Максвелл Энн. Тень и шелк

   Она с шипением втянула воздух сквозь стиснутые зубы, когда смесь боли, блаженства и сексуального предвкушения наэлектризовала ее тело так, как удавалось только водке.
   — Нет, — передумал Касатонов, — там я тебя кусать не буду. Это тебе слишком нравится.
   Он ослабил руку на плече Кати и задвигал ребром ладони между ее ног, словно пытался распилить ее. Ребро этой руки убийцы было грубым, сплошь покрытым мозолями.
   Катя видела, как этой же рукой он разбивал кирпичи. Она знала, что еще легче Касатонов ломает хребты и шеи.
   Она медленно отдалась этой руке-оружию, думая о том, скольким людям она принесла смерть. И такая же смерть когда-нибудь придет за ней, если она ошибется и сделает неверный шаг.
   Мысль об этом вызывала невыносимое желание.
   — О, моя желанная смерть! странно-детским голоском протянула Катя. — Обещаю тебе: я буду послушной девочкой.
   — Послушной? Ты?
   Ладонь Касатонова повернулась, срывая крик с Катиных губ. Содрогнувшись, она соскользнула с его руки, горячая и влажная, как кровь.
   Он рассмеялся, чувствуя, как остатки его мужского достоинства пробудились к жизни. Только Кате удавалось дарить ему капли ни с чем не сравнимого наслаждения — все, что оставили ему афганцы. Только Кате, потому что она упивалась болью, которую вынес Касатонов.
   Его изуродованное мужское естество возбуждало ее, как ни одно целое.
   — Послушной ты становишься только при одном условии, — произнес Касатонов, быстро и грубо орудуя ладонью. — Когда тебе больно. Ты жаждешь боли сильнее, чем водки. И я доставлю тебе такое удовольствие, детка, может быть…
   Катя задышала чаще. Несмотря на нежелание отдаваться Касатонову, она понимала, что теряет власть над собой.
   Изощренная боль была бесподобна.
   Телефон прозвенел дважды, прежде чем его сигнал проник в затуманенное наслаждением сознание Кати. Ее тело затвердело, словно охваченное звоном.
   — Это не телефон в номере, — выдохнула она, — а мой, сотовый.
   — Тогда за работу, детка.
   Прежде чем телефон прозвонил в третий раз, Касатонов отпустил Катю, вытер ребро ладони о ее халат и забрал из бара бутылку водки.
   Катя дважды резко встряхнула головой, оправила халат и прошла через комнату к своему дипломату. Нетерпеливо вытащив телефон, она нажала кнопку.
   — Слушаю, — произнесла она холодным, сдержанным голосом, мгновенно возбудившим Касатонова.
   Он глотнул водки прямо из горлышка бутылки и усмехнулся над собой и собственным жалким естеством. Он хорошо знал свои слабости.
   И подозревал, что и Кате известно, каким беспомощным он становится рядом с ней. Если бы Касатонов был в этом уверен, Катина жизнь завершилась бы быстрее, чем рассчитывали они оба.
   Водка скатилась по его горлу, холодная и обжигающая, как сама Катя.
   — Говорите яснее, — произнесла она. — Ничего не понимаю.
   Сквозь шумовой фон на другом конце линии донесся пронзительный голос с восточным акцентом. Спустя секунду другой голос заговорил в трубку на ломаном английском.
   — Почетному гостю не позволили осуществить свои планы, — сообщил голос.
   Катя узнала Миуро Таму, секретаря Юкио Коямы, раньше, чем поняла смысл его слов. Ее охватил страх, не имеющий ничего общего с наслаждением и смертью.
   Столько хлопот, планов, убийств — и все напрасно! Ради этого дня она трудилась годами — да, много лет подряд.
   — Сожалею, — сдержанно отозвалась она. — Мои гости и я сама с нетерпением ждали этой встречи.
   — Она невозможна, невозможна, — тараторил Тама. — Немыслима!
   Катя негромко щелкнула пальцами, привлекая внимание Касатонова. Когда он вскинул голову, она протянула руку к бутылке.
   Касатонов подошел поближе и отдал ей бутылку. Катя приняла ее, но пить не стала. Она лихорадочно размышляла, как выведать необходимую информацию, но не выдать своих целей тем, кто может подслушивать разговор.
   Тама говорил открытым текстом. Их разговор мог подслушать любой обладатель сотового телефона.
   — Какова причина такого внезапного изменения планов? — осторожно поинтересовалась Катя.
   Из трубки послышалась скороговорка японской речи: Тама с кем-то советовался.
   Затем телефон взял сам Кояма. Его голос вздрагивал от сдержанного гнева.
   — Американцы, — выпалил он. — Они отказали мне в визе.
   — Что? Вам в визе?
   Ошеломленная Катя пыталась вообразить, что подвигло американских чиновников на такое оскорбление. Подняв бутылку ко рту, она глотнула водки, словно это была вода со льдом.
   — Какой-то журналист раскопал давнюю информацию, — выпалил Кояма. — И заклеймил меня как военного преступника.
   — В какой газете?
   — В «Нью-Йорк тайме». Меня назвали преступником!
   Голос Коямы дрожал от ярости.
   — Я добьюсь от них извинений, — твердо заявил он, — даже если мне придется купить Манхэттен и продать его корейцам.
   — Не стоит злить влиятельных противников, — примирительно заметила Катя. — Можете не сомневаться: ваша газета пользуется поддержкой самых влиятельных кругов.
   Но японец не желал прислушаться к голосу рассудка.
   — Сначала этот мерзавец обратился с расспросами в американскую иммиграционную службу, — сыпал словами Кояма, — а потом позвонил прямо ко мне и стал расспрашивать о «преступлениях» во время войны, о которой все давным-давно забыли!
   — Откуда у этого журналиста такая информация? — спросила Катя.
   — Понятия не имею!
   — Он назвал свою фамилию?
   — Толливер, — с отвращением выплюнул Кояма. — Найдите его. Узнайте, откуда у него эти сведения. А затем сделайте то, чего заслуживают мерзавцы.
   — Представители американской прессы пользуются правом неприкосновенности, — отозвалась Катя. — Это право освобождает их от ответственности за свои поступки.
   — А я думал, что и у вас есть влиятельные «друзья». Очевидно, я ошибался. Мне надоела эта болтовня,
   — Вы меня не так поняли, — поспешила заверить Катя.
   — Превосходно. Надеюсь, мне не придется откладывать вылет.
   — Прошу вас, наберитесь терпения. Нам может понадобиться больше восемнадцати часов.
   Кояма издал возглас, свидетельствующий о том, что его терпение давно лопнуло.
   Когда Катя заговорила вновь, ее голос зазвучал дружески, соблазнительно, бесконечно женственно.
   Касатонов чуть не расхохотался.
   — Доверьтесь мне, мой друг, — мурлыкала Катя. — Мы с коллегами припасли подарок, подтверждающий, как высоко мы ценим и уважаем вас.
   Кояма хмыкнул, словно ничего другого и не ожидал.
   — Ничего, подобного нашему подарку, вы еще никогда не видели, — продолжала Катя. —Люди погибали, лишь бы заполучить его. А другие, чтобы защитить его, также жертвовали жизнью.
   — Чем это вы искушаете меня?
   Катя рассмеялась мягко, маняще, приглашая японца на другом конце линии ответить ей так, как подобало мужчине, а не оскорбленному лидеру преступной организации.
   — Нет-нет, не будем портить сюрприз! — воскликнула она.
   — Для меня в США не может быть сюрпризов.
   — Если вы наберетесь терпения, я…
   — Я важная персона, — холодно перебил ее Кояма. — Либо я вхожу через парадную дверь, либо не вхожу вообще.
   Помедлив секунду, Катя улыбнулась.
   — Ну конечно! — пропела она. — Я лично поменяю ваш билет и план нашей встречи.
   — И что это значит?
   — Все мы соберемся в Канаде. И преподнесем вам подарок, который подтвердит, насколько высоко мы ценим наше сотрудничество.
   — Когда?
   — В течение двух дней.
   — Что ж, посмотрим.
   Связь прервалась.
   Катя уставилась на сотовый телефон в своей руке. Выражение ее лица было ледяным.
   — Неприятности? — осведомился Касатонов.
   — Ничего непоправимого пока не произошло. Но в следующий раз, когда Редпас попадется тебе на глаза, перегрызи ей глотку.

Глава 26

Штат Вашингтон, северо-запад США. Ноябрь

 
   Самолет агентства «Риск лимитед» рассекал воздух к востоку от Спокана. Небо за иллюминаторами в сумерках заволокли сине-лиловые тени. Облака внизу пылали от отраженных лучей заходящего солнца.
   Дэни с трудом проснулась и взглянула на часы. Она проспала больше трех часов подряд.
   Шон Кроу вытянулся в кресле напротив нее. Его веки были опущены, тело казалось обмякшим. Но только увидев его разжатые пальцы, Дэни убедилась, что Шон действительно спит.
   Стараясь не разбудить его, она осторожно пошевелилась, распрямляя затекшие плечи. Постоянный приток адреналина, с тех пор как она побывала в Лхасе, следом за возбуждением вызывал изнеможение.
   И самое худшее — или лучшее — им еще только предстоит, напомнила себе Дэни. Господи, она могла бы проспать неделю напролет!
   Как только Шон выдерживает такие нагрузки? Может быть, именно потому он и хотел уйти в буддийский монастырь, нуждаясь в покое.
   Самолет изменил курс, поворачивая на несколько градусов на юг. Луч солнца ворвался в салон сквозь круглый иллюминатор. Свет коснулся лица Шона, точно кистью художника подчеркивая каждую линию, впадину, выпуклость.
   Дэни боролась с желанием отвести жесткий шелк волос Шона со лба, коснуться мужественной поросли на подбородке, обвести его губы сначала кончиком пальца, а затем — языком.
   "Это адреналин, — убеждала она себя. — Просто прилив адреналина. В спокойствии повседневной жизни Шон показался бы мне в половину менее манящим, менее привлекательным, менее загадочным.
   А если я буду повторять это как можно чаще, вероятно, в конце концов поверю самой себе".
   Свет, коснувшийся век, разбудил Шона. Он медленно передвинул голову. Свет не потускнел, и он раздраженно открыл глаза.
   Но стоило ему увидеть перед собой Дэни, как раздражение угасло. Губы растянулись в медлительной, ленивой улыбке. Он передвинул длинные ноги и коснулся колена Дэни.
   — Вот уж не думал, что увижу тебя здесь, — произнес он. — Ты же избегала меня.
   Его голос прозвучал хрипловато от недавнего сна и еще чего-то, заставившего Дэни вспомнить Арубу, ливень и наслаждение, о существовании которого она прежде не подозревала.
   — Я просто пыталась облегчить жизнь, — ответила Дэни.
   — Кому? Себе?
   — Нам обоим.
   Дэни беспокойно выпрямилась на сиденье и закинула руки за голову, пытаясь избавиться от напряжения в спине и плечах.
   Она без всякого умысла пыталась размяться, однако ее движения выглядели далеко не безобидными. Ее блузка туго натянулась на груди, чувствительность которой усилилась от одного вида Шона и воспоминаний об Арубе.
   Дэни с запозданием вспомнила, что верхние пуговицы ее черной шелковой блузки расстегнуты. Ткань разошлась, открывая взгляду мягкий белый лифчик и округлости груди. Машинально она потянулась, чтобы застегнуть блузку.
   В тот же миг, как ее пальцы коснулись первой пуговицы, она заметила, что Шон следит за ней пристальным мужским взглядом, ошибиться в значении которого было невозможно. У нее дрогнула рука. Действие, которое в любом другом случае было бы донельзя простым, стало невозможным. Мелкие пуговки отказывались входить в скользкие шелковые петли.
   Шон мягко отвел в сторону ее руки и справился с пуговицами. Набухшими сосками Дэни ощутила легкую ласку его пальцев сквозь шелк, когда он расправлял блузку.
   — Вот так, — заключил он. — Все застегнуто, как полагается. Ты ведь этого хотела?
   Дэни отвела взгляд, прочитав откровенную жажду в его глазах. Уставившись на собственные руки, она молча проклинала пальцы, выдавшие ее чувства.
   — Извини, — с трудом выговорила она. — Поверь, я не пыталась соблазнить тебя.
   — Знаю.
   — Правда?
   Дэни взглянула на Шона в упор.
   — Да, — ответил он. — Между сном и пробуждением есть минуты, когда примитивные инстинкты вспыхивают ярким пламенем.
   На миг их глаза встретились. Дэни с трудом преодолела свое влечение к этому мужчине.
   Шон вел такую же борьбу с самим собой, осваиваясь с новой мыслью, что Дэни влечет к нему так же сильно, как его к ней.
   Скоро, пообещал он себе. Очень скоро.
   Но время, оставшееся до завершения обета, казалось Шону вечностью. Только потом он будет вправе исследовать ту сторону своей натуры, на которую некогда предпочитал не обращать внимания.
   Однако Прасам Дхамса так не считал. Уже не первый раз Шон задумался, что такого увидел в нем лама и что прошло незамеченным мимо него самого.
   Дверь в салон открылась, нарушив тягостное молчание. Лия Рабин, старший пилот «Риск лимитед», вышла к пассажирам.
   Шон перевел на нее взгляд. Лия была не крупной и не миниатюрной, не полной и не худой, на редкость смышленой особой, обладающей самой стремительной реакцией, какую только Шону доводилось встречать у мужчин или женщин.
   — Где приземляемся — на приморской полосе или посадочной площадке для «боингов»? — спросила Лия Рабин. — На земле хотят знать об этом заранее.
   — На площадке для «боингов», — ответил Шон. — Лучше не афишировать наше прибытие. Кто встречает?
   — Гельман. Вчера прибыл из Лос-Анджелеса.
   — Он бывал в Сиэтле?
   — Он вызвал местного агента по фамилии Фландерс.
   — Фландерс? — переспросил Шон.
   — Это бывший агент таможенной службы США. Он долго работал в этих краях.
   — А я его знаю?
   — Он не знаменит, если ты спрашиваешь об этом, — пояснила Рабин. — Скорее печально известен.
   Уголки губ Шона приподнялись.
   — Такие проблемы мне знакомы, — заявил он, переглянувшись с Дэни. — Что с ним стряслось?
   — В прошлом году его уволили, — без обиняков сообщила Рабин.
   — Почему?
   — Официально — он досрочно вышел в отставку.
   — А неофициально? — допытывался Шон.
   — Фландерс слишком осложнил жизнь индейским контрабандистам, которые пытались обойти закон о пошлинах на ввоз сигарет, — объяснила женщина-пилот. — А еще ему многое известно о махинациях китайцев из Фуцзяня.
   — Наш человек, — оценил Шон. — Сторонник равных возможностей. Слишком упрям, чтобы быть «политически корректным».
   Дэни состроила гримаску.
   — Еще не поздно, — напомнил Шон, наблюдая за ней. — Ты всегда можешь вернуться в свой кабинет.
   — С какой стати ты вновь напоминаешь мне о «башне из слоновой кости»…
   — Прости, это рефлекс.
   — …словно буддийский монастырь — менее уединенное место, чем кабинет ученого? — на одном дыхании закончила Дэни.
   Лия Рабин расхохоталась.
   — Пусть я не разбираюсь во всех подробностях насчет тонов, мафий, наркокартелей и убийц, — добавила Дэни, — но я не собираюсь бежать и, подобно страусу, прятать голову в песок.
   Минуту Лия Рабин пристально вглядывалась в лицо Дэни, а затем подмигнула Шону.
   — Идеалистка и реалистка в одном лице, — заключила Лия. — Я же говорила: Редпас и я не единственные женщины, в которых сочетаются эти черты.
   — Иди-ка ты в кабину, — проворчал Шон.
   — Слушаюсь и повинуюсь, повелитель. — Лия отвесила шутливый поклон. — Запомни, Дэни: ему нравятся женщины, которые умеют подчиняться.
   — И после такой паршивой жизни нас не ждет ничего получше смерти? — печально вопросила Дэни. Лия Рабин со смехом закрыла за собой дверь.
   — Философия дзен? — поинтересовался Шон.
   — Весьма похвально, дзен-монах Шон Кроу.
   — Уже не монах, — поправил он, взглянув на часы. — И не жалею об этом. Тебе понравится Хуан.
   Дэни помотала головой, отчего ее темные блестящие волосы всколыхнулись.
   — Этот разговор имеет ко мне какое-нибудь отношение? — осведомилась она.
   — Самое прямое, можешь мне поверить.
   — Никогда не бывала в Сиэтле, — пробормотала Дэни.
   — Хуан Гельман — социолог, его диссертация была посвящена уличным группировкам Лос-Анджелеса. Досле защиты он решил применить свои знания в менее академической обстановке.
   — Как ты?
   — Никогда не писал диссертаций, — возразил Шон.
   — Не писал, зато жил ими. Подумаешь, разница!
   — Ты тоже. Да и много ли найдется ученых, буквально живущих своими экспедициями, как ты?
   — Единицы, — коротко ответила Дэни.
   — Может быть. Должно быть, университеты представляют собой необходимое убежище.
   — Необходимое?
   — Не все так жизнерадостны, как ты, Дэни. И лишь некоторые так же прекрасны.
   — Прекрасны? — изумленно переспросила Дэни. — Да, само собой, — иронически кивнула она.
   — Хорошо, что наши мнения хоть в чем-то совпали.
   — Ошибаешься. У меня дома есть несколько зеркал. Что касается внешности, я принадлежу к среднестатистическому типу.
   — Мы смотрим с разных точек зрения, — возразил Шон. — С моей, ты прекрасна.
   Дэни не знала, что ответить, ибо понимала: он говорит правду.
   Он действительно видит ее такой.
   Слегка улыбнувшись, Шон прикрыл глаза, предоставив Дэни возможность поразмыслить о разных взглядах на мир. Он не поднимал век, пока самолет не коснулся посадочной полосы четверть часа спустя.
   Дэни и Шона встретил Хуан Гельман, стройный, черноволосый латиноамериканец с печальными глазами за круглыми очками в металлической оправе. Он напоминал скорее учителя, чем агента «Риск лимитед». Гельман представил своего спутника Билла Фландерса.
   С академической улыбкой обмениваясь рукопожатиями, Дэни мысленно пыталась оценить приблизительные габариты Фландерса.
   Он оказался громоздким белым американцем средних лет, с лицом, багровым от солнца, ветра и виски. Его рот окружали циничные морщины человека, которому всю жизнь пришлось копаться в отбросах общества — одушевленных и неодушевленных.
   Порыв ветра, задрав полы его шерстяной рубашки от Пендлтона, обнажил пистолет за поясом джинсов.
   Фландерс явно чувствовал себя неуютно без оружия под рукой.
   С учетом опыта последних нескольких недель Дэни не стала судить Фландерса так строго, как сделала бы раньше. Она с нетерпением ждала случая убедиться, что он не настолько туп, каким кажется на первый взгляд.
   — Как дела? — обратился Фландерс по очереди к Шону и Дэни.
   Его техасский акцент явно смягчили долгие годы, проведенные на западном побережье.
   Дэни ждала от этого человека пренебрежения или обычного мужского оценивающего взгляда и была приятно удивлена, не дождавшись ни того, ни другого.
   Фландерс указал на стоявший у полосы фургон. Снаружи машина была донельзя замызганной. Впечатление усиливали затемненные стекла в окнах.
   — Экипаж ждет, дамы и господа, — провозгласил Фландерс.
   — А вы когда-нибудь слышали о том, что машины моют? — поинтересовался Шон, пока они приближались к фургону.
   — Мытые машины слишком блестят, — отозвался Фландерс. — Режут глаз.
   Рассмеявшись, Шон пригнулся, заглядывая в фургон.
   — Замечательно, — заключил он после беглого осмотра. — Наблюдательный пункт на колесах.
   — Да, не хватает только спутникового телевидения, — подтвердил Фландерс. — Чертова антенна слишком бросается в глаза.
   Забравшись в машину, Дэни поняла, что имеет в виду Шон. Здесь были удобные кресла, рация, бинокли и приборы ночного видения.
   — Значит, досрочная отставка? — произнесла Дэни, ни к кому не обращаясь.
   — С некоторыми привычками нелегко расстаться, — жизнерадостно отозвался Фландерс.
   Гельман забрался на переднее пассажирское сиденье фургона и захлопнул дверцу.
   — Достоинство таможенных законов состоит в том, — объяснял Фландерс, — что в них предусмотрена награда за поимку нехороших парней.
   — Правда? — удивленно воскликнула Дэни.
   — Да, мэм. Я зарабатываю столько же, как в те дни, когда работал на правительство. А согласно конституции, бюрократы не имеют права причислять такой труд к неоплачиваемым сверхурочным.
   — Отличная работа, Хуан, — произнес Шон, одобряя выбор Фландерса.
   — И я того же мнения, — негромко отозвался Гельман.
   Шон вновь обвел взглядом внутренности фургона, в течение нескольких секунд изучал их владельца и наконец принял решение.
   — Если дело выгорит, — сообщил он Фландерсу, — для вас найдется еще немало работы. Ну как, интересно?
   — Еще бы! Скажите еще, что у лягушки водопроницаемая задница!
   Дэни прыснула.
   С проворством, не сочетающимся с сединой во всклокоченной шевелюре, Фландерс забрался на водительское сиденье и объездными путями двинулся прочь от аэропорта. Сколько бы поворотов и перекрестков ни появлялось впереди, он ни разу не взглянул ни на карту, ни на дорожные указатели.
   — Наша информация помогла? — спросил Шон у Гельмана.
   — Насчет мест в отеле и остальных заказов все верно, — ответил тот.
   — А визуальное подтверждение?
   Гельман снял очки, протер их о рукав вельветовой куртки и снова водрузил на нос.
   — Кассандра велела мне следить за ними издали, — сообщил он.
   — С какого расстояния? — уточнил Шон. Улыбка превратила печальное лицо Гельмана в проказливое.
   — Вчера вечером я сидел рядом со столиком джентльмена с Сицилии и его спутника-француза, — доложил он. — Опознал обоих.
   Шон удовлетворенно крякнул.
   — Они просидели весь вечер, попивая дорогой бренди и хвастаясь тем, как им везет с деньгами и женщинами, — добавил Гельман.
   — Не говорили ничего полезного? — спросил Шон.
   — Они беседовали по-французски, на единственном языке, который знают оба, и потому были вполне откровенны, но я не услышал ничего нового.
   — Вы говорите по-французски? — вмешалась Дэни.
   — Он знает десять языков, — сообщил Шон.
   — А вместе с диалектом басков и финским — двенадцать, — поправил Гельман, — но какая разница?
   — А я считал вас всего-навсего чересчур ученым мексиканцем, — заметил Фландерс.
   — А я вас — еще одним тупым техасцем, — парировал Гельман.
   Фландерс выпалил что-то пулеметной скороговоркой по-испански. Гельман живо ответил не менее продолжительной очередью. Оба рассмеялись.
   — Похоже, они столковались на тринадцатом языке, — сухо заметил Шон.
   — На каком? — спросила Дэни.
   — На ломаном английском американцев испанского происхождения.
   — Ты думаешь? Насколько мне известно, настоящие ругательства есть только в английском да в нескольких туманных диалектах.
   — Если хотите, я могу стать вашим учителем, — предложил Гельман, оборачиваясь.
   — Я сам позабочусь об образовании Дэни, — прервал его Шон.
   Взглянув на него, Гельман молча отвернулся.
   — Что слышно о Павловой и Касатонове? — продолжал расспросы Шон.
   — Они остановились в отеле «Четыре времени года», в самом большом из люксов, — сообщил Гельман.
   — У нас есть шанс подобраться к ним поближе?
   — У Билла сохранились старые связи с местной охраной, — откликнулся Гельман.
   — Эти двое ведут себя тихо, как мышки, — вступил в разговор Фландерс, — если не считать следов крови на постельном белье.
   — Чьей крови?
   — Повязок я не заметил, — объяснил Фландерс. — Похоже, кто-то из них порезался и вытер кровь о простыню.
   — Для некоторых, — негромко вмешалась Дэни, — секс — кровопролитное развлечение.
   Шон исподволь бросил в сторону Дэни быстрый взгляд.
   — Зная этих двоих, — отозвался он, — я ничему не удивлюсь.
   — А в остальном, — закончил Фландерс, — они провели в номере две ночи и подкрепились тремя бутылками «столичной».
   Фландерс взглянул на Шона в зеркало заднего обзора.
   — Так пить способен не каждый, сынок, — добавил он. — Поверь слову знатока.
   — Значит, и с вами такое было? — негромко спросил Шон.
   — Само собой, — беспечно отозвался Фландерс. — В доказательство могу показать шрамы.
   — Катины шрамы видны только в глазах, — вмешалась Дэни.
   — И потому она ослепляет себя водкой, — подытожил Фландерс. — Еще бы!
   Шон занялся биноклем, настраивая резкость. Отрегулировав видимость, он устремился взглядом вдаль.
   — Не была ли Катя подозрительно встревожена вчера и сегодня? — спросил Шон.
   — Не замечал, — откликнулся Гельман, — но за русскими я наблюдал издалека. А в чем дело?
   — Вчера ночью мы с Дэни дали им жару — или по крайней мере попытались, — объяснил Шон. — Я надеялся на мгновенные результаты.
   — Нет, я не заметил ничего такого, — покачал головой Гельман. — А вы, Билл?
   — О ваших русских я понятия не имею, — заявил Фландерс, — и помочь ничем не могу, но…
   Шон подождал, пока Фландерс проведет фургон между двумя грузовиками. Он вел машину с небрежностью человека, у которого куча друзей в дорожной инспекции.
   — …один парень из тона «Земля и небо» сегодня должен был встретиться со мной рано утром, — продолжал Фландерс, — и так и не появился.
   — Один из приближенных Тони Ли? — догадался Шон.
   Фландерс кивнул.
   — В этом округе он ведает торговлей марихуаной, — сообщил Фландерс, — но не прочь занять пост повыше. Рассудив, что это ему поможет, он стал снабжать меня информацией.
   — А вообще он надежный человек? — спросил Шон.
   — Сегодня он подвел меня первый раз. Возможно, его ударило сразу пятью молниями, о которых они вечно болтают.
   — Такое бывает, — заметил Шон.
   — Притом слишком часто, особенно на мексиканской границе, где я вырос.
   — Там тоже есть тон? — спросила Дэни.
   — Неподалеку от нас, по другую сторону границы, есть мексиканский город, в котором располагается самый крупный храм тона к югу от Сан-Франциско, — пояснил Фландерс. — По правде говоря…
   — А что подсказывает вам чутье? — прервал Шон. Фландерс метнул в Шона быстрый взгляд в зеркало заднего вида.
   — Чутье?
   — Без него вы были бы уже давно мертвы.