Май Карл. В балканских ущельях

   — Я не боюсь. Каждого, кто покусится на мою жизнь, я отдам под суд.
   — И пулю тоже?
   — Не смейся. Скажи лучше, как ты предал своего друга Сабаха?
   — Друга? Я не стану отвечать. Ты уже запер свое сердце и свой кошелек. Я поеду.
   И он пошел к лошади, все еще, как мне казалось, надеясь, что я что-то предложу ему. Но я лишь спросил:
   — Ты едешь? Не хочешь остаться? Они ведь готовят торжество!
   — На такие торжества у меня нет времени. Итак, не дашь? — Его глаза уставились на меня с явной угрозой.
   — Нет.
   — Ты сегодня уезжаешь?
   Ему очень важно было узнать это. Он ничего не получил, смотрел на меня волком и был способен на любую подлость.
   — Думаешь, я поеду на усталой лошади? Она должна прийти в себя.
   — Тогда пусть тебя возблагодарит Аллах так же, как ты возблагодарил меня! — И он ускакал.
   Около крыльца я наткнулся на Халефа, который прятался, слушая наш разговор. Он весь дрожал от гнева.
   — Сиди, зачем ты его отпустил?
   — Он мне больше не нужен.
   — Но он ведь нам навредит!
   — Ты слышал его последние слова?
   — К сожалению, только последние. Понял, что он требовал деньги. За что?
   — Давай отойдем подальше. Никто не должен нас слышать.
   Я рассказал ему подробности нашего разговора.
   — На нас хотят напасть! — сделал вывод Халеф.
   — Нет, Халеф.
   — Тогда почему этот нищий, хотя он вовсе не нищий, поскакал за подмогой?
   — Он хочет натравить на нас родственников Москлана и Дезелима. В Палаце или Измилане мы должны будем считаться с этим. Дело не из приятных.
   — Тогда давай выберем другой путь.
   — Это невозможно. В таком случае мы потеряем след наших беглецов, а главное, в Измилане, в доме Дезелима, мы можем многое узнать, что окажется для нас весьма полезным.
   — Если нас будут воспринимать как врагов, мы ничего не узнаем. Возможно, нас даже арестуют как убийц.
   — Поэтому я и хочу опередить этого «нищего».
   — Ты? Как?
   — Просто я окажусь там раньше, чем он.
   — Сиди, что ты такое удумал? Не хочешь ли ты выехать этой ночью? 1 Нельзя этого делать!
   — Можно и нужно.
   — Я не отпущу тебя. Подумай, в какой беде оказался бы ты сегодня утром, не окажись я рядом!
   — Да, ты спас меня и спасешь завтра, если со мной что-то случится.
   Тут храбрый хаджи приосанился:
   — Ты думаешь? — спросил он самодовольным тоном.
   — Конечно. Я расскажу тебе, что задумал. Вы переночуете у кузнеца и выедете рано утром. Поедете другой дорогой: из Кушукавака через Мастанлы, Стоянову и Топоклу в Измилан. Я же двинусь южнее, через Гельджик, Мадан и Палацу.
   — А почему через эти места?
   — Потому что это путь, которым поедет «нищий» из Узу-Дере.
   — Но ночью здесь же темно, как у… Ты же заплутаешь!
   — Надеюсь, что не сойду с дороги.
   — Но у «нищего» большое преимущество!
   — Ри быстр, я его обгоню.
   — И сломаешь шею в этой темнотище!
   — Поглядим. Когда приедете в Измилан, идите в кофейню Дезелима — она расположена в переулке, ведущем в деревню Чатак. Там вы меня и найдете.
   — А если тебя там не окажется?
   — Тогда наутро ты поскачешь навстречу мне к Палаце. Возможно, я задержусь из-за Москлана.
   — Где же я тебя там найду?
   — Этого я и сам пока не знаю. Но в деревне кто-нибудь да подскажет.
   Он попытался еще раз отговорить меня, но я остался непреклонен. Когда остальные узнали, что я еду, они бурно запротестовали. Икбала с матерью запричитали на два голоса, что я не желаю отведать их знаменитых печеных «ядер» и жаркого. Сахаф тоже просил меня остаться.
   Я отвел его немного в сторону и поведал историю о коврах.
   — Эфенди, это хорошо, что ты мне все рассказал. Я сделаю все, чтобы воспрепятствовать этой контрабанде.
   — Ты заявишь на своего тестя?
   — Да. Пусть его повесят.
   — Это мне, конечно, не по душе. Передай своему отцу мой горячий привет и будь вечно счастлив с Икбалой, красивейшей из девушек в Румелии.
   Шимин, убедившись, что отговорить меня невозможно, спросил о пути, который я выбрал. Я не доверял красильщику и потому в его присутствии назвал многие места, в которых и не собирался быть. Кузнец проводил меня до лошади, и уже на улице я поведал ему о подлинном маршруте. Он сказал:
   — Нищий, должно быть, уже прибыл в Узу-Дере. Там он задержится ненадолго и поедет дальше — в Мадан и Палацу. Отсюда до Мадена скакать десять миль через Мастанлы и Гельджик. Я хорошо знаю эту дорогу и подскажу тебе, как туда быстрее добраться. Мы поскачем в одном направлении.
   — Что? Ты поедешь со мной?
   — Да, двинемся вместе, и я буду рядом, пока не буду уверен, что ты на правильном пути.
   — Очень мило с твоей стороны.
   — Молчи! Ты знаешь, чем я тебе обязан!
   — Но я ведь поскачу быстро!
   — Моя лошадь тоже довольно резвая. Она постарается. К сожалению, моя жена не может с тобой проститься, но знай — ты навеки в нашей памяти.
   Халеф вышел к нам, чтобы напомнить об одной вещи, о которой я, честно говоря, совсем забыл. А именно, о сумке, о которой шла речь во время поездки из Кабача к домику. Он достал ее и осмотрел содержимое. В ней лежали сто австрийских дукатов. Такие дукаты на территории Турции называются просто «монетами». Один дукат равен пятидесяти трем — пятидесяти восьми пиастрам; таким образом, всего в сумке была весьма приличная сумма.
   Кроме того, там лежало пятьдесят бешликов — монет по пять пиастров. А наверху — записка, что дукаты мои, а бешлики — Халефа. Как я потом узнал, Омар бен Садек получил подарок от нашего друга еще в Эдирне.
   Кому-то такой дар мог показаться неэтичным. Меня тоже посетило было такое чувство, но потом оно прошло. Ведь даритель действовал от всего сердца. Он знал, что я не миллионер. Во-вторых, он вручал его в особых обстоятельствах, когда мы лишились грузовой лошади и «свободолюбивых» хавасов. И кроме того, в сумке лежало еще кольцо чудесной работы с гиацинтом внушительных размеров. Я не мог надеть его на палец, ибо не считал подобное кольцо принадлежностью мужского туалета, но в любом случае оно было красивое и дорогое.
   Само собой, Халеф тут же получил свои пятьдесят бешликов. Он спрятал их с особой тщательностью и сказал:
   — Сиди, это человек большой души. Но я бы на его месте проявил большее понимание момента. Как говорят у меня на родине, кяф лучше нуна²⁹.
   Я стал прощаться. Красильщик долго тряс мою правую, а его дочь — левую руку, добрая Чилека ревела в три ручья. Когда я уже садился на коня, подошел подмастерье и протянул мне руку. Собрался пожать или просил бакшиш? Моя плетка была слишком далеко в сумке, и я воспользовался Халефовой. Я с удовольствием вытянул по спине этого мерзкого предателя — тот одним прыжком отскочил за мощную спину хозяйки.
   — Ой, жжется! — завизжал он, схватившись рукой за пришкваренное место.
   — Еще соли? — спросил я. Халеф мигом подскочил к нему.
   — Подсолить, эфенди? Он заработал!
   — Меня уже нет! — закричал слуга и скрылся за углом дома.
   А мы тронулись в путь.

Глава 4
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

   Настала такая же темная ночь, как и вчера. На небосклоне зажглось лишь несколько звезд. Только тут я понял, насколько сложная задача стоит передо мной: скакать в такой тьме по неизвестной местности, причем быстро, чтобы обогнать «нищего».
   Мы молча ехали рядом. Каждый думал о своем. Дороги как таковой не было, поэтому приходилось скакать прямо через поля. Для Ри такая скачка особой сложности не представляла: его глаза хорошо видели в темноте.
   После долгой езды по пересеченной местности мы выбрались наконец на довольно утоптанную дорогу.
   — Это дорога из Узе-Дере в Мадан, — объяснил Шимин.
   В тот же момент я схватил его лошадь за повод.
   — Тихо! Слушай!
   Мне показалось, скачет лошадь.
   — Ничего не слышу.
   — Почва мягкая, глушит звуки, но мой конь нацелил уши вперед и раздувает ноздри. Это верный признак: кто-то находится по соседству. Слушай!
   — Теперь слышу. Вот конь наступил на камень, сдвинул его. Кто же может так поздно ехать здесь?
   — Это, наверное, нищий.
   — Маловероятно.
   — Почему?
   — Он тогда, значит, слишком поздно выехал.
   — А почему такое невозможно?
   — Но он ведь должен был немного обогнать тебя!
   — Он же знал, что я собираюсь выезжать только утром и поэтому не торопился. Значит, мы можем его тут обогнать, и он сам даже не заметит! Но сначала надо убедиться, что это действительно он.
   — Давай подъедем.
   — Но что мне с ним делать? Разве я могу запретить ему ехать? Не проливать же кровь!
   — В этом нет нужды, господин. Поручи это мне.
   — Как это?
   — Я поеду с ним рядом и доставлю в Кушукавак. Он от меня не уйдет.
   — А если он спросит, по какому праву ты все это делаешь?
   — А что, у меня такого права нет? Не он ли покушался на твою жизнь, эфенди?
   — В его лице ты можешь приобрести врага на всю жизнь, который будет мстить тебе!
   — Я его не боюсь, он итак мой враг. Он враг всех честных людей. Ты обо мне не беспокойся, я за себя сумею постоять. Если мы убедимся, что это он, то схватим его, и он так и не узнает, откуда ты скачешь.
   — Как проехать отсюда в Мадан?
   — Держись этой тропы, и через полчаса ты на месте. Здесь трудно ошибиться. Я еще хотел поговорить с тобой насчет копчи, но у хаджи уже есть одна, а ты взял у измиланца. Этих двух хватит. Теперь поехали, эфенди. — И он снова пустил лошадь рысью, как бы желая показать, что не хочет слушать моих возражений.
   Меня это вполне устраивало. Вскоре мы оказались так близко от всадника, что он уже мог нас слышать. Мы заметили, что он ускорил ход лошади.
   — За ним! — шепнул кузнец. — Сабах — плохой наездник. Мы его легко нагоним, если это, конечно, он.
   — А если он съедет с дороги?
   — Он побоится. В этой местности вряд ли кто осмелится углубиться в чащу, тем более ночью. Я бы сам не решился на это, если б не ты.
   Шимин рассчитал верно. Всадник заметил, что мы его нагоняем. С дороги он не сошел и теперь остановился и внешне спокойно нас дожидался.
   Кузнец подался вперед, а я задержался, чтобы всадник меня пока не видел. Тот слегка посторонился, пропуская кузнеца. Но Шимин остановился рядом с ним и поздоровался:
   — Откуда едешь? — спросил кузнец.
   — Из Деридере.
   — А куда?
   — Никуда.
   Этот ответ прозвучал довольно вызывающе, но кузнец и ухом не повел.
   — Ты мне скажешь!
   — Почему это я должен тебе говорить?
   — Потому. Ты ведь узнал меня?
   — А ты меня?
   — Ты Сабах, нищий.
   — Да. А ты кто?
   — Видно, ночь так же темна, как и твоя душонка. Ты не можешь узнать мое лицо! Я Шимин, кузнец из Кушукавака.
   — Вот почему мне показался знакомым твой голос! Давай, съезжай, мне с тобой не о чем говорить!
   — Зато мне с тобой есть о чем побеседовать! Знаешь человека, который едет сзади?
   — Нет. Пропусти меня!
   — С удовольствием сделаю это, только после того как переговорим, Сабах! — С этими словами я подъехал и поставил лошадь рядом, голова моего коня утыкалась в хвост его лошади.
   — О Боже, чужестранец! — вскричал он.
   — Да, это я. Теперь ты понял, что нам есть о чем поговорить?
   — Но мне с тобой не о чем.
   Я заметил, что рука его потянулась к мешку. Было так темно, что я не разобрал, что он там искал. Я положил штуцер прикладом вперед на шею Ри, подготовив его для удара слева направо.
   — Итак, будем говорить, куда мы едем? — строгим голосом проговорил я.
   — Зачем тебе это знать, убийца?
   — Убийца?!
   — Да, убийца. Кто сломал шею по твоей вине, у кого искалечено лицо?
   — А кого вы заманили в свою хижину, чтобы лишить жизни? Я знаю, куда ты едешь, но из затеи твоей ничего не выйдет.
   — Кто меня может заставить не ехать?
   — Я. Слезай!
   — Ого, может быть, ты и меня убьешь? Я буду защищаться. Отправляйся в ад! — И он вскинул руку.
   Но его выстрел прозвучал впустую — мой удар предупредил его действия. Я мигом двинул лошадь вперед и ударил его под мышку. Рука повисла плетью, и он повалился на другую сторону.
   Я хотел быстро соскочить с жеребца, но еще не достиг земли, как услышал крик кузнеца:
   — Стой, парень, или я растопчу тебя!
   Я уже хотел перескочить через лошадь нищего, но тут грянул второй выстрел; лошадь кузнеца совершила прыжок, и тот мигом вылетел из седла.
   Его задело? Я мигом подскочил к нему. Двое лежали на земле, один на другом. Было так темно, что я не мог различить, кто где. Я схватил за руку того, кто был наверху.
   — Стой, эфенди, это я.
   — А, это ты, Шимин! Он тебя задел?
   — Нет. Я заметил, что он хочет смыться, и хотел помешать. Тут он выстрелил, и я сшиб его. Он сопротивлялся, но одной рукой. Наверное, его придавило копытом моей лошади.
   — Нет, это я приложил его винтовкой.
   — Он кусается. Этот парень как куница. Я зашью ему рот!
   Не знаю, что он там делал, но через какое-то время, после каких-то странных звуков, поднялся и сказал:
   — Все, теперь он не опасен.
   — Что ты с ним сделал? Уж не убил ли?
   — Нет, дышит. Только немного придушил.
   — Надо связать ему руки.
   — Чем?
   — Веревкой от мешка. Есть и ремень от штанов. Этого хватит, чтобы привязать его к лошади.
   Я помог кузнецу. Он быстро справился с Сабахом. Прежде чем тот успел очнуться, он уже оказался на лошади. Веревка крепко стягивала его ноги под брюхом животного, а руки были связаны ремнем от брюк. Оказалось, у него было два пистолета; один из них выбил у него из руки я, а второй вывалился, когда его сбила лошадь Шимина. Оба были однозарядные и оба без пуль. Слава Богу, что пули Сабаха ни в кого не попали. Тут пленник начал браниться. Он требовал освободить его немедленно и угрожал местью. Кузнец высмеял его и сказал:
   — То, что ты уже сделал против меня, никак на мне не отразилось. Ты хотел застрелить меня, и именно поэтому я забираю тебя с собой, и тебе самому придется бояться мести, а еще больше — наказания властей. Может быть, я прощу тебя, если по дороге ты будешь хорошо себя вести. А если будешь браниться, то ничего хорошего не жди.
   — Вы незаконно задержали меня, я лишь оборонялся. Мне нужно ехать дальше.
   — Да уж, «в никуда»! Мы с этим еще разберемся. Молчи! Мы еще поговорим с тобой по душам, когда я попрощаюсь с этим эфенди!
   Нищий в самом деле затих. Наверное, он надеялся выудить какие-либо сведения из нашего разговора, но Шимин был тоже не дурак. Он намеренно обратился ко мне с такими словами:
   — Ну вот, эфенди, теперь ты один найдешь дорогу. Скачи назад и жди нас там. Я поеду дорогой на Гельджик, хотя мне будет нелегко с ним туда добраться. Скажи своим, что он уже у нас, чтобы те зря не искали. До скорого!
   Говоря это, он сел на лошадь и, дернув за поводья, уехал. Еще некоторое время я слышал громкий, недовольный голос нищего, потом все стихло.
   Я не верил в то, что Сабах воспринял слова Шимина всерьез, но мне уже было все равно. Самое главное — они уехали. Быстрое прощание с Шимином сэкономило мне время. Я успел привязаться к этому человеку, и в иной ситуации расставание заняло бы куда больше времени.
   Я поехал в том направлении, которое мы выбрали с ним раньше, и достиг Мадана в обговоренные с Шимином сроки. День, между тем, шел на убыль. Я размышлял: в Палацу ехать было ни к чему. Озабоченные родственники раненного Москлана мне совсем не нужны. Посланник, отправленный к ним, был в наших руках и находился под неусыпным надзором кузнеца. В Изми-лане сегодня тоже ничего не узнают о смерти Дезелима. К чему тогда напрягать лошадь, тем более что она уже проскакала без отдыха две ночи? И я решил ехать в Топоклу и ждать там Халефа и двух его спутников.
   Через некоторое время добрался до деревни, в которой был постоялый двор. Здесь еще не спали, и я решил дать вороному роздых. Постоялый двор находился не на самой дороге, а немного поодаль и был окружен довольно густым кустарником. Рядом лежал толстый, узловатый ствол дуба, потом следовал загончик, в котором гуляли свиньи, а оттуда тропинка вела прямо к воротам. Что за ними — оставалось загадкой. Высокий глиняный забор окружал двор и закрывал обзор.
   Чтобы перебраться через этот ствол, кому-то понадобились бы специальные «кошки». Но моему жеребцу удалось без труда перепрыгнуть через него. Загон со свиньями тоже быстро остался позади. Тут я услышал крик ужаса, и предо мной предстал мужчина, который появился в воротах в тот самый момент, когда я влетал в них. Я оказался в просторном дворе, который, как мне представилось, был до краев наполнен навозом. В углу стояли люди и что-то кричали. Они крепко держали какую-то девушку и пытались привязать ее к лестнице. Важный мужчина, державший в руке плетку, подступил ко мне со зверским выражением на хищном, вытянутом лице с ястребиным носом.
   — Ты что, совсем слепой? — накинулся он на меня. — Смотреть надо, куда едешь!
   — А ты убери отсюда все дерьмо и сделай пошире проходы, тогда можно будет въезжать сюда, не сломав никому шеи.
   — Хамишь?
   — Ты тоже не больно-то вежлив.
   — А что, я должен обнять и поцеловать тебя после того, как ты чуть не зашиб моего слугу?
   — Зашиб? Вон он стоит и выковыривает навоз из волос. У вас на дворе такая «перина», что падать в нее одно удовольствие. Ты хозяин?
   — Да, а ты кто?
   — Чужеземец.
   — Это я вижу. А паспорт у тебя есть?
   — Да.
   — Покажи!
   — Сначала помой руки — запачкаешь. Что у тебяесть выпить?
   — Кислое молоко.
   — Спасибо! А больше нечего?
   — Сливовица.
   — А корм для лошади?
   — Резаная кукуруза.
   — Хорошо. Дай ему, сколько съест, а мне стакан сливовицы.
   — Стаканов нет, есть горшок. Иди в дом.
   Этот человек явно не отличался особым гостеприимством. Я привязал лошадь к колышку и вошел в дом. Это была та еще дыра с грубыми скамьями и таким же небрежно сколоченным столом. Множество странных изделий из треугольных досок на трех ножках наполняли помещение. Напрягая воображение, я догадался: это кресла! Здесь же сидела женщина и помешивала кислое молоко в большом деревянном кубке. Инструмент, которым она пользовалась, был не ложкой и не половником, а скорее половинкой подметки, разрезанной вдоль. Я не ошибся в своем предположении: рядом на полу лежала вторая половинка этого нехитрого приспособления. Похоже, женщина воспользовалась первым попавшимся предметом, чтобы помешать молоко. Если бы подошвы рядом не оказалось, она сняла бы с себя обувку и применила ее по тому же назначению.
   Я поздоровался. Она подняла на меня большие, лишенные всякого выражения глаза и ничего не ответила. Со мной вместе вошел хозяин. Он снял с гвоздя маленький горшок, налил в него немного жидкости и протянул мне.
   — Это действительно сливовица? — спросил я, понюхав содержимое горшка.
   — Да.
   — А другого ничего нет?
   — Нет. А что, тебе этого не хватит?
   — Она плохая.
   — В таком случае проваливай отсюда, если тебе здесь ничего не нравится. Тебя никто не заставлял здесь останавливаться. Ты что, паша, чтобы выдвигать требования?
   — Нет. Сколько стоит сливовица?
   — Два пиастра.
   Я заплатил. Емкость горшка была чуть больше поллитра, сливовицы же там было всего лишь на два пальца. К тому же на краю горшка скопилась какая-то грязь — от тысяч усов и бород тех, кто из нее пил. Эта сливовица была самой настоящей сивухой, причем самой гадкой из тех, что мне доводилось пробовать. А стоила целых два пиастра! Тридцать восемь — сорок пфеннигов! Это настоящее свинство в стране сливовых деревьев, но я удержался от дальнейших замечаний.
   — Ну как, нравится? — спросил мужчина.
   — Да. Еще как.
   Он не понял моей иронии и сказал:
   — Если захочешь еще, попроси у этой женщины, она тебе даст. У меня же нет времени. Я занят во дворе.
   Он ушел, и я огляделся. Жалкие картинки, развешанные на стене, убедили меня в предположении, что я нахожусь среди армянских христиан.
   Женщина все еще размешивала свое пойло. Ее нижняя губа отвисла, и с нее капало в молоко. Я оглянулся и заметил в стене дыру, заменяющую окно. Там, на улице, солнце начинало свой дневной переход. Здесь же внутри было мрачно и дымно. Бррр! Я встал, чтобы выйти на свежий воздух, насколько он мог оказаться свежим там, на этом дворе. Делать мне здесь было нечего, в этом я был уверен. Но едва я шагнул из дома, как услышал протяжный и пронзительный крик. В мгновение ока я очутился возле двери. При втором таком крике я уже летел через двор туда, где к лестнице была привязана девушка. На ней была лишь юбка. Девушка была привязана лицом к лестнице, подставив бледные плечи ударам плетки, которой уже в третий раз замахивался один из парней. Прежде чем он ударил девушку в следующий раз, я вырвал плетку у него из рук. На спине несчастной вздулись две кровавые полосы. Хозяин стоял рядом с видом справедливого судьи, который ждал неукоснительного выполнения своих приказаний. Он ринулся ко мне, пытаясь отнять у меня плетку, крича:
   — Ты! Куда лезешь! Дай сюда плетку! Это моя плетка!
   Меня буквально трясло от бешенства всякий раз, когда я сталкивался с таким постыдным обращением с женщиной. Они вольны делать все, что вздумается, но только не у меня на глазах. Я чувствовал, что лицо мое заливает краска гнева. Сдерживая себя, я спросил хозяина:
   — Кто эта девочка?
   — Это тебя не касается! — грубо ответил он.
   — Она что, твоя дочь?
   — Какое право ты имеешь задавать такие вопросы? Отдай мою плетку! Или я тебя самого огрею как следует!
   — Что? Меня — плеткой? Вот вам мой ответ! — И я огрел его по спине, да так, что он тут же согнулся.
   В тот же момент он вскочил пружиной и полетел на меня, но не рассчитал и грохнулся на землю, потому как я вовремя отскочил в сторону.
   — Лучше и не пытайся, иначе получишь плеткой по морде! — предупредил я.
   Но он снова бросился на меня. Правой ногой я ударил его в живот, но сам между тем удержался на ногах, а он грохнулся прямо в навоз. Но, видно, и этого ему было мало. Он хотел что-то сказать, но не смог. Поплелся к дому, так и не взглянув на меня. Этого было достаточно. Я пошел к жеребцу, взял штуцер и вернулся к лестнице. При этом внимательно следил за окнами, чтобы из них кто-нибудь не выстрелил. Встал я так, чтобы между мной и дверью находился кто-то из людей.
   — Развяжите ее! — приказал я слугам.
   Меня поразило, что они и пальцем не пошевелили, чтобы помочь своему господину. Они молниеносно повиновались.
   — Оденьте ее!
   Наказуемая едва могла шевелить руками, так крепко они были связаны и так саднили ссадины на ее плечах.
   — За что ее били? — спросил я.
   Вокруг меня стояли трое женщин и четверо мужчин — один другого краше.
   — Господин приказал, — ответил один из них.
   — За что?
   — За то, что она шутила.
   — С кем?
   — С чужеземцами.
   — Она родственница хозяину?
   — Нет. Она домашняя работница.
   — Откуда?
   — Из соседней деревни.
   — А родные у нее есть?
   — Мать.
   — И он приказал ее бить только за то, что она приветливо отнеслась к чужеземцу?
   Между тем девушка быстро исчезла за одной из дверей.
   — Да, она ничего такого не сделала, — последовал ответ. — Господин очень строг, а сегодня с утра он вообще какой-то дикий.
   В этот момент вышеупомянутый вновь появился во дворе. В руках у него было дрянное турецкое ружье. Было видно, что он уже очухался от моего удара и снова мог говорить, ибо закричал своим резким гортанным голосом:
   — Ты, собачий сын, сейчас я с тобой разделаюсь!
   Он поднял ружье и прицелился в меня. Следом за ним из дома выскочила его жена. Она закричала от страха и вцепилась в его ружье.
   — Что ты делаешь? — взвизгнула она. — Ты что, хочешь его убить?
   — Молчи! Убирайся! — бросил он ей и отпихнул так, что та повалилась на землю.
   Ствол его ружья тем временем отклонился от цели. Я вскинул штуцер и быстро прицелился. Я не хотел его ранить, хотя и видел, что он тверд в своем желании влепить мне заряд. Мой выстрел прогремел раньше, чем его. Он испустил крик и выронил ружье. Я хорошо прицелился, как потом выяснилось. Пуля пробила замок его ружья, но самого его не задела. Кроме разве что того, что приклад здорово долбанул его по физиономии, а руки потом тряслись от резкого толчка. Он махал ими и бормотал:
   — Все видели, что он стрелял в меня? Хватайте его! Ловите его!
   Он поднял с земли обломки ружья и, размахивая ими, бросился на меня.
   — Назад! — крикнул я. — Или я снова стреляю!
   — Что ж, попробуй! — заревел он.
   Ружье его было однозарядным, и он, наверное, думал, что у меня такое же. Я спустил курок, прицелившись в ствол его ружья. И снова оно вылетело у него из рук. Еще два выстрела я сделал в воздух. Ругательства замерли у него на губах, он встал как вкопанный.
   — Что за чертово ружье, — выговорил он наконец.
   — Он волшебник, это колдовство! — запричитали его слуги.
   Я молча опустил свою винтовку. Он же поднял свою, осмотрел и сказал:
   — Вот черт! Она разбита вдребезги.
   — До сих пор я стрелял не в тебя, а в твое ружье. Если ты сделаешь еще шаг, я уложу тебя на месте.
   — Ты не осмелишься!
   — А мне и не надо осмеливаться. Ты первый угрожал мне ружьем, целился в меня. Я лишь оборонялся и мог убить тебя в целях самообороны.
   — Нет, ты стрелял в меня, а в ружье попал случайно. Никто не сможет доказать, что ты целился в замок, а не в лицо, которое находилось рядом.
   — Ты что, никогда не видел хорошего штуцера?
   — А до того ты меня ударил. Знаешь, что это значит? Ни один человек не осудит меня за то, что я тебя убил. Такой позор можно смыть только кровью!