Страница:
– Наверху, за деревней Джеад. Он в спешке взял не ту лошадь, я же скакал на коне английского эфенди. Моя оказалась сильнее, я был все ближе и ближе к нему, хотя он успел далеко ускакать. Мы мчались галопом на север и проскакали через Джеад. Я уже настолько приблизился, что мог дотронуться до него рукой…
– Ты не стрелял?
– Я не мог, ибо уже разрядил оба ствола. В гневе я чувствовал себя вдвойне сильным – я хотел сбросить его с лошади. Мы подъехали к ореховым деревьям. Он спрыгнул с лошади, забросил пакет за спину и помчался между деревьев. Я тоже спешился – на лошади там было не проехать. На земле он оказался проворнее. Он сделал дугу и вернулся на то место, где стояли лошади. Вскочил на мою и был таков.
– Какой ужас! И ты не пытался его догнать?
– Пытался, но стало темно. Я повернул обратно, спросил там, как называется деревня, и вот я здесь. Аллах да превратит камни, украденные у меня, в могильные камни для Абрахим-Мамура!
Несчастный Якуб во второй раз упустил свое сокровище, которое уже было у него в руках. Я высказал предположение, что Мамур держит путь в Триполи, раз поехал через Джеад. Мы могли бы пуститься за ним только утром, но это уже было бы бесполезно.
Еще больший гнев, чем Якуб, проявил Линдсей. Он был вне себя от возмущения, что этот подлец воспользовался его лучшей лошадью.
– Я вздерну его! – заявил он.
– За что? За то, что он украл вашу лошадь? – спросил я.
– Да, и за это тоже.
– Но тогда вы должны будете повесить и Якуба Афара.
– Афара? За что?
– Ведь он забрал лошадь, а вор позаимствовал у него…
– Как это?
Мне пришлось переводить ему рассказ Якуба. Но этим я только подлил масла в огонь. Он скорчил такую рожу, какой я еще ни разу не видел, и закричал:
– Иметь такую лошадь и не догнать! Позор! Да!
Якуб понял, что речь идет о нем.
– Я куплю ему новую лошадь, – объяснил он.
– Что он говорит? – спросил англичанин.
– Он говорит, что купит вам новую лошадь.
– Он? Мне? Дэвиду Линдсею? Лошадь? Сначала я сержусь, что воришка похитил лучшую, потом я сержусь, что он ее не брал, а теперь он сердит меня тем, что хочет купить мне лошадь. Бездушная страна. Надо возвращаться в добрую старую Англию. Здесь уже не осталось благоразумных людей!
Я поймал себя на том, что думаю о том же. До утра все равно нечего было делать, и мы легли спать.
Линдсей попросил Коджа-пашу нанять человека с двумя лошадьми, тот согласился и уехал. Потом мы заснули.
Вскоре после полуночи мы проснулись от возгласов. Снаружи стоял Коджа с нанятым мужчиной и лошадьми. Мы поднялись. Якуб оплатил заботу доброго служащего, и мы поехали, не лелея в душе приятные воспоминания о Баальбеке. Пока мы собирались, уже начало светать. Оставив позади зеленую равнину Баальбека, мы двигались по малоприятной местности, в которой, впрочем, попадались вкрапления виноградников. Вскоре мы были в деревне Джеад. Чужак здесь не ночевал, но человек, прибывший из АйнАты, сказал, что встретил одинокого всадника, ехавшего к этой деревне. В Айн-Ате мы узнали, что он действительно побывал здесь, встретился с кем-то и выведал самый короткий путь на Триполи. Мы взяли с собой подходящего проводника и тут же поехали дальше.
Так, постоянно расспрашивая о преследуемом, мы поднялись вверх на восточные склоны Ливанских гор и спустились по западным, отдохнув немного только ночью. Свою поездку по известнейшим горам христианского мира я представлял себе явно иначе! Никогда больше не видать мне знаменитых рощ ливанского кедра!..
Наконец, мы увидели светлую голубизну Средиземного моря. Внизу, у подножья гор, на берегу лежал Триполи, который арабы называют Тараблус. Сам город расположен в основном на некотором удалении от берега, а к морю выходит лишь портовая часть Эль-Мина, между первым и вторым раскинулись роскошные сады.
Подъезжая к городу, мы заметили, как в море вышел красивый парусник. Неужели опоздали? Мы пришпорили лошадей и припустили в Эль-Мину. Там я взял подзорную трубу и направил на судно. Оно было достаточно близко, чтобы я смог разглядеть его палубу, людей на ней. Один человек меня особенно заинтересовал… Я гневно топнул ногой. Рядом со мной стоял грязный турецкий матрос.
– Что это за судно? – спросил я.
– Машалла, парусник! – ответил он, презрительно оглядывая меня с головы до ног.
Немного в стороне я заметил лимандера (портового начальника), узнав его по знакам отличия. Ему я задал тот же вопрос и узнал, что это «Бутез» из Марселя.
– А куда он идет?
– В Стамбул.
– А еще какое-нибудь судно идет туда?
– Больше никакое.
Что же делать? Мы влипли. Англичанин ругался по-английски, ирландцы вторили ему, Якуб сквернословил по-курдски, а я помогал им всем. Но это нам не поможет!
– Надо ехать в Бейрут, там мы найдем корабль, следующий в Стамбул! – предложил я.
– Ты думаешь? – с надеждой спросил Якуб Афара.
– Я убежден.
– Но ты же хотел в Иерусалим!
– Для этого еще будет время. Я все равно не найду места, пока не смогу убедиться, что драгоценности вернулись к законному хозяину.
Халеф спросил меня, возьму ли я его с собой. Это подразумевалось само собой. А что Линдсей не оставит нас – об этом не приходилось и говорить. Якуб рассчитал своего владельца лошадей, Линдсей – своего. Были наняты новые лошади, и на следующий день наш караван тронулся в путь.
Прибыв в порт, мы узнали, что там стоит на якоре американский парусник, собирающийся отбыть в Стамбул. Он был тяжеловат, но нам вполне подходил, если, конечно, не попадет в шторм. Мы договорились с капитаном. Прощайте, Ливанские горы! На этот раз я без сожаления расстаюсь с вами – до следующего раза.
Глава 7
– Ты не стрелял?
– Я не мог, ибо уже разрядил оба ствола. В гневе я чувствовал себя вдвойне сильным – я хотел сбросить его с лошади. Мы подъехали к ореховым деревьям. Он спрыгнул с лошади, забросил пакет за спину и помчался между деревьев. Я тоже спешился – на лошади там было не проехать. На земле он оказался проворнее. Он сделал дугу и вернулся на то место, где стояли лошади. Вскочил на мою и был таков.
– Какой ужас! И ты не пытался его догнать?
– Пытался, но стало темно. Я повернул обратно, спросил там, как называется деревня, и вот я здесь. Аллах да превратит камни, украденные у меня, в могильные камни для Абрахим-Мамура!
Несчастный Якуб во второй раз упустил свое сокровище, которое уже было у него в руках. Я высказал предположение, что Мамур держит путь в Триполи, раз поехал через Джеад. Мы могли бы пуститься за ним только утром, но это уже было бы бесполезно.
Еще больший гнев, чем Якуб, проявил Линдсей. Он был вне себя от возмущения, что этот подлец воспользовался его лучшей лошадью.
– Я вздерну его! – заявил он.
– За что? За то, что он украл вашу лошадь? – спросил я.
– Да, и за это тоже.
– Но тогда вы должны будете повесить и Якуба Афара.
– Афара? За что?
– Ведь он забрал лошадь, а вор позаимствовал у него…
– Как это?
Мне пришлось переводить ему рассказ Якуба. Но этим я только подлил масла в огонь. Он скорчил такую рожу, какой я еще ни разу не видел, и закричал:
– Иметь такую лошадь и не догнать! Позор! Да!
Якуб понял, что речь идет о нем.
– Я куплю ему новую лошадь, – объяснил он.
– Что он говорит? – спросил англичанин.
– Он говорит, что купит вам новую лошадь.
– Он? Мне? Дэвиду Линдсею? Лошадь? Сначала я сержусь, что воришка похитил лучшую, потом я сержусь, что он ее не брал, а теперь он сердит меня тем, что хочет купить мне лошадь. Бездушная страна. Надо возвращаться в добрую старую Англию. Здесь уже не осталось благоразумных людей!
Я поймал себя на том, что думаю о том же. До утра все равно нечего было делать, и мы легли спать.
Линдсей попросил Коджа-пашу нанять человека с двумя лошадьми, тот согласился и уехал. Потом мы заснули.
Вскоре после полуночи мы проснулись от возгласов. Снаружи стоял Коджа с нанятым мужчиной и лошадьми. Мы поднялись. Якуб оплатил заботу доброго служащего, и мы поехали, не лелея в душе приятные воспоминания о Баальбеке. Пока мы собирались, уже начало светать. Оставив позади зеленую равнину Баальбека, мы двигались по малоприятной местности, в которой, впрочем, попадались вкрапления виноградников. Вскоре мы были в деревне Джеад. Чужак здесь не ночевал, но человек, прибывший из АйнАты, сказал, что встретил одинокого всадника, ехавшего к этой деревне. В Айн-Ате мы узнали, что он действительно побывал здесь, встретился с кем-то и выведал самый короткий путь на Триполи. Мы взяли с собой подходящего проводника и тут же поехали дальше.
Так, постоянно расспрашивая о преследуемом, мы поднялись вверх на восточные склоны Ливанских гор и спустились по западным, отдохнув немного только ночью. Свою поездку по известнейшим горам христианского мира я представлял себе явно иначе! Никогда больше не видать мне знаменитых рощ ливанского кедра!..
Наконец, мы увидели светлую голубизну Средиземного моря. Внизу, у подножья гор, на берегу лежал Триполи, который арабы называют Тараблус. Сам город расположен в основном на некотором удалении от берега, а к морю выходит лишь портовая часть Эль-Мина, между первым и вторым раскинулись роскошные сады.
Подъезжая к городу, мы заметили, как в море вышел красивый парусник. Неужели опоздали? Мы пришпорили лошадей и припустили в Эль-Мину. Там я взял подзорную трубу и направил на судно. Оно было достаточно близко, чтобы я смог разглядеть его палубу, людей на ней. Один человек меня особенно заинтересовал… Я гневно топнул ногой. Рядом со мной стоял грязный турецкий матрос.
– Что это за судно? – спросил я.
– Машалла, парусник! – ответил он, презрительно оглядывая меня с головы до ног.
Немного в стороне я заметил лимандера (портового начальника), узнав его по знакам отличия. Ему я задал тот же вопрос и узнал, что это «Бутез» из Марселя.
– А куда он идет?
– В Стамбул.
– А еще какое-нибудь судно идет туда?
– Больше никакое.
Что же делать? Мы влипли. Англичанин ругался по-английски, ирландцы вторили ему, Якуб сквернословил по-курдски, а я помогал им всем. Но это нам не поможет!
– Надо ехать в Бейрут, там мы найдем корабль, следующий в Стамбул! – предложил я.
– Ты думаешь? – с надеждой спросил Якуб Афара.
– Я убежден.
– Но ты же хотел в Иерусалим!
– Для этого еще будет время. Я все равно не найду места, пока не смогу убедиться, что драгоценности вернулись к законному хозяину.
Халеф спросил меня, возьму ли я его с собой. Это подразумевалось само собой. А что Линдсей не оставит нас – об этом не приходилось и говорить. Якуб рассчитал своего владельца лошадей, Линдсей – своего. Были наняты новые лошади, и на следующий день наш караван тронулся в путь.
Прибыв в порт, мы узнали, что там стоит на якоре американский парусник, собирающийся отбыть в Стамбул. Он был тяжеловат, но нам вполне подходил, если, конечно, не попадет в шторм. Мы договорились с капитаном. Прощайте, Ливанские горы! На этот раз я без сожаления расстаюсь с вами – до следующего раза.
Глава 7
В СТАМБУЛЕ
Двое сидели в комнате «Отеля де Пест» в Пера, пили знаменитый рустер, преподнесенный добродушным хозяином господином Тотфалуши, курили и откровенно скучали.
Выглядели они явно не для светского приема – о нарядах и глаженой одежде не могло быть и речи. Одежда одного человека с обожженным солнцем лицом и бурыми руками бедуина состояла из высоких сапог, коричневых штанов, такой же куртки. Внешний вид другого был выдержан в серых тонах. Был заметен нос с видимым покраснением. Они пили и курили, курили и пили, сохраняя при этом молчание. Скука ли то была или просто они обдумывали какую-то важную проблему, которую трудно было выразить словами?..
Внезапно человек в сером открыл рот, тряхнул носом и закрыл глаза. Больше уже он противиться не мог: одна из его крупных мыслей высвободилась из плена и вылезла наружу.
– Мистер, что вы думаете о восточном вопросе?
– То, что в нем надо поменять знак с вопросительного на восклицательный, – таков был ответ «коричневого».
«Серый» снова закрыл рот, раскрыл глаза и скорчил мину, будто только что проглотил том большого формата в переплете из свиной кожи.
«Серым» был сэр Дэвид Линдсей, а «коричневым» – я. Для меня политика не представляла никакого интереса, а восточный вопрос тем более. Кто его задавал, пусть тот его и решает. «Больной человек на Босфоре», то есть Турция, – не мой пациент, я не изучал политическую медицину, чтобы его лечить.
Единственное, чему я радовался и чем интересовался, так это нашими делами, приведшими нас в Стамбул, правда, на сутки позже того парусника, за которым мы гнались. Едва мы ступили на берег, мой первый визит был на «Бутез», стоявший на якоре в Золотом Роге. Капитан принял меня с обезоруживающей улыбкой, присущей французам в самых разных ситуациях.
– Вы хотите осмотреть мое судно? – спросил он.
– Нет, капитан, мне нужно разузнать кое-что о вашем недавнем пассажире.
– Я к вашим услугам!
– В Триполи к вам на борт взошел один…
– Да, он был единственный.
– Можно поинтересоваться, под каким именем?
– Ах, вы полицейский?
– Нет, я просто немец, а человек, о котором я спрашиваю, украл в Дамаске у моего друга значительные ценности. Мы преследовали его, но опоздали с приездом в Триполи, он уже отплыл на вашем корабле. Плыть за ним мы смогли лишь из Бейрута. Это привело меня к вам на борт.
Капитан задумчиво потер лоб.
– Я сочувствую вашему другу, но не представляю, чем могу быть полезен.
– Этот мужчина сразу же сошел с корабля?
– Сразу. И он тут же позвал на корабль хаммаля (носильщика), и тот взял вещи – это был только сверток. Я узнал бы этого хаммаля. А человека звали Афрак бен Хулам.
– Это вымышленное имя.
– Может быть. Зайдите как-нибудь на борт. Я обещаю показать вам этого хаммаля, когда он окажется рядом.
Я ушел. Друзья ждали на берегу. Якуб Афара собирался отвести нас в дом своего брата. Ни я, ни Линдсей не предполагали воспользоваться его гостеприимством, но познакомиться все же следовало. Мафлей, крупный торговец, жил вблизи Ени-Джами, Новой мечети, и внутреннее убранство его дома отнюдь не говорило о величине его богатства. Нас, не спрашивая ни о чем, провели в селамлык, где мы какое-то время прождали хозяина.
Вначале он удивился столь многочисленным гостям, но когда узнал брата, то забыл предрассудки, предписываемые исламом, бросился к нему и обнял.
– Машалла, брат мой! Не обманул Аллах мои глаза?
– Ты видишь все верно, брат!
– Тогда да восхвалим Аллаха за его подарок – твой визит и приход твоих друзей! Ты по делам в Стамбуле?
– Поговорим об этом позже. Исла, сын твоего сердца, здесь или в разъездах?
– Он здесь. И его душа возрадуется при виде тебя!
– Он сейчас порадуется. Позови его!
Прошло несколько минут, и Мафлей вернулся. Он привел с собой Ислу бен Мафлея. Когда тот появился, я отошел немного в сторону. Молодой человек сначала обнял дядю, а потом огляделся. Взгляд его упал на Халефа, и он его сразу же узнал:
– О Аллах! Хаджи Халеф Омар-ага, ты ли это? В Стамбуле! Приветствую тебя, слуга и защитник моего друга! Вы с ним расстались?
– Нет.
– Так он тоже в Стамбуле?
– Да.
– А почему же он не пришел?
– Оглянись!
Исла обернулся и в следующий миг заключил меня в объятия.
– Эфенди, ты просто не представляешь, как я рад тебя видеть! Отец, посмотри на него! Это Кара бен Немей – эфенди, о котором я тебе столько рассказывал, а это Халеф, его слуга и друг.
Далее произошла сцена, от которой загорелись глаза даже у выдержанного англичанина. Забегали слуги, доставляя трубки и кофе. Мафлей и Исла быстренько закрыли магазин, чтобы посвятить день только нам, и вскоре все мы удобно разместились на подушках.
– Но как же ты встретился с эфенди, дядя? – спросил Исла.
– Он был моим гостем в Дамаске. Мы встретились в степи и стали друзьями.
– А почему ты не привез приветы от Афрака бен Хулама, внука моего дяди?
– Приветов нет, а вот сообщить есть что.
– Сообщить? И без приветов? Что-то я не понимаю.
– Прибыл тут со мной один Афрак бен Хулам, вот только не настоящий.
– Аллах иль-Аллах! Как это? Мы же дали ему с собой письмо! Разве он его не передал?
– Да, я его принял, как и положено, дал ему кров и стол, пустил его в сердце, а он в благодарность украл мои бриллианты.
Оба родственника враз онемели от ужаса. Затем отец вскочил с криком:
– Ты лжешь! Человек, в жилах которого течет наша кровь, не мог так поступить!
– Согласен, – сказал Якуб. – Тот, кто передал мне твое письмо и назвался Афраком бен Хуламом, был чужой.
– Ты полагаешь, что я могу передать незнакомцу письмо для тебя?
– Это был чужак. Раньше его звали Дауд Арафим, потом он присвоил себе имя Абрахим-Мамур, а сейчас…
Тут вскочил Исла.
– Абрахим-Мамур? Где он? Где ты его видел?
– В собственном доме, он жил и спал там, я доверил ему свои сокровища на миллионы, не подозревая, что этот Абрахим-Мамур – ваш смертельный враг.
– Аллах керим! Моя душа каменеет, – сказал отец. – Сколько несчастий принесло мое письмо! Но как оно попало ему в руки?
– Он убил настоящего Афрака и забрал письмо. Прочтя его, он решил под его именем ехать ко мне и завладеть всеми товарами. Только этому эфенди я обязан тем, что этого не произошло.
, – И что же ты сделал с ним?
– Он сбежал от нас, мы охотились за ним. Вчера он прибыл сюда на французском паруснике, а мы добрались только сегодня.
– Я сейчас разберусь с этим французом, – проговорил Исла, поднимаясь.
– Я уже был там, – сказал я, – вор давно покинул корабль, но капитан был с нами любезен. Он пригласит меня, если найдет носильщика, помогавшего Афраку.
– Все это очень горькие известия, но расскажи всю историю подробнее, – попросил брат.
Якуб поведал в подробностях наши приключения, и Мафлей решил сразу же бежать к судье, чтобы поднять на ноги весь Стамбул в поисках убийцы и преступника. Он мерил селам лык шагами, метался как лев в клетке. Исла тоже был возбужден до предела. Когда кровь в жилах немного успокоилась, вернулся и рассудок, необходимый для того, чтобы принимать хладнокровные решения.
Я советовал им не привлекать для поисков полицию, надеясь, что кому-то из нас посчастливится напасть на след преступника. Моего совета послушались.
Когда мы с Халефом и англичанином собрались уходить, Мафлей и Исла ни за что не хотели нас отпускать. Они настаивали, чтобы мы во время пребывания в Стамбуле непременно были их гостями. Чтобы никто не мешал, нам предоставлялся в полное распоряжение садовый домик. Мы согласились.
Дом стоял в глубине сада, там было все очень удобно расположено, и мы были вольны вести себя по нашему разумению, не угнетая себя соблюдением обычаев Востока. У нас было достаточно времени отдохнуть и обсудить план дальнейших действий. Найти человека в Константинополе было делом практически немыслимым. Оставалось положиться на случай и начать прочесывать город во всех направлениях.
На третий день нам обернулось счастье – пришел хаммаль, сказавший, что встречался с капитаном, и тот прислал его к нам.
Я спросил его о пассажире, груз которого он перенес на берег, и он вспомнил, что тот приказал нести пакет в один из домов – какой точно, он мог бы вспомнить – и взялся проводить меня туда. В доме жил некто, кто вспомнил – да, действительно, в означенное время у него останавливался человек, он интересовался покупкой дома. Хозяин водил его показывать разные дома, но тому ни один не подошел, и они расстались, причем этот «покупатель» не оставил никаких координат.
Это все, что мне удалось узнать. Но на обратном пути у меня произошла весьма интересная встреча, хоть немного вознаградившая меня за предыдущие неудачи. Я зашел в кофейню, чтобы выкурить трубку и выпить чашку кофе, и едва уселся на подушку, как услышал на чистом немецком:
– Оп-ля! Быть того не может! Вы ли это или я обознался? Я повернул голову и увидел бородатое лицо, которое, без сомнения, было мне знакомо, но кто это – я никак не мог вспомнить.
– Вы это мне? – спросил я.
– А кому же еще? Вы меня больше не признаете?
– Наверное, я вас знаю, но прошу вас, помогите немного моей ослабевшей памяти!
– Забыли уже Хамсада аль-Джербаю, который пел вам на Ниле песню о ямщике и с которым потом…
Я вспомнил!
– Борода помешала признать вас. Бог вам в помощь, садитесь рядом. Есть время?
– Больше чем достаточно, если вы согласитесь оплатить мой кофе. Я немного, так сказать, поиздержался.
Он подсел ко мне поближе, и мы смогли разговаривать, не опасаясь, что наш разговор на немецком окажется понятным кому-то из местных.
– Расскажите, как вы дошли до жизни такой, мы ведь с вами столько не виделись!
– Как дошел? Этот Исла бен Мафлей, которому я служил, уволил меня, потому что я ему больше не был нужен. Так я попал в Александрию, а потом с одним греком на Кандию, а оттуда матросом в Стамбул, и вот я здесь.
– В качестве кого?
– В качестве всех. Как посредник, как проводник, как чернорабочий и помощник. Но никому я уже не нужен, все справляются без меня, вот я и гуляю голодный, а кишки ноют и поют. Вот я и понадеялся, господин, что, может, вам на что сгожусь. Ведь помните, как тогда, на Ниле…
– Посмотрим. А почему вы не обратились к Исле бен Мафлею? Он ведь в Стамбуле.
– Покорно благодарю. Знать его не желаю. Он обесчестил меня, сделал больным, развалиной, не доставлю ему такое удовольствие!
– А я живу у него.
– О, это плохо, значит, я не смогу вас навещать.
– Но ведь вы посещаете не его, а меня!
– Если бы так… В его доме ноги моей не будет ни при каких обстоятельствах, но вам я бы хотел послужить.
– Есть такая возможность. Вы помните такого АбрахимМамура, ну, того, у которого мы забрали девчонку?
– Помню отлично. Его звали Дауд Арафим, он ускользнул тогда…
– Так вот, он в Константинополе и я его разыскиваю.
– То, что он здесь, мне хорошо известно. Я его видел.
– Да? Где?
– Наверху, в Димитри, но он меня не узнал.
Я знал, что Ай-Димитри и Татавола, Енима и Ферикей считались самыми дурными кварталами в городе, и поэтому спросил:
– А вы часто там бываете?
– Очень часто. Я там живу.
Теперь я знал достаточно. Этот брадобрей из Ютербога осел во владениях греческого сброда Димитри, ставших одним из крупных кварталов Стамбула. Преступники там чувствуют себя дома, как в соответствующих районах Нью-Йорка или Лондона. Появляться там опасно не только вечерами, но и днем, когда, то справа, то слева открываются двери в маленький ад, где происходят оргии или являются миру такие страшные болезни, о которых и подумать страшно.
– В Ай-Димитри? – переспросил поэтому я. – А получше места вы не могли найти?
– Мог, но там так хорошо, когда есть деньги! Столько удовольствий!
– Когда вы встретили Абрахим-Мамура, вы какое-то время его там наблюдали? Мне очень надо выяснить, где он поселился.
– Я не следил за ним, поскольку был рад, что он меня не признал. Но мне известен дом, откуда он вышел.
– Не соблаговолите ли вы показать мне его прямо сейчас?
– С удовольствием.
Я оплатил кофе и трубки, мы наняли двух лошадей и поехали через Пера и Тепе-Баши в Ай-Димитри. Говорят, что Копенгаген, Дрезден, Неаполь и Константинополь – самые красивые города Европы. Я согласен с этим утверждением, но с одной оговоркой относительно последнего – этот город красив только тогда, когда смотришь на него со стороны Золотого Рога; что же касается его нутра, то тут несложно впасть в разочарование. Я вспомнил байку об одном английском лорде, о котором рассказывали, что он, якобы, прибыл в Константинополь на яхте, но не покидал корабля, а проплыл по всему побережью от Радоста на северном берегу Мраморного моря до Стамбула, зашел в Золотой Рог, вернулся в Босфор и прошел в Черное море, уверенный в том, что получил полное впечатление о городе. Если же углубиться в город, то попадешь в кривые извилистые улочки и переулки, которые и улицами-то нельзя назвать. Мостовые встречаются крайне редко. Дома построены главным образом из дерева и являют улице свои тыловые, без окон и дверей, стороны. На каждом шагу натыкаешься на злых, облезлых собак, которые здесь стали главной заботой дорожной полиции, и постоянно держишь ухо востро, чтобы не попасть под колеса мчащейся упряжки или не вляпаться в лошадиный или ослиный навоз.
Так было и на нашем пути в Ай-Димитри. Улочки были завалены мусором – рыбными очистками, гниющими овощами, повсюду валялись дынные корки, рядом с мясными лавками в лужах стояла кровь; трупы лошадей, собак, кошек, крыс дополняли картину и источали такой аромат, что передать его составляющие просто невозможно. Стервятники и собаки были единственными санитарами на этой гигантской помойке. Изредка попадались рабочие и носильщики, ворочавшие грузы, иногда – осел и на нем толстый задумчивый мусульманин или повозка с женщинами, запряженная мулами…
Наконец нам удалось добраться до Димитри. Здесь мы слезли с коней и вернули их аджису – владельцу. Ютерборжец показал мне свое жилище, оно располагалось с задней части какого-то утлого домика и скорее напоминало загон для коз, нежели человеческий дом. Дверь состояла из склеенных картонных листов, окном служила просто дыра в стене, на стене висел косой умывальник, над которым свил паутину паук, над драной оттоманкой был прибит осколок зеркала.
Я безмолвно оглядел эту хибару, и мы вышли на улицу. Бородач отвел меня в дом, внешний вид которого не обещал ничего хорошего, а внутреннее убранство только подтверждало догадку. Это была одна из греческих пивных, где жизнь человека не ценится ни в грош, а жизнь людей, там пасущихся, не подлежит никакому описанию. Не задерживаясь в зале, бородач провел меня в заднее помещение, где резались в карты и курили опиум. Курильщики лежали в разных стадиях готовности на подушках, уложенных вдоль стен и засаленных до невероятности. Какой-то человечек занимался тем, что подбавлял зелья в трубки. Он был худ как скелет, глаза горели от вожделения, а руки дрожали. Рядом лежал молодой человек лет двадцати в состоянии прострации. Он улыбался блаженно, находясь, наверное, на седьмом небе. Он был уже в когтях опиума, откуда не бывает выхода. Рядом с ним расположился длинный тощий далматинец, бьющийся в пароксизме курильщика, а подле него скорчил непередаваемую гримасу какой-то случайный дервиш, нашедший эту дыру, чтобы отдать все свои жизненные силы призрачным картинкам дымного наркоза.
– Вы тоже курите? – спросил я своего проводника.
– Да, – признался он, – но немножко.
– Бог мой, так у вас еще есть шанс бросить это дело. Разве вы не ведаете, как все это плохо и безысходно?
– Плохо? Что вы понимаете! Наоборот, чудесно! Хотите попробовать?
– Что-то не тянет. А выпить здесь есть что?
– Вино. Я закажу. Ваше дело.
Мы получили по бокалу красного греческого, кислый вкус которого не так чувствуется, когда сознаешь, как дорог крупноягодный греческий виноград. В этом доме бывал Абрахим-Мамур. Я поинтересовался у хозяина, но поскольку не мог раскрыть ему всех карт, так и не получил удовлетворительного ответа.
По этой причине я попросил бородача быть постоянно начеку и сразу дать мне знать, как только он заметит Мамура. Я снабдил его некоторой суммой и распрощался, но не ушел из этого притона, поскольку мой напарник остался сидеть с игроками и мог спокойно проиграть половину суммы, а другую прокурить. Я хотел хоть ненадолго вернуть этого человека к нормальной жизни.
На следующий день была пятница, и Исла, у которого были дела в Пера, предложил мне поехать с ним. На обратном пути нам попалось похожее на мечеть здание, расположенное недалеко от русского посольства и отделенное от улицы решеткой. Исла остановился и спросил:
– Эфенди, ты когда-нибудь видел танцующих дервишей?
– Вообще-то да, но не в Константинополе.
– Это их монастырь, здесь они упражняются. Войдем? Я не имел ничего против, и мы через настежь открытую калитку ступили на выложенный мраморными плитами двор. Левая часть была обнесена еще одной оградой и представляла собой кладбище. В тени темных высоких кипарисов стояли белые надгробия с тюрбанообразными навершиями. На одной стороне камня было выбито имя погребенного и фраза из Корана. Для многих турецких женщин кладбище – место для послеобеденных прогулок, и куда ни брось взгляд – везде видны были белые накидки и цветные одеяния. Турки любят навещать места вечного кейфа…
Заднюю часть двора занимал круглый павильон с куполом, а правую половину – сам монастырь, одноэтажный, с куполообразной крышей, задняя стена которого выходила на улицу.
В центре двора стоял высокий стройный кипарис. В самом дворе было полно народа, все стремились попасть к павильону. Но Исла повел меня в монастырь, чтобы показать внутреннее убранство турецкого дома дервишей. «Дервиш» – персидское слово и означает «нищий». Дервишами называют членов исламского религиозного ордена. Таких орденов существует множество, но их приверженцы не дают никаких обетов – ни бедности, ни целомудрия, ни повиновения. Монастыри дервишей богаты всевозможными земельными наделами, малыми предприятиями, лавками, магазинчиками, и вообще турецкие духовники не страдают от чрезмерной бедности. Монахи в большинстве своем женаты и не чураются еды, питья, сна, игр, курения и безделья. Раньше дервиши еще играли какую-то роль в религиозном движении, сегодня значение их упало, и только праздный люд интересуется их необычными представлениями, делающими их похожими на волшебников.
Параллельно зданию монастыря шел проход. Туда выходили кельи дервишей; окошки их были обращены во двор. Дверей не было, и из прохода можно было заглянуть в любую комнатенку. Внутри все было примитивно: маленькие подушечки у стен. На них и сидели дервиши в своих похожих на сахарные головы уборах – точно таких, какие носят в наших цирках клоуны. Одни курили, другие наводили туалет для предстоящего танца, третьи просто сидели без движения, погруженные в себя, как статуи.
Отсюда мы направились в павильон, где сначала вступили в четырехугольный зал, а затем – в основной, восьмиугольный. Крышу поддерживали по бокам тонкие высокие колонны, а заднюю стену составлял ряд огромных, раскрытых настежь окон. Паркетный пол был натерт до блеска. Два ряда кресел амфитеатром шли вдоль всех восьми стен зала. Верхние, позолоченные, предназначались для женщин. Совсем вверху было также место для хора. Все кресла были уже заняты, нам досталось место в нижнем ряду.
Комедия божественного содержания началась. Через главную дверь вошли тридцать дервишей. Впереди вышагивал предводитель, старик с седой бородой, в длинном черном одеянии, все остальные были одеты в коричневые балахоны, но на головах у всех были высокие конические шапки. Они трижды медленно обошли зал, а затем уселись на полу – предводитель напротив выхода, остальные справа и слева полукругом. Зазвучала музыка, резанувшая мне по ушам, и песня, которая, по немецкой поговорке, размягчила бы камни и свела бы с ума людей.
Выглядели они явно не для светского приема – о нарядах и глаженой одежде не могло быть и речи. Одежда одного человека с обожженным солнцем лицом и бурыми руками бедуина состояла из высоких сапог, коричневых штанов, такой же куртки. Внешний вид другого был выдержан в серых тонах. Был заметен нос с видимым покраснением. Они пили и курили, курили и пили, сохраняя при этом молчание. Скука ли то была или просто они обдумывали какую-то важную проблему, которую трудно было выразить словами?..
Внезапно человек в сером открыл рот, тряхнул носом и закрыл глаза. Больше уже он противиться не мог: одна из его крупных мыслей высвободилась из плена и вылезла наружу.
– Мистер, что вы думаете о восточном вопросе?
– То, что в нем надо поменять знак с вопросительного на восклицательный, – таков был ответ «коричневого».
«Серый» снова закрыл рот, раскрыл глаза и скорчил мину, будто только что проглотил том большого формата в переплете из свиной кожи.
«Серым» был сэр Дэвид Линдсей, а «коричневым» – я. Для меня политика не представляла никакого интереса, а восточный вопрос тем более. Кто его задавал, пусть тот его и решает. «Больной человек на Босфоре», то есть Турция, – не мой пациент, я не изучал политическую медицину, чтобы его лечить.
Единственное, чему я радовался и чем интересовался, так это нашими делами, приведшими нас в Стамбул, правда, на сутки позже того парусника, за которым мы гнались. Едва мы ступили на берег, мой первый визит был на «Бутез», стоявший на якоре в Золотом Роге. Капитан принял меня с обезоруживающей улыбкой, присущей французам в самых разных ситуациях.
– Вы хотите осмотреть мое судно? – спросил он.
– Нет, капитан, мне нужно разузнать кое-что о вашем недавнем пассажире.
– Я к вашим услугам!
– В Триполи к вам на борт взошел один…
– Да, он был единственный.
– Можно поинтересоваться, под каким именем?
– Ах, вы полицейский?
– Нет, я просто немец, а человек, о котором я спрашиваю, украл в Дамаске у моего друга значительные ценности. Мы преследовали его, но опоздали с приездом в Триполи, он уже отплыл на вашем корабле. Плыть за ним мы смогли лишь из Бейрута. Это привело меня к вам на борт.
Капитан задумчиво потер лоб.
– Я сочувствую вашему другу, но не представляю, чем могу быть полезен.
– Этот мужчина сразу же сошел с корабля?
– Сразу. И он тут же позвал на корабль хаммаля (носильщика), и тот взял вещи – это был только сверток. Я узнал бы этого хаммаля. А человека звали Афрак бен Хулам.
– Это вымышленное имя.
– Может быть. Зайдите как-нибудь на борт. Я обещаю показать вам этого хаммаля, когда он окажется рядом.
Я ушел. Друзья ждали на берегу. Якуб Афара собирался отвести нас в дом своего брата. Ни я, ни Линдсей не предполагали воспользоваться его гостеприимством, но познакомиться все же следовало. Мафлей, крупный торговец, жил вблизи Ени-Джами, Новой мечети, и внутреннее убранство его дома отнюдь не говорило о величине его богатства. Нас, не спрашивая ни о чем, провели в селамлык, где мы какое-то время прождали хозяина.
Вначале он удивился столь многочисленным гостям, но когда узнал брата, то забыл предрассудки, предписываемые исламом, бросился к нему и обнял.
– Машалла, брат мой! Не обманул Аллах мои глаза?
– Ты видишь все верно, брат!
– Тогда да восхвалим Аллаха за его подарок – твой визит и приход твоих друзей! Ты по делам в Стамбуле?
– Поговорим об этом позже. Исла, сын твоего сердца, здесь или в разъездах?
– Он здесь. И его душа возрадуется при виде тебя!
– Он сейчас порадуется. Позови его!
Прошло несколько минут, и Мафлей вернулся. Он привел с собой Ислу бен Мафлея. Когда тот появился, я отошел немного в сторону. Молодой человек сначала обнял дядю, а потом огляделся. Взгляд его упал на Халефа, и он его сразу же узнал:
– О Аллах! Хаджи Халеф Омар-ага, ты ли это? В Стамбуле! Приветствую тебя, слуга и защитник моего друга! Вы с ним расстались?
– Нет.
– Так он тоже в Стамбуле?
– Да.
– А почему же он не пришел?
– Оглянись!
Исла обернулся и в следующий миг заключил меня в объятия.
– Эфенди, ты просто не представляешь, как я рад тебя видеть! Отец, посмотри на него! Это Кара бен Немей – эфенди, о котором я тебе столько рассказывал, а это Халеф, его слуга и друг.
Далее произошла сцена, от которой загорелись глаза даже у выдержанного англичанина. Забегали слуги, доставляя трубки и кофе. Мафлей и Исла быстренько закрыли магазин, чтобы посвятить день только нам, и вскоре все мы удобно разместились на подушках.
– Но как же ты встретился с эфенди, дядя? – спросил Исла.
– Он был моим гостем в Дамаске. Мы встретились в степи и стали друзьями.
– А почему ты не привез приветы от Афрака бен Хулама, внука моего дяди?
– Приветов нет, а вот сообщить есть что.
– Сообщить? И без приветов? Что-то я не понимаю.
– Прибыл тут со мной один Афрак бен Хулам, вот только не настоящий.
– Аллах иль-Аллах! Как это? Мы же дали ему с собой письмо! Разве он его не передал?
– Да, я его принял, как и положено, дал ему кров и стол, пустил его в сердце, а он в благодарность украл мои бриллианты.
Оба родственника враз онемели от ужаса. Затем отец вскочил с криком:
– Ты лжешь! Человек, в жилах которого течет наша кровь, не мог так поступить!
– Согласен, – сказал Якуб. – Тот, кто передал мне твое письмо и назвался Афраком бен Хуламом, был чужой.
– Ты полагаешь, что я могу передать незнакомцу письмо для тебя?
– Это был чужак. Раньше его звали Дауд Арафим, потом он присвоил себе имя Абрахим-Мамур, а сейчас…
Тут вскочил Исла.
– Абрахим-Мамур? Где он? Где ты его видел?
– В собственном доме, он жил и спал там, я доверил ему свои сокровища на миллионы, не подозревая, что этот Абрахим-Мамур – ваш смертельный враг.
– Аллах керим! Моя душа каменеет, – сказал отец. – Сколько несчастий принесло мое письмо! Но как оно попало ему в руки?
– Он убил настоящего Афрака и забрал письмо. Прочтя его, он решил под его именем ехать ко мне и завладеть всеми товарами. Только этому эфенди я обязан тем, что этого не произошло.
, – И что же ты сделал с ним?
– Он сбежал от нас, мы охотились за ним. Вчера он прибыл сюда на французском паруснике, а мы добрались только сегодня.
– Я сейчас разберусь с этим французом, – проговорил Исла, поднимаясь.
– Я уже был там, – сказал я, – вор давно покинул корабль, но капитан был с нами любезен. Он пригласит меня, если найдет носильщика, помогавшего Афраку.
– Все это очень горькие известия, но расскажи всю историю подробнее, – попросил брат.
Якуб поведал в подробностях наши приключения, и Мафлей решил сразу же бежать к судье, чтобы поднять на ноги весь Стамбул в поисках убийцы и преступника. Он мерил селам лык шагами, метался как лев в клетке. Исла тоже был возбужден до предела. Когда кровь в жилах немного успокоилась, вернулся и рассудок, необходимый для того, чтобы принимать хладнокровные решения.
Я советовал им не привлекать для поисков полицию, надеясь, что кому-то из нас посчастливится напасть на след преступника. Моего совета послушались.
Когда мы с Халефом и англичанином собрались уходить, Мафлей и Исла ни за что не хотели нас отпускать. Они настаивали, чтобы мы во время пребывания в Стамбуле непременно были их гостями. Чтобы никто не мешал, нам предоставлялся в полное распоряжение садовый домик. Мы согласились.
Дом стоял в глубине сада, там было все очень удобно расположено, и мы были вольны вести себя по нашему разумению, не угнетая себя соблюдением обычаев Востока. У нас было достаточно времени отдохнуть и обсудить план дальнейших действий. Найти человека в Константинополе было делом практически немыслимым. Оставалось положиться на случай и начать прочесывать город во всех направлениях.
На третий день нам обернулось счастье – пришел хаммаль, сказавший, что встречался с капитаном, и тот прислал его к нам.
Я спросил его о пассажире, груз которого он перенес на берег, и он вспомнил, что тот приказал нести пакет в один из домов – какой точно, он мог бы вспомнить – и взялся проводить меня туда. В доме жил некто, кто вспомнил – да, действительно, в означенное время у него останавливался человек, он интересовался покупкой дома. Хозяин водил его показывать разные дома, но тому ни один не подошел, и они расстались, причем этот «покупатель» не оставил никаких координат.
Это все, что мне удалось узнать. Но на обратном пути у меня произошла весьма интересная встреча, хоть немного вознаградившая меня за предыдущие неудачи. Я зашел в кофейню, чтобы выкурить трубку и выпить чашку кофе, и едва уселся на подушку, как услышал на чистом немецком:
– Оп-ля! Быть того не может! Вы ли это или я обознался? Я повернул голову и увидел бородатое лицо, которое, без сомнения, было мне знакомо, но кто это – я никак не мог вспомнить.
– Вы это мне? – спросил я.
– А кому же еще? Вы меня больше не признаете?
– Наверное, я вас знаю, но прошу вас, помогите немного моей ослабевшей памяти!
– Забыли уже Хамсада аль-Джербаю, который пел вам на Ниле песню о ямщике и с которым потом…
Я вспомнил!
– Борода помешала признать вас. Бог вам в помощь, садитесь рядом. Есть время?
– Больше чем достаточно, если вы согласитесь оплатить мой кофе. Я немного, так сказать, поиздержался.
Он подсел ко мне поближе, и мы смогли разговаривать, не опасаясь, что наш разговор на немецком окажется понятным кому-то из местных.
– Расскажите, как вы дошли до жизни такой, мы ведь с вами столько не виделись!
– Как дошел? Этот Исла бен Мафлей, которому я служил, уволил меня, потому что я ему больше не был нужен. Так я попал в Александрию, а потом с одним греком на Кандию, а оттуда матросом в Стамбул, и вот я здесь.
– В качестве кого?
– В качестве всех. Как посредник, как проводник, как чернорабочий и помощник. Но никому я уже не нужен, все справляются без меня, вот я и гуляю голодный, а кишки ноют и поют. Вот я и понадеялся, господин, что, может, вам на что сгожусь. Ведь помните, как тогда, на Ниле…
– Посмотрим. А почему вы не обратились к Исле бен Мафлею? Он ведь в Стамбуле.
– Покорно благодарю. Знать его не желаю. Он обесчестил меня, сделал больным, развалиной, не доставлю ему такое удовольствие!
– А я живу у него.
– О, это плохо, значит, я не смогу вас навещать.
– Но ведь вы посещаете не его, а меня!
– Если бы так… В его доме ноги моей не будет ни при каких обстоятельствах, но вам я бы хотел послужить.
– Есть такая возможность. Вы помните такого АбрахимМамура, ну, того, у которого мы забрали девчонку?
– Помню отлично. Его звали Дауд Арафим, он ускользнул тогда…
– Так вот, он в Константинополе и я его разыскиваю.
– То, что он здесь, мне хорошо известно. Я его видел.
– Да? Где?
– Наверху, в Димитри, но он меня не узнал.
Я знал, что Ай-Димитри и Татавола, Енима и Ферикей считались самыми дурными кварталами в городе, и поэтому спросил:
– А вы часто там бываете?
– Очень часто. Я там живу.
Теперь я знал достаточно. Этот брадобрей из Ютербога осел во владениях греческого сброда Димитри, ставших одним из крупных кварталов Стамбула. Преступники там чувствуют себя дома, как в соответствующих районах Нью-Йорка или Лондона. Появляться там опасно не только вечерами, но и днем, когда, то справа, то слева открываются двери в маленький ад, где происходят оргии или являются миру такие страшные болезни, о которых и подумать страшно.
– В Ай-Димитри? – переспросил поэтому я. – А получше места вы не могли найти?
– Мог, но там так хорошо, когда есть деньги! Столько удовольствий!
– Когда вы встретили Абрахим-Мамура, вы какое-то время его там наблюдали? Мне очень надо выяснить, где он поселился.
– Я не следил за ним, поскольку был рад, что он меня не признал. Но мне известен дом, откуда он вышел.
– Не соблаговолите ли вы показать мне его прямо сейчас?
– С удовольствием.
Я оплатил кофе и трубки, мы наняли двух лошадей и поехали через Пера и Тепе-Баши в Ай-Димитри. Говорят, что Копенгаген, Дрезден, Неаполь и Константинополь – самые красивые города Европы. Я согласен с этим утверждением, но с одной оговоркой относительно последнего – этот город красив только тогда, когда смотришь на него со стороны Золотого Рога; что же касается его нутра, то тут несложно впасть в разочарование. Я вспомнил байку об одном английском лорде, о котором рассказывали, что он, якобы, прибыл в Константинополь на яхте, но не покидал корабля, а проплыл по всему побережью от Радоста на северном берегу Мраморного моря до Стамбула, зашел в Золотой Рог, вернулся в Босфор и прошел в Черное море, уверенный в том, что получил полное впечатление о городе. Если же углубиться в город, то попадешь в кривые извилистые улочки и переулки, которые и улицами-то нельзя назвать. Мостовые встречаются крайне редко. Дома построены главным образом из дерева и являют улице свои тыловые, без окон и дверей, стороны. На каждом шагу натыкаешься на злых, облезлых собак, которые здесь стали главной заботой дорожной полиции, и постоянно держишь ухо востро, чтобы не попасть под колеса мчащейся упряжки или не вляпаться в лошадиный или ослиный навоз.
Так было и на нашем пути в Ай-Димитри. Улочки были завалены мусором – рыбными очистками, гниющими овощами, повсюду валялись дынные корки, рядом с мясными лавками в лужах стояла кровь; трупы лошадей, собак, кошек, крыс дополняли картину и источали такой аромат, что передать его составляющие просто невозможно. Стервятники и собаки были единственными санитарами на этой гигантской помойке. Изредка попадались рабочие и носильщики, ворочавшие грузы, иногда – осел и на нем толстый задумчивый мусульманин или повозка с женщинами, запряженная мулами…
Наконец нам удалось добраться до Димитри. Здесь мы слезли с коней и вернули их аджису – владельцу. Ютерборжец показал мне свое жилище, оно располагалось с задней части какого-то утлого домика и скорее напоминало загон для коз, нежели человеческий дом. Дверь состояла из склеенных картонных листов, окном служила просто дыра в стене, на стене висел косой умывальник, над которым свил паутину паук, над драной оттоманкой был прибит осколок зеркала.
Я безмолвно оглядел эту хибару, и мы вышли на улицу. Бородач отвел меня в дом, внешний вид которого не обещал ничего хорошего, а внутреннее убранство только подтверждало догадку. Это была одна из греческих пивных, где жизнь человека не ценится ни в грош, а жизнь людей, там пасущихся, не подлежит никакому описанию. Не задерживаясь в зале, бородач провел меня в заднее помещение, где резались в карты и курили опиум. Курильщики лежали в разных стадиях готовности на подушках, уложенных вдоль стен и засаленных до невероятности. Какой-то человечек занимался тем, что подбавлял зелья в трубки. Он был худ как скелет, глаза горели от вожделения, а руки дрожали. Рядом лежал молодой человек лет двадцати в состоянии прострации. Он улыбался блаженно, находясь, наверное, на седьмом небе. Он был уже в когтях опиума, откуда не бывает выхода. Рядом с ним расположился длинный тощий далматинец, бьющийся в пароксизме курильщика, а подле него скорчил непередаваемую гримасу какой-то случайный дервиш, нашедший эту дыру, чтобы отдать все свои жизненные силы призрачным картинкам дымного наркоза.
– Вы тоже курите? – спросил я своего проводника.
– Да, – признался он, – но немножко.
– Бог мой, так у вас еще есть шанс бросить это дело. Разве вы не ведаете, как все это плохо и безысходно?
– Плохо? Что вы понимаете! Наоборот, чудесно! Хотите попробовать?
– Что-то не тянет. А выпить здесь есть что?
– Вино. Я закажу. Ваше дело.
Мы получили по бокалу красного греческого, кислый вкус которого не так чувствуется, когда сознаешь, как дорог крупноягодный греческий виноград. В этом доме бывал Абрахим-Мамур. Я поинтересовался у хозяина, но поскольку не мог раскрыть ему всех карт, так и не получил удовлетворительного ответа.
По этой причине я попросил бородача быть постоянно начеку и сразу дать мне знать, как только он заметит Мамура. Я снабдил его некоторой суммой и распрощался, но не ушел из этого притона, поскольку мой напарник остался сидеть с игроками и мог спокойно проиграть половину суммы, а другую прокурить. Я хотел хоть ненадолго вернуть этого человека к нормальной жизни.
На следующий день была пятница, и Исла, у которого были дела в Пера, предложил мне поехать с ним. На обратном пути нам попалось похожее на мечеть здание, расположенное недалеко от русского посольства и отделенное от улицы решеткой. Исла остановился и спросил:
– Эфенди, ты когда-нибудь видел танцующих дервишей?
– Вообще-то да, но не в Константинополе.
– Это их монастырь, здесь они упражняются. Войдем? Я не имел ничего против, и мы через настежь открытую калитку ступили на выложенный мраморными плитами двор. Левая часть была обнесена еще одной оградой и представляла собой кладбище. В тени темных высоких кипарисов стояли белые надгробия с тюрбанообразными навершиями. На одной стороне камня было выбито имя погребенного и фраза из Корана. Для многих турецких женщин кладбище – место для послеобеденных прогулок, и куда ни брось взгляд – везде видны были белые накидки и цветные одеяния. Турки любят навещать места вечного кейфа…
Заднюю часть двора занимал круглый павильон с куполом, а правую половину – сам монастырь, одноэтажный, с куполообразной крышей, задняя стена которого выходила на улицу.
В центре двора стоял высокий стройный кипарис. В самом дворе было полно народа, все стремились попасть к павильону. Но Исла повел меня в монастырь, чтобы показать внутреннее убранство турецкого дома дервишей. «Дервиш» – персидское слово и означает «нищий». Дервишами называют членов исламского религиозного ордена. Таких орденов существует множество, но их приверженцы не дают никаких обетов – ни бедности, ни целомудрия, ни повиновения. Монастыри дервишей богаты всевозможными земельными наделами, малыми предприятиями, лавками, магазинчиками, и вообще турецкие духовники не страдают от чрезмерной бедности. Монахи в большинстве своем женаты и не чураются еды, питья, сна, игр, курения и безделья. Раньше дервиши еще играли какую-то роль в религиозном движении, сегодня значение их упало, и только праздный люд интересуется их необычными представлениями, делающими их похожими на волшебников.
Параллельно зданию монастыря шел проход. Туда выходили кельи дервишей; окошки их были обращены во двор. Дверей не было, и из прохода можно было заглянуть в любую комнатенку. Внутри все было примитивно: маленькие подушечки у стен. На них и сидели дервиши в своих похожих на сахарные головы уборах – точно таких, какие носят в наших цирках клоуны. Одни курили, другие наводили туалет для предстоящего танца, третьи просто сидели без движения, погруженные в себя, как статуи.
Отсюда мы направились в павильон, где сначала вступили в четырехугольный зал, а затем – в основной, восьмиугольный. Крышу поддерживали по бокам тонкие высокие колонны, а заднюю стену составлял ряд огромных, раскрытых настежь окон. Паркетный пол был натерт до блеска. Два ряда кресел амфитеатром шли вдоль всех восьми стен зала. Верхние, позолоченные, предназначались для женщин. Совсем вверху было также место для хора. Все кресла были уже заняты, нам досталось место в нижнем ряду.
Комедия божественного содержания началась. Через главную дверь вошли тридцать дервишей. Впереди вышагивал предводитель, старик с седой бородой, в длинном черном одеянии, все остальные были одеты в коричневые балахоны, но на головах у всех были высокие конические шапки. Они трижды медленно обошли зал, а затем уселись на полу – предводитель напротив выхода, остальные справа и слева полукругом. Зазвучала музыка, резанувшая мне по ушам, и песня, которая, по немецкой поговорке, размягчила бы камни и свела бы с ума людей.