Страница:
Явно мое предупреждение о всевидящем Аллахе не пошло ему на пользу.
Мы вновь вернулись в деревню и поехали не в западном, а в южном направлении. Когда нас уже нельзя было видеть, мы вновь повернули в сторону Герена, поселка, расположенного в получасе езды от этой деревни. Только тогда я заметил, что хавасов с нами лишь двое.
— Где твой подчиненный? — спросил у хавас-баши9.
— Он подался обратно в Эдирне. — Хавас ответил так спокойно, будто речь шла о само собой разумеющемся.
— Почему?
— Он не может больше следовать с нами.
— Отчего же?
— Он был болен морской болезнью и больше не смог ее выносить.
— И отчего это происходит?
— Оттого, что лошадь скачет, — просто ответил он.
— Но ведь до этого все нормально было!
— Да, это так, но часто останавливались. Непрерывную скачку может выдержать только казацкий желудок. Мои внутренности вывернулись наизнанку, они просто смешались с лошадиными, я их больше не чувствую, но я чувствую штаны, которые у меня вместо кожи там, где я все давно себе отбил. Если бы мне приказали черта наказать, я бы отправил его с вами в Мелник. Он бы явился туда без кожи и костей и согласился бы скорее жариться в аду, нежели скакать на этой лошади.
После этой пламенной речи нам бы впору посмеяться, если бы этот человек и впрямь так не страдал. Лицо у него выражало муку. Его товарищу досталось не меньше, ибо тот пробормотал в бороду:
— Клянусь Аллахом, это именно так!
— Но кто же разрешил ему возвращаться? — спросил я его.
— Я, — ответил тот, явно удивленный моим вопросом.
— А я думал, ему следовало спросить меня.
— Тебя? Эфенди, кто из нас хавас-баши — я или ты?
— Конечно, ты, но чьи приказы ты должен выполнять?
— Приказы кади1 . Но кади не приказывал мне скакать до того состояния, пока я не провалюсь внутрь лошади, как в дырку. Я возблагодарю Аллаха, если окажусь у себя в казарме на собственной койке!
Тут вмешался маленький хаджи.
— Эй, парень, какое ты имеешь право так непочтительно разговаривать с моим эфенди? Он твой хозяин!10 Если он прикажет тебе скакать, ты поскачешь, даже если твоя униформа срастется с твоим задом. Ты научился полоскать языком, но ездить на лошади так и не научился!
— Что такое несет этот коротышка?! — гневно воскликнул унтер-офицер. — Кем он меня назвал — парнем?! Я капрал властителя всех верующих и немедленно сообщу об этом вопиющем случае кади по возвращении!
Халеф хотел что-то ответить, но вперед выехал Ос-ко. Он взял лошадь хаваса за повод и проговорил на своем родном сербском:
— Поехали, ваше благородие. Покрепче возьмитесь за луку седла. Начинаются всемирные гонки!
В следующий момент он пустился в галоп вместе с лошадью хавас-баши. Одновременно Омар бен Садек проделал то же с другой лошадью.
— Негодяй! Проклятие! Сын шайтана! Недоносок! — неслись крики бедных полицейских, судорожно вцепившихся в гривы и седла своих лошадей.
Мы последовали за ними. Мне было откровенно жаль этих двух парней; они изнемогали, когда мы настигли их. Хавасы буквально извергли на нас потоки ругательств на арабском, турецком, персидском, румынском и сербском языках. В этой области лингвистики восточные военнослужащие весьма сведущи. Мне понадобилось много времени и сил, чтобы вразумить их. Наконец мы спокойно поехали дальше. Настало время обменяться мнениями о том, что произошло в поселке.
Халеф, обладавший острым умом, обратил внимание на то, что сегодня в послеобеденное время какой-то всадник разыскивал беглецов.
— Он должен их знать, — заявил Халеф, — он осведомлен об их бегстве. Но почему он сразу с ними не поскакал, сиди?
— Потому что скакать с ними не входило в его планы.
— Но зачем потом за ними поехал?
— Полагаю, чтобы поставить их в известность о том, что сегодня произошло.
— О том, что ты снова свободен?
— Именно.
— Что ты поймал этого танцора Али Манаха?
— Да. И о том, что он мертв.
— Что скажет на это Баруд эль-Амасат?
— Ужаснется и разозлится оттого, что всаднику удалось догнать его и принести эту новость.
— А почему бы ему не догнать, вон ведь как загнал свою лошадь!
— Она старая, долго не протянет. А потом, в мои планы входит воспрепятствовать ему.
— Зачем?
— Затем, что иначе беглецы узнают, что я свободен и что их преследуют. А это нам не на руку. Чем беспечнее они себя чувствуют, тем спокойнее будут и тем легче мы их настигнем. Именно по этой причине я намереваюсь догнать этого всадника и помешать ему сообщить новости.
— Но у него большое преимущество во времени.
— А ты думаешь, жеребец разучился летать?
— Вороной-то? Сиди, ты же знаешь, что его имя Ри (Ветер). У него еще не было возможности показать свои стальные сухожилия. Как он порадуется поспорить с бурей! Но нам тогда за тобой не угнаться!
— Это и не нужно. Я поеду один.
— Один, сиди? А что же делать нам?
— Вы поедете следом и как можно быстрее.
— Куда?
— Вы все время будете придерживаться дороги на Мастанлы. Я тоже поскачу туда, но изберу прямой путь. И поскольку не знаю еще, где его встречу, не могу сказать, где мы увидимся вновь.
— А если он тоже выбрал спрямленный путь?
— Он этого явно не сделал. Этот путь слишком утомителен для его старой буланой клячи.
— А что станется, когда ты его перегонишь?
— Я буду его поджидать.
— А как ты узнаешь, позади он или впереди?
— Как-нибудь узнаю…
— Ты ведь не знаешь этой местности, можешь попасть не туда, наконец, может произойти несчастный случай. Возьми меня с собой, сиди!
— Не беспокойся, дорогой мой Халеф! Подо мной надежный конь и со мной отличное ружье. Тебя я не могу взять по той простой причине, что тогда некому будет возглавить остальной отряд.
Этим я умаслил его гордыню. Он смирился с моими доводами, и я дал ему, Оско и Омару последние наставления. Обсуждая подробности, мы выпустили из поля зрения обоих хавасов. Когда же я обернулся, то увидел лишь пресловутого капрала, тогда как его товарища рядом не оказалось.
— Где твой напарник? — спросил я его. Он озадаченно обернулся и воскликнул:
— Эфенди, он ехал за мной!
Его обеспокоенность не была ложной. Он действительно считал, что второй хавас скакал позади него.
— Но тогда где же он?
— Исчез, растворился, смылся, испортился! — прокричал он в обычной своей манере.
— Но ты же должен следить за всем, что происходит за спиной.
— Как я могу делать это? Ты разве заметил? Я вернусь, чтобы задержать его!
Он уже собрался осуществить свое намерение. Еще немного времени — и он исчез бы навсегда из поля нашего зрения.
— Стой! — крикнул я. — Ты останешься. У нас нет времени искать этого кретина или ждать, пока ты его изловишь.
— Но он должен ехать вместе с нами!
— Это ты обсудишь с ним позже в Эдирне. А сейчас следуй за нами. Хаджи Халеф Омар, в мое отсутствие не своди глаз с этого онбаши11 — чтобы он старательно выполнял свои обязанности!
Затем я пустил коня галопом и вскоре потерял всех из виду.
Болгарские деревни часто лежат вдали от дороги и незаметны глазу проезжающего.
Каждое из селений, следовавших буквально одно за другим, насчитывало несколько дворов, разделенных покрытыми травой лужайками. Шесть — десять хижин образовывали двор. Эти домишки были вкопаны прямо в землю и увенчаны крышей из соломы, ветвей или же из ивовых прутьев, и тогда они выглядели как большие плетеные корзины. У каждого обитателя деревни было такое убежище. Были также хижины для коров, свиней, овец и кур. И для лошадей тоже. Животные по желанию покидали свои стойла и совершенно свободно бродили по деревне.
Шоссе, как в Западной Европе, здесь не было и в помине. Даже слово «улица» не совсем подходит для того, чтобы как-то обозначить местные средства сообщения. Если вы хотите добраться из своей деревни в соседнюю, вы будете тщетно искать нечто, именуемое тропой или проселком. Тот, кто захочет совершить такое смелое путешествие, должен уметь ориентироваться в пространстве подобно перелетной птице; причем ему придется куда хуже, чем птице, летящей по воздуху, — ведь на земле его постоянно подстерегают куда большие препятствия.
Я пошел на явный риск, когда свернул с дороги, ведущей на Адачалы. Я знал лишь, что Мастанлы лежит на юго-западе, и смело ринулся через глубокие ручьи, неуютные долины и лесистые участки.
Скача между полей и плантаций роз по выжженным солнцем равнинам, я миновал немало деревень пока не настала пора расспросить местных жителей.
За одним из плетней я заметил старика, собиравшего лепестки с розовых цветков. Я подъехал поближе и поздоровался. От неожиданности он испугался, и я поспешил успокоить его. Это подействовало, он подошел.
— Чего ты хочешь? — спросил он, все еще с недоверием оглядывая меня.
— Я нищий, — отвечал я. — Не подаришь ли ты мне одну из небесных роз, ведь твой сад полон этих прекрасных созданий?
Тогда он приветливо улыбнулся мне и произнес:
— Разве нищие ездят на таких лошадях? Я ни разу; тебя не видал. Ты чужак?
— Да.
— И любишь розы?
— Очень люблю.
— Злой человек не может быть другом цветам. Я дам тебе самую прекрасную из моих красавиц — полураспустившуюся. Ее аромат так тонок, будто исходит прямо от трона Аллаха.
Он долго выбирал и потом подал мне два цветка через забор.
— Вот, чужеземец. Настоящий запах исходит только от этих цветков.
— Какой же это запах?
— Аромат табака джебели.
— А ты знаешь его?
— Нет, но слышал о нем. Аллах не разрешает нам познать его. Мы курим здесь только обычный табак.
— Как это Аллах не разрешает?
— Дело в том, что мы очень бедны, — он склонил голову, — ведь я простой сторож и вынужден резать на табак кукурузные листья.
— Но ведь розовое масло такое дорогое!
— Но что толку? Мы были бы не так бедны, но налоги! Правительство своего не упустит. Паши и министры наверняка курят джебели. Вот бы мне его хоть разок понюхать, только понюхать!
— А трубка у тебя имеется?
— Да уж что-что, а это есть.
— Тогда подойди сюда.
Я вынул из сумки мешочек и открыл его. Очень хотелось доставить старику радость. Он не отрывал взгляда от моих рук.
— Какая красивая табакерка. Там что, табак?
— Да. Ты ведь подарил мне две драгоценные розы. А я дарю тебе в ответ табак.
— О эфенди, как ты добр!
Со мной было два или три кисета. Один из них я передал ему. Он поднес его к носу, втянул воздух и произнес, удивленно вздернув брови:
— Но это вовсе не кукурузный табак!
— Нет, это джебели.
— Джебели! Эфенди, ты меня не обманываешь?
— Нет, это действительно джебели.
— Но тогда ты не эфенди, а паша или министр!
— Нет, друг мой. Джебели курят не только в Высокой Порте. Просто я был в тех местах, где он растет.
— Счастливчик! Но ты ведь знатный человек!
— Нет. Я бедный писатель, но Высокая Порта выделила мне немного табака.
— И из этого немногого часть ты отдаешь мне. Аллах отблагодарит тебя. Из какой же ты страны?
— Из немче мемлекети12.
— Это та страна, которую мы зовем Алеманией?
— Да.
— Я еще ни одного немче не видел. Твои соотечественники все такие, как ты?
— Хотелось бы надеяться, что они такие, как мы с тобой.
— А что ты делаешь здесь, в Османлы мемлекети?13 Куда спешишь?
— В Мастанлы.
— Но ты сбился с пути. Тебе надо сначала попасть в Черен, а оттуда — в Деренией.
— Я намеренно свернул с дороги. Мне надо попасть в Мастанлы по кратчайшему пути.
— Для чужеземца это непосильная задача.
— А ты не опишешь мне дорогу?
— Попытаюсь. Взгляни на юго-восток. Вон там, где солнце падает на вершины, — горы Мастанлы. Теперь ты знаешь направление. Ты проедешь через многие деревни, в том числе и Кушукавак. Переедешь через реку Бургас, а там уже на западе будет Мастанлы. Точнее я не могу объяснить. Завтра вечером ты уже сможешь быть на месте.
Меня это позабавило, и я спросил осмелев:
— Ты, наверное, не ездишь верхом?
— Нет.
— Ну а мне надо в любом случае попасть сегодня в Кушукавак.
— Это невозможно. Если только ты волшебник…
— Нет, это не так, но мой конь летит как ветер.
— Я слышал, что бывают такие лошади. И ты хочешь провести эту ночь в Кушукаваке?
— Вероятно.
— Тогда вот что я тебе скажу. Не ищи постоялого двора, а оставайся у моего брата. Шимин-кузнец примет тебя с радостью.
Это предложение могло оказаться для меня полезным. Я ответил ему:
— Спасибо тебе. Во всяком случае, я передам от тебя привет.
— Нет, ты уж остановись у него. Ах, что за запах!
— Нравится?
— Нравится! Не то слово, дым проходит через нос, как солнечный свет через утреннюю зарю. Так душа почившего в бозе возносится на небо. Эфенди, подожди, я дам тебе кое-что с собой. — С несвойственной вроде бы ему резвостью он удалился и тут же появился снова между розовых кустов.
— Эфенди, как ты думаешь, что я держу в руке?
— Не вижу.
— О, это очень маленькая вещица, но такая же ценная, как и твой табак. Хочешь взглянуть?
— Покажи!
— Вот она. — И он протянул мне бутылочку, переспросив снова: — Что в ней? Скажи-ка, эфенди!
— Наверное, розовая вода?
— Вода? Эфенди, ты меня обижаешь! Это розовое масло, какого ты в своей жизни еще не видел!
— Чье оно?
— Как чье? Мое!
— Но ведь ты всего лишь сторож!
— Да, это так, но хозяин разрешил мне засадить для собственных нужд один уголок этого сада. Я нашел лучший сорт и долго его растил. Набрал две бутылочки масла. Одну собирался сегодня продать. Другая — твоя.
— Я не могу ее принять.
— Почему?
— Я ведь не вор и не собираюсь тебя обкрадывать.
— Как это обкрадывать, раз я тебе это дарю?! Твой джебели так же дорог, как и это масло.
Я знал, что для приготовления одной унции масла нужно 600 фунтов отборных лепестков. Поэтому я еще раз отказался от подарка.
— Тогда я вылью его на землю! Я понял, что он не шутит.
— Стой! Ты выгнал масло для продажи?
— Да.
— Тогда я куплю у тебя его. Он улыбнулся и спросил:
— И сколько же ты мне дал бы?
Я вынул все, что у меня имелось, и протянул ему. Он принял деньги, пересчитал, склонил голову, улыбнулся и сказал:
— Эфенди, твоя доброта больше, чем твой кошелек!
— Именно поэтому я и прошу тебя оставить себе свое масло. Ты слишком беден, чтобы дарить его, а я не так богат, чтобы купить.
Он засмеялся и ответил:
— Я достаточно богат, потому что у меня есть твой табак, а ты достаточно беден, чтобы получить за него. Вот ты и возвращаешь свои деньги.
Его щедрость была непомерна. Деньги он не принял, да и бутылочку обратно не взял. И я решил разрешить ситуацию следующим образом:
— Мы оба хотели одарить друг друга, не став при этом богатыми, так что давай оставим у себя то, что дали друг другу. Если я благополучно вернусь домой, то расскажу самым красивым женщинам, которые будут наслаждаться твоим маслом, о том, что есть такой садовник Джафиз и как он добр.
Похоже, такой выход его обрадовал. Глаза у него заблестели.
Он кивнул и спросил:
— Женщины твоей страны почитают хорошие запахи, эфенди?
— Да, они любят цветы, они им как сестры.
— Долго ли тебе еще скакать, прежде чем ты доберешься до дома?
— Может, неделю. А потом, когда я слезу с лошади, надо ехать на корабле и по железной дороге.
— Далеко. И наверное, придется бывать в опасных местах, встречаться с разбойниками?
— Да, мне придется побывать в горах, там, куда ушли злые люди.
Он внимательно оглядел меня и наконец произнес:
— Эфенди, лицо человека — как поверхность воды. Одна вода светлая и чистая, ей человек доверяется охотно. Но есть темная и грязная вода, она таит опасность, и лучше ей не доверяться. Первое соответствует образу доброго человека, второе — плохого. Твоя душа — дружеская и светлая, глаз ясный, а сердце не боится ни опасности, ни предательства. Мне нужно тебе кое-что сообщить, чего я даже не всем знакомым доверю. А ты чужеземец.
Эти слова порадовали меня, хотя я не знал, что он имеет в виду. Я ответил:
— Твои слова теплы и чисты, как вода в ясный день. Говори же!
— В какую сторону ты собираешься ехать из Мастанлы?
— В Мелник. Там дальше будет видно. Наверное, в Ускуб, а оттуда в горы Кюстендила.
— Ну и ну! — вырвалось у него.
— Ты считаешь эту дорогу опасной?
— Очень опасной. Когда ты будешь в Кюстендиле и попадешь на море, то тебе придется ехать через Шар-Даг в Персерин, где прячутся штиптары и беглецы. Они бедны, и все, что у них есть, — это оружие; они живут разбоем. Они отнимут у тебя все, а может, и жизнь.
— Я знаю, как постоять за себя. Он покачал головой:
— Молодая кровь — бей хоть в глаз, хоть в бровь! Ты еще молод; да, оружие у тебя есть, но что ты сможешь сделать с десятью — двадцатью врагами?
— Лошадь моя резва!
— У тех, кто в горах, очень хорошие лошади. Они легко тебя нагонят.
— Мой жеребец чистых кровей, его зовут Ветер, и он летит как ветер.
— Но пули быстрее лошади. Штиптары подстерегут тебя из засады. Как от них убережешься?
— Только прибегая к осторожности.
— Но и она тебя не спасет, ибо поговорка гласит: «осторожность — предпосылка преступления». Ты честный человек — они в десять раз осторожнее тебя. Разреши предупредить тебя.
— Это то, что ты мне хочешь сообщить?
— Да.
— Тогда я с нетерпением жду.
— Должен сказать тебе, что есть некая охранная бумага, которая спасает друзей, родных и союзников от злоумышленников.
— Откуда ты это знаешь?
— Это знает здесь каждый. Но немногие знают, как ее получить.
— А ты знаешь?
— Нет, я никогда не покидаю своего сада. Но Шимин, мой брат, знает. Я это сообщаю потому, что доверяю тебе и знаю, что ты скоро покинешь эту страну.
— Хотелось бы, чтобы он проникся ко мне таким же доверием.
— Он проникнется, если я тебя к нему направлю.
— Ты напишешь пару строк?
— Я не умею писать. Но ты покажешь ему розовое масло. Он знает эту бутылочку, знает и то, что я не продам ее чужому, злому, ненужному человеку. Ты только скажи ему, что тебя послал его сводный брат. Никто не знает, что у нас разные матери. Он будет доверять тебе, как мне.
— Спасибо тебе. Ты думаешь, он что-то сообщит мне о секретной бумаге?
— Надеюсь, в этой местности…
Он обернулся и прислушался. Где-то в глубине сада раздался громкий свист, через некоторое время он повторился.
— Хозяин зовет, — определил старик. — Надо идти. Ты все запомнил?
— Все.
— Не забудь по дороге. Аллах с тобой, он поможет передать красивейшим женщинам твоего отечества ароматы моего сада.
Прежде чем я успел ответить, он отошел от изгороди, и вот уже звук его шагов растворился в шелесте розовых кустов.
Встреча с садовником была для меня просто удачей. Но правда ли то, что он сообщил? Нет, на лжеца он вроде не похож. Во всяком случае, брата стоило разыскать — его кузница находилась по дороге, причем не только на моем пути, но и на пути тех злодеев, которых я преследовал…
Я поскакал дальше. Конь, пока я разговаривал, отдохнул, пощипал травки и бежал резво. Я старался объезжать горы, потому как забираться на них, чтобы скакать по прямой, оказалось делом весьма сложным.
Сбегая с плато Токачик, Бургас течет в северном направлении, к Арде, возле которой встречается с Адой, где и лежит Кушукавак. Тупой угол, который эта река образует с Ардой, представляет собой низину, вытянутую на юг и переходящую далее в плоскогорье Ташлык. Вот этих высот я и хотел избежать. Это мне удалось, хотя я и не знал местности и не находил особых дорог, а просто пересекал множество речушек, впадавших в Арду.
А солнце тем временем скрылось за дальними горами. У меня в распоряжении оставались лишь короткие сумерки, и я пустил вороного галопом, пока не подскакал к широкой реке и не заметил ниже по течению мост. Перемахнув через него, я увидел указатель — надо сказать, впервые в Турции. Он представлял собой камень с нацарапанной на нем короткой надписью. Одно слово звучало как Килавуз, другое — Кей. То, что последнее означает «деревня», я знал. Но где она? Камень торчал так, что ничего нельзя было понять — оба слова были написаны горизонтально. Прямо вела тропа, вдоль реки — тоже тропа. Какая шла в Кей? На черта вообще нужен этот указатель?
Я предположил, что эта река никак не может быть Бургасом, а потому, следуя вдоль нее, я окажусь заметно севернее нужных мне мест, поэтому и решил продвигаться прямо.
Между тем стало совсем темно. Оставалось положиться на вороного, осторожно ступавшего по каменистому грунту. Так я проехал с полчаса, когда конь тряхнул головой и тихо заржал. Я напряг зрение и заметил справа от себя широкое и темное строение, из которого торчал какой-то узкий предмет. Может, это та самая кузница? Значит, я около Кушукавака. Я подъехал ближе.
— Эй!
Молчание.
— Эй, есть здесь кто-нибудь?
Все тихо. Света тоже нет. Может, это брошенный дом, развалюха? Я слез с лошади и подошел к каменной стене. Жеребец снова заржал. Это показалось мне подозрительным. Хоть он был и арабских кровей, но все же получил индейское «образование». Вбирая воздух через ноздри и выталкивая его небольшими порциями, конь сигнализировал об опасности!
Я вынул оба револьвера и стал обследовать дом. Строение было одноэтажным. Дверь закрыта. Я несколько раз постучал — тишина. Слева я обнаружил закрытые же ставни, редкость в этих краях. Справа — еще одну, более широкую дверь, на которой красовался огромный висячий замок. Рядом валялись сельскохозяйственные и прочие орудия, убедившие меня в том, что это все-таки кузница. Зайдя за угол, я обнаружил поленницу дров. Рядом — некий загончик под крышей на столбах — такие сооружают в Германии для гусей и свиней. Там, похоже, никого не было.
Тут мой вороной снова заржал, причем в ржании его на этот раз я почувствовал беспокойство. Казалось, он чего-то боится.
Стоило удвоить внимание. Дом был заперт, но в нем явно кто-то был. Кто будет бросать жилище в такой местности без присмотра? Надо было расследовать эту историю до конца. Лошадь мне здесь могла только помешать. Я обмотал ей передние ноги поводьями, чтобы она не смогла уйти далеко — хотя этого обычно не случалось, — оставив задние свободными для того, чтобы обороняться при опасности.
Подойдя вплотную к загону, я вытащил спички, закупленные еще в Эдирне. Зажег сразу несколько и наклонился посмотреть. Там лежало какое-то огромное животное, покрытое шерстью, как медведь. Пламя погасло, стало снова темно. Что это за зверь? Живой или нет? Я взял палку и потрогал его. Никакого движения. Ткнул сильнее. Снова никакой реакции. Животное было мертво.
Я перелез через загородку, хотя дело было рискованное, нагнулся и ощупал тело. Оно было холодным и твердым, в нескольких местах клейким на ощупь. Кровь? Я продолжил осмотр. Явно не медведь, поскольку обнаружился длинный косматый хвост. Правда, говорили, что на склонах Десподо-Дага, Шар-Дага, Кара-Дага и Пирин-Дага еще встречаются эти звери. Я не спорил с этим, но откуда медведю взяться в этом загончике? И если бы его убили, то вряд ли бросили бы здесь, сначала освежевали бы… Чтобы узнать наверняка, с кем имею дело, я осмотрел уши. Черт возьми! Голова зверя была разрублена, причем каким-то тяжелым орудием.
Я зажег вторую спичку и убедился, что убитый зверь не что иное, как гигантская собака, какой я в жизни не видел.
Кто же убил ее и почему? Явно, не владелец. Чужой, причем наверняка из злобных побуждений.
Я стал подозревать, что тут совершено преступление. Но с какой стати мне лезть в это дело? Кто я такой? Однако, вспомнив разговор с садовником, устыдился: ведь речь шла о его брате, я как-никак был причастен к этому делу.
Стоило подумать о безопасности — ведь убийцы могли находиться в доме. Они могли затаиться, услышав цокот копыт и заметив меня. Что делать? Ждать спутников? Но что происходит внутри дома? Нет, надо действовать!
Итак, я еще не успел обследовать четвертую, переднюю стену дома. Тихо подобравшись к ней, я заметил двое ставней. Одни были заперты изнутри, другие — распахнуты.
Я размышлял. Влезть внутрь — значит сразу получить пулю в лоб. Но то обстоятельство, что из пяти окон (из которых два располагались на фасаде) только одно не было закрыто, позволяло предположить, что внутри никого нет. Кто-то закрыл все входы и выходы и вылез через это окно, плотно притворив его за собой.
Однако я оказался в щекотливом положении. Я бесшумно приоткрыл ставни и протиснул голову внутрь. Окна в нашем понимании в этой местности редки, поэтому я, как и ожидал, обнаружил лишь проем — ни стекла, ни чего-либо подобного не было.
Я прислушался. Мне показалось, что внутри раздался какой-то приглушенный шум. Кто-то был в доме. Может, крикнуть? Нет.
Я набрал сухих веток, сделал пучок, поджег его и бросил через окно. Осторожно заглянул внутрь.
Ветви горели ярко, и мне удалось разглядеть большое, четырехугольное, бедно обставленное помещение с глиняным полом. Никаких следов человеческого присутствия!
Мы вновь вернулись в деревню и поехали не в западном, а в южном направлении. Когда нас уже нельзя было видеть, мы вновь повернули в сторону Герена, поселка, расположенного в получасе езды от этой деревни. Только тогда я заметил, что хавасов с нами лишь двое.
— Где твой подчиненный? — спросил у хавас-баши9.
— Он подался обратно в Эдирне. — Хавас ответил так спокойно, будто речь шла о само собой разумеющемся.
— Почему?
— Он не может больше следовать с нами.
— Отчего же?
— Он был болен морской болезнью и больше не смог ее выносить.
— И отчего это происходит?
— Оттого, что лошадь скачет, — просто ответил он.
— Но ведь до этого все нормально было!
— Да, это так, но часто останавливались. Непрерывную скачку может выдержать только казацкий желудок. Мои внутренности вывернулись наизнанку, они просто смешались с лошадиными, я их больше не чувствую, но я чувствую штаны, которые у меня вместо кожи там, где я все давно себе отбил. Если бы мне приказали черта наказать, я бы отправил его с вами в Мелник. Он бы явился туда без кожи и костей и согласился бы скорее жариться в аду, нежели скакать на этой лошади.
После этой пламенной речи нам бы впору посмеяться, если бы этот человек и впрямь так не страдал. Лицо у него выражало муку. Его товарищу досталось не меньше, ибо тот пробормотал в бороду:
— Клянусь Аллахом, это именно так!
— Но кто же разрешил ему возвращаться? — спросил я его.
— Я, — ответил тот, явно удивленный моим вопросом.
— А я думал, ему следовало спросить меня.
— Тебя? Эфенди, кто из нас хавас-баши — я или ты?
— Конечно, ты, но чьи приказы ты должен выполнять?
— Приказы кади1 . Но кади не приказывал мне скакать до того состояния, пока я не провалюсь внутрь лошади, как в дырку. Я возблагодарю Аллаха, если окажусь у себя в казарме на собственной койке!
Тут вмешался маленький хаджи.
— Эй, парень, какое ты имеешь право так непочтительно разговаривать с моим эфенди? Он твой хозяин!10 Если он прикажет тебе скакать, ты поскачешь, даже если твоя униформа срастется с твоим задом. Ты научился полоскать языком, но ездить на лошади так и не научился!
— Что такое несет этот коротышка?! — гневно воскликнул унтер-офицер. — Кем он меня назвал — парнем?! Я капрал властителя всех верующих и немедленно сообщу об этом вопиющем случае кади по возвращении!
Халеф хотел что-то ответить, но вперед выехал Ос-ко. Он взял лошадь хаваса за повод и проговорил на своем родном сербском:
— Поехали, ваше благородие. Покрепче возьмитесь за луку седла. Начинаются всемирные гонки!
В следующий момент он пустился в галоп вместе с лошадью хавас-баши. Одновременно Омар бен Садек проделал то же с другой лошадью.
— Негодяй! Проклятие! Сын шайтана! Недоносок! — неслись крики бедных полицейских, судорожно вцепившихся в гривы и седла своих лошадей.
Мы последовали за ними. Мне было откровенно жаль этих двух парней; они изнемогали, когда мы настигли их. Хавасы буквально извергли на нас потоки ругательств на арабском, турецком, персидском, румынском и сербском языках. В этой области лингвистики восточные военнослужащие весьма сведущи. Мне понадобилось много времени и сил, чтобы вразумить их. Наконец мы спокойно поехали дальше. Настало время обменяться мнениями о том, что произошло в поселке.
Халеф, обладавший острым умом, обратил внимание на то, что сегодня в послеобеденное время какой-то всадник разыскивал беглецов.
— Он должен их знать, — заявил Халеф, — он осведомлен об их бегстве. Но почему он сразу с ними не поскакал, сиди?
— Потому что скакать с ними не входило в его планы.
— Но зачем потом за ними поехал?
— Полагаю, чтобы поставить их в известность о том, что сегодня произошло.
— О том, что ты снова свободен?
— Именно.
— Что ты поймал этого танцора Али Манаха?
— Да. И о том, что он мертв.
— Что скажет на это Баруд эль-Амасат?
— Ужаснется и разозлится оттого, что всаднику удалось догнать его и принести эту новость.
— А почему бы ему не догнать, вон ведь как загнал свою лошадь!
— Она старая, долго не протянет. А потом, в мои планы входит воспрепятствовать ему.
— Зачем?
— Затем, что иначе беглецы узнают, что я свободен и что их преследуют. А это нам не на руку. Чем беспечнее они себя чувствуют, тем спокойнее будут и тем легче мы их настигнем. Именно по этой причине я намереваюсь догнать этого всадника и помешать ему сообщить новости.
— Но у него большое преимущество во времени.
— А ты думаешь, жеребец разучился летать?
— Вороной-то? Сиди, ты же знаешь, что его имя Ри (Ветер). У него еще не было возможности показать свои стальные сухожилия. Как он порадуется поспорить с бурей! Но нам тогда за тобой не угнаться!
— Это и не нужно. Я поеду один.
— Один, сиди? А что же делать нам?
— Вы поедете следом и как можно быстрее.
— Куда?
— Вы все время будете придерживаться дороги на Мастанлы. Я тоже поскачу туда, но изберу прямой путь. И поскольку не знаю еще, где его встречу, не могу сказать, где мы увидимся вновь.
— А если он тоже выбрал спрямленный путь?
— Он этого явно не сделал. Этот путь слишком утомителен для его старой буланой клячи.
— А что станется, когда ты его перегонишь?
— Я буду его поджидать.
— А как ты узнаешь, позади он или впереди?
— Как-нибудь узнаю…
— Ты ведь не знаешь этой местности, можешь попасть не туда, наконец, может произойти несчастный случай. Возьми меня с собой, сиди!
— Не беспокойся, дорогой мой Халеф! Подо мной надежный конь и со мной отличное ружье. Тебя я не могу взять по той простой причине, что тогда некому будет возглавить остальной отряд.
Этим я умаслил его гордыню. Он смирился с моими доводами, и я дал ему, Оско и Омару последние наставления. Обсуждая подробности, мы выпустили из поля зрения обоих хавасов. Когда же я обернулся, то увидел лишь пресловутого капрала, тогда как его товарища рядом не оказалось.
— Где твой напарник? — спросил я его. Он озадаченно обернулся и воскликнул:
— Эфенди, он ехал за мной!
Его обеспокоенность не была ложной. Он действительно считал, что второй хавас скакал позади него.
— Но тогда где же он?
— Исчез, растворился, смылся, испортился! — прокричал он в обычной своей манере.
— Но ты же должен следить за всем, что происходит за спиной.
— Как я могу делать это? Ты разве заметил? Я вернусь, чтобы задержать его!
Он уже собрался осуществить свое намерение. Еще немного времени — и он исчез бы навсегда из поля нашего зрения.
— Стой! — крикнул я. — Ты останешься. У нас нет времени искать этого кретина или ждать, пока ты его изловишь.
— Но он должен ехать вместе с нами!
— Это ты обсудишь с ним позже в Эдирне. А сейчас следуй за нами. Хаджи Халеф Омар, в мое отсутствие не своди глаз с этого онбаши11 — чтобы он старательно выполнял свои обязанности!
Затем я пустил коня галопом и вскоре потерял всех из виду.
Болгарские деревни часто лежат вдали от дороги и незаметны глазу проезжающего.
Каждое из селений, следовавших буквально одно за другим, насчитывало несколько дворов, разделенных покрытыми травой лужайками. Шесть — десять хижин образовывали двор. Эти домишки были вкопаны прямо в землю и увенчаны крышей из соломы, ветвей или же из ивовых прутьев, и тогда они выглядели как большие плетеные корзины. У каждого обитателя деревни было такое убежище. Были также хижины для коров, свиней, овец и кур. И для лошадей тоже. Животные по желанию покидали свои стойла и совершенно свободно бродили по деревне.
Шоссе, как в Западной Европе, здесь не было и в помине. Даже слово «улица» не совсем подходит для того, чтобы как-то обозначить местные средства сообщения. Если вы хотите добраться из своей деревни в соседнюю, вы будете тщетно искать нечто, именуемое тропой или проселком. Тот, кто захочет совершить такое смелое путешествие, должен уметь ориентироваться в пространстве подобно перелетной птице; причем ему придется куда хуже, чем птице, летящей по воздуху, — ведь на земле его постоянно подстерегают куда большие препятствия.
Я пошел на явный риск, когда свернул с дороги, ведущей на Адачалы. Я знал лишь, что Мастанлы лежит на юго-западе, и смело ринулся через глубокие ручьи, неуютные долины и лесистые участки.
Скача между полей и плантаций роз по выжженным солнцем равнинам, я миновал немало деревень пока не настала пора расспросить местных жителей.
За одним из плетней я заметил старика, собиравшего лепестки с розовых цветков. Я подъехал поближе и поздоровался. От неожиданности он испугался, и я поспешил успокоить его. Это подействовало, он подошел.
— Чего ты хочешь? — спросил он, все еще с недоверием оглядывая меня.
— Я нищий, — отвечал я. — Не подаришь ли ты мне одну из небесных роз, ведь твой сад полон этих прекрасных созданий?
Тогда он приветливо улыбнулся мне и произнес:
— Разве нищие ездят на таких лошадях? Я ни разу; тебя не видал. Ты чужак?
— Да.
— И любишь розы?
— Очень люблю.
— Злой человек не может быть другом цветам. Я дам тебе самую прекрасную из моих красавиц — полураспустившуюся. Ее аромат так тонок, будто исходит прямо от трона Аллаха.
Он долго выбирал и потом подал мне два цветка через забор.
— Вот, чужеземец. Настоящий запах исходит только от этих цветков.
— Какой же это запах?
— Аромат табака джебели.
— А ты знаешь его?
— Нет, но слышал о нем. Аллах не разрешает нам познать его. Мы курим здесь только обычный табак.
— Как это Аллах не разрешает?
— Дело в том, что мы очень бедны, — он склонил голову, — ведь я простой сторож и вынужден резать на табак кукурузные листья.
— Но ведь розовое масло такое дорогое!
— Но что толку? Мы были бы не так бедны, но налоги! Правительство своего не упустит. Паши и министры наверняка курят джебели. Вот бы мне его хоть разок понюхать, только понюхать!
— А трубка у тебя имеется?
— Да уж что-что, а это есть.
— Тогда подойди сюда.
Я вынул из сумки мешочек и открыл его. Очень хотелось доставить старику радость. Он не отрывал взгляда от моих рук.
— Какая красивая табакерка. Там что, табак?
— Да. Ты ведь подарил мне две драгоценные розы. А я дарю тебе в ответ табак.
— О эфенди, как ты добр!
Со мной было два или три кисета. Один из них я передал ему. Он поднес его к носу, втянул воздух и произнес, удивленно вздернув брови:
— Но это вовсе не кукурузный табак!
— Нет, это джебели.
— Джебели! Эфенди, ты меня не обманываешь?
— Нет, это действительно джебели.
— Но тогда ты не эфенди, а паша или министр!
— Нет, друг мой. Джебели курят не только в Высокой Порте. Просто я был в тех местах, где он растет.
— Счастливчик! Но ты ведь знатный человек!
— Нет. Я бедный писатель, но Высокая Порта выделила мне немного табака.
— И из этого немногого часть ты отдаешь мне. Аллах отблагодарит тебя. Из какой же ты страны?
— Из немче мемлекети12.
— Это та страна, которую мы зовем Алеманией?
— Да.
— Я еще ни одного немче не видел. Твои соотечественники все такие, как ты?
— Хотелось бы надеяться, что они такие, как мы с тобой.
— А что ты делаешь здесь, в Османлы мемлекети?13 Куда спешишь?
— В Мастанлы.
— Но ты сбился с пути. Тебе надо сначала попасть в Черен, а оттуда — в Деренией.
— Я намеренно свернул с дороги. Мне надо попасть в Мастанлы по кратчайшему пути.
— Для чужеземца это непосильная задача.
— А ты не опишешь мне дорогу?
— Попытаюсь. Взгляни на юго-восток. Вон там, где солнце падает на вершины, — горы Мастанлы. Теперь ты знаешь направление. Ты проедешь через многие деревни, в том числе и Кушукавак. Переедешь через реку Бургас, а там уже на западе будет Мастанлы. Точнее я не могу объяснить. Завтра вечером ты уже сможешь быть на месте.
Меня это позабавило, и я спросил осмелев:
— Ты, наверное, не ездишь верхом?
— Нет.
— Ну а мне надо в любом случае попасть сегодня в Кушукавак.
— Это невозможно. Если только ты волшебник…
— Нет, это не так, но мой конь летит как ветер.
— Я слышал, что бывают такие лошади. И ты хочешь провести эту ночь в Кушукаваке?
— Вероятно.
— Тогда вот что я тебе скажу. Не ищи постоялого двора, а оставайся у моего брата. Шимин-кузнец примет тебя с радостью.
Это предложение могло оказаться для меня полезным. Я ответил ему:
— Спасибо тебе. Во всяком случае, я передам от тебя привет.
— Нет, ты уж остановись у него. Ах, что за запах!
— Нравится?
— Нравится! Не то слово, дым проходит через нос, как солнечный свет через утреннюю зарю. Так душа почившего в бозе возносится на небо. Эфенди, подожди, я дам тебе кое-что с собой. — С несвойственной вроде бы ему резвостью он удалился и тут же появился снова между розовых кустов.
— Эфенди, как ты думаешь, что я держу в руке?
— Не вижу.
— О, это очень маленькая вещица, но такая же ценная, как и твой табак. Хочешь взглянуть?
— Покажи!
— Вот она. — И он протянул мне бутылочку, переспросив снова: — Что в ней? Скажи-ка, эфенди!
— Наверное, розовая вода?
— Вода? Эфенди, ты меня обижаешь! Это розовое масло, какого ты в своей жизни еще не видел!
— Чье оно?
— Как чье? Мое!
— Но ведь ты всего лишь сторож!
— Да, это так, но хозяин разрешил мне засадить для собственных нужд один уголок этого сада. Я нашел лучший сорт и долго его растил. Набрал две бутылочки масла. Одну собирался сегодня продать. Другая — твоя.
— Я не могу ее принять.
— Почему?
— Я ведь не вор и не собираюсь тебя обкрадывать.
— Как это обкрадывать, раз я тебе это дарю?! Твой джебели так же дорог, как и это масло.
Я знал, что для приготовления одной унции масла нужно 600 фунтов отборных лепестков. Поэтому я еще раз отказался от подарка.
— Тогда я вылью его на землю! Я понял, что он не шутит.
— Стой! Ты выгнал масло для продажи?
— Да.
— Тогда я куплю у тебя его. Он улыбнулся и спросил:
— И сколько же ты мне дал бы?
Я вынул все, что у меня имелось, и протянул ему. Он принял деньги, пересчитал, склонил голову, улыбнулся и сказал:
— Эфенди, твоя доброта больше, чем твой кошелек!
— Именно поэтому я и прошу тебя оставить себе свое масло. Ты слишком беден, чтобы дарить его, а я не так богат, чтобы купить.
Он засмеялся и ответил:
— Я достаточно богат, потому что у меня есть твой табак, а ты достаточно беден, чтобы получить за него. Вот ты и возвращаешь свои деньги.
Его щедрость была непомерна. Деньги он не принял, да и бутылочку обратно не взял. И я решил разрешить ситуацию следующим образом:
— Мы оба хотели одарить друг друга, не став при этом богатыми, так что давай оставим у себя то, что дали друг другу. Если я благополучно вернусь домой, то расскажу самым красивым женщинам, которые будут наслаждаться твоим маслом, о том, что есть такой садовник Джафиз и как он добр.
Похоже, такой выход его обрадовал. Глаза у него заблестели.
Он кивнул и спросил:
— Женщины твоей страны почитают хорошие запахи, эфенди?
— Да, они любят цветы, они им как сестры.
— Долго ли тебе еще скакать, прежде чем ты доберешься до дома?
— Может, неделю. А потом, когда я слезу с лошади, надо ехать на корабле и по железной дороге.
— Далеко. И наверное, придется бывать в опасных местах, встречаться с разбойниками?
— Да, мне придется побывать в горах, там, куда ушли злые люди.
Он внимательно оглядел меня и наконец произнес:
— Эфенди, лицо человека — как поверхность воды. Одна вода светлая и чистая, ей человек доверяется охотно. Но есть темная и грязная вода, она таит опасность, и лучше ей не доверяться. Первое соответствует образу доброго человека, второе — плохого. Твоя душа — дружеская и светлая, глаз ясный, а сердце не боится ни опасности, ни предательства. Мне нужно тебе кое-что сообщить, чего я даже не всем знакомым доверю. А ты чужеземец.
Эти слова порадовали меня, хотя я не знал, что он имеет в виду. Я ответил:
— Твои слова теплы и чисты, как вода в ясный день. Говори же!
— В какую сторону ты собираешься ехать из Мастанлы?
— В Мелник. Там дальше будет видно. Наверное, в Ускуб, а оттуда в горы Кюстендила.
— Ну и ну! — вырвалось у него.
— Ты считаешь эту дорогу опасной?
— Очень опасной. Когда ты будешь в Кюстендиле и попадешь на море, то тебе придется ехать через Шар-Даг в Персерин, где прячутся штиптары и беглецы. Они бедны, и все, что у них есть, — это оружие; они живут разбоем. Они отнимут у тебя все, а может, и жизнь.
— Я знаю, как постоять за себя. Он покачал головой:
— Молодая кровь — бей хоть в глаз, хоть в бровь! Ты еще молод; да, оружие у тебя есть, но что ты сможешь сделать с десятью — двадцатью врагами?
— Лошадь моя резва!
— У тех, кто в горах, очень хорошие лошади. Они легко тебя нагонят.
— Мой жеребец чистых кровей, его зовут Ветер, и он летит как ветер.
— Но пули быстрее лошади. Штиптары подстерегут тебя из засады. Как от них убережешься?
— Только прибегая к осторожности.
— Но и она тебя не спасет, ибо поговорка гласит: «осторожность — предпосылка преступления». Ты честный человек — они в десять раз осторожнее тебя. Разреши предупредить тебя.
— Это то, что ты мне хочешь сообщить?
— Да.
— Тогда я с нетерпением жду.
— Должен сказать тебе, что есть некая охранная бумага, которая спасает друзей, родных и союзников от злоумышленников.
— Откуда ты это знаешь?
— Это знает здесь каждый. Но немногие знают, как ее получить.
— А ты знаешь?
— Нет, я никогда не покидаю своего сада. Но Шимин, мой брат, знает. Я это сообщаю потому, что доверяю тебе и знаю, что ты скоро покинешь эту страну.
— Хотелось бы, чтобы он проникся ко мне таким же доверием.
— Он проникнется, если я тебя к нему направлю.
— Ты напишешь пару строк?
— Я не умею писать. Но ты покажешь ему розовое масло. Он знает эту бутылочку, знает и то, что я не продам ее чужому, злому, ненужному человеку. Ты только скажи ему, что тебя послал его сводный брат. Никто не знает, что у нас разные матери. Он будет доверять тебе, как мне.
— Спасибо тебе. Ты думаешь, он что-то сообщит мне о секретной бумаге?
— Надеюсь, в этой местности…
Он обернулся и прислушался. Где-то в глубине сада раздался громкий свист, через некоторое время он повторился.
— Хозяин зовет, — определил старик. — Надо идти. Ты все запомнил?
— Все.
— Не забудь по дороге. Аллах с тобой, он поможет передать красивейшим женщинам твоего отечества ароматы моего сада.
Прежде чем я успел ответить, он отошел от изгороди, и вот уже звук его шагов растворился в шелесте розовых кустов.
Встреча с садовником была для меня просто удачей. Но правда ли то, что он сообщил? Нет, на лжеца он вроде не похож. Во всяком случае, брата стоило разыскать — его кузница находилась по дороге, причем не только на моем пути, но и на пути тех злодеев, которых я преследовал…
Я поскакал дальше. Конь, пока я разговаривал, отдохнул, пощипал травки и бежал резво. Я старался объезжать горы, потому как забираться на них, чтобы скакать по прямой, оказалось делом весьма сложным.
Сбегая с плато Токачик, Бургас течет в северном направлении, к Арде, возле которой встречается с Адой, где и лежит Кушукавак. Тупой угол, который эта река образует с Ардой, представляет собой низину, вытянутую на юг и переходящую далее в плоскогорье Ташлык. Вот этих высот я и хотел избежать. Это мне удалось, хотя я и не знал местности и не находил особых дорог, а просто пересекал множество речушек, впадавших в Арду.
А солнце тем временем скрылось за дальними горами. У меня в распоряжении оставались лишь короткие сумерки, и я пустил вороного галопом, пока не подскакал к широкой реке и не заметил ниже по течению мост. Перемахнув через него, я увидел указатель — надо сказать, впервые в Турции. Он представлял собой камень с нацарапанной на нем короткой надписью. Одно слово звучало как Килавуз, другое — Кей. То, что последнее означает «деревня», я знал. Но где она? Камень торчал так, что ничего нельзя было понять — оба слова были написаны горизонтально. Прямо вела тропа, вдоль реки — тоже тропа. Какая шла в Кей? На черта вообще нужен этот указатель?
Я предположил, что эта река никак не может быть Бургасом, а потому, следуя вдоль нее, я окажусь заметно севернее нужных мне мест, поэтому и решил продвигаться прямо.
Между тем стало совсем темно. Оставалось положиться на вороного, осторожно ступавшего по каменистому грунту. Так я проехал с полчаса, когда конь тряхнул головой и тихо заржал. Я напряг зрение и заметил справа от себя широкое и темное строение, из которого торчал какой-то узкий предмет. Может, это та самая кузница? Значит, я около Кушукавака. Я подъехал ближе.
— Эй!
Молчание.
— Эй, есть здесь кто-нибудь?
Все тихо. Света тоже нет. Может, это брошенный дом, развалюха? Я слез с лошади и подошел к каменной стене. Жеребец снова заржал. Это показалось мне подозрительным. Хоть он был и арабских кровей, но все же получил индейское «образование». Вбирая воздух через ноздри и выталкивая его небольшими порциями, конь сигнализировал об опасности!
Я вынул оба револьвера и стал обследовать дом. Строение было одноэтажным. Дверь закрыта. Я несколько раз постучал — тишина. Слева я обнаружил закрытые же ставни, редкость в этих краях. Справа — еще одну, более широкую дверь, на которой красовался огромный висячий замок. Рядом валялись сельскохозяйственные и прочие орудия, убедившие меня в том, что это все-таки кузница. Зайдя за угол, я обнаружил поленницу дров. Рядом — некий загончик под крышей на столбах — такие сооружают в Германии для гусей и свиней. Там, похоже, никого не было.
Тут мой вороной снова заржал, причем в ржании его на этот раз я почувствовал беспокойство. Казалось, он чего-то боится.
Стоило удвоить внимание. Дом был заперт, но в нем явно кто-то был. Кто будет бросать жилище в такой местности без присмотра? Надо было расследовать эту историю до конца. Лошадь мне здесь могла только помешать. Я обмотал ей передние ноги поводьями, чтобы она не смогла уйти далеко — хотя этого обычно не случалось, — оставив задние свободными для того, чтобы обороняться при опасности.
Подойдя вплотную к загону, я вытащил спички, закупленные еще в Эдирне. Зажег сразу несколько и наклонился посмотреть. Там лежало какое-то огромное животное, покрытое шерстью, как медведь. Пламя погасло, стало снова темно. Что это за зверь? Живой или нет? Я взял палку и потрогал его. Никакого движения. Ткнул сильнее. Снова никакой реакции. Животное было мертво.
Я перелез через загородку, хотя дело было рискованное, нагнулся и ощупал тело. Оно было холодным и твердым, в нескольких местах клейким на ощупь. Кровь? Я продолжил осмотр. Явно не медведь, поскольку обнаружился длинный косматый хвост. Правда, говорили, что на склонах Десподо-Дага, Шар-Дага, Кара-Дага и Пирин-Дага еще встречаются эти звери. Я не спорил с этим, но откуда медведю взяться в этом загончике? И если бы его убили, то вряд ли бросили бы здесь, сначала освежевали бы… Чтобы узнать наверняка, с кем имею дело, я осмотрел уши. Черт возьми! Голова зверя была разрублена, причем каким-то тяжелым орудием.
Я зажег вторую спичку и убедился, что убитый зверь не что иное, как гигантская собака, какой я в жизни не видел.
Кто же убил ее и почему? Явно, не владелец. Чужой, причем наверняка из злобных побуждений.
Я стал подозревать, что тут совершено преступление. Но с какой стати мне лезть в это дело? Кто я такой? Однако, вспомнив разговор с садовником, устыдился: ведь речь шла о его брате, я как-никак был причастен к этому делу.
Стоило подумать о безопасности — ведь убийцы могли находиться в доме. Они могли затаиться, услышав цокот копыт и заметив меня. Что делать? Ждать спутников? Но что происходит внутри дома? Нет, надо действовать!
Итак, я еще не успел обследовать четвертую, переднюю стену дома. Тихо подобравшись к ней, я заметил двое ставней. Одни были заперты изнутри, другие — распахнуты.
Я размышлял. Влезть внутрь — значит сразу получить пулю в лоб. Но то обстоятельство, что из пяти окон (из которых два располагались на фасаде) только одно не было закрыто, позволяло предположить, что внутри никого нет. Кто-то закрыл все входы и выходы и вылез через это окно, плотно притворив его за собой.
Однако я оказался в щекотливом положении. Я бесшумно приоткрыл ставни и протиснул голову внутрь. Окна в нашем понимании в этой местности редки, поэтому я, как и ожидал, обнаружил лишь проем — ни стекла, ни чего-либо подобного не было.
Я прислушался. Мне показалось, что внутри раздался какой-то приглушенный шум. Кто-то был в доме. Может, крикнуть? Нет.
Я набрал сухих веток, сделал пучок, поджег его и бросил через окно. Осторожно заглянул внутрь.
Ветви горели ярко, и мне удалось разглядеть большое, четырехугольное, бедно обставленное помещение с глиняным полом. Никаких следов человеческого присутствия!