Страница:
«Ох, черт!»
Тата решила оставшиеся нерешенными проблемы сама. У нее оказалось упругое и горячее тело, и двигалась она грациозно и в то же время стремительно. Кержак просто за ней не поспевал, но ее это, кажется, совершенно не беспокоило, потому что понятно было – ему понятно, а уж ей тем более, – что это не он ее имеет, а она его. По полной программе.
Впрочем, очнувшись от нежданно свалившегося на него наваждения, – уже под ласковыми солнечными лучами – Кержак с чистой совестью мог сказать хотя бы самому себе, что ни о чем не жалеет. Тата, по-видимому, тоже осталась довольна, но ее рядом с собой он не обнаружил.
Хмыкнув, Кержак поднялся с постели – это все-таки была именно постель, – собрал с кустов разбросанные в спешке детали своего гардероба и быстро оделся. Не хотелось предстать с голым срамом перед кем-нибудь еще. Только приведя себя в божеский вид. Кержак позволил себе закурить. Он снова присел на кровать – обычная такая полутораспальная кровать, даже новая, кажется, – вытащил из кармана пиджака пачку «Мальборо», на которое подсел еще в восьмидесятые, выудил сигаретку и прикурил от зажигалки.
Наступило утро. Уже было не только светло, но и стало заметно теплее.
«А кстати, – лениво подумал Кержак, затягиваясь. – Как мы с Татой не замерзли? Ночью, поди, градусов пятнадцать-шестнадцать было!»
Он посидел немного, покуривая, потом посмотрел на часы – было 7:20 утра, пожал плечами и, встав с кровати, неспешно пошел к себе, раздумывая о том, будет или не будет у них, в свете ночных происшествий, традиционная «семейная» трапеза, в данном случае завтрак? И что ему делать, если нет? В том смысле, что удобно ли заявиться на «господскую» половину в поисках «хлеба и питья насущных»?
Раздумывая об этом, он миновал пост охраны, поднялся наверх, заглянул в уборную – отлить и лицо сполоснуть – и, так ничего и не решив, вернулся в свою комнату.
Но, как оказалось, приключения, начавшиеся еще ночью, отнюдь не закончились. Он только собрался пойти принять душ, переодеться и побриться, а там, глядишь, и вопросы с завтраком как-нибудь прояснятся, когда в дверь вежливо постучали.
– Войдите, – предложил Кержак, оборачиваясь к начавшей открываться двери.
За нею в коридоре обнаружились давешние ночные гости. Мужчины. Все трое. Руки у них были заняты, потому что в руках гости держали массу разнообразных вещей: кофейник, чашки, какие-то кувшинчики, сделанные из желтоватого поделочного камня, хрустальные стаканы и что-то еще.
«Ну что же, – решил Кержак. – Похвально. Пришли знакомиться не с пустыми руками».
– Мы не знакомы, – словно читая его мысли, сказал тот, что постарше. – Разрешите представиться, Йёю.
Это был высокий представительный мужчина, но не грузный, а, наоборот, поджарый, подтянутый. Кожа у него, как и у его спутников, была смуглая, и до того, как он начал седеть, Йёю был жгучим брюнетом. Эдакий француз или итальянец, но из южных, разумеется.
– Йёю, – сказал гость.
– Йёю? – удивленно переспросил Кержак.
– Да, просто Йёю, – подтвердил тот. – Но, если вы предложите какой-нибудь аналог в русском языке, я возражать не стану.
У Йёю был красивый «бархатный» голос – баритональный бас – и интересное лицо, а глаза его были внимательны и выдавали наличие недюжинного интеллекта.
«Непростой дядя, – отметил про себя Кержак. – И сколько же раз мне еще придется употреблять это поганое словечко «непростой»?»
– Да нет, отчего же! – якобы смутился Кержак. – Йёю. Это я могу запомнить. Ну а я, стало быть, Игорь.
– Очень приятно, Игорь, – склонил голову Йёю.
Жест был вроде бы знакомый, естественный, но выполнен был как-то не так. Не по-человечески.
– Мы подумали, что вы не спите уже, и решили зайти. Разрешите? – Йёю говорил по-русски, как иностранец, выучивший язык в тиши лингафонных кабинетов, где-нибудь в Оксфорде или Йеле, но никогда в России не бывавший.
– Проходите, пожалуйста, – сразу же ответил заинтригованный Кержак.
И они вошли.
– Счёо, – представился второй мужчина. Он тоже был высок, – худощав и подтянут, но по-другому, иначе, чем Йёю. Кержаку он чем-то напомнил пародийного немца из старых советских фильмов, только монокля не хватало, да волосы были темно-каштановыми, а не белесыми.
– Скиршакс, – сказал третий. Этот, несомненно, был военным, как установил для себя Кержак еще ночью.
– Очень приятно, – ответил им Кержак. – Игорь. Да проходите же! Ставьте все на стол, – предложил он, видя, что гости не знают, как распорядиться принесенным с собой имуществом.
Мужчины не заставили его повторять приглашение дважды и, войдя в маленькую комнатку Кержака, ловко по ней распределились, так чтобы не мешать один другому, и споро расставили многочисленные предметы на крошечном столике.
– У вас отменно вкусный кофе, – сделал комплимент Йёю, разливая горячий – над ним поднимался ароматный пар – кофе по маленьким фарфоровым чашечкам.
– А это наш, как сказать? – Скиршакс запнулся, подыскивая подходящее слово в чужом языке. – Коньяк? Бренди? Да, так. Попробуйте, Игорь.
Скиршакс взял один из кувшинчиков, разлил «коньяк» – напиток насыщенного чайного цвета – по стаканам и один из них протянул Кержаку. Кержак попробовал. «Коньяк» оказался неплох. Резковат, пожалуй, несколько прямолинейно крепок – градусов под пятьдесят, не меньше! – но вкус и запах имел вполне достойный.
– Отличный бренди, – похвалил он, доставая из кармана сигареты. – Не возражаете?
– Ни в коем случае, – ответил Йёю, в свою очередь доставая из внутреннего кармана темно-серого пиджака толстую черную сигару.
Комната, в которой жил Кержак, была уютная, но маленькая. Кроме кровати, шкафа и низкого столика, целиком занятого сейчас разнообразной посудой, в ней имелось только два стула. А собравшихся было четверо.
– Садитесь, господа, – предложил Игорь Иванович, делая широкий жест рукой. – Правда, стульев у меня маловато, так что кому-то придется сесть вместе со мной на кровать.
Скиршакс кивнул и сел на кровать. Остальные тоже сели.
– Игорь, – сказал Йёю, сделав глоток кофе и секунду, с видимым удовольствием смаковавший его вкус, – вы ведь разведчик, не так ли?
– Ну где-то так, – уклончиво ответил Кержак, повторив любимую присказку своего учителя.
– Не прибедняйтесь, – усмехнулся в ответ Йёю. – Я правильно сказал? Вы генерал.
– Генерал-лейтенант, – уточнил Кержак. – В отставке.
– Мы все в отставке, – сухо сообщил Счёо.
– Я даже два раза. – Йёю был невозмутим. – Я, Игорь, пережил два переворота, но жизнь от этого стала для меня только интересней. Поверьте!
– У вас там переворот? – поинтересовался Кержак. Разговор принимал очень интересный оборот. Очень.
– У нас там, – Йёю отметил слово там грустной улыбкой, – у нас там, Игорь, тотальная война и переворот одновременно.
– Плохо дело, – обтекаемо отреагировал на новость Игорь Иванович. – А с кем воюете?
– С врагами. – Ответ Скиршакса был предельно лаконичен.
«Ну что я, в самом-то деле?! – остановил себя Кержак. – Можно подумать, что я знаю, о чем идет речь».
– Не обижайтесь, – сказал Йёю, который, по-видимому, все понял. – Еще успеете разобраться. Все равно ведь придется разбираться.
– Полагаете, придется? – Такого оборота Кержак, признаться, не ожидал.
– Разумеется, – поддержал Йёю Счёо. – Ведь вы теперь с нами. А мы с вами.
Он улыбнулся. У Счёо была странная улыбка. Скорее это был намек на улыбку, но намек блеклый, неживой, как свет болотных огоньков.
– До переворота я стоял во главе Личного Его Императорского Величества Информационно-Аналитического Бюро, – продолжил Счёо. – Это была личная разведка покойного императора. Так что мы коллеги. Правда, воинского звания у меня не было.
– У меня тоже, – кивнул Йёю. – Я делал то же самое для предыдущего императора.
«Вот оно как! – не очень сильно удивился Кержак, чего-то в этом роде и ожидавший. – Интересно, как часто у них меняются императоры?»
– А я был командиром Гарретских Стрелков, – сказал Скиршакс. – Гвардии полковником.
Кержак из его слов ничего не понял и вопросительно посмотрел на Йёю.
Йёю не заставил себя просить дважды и тут же пояснил:
– Гарретские Стрелки – это название гвардейского полка. Гвардейский полк – это примерно то же самое, что корпус спецназа, а звание гвардии полковника соответствует армейскому званию генерал-лейтенанта.
– А теперь, значит, к нам прибыли, – вроде бы нейтрально, но на самом деле с вполне определенным подтекстом подытожил Кержак и сделал глоток кофе.
Кто бы его ни варил, кофе вышел хороший. Без дураков.
– Вам не следует об этом беспокоиться. – Йёю понял и контекст, и подтекст правильно. – Ваша планета – нейтральная территория.
Он втянул в себя дым сигары – Кержак успел уже заметить, что Йёю затягивается по-настоящему, – выпустил его и продолжил:
– Наша цель, Игорь, империя, а не Земля. – Он посмотрел Кержаку в глаза и кивнул, как бы подтверждая этим свои слова. – Мы хотим вернуться, и на Земле нам делать нечего. Отдохнуть, набраться сил, это да, но не более. По некоторым обстоятельствам, о них позже, мы не можем включить Землю в состав империи. Таково условие, но!
Йёю выделил это свое НО интонацией, и Кержак догадался, что именно он сейчас услышит.
– Но, – сказал Йёю, – это условие не распространяется на некоторых людей. На вас, например.
Кержак сказанное оценил. Вполне. Его приглашали на танец. Ну, по сути, он уже и так танцевал, ведь разговор с Катей состоялся несколько раньше. Но теперь, кажется, дошло уже и до деталей. А вот детали могли изменить благостную картину, которую рисовал ему Йёю, самым кардинальным образом.
– Вы можете не доверять моим словам, – сказал Йёю.
В его голосе не было ни раздражения, ни желания убедить в своей искренности. Просто констатация факта.
– Однако вопросы доверия зачастую решают все, не правда ли? – казалось, Йёю просто размышляет вслух.
– Истинная правда, – поддержал его Кержак, размышлявший над тем, какой ход имеется в запасе у этого «гладкого» господина. Ну не стал бы Йёю, велеречивый аристократ от разведки, начинать такой разговор, не имея туза в рукаве.
Так думал Кержак, и, разумеется, он был прав.
– Я рад, что мы понимаем друг друга. – Йёю выпустил изо рта очередную порцию густого сигарного дыма и сделал маленький глоток бренди. – Признаться, у меня были опасения, что разница в культурных традициях не позволит нам достигнуть взаимопонимания.
«Чешет, как по писаному! – искренне восхитился Кержак. – Прямо как писатель какой-нибудь, а не шпиён».
– Так вот. – Йёю взял со стола кофейник – Еще кофе, Игорь?
– Нет, спасибо, – отказался Игорь Иванович. – А вот от бренди не откажусь.
Скиршакс тут же, но без суеты, взял со стола кувшинчик («А кстати, почему не бутылка?») и наполнил стакан Кержака на треть.
– Прозит! – сказал Скиршакс.
– Нет, полковник, – возразил молчавший до сих пор Счёо, – в этом случае следует говорить «на здоровье!» Ведь так?
– Давайте оставим филологию филологам, – усмехнулся Кержак. – Главное, что я вас понял, господин Скиршакс. Этого достаточно.
– Так что там у нас с доверием? – спросил он, снова поворачиваясь к Йёю.
– С доверием у нас все просто, – чуть улыбнулся Йёю. – У нас, к счастью, есть прибор, позволяющий отличать правду ото лжи. Вы, кажется, присутствовали при его использовании, не правда ли?
И верно: ночью Кержак видел этот или подобный ему прибор в действии.
– Правда, – согласился Кержак. – Было что-то такое. – Он сделал неопределенное движение рукой: – Предлагаете попробовать еще раз?
– А что нам мешает? – Йёю повернулся к полковнику. – Полковник, будьте любезны.
И снова, как давеча ночью, Скиршакс подошел к столу и выложил на столешницу серый каменный диск. Теперь все присутствующие, и Кержак тоже, смотрели на ничем не примечательную вещицу, лежащую среди стаканов и чашек.
– Я, адмирал Йёю, – сказал Йёю торжественно, – обещаю говорить вам сейчас только правду.
«Врет», – сейчас же понял Кержак. И снова, как это случилось с ним ночью, он не мог бы объяснить, откуда взялось это знание, но он знал, доподлинно и однозначно: услышанная им фраза содержит ложную информацию.
Между тем Йёю помолчал секунду, внимательно следя за реакцией Кержака, и произнес ту же самую фразу еще раз, правда, изменив свое титулование:
– Я, герцог Йёю, обещаю говорить вам сейчас только правду.
«Он говорит правду», – как и в прошлый раз, Кержак был потрясен.
Встреча с чудом – это ведь нелегкое испытание.
– Итак? – спросил Иёю, дав Кержаку переварить случившееся. – Вы готовы?
– Да, – просто ответил Кержак.
– Тогда слушайте. Я, герцог Йёю, даю вам слово, Игорь, – медленно и внятно произнес Йёю, – что ни у меня, ни у моих друзей нет никаких планов относительно Земли. Мы не собираемся ее завоевывать или покорять, подчинять, закабалять каким-либо иным способом. Мы не планируем никаких враждебных, опасных, недружественных действий в отношении планеты Земля и населяющего ее человечества.
«Смешно, – подумал Кержак, внимательно выслушав слова нового знакомого. – Как просто могут решаться вопросы доверия. Смешно».
– А скажите, герцог, – усмехнувшись, спросил он, – что вам сказала Катя, когда вы прилетели?
Ответом ему было молчание.
Молчал Йёю. Молчали и двое других. И Кержак почувствовал, что за этим молчанием, как за завесой плотного тумана, прячется бездна, шагнув в которую, он уже никогда не сможет вернуться назад. Никогда.
Туман, обрыв и полет в один конец.
«Зачем же я спросил? – Мысль была необязательная. – Затем, что, как выясняется, именно этого я и хочу».
– Если я вам скажу, вам придется принять на себя определенные обязательства. – Голос Йёю был ровен, но дело было в другом. Его покинула жизнь, эмоции умерли, и их место заняли холод выстуженных равнин и равнодушие вечных льдов.
– И у вас имеется способ наложить их на меня? – как можно более равнодушно спросил Кержак.
– Да, имеется, – просто ответил Йёю. – Лояльность в такого рода делах обязательна.
– Я согласен. – Кержак едва не засыпал, когда-то он был хорошим игроком. – Накладывайте.
Кержак уже все для себя решил, так стоило ли волноваться о формальностях?
– Вот. – Йёю указал на диск, все еще лежащий на столе.
– Вы хотите, чтобы я поклялся не разглашать доверенную мне тайну? – полюбопытствовал Кержак.
– Нет, – остановил его Йёю. – Эта вещь, Игорь, гораздо более замечательная, чем вы можете себе представить. Очень редкая и ценная вещь, Игорь, поверьте мне на слово. Это просто удача, что она у нас есть.
Кержак, заинтригованный словами Йёю, снова посмотрел на диск. Ничего особенного в нем не было. Во всяком случае, Кержак ничего такого в нем не обнаружил. Диск. Из камня, как кажется. Из серого пористого минерала. Сантиметров 10–12 в диаметре, и два-три сантиметра толщины. Все.
– Если вы, Игорь, – Йёю посмотрел ему прямо в глаза, – если вы коснетесь ее пальцем и обещаете, что все услышанное вами здесь и сейчас останется тайной для непосвященных, то так оно и будет.
– И все? – удивленно спросил Кержак. Он был озадачен. Вроде бы именно это он и предложил несколько секунд назад. – И все?
– Все, – подтвердил Йёю и неожиданно усмехнулся: – Но не так просто, как вам показалось. Видите ли, Игорь, – Йёю сделал вынужденную паузу, снова затянувшись дымом сигары. – В этом случае вопрос не стоит о вашей искренности. Вопрос касается сохранения конфиденциальной информации.
– И что же будет на этот раз? – поинтересовался заинтригованный Кержак.
– Печать. – Йёю на секунду задумался, вероятно, подыскивая подходящие объяснения. – Камень наложит печать… на ваш мозг. Так будет правильно. Вы, Игорь, просто не сможете никому ничего рассказать, даже если захотите или вас очень об этом попросят. Никогда и никому.
«Никогда и никому». – Кержак принял сказанное за данность и попытался представить, что это значит. Представлялось с трудом. Это была сказка, но сказка не детская, а страшная сказка и жестокая, как жизнь.
«Ну что ж, – решил он, наконец. – Чему быть, того не миновать».
– Хорошо, – сказал он вслух и положил руку на диск, как кладут руку на Библию, когда клянутся в суде «говорить правду, только правду и ничего, кроме правды».
«Интересно, – мелькнула в голове дурацкая мысль. – А почему Хозяин не ввел и у нас такой же обычай, – вполне можно было заменить Библию на первый том «Капитала» или на «Краткий курс»?»
– Клянусь, – сказал Кержак вслух, – что все услышанное мной от вас останется нашей тайной. Этого достаточно?
Но уже спрашивая, Кержак понял – достаточно.
«Черт!»
Он понял, еще даже не услышав ни одного слова из тех, что должен был сказать ему Йёю, что никогда и никому из непосвященных не сможет не то чтобы их пересказать, а даже намекнуть на что-то, с ними связанное. Ни при каких обстоятельствах. И уж точно, что не по доброй воле.
«Ужас!»
Йёю ничего на его вопрос не ответил, потому что все это знал заранее, и ощущения Кержака знал тоже.
– Я вас слушаю, – обреченно сказал Кержак, подозревая, что услышит сейчас что-то вполне сенсационное, но втайне опасаясь, что получил пломбу на память из-за какой-нибудь глупой ерунды.
– Хорошо, – кивнул Йёю и сделал еще один крошечный глоток кофе. – Итак. Мы все жители империи, Игорь. Это очень большая страна. Много планет, вращающихся вокруг многих солнц. Вы понимаете? Так вот. Сейчас империя переживает не лучшие дни. Плохое время, Игорь, очень плохое. Смутное время.
Йёю снова сделал глоток кофе и посмотрел на Кержака.
– Война, – сказал он. – Это во-первых. У нас, Игорь, сильный враг, и он имеет самые решительные намерения. И, во-вторых, переворот внутри империи. Детали пока вам ни к чему, но главное в том, что империя может лишиться самой своей сути. Стать чем-то другим, возможно, даже лучшим, чем то, что было до сих пор, а может быть, и худшим. А может быть, она и вовсе не уцелеет. Трудно сказать, трудно предполагать, но тем не менее одно очевидно. Что бы это ни было, оно неприемлемо для нас и многих других. Это, как вы понимаете, преамбула. Теперь о словах Кати.
Тут уже имелся явный подтекст. Йёю было не просто называть Катю этим именем. Кержак это почувствовал и не удивился. Что-то такое он и сам для себя уже вывел.
– Империя, Игорь, – снова заговорил Йёю, – существует три тысячи лет, и все это время империей правила одна и та же династия. Понимаете? В глазах очень многих людей империя и ее императоры неразделимы. Это одно целое. Но…
Договорить Йёю не успел. Его прервал Скиршакс.
– Извините, господа, – неожиданно сказал Скиршакс. – Но этот разговор нам придется продолжить в другое время и в другом месте. Получен приказ на срочную эвакуацию.
Он был явно озабочен, но отнюдь не растерян.
– Что случилось? – спросил Счёо, опередив Йёю, который, по-видимому, тоже собирался об этом спросить.
– Сорок минут назад на границе системы появился неопознанный корабль. Приборы крейсера зафиксировали след выхода из прыжка, но он пока далеко, и сказать о нем что-нибудь определенное невозможно.
«Ну началось, – решил Кержак. – Жили сами по себе и горя не знали. А теперь что? Проходной двор какой-то получается».
А в доме уже поднималась узнаваемая деловитая суета. Эвакуация!
Глава 3
Тата решила оставшиеся нерешенными проблемы сама. У нее оказалось упругое и горячее тело, и двигалась она грациозно и в то же время стремительно. Кержак просто за ней не поспевал, но ее это, кажется, совершенно не беспокоило, потому что понятно было – ему понятно, а уж ей тем более, – что это не он ее имеет, а она его. По полной программе.
Впрочем, очнувшись от нежданно свалившегося на него наваждения, – уже под ласковыми солнечными лучами – Кержак с чистой совестью мог сказать хотя бы самому себе, что ни о чем не жалеет. Тата, по-видимому, тоже осталась довольна, но ее рядом с собой он не обнаружил.
Хмыкнув, Кержак поднялся с постели – это все-таки была именно постель, – собрал с кустов разбросанные в спешке детали своего гардероба и быстро оделся. Не хотелось предстать с голым срамом перед кем-нибудь еще. Только приведя себя в божеский вид. Кержак позволил себе закурить. Он снова присел на кровать – обычная такая полутораспальная кровать, даже новая, кажется, – вытащил из кармана пиджака пачку «Мальборо», на которое подсел еще в восьмидесятые, выудил сигаретку и прикурил от зажигалки.
Наступило утро. Уже было не только светло, но и стало заметно теплее.
«А кстати, – лениво подумал Кержак, затягиваясь. – Как мы с Татой не замерзли? Ночью, поди, градусов пятнадцать-шестнадцать было!»
Он посидел немного, покуривая, потом посмотрел на часы – было 7:20 утра, пожал плечами и, встав с кровати, неспешно пошел к себе, раздумывая о том, будет или не будет у них, в свете ночных происшествий, традиционная «семейная» трапеза, в данном случае завтрак? И что ему делать, если нет? В том смысле, что удобно ли заявиться на «господскую» половину в поисках «хлеба и питья насущных»?
Раздумывая об этом, он миновал пост охраны, поднялся наверх, заглянул в уборную – отлить и лицо сполоснуть – и, так ничего и не решив, вернулся в свою комнату.
Но, как оказалось, приключения, начавшиеся еще ночью, отнюдь не закончились. Он только собрался пойти принять душ, переодеться и побриться, а там, глядишь, и вопросы с завтраком как-нибудь прояснятся, когда в дверь вежливо постучали.
– Войдите, – предложил Кержак, оборачиваясь к начавшей открываться двери.
За нею в коридоре обнаружились давешние ночные гости. Мужчины. Все трое. Руки у них были заняты, потому что в руках гости держали массу разнообразных вещей: кофейник, чашки, какие-то кувшинчики, сделанные из желтоватого поделочного камня, хрустальные стаканы и что-то еще.
«Ну что же, – решил Кержак. – Похвально. Пришли знакомиться не с пустыми руками».
– Мы не знакомы, – словно читая его мысли, сказал тот, что постарше. – Разрешите представиться, Йёю.
Это был высокий представительный мужчина, но не грузный, а, наоборот, поджарый, подтянутый. Кожа у него, как и у его спутников, была смуглая, и до того, как он начал седеть, Йёю был жгучим брюнетом. Эдакий француз или итальянец, но из южных, разумеется.
– Йёю, – сказал гость.
– Йёю? – удивленно переспросил Кержак.
– Да, просто Йёю, – подтвердил тот. – Но, если вы предложите какой-нибудь аналог в русском языке, я возражать не стану.
У Йёю был красивый «бархатный» голос – баритональный бас – и интересное лицо, а глаза его были внимательны и выдавали наличие недюжинного интеллекта.
«Непростой дядя, – отметил про себя Кержак. – И сколько же раз мне еще придется употреблять это поганое словечко «непростой»?»
– Да нет, отчего же! – якобы смутился Кержак. – Йёю. Это я могу запомнить. Ну а я, стало быть, Игорь.
– Очень приятно, Игорь, – склонил голову Йёю.
Жест был вроде бы знакомый, естественный, но выполнен был как-то не так. Не по-человечески.
– Мы подумали, что вы не спите уже, и решили зайти. Разрешите? – Йёю говорил по-русски, как иностранец, выучивший язык в тиши лингафонных кабинетов, где-нибудь в Оксфорде или Йеле, но никогда в России не бывавший.
– Проходите, пожалуйста, – сразу же ответил заинтригованный Кержак.
И они вошли.
– Счёо, – представился второй мужчина. Он тоже был высок, – худощав и подтянут, но по-другому, иначе, чем Йёю. Кержаку он чем-то напомнил пародийного немца из старых советских фильмов, только монокля не хватало, да волосы были темно-каштановыми, а не белесыми.
– Скиршакс, – сказал третий. Этот, несомненно, был военным, как установил для себя Кержак еще ночью.
– Очень приятно, – ответил им Кержак. – Игорь. Да проходите же! Ставьте все на стол, – предложил он, видя, что гости не знают, как распорядиться принесенным с собой имуществом.
Мужчины не заставили его повторять приглашение дважды и, войдя в маленькую комнатку Кержака, ловко по ней распределились, так чтобы не мешать один другому, и споро расставили многочисленные предметы на крошечном столике.
– У вас отменно вкусный кофе, – сделал комплимент Йёю, разливая горячий – над ним поднимался ароматный пар – кофе по маленьким фарфоровым чашечкам.
– А это наш, как сказать? – Скиршакс запнулся, подыскивая подходящее слово в чужом языке. – Коньяк? Бренди? Да, так. Попробуйте, Игорь.
Скиршакс взял один из кувшинчиков, разлил «коньяк» – напиток насыщенного чайного цвета – по стаканам и один из них протянул Кержаку. Кержак попробовал. «Коньяк» оказался неплох. Резковат, пожалуй, несколько прямолинейно крепок – градусов под пятьдесят, не меньше! – но вкус и запах имел вполне достойный.
– Отличный бренди, – похвалил он, доставая из кармана сигареты. – Не возражаете?
– Ни в коем случае, – ответил Йёю, в свою очередь доставая из внутреннего кармана темно-серого пиджака толстую черную сигару.
Комната, в которой жил Кержак, была уютная, но маленькая. Кроме кровати, шкафа и низкого столика, целиком занятого сейчас разнообразной посудой, в ней имелось только два стула. А собравшихся было четверо.
– Садитесь, господа, – предложил Игорь Иванович, делая широкий жест рукой. – Правда, стульев у меня маловато, так что кому-то придется сесть вместе со мной на кровать.
Скиршакс кивнул и сел на кровать. Остальные тоже сели.
– Игорь, – сказал Йёю, сделав глоток кофе и секунду, с видимым удовольствием смаковавший его вкус, – вы ведь разведчик, не так ли?
– Ну где-то так, – уклончиво ответил Кержак, повторив любимую присказку своего учителя.
– Не прибедняйтесь, – усмехнулся в ответ Йёю. – Я правильно сказал? Вы генерал.
– Генерал-лейтенант, – уточнил Кержак. – В отставке.
– Мы все в отставке, – сухо сообщил Счёо.
– Я даже два раза. – Йёю был невозмутим. – Я, Игорь, пережил два переворота, но жизнь от этого стала для меня только интересней. Поверьте!
– У вас там переворот? – поинтересовался Кержак. Разговор принимал очень интересный оборот. Очень.
– У нас там, – Йёю отметил слово там грустной улыбкой, – у нас там, Игорь, тотальная война и переворот одновременно.
– Плохо дело, – обтекаемо отреагировал на новость Игорь Иванович. – А с кем воюете?
– С врагами. – Ответ Скиршакса был предельно лаконичен.
«Ну что я, в самом-то деле?! – остановил себя Кержак. – Можно подумать, что я знаю, о чем идет речь».
– Не обижайтесь, – сказал Йёю, который, по-видимому, все понял. – Еще успеете разобраться. Все равно ведь придется разбираться.
– Полагаете, придется? – Такого оборота Кержак, признаться, не ожидал.
– Разумеется, – поддержал Йёю Счёо. – Ведь вы теперь с нами. А мы с вами.
Он улыбнулся. У Счёо была странная улыбка. Скорее это был намек на улыбку, но намек блеклый, неживой, как свет болотных огоньков.
– До переворота я стоял во главе Личного Его Императорского Величества Информационно-Аналитического Бюро, – продолжил Счёо. – Это была личная разведка покойного императора. Так что мы коллеги. Правда, воинского звания у меня не было.
– У меня тоже, – кивнул Йёю. – Я делал то же самое для предыдущего императора.
«Вот оно как! – не очень сильно удивился Кержак, чего-то в этом роде и ожидавший. – Интересно, как часто у них меняются императоры?»
– А я был командиром Гарретских Стрелков, – сказал Скиршакс. – Гвардии полковником.
Кержак из его слов ничего не понял и вопросительно посмотрел на Йёю.
Йёю не заставил себя просить дважды и тут же пояснил:
– Гарретские Стрелки – это название гвардейского полка. Гвардейский полк – это примерно то же самое, что корпус спецназа, а звание гвардии полковника соответствует армейскому званию генерал-лейтенанта.
– А теперь, значит, к нам прибыли, – вроде бы нейтрально, но на самом деле с вполне определенным подтекстом подытожил Кержак и сделал глоток кофе.
Кто бы его ни варил, кофе вышел хороший. Без дураков.
– Вам не следует об этом беспокоиться. – Йёю понял и контекст, и подтекст правильно. – Ваша планета – нейтральная территория.
Он втянул в себя дым сигары – Кержак успел уже заметить, что Йёю затягивается по-настоящему, – выпустил его и продолжил:
– Наша цель, Игорь, империя, а не Земля. – Он посмотрел Кержаку в глаза и кивнул, как бы подтверждая этим свои слова. – Мы хотим вернуться, и на Земле нам делать нечего. Отдохнуть, набраться сил, это да, но не более. По некоторым обстоятельствам, о них позже, мы не можем включить Землю в состав империи. Таково условие, но!
Йёю выделил это свое НО интонацией, и Кержак догадался, что именно он сейчас услышит.
– Но, – сказал Йёю, – это условие не распространяется на некоторых людей. На вас, например.
Кержак сказанное оценил. Вполне. Его приглашали на танец. Ну, по сути, он уже и так танцевал, ведь разговор с Катей состоялся несколько раньше. Но теперь, кажется, дошло уже и до деталей. А вот детали могли изменить благостную картину, которую рисовал ему Йёю, самым кардинальным образом.
– Вы можете не доверять моим словам, – сказал Йёю.
В его голосе не было ни раздражения, ни желания убедить в своей искренности. Просто констатация факта.
– Однако вопросы доверия зачастую решают все, не правда ли? – казалось, Йёю просто размышляет вслух.
– Истинная правда, – поддержал его Кержак, размышлявший над тем, какой ход имеется в запасе у этого «гладкого» господина. Ну не стал бы Йёю, велеречивый аристократ от разведки, начинать такой разговор, не имея туза в рукаве.
Так думал Кержак, и, разумеется, он был прав.
– Я рад, что мы понимаем друг друга. – Йёю выпустил изо рта очередную порцию густого сигарного дыма и сделал маленький глоток бренди. – Признаться, у меня были опасения, что разница в культурных традициях не позволит нам достигнуть взаимопонимания.
«Чешет, как по писаному! – искренне восхитился Кержак. – Прямо как писатель какой-нибудь, а не шпиён».
– Так вот. – Йёю взял со стола кофейник – Еще кофе, Игорь?
– Нет, спасибо, – отказался Игорь Иванович. – А вот от бренди не откажусь.
Скиршакс тут же, но без суеты, взял со стола кувшинчик («А кстати, почему не бутылка?») и наполнил стакан Кержака на треть.
– Прозит! – сказал Скиршакс.
– Нет, полковник, – возразил молчавший до сих пор Счёо, – в этом случае следует говорить «на здоровье!» Ведь так?
– Давайте оставим филологию филологам, – усмехнулся Кержак. – Главное, что я вас понял, господин Скиршакс. Этого достаточно.
– Так что там у нас с доверием? – спросил он, снова поворачиваясь к Йёю.
– С доверием у нас все просто, – чуть улыбнулся Йёю. – У нас, к счастью, есть прибор, позволяющий отличать правду ото лжи. Вы, кажется, присутствовали при его использовании, не правда ли?
И верно: ночью Кержак видел этот или подобный ему прибор в действии.
– Правда, – согласился Кержак. – Было что-то такое. – Он сделал неопределенное движение рукой: – Предлагаете попробовать еще раз?
– А что нам мешает? – Йёю повернулся к полковнику. – Полковник, будьте любезны.
И снова, как давеча ночью, Скиршакс подошел к столу и выложил на столешницу серый каменный диск. Теперь все присутствующие, и Кержак тоже, смотрели на ничем не примечательную вещицу, лежащую среди стаканов и чашек.
– Я, адмирал Йёю, – сказал Йёю торжественно, – обещаю говорить вам сейчас только правду.
«Врет», – сейчас же понял Кержак. И снова, как это случилось с ним ночью, он не мог бы объяснить, откуда взялось это знание, но он знал, доподлинно и однозначно: услышанная им фраза содержит ложную информацию.
Между тем Йёю помолчал секунду, внимательно следя за реакцией Кержака, и произнес ту же самую фразу еще раз, правда, изменив свое титулование:
– Я, герцог Йёю, обещаю говорить вам сейчас только правду.
«Он говорит правду», – как и в прошлый раз, Кержак был потрясен.
Встреча с чудом – это ведь нелегкое испытание.
– Итак? – спросил Иёю, дав Кержаку переварить случившееся. – Вы готовы?
– Да, – просто ответил Кержак.
– Тогда слушайте. Я, герцог Йёю, даю вам слово, Игорь, – медленно и внятно произнес Йёю, – что ни у меня, ни у моих друзей нет никаких планов относительно Земли. Мы не собираемся ее завоевывать или покорять, подчинять, закабалять каким-либо иным способом. Мы не планируем никаких враждебных, опасных, недружественных действий в отношении планеты Земля и населяющего ее человечества.
«Смешно, – подумал Кержак, внимательно выслушав слова нового знакомого. – Как просто могут решаться вопросы доверия. Смешно».
– А скажите, герцог, – усмехнувшись, спросил он, – что вам сказала Катя, когда вы прилетели?
Ответом ему было молчание.
Молчал Йёю. Молчали и двое других. И Кержак почувствовал, что за этим молчанием, как за завесой плотного тумана, прячется бездна, шагнув в которую, он уже никогда не сможет вернуться назад. Никогда.
Туман, обрыв и полет в один конец.
«Зачем же я спросил? – Мысль была необязательная. – Затем, что, как выясняется, именно этого я и хочу».
– Если я вам скажу, вам придется принять на себя определенные обязательства. – Голос Йёю был ровен, но дело было в другом. Его покинула жизнь, эмоции умерли, и их место заняли холод выстуженных равнин и равнодушие вечных льдов.
– И у вас имеется способ наложить их на меня? – как можно более равнодушно спросил Кержак.
– Да, имеется, – просто ответил Йёю. – Лояльность в такого рода делах обязательна.
– Я согласен. – Кержак едва не засыпал, когда-то он был хорошим игроком. – Накладывайте.
Кержак уже все для себя решил, так стоило ли волноваться о формальностях?
– Вот. – Йёю указал на диск, все еще лежащий на столе.
– Вы хотите, чтобы я поклялся не разглашать доверенную мне тайну? – полюбопытствовал Кержак.
– Нет, – остановил его Йёю. – Эта вещь, Игорь, гораздо более замечательная, чем вы можете себе представить. Очень редкая и ценная вещь, Игорь, поверьте мне на слово. Это просто удача, что она у нас есть.
Кержак, заинтригованный словами Йёю, снова посмотрел на диск. Ничего особенного в нем не было. Во всяком случае, Кержак ничего такого в нем не обнаружил. Диск. Из камня, как кажется. Из серого пористого минерала. Сантиметров 10–12 в диаметре, и два-три сантиметра толщины. Все.
– Если вы, Игорь, – Йёю посмотрел ему прямо в глаза, – если вы коснетесь ее пальцем и обещаете, что все услышанное вами здесь и сейчас останется тайной для непосвященных, то так оно и будет.
– И все? – удивленно спросил Кержак. Он был озадачен. Вроде бы именно это он и предложил несколько секунд назад. – И все?
– Все, – подтвердил Йёю и неожиданно усмехнулся: – Но не так просто, как вам показалось. Видите ли, Игорь, – Йёю сделал вынужденную паузу, снова затянувшись дымом сигары. – В этом случае вопрос не стоит о вашей искренности. Вопрос касается сохранения конфиденциальной информации.
– И что же будет на этот раз? – поинтересовался заинтригованный Кержак.
– Печать. – Йёю на секунду задумался, вероятно, подыскивая подходящие объяснения. – Камень наложит печать… на ваш мозг. Так будет правильно. Вы, Игорь, просто не сможете никому ничего рассказать, даже если захотите или вас очень об этом попросят. Никогда и никому.
«Никогда и никому». – Кержак принял сказанное за данность и попытался представить, что это значит. Представлялось с трудом. Это была сказка, но сказка не детская, а страшная сказка и жестокая, как жизнь.
«Ну что ж, – решил он, наконец. – Чему быть, того не миновать».
– Хорошо, – сказал он вслух и положил руку на диск, как кладут руку на Библию, когда клянутся в суде «говорить правду, только правду и ничего, кроме правды».
«Интересно, – мелькнула в голове дурацкая мысль. – А почему Хозяин не ввел и у нас такой же обычай, – вполне можно было заменить Библию на первый том «Капитала» или на «Краткий курс»?»
– Клянусь, – сказал Кержак вслух, – что все услышанное мной от вас останется нашей тайной. Этого достаточно?
Но уже спрашивая, Кержак понял – достаточно.
«Черт!»
Он понял, еще даже не услышав ни одного слова из тех, что должен был сказать ему Йёю, что никогда и никому из непосвященных не сможет не то чтобы их пересказать, а даже намекнуть на что-то, с ними связанное. Ни при каких обстоятельствах. И уж точно, что не по доброй воле.
«Ужас!»
Йёю ничего на его вопрос не ответил, потому что все это знал заранее, и ощущения Кержака знал тоже.
– Я вас слушаю, – обреченно сказал Кержак, подозревая, что услышит сейчас что-то вполне сенсационное, но втайне опасаясь, что получил пломбу на память из-за какой-нибудь глупой ерунды.
– Хорошо, – кивнул Йёю и сделал еще один крошечный глоток кофе. – Итак. Мы все жители империи, Игорь. Это очень большая страна. Много планет, вращающихся вокруг многих солнц. Вы понимаете? Так вот. Сейчас империя переживает не лучшие дни. Плохое время, Игорь, очень плохое. Смутное время.
Йёю снова сделал глоток кофе и посмотрел на Кержака.
– Война, – сказал он. – Это во-первых. У нас, Игорь, сильный враг, и он имеет самые решительные намерения. И, во-вторых, переворот внутри империи. Детали пока вам ни к чему, но главное в том, что империя может лишиться самой своей сути. Стать чем-то другим, возможно, даже лучшим, чем то, что было до сих пор, а может быть, и худшим. А может быть, она и вовсе не уцелеет. Трудно сказать, трудно предполагать, но тем не менее одно очевидно. Что бы это ни было, оно неприемлемо для нас и многих других. Это, как вы понимаете, преамбула. Теперь о словах Кати.
Тут уже имелся явный подтекст. Йёю было не просто называть Катю этим именем. Кержак это почувствовал и не удивился. Что-то такое он и сам для себя уже вывел.
– Империя, Игорь, – снова заговорил Йёю, – существует три тысячи лет, и все это время империей правила одна и та же династия. Понимаете? В глазах очень многих людей империя и ее императоры неразделимы. Это одно целое. Но…
Договорить Йёю не успел. Его прервал Скиршакс.
– Извините, господа, – неожиданно сказал Скиршакс. – Но этот разговор нам придется продолжить в другое время и в другом месте. Получен приказ на срочную эвакуацию.
Он был явно озабочен, но отнюдь не растерян.
– Что случилось? – спросил Счёо, опередив Йёю, который, по-видимому, тоже собирался об этом спросить.
– Сорок минут назад на границе системы появился неопознанный корабль. Приборы крейсера зафиксировали след выхода из прыжка, но он пока далеко, и сказать о нем что-нибудь определенное невозможно.
«Ну началось, – решил Кержак. – Жили сами по себе и горя не знали. А теперь что? Проходной двор какой-то получается».
А в доме уже поднималась узнаваемая деловитая суета. Эвакуация!
Глава 3
СТРАНА УТОПИЯ
– Ну, – сказал Виктор, проходя сквозь «дверь». – Раз не пидорас, два не считается, а на третий раз…
Макс, прошедший следом, только хмыкнул и решительно направился к лестнице, ведущей из подвала, в котором они оказались. В подвале было темно, это становилось уже традицией – попадать при переходе из света во тьму, но рассмотреть, что это помещение является подвалом, Виктор мог. Точно так же он достаточно отчетливо видел и крупные предметы – в данном случае бочки с пивом, загромождавшие подвал, – чтобы на них не налететь. О том, что именно зреет в бочках, ему поведал недвусмысленный пивной дух, стоявший под низким сводчатым потолком, такой густой, что сразу захотелось на воздух и кружку пива в придачу.
– На засов закрыта, – сообщил сверху Макс, обследовавший дверь. – Снаружи. И дверь железная.
– А на дворе ночь. – Виктор обнаружил маленькое глубокое оконце под потолком. За окном было чуть светлее, чем в подвале, но все равно темно.
– Наследим, – без особого сожаления в голосе подвел итог Макс. – Но не сидеть же нам здесь до утра?
Он достал из кармана свой УРИ, и тут же тьма шарахнулась от Макса, взорванная лучом ослепительного бело-голубого лезвия, в центре которого, если приглядеться, отчетливо проступал густой фиолет. Виктор отвернулся и задействовал свой коммуникатор в режиме приема. Впрочем, пока вычислитель перебирал доступные радиочастоты, он достал из наплечной кобуры подаренный Гиди длинноствольный револьвер.
«Береженого Бог бережет, не так ли?» – подумал он, прислушиваясь к шумам исследуемого коммуникатором эфира.
К тому времени, когда Макс справился с дверью, Виктор услышал достаточно, чтобы понять – они находятся, как и было обещано, в Амстердаме. Немногочисленные радиостанции ночного эфира вовсю трепались по-фламандски. Голландского Виктор не знал, но опознать среди других языков германской группы мог. Впрочем, когда он стал подниматься по лестнице наверх, к гостеприимно распахнутой Максом двери, коммуникатор зацепил несколько более слабую, чем голландские, но устойчиво принимаемую станцию, вещавшую на немецком языке. Виктор уже прошел внутрь закрытого на ночь паба, когда завершилось исполнение какого-то местного шлягера, в котором фигурировал любимый исполнительницей Ганс и не любимый ею Дитрих, и начались беседы в прямом эфире. В неведомом далеке прорезался писклявый голосок юной и, как почему-то подумалось Виктору, наверняка прыщавой Бригитты из Лейпцига, которая интересовалась, можно ли быть коммунаром-спартаковцем и одновременно лесбиянкой? Ведущий ночного эфира для неспящей продвинутой молодежи полагал, что одно не мешает другому, потому что… Но слушать этот бред Виктор счел излишним и запустил коммуникатор на дальнейшие поиски. Русское радио он поймал как раз тогда, когда, вскрыв кухонную дверь, они с Максом выбрались в темный и пустой задний двор. За подворотней лежала неплохо освещенная и тоже пустая улица, а дикторша с красивым грудным голосом рассказывала полуночникам о трагической и прекрасной судьбе и духовных исканиях поэта Николая Клюева.
«Кучеряво! – восхитился Виктор, осторожно выглядывая из подворотни на улицу. – Хорошо, хоть пролетарским поэтом не обозвали. А так что ж, можно и Клюева».
Улица была пуста. Они вышли из подворотни и неторопливо пошли туда, где за домами угадывалось мерцающее, далекое еще марево огней и где соответственно предполагался городской центр. Итак, они в Амстердаме, и хотя это был совсем не тот Амстердам, который давно и совсем не плохо знал Виктор, само имя города направило его мысли по вполне определенному руслу. По сути, это были мысли не о том месте, где они находились с Максом сейчас, и даже вовсе не актуальные мысли, если честно, а воспоминания о мыслях, имевших место быть давным-давно и совершенно по другому поводу. Дело в том, что парадоксальным образом в сознании Виктора всегда уживались, не мешая один другому, но и не смешиваясь, не пересекаясь, два совершенно не совпадающих образа этого города.
Один – исключительно абстрактный, почерпнутый в основном из литературы, рассказов других людей и прочих тому подобных источников. Образ шумного сумасшедшего Амстердама-Вавилона, где в кофе-шопах явственно ощутим сладковатый запах граса, где узкие ночные улицы полны искателей приключений на свою голову, текущих плотной толпой мимо витрин с неаппетитными «девочками»; города, где крутятся большие деньги, где работает казино, где голландское пиво и шотландский виски пьются легко и в больших количествах вместе со всеми другими возможными в данных обстоятельствах напитками. Но параллельно этому веселому и беспечному Амстердаму в сознании Виктора существовал и другой Амстердам, город кровавых схваток с агентами семи разных разведок; схваток, в которых поучаствовал Виктор лично в долгое и бурное предвоенное десятилетие. И темный, суровый, выстуженный дождями и ветрами Амстердам 42-го, в который занесла его нелегкая во время страшного «транзита в Непал», за который он получил в 44-м орден Ленина, а в 46-м чуть не получил 20 лет лагерей или шесть граммов свинца в затылок. Такой Амстердам Виктор помнил тоже…
Утро они встретили в харчевне для шоферов и портовых рабочих, которая то ли вовсе не закрывалась на ночь, работая в круглосуточном режиме, то ли открывалась настолько рано, что в шесть часов утра низкое, но обширное полуподвальное помещение было уже затянуто плотными клубами табачного дыма. Здесь царила полумгла и играла громкая музыка: кто-то что-то пел, вернее быстро и неразборчиво произносил ритмичным речитативом по-голландски. Народу было немного, и они легко нашли себе столик, стоящий как бы в стороне и в тени, хотя и под окном, косо уходящим вверх сквозь толстую кирпичную стену. Они сели, и Виктор сразу же закурил, предпочитая дышать своим дымом, а не чужим.
Деньги и одежду они добыли два часа назад старым испытанным способом, вскрыв двери пары магазинчиков в темных переулках старого города. Так что обмундированием они не выделялись; копейки на первый случай имелись, а в смысле документов решено было ими озаботиться, но несколько позже, а пока, если что, косить под русских товарищей. Русские товарищи должны были по идее быть и в этом мире такими же разгильдяями, как и в их собственном, если, конечно, здесь не произошло каких-то по-настоящему драматических изменений в национальной психологии.
Макс, прошедший следом, только хмыкнул и решительно направился к лестнице, ведущей из подвала, в котором они оказались. В подвале было темно, это становилось уже традицией – попадать при переходе из света во тьму, но рассмотреть, что это помещение является подвалом, Виктор мог. Точно так же он достаточно отчетливо видел и крупные предметы – в данном случае бочки с пивом, загромождавшие подвал, – чтобы на них не налететь. О том, что именно зреет в бочках, ему поведал недвусмысленный пивной дух, стоявший под низким сводчатым потолком, такой густой, что сразу захотелось на воздух и кружку пива в придачу.
– На засов закрыта, – сообщил сверху Макс, обследовавший дверь. – Снаружи. И дверь железная.
– А на дворе ночь. – Виктор обнаружил маленькое глубокое оконце под потолком. За окном было чуть светлее, чем в подвале, но все равно темно.
– Наследим, – без особого сожаления в голосе подвел итог Макс. – Но не сидеть же нам здесь до утра?
Он достал из кармана свой УРИ, и тут же тьма шарахнулась от Макса, взорванная лучом ослепительного бело-голубого лезвия, в центре которого, если приглядеться, отчетливо проступал густой фиолет. Виктор отвернулся и задействовал свой коммуникатор в режиме приема. Впрочем, пока вычислитель перебирал доступные радиочастоты, он достал из наплечной кобуры подаренный Гиди длинноствольный револьвер.
«Береженого Бог бережет, не так ли?» – подумал он, прислушиваясь к шумам исследуемого коммуникатором эфира.
К тому времени, когда Макс справился с дверью, Виктор услышал достаточно, чтобы понять – они находятся, как и было обещано, в Амстердаме. Немногочисленные радиостанции ночного эфира вовсю трепались по-фламандски. Голландского Виктор не знал, но опознать среди других языков германской группы мог. Впрочем, когда он стал подниматься по лестнице наверх, к гостеприимно распахнутой Максом двери, коммуникатор зацепил несколько более слабую, чем голландские, но устойчиво принимаемую станцию, вещавшую на немецком языке. Виктор уже прошел внутрь закрытого на ночь паба, когда завершилось исполнение какого-то местного шлягера, в котором фигурировал любимый исполнительницей Ганс и не любимый ею Дитрих, и начались беседы в прямом эфире. В неведомом далеке прорезался писклявый голосок юной и, как почему-то подумалось Виктору, наверняка прыщавой Бригитты из Лейпцига, которая интересовалась, можно ли быть коммунаром-спартаковцем и одновременно лесбиянкой? Ведущий ночного эфира для неспящей продвинутой молодежи полагал, что одно не мешает другому, потому что… Но слушать этот бред Виктор счел излишним и запустил коммуникатор на дальнейшие поиски. Русское радио он поймал как раз тогда, когда, вскрыв кухонную дверь, они с Максом выбрались в темный и пустой задний двор. За подворотней лежала неплохо освещенная и тоже пустая улица, а дикторша с красивым грудным голосом рассказывала полуночникам о трагической и прекрасной судьбе и духовных исканиях поэта Николая Клюева.
«Кучеряво! – восхитился Виктор, осторожно выглядывая из подворотни на улицу. – Хорошо, хоть пролетарским поэтом не обозвали. А так что ж, можно и Клюева».
Улица была пуста. Они вышли из подворотни и неторопливо пошли туда, где за домами угадывалось мерцающее, далекое еще марево огней и где соответственно предполагался городской центр. Итак, они в Амстердаме, и хотя это был совсем не тот Амстердам, который давно и совсем не плохо знал Виктор, само имя города направило его мысли по вполне определенному руслу. По сути, это были мысли не о том месте, где они находились с Максом сейчас, и даже вовсе не актуальные мысли, если честно, а воспоминания о мыслях, имевших место быть давным-давно и совершенно по другому поводу. Дело в том, что парадоксальным образом в сознании Виктора всегда уживались, не мешая один другому, но и не смешиваясь, не пересекаясь, два совершенно не совпадающих образа этого города.
Один – исключительно абстрактный, почерпнутый в основном из литературы, рассказов других людей и прочих тому подобных источников. Образ шумного сумасшедшего Амстердама-Вавилона, где в кофе-шопах явственно ощутим сладковатый запах граса, где узкие ночные улицы полны искателей приключений на свою голову, текущих плотной толпой мимо витрин с неаппетитными «девочками»; города, где крутятся большие деньги, где работает казино, где голландское пиво и шотландский виски пьются легко и в больших количествах вместе со всеми другими возможными в данных обстоятельствах напитками. Но параллельно этому веселому и беспечному Амстердаму в сознании Виктора существовал и другой Амстердам, город кровавых схваток с агентами семи разных разведок; схваток, в которых поучаствовал Виктор лично в долгое и бурное предвоенное десятилетие. И темный, суровый, выстуженный дождями и ветрами Амстердам 42-го, в который занесла его нелегкая во время страшного «транзита в Непал», за который он получил в 44-м орден Ленина, а в 46-м чуть не получил 20 лет лагерей или шесть граммов свинца в затылок. Такой Амстердам Виктор помнил тоже…
Утро они встретили в харчевне для шоферов и портовых рабочих, которая то ли вовсе не закрывалась на ночь, работая в круглосуточном режиме, то ли открывалась настолько рано, что в шесть часов утра низкое, но обширное полуподвальное помещение было уже затянуто плотными клубами табачного дыма. Здесь царила полумгла и играла громкая музыка: кто-то что-то пел, вернее быстро и неразборчиво произносил ритмичным речитативом по-голландски. Народу было немного, и они легко нашли себе столик, стоящий как бы в стороне и в тени, хотя и под окном, косо уходящим вверх сквозь толстую кирпичную стену. Они сели, и Виктор сразу же закурил, предпочитая дышать своим дымом, а не чужим.
Деньги и одежду они добыли два часа назад старым испытанным способом, вскрыв двери пары магазинчиков в темных переулках старого города. Так что обмундированием они не выделялись; копейки на первый случай имелись, а в смысле документов решено было ими озаботиться, но несколько позже, а пока, если что, косить под русских товарищей. Русские товарищи должны были по идее быть и в этом мире такими же разгильдяями, как и в их собственном, если, конечно, здесь не произошло каких-то по-настоящему драматических изменений в национальной психологии.