Страница:
Альба?
Карл отложил дощечку с рисунком и стал перебирать прочие вещи, находившиеся в том же мешке, и во втором, помеченном буквой «бык», и в третьем… Он полагал, и не без оснований, что, если уж уцелели эти кроки, должны были сохраниться и другие рисунки. И он их действительно нашел, ведь в свое время он рисовал Сабину много и часто, однако все это было не то, а то, что ему сейчас было необходимо, скорее всего, находилось в одном из кожаных тубусов, как поленья сложенных в картографическом кабинете. Исследование прошлого оказывалось на поверку чрезвычайно хлопотным делом, но, и то сказать, порядка в его вещах не было никогда, а ведь они успели побывать и в чужих руках.
С другой стороны, пожал плечами Карл, что есть порядок?
Любой порядок есть отражение цели, а цель у него сейчас была совершенно необычная. Во всяком случае, в те времена, когда эти вещи еще складывали его собственные слуги под его, Карла, личным присмотром, он вряд ли мог даже предположить, какие рисунки и в каком порядке захочется ему рассмотреть когда-нибудь в будущем, решая проблему, о которой он тогда даже не догадывался.
Он уже направлялся к дверям, ведущим к залу с картами, когда взгляд его случайно упал на россыпь всевозможных предметов, которые он только что, всего несколько минут назад, небрежно высыпал из одной из больших корзин. Вещей было много, но он зацепился взглядом только за одну из них – маленькую самодельную книжку, скорее даже блокнот или альбом. Таких блокнотов среди его вещей должно было быть немало, но Карл вспомнил сейчас именно этот. И, вспомнив, вернулся, поднял книжку, переплетенную когда-то давно в Мемеле – его собственными руками – в шагреневую кожу, крашенную в серебряный цвет, а теперь серую, облезшую, перелистнул страницы и решил, что даже если все прочее окажется сном разума, то одной этой книжки будет достаточно, чтобы оправдать все его усилия. Карл покачал головой, дивясь замысловатому рисунку судьбы, положил вещицу в карман камзола и продолжил свой путь.
Он прошел через несколько залов, скользя равнодушным взглядом по своим не разобранным еще вещам и только удивляясь отстраненно тому, сколько же всего он, Карл, успел скопить до того, как отправился в южный – несостоявшийся – поход. Затем он вошел в картографический кабинет и здесь неожиданно для самого себя, надолго – минуты на две или три – замер, снова, как и прошедшим днем, рассматривая большую карту ойкумены. Он ничего специально не искал, просто, войдя в зал, вдруг уловил проблеск какой-то смутной еще мысли и сразу же остановился, опасаясь вспугнуть интуицию, которая, вероятно, не зря и неслучайно дала о себе знать именно сейчас. Взгляд Карла бесцельно и бездумно блуждал по карте, не выбирая дорог и направлений, скользил то с севера на юг, то с востока на запад. Мелькали города, в которых ему приходилось бывать, и те, через которые ни разу не пролегли его дороги. Перед глазами Карла проносились зимы, менявшие облик отраженной на карте ойкумены, и летние дожди взбивали пену зеленеющих лесов. Дороги и реки, которые тоже суть дороги, мизерные следы человеческого пребывания на неизменно прекрасном лике созданного богами мира, и вечные горы, и океан, и…
Да, рассеянно подумал он, возможно…
Что?
Неожиданная дрожь прошла по всему его телу, как внезапный озноб, как резкий порыв ветра по водной глади.
Что?
Впрочем, определить причину случившегося было несложно. Вздрогнули и синхронно завибрировали Убивец и Синистра, передавая свое внезапно возникшее возбуждение, свой опасный непокой, свою тревогу прямо в тело Карла. Инстинктивно он положил руки на рукояти клинков и принял их призыв. Его оружие просилось на волю. Это не было боевой тревогой, но «чувство», одновременно овладевшее мечом и кинжалом – совершенно незнакомое Карлу, испытанное им впервые, – было таким сильным, что игнорировать его, что бы это ни было, он не мог. Не раздумывая, не медля, Карл извлек клинки из ножен и поднял перед собой. То, что он почувствовал теперь, было похоже на то, как тянет речное течение лодку, пытаясь вырвать из рук крепко зажатую в ладонях веревку. Плавно, но сильно клинки «тянулись» к карте ойкумены, и Карл, еще не вполне осознав, что происходит, не поняв, но приняв их «желание», по наитию широко развел руки в стороны, позволив стальным братьям повернуться туда, куда они того желали. Кажется, такой прием назывался триангуляцией, но думать об определениях геометрии Стига Карлу было недосуг.
Между тем клинки успокоились так же внезапно, как «ожили» несколькими мгновениями раньше, замерли в руках Карла и теперь указывали… Да, если продолжить их осевые линии до поверхности карты, то обе они сходились в одной и той же точке, и точка эта находилась в Мраморных горах, лигах в трехстах от Флоры на юго-запад. И хотя масштаб карты не позволял со всей определенностью сказать, куда именно указывает его оружие, Карл ни на мгновение не усомнился, что место это – Саграмонские ворота.
Саграмонские ворота…
Самый удобный перевал на пути через Длинный хребет. Если идти с востока на запад, дорога лежит через долину Пенистой, через «Три ступени», как называют в тех местах долгий подъем к седлу, и наконец сами Ворота – узкое ущелье, выводящее на пологий спуск к долине Ледницы уже по другую сторону хребта. Карл проходил этой дорогой дважды. Один раз – семьдесят три года назад – он шел именно так, с востока на запад, из Во в Высокие Земли. Если быть объективным, никакой особой необходимости идти через горы тогда не было. Возможно, причиной того, что Карл выбрал эту дорогу, стало простое любопытство.
Впрочем, ничего примечательного тогда не произошло, и путешествие через верхнюю Флору, Мраморные горы и Длинный хребет ничем особенным Карлу не запомнилось. Однако простой подсчет времени показывал, что произошло это на следующий год после Серебряного Полнолуния, хотя на этот факт Карл обратил внимание только сейчас и только потому, что и во второй раз он шел через Саграмонские ворота менее чем через год после сражения на Лоретте, а значит, снова после Нового Серебра. Правда, в тот раз Карл двигался в противоположную сторону, с запада на восток, и, пройдя долиной Ледницы, обнаружил, что перевал закрыт. Ему не хотелось зимовать в этих богами забытых местах в ожидании, пока весна откроет дороги, и он вернулся тогда в Сегед и, легко изменив планы, отправился в свое второе путешествие в земли убру.
И вот его приглашают в дорогу в третий раз.
«Приглашают?» – споткнулся он, казалось бы, о случайно всплывшее в его мыслях слово. Возможно.
– Возможно, – повторил Карл вслух. – Но почему именно сейчас?
Отель ди Руже он купил и отдекорировал к свадьбе тридцать два года назад. Как ни мало прожили они со Стефанией вместе, все же Карл провел во дворце много дней и ночей. Не раз и не два бывал он и в картографическом кабинете. И большую карту ойкумены видел много раз, и здесь, в своем доме во Флоре, и в других местах. Однако Убивец ни разу не проявил себя таким образом, как сейчас.
Синистра, напомнил себе Карл, тогда у меня не было Синистры.
А еще, признал он очевидное, снова случилось Серебряное Полнолуние и Голубая Странница взошла над Парусом.
Почему он подумал о звезде? Казалось, мысль о ней появилась у него совершенно случайно, но в случайности Карл больше не верил. Он поднял голову вверх и, хотя предрассветная мгла, сгустившаяся под потолком, была серьезной помехой даже для его глаз, все-таки различил на карте звездного неба маленькую голубую звездочку над левым плечом Паруса.
Голубая Странница.
Что-то подсказывало Карлу, что существует связь между всем происходящим и этой маленькой, иногда – очень редко – восходящей на ночном небе ойкумены звездой. Как ни странно, о Голубой Страннице почти не существовало легенд. Во всяком случае, Карл их не знал. О ней вообще говорили редко и мало, но с удивительным единодушием полагали появление звезды недобрым знаком. Почему так? Карл этого не знал, но в его кармане сейчас лежала книжечка, в которой говорилось о Братьях, Голубой Страннице, о двух стенах и Воротах.
Опять совпадение? А ведь Карл давным-давно забыл об этой книжке, в которой собственной рукой сделал когда-то копию одной очень старой записи, случайно – снова случай! – попавшей к нему в руки, прошедшей через них. Тогда ненадолго – всего на семь месяцев или, может быть, восемь – он оказался переписчиком в скрипториуме герцога Каффы, славившегося дурным характером и болезненным интересом ко всему запретному. В конце концов опасные игры с темной магией и многочисленные убийства, связанные и не связанные с его страстью, погубили Владимира Каффу, но это случилось уже через много лет после того, как Карл покинул Мемель. А тогда герцог, по неизвестным причинам испытывавший к Карлу особое доверие, поручил ему переписать доставшийся Каффе на время пергамент.
Старинный свиток принадлежал общине Единого, вернее Мемельскому Затвору – единственному монастырю ордена Молчальников в тех краях. Почему настоятель передал – хоть и на время – этот свиток герцогу, можно было только гадать. Возможно, это была плата за то, чтобы Каффа оставил в покое его монастырь. Но, как бы то ни было, Иофан отдал документ Каффе, а тот приказал Карлу сделать со свитка копию. Темный от времени, ломкий пергамент находился в руках Карла всего два дня. Ничего особенного в этом задании не было. Карл делал копии редких документов как до, так и после этого случая. Однако именно в тот раз, следуя не вполне понятной внутренней потребности, Карл выполнил две копии вместо одной. Но ни тогда, когда он переписывал эту рукопись, ни позже, когда переплетенная в книжечку его личная копия попадалась изредка Карлу в руки, он не относился к доставшемуся ему по случаю документу всерьез.
Текст представлял собой три пророчества, сделанные много веков назад каким-то юродивым, побиравшимся то ли в Женеве, толи в Пари. Наивный маловразумительный бред погруженного в дикие сумбурные видения сумасшедшего старика, каким почему-то представлял себе пророка Карл, вот что это было такое. Косноязычные, туманные, ни к чему конкретно не относящиеся бредни.
Так зачем же он их тогда переписывал? Не для того ли, чтобы найти эту книжечку именно сегодня по пути в картографический зал и именно тогда, когда он наконец опоясан парным оружием? Во все это верилось с трудом, тем более что Карл с сомнением относился к пророчествам, обращенным в отдаленное будущее, но и отбрасывать возникшее предположение было опасно. Однако если принять такое хотя бы и как рабочую гипотезу – Карл мысленно усмехнулся, осознав, что в последнее время стал слишком часто употреблять научные обороты речи, перенятые когда-то у мэтра Горностая, – так вот, если принять это странное предположение за основу, то картина мира становилась настолько сложной, что начинала противоречить даже изначально усложненной бытийной логике того же Шауля Горностая. Но дело-то было не в философских штудиях старого профессора, а в том, что Карл привык видеть мир гораздо более простым и ясным, чем тот, каким он неожиданно предстал перед ним сейчас.
Остановись, то ли предложил, то ли приказал он себе. С этим нужно немного побыть вдвоем, пожить вместе, привыкнуть, приглядеться.
И в самом деле, новые мысли должны были «отлежаться», тогда к ним можно было бы вернуться снова и рассмотреть на спокойную голову. Обдумать, взвесить, решить… А пока неплохо было бы вспомнить, зачем он пришел в картографический кабинет, какие мысли владели им в тот момент, когда, оставив свои юношеские рисунки, он отправился на поиски чего-то недостающего, того, что должно было дополнить «ущербное до целого». Но смутная догадка, так и не оформившись в ясную мысль, уже, кажется, успела исчезнуть, вспугнутая совсем другими мыслями и переживаниями.
5
6
Глава шестая
1
Карл отложил дощечку с рисунком и стал перебирать прочие вещи, находившиеся в том же мешке, и во втором, помеченном буквой «бык», и в третьем… Он полагал, и не без оснований, что, если уж уцелели эти кроки, должны были сохраниться и другие рисунки. И он их действительно нашел, ведь в свое время он рисовал Сабину много и часто, однако все это было не то, а то, что ему сейчас было необходимо, скорее всего, находилось в одном из кожаных тубусов, как поленья сложенных в картографическом кабинете. Исследование прошлого оказывалось на поверку чрезвычайно хлопотным делом, но, и то сказать, порядка в его вещах не было никогда, а ведь они успели побывать и в чужих руках.
С другой стороны, пожал плечами Карл, что есть порядок?
Любой порядок есть отражение цели, а цель у него сейчас была совершенно необычная. Во всяком случае, в те времена, когда эти вещи еще складывали его собственные слуги под его, Карла, личным присмотром, он вряд ли мог даже предположить, какие рисунки и в каком порядке захочется ему рассмотреть когда-нибудь в будущем, решая проблему, о которой он тогда даже не догадывался.
Он уже направлялся к дверям, ведущим к залу с картами, когда взгляд его случайно упал на россыпь всевозможных предметов, которые он только что, всего несколько минут назад, небрежно высыпал из одной из больших корзин. Вещей было много, но он зацепился взглядом только за одну из них – маленькую самодельную книжку, скорее даже блокнот или альбом. Таких блокнотов среди его вещей должно было быть немало, но Карл вспомнил сейчас именно этот. И, вспомнив, вернулся, поднял книжку, переплетенную когда-то давно в Мемеле – его собственными руками – в шагреневую кожу, крашенную в серебряный цвет, а теперь серую, облезшую, перелистнул страницы и решил, что даже если все прочее окажется сном разума, то одной этой книжки будет достаточно, чтобы оправдать все его усилия. Карл покачал головой, дивясь замысловатому рисунку судьбы, положил вещицу в карман камзола и продолжил свой путь.
Он прошел через несколько залов, скользя равнодушным взглядом по своим не разобранным еще вещам и только удивляясь отстраненно тому, сколько же всего он, Карл, успел скопить до того, как отправился в южный – несостоявшийся – поход. Затем он вошел в картографический кабинет и здесь неожиданно для самого себя, надолго – минуты на две или три – замер, снова, как и прошедшим днем, рассматривая большую карту ойкумены. Он ничего специально не искал, просто, войдя в зал, вдруг уловил проблеск какой-то смутной еще мысли и сразу же остановился, опасаясь вспугнуть интуицию, которая, вероятно, не зря и неслучайно дала о себе знать именно сейчас. Взгляд Карла бесцельно и бездумно блуждал по карте, не выбирая дорог и направлений, скользил то с севера на юг, то с востока на запад. Мелькали города, в которых ему приходилось бывать, и те, через которые ни разу не пролегли его дороги. Перед глазами Карла проносились зимы, менявшие облик отраженной на карте ойкумены, и летние дожди взбивали пену зеленеющих лесов. Дороги и реки, которые тоже суть дороги, мизерные следы человеческого пребывания на неизменно прекрасном лике созданного богами мира, и вечные горы, и океан, и…
Да, рассеянно подумал он, возможно…
Что?
Неожиданная дрожь прошла по всему его телу, как внезапный озноб, как резкий порыв ветра по водной глади.
Что?
Впрочем, определить причину случившегося было несложно. Вздрогнули и синхронно завибрировали Убивец и Синистра, передавая свое внезапно возникшее возбуждение, свой опасный непокой, свою тревогу прямо в тело Карла. Инстинктивно он положил руки на рукояти клинков и принял их призыв. Его оружие просилось на волю. Это не было боевой тревогой, но «чувство», одновременно овладевшее мечом и кинжалом – совершенно незнакомое Карлу, испытанное им впервые, – было таким сильным, что игнорировать его, что бы это ни было, он не мог. Не раздумывая, не медля, Карл извлек клинки из ножен и поднял перед собой. То, что он почувствовал теперь, было похоже на то, как тянет речное течение лодку, пытаясь вырвать из рук крепко зажатую в ладонях веревку. Плавно, но сильно клинки «тянулись» к карте ойкумены, и Карл, еще не вполне осознав, что происходит, не поняв, но приняв их «желание», по наитию широко развел руки в стороны, позволив стальным братьям повернуться туда, куда они того желали. Кажется, такой прием назывался триангуляцией, но думать об определениях геометрии Стига Карлу было недосуг.
Между тем клинки успокоились так же внезапно, как «ожили» несколькими мгновениями раньше, замерли в руках Карла и теперь указывали… Да, если продолжить их осевые линии до поверхности карты, то обе они сходились в одной и той же точке, и точка эта находилась в Мраморных горах, лигах в трехстах от Флоры на юго-запад. И хотя масштаб карты не позволял со всей определенностью сказать, куда именно указывает его оружие, Карл ни на мгновение не усомнился, что место это – Саграмонские ворота.
Саграмонские ворота…
Самый удобный перевал на пути через Длинный хребет. Если идти с востока на запад, дорога лежит через долину Пенистой, через «Три ступени», как называют в тех местах долгий подъем к седлу, и наконец сами Ворота – узкое ущелье, выводящее на пологий спуск к долине Ледницы уже по другую сторону хребта. Карл проходил этой дорогой дважды. Один раз – семьдесят три года назад – он шел именно так, с востока на запад, из Во в Высокие Земли. Если быть объективным, никакой особой необходимости идти через горы тогда не было. Возможно, причиной того, что Карл выбрал эту дорогу, стало простое любопытство.
Впрочем, ничего примечательного тогда не произошло, и путешествие через верхнюю Флору, Мраморные горы и Длинный хребет ничем особенным Карлу не запомнилось. Однако простой подсчет времени показывал, что произошло это на следующий год после Серебряного Полнолуния, хотя на этот факт Карл обратил внимание только сейчас и только потому, что и во второй раз он шел через Саграмонские ворота менее чем через год после сражения на Лоретте, а значит, снова после Нового Серебра. Правда, в тот раз Карл двигался в противоположную сторону, с запада на восток, и, пройдя долиной Ледницы, обнаружил, что перевал закрыт. Ему не хотелось зимовать в этих богами забытых местах в ожидании, пока весна откроет дороги, и он вернулся тогда в Сегед и, легко изменив планы, отправился в свое второе путешествие в земли убру.
И вот его приглашают в дорогу в третий раз.
«Приглашают?» – споткнулся он, казалось бы, о случайно всплывшее в его мыслях слово. Возможно.
– Возможно, – повторил Карл вслух. – Но почему именно сейчас?
Отель ди Руже он купил и отдекорировал к свадьбе тридцать два года назад. Как ни мало прожили они со Стефанией вместе, все же Карл провел во дворце много дней и ночей. Не раз и не два бывал он и в картографическом кабинете. И большую карту ойкумены видел много раз, и здесь, в своем доме во Флоре, и в других местах. Однако Убивец ни разу не проявил себя таким образом, как сейчас.
Синистра, напомнил себе Карл, тогда у меня не было Синистры.
А еще, признал он очевидное, снова случилось Серебряное Полнолуние и Голубая Странница взошла над Парусом.
Почему он подумал о звезде? Казалось, мысль о ней появилась у него совершенно случайно, но в случайности Карл больше не верил. Он поднял голову вверх и, хотя предрассветная мгла, сгустившаяся под потолком, была серьезной помехой даже для его глаз, все-таки различил на карте звездного неба маленькую голубую звездочку над левым плечом Паруса.
Голубая Странница.
Что-то подсказывало Карлу, что существует связь между всем происходящим и этой маленькой, иногда – очень редко – восходящей на ночном небе ойкумены звездой. Как ни странно, о Голубой Страннице почти не существовало легенд. Во всяком случае, Карл их не знал. О ней вообще говорили редко и мало, но с удивительным единодушием полагали появление звезды недобрым знаком. Почему так? Карл этого не знал, но в его кармане сейчас лежала книжечка, в которой говорилось о Братьях, Голубой Страннице, о двух стенах и Воротах.
Опять совпадение? А ведь Карл давным-давно забыл об этой книжке, в которой собственной рукой сделал когда-то копию одной очень старой записи, случайно – снова случай! – попавшей к нему в руки, прошедшей через них. Тогда ненадолго – всего на семь месяцев или, может быть, восемь – он оказался переписчиком в скрипториуме герцога Каффы, славившегося дурным характером и болезненным интересом ко всему запретному. В конце концов опасные игры с темной магией и многочисленные убийства, связанные и не связанные с его страстью, погубили Владимира Каффу, но это случилось уже через много лет после того, как Карл покинул Мемель. А тогда герцог, по неизвестным причинам испытывавший к Карлу особое доверие, поручил ему переписать доставшийся Каффе на время пергамент.
Старинный свиток принадлежал общине Единого, вернее Мемельскому Затвору – единственному монастырю ордена Молчальников в тех краях. Почему настоятель передал – хоть и на время – этот свиток герцогу, можно было только гадать. Возможно, это была плата за то, чтобы Каффа оставил в покое его монастырь. Но, как бы то ни было, Иофан отдал документ Каффе, а тот приказал Карлу сделать со свитка копию. Темный от времени, ломкий пергамент находился в руках Карла всего два дня. Ничего особенного в этом задании не было. Карл делал копии редких документов как до, так и после этого случая. Однако именно в тот раз, следуя не вполне понятной внутренней потребности, Карл выполнил две копии вместо одной. Но ни тогда, когда он переписывал эту рукопись, ни позже, когда переплетенная в книжечку его личная копия попадалась изредка Карлу в руки, он не относился к доставшемуся ему по случаю документу всерьез.
Текст представлял собой три пророчества, сделанные много веков назад каким-то юродивым, побиравшимся то ли в Женеве, толи в Пари. Наивный маловразумительный бред погруженного в дикие сумбурные видения сумасшедшего старика, каким почему-то представлял себе пророка Карл, вот что это было такое. Косноязычные, туманные, ни к чему конкретно не относящиеся бредни.
Так зачем же он их тогда переписывал? Не для того ли, чтобы найти эту книжечку именно сегодня по пути в картографический зал и именно тогда, когда он наконец опоясан парным оружием? Во все это верилось с трудом, тем более что Карл с сомнением относился к пророчествам, обращенным в отдаленное будущее, но и отбрасывать возникшее предположение было опасно. Однако если принять такое хотя бы и как рабочую гипотезу – Карл мысленно усмехнулся, осознав, что в последнее время стал слишком часто употреблять научные обороты речи, перенятые когда-то у мэтра Горностая, – так вот, если принять это странное предположение за основу, то картина мира становилась настолько сложной, что начинала противоречить даже изначально усложненной бытийной логике того же Шауля Горностая. Но дело-то было не в философских штудиях старого профессора, а в том, что Карл привык видеть мир гораздо более простым и ясным, чем тот, каким он неожиданно предстал перед ним сейчас.
Остановись, то ли предложил, то ли приказал он себе. С этим нужно немного побыть вдвоем, пожить вместе, привыкнуть, приглядеться.
И в самом деле, новые мысли должны были «отлежаться», тогда к ним можно было бы вернуться снова и рассмотреть на спокойную голову. Обдумать, взвесить, решить… А пока неплохо было бы вспомнить, зачем он пришел в картографический кабинет, какие мысли владели им в тот момент, когда, оставив свои юношеские рисунки, он отправился на поиски чего-то недостающего, того, что должно было дополнить «ущербное до целого». Но смутная догадка, так и не оформившись в ясную мысль, уже, кажется, успела исчезнуть, вспугнутая совсем другими мыслями и переживаниями.
5
Карл обвел взглядом зал, как бы вспоминая, где он теперь находится и зачем, собственно, сюда пришел. Потом тряхнул головой, окончательно возвращаясь в себя и к себе, и с интересом посмотрел на все еще зажатые в его руках клинки. Оружие «молчало».
Ну да, согласился Карл, послание передано и получено. Что же еще?
Он вернул меч и кинжал в ножны и оглядел сложенные вдоль стен тубусы, как если бы пытался определить, в каком из футляров ждет его следующая подсказка, но все они – и те, которые он узнал, и те, что успел забыть, – все они казались Карлу одинаково интересными и одинаково бесполезными. Не найдя ответа в их форме, размерах, цветах и состоянии, Карл усмехнулся иронично и принялся открывать их один за другим, чувствуя, как постепенно возвращается к нему, казалось, уже утраченное ощущение озарения. Чувство было сродни тому, какое бывает при игре в кости. Азарт или что-то похожее на него, предчувствие удачи, волнение… Он открыл еще один футляр и еще.
Великие боги, чего здесь только не было! Впрочем, здесь было много такого, о чем он уже успел забыть, но не было многого из того, о чем, как казалось Карлу, он твердо помнил. Ему попадались карты, некоторые из которых давно уже следовало выбросить, потому что они утратили всякую практическую ценность, а эстетической – не представляли никогда; картины, написанные в давние времена самим Карлом или знакомыми ему художниками; нашелся нежданно-негаданно даже автопортрет Гавриеля, но ни портрета Галины – теперь он отчетливо вспомнил, зачем сюда пришел, – ни больших рисунков Сабины не находилось, а нетерпение, вызванное снова ожившей и властно рвущейся воплотиться во что-то реальное интуицией, требовало немедленного результата. Теперь же, сейчас!
Нет, покачал он головой, не стоит. Нет, значит, нет!
Карл заставил себя остановиться, несколько раз медленно и глубоко вдохнул, успокаивая ударившееся было в бег сердце, и, снова нагнувшись, неторопливо, намеренно сдерживая себя, раскрыл следующий футляр. На пыльный пол картографического кабинета шелестящей волной хлынули свернутые листы его рисунков. Кто-то – вероятно, в спешке – натолкал в этот тубус множество пергаментных и бумажных листов, набросков, кроков, рисунков, сделанных Карлом в разное время, в разных местах, по разным причинам.
Он поворошил их рукой, выхватывая взглядом то одно, то другое, и вполне искренне удивился, обнаружив, как они различаются между собой. И дело тут было не в мастерстве, пришедшем со временем, а в том, что среди его ранних рисунков было еще множество пейзажей – дома, крепости, деревья, – но потом их вдруг почти не стало. Вернее, они исчезли совсем. Только люди, иногда животные…
Карл едва не вздрогнул, услышав голос учителя, который звучал сейчас так, как будто Уриель Серв находился рядом с ним. Вполне восстановившаяся после Сдома память Карла творила иногда настоящие чудеса.
«– Глупости, – говорил маэстро Серв, брезгливо рассматривая очередной пейзаж с развалинами. – Пустая трата таланта. Оставьте эти ничтожные темы людям с меньшим дарованием…
Посмотрите на нее! – Глаза старика Уриеля горели неистовым огнем. – Посмотрите!»
Модель звали то ли Варда, то ли Ванда. Это была простая девушка из предместий, жившая тем, что позировала молодым художникам и по временам продавала им же свои неумелые ласки и весьма посредственные прелести, но в глазах Серва она была сейчас и здесь образом женственности, символом красоты женского тела, образцом, моделью, то есть тем, что только и должен был, по его мнению, запечатлевать на холсте и бумаге истинный живописец.
К маэстро Серву Карла привела судьба. В то время в Венеде жило много талантливых художников, и, если честно, Уриель Серв не был лучшим из них. Но то, что он не был ни великим рисовальщиком, ни гениальным живописцем, вполне компенсировалось в глазах Карла – и не только Карла – тем, что Серв был замечательным учителем. Позже Карл встретил другого человека, оказавшегося еще более талантливым учителем, чем Серв, и таким же слабым художником, и окончательно понял, что для того, чтобы искусство состоялось, нужны не только великие художники, но и великие учителя, такие, например, какими были Альдо Годих и Уриель Серв.
А рисунки, наброски… Карл переворачивал листы, рассматривал, поднося к свече, которую тоже поставил на пол, откладывал и брал другие, возвращаясь время от времени к тем, которые уже видел прежде, и снова ворошил старую пожелтевшую бумагу и высохший пергамент. Удивительно, какими странными путями шла сейчас его мысль, какие неожиданные ассоциации возникали у него при виде небрежного наброска мертвого волка или курящего трубку старика… Но дело было сделано, и Карл почувствовал мгновенное облегчение, как будто чужая рука, сжимавшая сердце, ослабила хватку, а затем и вовсе отпустила его, как отпускает человек птицу, пойманную в силки. Возможно, это случилось бы и не будь сейчас перед ним этих старых листов, но их присутствие позволило проявиться мысли, мелькнувшей невнятным образом несколько минут назад и готовой исчезнуть – уже, казалось, исчезнувшей, – истаять, таки не оформившись, не получив своего воплощения.
Однако образ, растревоживший его фантазию, оказался настолько невероятным, что принять его сразу и безоговорочно Карл не мог. Требовалось время, чтобы успокоилась душа, улеглось волнение, вызванное борьбой интуиции с разумом и памятью, осела муть множества воспоминаний и мыслей, возникших на путях его ночной охоты. И в то же время Карл знал, чувствовал: затягивать нельзя. Теперь он отчетливо понимал, что чем раньше состоится этот разговор, чем быстрее получит он ответы на возникшие у него вопросы, тем лучше. Для всех лучше.
Он поднялся на ноги, постоял секунду, глядя сверху вниз на пол, устланный его рисунками, и решил, что сразу к Виктории не пойдет, а поищет себе какого-нибудь другого собеседника, например, Фальха или Марта, к которым у него тоже имелось дело, а уж потом, действительно не затягивая, поищет способ поговорить с глазу на глаз с дамой Садовницей. С этим планом трудно было не согласиться, хотя на любой хороший план всегда найдется план еще лучший. Карл усмехнулся своим мыслям и, уже не сомневаясь, пошел прочь, унося в памяти, как волк в зубах, добычу, гораздо более ценную, чем та, за которой он сюда сегодня пришел.
Ну да, согласился Карл, послание передано и получено. Что же еще?
Он вернул меч и кинжал в ножны и оглядел сложенные вдоль стен тубусы, как если бы пытался определить, в каком из футляров ждет его следующая подсказка, но все они – и те, которые он узнал, и те, что успел забыть, – все они казались Карлу одинаково интересными и одинаково бесполезными. Не найдя ответа в их форме, размерах, цветах и состоянии, Карл усмехнулся иронично и принялся открывать их один за другим, чувствуя, как постепенно возвращается к нему, казалось, уже утраченное ощущение озарения. Чувство было сродни тому, какое бывает при игре в кости. Азарт или что-то похожее на него, предчувствие удачи, волнение… Он открыл еще один футляр и еще.
Великие боги, чего здесь только не было! Впрочем, здесь было много такого, о чем он уже успел забыть, но не было многого из того, о чем, как казалось Карлу, он твердо помнил. Ему попадались карты, некоторые из которых давно уже следовало выбросить, потому что они утратили всякую практическую ценность, а эстетической – не представляли никогда; картины, написанные в давние времена самим Карлом или знакомыми ему художниками; нашелся нежданно-негаданно даже автопортрет Гавриеля, но ни портрета Галины – теперь он отчетливо вспомнил, зачем сюда пришел, – ни больших рисунков Сабины не находилось, а нетерпение, вызванное снова ожившей и властно рвущейся воплотиться во что-то реальное интуицией, требовало немедленного результата. Теперь же, сейчас!
Нет, покачал он головой, не стоит. Нет, значит, нет!
Карл заставил себя остановиться, несколько раз медленно и глубоко вдохнул, успокаивая ударившееся было в бег сердце, и, снова нагнувшись, неторопливо, намеренно сдерживая себя, раскрыл следующий футляр. На пыльный пол картографического кабинета шелестящей волной хлынули свернутые листы его рисунков. Кто-то – вероятно, в спешке – натолкал в этот тубус множество пергаментных и бумажных листов, набросков, кроков, рисунков, сделанных Карлом в разное время, в разных местах, по разным причинам.
Он поворошил их рукой, выхватывая взглядом то одно, то другое, и вполне искренне удивился, обнаружив, как они различаются между собой. И дело тут было не в мастерстве, пришедшем со временем, а в том, что среди его ранних рисунков было еще множество пейзажей – дома, крепости, деревья, – но потом их вдруг почти не стало. Вернее, они исчезли совсем. Только люди, иногда животные…
Карл едва не вздрогнул, услышав голос учителя, который звучал сейчас так, как будто Уриель Серв находился рядом с ним. Вполне восстановившаяся после Сдома память Карла творила иногда настоящие чудеса.
«– Глупости, – говорил маэстро Серв, брезгливо рассматривая очередной пейзаж с развалинами. – Пустая трата таланта. Оставьте эти ничтожные темы людям с меньшим дарованием…
Посмотрите на нее! – Глаза старика Уриеля горели неистовым огнем. – Посмотрите!»
Модель звали то ли Варда, то ли Ванда. Это была простая девушка из предместий, жившая тем, что позировала молодым художникам и по временам продавала им же свои неумелые ласки и весьма посредственные прелести, но в глазах Серва она была сейчас и здесь образом женственности, символом красоты женского тела, образцом, моделью, то есть тем, что только и должен был, по его мнению, запечатлевать на холсте и бумаге истинный живописец.
К маэстро Серву Карла привела судьба. В то время в Венеде жило много талантливых художников, и, если честно, Уриель Серв не был лучшим из них. Но то, что он не был ни великим рисовальщиком, ни гениальным живописцем, вполне компенсировалось в глазах Карла – и не только Карла – тем, что Серв был замечательным учителем. Позже Карл встретил другого человека, оказавшегося еще более талантливым учителем, чем Серв, и таким же слабым художником, и окончательно понял, что для того, чтобы искусство состоялось, нужны не только великие художники, но и великие учителя, такие, например, какими были Альдо Годих и Уриель Серв.
А рисунки, наброски… Карл переворачивал листы, рассматривал, поднося к свече, которую тоже поставил на пол, откладывал и брал другие, возвращаясь время от времени к тем, которые уже видел прежде, и снова ворошил старую пожелтевшую бумагу и высохший пергамент. Удивительно, какими странными путями шла сейчас его мысль, какие неожиданные ассоциации возникали у него при виде небрежного наброска мертвого волка или курящего трубку старика… Но дело было сделано, и Карл почувствовал мгновенное облегчение, как будто чужая рука, сжимавшая сердце, ослабила хватку, а затем и вовсе отпустила его, как отпускает человек птицу, пойманную в силки. Возможно, это случилось бы и не будь сейчас перед ним этих старых листов, но их присутствие позволило проявиться мысли, мелькнувшей невнятным образом несколько минут назад и готовой исчезнуть – уже, казалось, исчезнувшей, – истаять, таки не оформившись, не получив своего воплощения.
Однако образ, растревоживший его фантазию, оказался настолько невероятным, что принять его сразу и безоговорочно Карл не мог. Требовалось время, чтобы успокоилась душа, улеглось волнение, вызванное борьбой интуиции с разумом и памятью, осела муть множества воспоминаний и мыслей, возникших на путях его ночной охоты. И в то же время Карл знал, чувствовал: затягивать нельзя. Теперь он отчетливо понимал, что чем раньше состоится этот разговор, чем быстрее получит он ответы на возникшие у него вопросы, тем лучше. Для всех лучше.
Он поднялся на ноги, постоял секунду, глядя сверху вниз на пол, устланный его рисунками, и решил, что сразу к Виктории не пойдет, а поищет себе какого-нибудь другого собеседника, например, Фальха или Марта, к которым у него тоже имелось дело, а уж потом, действительно не затягивая, поищет способ поговорить с глазу на глаз с дамой Садовницей. С этим планом трудно было не согласиться, хотя на любой хороший план всегда найдется план еще лучший. Карл усмехнулся своим мыслям и, уже не сомневаясь, пошел прочь, унося в памяти, как волк в зубах, добычу, гораздо более ценную, чем та, за которой он сюда сегодня пришел.
6
Фальха Карл нашел в библиотеке. Где же и искать книгочея, как не там? Старик сидел в глубоком кресле у зажженного камина – несмотря на теплую погоду, в некоторых покоях было все еще по-зимнему холодно, тем более ночью, – и читал какую-то книгу. На каминной полке стояли шесть горящих свечей, ярко освещавших старика, но все остальное помещение тонуло в не успевшей еще рассеяться полумгле. Карл некоторое время не без удовольствия наблюдал эту мирную сцену от дверей, потом подошел ближе, позволив старику себя услышать, вежливо поздоровался и, взяв пустой табурет, сел напротив Ивана Фальха.
– Прошу извинить меня, мастер Фальх, что потревожил ваш покой, – сказал Карл.
– Пустое, милорд, – усмехнулся старик. – Если бы я желал покоя, мне следовало оставаться в Семи Островах. Однако должен признать, что у вас здесь исключительно богатое собрание.
– Похвала не мне, – развел руками Карл. – Эту библиотеку я купил когда-то всю целиком. Ее собирал совсем другой человек.
– Тем не менее она хороша, а кто ее собирал и зачем, это вопрос второстепенный.
– В южном крыле стоят ящики с моим собственным собранием. Оно небольшое, всего около трехсот томов, но зато я сам покупал все эти книги.
– Вот как? – Фальх явно заинтересовался рассказом Карла. – Вы позволите мне в них покопаться, милорд?
– Естественно, – улыбнулся Карл. – И более того, я был бы вам бесконечно признателен, если бы вы взяли на себя труд разобрать эти книги.
– С большим удовольствием, – ответно улыбнулся книжник.
– Во дворце Герров… – Карл с интересом посмотрел на книгу, которая лежала теперь на коленях старика. – Во дворце Герров, который переходит ко мне по наследству, тоже есть библиотека. Вы интересуетесь живописью, мастер Фальх?
– Не думаю, – покачал головой старик. – Но кто-то, вероятно, по ошибке, переплел вместе с «Эпистемологией рисунка» Годиха анонимные записки о путешествии в страну убру.
– Вот как? – Пожалуй, Карл был удивлен. – В этом собрании около тысячи томов…
– Все просто, – объяснил Фальх с довольной усмешкой на губах. – Я осматривал книги и обратил внимание на то, что эта выглядит несколько более толстой, чем мне помнится.
– Можно взглянуть?
Карл принял из рук старика книгу, переплетенную в коричневую кожу, и быстро перевернул несколько страниц. Сомнений быть не могло, хотя это и не его почерк. Скорее всего, это была одна из тех копий, которые с его собственного разрешения сняли переписчики Яра или Нагума, а возможно, это была копия Гавриеля, но тогда непонятно, как она попала во Флору так много лет назад.
– Среди моих книг, – сказал он, наконец возвращая тяжелый том Фальху, – есть и подлинник записок.
– Лорд Карл, – старик смотрел на него внимательно и строго, – вам не нужно меня уговаривать. Скажите, что вам надо, и я постараюсь помочь.
– Спасибо, – также серьезно ответил Карл. – Я и сам еще не знаю, что ищу, но мне хотелось бы знать, как можно больше, о Новом Серебре, о магии преображения, о людях луны и о Долгоидущих…
Всего ничего, усмехнулся он про себя. Только о Новом Серебре и прочем всем, о чем так же мало известно или не известно вовсе.
Но на самом деле он не зря выстроил этот ряд. Или ряд сам выстроился в его растревоженном новыми обстоятельствами воображении?
– Это все? – Казалось, Ивана Фальха совсем не смутил список тем. Он не иронизировал, он просто спрашивал.
– Нет, – сказал Карл. – Еще Голубая Странница и империя нойонов.
– Ну, это самое простое, – вдруг улыбнулся старый книгочей. – Не может быть, чтобы во Флоре не оказалось «Звездных странников».
– И я даже знаю, у кого есть эта книга, – вспомнил Карл. – Я читал ее в библиотеке принцепса.
– Я не вы, – напомнил Карлу Фальх.
– Вы мой библиотекарь, – улыбнулся Карл. – Не обидитесь?
– Ничуть, особенно если меня пустят в скрипториум цезаря.
– Пустят.
– Тогда с этим все, – кивнул Фальх. – Потому что ничего лучше и нет, насколько я знаю. Впрочем, кое-что я могу рассказать вам прямо сейчас. Во всяком случае, это то, что я твердо помню, милорд. Последний раз Голубая Странница, ее еще называют по-убрски «Яало», что, как вы, вероятно, знаете, означает «алмаз»; так вот, в последний раз она появлялась на нашем небосклоне сто один год назад. Никто, насколько мне известно, не смог вычислить периодичности появления Яало. Она приходит и уходит… Вы знаете, мой лорд, возможно, что в этом и нет ничего таинственного, но, с другой стороны, ее появление почти всегда предвещает эпоху жестоких войн и других ужасных бедствий. Впрочем, Кирилл Летописец полагал, что все как раз наоборот и эта звезда восходит тогда, когда ойкумену уже сотрясают судороги войны и несчастий. Во всяком случае, в последний раз как будто так и произошло, но сейчас-то царит мир…
Старик задумался на мгновение, потом покачал головой и снова посмотрел на Карла.
– Да, – сказал он, как бы вслушиваясь в свои слова и сомневаясь в их истинности, – мир… Еще говорят, что при свете Алмаза рождаются великие вожди. Алексей Сарн называл семь имен, Пауль Рыбарь – девять. Не знаю, мой лорд, кому из них верить и верить ли вообще, но Евгений Яр, как вы знаете, родился именно сто один год назад.
– Да, – кивнул Карл. – Я знаю.
«Знаю, – повторил он про себя. – Помню. Еще бы мне забыть, если мы родились с ним в один год».
– Это все пока, – сказал между тем Фальх. – Я читал «Звездных странников» очень давно. Вот перечитаю и, возможно, расскажу вам больше, а если удастся найти что-то еще, я буду только рад. Кстати, про нойонов тоже, по-моему, есть только одна книга. Лет двадцать назад профессор женевского университета Гай Канюк опубликовал компиляцию «Известий из страны нойонов». Не может быть, чтобы ее не оказалось во Флоре. Тираж, помнится, был достаточно большим. Должна быть.
– Что ж, – согласился Карл, – если такая книга есть, это хорошо, и я не думаю, чтобы ее не оказалось во Флоре. Найдите мне ее, мастер Фальх, я должен знать о нойонах все, что возможно.
– Они нашли способ попасть в ойкумену?
– Да, мастер Фальх, они уже в пути.
– Прошу извинить меня, мастер Фальх, что потревожил ваш покой, – сказал Карл.
– Пустое, милорд, – усмехнулся старик. – Если бы я желал покоя, мне следовало оставаться в Семи Островах. Однако должен признать, что у вас здесь исключительно богатое собрание.
– Похвала не мне, – развел руками Карл. – Эту библиотеку я купил когда-то всю целиком. Ее собирал совсем другой человек.
– Тем не менее она хороша, а кто ее собирал и зачем, это вопрос второстепенный.
– В южном крыле стоят ящики с моим собственным собранием. Оно небольшое, всего около трехсот томов, но зато я сам покупал все эти книги.
– Вот как? – Фальх явно заинтересовался рассказом Карла. – Вы позволите мне в них покопаться, милорд?
– Естественно, – улыбнулся Карл. – И более того, я был бы вам бесконечно признателен, если бы вы взяли на себя труд разобрать эти книги.
– С большим удовольствием, – ответно улыбнулся книжник.
– Во дворце Герров… – Карл с интересом посмотрел на книгу, которая лежала теперь на коленях старика. – Во дворце Герров, который переходит ко мне по наследству, тоже есть библиотека. Вы интересуетесь живописью, мастер Фальх?
– Не думаю, – покачал головой старик. – Но кто-то, вероятно, по ошибке, переплел вместе с «Эпистемологией рисунка» Годиха анонимные записки о путешествии в страну убру.
– Вот как? – Пожалуй, Карл был удивлен. – В этом собрании около тысячи томов…
– Все просто, – объяснил Фальх с довольной усмешкой на губах. – Я осматривал книги и обратил внимание на то, что эта выглядит несколько более толстой, чем мне помнится.
– Можно взглянуть?
Карл принял из рук старика книгу, переплетенную в коричневую кожу, и быстро перевернул несколько страниц. Сомнений быть не могло, хотя это и не его почерк. Скорее всего, это была одна из тех копий, которые с его собственного разрешения сняли переписчики Яра или Нагума, а возможно, это была копия Гавриеля, но тогда непонятно, как она попала во Флору так много лет назад.
– Среди моих книг, – сказал он, наконец возвращая тяжелый том Фальху, – есть и подлинник записок.
– Лорд Карл, – старик смотрел на него внимательно и строго, – вам не нужно меня уговаривать. Скажите, что вам надо, и я постараюсь помочь.
– Спасибо, – также серьезно ответил Карл. – Я и сам еще не знаю, что ищу, но мне хотелось бы знать, как можно больше, о Новом Серебре, о магии преображения, о людях луны и о Долгоидущих…
Всего ничего, усмехнулся он про себя. Только о Новом Серебре и прочем всем, о чем так же мало известно или не известно вовсе.
Но на самом деле он не зря выстроил этот ряд. Или ряд сам выстроился в его растревоженном новыми обстоятельствами воображении?
– Это все? – Казалось, Ивана Фальха совсем не смутил список тем. Он не иронизировал, он просто спрашивал.
– Нет, – сказал Карл. – Еще Голубая Странница и империя нойонов.
– Ну, это самое простое, – вдруг улыбнулся старый книгочей. – Не может быть, чтобы во Флоре не оказалось «Звездных странников».
– И я даже знаю, у кого есть эта книга, – вспомнил Карл. – Я читал ее в библиотеке принцепса.
– Я не вы, – напомнил Карлу Фальх.
– Вы мой библиотекарь, – улыбнулся Карл. – Не обидитесь?
– Ничуть, особенно если меня пустят в скрипториум цезаря.
– Пустят.
– Тогда с этим все, – кивнул Фальх. – Потому что ничего лучше и нет, насколько я знаю. Впрочем, кое-что я могу рассказать вам прямо сейчас. Во всяком случае, это то, что я твердо помню, милорд. Последний раз Голубая Странница, ее еще называют по-убрски «Яало», что, как вы, вероятно, знаете, означает «алмаз»; так вот, в последний раз она появлялась на нашем небосклоне сто один год назад. Никто, насколько мне известно, не смог вычислить периодичности появления Яало. Она приходит и уходит… Вы знаете, мой лорд, возможно, что в этом и нет ничего таинственного, но, с другой стороны, ее появление почти всегда предвещает эпоху жестоких войн и других ужасных бедствий. Впрочем, Кирилл Летописец полагал, что все как раз наоборот и эта звезда восходит тогда, когда ойкумену уже сотрясают судороги войны и несчастий. Во всяком случае, в последний раз как будто так и произошло, но сейчас-то царит мир…
Старик задумался на мгновение, потом покачал головой и снова посмотрел на Карла.
– Да, – сказал он, как бы вслушиваясь в свои слова и сомневаясь в их истинности, – мир… Еще говорят, что при свете Алмаза рождаются великие вожди. Алексей Сарн называл семь имен, Пауль Рыбарь – девять. Не знаю, мой лорд, кому из них верить и верить ли вообще, но Евгений Яр, как вы знаете, родился именно сто один год назад.
– Да, – кивнул Карл. – Я знаю.
«Знаю, – повторил он про себя. – Помню. Еще бы мне забыть, если мы родились с ним в один год».
– Это все пока, – сказал между тем Фальх. – Я читал «Звездных странников» очень давно. Вот перечитаю и, возможно, расскажу вам больше, а если удастся найти что-то еще, я буду только рад. Кстати, про нойонов тоже, по-моему, есть только одна книга. Лет двадцать назад профессор женевского университета Гай Канюк опубликовал компиляцию «Известий из страны нойонов». Не может быть, чтобы ее не оказалось во Флоре. Тираж, помнится, был достаточно большим. Должна быть.
– Что ж, – согласился Карл, – если такая книга есть, это хорошо, и я не думаю, чтобы ее не оказалось во Флоре. Найдите мне ее, мастер Фальх, я должен знать о нойонах все, что возможно.
– Они нашли способ попасть в ойкумену?
– Да, мастер Фальх, они уже в пути.
Глава шестая
СУДЬБА
1
Ну что ж… Карл в задумчивости посмотрел в окно. Можно отложить, а можно… Можно и не откладывать.
Рано, подумал он с сомнением. Солнце еще только всходило, хотя небо уже наливалось ясным светом утра.
Однако интуиция подсказывала, что разговор состоится. На самом деле единственное, что все еще удерживало Карла, это не ранний час и не этикет, и даже не простая вежливость, которая мягко, но настойчиво напоминала, что постель женщины, которая тебе не принадлежит, неприкосновенна, тем более ночью. Все это было правильно, но гораздо больше Карла заботило то, что голова его была полна сейчас самых разнообразных вопросов, идей и предположений, касавшихся этих вопросов, смутных догадок, которые на поверку могли оказаться всего лишь плодом его собственной фантазии, недоумений и противоречивых чувств. Был ли он в состоянии принять теперь в себя что-то еще, что могло оказаться и, скорее всего, окажется чем-то большим, чем просто объяснение между двумя союзниками? Был ли он готов к этому сейчас, в этот ранний рассветный час, после второй бессонной ночи подряд, после тяжелого испытания, каким оказался для него разговор с Деборой, после встречи с цезарем, после всего, что он пережил этой ночью в южном крыле дворца?
Рано, подумал он с сомнением. Солнце еще только всходило, хотя небо уже наливалось ясным светом утра.
Однако интуиция подсказывала, что разговор состоится. На самом деле единственное, что все еще удерживало Карла, это не ранний час и не этикет, и даже не простая вежливость, которая мягко, но настойчиво напоминала, что постель женщины, которая тебе не принадлежит, неприкосновенна, тем более ночью. Все это было правильно, но гораздо больше Карла заботило то, что голова его была полна сейчас самых разнообразных вопросов, идей и предположений, касавшихся этих вопросов, смутных догадок, которые на поверку могли оказаться всего лишь плодом его собственной фантазии, недоумений и противоречивых чувств. Был ли он в состоянии принять теперь в себя что-то еще, что могло оказаться и, скорее всего, окажется чем-то большим, чем просто объяснение между двумя союзниками? Был ли он готов к этому сейчас, в этот ранний рассветный час, после второй бессонной ночи подряд, после тяжелого испытания, каким оказался для него разговор с Деборой, после встречи с цезарем, после всего, что он пережил этой ночью в южном крыле дворца?