Майкл Джудит. Обманы

   «Вот почти и все, если не считать того, что Рори Карр действительно приходил позже, после того как я видела его на аукционе, с чудесным севрским фарфором, от которого было страшно обидно отказываться. Но к тому времени ты уже велела мне не иметь с ним дел. Да он и пришел не для того, чтобы продавать на самом деле. Он услышал об аисте и хотел выудить какую-нибудь информацию. Когда он все продолжал любопытничать, я разыграла полицейского следователя и сказала: „Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала“. Это его достало — он все поправлял шейный платок с элегантной нервозностью и поспешно удалился. Ох, звонят в дверь. Постараюсь дописать завтра».
   Но завтра она умерла.
   Вошедшая Александра увидела, как Сабрина аккуратно складывает письмо.
   — Миссис Тиркелл выдала ваше убежище. Вы не против, чтобы я нарушила ваше уединение?
   — Конечно, нет. Пожалуйста, садитесь. Я все равно мало что делаю.
   — Думаете о Сабрине?
   — Думаю о Сабрине и Стефании.
   — Забавно, я никогда не знала, как вы близки. Наступило молчание.
   — Не приготовить ли мне чаю? — спросила Александра.
   — Ох, какая я невежливая. Я сейчас. Сабрина поставила чайник на плитку в кабинете Брайана.
   — Боюсь, у нас ничего нет, кроме печенья.
   — Печенье годится. — Опять молчание. — Вы все еще беспокоитесь об отце?
   — Нет, ему намного лучше. Он поедет домой в воскресенье.
   — И вы с ним?
   — Я… наверное. Скорее всего. Они посидели молча.
   — Извините, милочка, — не выдержала, наконец, Александра. — Я никак не могу привыкнуть. Вы привидение? Сабрина говорила мне, что вы двое не похожи.
   — Но… зачем ей было так говорить?
   — Откуда мне знать? Я думала, она сказала это, потому что это правда. Николс во что-то играл: он обвинил ее в том, что она — Стефания, что вы поменялись местами в Китае — или что-то в этом духе, и Сабрина была великолепна: она так серьезно нахмурилась и велела Николсу сказать ей, кто она, потому что он ее так запутал, что она не может вспомнить. Знаете, я любила эту леди, хотя, кажется, так прямо и не сказала ей об этом. Ну, так вот, после того как Николс объявил, что она Сабрина, я спросила ее, действительно ли вы двое идентичны, а она сказала — нет, он просто так подумал из-за пирожных или его диеты или еще чего-то такого.
   Сабрина засмеялась. «Ох, Стефания, молодец. Ты это оставила, чтобы рассказать мне, когда мы встретимся в Чикаго, правда? Чтобы мы могли вместе посмеяться».
   Но они не смогут больше ничего делать вместе. Она поспешно встала:
   — Посмотрю, что там с чайником.
   — Черт, — сказала Александра, иди за ней в кабинет Брайана. — Я дура. Пожалуйста, простите меня, я не хотела вас расстроить. Но я просто не могу привыкнуть к такому сходству — вам, наверное, все время об этом говорят.
   Ох, почему я не могу заткнуться и оставить вас в покое?
   — Нет, не надо. Я в порядке. Болтовня помогла. — Сабрина уверенной рукой заварила чай и наполнила тарелку печеньем. Она подняла поднос, чтобы отнести его в свой кабинет. — Салфетки, — сказала она Александре, наклоняя голову в сторону шкафчика в углу.
   — Вот! Видите? Она сделала то же самое всего неделю тому назад. Понимаете, почему мне трудно? «Стефания сделала это неделю назад. Но я никогда раньше этого не делала».
   Сабрина налила чай в чашки и намазала печенье джемом, не спеша раздумывая. Из всех, кого она знала в Лондоне, Александра была самая надежная, ближе всего к ней — и самая закаленная. Александру трудно шокировать. Но она — человек гордый. Останется ли она столь же близким другом, когда узнает, что ее провели?
   Это не имело значения. «Я должна кому-то сказать, — думала Сабрина. — Я уже так давно ни с кем не разговаривала — мне необходимо кому-то сказать. Это будет моей репетицией перед тем, как поговорить с Гартом. И рассказать всем остальным».
   — Я собираюсь рассказать вам историю, — медленно проговорила Сабрина, — если вы пообещаете выслушать ее до конца, не прерывая и не вынося приговора, пока не узнаете до конца.
   — Интригующе звучит. Возможно, что-то нехорошее. Я в нетерпении.
   — Вы обещаете?
   — Хотите, чтобы я расписалась кровью? Сабрина улыбнулась:
   — Нет. Я не стала бы рассказывать, если бы не доверяла…
   Звонок над входной дверью прозвенел, оповещая, что кто-то вошел.
   — Сейчас вернусь. Я думала, что повесила на дверь табличку «Закрыто».
   На фоне витрины вырисовывалась высокая фигура. Сабрина разглядела седеющие волосы, легкую сутулость, тонкую трость в руке.
   — Миссис Андерсен? — спросил он.
   — Да. Но магазин закрыт. Если вы зайдете на следующей неделе…
   — Я из Скотланд-Ярда, миссис Андерсен. — Он предъявил свое удостоверение. — Следователь, сержант Томас Фелпс. Я был бы благодарен вам, если бы вы уделили мне несколько минут вашего времени, чтобы поговорить о смерти вашей сестры.
   — Из Скотланд-Ярда? Он прошел мимо нее.
   — Мы могли бы где-нибудь сесть?
   Ничего, не видя, Сабрина повернулась и провела его в кабинет. «Им как-то удалось узнать? Они знают, что она — Сабрина. Так что ей все же не удастся рассказать все так, как она хотела. Все узнают об этом из путаницы, которую устроит полиция, репортеры, сплетники… И Гарт тоже узнает об этом от полиции, когда они позвонят сказать, что его жена мертва. В лондонском обществе это будет скандалом. Дома, в Эванстоне, будут боль, гнев и слезы…»
   — Боже! — вскричала Александра, взглянув в ее лицо, когда она вошла в кабинет. — Что такое? — Она посмотрела на Фелпса и встала. — Если вы считаете, что мне следует уйти, душенька… Стефания.
   — Нет, если вы не против, останьтесь… Мне бы хотелось, чтобы вы побыли со мной.
   — Это секрет, миссис Андерсен, — сказал Фелпс.
   — Тогда княгиня Мартова сохранит ваш секрет, — холодно отозвалась Сабрина. — Я прошу ее остаться. Он поколебался, потом пожал плечами. Все равно это скоро будет знать весь Лондон. Одной сплетницей больше… какая разница? Он сел и достал записную книжку.
   — В ходе нашего расследования, — начал сержант, — мы узнали, что некоторые из тех, кто находился на борту яхты мистера Стуйвезанта, были не теми, кем казались.
   Сабрина не отводила от него взгляда, ожидая, когда его монотонный неспешный голос назовет ее леди Лонгворт.
   — Как вы узнали?
   — Пожалуйста, миссис Андерсен, позвольте мне говорить по порядку.
   «Миссис Андерсен. Он назвал меня миссис Андерсен».Она наблюдала за ним в ожидании той минуты, когда он попытается ее поймать.
   — Позвольте рассказать вам то, что нам пока удалось узнать. Леди Лонгворт прилетела в Ниццу с Максом Стуйвезантом и двумя другими парами двадцать четвертого октября. Оттуда они на машине доехали до Монако. Какое-то время они провели в Монте-Карло, пока яхта мистера Стуйвезанта загружалась припасами. Примерно в половине пятого они взошли на борт яхты и покинули гавань. Когда они прошли приблизительно две мили — это было примерно в пять тридцать вечера, — яхта взорвалась и загорелась.
   Сабрина подалась назад, а Александра подошла к ней и уселась на ручке кресла.
   — Есть необходимость в подробностях? — спросила она.
   — Если бы я так не считал, я не вдавался бы в них. — Фелпс заглянул в свои заметки. — К тому моменту, когда подошли спасательные катера, яхта уже затонула. Они сосредоточились на поисках потерпевших и тел погибших. Троих они нашли сразу же, и среди них была леди Лонгворт. Извините, миссис, я понимаю, что это причиняет вам боль, но я пытаюсь объяснить, почему яхту осмотрели всего несколько дней тому назад.
   — Какая разница? — спросила Сабрина, удивляясь, почему он так тянет с разоблачением. Они что-то нашли на яхте? Что-то, что было у Стефании?
   Фелпс зачитывал из своей книжечки:
   — Уверенное опознание, сделанное прежним мужем леди Лонгворт, виконтом Лонгвортом, было произведено в час ночи, и я имею сведения, что вы были извещены примерно часом позже, в Америке в это время наступил вечер. К этому моменту яхта уже затонула, и вместе с ней еще несколько человек из бывших на ее борту. Водолазы смогли поднять ее всего два дня назад. И мы обнаружили, миссис Андерсен, — то есть французская полиция обнаружила — большую дыру в борту ниже ватерлинии в районе салонов. Они сообщили, что…
   — Салонов? — Сабрина подалась вперед. — Салоны совершенно не там, где баки с топливом. Так что они не могли быть причиной взрыва.
   Фелпс был озадачен. Откровение, к которому он вел дело, было вырвано из его рук.
   — Вот именно. Мы считали поначалу, что дело в топливном баке. Теперь мы знаем, что это не так. На самом деле мы думаем….
   — Вы думаете, что в салоне взорвалась бомба.
   Проигравший Фелпс откинулся на спинку кресла. Он был следователем низкого ранга, который проводит предварительное расследование для того, чтобы вышестоящие люди могли сделать выводы. В его работе было так мало интересного, и она лишена блеска. Единственный момент, когда он мог получать от нее удовольствие, — это если его слушатели ахали, услышав от него неожиданные сведения. И вот теперь, как раз тогда, когда он собирался их выложить, эта бледная красавица, слишком сообразительная — просто рискованно сообразительная — отняла у него момент торжества.
   — Но это значит, что было совершено убийство, — говорила теперь она, и сержант посмотрел на нее с невольным восхищением.
   — Весьма вероятно, мэм. Так что мы пытаемся выяснить, не имели ли врагов мистер Стуйвезант или его гости. Ну, я не хочу сказать, что у леди Лонгворт были враги, но мы получили сведения от двух журналистов — Майкла Бернарда и Джоли Фэнтом, — что они недавно узнали, что мистер Стуйвезант был владельцем компании под названием «Вестбридж импорт», и они также сказали, что леди Лонгворт иногда покупала… Миссис Андерсен!
   Но Александра обняла ее и не дала упасть, пока в уме Сабрины крутилось письмо Стефании: "Я разыграла полицейского следователя и сказала: «Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала…»
   Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала.
   Вы не можете рассказать мне ничего…
   «Они охотились за мной. Они думали, что я знаю об их подделках».
   Фелпс был удовлетворен. Он добился желаемого эффекта.
   — У меня есть несколько вопросов, миссис Андерсен, — мягко сказал он.
   Сабрина подняла голову. Они не знают, кто она такая. Их интересует нечто похуже.
   — Пожалуйста.
   Фелпсу было любопытно. «Ее мучает что-то еще, — думал он. — Она напугана. Чем? Чем-то, связанным с „Вестбриджем“. Но что это может быть? Она живет в Америке, она не имеет к ним никакого отношения».
   — Во-первых, — начал сержант, — леди Лонгворт рассказывала вам о Максе Стуйвезанте?
   — Упоминала, что едет с ним в круиз.
   — А что она говорила о круизе? Или о других гостях? Куда они направлялись?
   — Нет. Ничего.
   — Она не говорила о врагах, которых мог, был иметь Стуйвезант?
   — Мистер Фелпс, моя сестра никогда не разговаривала со мной о делах Макса Стуйвезанта или о людях, с которыми он имел дело.
   Фелпс был озадачен. Он готов был поклясться, что она говорит правду. Тогда чего же она боится? Он продолжал, заглядывая в свои записи:
   — Майкл Бернард обратился к нам, когда узнал, что мы подозреваем, что яхта была взорвана. Он рассказал нам, что между Стуйвезантом и людьми «Вестбриджа» произошел разрыв. Леди Лонгворт никогда не говорила с вами о «Вестбридж импорте», или Рори Карре, или Иване Ласло? О том, что покупала у них?
   Последовала пауза.
   — Она иногда упоминала Карра, как и десятки других продавцов и дилеров. По-моему, она в последнее время ничего у него не покупала. По крайней мере, ничего крупного. Они замолчали.
   «Ну, — подумал Фелпс, — на этот раз она в чем-то солгала. Но будь я проклят, если знаю, в чем. Нет ни намека на то, что этот магазин был связан с какой-нибудь контрабандой или сговором о подделках. Но что-то ей не дает покоя». Пытаясь, это понять, он продолжал задавать вопросы о людях, которых Сабрина знала и о которых не знала. Он все продолжал и продолжал — казалось, совершенно бесцельно, — потом, наконец, закрыл свою книжечку.
   — Мы ищем Карра и Ласло и, несомненно, выясним больше, когда найдем их. Вы не знаете еще чего-нибудь, что могло бы нам помочь, мэм?
   — Нет, — устало ответила Сабрина. Когда они найдут Рори Карра, он, вероятно, попытается впутать ее в это дело, но пока она ничего не может предпринять. Пока репутация «Амбассадора» вне опасности, и ее собственная тайна тоже. Но она так устала, как будто только что пробежала марафон и финишировала всего на полшага раньше остальных. Слишком поздно рассказывать Александре правду — раз вмешался Скотланд-Ярд, она не может сделать ее участницей своей полулжи. Она еще более одинока, чем раньше. «Я хочу домой, — подумала она. — Я хочу быть с Гартом».
   — Где мы можем связаться с вами, миссис Андерсен? — спросил Фелпс. Она сказала ему телефон дома на Кэдоган-сквер. — А в Америке?
   — Я сообщу вам, когда буду возвращаться домой. Я планирую какое-то время пробыть здесь. Александра проводила его до двери. Она не задавала вопросов, пока Сабрина закрывала жалюзи витрины и запирала двери.
   — Хотите поговорить, душенька? — спросила она, когда они поймали такси.
   Сабрина покачала головой:
   — Нет. Спасибо вам. Может быть, потом…
   На Кэдоган-сквер она вышла из такси одна, все еще сжимая в руке письмо Стефании. Отпирая дверь и входя в дом, она по-прежнему повторяла одну его строчку, снова и снова: «Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала».
 
   Ночью было труднее всего — медленные тихие часы, когда Сабрина была одна, думая о Стефании, томясь по Гарту, и мысли ее безудержно перескакивали из одного мира в другой. Днем было лучше: она была занята и думала только о том, что делает в данную минуту.
   Каждое утро она навещала Гордона, а потом сидела с Лаурой за ленчем в «Гренадере» — пабе, спрятавшемся среди домов неподалеку от больницы. Потом Сабрина шла пешком в «Амбассадор», чтобы планировать интерьеры, заказы на которые приняла Стефания, и изучать каталоги аукционов. Но она никогда не задерживалась там надолго: беспокойная и нетерпеливая, она, как только было возможно, сбегала, чтобы быть в одиночестве среди городской суматохи. Всю неделю она совершала длинные одинокие прогулки по деревням, которые превратились в районы Лондона. К чаю, она возвращалась домой к миссис Тиркелл и Габриэль и слушала, как Габриэль все время говорит о лондонских сплетнях и Бруксе. Сама того, не зная, она рассказала Сабрине все, что случилось здесь, пока та была в Америке…
   — Наверное, вам неинтересно, Стефания, ведь вы не знаете большинство из этих людей. Но вы так похожи на Сабрину…
   — Ничего. Конечно, мне интересно. Они ведь ваши друзья и Сабрины. Конечно, мне интересно.
   — Мне так странно разговаривать с вами. Неестественно. Удивительно, как вы выглядите… Как будто Сабрина не умерла. Знаете, последние несколько недель она была единственным человеком, которому до меня было дело. А теперь… Я знаю, что это несправедливо по отношению к вам, но, кроме вас, у меня никого нет. И даже вас на самом деле, потому что вам надо думать о вашей собственной семье, и вы тоже потеряли Сабрину…
   Когда глаза Габриэль наполнились слезами, она стала похожа на Пенни, маленькую и безутешную. Сабрина подвела ее к диванчику и обняла обеими руками, и по тому, как Габриэль прислонилась к ней, расслабившись, поняла, что именно так поступила бы Стефания.
   А она сама обняла бы Габи несколько месяцев тому назад? Скорее всего — нет, или, по крайней мере, не с такой легкостью. Она чувствовала неловкость от проявлений привязанности и физической поддержки, как и ее друзья. Но вот сидит она, Сабрина Лонгворт, и утешает Габриэль де Мартель, не испытывая ни смущения, ни неловкости — по правде говоря, чувствуя себя совершенно естественно.
   «Дело в Пенни и Клиффе, — подумала Сабрина. — Жизнь с ними изменила меня, так что это теперь кажется правильным. И важным». Она могла закрыть глаза и живо представить себе их: Пенни тихо сидит в углу, рисует и что-то напевает себе под нос или садится рядом, дотрагиваясь до нее, секретничая о чем-то важном; Клифф произносит слова нараспев, готовясь к контрольной по правописанию, или сидит рядом с ней, и глаза его блестят, когда они обмениваются шутками. Ах, ей не хватает их, не хватает их любви, и доверия, и даже беспорядка, который они устраивают в доме. Ее руки ощущают пустоту. Несмотря на то, что они обнимают Габриэль, они все равно пусты.
   Вечерами Габриэль по большей части чувствовала беспокойство и находила какую-нибудь вечеринку, чтобы заполнить время, а Сабрина поднималась наверх, в тишину своей комнаты. Миссис Тиркелл разжигала там огонь, раскладывали халат, и приготавливала что-нибудь перекусить: кекс и чай в серебряном чайнике. Сабрина сидела у маленькой лампы, читая и думая — о Стефании, о Гарте, о детях, о будущем, которое не могла предсказать. И каждую ночь, почти ровно в десять, звонил Гарт. В Эванстоне было четыре, он уже возвращался домой из университета, и Пенни и Клифф были с ним в столовой, требуя трубку, чтобы поговорить несколько драгоценных секунд.
   — Когда ты вернешься домой? — спрашивали они каждый день, и, наконец, когда Гордону сказали, что он может выйти из больницы, Сабрина смогла им ответить.
   — Мы вылетаем в субботу, — сказала она Гарту. — Я полечу с родителями до Вашингтона, а в понедельник буду в Чикаго.
   — В понедельник, — сказал он, сообщая новость Пенни и Клиффу, и Сабрина услышала их радостные возгласы.
   «Но это ненадолго», — думала она, глядя на языки пламени в камине и на длинные, искаженные тени, которые они отбрасывали на стены и потолок. Потому что она возвращается, чтобы сказать им правду. В течение недели она играла роль Стефании в мире Сабрины, и к этому моменту уже чувствовала себя так, словно она — никто. Гарт был прав: она не может скользить туда и обратно, ей надо быть одной или другой — и она должна быть Сабриной. Поэтому она скажет им правду, и тогда они будут ее ненавидеть. Когда Гарт узнает, что его жена умерла, когда Пенни и Клифф будут знать, что их мать умерла, что Сабрина обманывала их так долго, они отвернутся от нее. Она даже не сможет им сказать, что любит их. Им не нужна, будет ее любовь. И у нее не останется никого, кому ее можно подарить.
   Когда они попрощались, и она повесила трубку, Сабрина сидела в пустой комнате, пока не устала настолько, что заснула прежде, чем в ней начала биться тоска по Гарту. Она жаждала не секса — об этом она совершено не разрешала себе думать, — но просто его, присутствуя, совсем близко от нее, в том тесном пространстве, которое принадлежало только им одним.
   Но она чувствовала себя слишком усталой даже для того, чтобы потянуться к теплой мечте, которой не было рядом. Она выключила свет и уснула.
   — Вы вернетесь? — спросила Александра, заехав в «Амбассадор» в пятницу. Она принесла пачку фотографий, которые разложила на столе. — Их сделали в ресторане, где мы с Сабриной обедали как-то вечером. Позже к нам присоединился Брукс. И Антонио тоже, по правде говоря — начало нашего страстного романа. Я подумала, что вы захотите иметь их у себя. Вы все-таки вернетесь, как думаете?
   — Да, конечно, — ответила Сабрина, изучая фотографии в молчаливом изумлении. Как это удалось Стефании? В наклоне головы, в манере держаться, в хладнокровной прилюдной улыбке она превратились в Сабрину. «А что насчет меня? — спросила себя Сабрина. — Кем стала я?» — Да, конечно, я вернусь, — рассеяно сказала она. — Это ведь мой дом.
   — Дом? А как насчет Америки?
   — Я хочу сказать, это дом Сабрины и я не решила, что с ним делать. Поэтому я скоро снова буду здесь. А как на счет вас? Вы останетесь здесь или будете болтать по-португальски со строителями и лесорубами в джунглях? Александра бросила на нее быстрый взгляд.
   — Это вы сказали совсем как ваша сестра, душенька. Похоже, что я буду болтать. Но не по-португальски. Мне понадобилось немало времени, чтобы как следует выучить английский.
   — Почему бы вам не найти легенду гуарани, в которой говорится, что родной язык — лучше всего, и вспоминать о ней всякий раз, как он попросит вас выучить португальский?
   — Ну, вот это блестяще… А что мне делать, если такой легенды нет?
   — Выдумать. Ему будет стыдно признаться, что он о ней никогда не слышал.
   Александра расхохоталась:
   — Черт побери, душенька, я так и сделаю. Вы просто неподражаемы, вы так же умны, как Сабрина. Они вас когда-нибудь отпускают из Чикаго? Приезжайте нас навестить. В нашей роскошной лачуге или в нашей квартире в Рио. Или здесь, когда мы в Лондоне. Вы приедете? Вы и ваш муж, конечно. Если он захочет.
   — Я, может, и приеду.
   — Мы были бы вам рады. Ради вашей сестры, но и ради вас самой. — Она натянула пальто и остановилась на пороге. — Она была совершенно особая леди, и вы тоже такая. По-моему, мы с вами будем ладить.
   — По-моему, тоже. Вы мне напишете и расскажете о себе? Мне будет не хватать… будет не хватать возможности подружиться с вами.
   — Душенька, я никогда не пишу. Слова накапливаются у меня в голове и не желают выходить наружу. Но я хорошо владею телефоном. Какой у вас в Эванстоне номер? Сабрина заколебалась.
   — Возможно, я буду здесь. Вам лучше позвонить сначала в «Амбассадор» или на Кэдоган-сквер. Александра пристально на нее смотрела, начала что-то говорить, потом передумала.
   — Как скажете. Всего хорошего, Стефания.
   — До свидания, Александра.
   В пятницу вечером Сабрина сказала Николсу и Сидни Джонсу, что уезжает на несколько дней в Америку.
   — Я вернусь, как только устрою отца в Вашингтоне и проведу несколько дней с семьей. Я оставляю магазин закрытым, и я сказала Брайану то же самое. Я не буду принимать никаких решений, пока не переговорю с вами обоими. До этого времени с «Амбассадором» и моим домом ничего не делайте. Ясно?
   «Что они скажут, — подумала она, — когда я вернусь и расскажу им правду? Их это мало заденет — их жизни не изменятся».
   Но позднее, когда она сообщала то же самое миссис Тиркелл и Габриэль, она говорила мягче:
   — Я скоро вернусь, поэтому вы обе не должны думать об отъезде. Это ваш дом, Габи, пока вы этого хотите, и ваш тоже, миссис Тиркелл. Я хочу, чтобы вы содержали его в порядке, пока я не вернусь. Я сообщу вам, когда меня ждать.
   «Их это заденет, — думала она, — когда я скажу им правду. Потому что они каждая по-своему на меня полагались».
   А кого еще это заденет? Скотланд-Ярд. Потому что кто-то взорвал яхту Макса, чтобы убить ее, и, наверное, попытается снова это сделать, когда всем станет известно, что была убита ее сестра, а не Сабрина Лонгворт.
   «Может быть, я не вернусь, — думала она. — В Чикаго безопаснее».
 
   Спустя неделю после похорон Стефании, летя на высоте тридцать пять тысяч футов над землей в яркий субботний солнечный день, Гордон сидел между дочерью и женой, планируя будущее. Они с Лаурой решали продать свой дом, купить другой, поменьше, без лестниц, и нанять помощника, который бы участвовал в сборе материала и написании книги о политике Америки в Европе. «Как они постарели, — думала Сабрина, — распределяют свое время, чтобы делать меньше, иметь больше помощи, жить спокойнее». И она поняла, что не сможет рассказать им свою историю. Ей надо сначала сказать матери, а Лаура решит, как сообщить Гордону.
   Но, прежде всего она должна поговорить с Гартом. Она останется у родителей на субботу и воскресенье, а в понедельник полетит в Чикаго. В полдень в понедельник, когда Пенни и Клифф благополучно будут в школе. Ей невыносимо будет их видеть, и она не сможет говорить с Гартом, если они будут рядом. Поэтому в полдень, когда они будут в школе, Гарт встретит самолет и они поедут… куда? Не домой. Не в этот чудесный, надежный, обшарпанный домишко, который стал ее домом. В ресторан. Куда-нибудь туда, где Гарту не нужно будет снова появляться и слышать эхо того ужасающего момента, когда она посмотрит на него и, наконец, скажет ему правду.
   Потом, в этот же день она вернется в Вашингтон, чтобы сказать родителям, а на следующий день полетит обратно в Лондон. И всему окончательно придет конец. Она больше никогда не увидит Пенни и Клиффа. Никогда больше не увидит Гарта. Никогда больше не увидит Долорес и Ната, Вивьен, Мэйдлин Кейн, Линду и Мартина, Гарта, Гарта, Гарта…
   — Стефания, в чем дело? Она вытерла глаза и наклонилась, чтобы поцеловать отца.
   — Я просто думала. Гордон всмотрелся в ее лицо:
   — Ты уверена, что все в порядке?
   — Да, все прекрасно, — ответила Сабрина, успокаивая его — Не беспокойся обо мне, я постараюсь думать без сырости.
   «Казалось бы, я должна уже иссякнуть, — подумала она. — Откуда у человека может взяться столько слез?» Но Сабрина знала, что будут еще слезы, когда она во всем признается. И гнев. Но только потом, когда все будет сказано, наступит время оставить эту жизнь позади и вернуться к лондонскому укладу жизни, которую она оставила в сентябре.
   Если сможешь. Эта мысль заставила ее глаза удивленно распахнуться. Почему ты так уверена, что сможешь вернуться к прежнему укладу? С тех пор как ты уехала, произошло многое. Будут ли ликовать твои лондонские друзья, когда узнают, как вы со Стефанией оставили их в дураках и даже позволили плакать на похоронах другой женщины? Посмеются ли добродушно такой веселой выходке? Или отвернутся от тебя и «Амбассадора», потому что им не нравится быть объектом чьих-то шуток? Особенно публично.