У Гомера мы можем прочесть одно из самых прекрасных повествований о собаке. Когда Одиссей под видом нищего вернулся на родную Итаку и, никем не узнанный, добрался до своего дома, его пес Арго был уже стар и немощен. Он лежал на куче навоза, покрытый клещами, служанки им не занимались, ибо все были уверены, что Одиссей уже не вернется. Но старый слепой Арго узнал своего хозяина и, не в силах подняться, лишь слабо завилял хвостом. Одиссея такая верность растрогала до слез.
Взаимоотношения собаки и человека уже тогда приобрели формы, близкие нашим. Это было истинным партнерством двух столь различных существ.
Греческая легенда о преступлении и наказании
(С перечислением собачьих имен)
В те давние времена, когда человек и зверь еще жили вместе и боги не гнушались общения с людьми, в те веселые времена, когда боги — по крайней мере в Греции — навещали людей и соблазняли земных женщин, которые этому, конечно же, радовались, хотя и целомудренно это утаивали, а дети, родившиеся после визита богов, как и все отпрыски знатных особ, уже и тогда, в те незапамятные времена, тоже пользовались исключительными привилегиями, — итак, в те стародавние времена, которые мы называем мифическими, стряслось не столь уж нашумевшее, но вместе с тем весьма трагическое происшествие.
Богиня Артемида, известная своей красотой и недоступностью, охотница, с луком и колчаном стрел, сопровождаемая сворой собак (вспомните упомянутых выше богинь шумерских и ассирийских), кроме прочих достоинств отличавшаяся еще и целомудрием, девственница, строго оберегающая свою девичью честь, чем иные богини явно пренебрегали, купалась однажды после утомительной охоты в горном потоке. И, как это часто бывает, забыв об осторожности, отпустила собак. Скинув не только лук, но и хитон из тончайшей ткани, она плескалась в прозрачной воде совсем нагая, как создал ее господь бог, если такое можно сказать о богине.
В тот же час по роковому стечению обстоятельств и в тех же самых местах охотился герой и красавец Актеон со своими друзьями и сворой злобных псов, натасканных на травлю зверя. И случилось ему, отстав от друзей, заблудиться в неприступных скалах, спускающихся отлого к горному потоку. Актеон был истинным охотником и передвигался по привычке без малейшего шороха и шума. Где-то вдали отзвучали охотничьи рога, не слышно стало собачьего лая, и лишь торжественная тишина вечной природы обступала его. И Актеон решил освежиться в прохладной заводи. И вдруг приметил в воде какое-то движение и услыхал плеск струй. Актеон подкрался поближе и замер: в заводи купалась ничего не подозревающая дева. Она была прекрасна, как может быть прекрасна лишь богиня.
Актеон не стал утруждать себя размышлениями, какая из богинь могла тут оказаться, ибо сразу понял, что нашел свое счастье и может сделаться возлюбленным одной из вечных олимпиек.
Он был настоящим мужчиной и потому не спешил, а, затаив дыхание, лишь жадно глядел на обнаженное женское тело со сверкающими на белой коже капельками влаги.
Все же в нем заговорил охотник. Внимательно осмотрев место, где он нежданно наткнулся на столь прекрасную добычу, Актеон заметил легкий хитон, серебряные сандалии с ремешками и драгоценный лук неописуемой красоты. И догадался, что купающаяся красавица — сама Артемида! Он, охотник Актеон, не раз обращал к ней свои молитвы и приносил кой-какие жертвы и потому не сомневался, что имеет право наглядеться на нее досыта. По крайней мере так долго, пока она не заметит его и, растроганная таким благородством и любовью, не откроет ему своих мокрых объятий и не позволит осушить свое тело пламенными лобзаниями.
Нет ничего хуже самоуверенности мужчины, полагающего, будто женщина, с которой он едва знаком, проявит к нему благосклонность лишь потому, что он слывет неотразимым любовником!
Охотник Актеон отшвырнул лук богини Артемиды в сторону, раздвинул кусты и вышел на берег заводи.
Богиня, услыхав треск ветвей, тихонько вскрикнула и погрузилась в воду по шейку. Очи ее потемнели от гнева. До чего прекрасна! — подумал Актеон. — Все женщины в бессильном гневе прекрасны. Сейчас она в моей власти. Пока лишь во власти моих глаз, но скоро окажется и во власти моих рук». О том, что последует дальше, он думать не мог, потому как у него и без того голова шла кругом.
— Богиня, — сказал он, дрожа от страсти, прерывающимся голосом. — Ты самое прекрасное создание, которое я когда-либо видел и которое, охотясь, сподобился поймать. Теперь ты моя! Ты отлично знаешь, что нет на свете мужчины, который мог бы обидеть такую красавицу, как ты. И потому не бойся, если, конечно, не убоишься любви человека.
Но, как уже было сказано, Артемида была богиня целомудренная. Сестры ее, например Афродита или Афина Паллада и даже Гера, те не стали бы поднимать шума, если 6 их застал нагишом красавец охотник. Известно, что эти три богини не постеснялись показаться именно в таком виде царскому сыну Парису, потребовав отдать яблоко той, которую он сочтет самой прекрасной. Более того, каждая ему что-нибудь посулила, если он вручит яблоко именно ей.
Артемиде же мужчина был не нужен. Тем более Актеон, который, как и всякий охотник, весь пропах потом и пылью и к тому же был небрит. «Очень возможно, он меткий стрелок, — решила богиня, — но сейчас, бедняга, промазал, да к тому же совершил преступление, пусть даже и в любовном пылу!»
Ах, кому дано знать, какие капризы могут быть у богинь!
— Сейчас же отвернись и убирайся прочь, — прошипела Артемида, ее нежное личико вспыхнуло таким гневом, что даже вода не смогла его охладить. — Ступай прочь, о смертный!
Актеон был, как мы уже говорили, настоящим мужчиной. Он отрицательно покачал головой, уверенный, что Артемиде от него не уйти. Богиня теперь в его власти, еще более, чем молодая серна, запутавшаяся в тенетах. Красавица из воды попадет прямо в его объятия. Или ей придется оставаться в воде, но тогда он сам бросится к ней. В любовной горячке Актеон не страшился даже ледяной воды.
Вот как случилось человеку дерзко и необдуманно перейти границы дозволенного. Конечно, никому не заказано любить богиню на человеческий лад, но не следует склонять ее к любви силой. Актеон подобрался к заводи совсем близко. Тут богиня вдруг подпрыгнула, показав несчастному гордецу всю свою ослепительную наготу, и, набрав в ладони воды, плеснула в лицо Актеону.
И в то же мгновение он превратился в оленя! Ничего не скажешь, он стал горделивым, ретивым оленем, королем лесов, он был великолепен, и богиня охоты Артемида отметила это. Но Актеон уже не был ни мужчиной, ни охотником. Он стал зверем, а значит, предметом охоты.
Увидав свое отражение в зеркале вод, Актеон ужаснулся, а заметив новый жест богини, испуганно отпрянул. Как всякий олень, он кинулся прочь, ломая кусты, ибо оленю на роду написано бояться человека.
Богиня стряхнула с себя воду, набросила хитон из тончайшей ткани, надела сандалии, обвязала вокруг лодыжек ремни и, схватив колчан со стрелами и лук, покинула место, где ей было нанесено столь неслыханное оскорбление.
Она одна знала, какое страшное наказание ждет Актеона за дерзость. Только она знала, что бывший охотник сам теперь станет предметом охоты. Знала также, что в довершение трагедии Актеона будут гнать его друзья и травить его же собственные псы. Взяв след, они помчатся за ним и станут преследовать день и ночь, пока загнанный олень не падет, став жертвой своих собак и добрых друзей, которые, разыскивая Актеона, наткнутся на красавца оленя.
Актеон же, узнав своих друзей, ничего не сможет им сказать, поймет, что загонят его собственные собаки, его любимицы, после охоты обычно ластившиеся к нему, когда он в приливе нежности бросал им лакомые куски. Теперь он должен мчаться, должен преодолевать кручи, теперь он олень, а не Актеон. Он пропал, конец…
Так погиб охотник, растерзанный ни в чем не повинными псами, как ни в чем не повинны были и его друзья, понуждающие собак преследовать оленя. Во всем виноват лишь он сам, Актеон…
О горе нам! Ведь даже за малое прегрешение боги сурово карают смертного!
Но почему мы решили рассказать именно эту легенду? Показать, что даже собственные собаки могут быть к нам жестоки? Да нет же, что вы! Отнюдь! Причина совсем не та. Когда великий римский поэт Овидий включил этот миф в свои «Метаморфозы», он описал все случившееся не только поэтично и драматично, но и сохранил в своей поэме множество собачьих имен, тех, что давали тогда собакам в Риме. Теперь нам известно, что вообще-то имена были греческие, более того, клички собак вавилонского бога Мардука, данные им задолго до того, как греки появились в Греции, тоже звучали весьма сходно!…
И в завершение печального повествования об охотнике Актеоне мы процитируем отрывок из поэмы Овидия «Метаморфозы»:
Вслушайтесь, как звали собак:
А мы рассказали эту историю для развлечения и поучения. Опасно проявлять излишнюю самоуверенность, когда охотишься — будь то на зверя, на богиню или на женщину вообще. Осторожность, уважаемые Актеоны, никогда не помешает!
Богиня Артемида, известная своей красотой и недоступностью, охотница, с луком и колчаном стрел, сопровождаемая сворой собак (вспомните упомянутых выше богинь шумерских и ассирийских), кроме прочих достоинств отличавшаяся еще и целомудрием, девственница, строго оберегающая свою девичью честь, чем иные богини явно пренебрегали, купалась однажды после утомительной охоты в горном потоке. И, как это часто бывает, забыв об осторожности, отпустила собак. Скинув не только лук, но и хитон из тончайшей ткани, она плескалась в прозрачной воде совсем нагая, как создал ее господь бог, если такое можно сказать о богине.
В тот же час по роковому стечению обстоятельств и в тех же самых местах охотился герой и красавец Актеон со своими друзьями и сворой злобных псов, натасканных на травлю зверя. И случилось ему, отстав от друзей, заблудиться в неприступных скалах, спускающихся отлого к горному потоку. Актеон был истинным охотником и передвигался по привычке без малейшего шороха и шума. Где-то вдали отзвучали охотничьи рога, не слышно стало собачьего лая, и лишь торжественная тишина вечной природы обступала его. И Актеон решил освежиться в прохладной заводи. И вдруг приметил в воде какое-то движение и услыхал плеск струй. Актеон подкрался поближе и замер: в заводи купалась ничего не подозревающая дева. Она была прекрасна, как может быть прекрасна лишь богиня.
Актеон не стал утруждать себя размышлениями, какая из богинь могла тут оказаться, ибо сразу понял, что нашел свое счастье и может сделаться возлюбленным одной из вечных олимпиек.
Он был настоящим мужчиной и потому не спешил, а, затаив дыхание, лишь жадно глядел на обнаженное женское тело со сверкающими на белой коже капельками влаги.
Все же в нем заговорил охотник. Внимательно осмотрев место, где он нежданно наткнулся на столь прекрасную добычу, Актеон заметил легкий хитон, серебряные сандалии с ремешками и драгоценный лук неописуемой красоты. И догадался, что купающаяся красавица — сама Артемида! Он, охотник Актеон, не раз обращал к ней свои молитвы и приносил кой-какие жертвы и потому не сомневался, что имеет право наглядеться на нее досыта. По крайней мере так долго, пока она не заметит его и, растроганная таким благородством и любовью, не откроет ему своих мокрых объятий и не позволит осушить свое тело пламенными лобзаниями.
Нет ничего хуже самоуверенности мужчины, полагающего, будто женщина, с которой он едва знаком, проявит к нему благосклонность лишь потому, что он слывет неотразимым любовником!
Охотник Актеон отшвырнул лук богини Артемиды в сторону, раздвинул кусты и вышел на берег заводи.
Богиня, услыхав треск ветвей, тихонько вскрикнула и погрузилась в воду по шейку. Очи ее потемнели от гнева. До чего прекрасна! — подумал Актеон. — Все женщины в бессильном гневе прекрасны. Сейчас она в моей власти. Пока лишь во власти моих глаз, но скоро окажется и во власти моих рук». О том, что последует дальше, он думать не мог, потому как у него и без того голова шла кругом.
— Богиня, — сказал он, дрожа от страсти, прерывающимся голосом. — Ты самое прекрасное создание, которое я когда-либо видел и которое, охотясь, сподобился поймать. Теперь ты моя! Ты отлично знаешь, что нет на свете мужчины, который мог бы обидеть такую красавицу, как ты. И потому не бойся, если, конечно, не убоишься любви человека.
Но, как уже было сказано, Артемида была богиня целомудренная. Сестры ее, например Афродита или Афина Паллада и даже Гера, те не стали бы поднимать шума, если 6 их застал нагишом красавец охотник. Известно, что эти три богини не постеснялись показаться именно в таком виде царскому сыну Парису, потребовав отдать яблоко той, которую он сочтет самой прекрасной. Более того, каждая ему что-нибудь посулила, если он вручит яблоко именно ей.
Артемиде же мужчина был не нужен. Тем более Актеон, который, как и всякий охотник, весь пропах потом и пылью и к тому же был небрит. «Очень возможно, он меткий стрелок, — решила богиня, — но сейчас, бедняга, промазал, да к тому же совершил преступление, пусть даже и в любовном пылу!»
Ах, кому дано знать, какие капризы могут быть у богинь!
— Сейчас же отвернись и убирайся прочь, — прошипела Артемида, ее нежное личико вспыхнуло таким гневом, что даже вода не смогла его охладить. — Ступай прочь, о смертный!
Актеон был, как мы уже говорили, настоящим мужчиной. Он отрицательно покачал головой, уверенный, что Артемиде от него не уйти. Богиня теперь в его власти, еще более, чем молодая серна, запутавшаяся в тенетах. Красавица из воды попадет прямо в его объятия. Или ей придется оставаться в воде, но тогда он сам бросится к ней. В любовной горячке Актеон не страшился даже ледяной воды.
Вот как случилось человеку дерзко и необдуманно перейти границы дозволенного. Конечно, никому не заказано любить богиню на человеческий лад, но не следует склонять ее к любви силой. Актеон подобрался к заводи совсем близко. Тут богиня вдруг подпрыгнула, показав несчастному гордецу всю свою ослепительную наготу, и, набрав в ладони воды, плеснула в лицо Актеону.
И в то же мгновение он превратился в оленя! Ничего не скажешь, он стал горделивым, ретивым оленем, королем лесов, он был великолепен, и богиня охоты Артемида отметила это. Но Актеон уже не был ни мужчиной, ни охотником. Он стал зверем, а значит, предметом охоты.
Увидав свое отражение в зеркале вод, Актеон ужаснулся, а заметив новый жест богини, испуганно отпрянул. Как всякий олень, он кинулся прочь, ломая кусты, ибо оленю на роду написано бояться человека.
Богиня стряхнула с себя воду, набросила хитон из тончайшей ткани, надела сандалии, обвязала вокруг лодыжек ремни и, схватив колчан со стрелами и лук, покинула место, где ей было нанесено столь неслыханное оскорбление.
Она одна знала, какое страшное наказание ждет Актеона за дерзость. Только она знала, что бывший охотник сам теперь станет предметом охоты. Знала также, что в довершение трагедии Актеона будут гнать его друзья и травить его же собственные псы. Взяв след, они помчатся за ним и станут преследовать день и ночь, пока загнанный олень не падет, став жертвой своих собак и добрых друзей, которые, разыскивая Актеона, наткнутся на красавца оленя.
Актеон же, узнав своих друзей, ничего не сможет им сказать, поймет, что загонят его собственные собаки, его любимицы, после охоты обычно ластившиеся к нему, когда он в приливе нежности бросал им лакомые куски. Теперь он должен мчаться, должен преодолевать кручи, теперь он олень, а не Актеон. Он пропал, конец…
Так погиб охотник, растерзанный ни в чем не повинными псами, как ни в чем не повинны были и его друзья, понуждающие собак преследовать оленя. Во всем виноват лишь он сам, Актеон…
О горе нам! Ведь даже за малое прегрешение боги сурово карают смертного!
Но почему мы решили рассказать именно эту легенду? Показать, что даже собственные собаки могут быть к нам жестоки? Да нет же, что вы! Отнюдь! Причина совсем не та. Когда великий римский поэт Овидий включил этот миф в свои «Метаморфозы», он описал все случившееся не только поэтично и драматично, но и сохранил в своей поэме множество собачьих имен, тех, что давали тогда собакам в Риме. Теперь нам известно, что вообще-то имена были греческие, более того, клички собак вавилонского бога Мардука, данные им задолго до того, как греки появились в Греции, тоже звучали весьма сходно!…
И в завершение печального повествования об охотнике Актеоне мы процитируем отрывок из поэмы Овидия «Метаморфозы»:
Вслушайтесь, как звали собак:
Такие и другие имена носили собаки Актеона, которые разорвали своего господина на куски.
…Меламп поначалу,
Чуткий с ним Ихнобат знак первый подали лаем, —
Кносский пес Ихнобат и Меламп породы спартанской, —
Тотчас бросаются все, быстрей, чем порывистый ветер;
Памфаг, за ним Орибаз и Доркей, из Аркадии трое;
С ними силач Неброфон и лютый с Лалапою Терон;
Резвостью ценный Петрел и чутьем своим ценная Агра;
Также свирепый Гилей, недавно пораненный вепрем;
Напа, от волка приплод; за стадами идущая следом Пемена;
Гарпия, двух имея щенят в провожатых,
И сикионский Ладон, у которого втянуто брюхо,
Тигрид с Алкеей, Дромад, Канакея еще и Стиктея,
И белоснежный Левкон, и Асбол с черною шерстью,
И многосильный Лакон, и Аэлл, отличавшийся бегом,
Фей и рядом, резва, с ее кипрским братом Ликиска…
Гарпал и с ним Меланей; косматая с ними Лахнея,
Также два пса, чья лаконянка мать, отец же диктеец;
Лабр с Артиодом, потом с пронзительным лаем Гилактор, —
Долго других исчислять… [11]
А мы рассказали эту историю для развлечения и поучения. Опасно проявлять излишнюю самоуверенность, когда охотишься — будь то на зверя, на богиню или на женщину вообще. Осторожность, уважаемые Актеоны, никогда не помешает!
Пути в день нынешний ведут через средневековье
Вот и пришла пора вернуться из темных глубин веков и дальних краев поближе к дому, в Европу, символом которой стал крест, а высшим идеалом церковь — владычица души, да и тела, верующих.
Ну а как жилось в те времена собакам? Не то чтобы плохо, но и не так уж хорошо. Животное, которое некогда в иных странах занимало положение прямо-таки культовое, в Библии — наиважнейшей книге средневековья — упоминается чаще всего уничижительно. Израильские кочевые пастушеские племена, конечно, использовали собак, но говорили о них с пренебрежением: «лакает воду, как собака», «собаке нужна палка», «злой, как собака» и даже «немой…», а то и «прожорливый, как пес». Молящийся просит 6ога, чтоб душа его не попала под власть меча и собаки. Хорошо, коли хватило ума признать: «Лучше быть живой собакой, чем мертвым львом».
По откровению св. Иоанна Богослова, собака относится к тем существам, кого не примут в рай. Впрочем, в своей беде она не одинока, та же кара ожидает колдунов, развратников, убийц, идолопоклонников и еретиков. Вот почему в личинах каменных водосливов на галереях кафедральных соборов среди химер, демонов или дьяволов можно увидеть и собачью голову. К счастью, святые отцы, которые подхватили и развили идеи христианского вероучения и создали книги, дополняющие Библию, к собаке относились не столь сурово. Видимо, они лучше знали жизнь, чем фанатичный автор Апокалипсиса, и потому говорят о собаке как о звере вполне симпатичном и близком человеку. Восхваляют ее главные достоинства — верность и преданность. И приходят к мысли, что охранительница стад может стеречь также верующих овечек. Но от кого? Ну конечно же, от волков, что так и рыщут вокруг человеческого стада, выбирая, кого бы им сожрать. Святой Августин пришел к глубочайшему убеждению, что волк есть воплощение дьявола, союзник еретиков и враг Доброго пастыря. Но достаточно нам вспомнить древнеперсидскую Авесту, и все встанет на свои места: Авеста тоже клянет волков, ибо она предназначена пастушескому народу. Попробуй разберись в этой сложной христианской символике, где первоначальные значения начисто утрачиваются!
И если полагаться на символы, то собака, с одной стороны, предстает перед нами как животное, воплощающее такие пороки, как Зависть и Злоба (естественно, выраженные фигурами символическими), а с другой, наоборот, — олицетворяющее достоинства, такие, как Правдивость, Справедливость, Сострадание и Мир. Значит, в конечном счете бедная собака все-таки остается в выигрыше.
Интересно узнать: каким удивительным образом в христианской иконографии собака стала животным, близким к святым мужам? Видимо, причина здесь в двух святых, а именно в Бернаре Клервоском, основавшем орден цистерцианцев, и Доминике, основоположнике ордена доминиканцев. По легенде, матери Доминика (а также Бернара) привиделся сон, будто она породила щенка, держащего в зубах факел. Позднее Доминик принялся жечь огнем все, что попадалось под руку, — видимо, чтобы очистить таким образом мир от еретиков. Орден доминиканцев, как известно, кроме всего прочего печально знаменит еще и тем, что ревностно охотился за этими самыми еретиками и выдавал их святой инквизиции. Одетых в белую рясу и черный плащ монахов люди называли domini canes — господни псы. Вероятно, зато, что те вынюхивали и безошибочно шли по следу. Вот почему святого Доминика всегда изображают в сопровождении черно-белой собаки, а рядом со святым Бернаром неотлучно находится собака белая. Святого Губерта тоже наделили собакой, ибо христианское прозрение осенило его на охоте, когда ему явился олень с золотым крестом между рогами. Ну а какой же охотник без собаки? Святой Сусо не был у церковников в почете, но народ его любил, книги его усердно читались, и, хотя могилу святого Сусо так и не нашли, память о нем жила долго. При Сусо тоже находилась собака. Он, отпрыск богатого рода, роздал все свое состояние бедным, а сам отправился выхаживать больных чумой. И, естественно, заразился; в лесу его врачевал ангел, а собака каждый день носила свежий хлеб.
Святой Венделин — тот вообще королевского рода, правящего в Ирландии и Шотландии, он пренебрег короной и стал впоследствии покровителем пастухов. Поэтому у ног его обычно изображают собаку из породы овчарок.
Имя святого Бернара Ментонского, хоть на картинах его и не сопровождает собака, тоже связано с ее родом-племенем. Этот человек основал в Швейцарских Альпах монастырь, а в нем — прибежище для путников. Отсюда и получили свое название большие добродушные псы сенбернары. Послушаем, что говорит об этом старая энциклопедия Ригера [12], изданная в 1860 году; «У монахов тут собаки особенные, они отыскивают путников, заблудившихся на крутых склонах и угодивших в пропасти, после чего в монастыре им оказывают самое радушное гостеприимство. Монахи принимают за это скромные добровольные дары. Трупы же погибших складывают в специальные часовни, где от мороза они лишь высыхают, не изменяясь».
Вдвойне счастлив путник, если его все-таки отыскал сенбернар, да еще с бочонком романа шее!
Любопытно, что на некоторых средневековых надгробиях имеется выбитое в камне изображение собаки; полагают, будто это символ бдительности. Неясно одно: к чему усопшему бдительность?! Надо полагать, это, скорее, древний, ловко использованный языческий обычай класть в гроб то, что покойный любил. Хоронить собаку вместе с человеком? Исключено, ведь она не может попасть в рай, зато ее можно изобразить на могильном камне, особенно если для этого нашелся подходящий повод в хитроумной церковной символике. Собачка стережет вечный сон своего господина, так же как скифских кочевников в курганах сторожат их собаки, правда погребенные вместе с хозяином.
Ну, а как обстояли дела собачьего племени у нас, в Чехии, когда в Пражском граде сидели князья из рода Пршемыслова?
В те времена и у нас тоже значительно окреп феодализм — к великой радости тех, кто правил, и к меньшей радости тех, кем правили. Господа жили в замках, построенных по образцу немецких или французских, их уже не удовлетворяли древние городища. Но потому как в своих крепостях господа не располагали большими возможностями для развлечений, они скрашивали свою жизнь попойками и охотой, постепенно ставшей новым стилем жизни.
У рода Пршемысловцев были могущественные враги в лице рода Славниковцев. Однажды, как дошло до нас, Пршемысловцы подбили Вршовцев принять приглашение Славниковцев пойти к ним в Либнице на празднество. И там во время пиршества гостеприимных хозяев всех до одного уложили.
Во время археологических раскопок на месте бывшего городища была найдена фигурка собаки — видимо, игрушка детей, которых на том пиршестве поубивали вместе со взрослыми.
О собаках в старых чешских рукописях упоминается лишь вскользь. Прежде всего мы узнаем, что собак использовали для охоты и что собаки были породистые, подчас стоившие очень дорого. Охота, которой увлекались господа, — это модное пристрастие — отнимала у них большую часть времени и стояла выше всех прочих занятий, что весьма не нравилось строгим блюстителям нравов.
Читая хронику Далимила
[13], о которой нам, увы, известно очень мало, — хронику, полную ненависти к нравам чужаков, которые начали у нас в стране входить в силу, — мы просто поражаемся, сколь яростно он осуждает страсть короля Вацлава к охоте. Уж очень скорбит хронист Далимил, что «король имеет обыкновение со псами охотиться». Даже и глаз-то Вацлав потерял на охоте, где проводит все свое время. Похоже, в лесу король Вацлав и в самом деле чувствовал себя намного безопаснее, нежели на Градчанах. Он строил все новые и новые замки, из которых, например, Тыршов над Бероункой служил одновременно и охотничьим замком для его сына, отчаянного повесы Пршемысла Отакара, взбунтовавшегося потом против папаши. Да! Что и говорить, нелегко жилось королям из рода Пршемыслова!
Ясное дело, увлечение охотой и нерадивость к государственным делам отличали не только короля, это было явление, если можно так выразиться, общественное. Точно так же вели себя господа помельче и даже какая-нибудь мелюзга, владеющая всего-то небольшим замком посреди площади. Даже эти уделяли больше времени охоте, нежели заботам о хозяйстве.
И без стихов Далимила известно, что именитые господа, позабыв о добром имени, торчали дома и жирели, прошу прощения, как свиньи, в то время как молодежь гонялась с собаками по лесам за зверем. Когда-то за собаками присматривали челядинцы, ныне о них стали печься сами молодые господа. Прежде челядинцы с собаками жили вдали от господских домов, в домах блюли чистоту и господа съезжались для забав. Прежде среди них были ловчие, что охотились за зверем для господ, сами же господа принимали участие лишь в травле оленя, и то одной потехи ради. Потому-то у них и оставалось время посидеть в совете и порадеть о мире в стране. «Теперь же, — говорит хронист с возмущением, — живут они со псами в одном доме и разговоры ведут лишь про гон да своих псов гончих. И нечего удивляться, что стали они беднеть, а их хозяйства — хиреть. Хуже того — от смрада псов, заполонивших их покои, стали помирать они прежде срока». Короче говоря, наступил упадок нравов…
Кто хочет прочесть об этом в переложении со старочешского оригинала — извольте:
О том, что собаки и в более поздние времена, уже в эпоху Ренессанса, подчас делили с хозяином даже спальню, свидетельствует в одном из своих стихотворений известный гуляка и бражник Гинек из Подебрад [14], сын Иржика. Вот его рассказ про то, как молодой человек очнулся от любовных сновидений:
Впрочем, и сам Ян Гус хулит разбогатевших пражских горожан за то, что «косматок и мясоедок, никакой пользы не приносящих, содержат, моют, чешут, в баню носят, мясо особое им покупают и варят, а для бедняка и геллера не найдут».
Гон! Улюлюканье, трубят рога, летит кавалькада охотников — великолепное зрелище, многие художники запечатлели этот сюжет на своих полотнах, изобразив также всевозможные породы собак; легавых, что поднимали зверя из чащи, гончих, что его преследовали, и, наконец, борзых, которые его травили. Охотник со свитой мчится на коне следом за сворой псов, стремясь уложить зверя, прежде чем псы успеют растерзать его. Чтобы придать развлечению более благородный и пристойный характер, в нем стали принимать участие дамы. Само собой разумеется, местом охоты было все, и не только леса, но и поля подданных. А после того как многочисленная кавалькада охотников и свора собак промчались по полям, о каком урожае можно думать? Что же тут удивляться, если людей строгих нравов это безобразие возмущало! Особенно когда в своей жажде заполучить самых дорогих собак из Франции и Англии знать совсем разорилась.
Между тем люди начинают замечать, что у собак есть свой характер.
В излюбленных сочинениях, где звери советуют царю-льву, как ему править, каждый из них делает это в соответствии со своей натурой. В «Новом совете зверей» чешского автора Смиля Флашки из Пардубиц [15]свинья рекомендует льву быть грязным, а лисичка — хитрым… А какой совет дает собака?
И нас нимало не удивляет, что мирный император Карл IV изображался как охотник, хотя охотой увлекался не он, а юный принц Вацлав. Однако, согласно легенде, именно Карл IV открыл Карловы Вары, когда одна из его собак в погоне за оленем обварилась в бьющем из земли горячем источнике. Впрочем, история этого не подтверждает. К чему было королю Карлу отправляться охотиться на край света, когда у него были охотничьи замки неподалеку от Праги? Но такова легенда; и на этот сюжет написаны столь прекрасные и убедительные картины, что нынче ни у кого не возникает сомнений в ее правдивости.
Ну а как жилось в те времена собакам? Не то чтобы плохо, но и не так уж хорошо. Животное, которое некогда в иных странах занимало положение прямо-таки культовое, в Библии — наиважнейшей книге средневековья — упоминается чаще всего уничижительно. Израильские кочевые пастушеские племена, конечно, использовали собак, но говорили о них с пренебрежением: «лакает воду, как собака», «собаке нужна палка», «злой, как собака» и даже «немой…», а то и «прожорливый, как пес». Молящийся просит 6ога, чтоб душа его не попала под власть меча и собаки. Хорошо, коли хватило ума признать: «Лучше быть живой собакой, чем мертвым львом».
По откровению св. Иоанна Богослова, собака относится к тем существам, кого не примут в рай. Впрочем, в своей беде она не одинока, та же кара ожидает колдунов, развратников, убийц, идолопоклонников и еретиков. Вот почему в личинах каменных водосливов на галереях кафедральных соборов среди химер, демонов или дьяволов можно увидеть и собачью голову. К счастью, святые отцы, которые подхватили и развили идеи христианского вероучения и создали книги, дополняющие Библию, к собаке относились не столь сурово. Видимо, они лучше знали жизнь, чем фанатичный автор Апокалипсиса, и потому говорят о собаке как о звере вполне симпатичном и близком человеку. Восхваляют ее главные достоинства — верность и преданность. И приходят к мысли, что охранительница стад может стеречь также верующих овечек. Но от кого? Ну конечно же, от волков, что так и рыщут вокруг человеческого стада, выбирая, кого бы им сожрать. Святой Августин пришел к глубочайшему убеждению, что волк есть воплощение дьявола, союзник еретиков и враг Доброго пастыря. Но достаточно нам вспомнить древнеперсидскую Авесту, и все встанет на свои места: Авеста тоже клянет волков, ибо она предназначена пастушескому народу. Попробуй разберись в этой сложной христианской символике, где первоначальные значения начисто утрачиваются!
И если полагаться на символы, то собака, с одной стороны, предстает перед нами как животное, воплощающее такие пороки, как Зависть и Злоба (естественно, выраженные фигурами символическими), а с другой, наоборот, — олицетворяющее достоинства, такие, как Правдивость, Справедливость, Сострадание и Мир. Значит, в конечном счете бедная собака все-таки остается в выигрыше.
Интересно узнать: каким удивительным образом в христианской иконографии собака стала животным, близким к святым мужам? Видимо, причина здесь в двух святых, а именно в Бернаре Клервоском, основавшем орден цистерцианцев, и Доминике, основоположнике ордена доминиканцев. По легенде, матери Доминика (а также Бернара) привиделся сон, будто она породила щенка, держащего в зубах факел. Позднее Доминик принялся жечь огнем все, что попадалось под руку, — видимо, чтобы очистить таким образом мир от еретиков. Орден доминиканцев, как известно, кроме всего прочего печально знаменит еще и тем, что ревностно охотился за этими самыми еретиками и выдавал их святой инквизиции. Одетых в белую рясу и черный плащ монахов люди называли domini canes — господни псы. Вероятно, зато, что те вынюхивали и безошибочно шли по следу. Вот почему святого Доминика всегда изображают в сопровождении черно-белой собаки, а рядом со святым Бернаром неотлучно находится собака белая. Святого Губерта тоже наделили собакой, ибо христианское прозрение осенило его на охоте, когда ему явился олень с золотым крестом между рогами. Ну а какой же охотник без собаки? Святой Сусо не был у церковников в почете, но народ его любил, книги его усердно читались, и, хотя могилу святого Сусо так и не нашли, память о нем жила долго. При Сусо тоже находилась собака. Он, отпрыск богатого рода, роздал все свое состояние бедным, а сам отправился выхаживать больных чумой. И, естественно, заразился; в лесу его врачевал ангел, а собака каждый день носила свежий хлеб.
Святой Венделин — тот вообще королевского рода, правящего в Ирландии и Шотландии, он пренебрег короной и стал впоследствии покровителем пастухов. Поэтому у ног его обычно изображают собаку из породы овчарок.
Имя святого Бернара Ментонского, хоть на картинах его и не сопровождает собака, тоже связано с ее родом-племенем. Этот человек основал в Швейцарских Альпах монастырь, а в нем — прибежище для путников. Отсюда и получили свое название большие добродушные псы сенбернары. Послушаем, что говорит об этом старая энциклопедия Ригера [12], изданная в 1860 году; «У монахов тут собаки особенные, они отыскивают путников, заблудившихся на крутых склонах и угодивших в пропасти, после чего в монастыре им оказывают самое радушное гостеприимство. Монахи принимают за это скромные добровольные дары. Трупы же погибших складывают в специальные часовни, где от мороза они лишь высыхают, не изменяясь».
Вдвойне счастлив путник, если его все-таки отыскал сенбернар, да еще с бочонком романа шее!
Любопытно, что на некоторых средневековых надгробиях имеется выбитое в камне изображение собаки; полагают, будто это символ бдительности. Неясно одно: к чему усопшему бдительность?! Надо полагать, это, скорее, древний, ловко использованный языческий обычай класть в гроб то, что покойный любил. Хоронить собаку вместе с человеком? Исключено, ведь она не может попасть в рай, зато ее можно изобразить на могильном камне, особенно если для этого нашелся подходящий повод в хитроумной церковной символике. Собачка стережет вечный сон своего господина, так же как скифских кочевников в курганах сторожат их собаки, правда погребенные вместе с хозяином.
Ну, а как обстояли дела собачьего племени у нас, в Чехии, когда в Пражском граде сидели князья из рода Пршемыслова?
В те времена и у нас тоже значительно окреп феодализм — к великой радости тех, кто правил, и к меньшей радости тех, кем правили. Господа жили в замках, построенных по образцу немецких или французских, их уже не удовлетворяли древние городища. Но потому как в своих крепостях господа не располагали большими возможностями для развлечений, они скрашивали свою жизнь попойками и охотой, постепенно ставшей новым стилем жизни.
У рода Пршемысловцев были могущественные враги в лице рода Славниковцев. Однажды, как дошло до нас, Пршемысловцы подбили Вршовцев принять приглашение Славниковцев пойти к ним в Либнице на празднество. И там во время пиршества гостеприимных хозяев всех до одного уложили.
Во время археологических раскопок на месте бывшего городища была найдена фигурка собаки — видимо, игрушка детей, которых на том пиршестве поубивали вместе со взрослыми.
О собаках в старых чешских рукописях упоминается лишь вскользь. Прежде всего мы узнаем, что собак использовали для охоты и что собаки были породистые, подчас стоившие очень дорого. Охота, которой увлекались господа, — это модное пристрастие — отнимала у них большую часть времени и стояла выше всех прочих занятий, что весьма не нравилось строгим блюстителям нравов.
Ясное дело, увлечение охотой и нерадивость к государственным делам отличали не только короля, это было явление, если можно так выразиться, общественное. Точно так же вели себя господа помельче и даже какая-нибудь мелюзга, владеющая всего-то небольшим замком посреди площади. Даже эти уделяли больше времени охоте, нежели заботам о хозяйстве.
И без стихов Далимила известно, что именитые господа, позабыв о добром имени, торчали дома и жирели, прошу прощения, как свиньи, в то время как молодежь гонялась с собаками по лесам за зверем. Когда-то за собаками присматривали челядинцы, ныне о них стали печься сами молодые господа. Прежде челядинцы с собаками жили вдали от господских домов, в домах блюли чистоту и господа съезжались для забав. Прежде среди них были ловчие, что охотились за зверем для господ, сами же господа принимали участие лишь в травле оленя, и то одной потехи ради. Потому-то у них и оставалось время посидеть в совете и порадеть о мире в стране. «Теперь же, — говорит хронист с возмущением, — живут они со псами в одном доме и разговоры ведут лишь про гон да своих псов гончих. И нечего удивляться, что стали они беднеть, а их хозяйства — хиреть. Хуже того — от смрада псов, заполонивших их покои, стали помирать они прежде срока». Короче говоря, наступил упадок нравов…
Кто хочет прочесть об этом в переложении со старочешского оригинала — извольте:
Неужели только это так сильно разозлило щепетильного хрониста? Ну конечно же, нет! Дело совсем в другом. Далимил обрисовал нам более значительные общественные перемены. Раньше феодал должен был думать не только о своем житье-бытье, но и о хлебе насущном для своих подданных. Сейчас многое изменилось. Феодализм укрепился, господа перестали радеть о подданных, их заботили лишь сбор дани да развлечения. А так как модным развлечением стала охота, они предались ей сверх всякой меры. Хронист, сам того не подозревая, описал также изменения в манере охоты. Прежде на охоту отправлялись со сворой собак, но такого количества животных дворянин у себя в замке держать не мог, для этого необходимы были псарни, расположенные подчас далеко от замка. И если деревня называется Псарь, нам уже ясно, что там жили псари, которые ходили за господскими собаками. Но когда стали разводить породистых собак, феодал пекся уже не о безымянной своре, а об отдельных собаках. Теперь он берет их к себе в замок, в свои покои. Человек неожиданно обнаружил, что собака отличный компаньон. Когда наступали холода и господину было нечем занять себя, оставалось лишь сидеть возле очага и греть зябнущие ноги, только собака скрашивала ему жизнь. И уже не одни мужчины окружали себя породистыми собаками, своими любимицами, но и женская половина в замках тоже завела себе собачонок, прозванных «муфтами».
В те поры паны голытьбою стали,
В одних покоях со псами живяху,
Полагая в том приятность и за честь прияху,
Все про собак однех говоряху,
Стали они от того нищати,
От песьего смраду ране сроку помирати…
О том, что собаки и в более поздние времена, уже в эпоху Ренессанса, подчас делили с хозяином даже спальню, свидетельствует в одном из своих стихотворений известный гуляка и бражник Гинек из Подебрад [14], сын Иржика. Вот его рассказ про то, как молодой человек очнулся от любовных сновидений:
Удалец, которому приснилось, будто он обнимает возлюбленную, проснувшись, обнаруживает, что это всего лишь его подушка! И откровенно добавляет:
Дрыгнул он ногой спросонок,
Так что треск пошел вокруг,
И собачка под кроватью,
Завизжав, вскочила вдруг…
К тому времени собака утрачивает свое прежнее, исключительное положение на охоте. В Европе — и у нас тоже — после крестовых походов появилось новое увлечение — соколиная охота. Но сокол не мог охотиться один, кто-то должен был пернатую дичь спугнуть и поднять. И появилась новая порода собак — специально для охоты на пернатых и на зайцев, их называли «псы под соколы». Моралисты задыхались от ярости, но ничто не помогало.
Душа печалится моя,
Как будто схоронил отца…
Впрочем, и сам Ян Гус хулит разбогатевших пражских горожан за то, что «косматок и мясоедок, никакой пользы не приносящих, содержат, моют, чешут, в баню носят, мясо особое им покупают и варят, а для бедняка и геллера не найдут».
Гон! Улюлюканье, трубят рога, летит кавалькада охотников — великолепное зрелище, многие художники запечатлели этот сюжет на своих полотнах, изобразив также всевозможные породы собак; легавых, что поднимали зверя из чащи, гончих, что его преследовали, и, наконец, борзых, которые его травили. Охотник со свитой мчится на коне следом за сворой псов, стремясь уложить зверя, прежде чем псы успеют растерзать его. Чтобы придать развлечению более благородный и пристойный характер, в нем стали принимать участие дамы. Само собой разумеется, местом охоты было все, и не только леса, но и поля подданных. А после того как многочисленная кавалькада охотников и свора собак промчались по полям, о каком урожае можно думать? Что же тут удивляться, если людей строгих нравов это безобразие возмущало! Особенно когда в своей жажде заполучить самых дорогих собак из Франции и Англии знать совсем разорилась.
Между тем люди начинают замечать, что у собак есть свой характер.
В излюбленных сочинениях, где звери советуют царю-льву, как ему править, каждый из них делает это в соответствии со своей натурой. В «Новом совете зверей» чешского автора Смиля Флашки из Пардубиц [15]свинья рекомендует льву быть грязным, а лисичка — хитрым… А какой совет дает собака?
Рыцарское общество имело свои, совсем иные нравы, они оказались весьма устойчивы и были даже воспеты в литературе.
Царь, советую тебе,
Преданных держи при себе!
А коли у тебя гостина,
Своих потеснее стремися сдвинуть!
Они, учуяв вмиг коварство,
Что опечалило б тебя,
Все встанут грудью за тебя,
Не пощадивши живота!
Когда же спишь в своих покоях,
Пусть будут стражами в дверях…
Охоты не чурайся,
Вставай и собирайся
На травлю или гон,
Живи, забот не знай,
Печалью дней не омрачай.
И нас нимало не удивляет, что мирный император Карл IV изображался как охотник, хотя охотой увлекался не он, а юный принц Вацлав. Однако, согласно легенде, именно Карл IV открыл Карловы Вары, когда одна из его собак в погоне за оленем обварилась в бьющем из земли горячем источнике. Впрочем, история этого не подтверждает. К чему было королю Карлу отправляться охотиться на край света, когда у него были охотничьи замки неподалеку от Праги? Но такова легенда; и на этот сюжет написаны столь прекрасные и убедительные картины, что нынче ни у кого не возникает сомнений в ее правдивости.