Так как Джек и Гаскойн не были итальянцами и не питали пристрастия к стилетам и ядам, то решено было испытать мирные средства; предложить отцу Томазо тысячу долларов, если он согласится не препятствовать браку.
Мести, видавший раньше отца Томазо, отправился к нему с запиской Джека через несколько дней после несчастного случая с экипажем. Патер прочел записку и спросил Мести по-английски:
- Поправляется ли ваш господин?
- Да, - отвечал Мести, - ему теперь лучше.
- Давно ли вы у него служите?
- Нет, недавно.
- Вы очень привязаны к нему? Он хорошо обращается с вами, не жалеет денег?
Хитрый негр догадался, что эти вопросы предлагаются неспроста, и отвечал равнодушным тоном:
- Какое мне дело до него?
Патер пристально посмотрел на Мести и, заметив свирепое выражение его лица, решил, что это подходящий человек.
- Ваш господин предлагает мне тысячу долларов, хотите получить эти деньги в свою пользу?
Мести осклабился.
- С такими деньгами я был бы богачом на своей земле.
- Вы их получите, если согласитесь подсыпать вашему господину в питье или пищу порошок, который я вам дам.
- Понимаю, - сказал Мести, - в нашей земле это часто делают.
- Что же? Согласны? Тогда я напишу, что принимаю деньги.
- А если догадаются, что это я сделал?
- Мы отправим вас в безопасное место, не бойтесь.
- Тысячу долларов?
- Всю, полностью.
- Давайте порошок.
- Подождите немного, - сказал патер и вышел из комнаты. Через десять минут он вернулся с запиской и маленьким пакетом с серым порошком.
- Подсыпьте это ему в суп или другое кушанье, и доллары будут ваши, клянусь святым крестом.
Мести злобно усмехнулся.
- Как только получите деньги, принесите их мне. Затем дайте порошок и приходите ко мне; я сам провожу вас в безопасное место.
Вернувшись в барак, Мести повторил весь свой разговор с отцом Томазо.
- Это яд, очевидно, - сказал Гаскойн, - надо будет испытать его на каком-нибудь животном.
- Я испытаю, масса Гаскойн, - сказал Мести. - Но что теперь делать?
- Этот негодяй пишет, что за тысячу долларов согласен не только не препятствовать, но даже помогать мне, - сказал Изи. - Давайте опять держать палавер.
После продолжительных прений решено было, что Мести получит чек на тысячу долларов, отнесет его патеру и заявит, что он уже подсыпал порошок.
На другой день Мести отправился к патеру.
- Дали порошок? - спросил тот.
- Да, час тому назад. Вот чек на тысячу долларов.
- Сходите за деньгами, принесите их сюда, а затем отправляйтесь в барак, и когда ваш господин умрет, приходите ко мне. У меня все готово; я провожу вас в горы, в монастырь нашего ордена; там вы переждете, когда дело забудется, а затем я найду способ отправить вас на каком-нибудь корабле.
Мести отправился за деньгами, принес их в мешке отцу Томазо, а затем вернулся в барак. Решено было, что он уедет с монахом: Мести настаивал на этом.
Вернувшись к отцу Томазо вечером, он заявил ему, что Джек умер. Затем они сели на приготовленных уже мулов и уехали из Палермо. Мешок с долларами был привязан к седлу Мести.
Утром дон Филипп сообщил нашему герою об отъезде духовника.
- Я думаю перенести вас к нам, - прибавил он, - а вы постарайтесь воспользоваться отсутствием патера.
- У меня есть и средства для этого, - отвечал Джек, протягивая ему письмо отца Томазо.
Дон Филипп прочел его с удивлением, и был еще более удивлен, когда Джек рассказал ему всю историю. Он помолчал немного, потом сказал:
- Жаль мне вашего негра. Не видать вам его больше. Во-первых, за тысячу долларов они отправят на тот свет тысячу негров, а во-вторых, им нужно отделаться от такого свидетеля. Где этот порошок?
- Мести взял его с собой.
- Правда, он хитрый малый; пожалуй что патеру не справиться с ним, заметил дон Филипп.
- Наверное, у него есть что-нибудь на уме, - сказал Гаскойн.
- Во всяком случае, - продолжал дон Филипп, - надо рассказать обо всем моему отцу и моей матери; первому, чтобы он принял меры, второй - чтобы открыть ей глаза.
Дон Филипп сообщил своим родителям о низости монаха, а мичманы были перенесены в палаццо. Их быстрое улучшение сильно подняло репутацию хирургов, участвовавших в обмане, так как о несчастии с мичманами ходили в городе преувеличенные слухи, и положение их считалось безнадежным.
Так как нашему герою было очень хорошо в палаццо Ребьеры, то с окончательным выздоровлением он не спешил. Синьора, узнав о поведении отца Томазо, решительно перешла на сторону Джека и заявила, что не станет больше заводить домашнего духовника. Дон Ребьера отнесся благосклонно к формальному предложению со стороны нашего героя, но объявил, что без согласия его отца не может быть и речи о свадьбе. Джек попытался спорить: "Отец, - говорил он, - не спрашивал его согласия, когда женился; стало быть, и он может обойтись без отцовского согласия". Но дон Ребьера, не знакомый с правами человека, и слышать не хотел о свадьбе, пока не получит согласия от родителей Джека.
На четвертый день после переселения наших мичманов в палаццо Ребьеры, вечером, когда они сидели в своей комнате в обществе дона Филиппа и Агнесы, дверь отворилась, и вошел какой-то монах. Они вздрогнули, думая, что это отец Томазо, но никто не обратился к нему с вопросом. Монах запер дверь, откинул капюшон, и все узнали черное лицо Мести. Он сбросил монашеский балахон и оказался в своей одежде с мешком долларов, привязанным к поясу. Агнеса вскрикнула, все вскочили с мест.
- Откуда ты, Мести? Где же патер? - спросил Джек.
- Это длинная история, масса Изи; я вам расскажу по порядку.
- Садись и рассказывай; только не торопись, я буду переводить дону Филиппу и донне Агнесе.
- Очень хорошо, сэр. Вечером патер и я сели на мулов и выехали из города; он велел мне везти мешок с долларами. Поехали в горы, в два часа ночи остановились в каком-то доме и отдыхали до восьми; потом опять ехали целый день, только раз остановились отдохнуть, съесть кусок хлеба и выпить вина. Вечером опять остановились в каком-то доме; тут все ему кланялись в пояс, а хозяйка зажарила на ужин кролика. Я вышел в кухню; тут женщина бросила на стол ломоть хлеба и немного чесноку и объяснила мне знаками, что это ужин для меня, а кролик для патера. Тогда я говорю себе: постой, если кролик для патера, то я приправлю его порошком.
- Порошком! - воскликнул Джек.
- Что он говорит? - спросил дон Филипп. Джек перевел, и Мести продолжал рассказ.
- Когда женщина вышла из кухни, я посыпал кролика порошком. Патер съел его весь и косточки обсосал; потом велел мне седлать мулов, благословил женщину - вместо платы за постой - и мы поехали дальше. Ехали часа два, как вдруг патер остановился, сошел на землю, схватился за живот и давай кататься, стонать и корчиться; потом взглянул на меня, точно хотел сказать: это твоя работа, черный негодяй? - а я достал пакет от порошка, показал ему и засмеялся, - тут из него и дух вон.
- О, Мести, Мести, - воскликнул наш герой. - Зачем ты это сделал? Теперь беда выйдет.
- Он умер, масса Изи, значит, больше бед не наделает.
Гаскойн перевел его рассказ дону Филиппу, лицо которого приняло серьезное выражение, и Агнесе, которая пришла в ужас.
Мести продолжал:
- Тогда я стал думать, что мне с ним делать, и решил надеть на себя его рясу, а тело бросил в трещину в скале и закидал каменьями. Затем сел на мула, а другого повел за собой, пока не попал в большой лес. Тут я расседлал другого мула, седло бросил в одном месте, попону в другом, мула пустил на волю; а сам поехал дальше. Проехал мили две, как вдруг из-за кустов выскочили несколько человек и схватили мула под уздцы. На все вопросы я ничего не отвечал, но они нашли доллары и повели меня куда-то в лес. Привели на полянку, где горел костер, а вокруг него было много людей; одни ели, другие пили. Меня привели к атаману и положили перед ним мешок с долларами. В нем я узнал - кого бы вы думали? - проклятого каторжника, дона Сильвио.
- Дона Сильвио! - воскликнул Джек.
- Что он говорит о доне Сильвио? - спросил дон Филипп.
Рассказ Мести был снова переведен, и он продолжал;
- Я по-прежнему ничего не отвечал на вопросы и не поднимал капюшона. Меня отвели в сторону и привязали к дереву. Затем все принялись пировать и петь песни, а мне хоть бы крошку дали. Вот я с голоду и принялся грызть веревку, грыз, грыз, пока не перегрыз. Тем временем все перепились и легли спать, поставив двух человек на часы, но и те скоро заснули. Я лег на землю и пополз - как делают у нас на родине - к дону Сильвио. Он спал, положив голову на мой мешок с долларами. "Постой, мошенник - думаю - не долго тебе владеть ими". Я осмотрелся - все тихо; тогда я всадил ему в сердце нож, а другой рукой зажал рот; он побился немного и умер.
- Постойте, Мести, надо перевести это дону Филиппу, - сказал Гаскойн.
- Умер! Дон Сильвио умер! Ну, Мести, мы обязаны вам навеки, потому что мой отец не мог считать себя в безопасности, пока этот негодяй был жив.
- Затем, - продолжал Мести, - я отобрал у него мешок с долларами, пистолеты и кошелек с золотом и тихонько пополз в кусты; когда же отполз довольно далеко, встал и пустился бежать. На рассвете спрятался в кусты и просидел в них весь день; а ночью пошел дальше. Мне удалось выбраться на дорогу, но я не ел уже целые сутки и потому зашел в первый встречный дом. Тут я нашел женщину, которая заговорила со мной; я не знал, что ответить; она стала сердиться; я поднял капюшон и оскалил зубы. Она, должно быть, приняла меня за черта, потому что завизжала и бросилась вон из дома. Я зашел в дом, захватил, что нашлось съестного, и пошел дальше. Шел всю ночь, утром опять спрятался в кустах, а ночью опять пошел, и вот я здесь, масса Изи, - а вот и ваши доллары, - а от попа и каторжника вы отделались.
- Я боялся за вас, Мести, - сказал Джек, - но надеялся, что вы перехитрите попа; так оно и вышло. Доллары эти ваши, вы должны их взять себе.
- Нет, сэр, доллары не мои, - возразил Мести. - Моя добыча кошелек дона Сильвио: он битком набит золотыми. Что мое, то мое; что ваше - то ваше.
- Боюсь, что эта история выйдет наружу Мести; известно, что вы отправились с отцом Томазо, а женщина расскажет, как вы к ней явились. Я посоветуюсь с доном Филиппом.
- А я сяду за тот стол и поем; я так голоден, что готов бы был съесть и патера, и мула, и все, что угодно.
- Садитесь, дружище, ешьте и пейте, сколько душе угодно.
Совещание мичманов с доном Филиппом было непродолжительно: все согласились на том, что Мести следует убраться подальше, не теряя времени. Затем дон Филиппа и Агнеса пошли сообщить о случившемся дону Ребьере, который встретил их словами:
- Ты знаешь, Филипп, что отец Томазо вернулся? - Слуги сейчас сообщили мне об этом.
- А я сообщу вам еще кое-что, - отвечал дон Филипп и рассказал отцу о приключениях негра. Дон Ребьера тоже нашел, что Мести следует уехать немедленно.
- Пусть нам удастся выяснить козни отца Томазо, - что же из того? Мы восстановим против себя все поповское гнездо, а нам и без того уже много пришлось потерпеть от него. Всего лучше будет негру немедленно уехать и притом вместе с нашими юными друзьями. Передай им это, Филипп, и скажи синьору Изи, что я остаюсь при своем обещании и выдам за него мою дочь, как только узнаю о согласии его отца.
Наш герой и Гаскойн признали благоразумие этой меры, тем более, что Джеку и самому хотелось поскорее получить разрешение отца. На другой день утром все было готово к отъезду, и молодые люди, простившись с семьей дона Ребьеры, отплыли с Мести на двухмачтовом судне, специально нанятом для этого переезда.
- О чем ты думаешь, Джек? - спросил Гаскойн.
- Я думаю, Нэд, что мы удачно отделались.
- Я тоже, - подтвердил Гаскойн, после чего разговор прекратился.
- А теперь о чем ты думаешь, Джек? - спросил Гаскойн после продолжительной паузы.
- Я думаю, что у меня будет что рассказать губернатору, - ответил Джек.
- Да, это верно, - сказал Гаскойн, после чего оба снова замолчали.
- А теперь о чем ты думаешь, Джек? - спросил Гаскойн после нового перерыва.
- Я думаю, что оставлю службу, - отвечал Джек.
- Хотел бы я сделать то же, - со вздохом сказал Гаскойн; и снова оба погрузились в размышления.
- А теперь о чем ты думаешь, Джек?- еще раз спросил Гаскойн.
- Об Агнесе, - отвечал наш герой.
- Ну, коли так, то я позову тебя, когда ужин будет готов; а пока пойду, потолкую с Мести.
ГЛАВА XXIX
Джек оставляет службу и занимается своими, делами
На четвертый день они прибыли на Мальту и, расплатившись с хозяином судна, отправились к губернатору.
- Рад вас видеть, молодцы, - сказал он, пожимая им руки. - Ну, Джек, что ваша нога? В порядке? Не хромаете? А ваша рука, Гаскойн?
- В порядке, сэр, так же здорова, как была раньше, - отвечали оба в один голос.
- Ну, счастье ваше; вам, я вижу, везет больше, чем вы заслуживаете своими шальными выходками. Но у вас, верно, есть для меня история, Джек?
- Да, сэр, и длинная.
- В таком случае вы расскажете мне ее после обеда - сейчас я занят. Займите ваши прежние комнаты. "Аврора" отплыла четыре дня тому назад. Но ваше выздоровление - истинное чудо.
- Чудо, сэр! - отвечал наш герой. - О нем толкует все Палермо.
- Ну, ступайте пока - увидимся за обедом. Уильсон обрадуется, когда узнает о вашем возвращении, он огорчался из-за вас больше, чем вы стоите.
После обеда Джек рассказал губернатору о приключениях Мести. Сэр Томас слушал с большим интересом, но по окончании рассказа спросил:
- Вот что, ребята, я не намерен читать вам проповедей, но я достаточно прожил на свете, чтобы знать, что сложный перелом ноги не вылечивается в две недели. Говорите по правде: вы надули капитана Уильсона?
- Надули, сэр, со стыдом признаюсь в этом, - отвечал Изи.
- Как же вы устроили это и зачем?
Джек рассказал о своей любви, о причинах, побуждавших его остаться, и о том, как это произошло.
- Ну, вас еще можно извинить, но хирурги... Попробовал бы кто-нибудь из здешних хирургов сыграть такую штуку, задал бы я ему трезвона. Однако это дело серьезное. Мы еще потолкуем с вами.
На другое утро губернатор передал Джеку два письма, только что полученные с пакетботом, пришедшим из Англии.
Одно оказалось от мистера Изи с извещением о смерти матери Джека. Письмо свидетельствовало, что у старика положительно не все дома. Сообщив о последних минутах покойницы, он прибавлял:
"После ее смерти я привел в исполнение то, чего она не позволяла мне в течение жизни. Я обрил ей голову и тщательно исследовал ее как френолог. Вот результаты: Решимость - сильно развита; Благоволение - слабо; Сварливость - в высшей степени; Почтительность - не слишком; Фило-Прогенетивность очень велика, к удивлению, так как у нее был только один ребенок. Воображение - очень сильно развито: ты помнишь, дружок, она всегда воображала какую-нибудь бессмыслицу. Остальные способности умеренно развиты. Бедное, милое создание! Лучшей матери и жены еще не было на свете, и я не знаю, как буду жить без нее. Подавай в отставку и приезжай как можно скорее, дорогой мой. Кстати, ты мне поможешь в великом деле. Я убедился, что равенство недоступно современным людям; сначала надо исправить их, и я нашел способ осуществить это исправление".
Другое письмо было от доктора Миддльтона, который сообщал о том же, но в несколько ином освещении. Он писал, что по смерти жены мистер Изи, по-видимому, окончательно рехнулся. Отказавшись от своих социальных планов, он всецело предался френологии и изобрел какой-то прибор, с помощью которого превращает негодяев в хороших людей. Он наполнил свой дом проходимцами, жуликами, ворами, отбывшими заключение, и тому подобным народом и совершенно уверен, что с помощью своей машины превратил эту публику в образцовые экземпляры исправленного человечества. Все эти молодцы пользуются его простотою, обворовывают его нещадно, и положение старика среди этой оравы положительно небезопасно. Доктор советовал Джеку оставить службу, вернуться поскорее в Англию и попытаться взять в свои руки управление имением и очистить его от этого сброда.
Известие о смерти матери огорчило Джека сильнее, чем он сам бы подумал. Воспоминания о ее нежности вызвали слезы на его глаза, и он довольно долго не мог успокоиться. Оправившись от первых тяжелых впечатлений, он стал обдумывать сообщение доктора. Чем больше он думал, тем яснее становилась для него необходимость оставить службу и возвратиться в Англию.
Вообще знакомство с действительной жизнью не прошло для него бесследно. Он сознавал теперь, что работа на поприще осуществления идей равенства не имеет ничего общего с ребяческими выходками вроде воровства яблок или его служебными препирательствами и столкновениями. Он начал догадываться, что дело освобождения угнетенных и обойденных классов - дело гораздо более серьезное, чем ему казалось, и потребует усилий не одного поколения. С другой стороны, как малый искренний и честный, он спросил себя, в силах ли он всецело отдаться этому делу, способен ли он отречься от личных интересов, - и должен был ответить на этот вопрос отрицательно. Он чувствовал, что не откажется от личного счастья, не пожертвует своим состоянием, - что его роль гораздо более скромная: содействовать освободительной политике, направленной к подъему благосостояния и расширению прав рабочих масс; на большее - сказал он себе - меня не хватит. Во всяком случае, думал он, жить и работать приходится с теми людьми, какие есть, не мечтая о переделке их черепов. Однако френологические затеи отца, судя по письму доктора Миддльтона, принимали уже опасный характер, и Джек решил, что ехать ему необходимо.
Губернатор согласился с ним.
- Я думаю, что для службы вы не годитесь. Мне жаль будет лишиться вас, потому что у вам удивительный талант на приключения, но для вас лучше оставить службу как ввиду обстоятельств, о которых вы мне сообщали, так и помимо всяких частных соображений. Мичман, которому предстоит получать восемь тысяч фунтов дохода, - аномалия на службе, особливо если этот мичман собирается жениться. Поезжайте немедленно: я улажу ваше дело с адмиралом и капитаном Уильсоном. Вы же, мистер Гаскойн, возвращайтесь на фрегат при первой оказии и не ломайте больше рук, - прибавил он. - Джек сломал ногу из любви, а у вас и этого извинения нет.
- Прошу прощения, сэр; если Изи мог сломать ногу из любви, то почему же я не мог сломать руку из дружбы?
- Придержите язык, сэр, а не то я вам сломаю шею без всяких дальнейших соображений, - шутливо сказал губернатор. - Но, говоря серьезно, мистер Гаскойн, вам следует отказаться от похождений и вплотную приняться за службу. Мистер Изи независимый человек, вы нет; для вас это профессия, которая дает вам средства к жизни, и с которой связаны все ваши надежды на будущее... Чем скорее вы расстанетесь с вашим другом, тем лучше. Вы сами знаете, что если бы не снисходительность капитана Уильсона, ваши похождения не прошли бы вам даром.
- Мы обсудим этот пункт, сэр, - сказал Джек.
- Нет, обойдемся лучше без обсуждений, тем более, что вы и сами решили оставить службу.
- В таком случае я просто попрошу вас насчет Мести; мне было бы тяжело расстаться с ним; на службе от него мало пользы, и по приезде в Англию я выхлопочу ему отставку; а пока нельзя ли ему отправиться со мной?
- Пожалуй, это возможно. Берите его с собой, я устрою это дело.
На этом разговор кончился. Спустя несколько дней Джек отплыл в Англию на пакетботе, простившись с Гаскойном, который не разлучался с ним до последней минуты. Мести отправился с нашим героем; он был в восторге и истратил часть своего золота на франтовской костюм, в котором выглядел настоящим джентльменом, в перчатках и с тросточкой. Всякий при виде его чувствовал охоту посмеяться, но в глазах ашанти было что-то, заставлявшее людей смеяться только за его спиной.
Мистер Изи безмерно обрадовался приезду сына. Старик сильно одряхлел, опустился и имел очень жалкий вид. Окруженный толпою проходимцев, которые не ставили его ни в грош, он инстинктивно уцепился за единственного любимого и близкого человека, который у него остался в лице сына. При всем том он сильнее, чем когда-либо, увлекался своими френологическими бреднями.
- Я нашел способ исправлять недостатки природы, создавая хорошие, уничтожая дурные наклонности. Это великолепное открытие, Джек, великолепное! Толкуют о Галле, Шпурцгейме и прочих; но что собственно они сделали? Разделили мозг на участки; классифицировали способности; открыли их местонахождение. Но что же из того? Прирожденный злодей по-прежнему остается прирожденным злодеем, добрый человек - добрым человеком. Их открытия не изменяют организации. Я же нашел способ изменять ее.
- Добрых-то людей вы не станете переделывать, отец?
- Не скажи... Избыток доброты тоже не полезен. Я это на себе испытываю. У меня, видишь ли, чересчур развит орган благодушия, недостаточно суровости, жестокости, необходимых для того, чтобы вести свою линию, не смущаясь препятствиями. И вот я уже три месяца сажусь ежедневно на два часа в машину и чувствую, что эта наклонность уже сильно убавилась у меня.
- В чем же собственно заключается ваше изобретение?
- Видишь эту машину? - отвечал мистер Изи, указывая на какое-то странное громоздкое сооружение посреди комнаты. - Внутри ее ты можешь видеть приемник в форме человеческой головы, но несколько больше ее. Я ввожу в него голову пациента и закрепляю ее посредством железного ошейника, охватывающего шею. Положим мне нужно уничтожить какую-нибудь наклонность; для этого я должен уменьшить соответственный орган. На внутренней стороне приемника имеются подвижные выпуклины, точно соответствующие шишкам черепа. Я беру соответственную выпуклину и посредством винта прижимаю ее к черепу, понемногу усиливая давление изо дня в день, пока соответственный орган (а с ним и наклонность) не уменьшится до желательного размера или не исчезнет совсем.
- Понимаю, сэр, - отвечал Джек. - Но как же вы создаете орган, которого не существует у пациента?
- Это, - отвечал мистер Изи, - самая важная часть моего изобретения. Она обессмертит мое имя! Обрати внимание на эти стеклянные колпачки, сообщающиеся с воздушным насосом. Я брею пациенту голову, слегка натираю ее салом и прикладываю к ней колпачок, соответствующий по величине и форме той шишке, которую мне нужно создать. Затем я выкачиваю из колпачка воздух; колпачок оказывает притягивающее действие, и под ним вздувается шишка, какую мне нужно. Машина действует безукоризненно. Здесь есть мясник - он заведует у меня домом - несомненный убийца, едва ускользнувший от виселицы благодаря недостаточности улик. Я нарочно выбрал его, уничтожил шишку убийства и посредством колпачка с выкачанным воздухом вызвал громаднейшую шишку благоволения...
"Ну, - подумал Джек, - рассудок у моего родителя несомненно выкачан без остатка. Посмотрим, что из всего этого выйдет".
Джек немедленно принялся за дело. С помощью Мести он привел в порядок домашний штат мистера Изи, действительно состоявший главным образом из субъектов, подобных исправленному мяснику. Впрочем, они все были исправлены: мистер Изи, по его собственному утверждению, уничтожил у них органы дурных наклонностей и создал взамен органы всевозможных добродетелей. Поэтому головы у них были выбриты, и они прикрывали париками благоприобретенные шишки благоволения, честности и прочих прекрасных качеств. Джеку не трудно было убедиться, что эти совершенные образчики человечества жестоко обворовывают старика и совершенно игнорируют его приказания, пользуясь его действительно чрезмерно развитым благодушием. Наш герой выпроводил наиболее отпетых, а остальным дал понять, что не намерен допускать распущенности. Мясник ушел с угрозами, оставшиеся тоже были не совсем довольны; но старшим над ними был поставлен Мести, а с ним - всякий чувствовал это - шутки были плохи.
Мистер Изи был огорчен распоряжениями Джека, но он так дорожил присутствием сына и так боялся, что тот рассердится и уедет, что предоставил ему carte blanche. Он был занят в это время какими-то переделками своей пресловутой машины и возился с плотником, строившим платформу, на которой, должны были помещаться пациенты.
Между прочим он заинтересовался Мести, особенно когда тот на вопросы о его прошлом заявил, что он был царем на своей родине и добыл много черепов.
- Черепов - черепов - да вы разве что-нибудь смыслите в этой высокой науке? Вы черепослов?
- У нас, в Ашанти, хорошо знают, что такое черепа.
- Скажите... Вот не думал, что наша наука пользуется таким распространением. Может быть, она там и возникла... Я освидетельствую ваш череп, и если в нем окажутся какие-нибудь изъяны, исправлю их на своей машине.
ГЛАВА XXX
в которой Джек остается сиротой и снова решает идти в море
Мистеру Изи не пришлось исправлять череп Мести. На следующее утро после вышеприведенного разговора он не явился к завтраку, и Джек спросил Мести, где отец.
- Прислуга внизу говорит, что старый барин не ночевал дома, - отвечал Мести.
- Как не ночевал? Куда же он ушел? - спросил д-р Миддльтон, явившийся в Нью-Форест накануне вечером и оставшийся ночевать.
- Никто не видал, чтобы он ушел, сэр, но только он не ночевал в своей спальне.
- Надо посмотреть в лаборатории, - сказал д-р Миддльтон, - может быть он долго возился с своей машиной, да и заснул случайно.
Мести, видавший раньше отца Томазо, отправился к нему с запиской Джека через несколько дней после несчастного случая с экипажем. Патер прочел записку и спросил Мести по-английски:
- Поправляется ли ваш господин?
- Да, - отвечал Мести, - ему теперь лучше.
- Давно ли вы у него служите?
- Нет, недавно.
- Вы очень привязаны к нему? Он хорошо обращается с вами, не жалеет денег?
Хитрый негр догадался, что эти вопросы предлагаются неспроста, и отвечал равнодушным тоном:
- Какое мне дело до него?
Патер пристально посмотрел на Мести и, заметив свирепое выражение его лица, решил, что это подходящий человек.
- Ваш господин предлагает мне тысячу долларов, хотите получить эти деньги в свою пользу?
Мести осклабился.
- С такими деньгами я был бы богачом на своей земле.
- Вы их получите, если согласитесь подсыпать вашему господину в питье или пищу порошок, который я вам дам.
- Понимаю, - сказал Мести, - в нашей земле это часто делают.
- Что же? Согласны? Тогда я напишу, что принимаю деньги.
- А если догадаются, что это я сделал?
- Мы отправим вас в безопасное место, не бойтесь.
- Тысячу долларов?
- Всю, полностью.
- Давайте порошок.
- Подождите немного, - сказал патер и вышел из комнаты. Через десять минут он вернулся с запиской и маленьким пакетом с серым порошком.
- Подсыпьте это ему в суп или другое кушанье, и доллары будут ваши, клянусь святым крестом.
Мести злобно усмехнулся.
- Как только получите деньги, принесите их мне. Затем дайте порошок и приходите ко мне; я сам провожу вас в безопасное место.
Вернувшись в барак, Мести повторил весь свой разговор с отцом Томазо.
- Это яд, очевидно, - сказал Гаскойн, - надо будет испытать его на каком-нибудь животном.
- Я испытаю, масса Гаскойн, - сказал Мести. - Но что теперь делать?
- Этот негодяй пишет, что за тысячу долларов согласен не только не препятствовать, но даже помогать мне, - сказал Изи. - Давайте опять держать палавер.
После продолжительных прений решено было, что Мести получит чек на тысячу долларов, отнесет его патеру и заявит, что он уже подсыпал порошок.
На другой день Мести отправился к патеру.
- Дали порошок? - спросил тот.
- Да, час тому назад. Вот чек на тысячу долларов.
- Сходите за деньгами, принесите их сюда, а затем отправляйтесь в барак, и когда ваш господин умрет, приходите ко мне. У меня все готово; я провожу вас в горы, в монастырь нашего ордена; там вы переждете, когда дело забудется, а затем я найду способ отправить вас на каком-нибудь корабле.
Мести отправился за деньгами, принес их в мешке отцу Томазо, а затем вернулся в барак. Решено было, что он уедет с монахом: Мести настаивал на этом.
Вернувшись к отцу Томазо вечером, он заявил ему, что Джек умер. Затем они сели на приготовленных уже мулов и уехали из Палермо. Мешок с долларами был привязан к седлу Мести.
Утром дон Филипп сообщил нашему герою об отъезде духовника.
- Я думаю перенести вас к нам, - прибавил он, - а вы постарайтесь воспользоваться отсутствием патера.
- У меня есть и средства для этого, - отвечал Джек, протягивая ему письмо отца Томазо.
Дон Филипп прочел его с удивлением, и был еще более удивлен, когда Джек рассказал ему всю историю. Он помолчал немного, потом сказал:
- Жаль мне вашего негра. Не видать вам его больше. Во-первых, за тысячу долларов они отправят на тот свет тысячу негров, а во-вторых, им нужно отделаться от такого свидетеля. Где этот порошок?
- Мести взял его с собой.
- Правда, он хитрый малый; пожалуй что патеру не справиться с ним, заметил дон Филипп.
- Наверное, у него есть что-нибудь на уме, - сказал Гаскойн.
- Во всяком случае, - продолжал дон Филипп, - надо рассказать обо всем моему отцу и моей матери; первому, чтобы он принял меры, второй - чтобы открыть ей глаза.
Дон Филипп сообщил своим родителям о низости монаха, а мичманы были перенесены в палаццо. Их быстрое улучшение сильно подняло репутацию хирургов, участвовавших в обмане, так как о несчастии с мичманами ходили в городе преувеличенные слухи, и положение их считалось безнадежным.
Так как нашему герою было очень хорошо в палаццо Ребьеры, то с окончательным выздоровлением он не спешил. Синьора, узнав о поведении отца Томазо, решительно перешла на сторону Джека и заявила, что не станет больше заводить домашнего духовника. Дон Ребьера отнесся благосклонно к формальному предложению со стороны нашего героя, но объявил, что без согласия его отца не может быть и речи о свадьбе. Джек попытался спорить: "Отец, - говорил он, - не спрашивал его согласия, когда женился; стало быть, и он может обойтись без отцовского согласия". Но дон Ребьера, не знакомый с правами человека, и слышать не хотел о свадьбе, пока не получит согласия от родителей Джека.
На четвертый день после переселения наших мичманов в палаццо Ребьеры, вечером, когда они сидели в своей комнате в обществе дона Филиппа и Агнесы, дверь отворилась, и вошел какой-то монах. Они вздрогнули, думая, что это отец Томазо, но никто не обратился к нему с вопросом. Монах запер дверь, откинул капюшон, и все узнали черное лицо Мести. Он сбросил монашеский балахон и оказался в своей одежде с мешком долларов, привязанным к поясу. Агнеса вскрикнула, все вскочили с мест.
- Откуда ты, Мести? Где же патер? - спросил Джек.
- Это длинная история, масса Изи; я вам расскажу по порядку.
- Садись и рассказывай; только не торопись, я буду переводить дону Филиппу и донне Агнесе.
- Очень хорошо, сэр. Вечером патер и я сели на мулов и выехали из города; он велел мне везти мешок с долларами. Поехали в горы, в два часа ночи остановились в каком-то доме и отдыхали до восьми; потом опять ехали целый день, только раз остановились отдохнуть, съесть кусок хлеба и выпить вина. Вечером опять остановились в каком-то доме; тут все ему кланялись в пояс, а хозяйка зажарила на ужин кролика. Я вышел в кухню; тут женщина бросила на стол ломоть хлеба и немного чесноку и объяснила мне знаками, что это ужин для меня, а кролик для патера. Тогда я говорю себе: постой, если кролик для патера, то я приправлю его порошком.
- Порошком! - воскликнул Джек.
- Что он говорит? - спросил дон Филипп. Джек перевел, и Мести продолжал рассказ.
- Когда женщина вышла из кухни, я посыпал кролика порошком. Патер съел его весь и косточки обсосал; потом велел мне седлать мулов, благословил женщину - вместо платы за постой - и мы поехали дальше. Ехали часа два, как вдруг патер остановился, сошел на землю, схватился за живот и давай кататься, стонать и корчиться; потом взглянул на меня, точно хотел сказать: это твоя работа, черный негодяй? - а я достал пакет от порошка, показал ему и засмеялся, - тут из него и дух вон.
- О, Мести, Мести, - воскликнул наш герой. - Зачем ты это сделал? Теперь беда выйдет.
- Он умер, масса Изи, значит, больше бед не наделает.
Гаскойн перевел его рассказ дону Филиппу, лицо которого приняло серьезное выражение, и Агнесе, которая пришла в ужас.
Мести продолжал:
- Тогда я стал думать, что мне с ним делать, и решил надеть на себя его рясу, а тело бросил в трещину в скале и закидал каменьями. Затем сел на мула, а другого повел за собой, пока не попал в большой лес. Тут я расседлал другого мула, седло бросил в одном месте, попону в другом, мула пустил на волю; а сам поехал дальше. Проехал мили две, как вдруг из-за кустов выскочили несколько человек и схватили мула под уздцы. На все вопросы я ничего не отвечал, но они нашли доллары и повели меня куда-то в лес. Привели на полянку, где горел костер, а вокруг него было много людей; одни ели, другие пили. Меня привели к атаману и положили перед ним мешок с долларами. В нем я узнал - кого бы вы думали? - проклятого каторжника, дона Сильвио.
- Дона Сильвио! - воскликнул Джек.
- Что он говорит о доне Сильвио? - спросил дон Филипп.
Рассказ Мести был снова переведен, и он продолжал;
- Я по-прежнему ничего не отвечал на вопросы и не поднимал капюшона. Меня отвели в сторону и привязали к дереву. Затем все принялись пировать и петь песни, а мне хоть бы крошку дали. Вот я с голоду и принялся грызть веревку, грыз, грыз, пока не перегрыз. Тем временем все перепились и легли спать, поставив двух человек на часы, но и те скоро заснули. Я лег на землю и пополз - как делают у нас на родине - к дону Сильвио. Он спал, положив голову на мой мешок с долларами. "Постой, мошенник - думаю - не долго тебе владеть ими". Я осмотрелся - все тихо; тогда я всадил ему в сердце нож, а другой рукой зажал рот; он побился немного и умер.
- Постойте, Мести, надо перевести это дону Филиппу, - сказал Гаскойн.
- Умер! Дон Сильвио умер! Ну, Мести, мы обязаны вам навеки, потому что мой отец не мог считать себя в безопасности, пока этот негодяй был жив.
- Затем, - продолжал Мести, - я отобрал у него мешок с долларами, пистолеты и кошелек с золотом и тихонько пополз в кусты; когда же отполз довольно далеко, встал и пустился бежать. На рассвете спрятался в кусты и просидел в них весь день; а ночью пошел дальше. Мне удалось выбраться на дорогу, но я не ел уже целые сутки и потому зашел в первый встречный дом. Тут я нашел женщину, которая заговорила со мной; я не знал, что ответить; она стала сердиться; я поднял капюшон и оскалил зубы. Она, должно быть, приняла меня за черта, потому что завизжала и бросилась вон из дома. Я зашел в дом, захватил, что нашлось съестного, и пошел дальше. Шел всю ночь, утром опять спрятался в кустах, а ночью опять пошел, и вот я здесь, масса Изи, - а вот и ваши доллары, - а от попа и каторжника вы отделались.
- Я боялся за вас, Мести, - сказал Джек, - но надеялся, что вы перехитрите попа; так оно и вышло. Доллары эти ваши, вы должны их взять себе.
- Нет, сэр, доллары не мои, - возразил Мести. - Моя добыча кошелек дона Сильвио: он битком набит золотыми. Что мое, то мое; что ваше - то ваше.
- Боюсь, что эта история выйдет наружу Мести; известно, что вы отправились с отцом Томазо, а женщина расскажет, как вы к ней явились. Я посоветуюсь с доном Филиппом.
- А я сяду за тот стол и поем; я так голоден, что готов бы был съесть и патера, и мула, и все, что угодно.
- Садитесь, дружище, ешьте и пейте, сколько душе угодно.
Совещание мичманов с доном Филиппом было непродолжительно: все согласились на том, что Мести следует убраться подальше, не теряя времени. Затем дон Филиппа и Агнеса пошли сообщить о случившемся дону Ребьере, который встретил их словами:
- Ты знаешь, Филипп, что отец Томазо вернулся? - Слуги сейчас сообщили мне об этом.
- А я сообщу вам еще кое-что, - отвечал дон Филипп и рассказал отцу о приключениях негра. Дон Ребьера тоже нашел, что Мести следует уехать немедленно.
- Пусть нам удастся выяснить козни отца Томазо, - что же из того? Мы восстановим против себя все поповское гнездо, а нам и без того уже много пришлось потерпеть от него. Всего лучше будет негру немедленно уехать и притом вместе с нашими юными друзьями. Передай им это, Филипп, и скажи синьору Изи, что я остаюсь при своем обещании и выдам за него мою дочь, как только узнаю о согласии его отца.
Наш герой и Гаскойн признали благоразумие этой меры, тем более, что Джеку и самому хотелось поскорее получить разрешение отца. На другой день утром все было готово к отъезду, и молодые люди, простившись с семьей дона Ребьеры, отплыли с Мести на двухмачтовом судне, специально нанятом для этого переезда.
- О чем ты думаешь, Джек? - спросил Гаскойн.
- Я думаю, Нэд, что мы удачно отделались.
- Я тоже, - подтвердил Гаскойн, после чего разговор прекратился.
- А теперь о чем ты думаешь, Джек? - спросил Гаскойн после продолжительной паузы.
- Я думаю, что у меня будет что рассказать губернатору, - ответил Джек.
- Да, это верно, - сказал Гаскойн, после чего оба снова замолчали.
- А теперь о чем ты думаешь, Джек? - спросил Гаскойн после нового перерыва.
- Я думаю, что оставлю службу, - отвечал Джек.
- Хотел бы я сделать то же, - со вздохом сказал Гаскойн; и снова оба погрузились в размышления.
- А теперь о чем ты думаешь, Джек?- еще раз спросил Гаскойн.
- Об Агнесе, - отвечал наш герой.
- Ну, коли так, то я позову тебя, когда ужин будет готов; а пока пойду, потолкую с Мести.
ГЛАВА XXIX
Джек оставляет службу и занимается своими, делами
На четвертый день они прибыли на Мальту и, расплатившись с хозяином судна, отправились к губернатору.
- Рад вас видеть, молодцы, - сказал он, пожимая им руки. - Ну, Джек, что ваша нога? В порядке? Не хромаете? А ваша рука, Гаскойн?
- В порядке, сэр, так же здорова, как была раньше, - отвечали оба в один голос.
- Ну, счастье ваше; вам, я вижу, везет больше, чем вы заслуживаете своими шальными выходками. Но у вас, верно, есть для меня история, Джек?
- Да, сэр, и длинная.
- В таком случае вы расскажете мне ее после обеда - сейчас я занят. Займите ваши прежние комнаты. "Аврора" отплыла четыре дня тому назад. Но ваше выздоровление - истинное чудо.
- Чудо, сэр! - отвечал наш герой. - О нем толкует все Палермо.
- Ну, ступайте пока - увидимся за обедом. Уильсон обрадуется, когда узнает о вашем возвращении, он огорчался из-за вас больше, чем вы стоите.
После обеда Джек рассказал губернатору о приключениях Мести. Сэр Томас слушал с большим интересом, но по окончании рассказа спросил:
- Вот что, ребята, я не намерен читать вам проповедей, но я достаточно прожил на свете, чтобы знать, что сложный перелом ноги не вылечивается в две недели. Говорите по правде: вы надули капитана Уильсона?
- Надули, сэр, со стыдом признаюсь в этом, - отвечал Изи.
- Как же вы устроили это и зачем?
Джек рассказал о своей любви, о причинах, побуждавших его остаться, и о том, как это произошло.
- Ну, вас еще можно извинить, но хирурги... Попробовал бы кто-нибудь из здешних хирургов сыграть такую штуку, задал бы я ему трезвона. Однако это дело серьезное. Мы еще потолкуем с вами.
На другое утро губернатор передал Джеку два письма, только что полученные с пакетботом, пришедшим из Англии.
Одно оказалось от мистера Изи с извещением о смерти матери Джека. Письмо свидетельствовало, что у старика положительно не все дома. Сообщив о последних минутах покойницы, он прибавлял:
"После ее смерти я привел в исполнение то, чего она не позволяла мне в течение жизни. Я обрил ей голову и тщательно исследовал ее как френолог. Вот результаты: Решимость - сильно развита; Благоволение - слабо; Сварливость - в высшей степени; Почтительность - не слишком; Фило-Прогенетивность очень велика, к удивлению, так как у нее был только один ребенок. Воображение - очень сильно развито: ты помнишь, дружок, она всегда воображала какую-нибудь бессмыслицу. Остальные способности умеренно развиты. Бедное, милое создание! Лучшей матери и жены еще не было на свете, и я не знаю, как буду жить без нее. Подавай в отставку и приезжай как можно скорее, дорогой мой. Кстати, ты мне поможешь в великом деле. Я убедился, что равенство недоступно современным людям; сначала надо исправить их, и я нашел способ осуществить это исправление".
Другое письмо было от доктора Миддльтона, который сообщал о том же, но в несколько ином освещении. Он писал, что по смерти жены мистер Изи, по-видимому, окончательно рехнулся. Отказавшись от своих социальных планов, он всецело предался френологии и изобрел какой-то прибор, с помощью которого превращает негодяев в хороших людей. Он наполнил свой дом проходимцами, жуликами, ворами, отбывшими заключение, и тому подобным народом и совершенно уверен, что с помощью своей машины превратил эту публику в образцовые экземпляры исправленного человечества. Все эти молодцы пользуются его простотою, обворовывают его нещадно, и положение старика среди этой оравы положительно небезопасно. Доктор советовал Джеку оставить службу, вернуться поскорее в Англию и попытаться взять в свои руки управление имением и очистить его от этого сброда.
Известие о смерти матери огорчило Джека сильнее, чем он сам бы подумал. Воспоминания о ее нежности вызвали слезы на его глаза, и он довольно долго не мог успокоиться. Оправившись от первых тяжелых впечатлений, он стал обдумывать сообщение доктора. Чем больше он думал, тем яснее становилась для него необходимость оставить службу и возвратиться в Англию.
Вообще знакомство с действительной жизнью не прошло для него бесследно. Он сознавал теперь, что работа на поприще осуществления идей равенства не имеет ничего общего с ребяческими выходками вроде воровства яблок или его служебными препирательствами и столкновениями. Он начал догадываться, что дело освобождения угнетенных и обойденных классов - дело гораздо более серьезное, чем ему казалось, и потребует усилий не одного поколения. С другой стороны, как малый искренний и честный, он спросил себя, в силах ли он всецело отдаться этому делу, способен ли он отречься от личных интересов, - и должен был ответить на этот вопрос отрицательно. Он чувствовал, что не откажется от личного счастья, не пожертвует своим состоянием, - что его роль гораздо более скромная: содействовать освободительной политике, направленной к подъему благосостояния и расширению прав рабочих масс; на большее - сказал он себе - меня не хватит. Во всяком случае, думал он, жить и работать приходится с теми людьми, какие есть, не мечтая о переделке их черепов. Однако френологические затеи отца, судя по письму доктора Миддльтона, принимали уже опасный характер, и Джек решил, что ехать ему необходимо.
Губернатор согласился с ним.
- Я думаю, что для службы вы не годитесь. Мне жаль будет лишиться вас, потому что у вам удивительный талант на приключения, но для вас лучше оставить службу как ввиду обстоятельств, о которых вы мне сообщали, так и помимо всяких частных соображений. Мичман, которому предстоит получать восемь тысяч фунтов дохода, - аномалия на службе, особливо если этот мичман собирается жениться. Поезжайте немедленно: я улажу ваше дело с адмиралом и капитаном Уильсоном. Вы же, мистер Гаскойн, возвращайтесь на фрегат при первой оказии и не ломайте больше рук, - прибавил он. - Джек сломал ногу из любви, а у вас и этого извинения нет.
- Прошу прощения, сэр; если Изи мог сломать ногу из любви, то почему же я не мог сломать руку из дружбы?
- Придержите язык, сэр, а не то я вам сломаю шею без всяких дальнейших соображений, - шутливо сказал губернатор. - Но, говоря серьезно, мистер Гаскойн, вам следует отказаться от похождений и вплотную приняться за службу. Мистер Изи независимый человек, вы нет; для вас это профессия, которая дает вам средства к жизни, и с которой связаны все ваши надежды на будущее... Чем скорее вы расстанетесь с вашим другом, тем лучше. Вы сами знаете, что если бы не снисходительность капитана Уильсона, ваши похождения не прошли бы вам даром.
- Мы обсудим этот пункт, сэр, - сказал Джек.
- Нет, обойдемся лучше без обсуждений, тем более, что вы и сами решили оставить службу.
- В таком случае я просто попрошу вас насчет Мести; мне было бы тяжело расстаться с ним; на службе от него мало пользы, и по приезде в Англию я выхлопочу ему отставку; а пока нельзя ли ему отправиться со мной?
- Пожалуй, это возможно. Берите его с собой, я устрою это дело.
На этом разговор кончился. Спустя несколько дней Джек отплыл в Англию на пакетботе, простившись с Гаскойном, который не разлучался с ним до последней минуты. Мести отправился с нашим героем; он был в восторге и истратил часть своего золота на франтовской костюм, в котором выглядел настоящим джентльменом, в перчатках и с тросточкой. Всякий при виде его чувствовал охоту посмеяться, но в глазах ашанти было что-то, заставлявшее людей смеяться только за его спиной.
Мистер Изи безмерно обрадовался приезду сына. Старик сильно одряхлел, опустился и имел очень жалкий вид. Окруженный толпою проходимцев, которые не ставили его ни в грош, он инстинктивно уцепился за единственного любимого и близкого человека, который у него остался в лице сына. При всем том он сильнее, чем когда-либо, увлекался своими френологическими бреднями.
- Я нашел способ исправлять недостатки природы, создавая хорошие, уничтожая дурные наклонности. Это великолепное открытие, Джек, великолепное! Толкуют о Галле, Шпурцгейме и прочих; но что собственно они сделали? Разделили мозг на участки; классифицировали способности; открыли их местонахождение. Но что же из того? Прирожденный злодей по-прежнему остается прирожденным злодеем, добрый человек - добрым человеком. Их открытия не изменяют организации. Я же нашел способ изменять ее.
- Добрых-то людей вы не станете переделывать, отец?
- Не скажи... Избыток доброты тоже не полезен. Я это на себе испытываю. У меня, видишь ли, чересчур развит орган благодушия, недостаточно суровости, жестокости, необходимых для того, чтобы вести свою линию, не смущаясь препятствиями. И вот я уже три месяца сажусь ежедневно на два часа в машину и чувствую, что эта наклонность уже сильно убавилась у меня.
- В чем же собственно заключается ваше изобретение?
- Видишь эту машину? - отвечал мистер Изи, указывая на какое-то странное громоздкое сооружение посреди комнаты. - Внутри ее ты можешь видеть приемник в форме человеческой головы, но несколько больше ее. Я ввожу в него голову пациента и закрепляю ее посредством железного ошейника, охватывающего шею. Положим мне нужно уничтожить какую-нибудь наклонность; для этого я должен уменьшить соответственный орган. На внутренней стороне приемника имеются подвижные выпуклины, точно соответствующие шишкам черепа. Я беру соответственную выпуклину и посредством винта прижимаю ее к черепу, понемногу усиливая давление изо дня в день, пока соответственный орган (а с ним и наклонность) не уменьшится до желательного размера или не исчезнет совсем.
- Понимаю, сэр, - отвечал Джек. - Но как же вы создаете орган, которого не существует у пациента?
- Это, - отвечал мистер Изи, - самая важная часть моего изобретения. Она обессмертит мое имя! Обрати внимание на эти стеклянные колпачки, сообщающиеся с воздушным насосом. Я брею пациенту голову, слегка натираю ее салом и прикладываю к ней колпачок, соответствующий по величине и форме той шишке, которую мне нужно создать. Затем я выкачиваю из колпачка воздух; колпачок оказывает притягивающее действие, и под ним вздувается шишка, какую мне нужно. Машина действует безукоризненно. Здесь есть мясник - он заведует у меня домом - несомненный убийца, едва ускользнувший от виселицы благодаря недостаточности улик. Я нарочно выбрал его, уничтожил шишку убийства и посредством колпачка с выкачанным воздухом вызвал громаднейшую шишку благоволения...
"Ну, - подумал Джек, - рассудок у моего родителя несомненно выкачан без остатка. Посмотрим, что из всего этого выйдет".
Джек немедленно принялся за дело. С помощью Мести он привел в порядок домашний штат мистера Изи, действительно состоявший главным образом из субъектов, подобных исправленному мяснику. Впрочем, они все были исправлены: мистер Изи, по его собственному утверждению, уничтожил у них органы дурных наклонностей и создал взамен органы всевозможных добродетелей. Поэтому головы у них были выбриты, и они прикрывали париками благоприобретенные шишки благоволения, честности и прочих прекрасных качеств. Джеку не трудно было убедиться, что эти совершенные образчики человечества жестоко обворовывают старика и совершенно игнорируют его приказания, пользуясь его действительно чрезмерно развитым благодушием. Наш герой выпроводил наиболее отпетых, а остальным дал понять, что не намерен допускать распущенности. Мясник ушел с угрозами, оставшиеся тоже были не совсем довольны; но старшим над ними был поставлен Мести, а с ним - всякий чувствовал это - шутки были плохи.
Мистер Изи был огорчен распоряжениями Джека, но он так дорожил присутствием сына и так боялся, что тот рассердится и уедет, что предоставил ему carte blanche. Он был занят в это время какими-то переделками своей пресловутой машины и возился с плотником, строившим платформу, на которой, должны были помещаться пациенты.
Между прочим он заинтересовался Мести, особенно когда тот на вопросы о его прошлом заявил, что он был царем на своей родине и добыл много черепов.
- Черепов - черепов - да вы разве что-нибудь смыслите в этой высокой науке? Вы черепослов?
- У нас, в Ашанти, хорошо знают, что такое черепа.
- Скажите... Вот не думал, что наша наука пользуется таким распространением. Может быть, она там и возникла... Я освидетельствую ваш череп, и если в нем окажутся какие-нибудь изъяны, исправлю их на своей машине.
ГЛАВА XXX
в которой Джек остается сиротой и снова решает идти в море
Мистеру Изи не пришлось исправлять череп Мести. На следующее утро после вышеприведенного разговора он не явился к завтраку, и Джек спросил Мести, где отец.
- Прислуга внизу говорит, что старый барин не ночевал дома, - отвечал Мести.
- Как не ночевал? Куда же он ушел? - спросил д-р Миддльтон, явившийся в Нью-Форест накануне вечером и оставшийся ночевать.
- Никто не видал, чтобы он ушел, сэр, но только он не ночевал в своей спальне.
- Надо посмотреть в лаборатории, - сказал д-р Миддльтон, - может быть он долго возился с своей машиной, да и заснул случайно.