэнки. Посмотреть, довольна ли она, получила ли то, что хотела. Ты понимаешь?»
   То, что Мэри Эллен говорила в подобном тоне, означало признание: она чувствует, что что-то не так. Хотя именно я всегда оказывался тем единственным человеком, который был не прав в отношении Фрэнки, а уж никак не она. Это и являлось камнем преткновения в наших взаимоотношениях.
   Ничто не сближает так, как дети.
   Я не мог отправиться на поиски Фрэнки: в этом случае люди, у которых она находилась, причинили бы ей вред. Но и бездействовать я тоже не мог.
   Пустота наполнялась чем-то. Воспоминаниями о Фрэнки и надеждой, что она жива. Нет ничего хорошего и том, чтобы напиваться, как Калликратидис, или скрываться, как Тибо. Первый — мертв, а где второй — одному Богу известно. Калликратидис подвел на «Поиссон де Аврил» двух человек. Как акционер «Трэнспортс Дренек», Тибо причастен к смерти Калликратидиса и гибели двух этих матросов. Тибо к тому же, вероятно, что-нибудь знает об «Атлас Индастриен», о своих сочленах в правлении «Транспорте Дренек»...
   Фрэнки... Нетерпение все понять и действовать разгоралось. Оно отодвинуло страх в сторону. Я познакомил Фрэнки с Тибо и считал своим долгом перед Мэри Эллен предпринять что-нибудь. Потому что я был единственным человеком, который может вывести на Жан-Клода.
   Я поднял телефонную трубку и набрал номер верфи Джорджа в Ла-Рошели.
   — Как «Аркансьель»? — спросил я.
   — На плаву.
   — Тибо не появлялся?
   — Нет. Слушай, мне необходимо снять с себя заботы об этой яхте. Фьюлла неожиданно объявился на «мерседесе» и оплатил счет наличными. У него были новые неприятности с его предприятием, там, на Олероне, при попытке подкупить проектировщика. Теперь он преследуется судебным порядком за коррупцию.
   В размышлении о старом человеке, улыбавшемся Креспи за столом танцевального зала во «Флотилии», я думал и о Бьянке, которая, похоже, была в дружеских отношениях с Фьюлла, но ненавидела Креспи.
   — Ты видел Бьянку? — спросил я.
   — Да, она была с Фьюлла, — сказал Джордж таким тоном, как если бы не желал далее обсуждать эту тему. — Когда ты приедешь и заберешь яхту?
   — Я устрою, чтобы ее забрали.
   Стараясь не думать о джине и металлических брусках, я принял душ, побрился, надел свежую рубашку и холщовые темно-синие брюки. Затем позвонил Чарли.
   — Как ты? — спросил он.
   — Лучше, — ответил я. Хотя слово это никак не соответствовало сложившимся обстоятельствам, оно оказалось единственным, которое я смог придумать. — Не знаешь, кто-нибудь собирается во Францию?
   — А как насчет парома?
   — Не люблю паромы.
   — Приходи к обеду в пивную. Увидимся там.
   Я не любил шума пивной. Там наверняка будет полно народу и множество глаз. Но объяснить это Чарли так, чтобы он не счел меня сумасшедшим, было трудно. И потому я сказал:
   — Отлично.
   «Русалка» была местом, избежавшим худшего из опустошений, нанесенных Пултни туристами. За выставленными на тротуар столиками сидела в светлых костюмах для виндсерфинга привычная группа процветающих суперменов, поправляющихся экзотическим легким пивом. Внутри бара бросались в глаза сигаретно-желтый потолок, бочонки у дальней стены и доходящие до икр морские кожаные ботинки на ногах суперменов. Чарли сидел в углу и разговаривал с белокурым мужчиной, в котором я узнал Чифи Барнза, отца Дика Барнза — электрика верфи «Яхты Сэвиджа», отставного старшину спасательной шлюпки Пултни. Я взял «Феймос Граус» для Чарли и пинту «Девениш» для Чифи.
   Глаза Чифи пронзительно голубели на фоне его словно выточенного из дуба лица.
   — Весьма огорчен известием о плохих делах верфи, — сказал он.
   — Сожалею, что не смогли обеспечить люден работой.
   — Дик вернулся в море, — сообщил Чифи. — Самое лучшее место для него. А потом, эти яхты вообще — только развлечение.
   — Чифи полагает, что тебе следует основать верфь для постройки яхт и трехдюймового дуба на дубовых каркасах семь на пять, с поясами наружной обшивки из железнодорожных рельсов, дабы придать им немного жесткости, — пошутил Чарли.
   — Поучаешь самого Мика? — не горячась, парировал Чифи. — На этом покидаю вас.
   — Я поразмышлял, — сказал Чарли. — У меня сейчас яхта на ходовых испытаниях. Ей требуется проба сил. С тобой поплывет Скотто Скотт и еще двое парней. Отчаливаете вечером. Они высадят тебя в Ла-Рошели. Тебе это требуется?
   Я молчал дольше, чем необходимо, чтобы выпить глоток пива. Чарли созерцал меня своими циничными глазами.
   — Это было бы чудесно, — сказал я.
   Я знал, что мои слова прозвучали натянуто. Потому что это было чудесно лишь с одной стороны. Такая открытая поездка — самый быстрый способ оказаться в Ла-Рошели. Но если кто-нибудь увидит, что я приехал, может создаться впечатление, что Майкл Сэвидж снова сует нос в чужие дела.
   И когда я вновь глотнул пива, во рту надолго обосновался привкус металлического бруска.
   — Моту я еще что-нибудь сделать для тебя? — спросил Чарли.
   — Ты уже много сделал.
   — Спасибо, — сказал он, словно бы это я оказал ему услугу.
   Я вернулся домой и снова позвонил Джорджу.
   — Я сам еду, чтобы забрать «Аркансьель».
   — Слава Богу! — воскликнул он. — Нам так нужно это место. Я поставлю яхту на буй близ Сан-Мартен-де-Ре.
   Я позвонил и Мэри Эллен.
   — Отправляюсь в Ла-Рошель, чтобы забрать яхту.
   — Будь начеку, — сказала она.
   — Так и собираюсь, — выдавил я пересохшим горлом. Мы положили трубки.
   Бросив в сумку кое-какую одежду, я почувствовал себя лучше. Любое решение лучше бездействия.
   «Глупец, — услышал я тоненький внутренний голосок, — вспомни металлический брусок, джин и чувство ужаса». Но на такого советчика, как внутренний голос, легче всего не обращать внимание.
   В шесть часов я перекинул сумку через плечо и на велосипеде спустился к портовому бассейну.
   Скотто Скотт, крупный новозеландец, сыпал проклятиями у лебедки на большом, быстроходном на вид кече для морских путешествий, пришвартованном с наружной стороны понтона. Я закинул на борт свою сумку и помог Скотту заправиться водой. Еще пара человек тащилась по понтону, толкая перед собой коляски с едой и напитками. С такими запасами мы могли бы отправиться в превосходное недельное плавание.