Маркуша Анатолий. Щит героя

   Когда он начал пилотировать тяжелые корабли и, случалось, по двое суток не появлялся дома, она думала: не выдержит... Однако выдержала... Только не уходила из дому, пока его не было. Случалось, он ругал ее:
   - Ну а если я неделю проболтаюсь? Ты тоже будешь, как наседка на гнезде сидеть? Сходила бы с ребятами в кино, в гости...
   Но она все равно оставалась дома до его возвращения.
   Сегодня Галина Михайловна ждала Игоря и, хотя он был не в боевом и не в испытательном полетах, а всего лишь на школьном экзамене - волновалась. Экзамен был последним. От его исхода не зависела ни жизнь, ни здоровье сына, и все-таки... как это было нужно, чтобы все закончилось благополучно и он убедился - свидетельство дадут.
   Зазвонил телефон:
   - Ну что там, мама? Не приходил еще?
   - Рано еще, Ирочка. Чего, я не понимаю, ты волнуешься? Сдаст.
   - Интересно, а кто будет волноваться за этого чертова идиота, болвана набитого, если не я? Ты ж у нас железобетон...
   - Ириша, ты из клиники говоришь, а ругаешься нехорошо.
   - Но так положено - ругать, пока экзамен не кончится. И не я одна его ругаю, все стараются и все переживают.
   Не успела Галина Михайловна отойти от телефона, раздался новый звонок.
   - Ну как там ваш дурачок? Есть сведения?
   - Кто это?
   - Таня, вы меня не узнали, Галина Михайловна? Не волнуйтесь, пожалуйста. Вадька говорит, что Игорь знает все, как бог! Можно, я через часок еще позвоню?
   Телефон на время успокоился, и Галина Михайловна подумала: "Ругаем, ругаем его, все ругаем, а душа болит. Значит, он все-таки ничего человечек. Чем-то привлекает к себе".
   И тут появился Игорь.
   - Все, ма! Трояк. Штыком и гранатой пробились ребята!
   - Доволен?
   - Не то слово! Я хожу босиком по седьмому небу...
   Позвонила Ирина.
   Позвонила Таня.
   Позвонил Алексей.
   И снова тренькнул аппарат - междугородная - и донесся еле слышный голос Карича: "Ну как?"
   - Порядок. Ответил, - сказал Игорь.
   - Я не слышу, но догадываюсь... да или нет?
   - Да-да-да-да-да! - проорал в трубку Игорь с таким рвением, будто хотел, чтобы его услышали на луне...
   Галина Михайловна кормила Игоря завтраком и обедом одновременно. Заглатывая мясо, макароны, хлеб, маринованные помидоры и кружки лука, он говорил возбужденно и бестолково:
   - Когда-нибудь, когда я достигну... Например, буду бакалавром... Ма! Что такое бакалавр? Французский кандидат наук? Нет... когда я буду доктором философии, разработаю теорию ожидания. У меня Нинка, вот честное слово, седой волос вырвала. Думаешь, вру? Я убрал его в блокнот, вот сюда, - Игорь похлопал ладонью по карману. - Угадай, что я сделаю с ним?
   - Ужас, сколько ты болтаешь, Игорь, подавишься!
   - Не, я не подавлюсь. Но не суть. Скажи, что я сделаю с первым седым волосом, который лежит в этом кармане?
   - Откуда мне знать, что тебе может взбрести в голову!
   - Я наклею этот волос на полоску черной фотографической бумаги под стеклом и торжественно преподнесу, как бесценный сувенир, Белле Борисовне...
   - Мне кажется, к Гарику ты был снисходительнее, - как бы вскользь сказала Галина Михайловна.
   - Животных надо жалеть. Экология! Есть возражения? Нет. Констатирую: доводы его были неотразимы, логика звенела, как сталь! Здорово я научился высказываться? "Так выпьем за тех, кто командовал ротами и погибал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, горло ломая врагу..."
   - Это не из твоего репертуара.
   - Разве репертуар Вавасича охраняется законом?
   - Ты уверен, что Валерию нравится, когда ты называешь его так?
   - А что делать? Папой не могу. По имени и отчеству - не хочу. Товарищ Карич? Смешно. Между прочим, я у него спрашивал, и он сказал: как хочешь, так и зови.
   К вечеру пошел дождь - мелкий и спорый. Ирина вышла из клиники и увидела - асфальт стал черным, блестящим, словно отлакированным, вокруг фонарей радужные круги; она почувствовала одуряющий, негородской запах молодой травы.
   Постояла на крыльце, подумала: "Туфли новые. Жалко". И тут же шагнула под дождь. Она не прошла и пяти шагов, как столкнулась с закутанной в плащ фигурой.
   - Добрый вечер, - сказала фигура и щелкнула зонтом: - Прошу!
   - Алешка? Что ты здесь делаешь? - обрадовалась Ирина.
   - Встречаю.
   - Кого?
   - Главным образом тебя. Держи, - и он вытащил из-под накинутого на плечи, но не надетого в рукава плаща гвоздики.
   - Ты с ума сошел.
   - Почему? Классическая ситуация - репетитор младшего брата влюбляется в старшую сестру, делает предложение и оказывается отвергнутым по причинам: бедственного материального положения и сословных предрассудков литература девятнадцатого века!..
   - Алеша, я же старушка по нормам девятнадцатого века!
   - Один мой приятель сказал бы: "Она бешено любила комплименты и умела подставлять себя под их сокрушительные удары", но я не такой галантерейный, опускаю двадцать четыре такта и приступаю к сути: в "Новый Арбат" хочешь? Сегодня я богат и независим!
   - Ты серьезно решил за мной ухаживать?
   - Это очень безнравственно?
   - Нет. Но за мной надо не так ухаживать. Во-первых, перед тем, как звать в "заведение", надо предупредить: я же с работы - голова, как метелка, одета в расчете на халат... Во-вторых, сегодня день неподходящий...
   - Что за день?
   - Игорь закончил. Надо домой. Мама хотела отметить.
   - Можно подумать, он защитил докторскую!.. Носитесь вы с ним... Подумаешь, событие - восемь классов одолел. Памятник ему! Ты не спеши мне глаза выцарапывать, я к твоему братику, то есть к нашему братику, совсем неплохо отношусь, и ты это знаешь. Зря вы вокруг него выплясываете. По опыту говорю - с тринадцати лет отец таскал меня в гараж, и я там будь здоров вкалывал... И никто не умилялся: такой шкет, а в карбюраторе разбирается... Только покрикивали: "Давай, Алеха!" И дома картошку чистил, полы мыл, по хозяйству с первого класса занимался... И что?
   - Действительно, и что? - не без вредности спросила Ирина.
   - И получился отличный, трудолюбивый, уравновешенный, выдержанный... прелесть, что за товарищ. И только крайне ограниченные эгоцентристы могут не оценить достоинств. Я кончил и передаю слово...
   - Предлагаю: покупаем торт или что-нибудь в этом роде, берем такси и катим к нам. По дороге ты рассказываешь все, что не успел рассказать... Проводим тихий семейный вечер... Для начала...
   - А целоваться будем?
   - Целоваться? Валяй.
   Ирина захлопнула зонтик, остановилась посреди Большой Пироговской и с вызовом уставилась на Алешу.
   Редкие прохожие по-разному реагировали на странную пару, застывшую на мгновение под дождем - кто-то отвернулся, кто-то улыбнулся, кто-то прошипел злобно, а какая-то суетливая старушка громко, чтобы все слышали, хихикнула:
   - Дождик к счастью.
   - Однако! - переведя дух, тихо сказала Ирина. - Ты специалист! Теперь без глупостей! Едем к нам?
   - Едем, - согласился Алеша, хотя ехать на семейное торжество ему совсем не хотелось.
   В магазине, где они купили торт, конфеты, апельсинов, Алешу окликнул пожилой полковник в авиационных погонах:
   - Простите, молодой человек, можно вас на минутку?
   - Да, пожалуйста, - удивился Алеша.
   - Конечно, это не мое дело, еще раз прошу прощения, но тут - зеркало, загляните. - Полковник сделал странное движение и пояснил: - Мужчине больше пристали шрамы, чем такая роспись...
   И тут старый авиатор увидел Ирину. На какое-то мгновение лицо его сделалось напряженным, глаза сосредоточенными, взгляд изучающим, будто он что-то припоминал и не мог вспомнить.
   - Слушайте, или я сошел с ума, или вы дочка Петелина?
   - Петелина, - сказала Ирина, не слышавшая слов, сказанных перед этим.
   - Такого поразительного сходства невозможно вообразить. - И, обернувшись к Алеше, старательно стиравшему помаду с лица, полковник сказал весело и громко: - Не мучайтесь! Если ваша девушка в отца, не ототрете! Поздравляю.
   - Кого? - с вызовом спросила Ирина.
   - Молодого человека, естественно, - сказал полковник.
   - С чем? - спросил Алеша.
   - С такой девушкой.
   - Вы думаете, я подарок? - смеясь, спросила Ирина.
   - Хочу верить. Я очень уважал и любил вашего отца...
   Странно, когда мужчина говорит о другом мужчине - я его очень любил, еще удивительнее, когда это говорит незнакомый полковник. Ирина растерялась, и Алеша, бойкий, находчивый, что называется, палец в рот не клади, Алеша тоже растерялся.
   - Желаю счастья! - полковник козырнул и пошел своей дорогой.
   Они постояли немного, потом Ирина сказала:
   - Неловко получилось, и фамилии не спросили... Может, мама знает?
   - А может, так даже лучше? - сказал Алеша.
   - Чем же лучше?
   - Приговорил меня к тебе и ушел. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит?..
   - Шальной ты, Алешка, с завихрением.
   - Может быть, я последний романтик на этой грешной земле... Упустишь, другого не найдешь...
   Дома никого не было, Игорь слонялся из угла в угол, впервые за много дней можно было ничего не делать.
   Он притащил высокую табуретку в коридор, подставил ее под антресолями, примерился, убедился, что с табуретки до антресолей ему не добраться, притащил вторую - и возвел целое сооружение: табуретка плюс табуретка. Осторожно балансируя, поднялся на сотворенную высоту, открыл дверки и стал копаться в имуществе, сложенном на антресолях. Чтобы добраться до нужного чемодана, пришлось спустить на пол две картонные коробки, рюкзак и кое-какую мелочь. Когда эта работа была исполнена и чемодан обнаружился, Игорь понял, что даже с двух табуреток до него не дотянуться. Примерился, попытался достать чемодан щеткой, не добился толку, вцепился в край антресолей, подпрыгнул и отжался на руках. Табуретки с грохотом полетели на пол, а сам он повис на краю антресолей: руки, голова, плечи - внутри, остальное - наружи...
   Вернувшаяся в это время Галина Михайловна с трудом отворила дверь, припертую коробками, рюкзаком, двумя табуретами, и увидела болтающиеся ноги Игоря.
   - Что такое? - почти вскрикнула она.
   - Ничего. Вишу... - глухо отозвался Игорь.
   - А что ты там делаешь?
   - Лучше подпихни меня, поговорим потом...
   Галина Михайловна поспешно опустила сумку на пол, и стоило ей только прикоснуться к ноге Игоря, как он стал уползать вверх и исчез в антресолях. Какое-то время он пыхтел и тяжело ворочался, в конце концов из дверок выполз сначала чемодан, аккуратно обвязанный парашютным стропом, потом появилась голова Игоря. Он был красный, перепачканный пылью. Галина Михайловна хотела подхватить чемодан, но Игорь рявкнул страшным голосом.
   - Отойди! Тяжелый! - и грохнул чемодан вниз.
   Когда он и сам оказался на полу, Галина Михайловна спросила:
   - Теперь ты можешь объяснить, чего тебе там надо?
   - Куртку.
   - Она же тебе велика и такая ободранная, что ее невозможно надеть. Новая была на отце...
   Он аккуратно прибрал в коридоре, протер влажной тряпкой пыльный чемодан и унес его к себе в комнату.
   Куртка лежала сверху, на планшетах, на кобуре, на летном, вылинявшем комбинезоне и каком-то еще потрепанном тряпье. Куртка была вытертая на плечах и на груди. Игорь надел ее и обнаружил - рукава в самый раз, плечи, правда, широковаты... Он пошел в коридор поглядеться в зеркало и столкнулся с матерью.
   - Нормально, в плечах я маловат... А так - вполне...
   Галина Михайловна смотрела на сына и не могла слова выговорить. Конечно, она и раньше знала и ей постоянно напоминали об этом, что дети похожи на отца, но сейчас в слабо освещенном коридоре она вдруг увидела не Игоря, а Пепе, таким или почти таким он был на фронте - худой, долговязый, все летные куртки были ему широковаты.
   - Так как, мам?
   - Ты собираешься ходить в таком виде по улице?
   - Самое то! Кожанка должна быть обтертая. Ребята по джинсам кирпичом шаркают... кожаные заплатки нашивают.
   - Я понимаю, Игорек, у каждого времени свои моды. И воевать против широких или узких штанов мне кажется нелепым. Мне только неприятно, когда длинные волосы бывают немытыми, когда люди щеголяют неряшливостью. Пусть будет любая мода, но не отменяйте мыло и зубную щетку!
   - Усёк категорически: да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое, как дальше я забыл, но, наверное, что-нибудь в таком роде: плюс зубной порошок, голубой гребешок и красивый, пузатый, трехлитровый горшок!..
   - Балбес ты все-таки, Игорь, с тобой совершенно невозможно серьезно разговаривать.
   - Почему? Можно. Ты говори и не обращай на меня внимания. Сегодня я просто глупею от радости, но я запоминаю все. Мне больше не надо ходить в эту школу! Ты говори, говори, мама.
   - Собственно, я уже все сказала, основное.
   - Значит, ты не возражаешь, чтобы я принял на вооружение эту робу?
   - Носи. Только все-таки не забывай - не кирпичом кожа стерта, парашютными лямками, о кабины изодрана.
   Было тепло и солнечно. Сам того не замечая, Игорь прошел сквозь всю улицу Жуковского, свернул в проезд Талалихина и оказался на улице Петелина. Отсюда до сквера и памятника отцу оставалось два шага.
   Игорь не был здесь со дня торжественного открытия, когда сам перерезал ленту. Сегодня сквер выглядел совсем буднично. Какие-то незнакомые старушки гуляли с малышами, женщина вела на тоненьком поводке собаку.
   Игорь присел на свободной лавочке, поглядел на памятник. И странно ему показалось, будто камень этот, и застывшие в неровном изломе крылья птицы, и такой знакомый профиль отца - все это было здесь всегда, еще до того, как родился он, Игорь. Ощущение нелепое, он понимал это и не мог от него отделаться.
   На скамейку рядом с Игорем опустилась старая женщина в поношенном темно-синем костюме, когда-то именовавшемся костюмом английского покроя. Этого Игорь не знал и обратил внимание на другое: к широкому лацкану жакета был привернут значок мастера парашютного спорта, с потемневшей от времени подвеской - "500". Подумал: "Ого! 500 прыжков. Сильна бабуся..."
   Женщина закурила дешевую сигарету. Поглядела на памятник, на Игоря. Ему показалось, что сейчас старушка заговорит с ним. Говорить не хотелось. Он встал и пошел к выходу.
   В конце пешеходной дорожки обернулся. Женщина смотрела ему вслед. Сам не зная зачем, он помахал старушке рукой. И та помахала в ответ, а потом сжала в кулачок правую руку и оттопырила большой палец вверх. Игорь не был авиатором, но понял: все в порядке, - означает на языке всех старых летчиков мира торчащий вверх большой палец правой руки.
   Когда в группе что-нибудь затевалось, Грачев, нет, не знал - знать он не мог - но чувствовал это заранее. Анатолий Михайлович и сам не умел объяснить, по каким внешним признакам, оттенкам поведения, интонациям ребят он ощущал приближение этого "чего-нибудь", но так было.
   В это утро, стоило ему войти в мастерскую, поздороваться, дать указания на день, мельком взглянуть в мальчишечьи глаза, как он ощутил знакомое ожидание.
   Надо заметить особо: ощущение это бывало разным - в одних случаях беспокойным, и тогда надо было особенно тщательно следить за соблюдением техники безопасности, остерегаться какой-нибудь рисковой выходки; в других случаях приподнятым, и тогда можно было особо не волноваться. На этот раз ничего плохого он не ожидал.
   До перерыва все шло обычно, все делали свое дело, он подходил то к одним тискам, то к другим, тихим ровным голосом делал замечания, которые почти всегда звучали в форме вопроса:
   - А не лучше будет, Леша, сначала засверлить все отверстия?
   - Может, не надо так глубоко опиливать? Тише едешь...
   И все в этих вопросах было значительным - и содержание, и тон, и уважительное обращение...
   В перерыв к Грачеву подошли человек пять, и Юсупов спросил:
   - Анатолий Михайлович, а что вы думаете, Петелин пойдет к нам в училище?
   - Ничего я про это не думаю. Если кому думать, то ему...
   - Мы ездили к ним, Галина Михайловна для музея кое-что дала, с ним говорили: приходи! Он вроде хочет, но как-то... не твердо.
   - А чего вы так беспокоитесь? - спросил Грачев.
   - Мы не беспокоимся, мы только думали, может, подманить его?..
   - Как, как - подманить? - удивился Грачев.
   - А ребята предлагают: давайте набор слесарный сделаем, в красивый ящик сложим и сочиним какую-нибудь надпись поинтереснее: сыну летчика-испытателя, Героя Советского Союза и так далее...
   "Вот оно", - подумал Анатолий Михайлович и внимательно взглянул в мальчишечьи лица, у половины не было отцов или были такие, что ими не загордишься, и понял - разговор надо провести на самой деликатной ноте.
   - Чкалова знаете? - спросил Грачев, глядя в синее-синее небо.
   Такого вопроса ребята не ожидали и ответили не сразу.
   - Был такой знаменитый летчик...
   - Герой Советского Союза...
   - Челюскинцев спасал...
   - Челюскинцев Валерий Павлович, положим, не спасал, - сказал Грачев, - но на Север летал и в Америку трассу проложил первым. Он был замечательным испытателем и очень знаменитым в свое время человеком... И вот какую историю я вам расскажу.
   Перед новым, тридцать восьмым годом в квартиру Валерия Павловича пришла особенно большая почта. Он сидел за столом и вскрывал письма. Поздравления были от частных лиц, от предприятий, от школ, от детских садов... Чкалов был тогда, пожалуй, самым популярным человеком в стране, и удивляться тут нечему. Вдруг видит конверт: "товарищу Игорю Чкалову". Открыл - приглашение на елку. Приглашали сына Валерия Павловича, он тогда совсем еще шкетом был... Потом второе приглашение попалось, третье и так набралась целая куча. Валерий Павлович позвал сына и говорит:
   - Вот тут пригласительные билеты прислали, товарищ Игорь...
   - Знаю, - отвечает сын, - у меня вон их сколько! - и вытаскивает из кармана целую пачку.
   Чкалов нахмурился, велел положить билеты на стол и сказал:
   - Запомни: Чкалов - я, а ты только - И. Поэтому бери один билет, и не очень зазнавайся.
   Остальные пригласительные билеты Валерий Павлович раздал соседским ребятам. Вот так. Все. - И Анатолий Михайлович вышел из мастерской.
   Ребята переглянулись, и кто-то сказал:
   - Кажется, не в дугу...
   - Интересно, а он - тоже Игорь.
   - А гаечный ключ я бы все-таки подарил!
   - И не лично Игорю, а в дом...
   - Тогда знаете какой надо ключ: сто двадцать на сто пятьдесят, чтобы на стенку повесить как... сувенир...
   Вечером ребята сказали Анатолию Михайловичу, что его предложение они принимают "наполовину", и рассказали о сувенирном, символическом ключе.
   - А я при чем? - притворно удивился Грачев. - Разве я вам что-нибудь советовал?
   - Хитрый вы человек, мастер, жуткое дело! - сказал Юсупов.
   Грачев не обиделся и не стал развивать тему. Умение влиять на ребят исподволь, не навязывая своего мнения, готового решения он вовсе не считал хитростью или каким-либо искусственным педагогическим приемом - для мастера Грачева это было незаметной составляющей профессионального уменья управлять людьми. Разве человек замечает, сколько вздохов и выдохов он совершает в минуту?
   Галина Михайловна приготовила выходной костюм Игоря - отутюжила брюки, прошлась щеткой по пиджаку, достала свежую рубашку, водрузила все это на плечики и вошла в комнату ребят.
   - Вот, держи - весь парад! Если галстук наденешь, давай поглажу, пока утюг теплый.
   - Спасибо, - сказал Игорь, - только ты зря... беспокоилась. Не пойду я на этот вечер.
   - Почему?
   - Неохота торчать и все снова слушать.
   - Напрасно, Игорь. Хорошие или плохие у тебя сложились отношения в школе, не так важно, ты перед школой тоже виноват...
   - Вот и не хочу выяснять отношений...
   - Школа - коллектив, Игорь, и не дело противопоставлять себя коллективу. Неужели ты не понимаешь - уважать коллектив надо. Что ты докажешь, не явившись на вечер? Кому?
   - Докажу? А я и не собираюсь ничего доказывать... Ты думаешь, кто-нибудь заметит, что меня нет? А приду - начнут подковыривать: с твоими способностями, да при желании мог бы "хорошистом" стать. Нет, не пойду.
   - Дело твое, но я не одобряю.
   Позже Галина Михайловна возобновила этот разговор в присутствии Карича. Однако Валерий Васильевич от высказываний воздерживался до тех пор, пока Игорь не спросил напрямую:
   - Скажи, Вавасич, а ты бы на моем месте пошел?
   - На твоем - не знаю.
   - А на своем?
   - На своем? Не пошел бы, но это было бы неправильно.
   - Вот видишь, мам, Вавасич тоже не пошел бы...
   - Но он признает, что это было бы неправильно...
   - Ладно - я тоже признаю: неправильно, но не пойду.
   Игорь пошел в школу только на другой день, после обеда. И, конечно, не в парадном костюме, а в отцовской кожаной куртке и поношенных брюках, отдаленно напоминавших настоящие джинсы.
   В школе было пустынно и непривычно тихо. Только неистребимый запах сырого мела напоминал, что это тихое, просвеченное солнечными лучами здание - школа. Игорь зашел в канцелярию, поздоровался с пожилой женщиной-делопроизводителем и, радуясь, что не встретил никого из педагогов, сказал:
   - Мне бы свидетельство получить. - И, встретив недоумевающий взгляд, пояснил: - Петелин я, вчера меня не было...
   Наконец женщина поняла, о чем он просит:
   - Восьмой закончил? Свидетельство у Беллы Борисовны. Зайди к ней.
   Идти к завучу Игорю не хотелось, но, с другой стороны, - он так мечтал навсегда покончить со школой, что решил пойти. Игорь поднялся на второй этаж и постучал в дверь.
   - Пришел, - сказала Белла Борисовна, - вчера не выбрал времени, но сегодня изволил?
   - Вчера я не хотел портить вам настроение. Сегодня праздник кончился... Хочу получить причитающееся...
   - Что именно ты считаешь "причитающимся"?
   - Бумажку об окончании.
   - И все? А поговорить на прощание тебе не хочется? Высказать что ты думаешь о школе, не хочется?
   - Нет.
   - Странно, - будто рассуждая вслух, произнесла Белла Борисовна, почти все выдающиеся люди, вспоминая свою жизнь, находили хотя бы несколько добрых слов в адрес учителей и воспитателей. Толстой, Пушкин, академик Крылов или Юрий Гагарин... Неужели ты не испытываешь никакого чувства благодарности ни к кому из нас?
   - Если вы очень хотите, я попробую ответить, но стоит ли?
   - Отчего ж. Мы тоже люди и как все живые существа на свете совершаем ошибки, и нам совсем не безразлично, как к нам относятся те, кому мы добровольно отдаем себя на растерзание.
   - Может быть, мы относимся к учителям не так хорошо, как великие люди, потому, что мы не великие. Это - один вариант. А другой... Может быть, великим больше везло на учителей, чем нам?
   Белла Борисовна сделала усилие, чтобы не вспыхнуть, и, подбирая слово к слову, сказала:
   - Хочу верить, Петелин, что наивного простодушия в тебе больше, чем нахальства. Поэтому не обижаюсь. Вот твое свидетельство. Желаю, чтобы в дальнейшем все у тебя сложилось лучше, и пусть тебе повезет на учителей...
   Какую-то часть речи он пропустил, она это заметила и, повысив голос, сказала:
   - Мне все-таки хочется верить, что с годами ты не просто изменишься к лучшему, а станешь жить более глубокой духовной жизнью и научишься отличать не только черное от белого, но и ценить все оттенки богатейшей палитры человеческих отношений.
   Игорь принял из рук завуча свидетельство об окончании восьми классов, выдержал ее вопросительный взгляд - а взгляд этот красноречиво говорил: ну, хоть одно слово благодарности, хоть простое спасибо скажи, - молча повернулся и пошел к двери. На пороге, словно споткнувшись, он остановился и, сам не понимая, на что обиделся, сказал:
   - Вот вы напоследок объяснили, какой я примитивный - с трудом черное от белого отличаю. Допустим, вы правы. По-вашему, я - нахал. Я нахал - за правду, а не за вранье. Вы от меня спасибо хотите? Я, конечно, могу не хуже Райки Бабуровой толкнуть речь: "Дорогие учителя! Расставаясь со школой, мы хотим от всей души поблагодарить вас за все-все, что вы нам дали... Мы понимаем, как трудно с нами, сколько неприятностей мы вам доставили за минувшие годы... И мы обещаем всю жизнь помнить нашу школу и вас, наши дорогие воспитатели..." Нравится?
   - К сожалению, ты умный и нахал и циник, Петелин. Можешь не продолжать, - сказала Белла Борисовна и горестно покачала головой.
   Последних слов Беллы Борисовны Игорь не слышал, хлопнув дверью, он выскочил на улицу. Он шел, наступая на причудливые тени деревьев, перечеркнувших тротуар, и, постепенно успокаиваясь, думал: "Наверное, зря я... А вообще-то все равно. Пусть!"
   ВЫСОКО - НЕ НИЗКО, ДАЛЕКО - НЕ БЛИЗКО...
   В середине августа я очутился в горах, в местах заброшенных, диких, далеких от туристических маршрутов и альпинистских троп. Здесь под самыми облаками жили метеорологи. Год за годом, день за днем вели они наблюдения за погодой и передавали по рации сведения о давлении, влажности воздуха, направлении и силе ветра, состоянии и характере облаков... Это был незаметный и необходимый труд.
   Возможность побывать в горах, пожить на высоте и собственными глазами увидеть, как "делается" погода, открылась внезапно, и я, не задумываясь, принял предложение поехать в горы.
   Нигде и никогда прежде я не видел таких праздничных восходов, как здесь - на высоте трех с половиной тысяч метров; нигде и никогда я не дышал таким прозрачным воздухом; нигде и никогда не наблюдал столь дружной, спокойно-деловитой обстановки. Внизу был один мир, здесь совершенно иной... К новой жизни надо было привыкнуть, и удалось это не сразу. Отправляясь в дорогу, можно ограничить свой багаж, но как избавиться от мыслей, вчера еще владевших тобой? Вот так взять и выскочить из круговорота событий не в твоей власти.