Майкл Джудит. Золотой мираж

   — Или что-то другое не изменилось в вашей жизни. Она поглядела на него задумчиво:
   — Может быть. Может быть, до сих пор я не была готова к своей смелости. Может быть, деньги никак с этим не связаны.
   — Мне лично это больше нравится, — сказал он с улыбкой. — Мы все должны иногда расти.
   — Что ж, я надеюсь, что вы растете, — сказала Клер, и встретила своей улыбкой его. — И неважно, будете вы писать так же как раньше или иначе, я рада, что вы вернулись. На самом деле я совершенно не доверяла вашим разговорам о грузчиках.
   — Но я говорил серьезно, не красовался. Это была альтернатива, о которой я действительно задумывался, способ уйти от рутины и найти нечто живое и полезное.
   — А что было этой рутиной?
   — Существование в той самой чуждой стране. Тоска, печаль по самому себе, погружение в мрачность, как будто я пытался тоже умереть. Как будто я предавал свою жену и нашу любовь, оставаясь живым и пытаясь зажить снова. Что-то столкнуло меня с этого, потому что теперь я совсем другой.
   — И что же столкнуло?
   — Частично — время, его прошло достаточно. Но по большей части, я думаю, вы.
   Свет в фойе потускнел и вспыхнул, и немедленно толпа зашевелилась. Алекса и Клер зажали в углу, и они оказались почти вплотную друг к другу.
   — Начало второго акта, — сказал он.
   Он осторожно взял Клер за руку и повел за толпой в зал. Когда они сели на свои места, он снова взял ее ладонь, а сам просматривал программку.
   — Следите за девушкой в первой сцене: я думаю, она станет великой актрисой. — С этого момента они сосредоточились на пьесе, но их глаза встречались время от времени, когда обоих поражало что-то одновременно. Потом вдруг Клер осознала, как часто это случалось — едва она поднимала глаза, как встречалась с глазами Алекса, как только нечто вызывало ее одобрение или удивление, из происходившего на сцене, и так было каждый раз, когда она поднимала взгляд. Казалось, они мыслили одинаково.
   Когда в следующий раз ей захотелось повернуть к нему голову, она нарочно продолжала смотреть на сцену. Но краешком глаза заметила движение его головы и почувствовала на себе его взгляд. Через несколько мгновений смотреть прямо стало невыносимо, она повернулась, их глаза встретились, и они оба тихо рассмеялись. Впервые за всю жизнь, подумала Клер, она разделила с кем-то любимую шутку, не произнося ни слова.
   Когда упал занавес и зал заполнили аплодисменты, Алекс повернулся к ней снова:
   — Я должен показаться на вечеринке — это мой долг вкладчика. Но мне хочется уйти пораньше, я хочу побыть с вами. Вы пойдете ко мне, после того как мы проведем полчаса или час с остальными?
   — Да.
   — Женщина, быстрая на решения, — пробормотал он, и после вызовов на бис, и медленного растекания зрителей, они вышли из театра и пошли по улице к Гаргойл Кафе, блиставшему висячими разноцветными лампочками, наподобие театральных, и бурлившему энергией.
   — Они знают, что все удалось, несмотря на все премьерные промашки, — сказал Алекс в промежутке между приветствиями и представлениями Клер окружающим. — Наверняка они знают, что все прошло великолепно это в воздухе ощущается. Особого рода возбуждение людей, которые знают, что все, о чем они мечтали, осуществилось; как некое блаженство, которое охватывает всех, даже тех, кто имеет к его причинам косвенное отношение. В мире нет похожего ощущения.
   Они с Клер стояли у бара и беседовали с постановщиком и продюсером, закулисной бригадой, конторщиками, а также с разными патронами и спонсорами, которые как и Алекс, помогали театру выжить. Беседа становилась все громче и взволнованней, и когда в ресторан вошла новая толпа, то они снова оказались окруженными со всех сторон. Прошло еще полчаса, прежде чем Алекс повернулся к Клер и виновато улыбнулся:
   — Я пробуду еще пару минут и поедем. Вы готовы?
   — Да, хотя мне здесь ужасно нравится. Так отличается от вечеринок, которые я посещала раньше. Я узнаю кучу интересного и одновременно веселюсь.
   — На это и надеялся. — Он взял ее за руку и провел сквозь толпу, прощаясь со всеми, мимо кого они проходили. Все прерывали свои разговоры, чтобы обратиться к Клер.
   — Приходите как-нибудь за кулисы — мы после спектакля все идем в ресторан.
   — Если вам захочется посмотреть репетиции или театральные занятия, не стесняйтесь.
   — У нас будет ужин для дарителей в январе в Рэйнбоу Рум; я уверен, что Алекс вам уже рассказал, но хочу сообщить, что мы все будем очень рады видеть вас там.
   Клер припомнила приглашения, которое получила от друзей Квентина при первой встрече. Два разных мира, подумала она, и весьма далеких друг от друга. Алекс подал ей куртку, и она скользнула в нее, а затем они пошли к его машине, припаркованной рядом с театром.
   — Я не рассказывал тебе об ужине для дарителей, — сказал Алекс, когда она выехали на Кристофер-стрит, — потому что я не хочу просить у тебя деньги для нас.
   — Почему? — спросила Клер. — Ты же знаешь, что деньги у меня есть, и ты знаешь, со сколькими организациями я связана: все это есть в твоей статье.
   — Но среди них нет театральных трупп, твоя сфера — это образование, музыка и все, что связано с детьми.
   — Я просто не знаю многого о театре. Но хочу узнать; думаю, что похожу на репетиции и театральные уроки, чтобы понять, как они работают. Но ведь ты не поэтому не пригласил меня на тот ужин.
   Он затормозил на красный свет и уставился прямо перед собой, на рождественские огоньки, сиявшие на магазинах и ресторанах, и на верхних этажах — контуры елок в окнах квартир. Когда-то это время было для него самым худшим, все становилось символом дома и семьи, и словно насмехалось над его одиночеством — фальшивые Санта-Клаусы, рождественские гимны и даже палочки-леденцы в руках у детей. И тогда его тоска по жене становилась глубокой, угрюмой болью, которая, казалось, никогда не утихнет. И даже когда эта боль уходила, отпускала его, то оставалась лишь пустота, и он гадал, сможет ли когда-нибудь чувствовать или снова любить. Теперь, думал он, ответ получен. Сегодня он ощущал одно счастье. Сегодня, пришлось ему признать, он был счастлив до нелепости.
   — Ты права, — сказал он, трогая машину, когда свет поменялся на зеленый. — Я не прошу тебя о деньгах потому что, как бы ни была лична эта просьба — а те, которые имеют отношение к большим деньгам, всегда очень личные — все-таки некое дело, а я не хочу заниматься с тобой делами.
   Клер помолчала, глядя за окно. На дороге было почти пусто, и они быстро двигались по Восьмой авеню, мимо разукрашенных жилых домов, магазинов неоновые вывески на них то вспыхивали, то затухали, словно препираясь с мягкими рождественскими огоньками внутри салонов, мимо музыкальных магазинов, из открытых дверей которых вырывались громкие звуки, и ночных клубов с прочными дверями, и богатых домов, где внизу торчали швейцары в униформе и белых перчатках. По улице бродили весьма редкие прохожие, быстро скользя мимо дремлющих бесформенных тел людей в дверях, выгуливали собак, группки молодежи стояли, раскачивая руками, на тротуарах.
   Клер ощутила жизнь города — постоянный, грохочущий гул, который пронизывал дрожью улицы, воздух был густ и напряжен, вечно в движении, как будто некий ураган заставлял все кружиться в нескольких футах над землей. Она чувствовала себя чужаком, провинциалкой из лесистого Коннектикута, но однако, что-то привлекало ее в этой гудящей, гулкой напряженности города, и впервые она обнаружила, что непрочь пожить здесь.
   Алекс поглядывал на нее, но ничего не говорил, и они оба молчали, погрузившись в свои мысли. Клер нравилось, что он не считал нужным поддерживать какой-либо разговор между ними все время, независимо от того, есть ли ему что сказать или нет. Но такого никогда не случится, подумала она, им всегда будет что сказать. Она мысленно просмотрела последние несколько недель, вспоминая долгие часы в своей мастерской, когда они откладывали работу и садились за чай, и говорили, говорили, говорили обо всем в мире, и о самих себе. Она никогда так много не говорила и не чувствовала себя так удобно с кем-то, кроме Джины и Ханны, у нее никогда не было доброго друга-мужчины.
   Я не хочу заниматься с тобой делами.
   Алекс свернул с авеню Вест-Энд на тихую улочку, и она поразилась внезапному изменению. Здесь не было высоких домов или пакетов с мусором на тротуарах или гонок таксомоторов, а были здесь высокие деревья по обеим сторонам улицы, скрывавшие элегантные домики из известняка, обращенные друг к другу со строгой грациозностью. Городской шум пропал, словно они заехали в уголок другого столетия, и Клер с удовольствием оглядывалась, она почти приготовилась увидеть лакированные экипажи, которые тащат лошадей, цокая по мостовой мимо мальчишек в шляпах, торгующих грошовыми газетами.
   Они проехали мимо ряда домов до самого конца улочки, где на углу Риверсайд Драйв стояло угловатое, серое здание. При ярком свете уличного фонаря Алекс свернул на дорожку и принялся маневрировать, Ставя машину на маленькой парковке.
   — Ты, вероятно, не можешь этого оценить, но перед тобой настоящее чудо — парковка на Сто пятой улице. — Он подал Клер руку, когда она выбиралась из автомобиля, и подведя ее к двери, открыл ее ключом. — Никаких швейцаров: мы от него отказались. Слишком дорого.
   Есть тут у нас один рабочий, который, кажется, превосходит все человечество умением спать на ходу, хотя время от времени он вдруг принимается за странные работы, например выносит мусор, видимо, чтобы порастратить немного энергии.
   Вестибюль был огромным, тускло освещенным и без мебели, с черно-белым кафельным полом и лифтами в каждом конце, двери которых были все исцарапаны и покрыты облупившейся краской.
   — Вся идея в том, чтобы не походить на здания с Пятой авеню и убедить, что здесь нечего утащить. У меня-то точно нечего, но у некоторых соседей — достаточно: квартиры весьма хороши. Ты увидишь.
   Они поднялись на лифте до одиннадцатого этажа и прошли в конец коридора, к другой исцарапанной двери. Алекс открыл ее ключом, Клер зашла и направилась в большую комнату, пока он вешал ее куртку. Это была комната — помесь гостиной, столовой и кабинета, со встроенной кухонкой по одну сторону и маленькой спальней по другую. Меблировка была спартанской: кушетка, кресло с пуфиком и стеклянный кофейный столик, маленький обеденный стол с четырьмя стульями, два рабочих стола, один занятый компьютером и принтером, и несколько шкафчиков — однако Алексу удалось придать комнате некоторую уютность темно-красным ковром, напольной лампой, редкой репродукцией картины Тулуз-Лотрека в натуральную величину, стеллажом, заставленным книгами, которые были с трудом втиснуты и еще уложены поверх рядов, и множеством полок по бокам и над обоими окнами.
   — Они выходят на Гудзон, — сказал Алекс. — Тебе надо как-нибудь прийти днем и посмотреть. У нас здесь исключительные закаты. У меня есть «Стилтон», свежие груши и доброе «бордо». Я думаю, тебе понравится.
   — Еще бы. — Клер встала у окна и поглядела вниз на огни Риверсайд Драйв и на край реки. — Кажется, что и не город вовсе.
   — Иллюзия, но весьма приятная. Меня город иногда радует, иногда нет, и тогда есть, где укрыться. — Он поставил еду и вино на кофейный столик, сел на кушетку, а затем стал наблюдать, как Клер, повернувшись, потопталась в нерешительности, выбирая между креслом и другим концом кушетки, и, в конце концов, предпочла кушетку.
   Он наклонился, наполнил стаканы вином и подал один ей.
   — Я никого не приводил сюда за четыре года, что прожил здесь, — сказал он небрежно. Клер поглядела на него с изумлением. — Не то, чтобы я был монахом — отнюдь. Но я не мог привести кого-то сюда. Каким-то образом, с того дня, как я купил эту квартиру, она казалась мне частью меня самого, чего-то такого, что нельзя открывать для осмотра, как и дом, который я продал, и людей, которые в нем жили. Это было чем-то настолько личным, что и не упоминалось.
   Воцарилось молчание.
   — Я рада, что оказалась здесь, — сказала Клер. Алекс медленно кивнул, рассматривая свой стакан.
   — Мне всегда странно, как ты угадываешь, что сказать — все время то, что я надеялся услышать. — Он снова наклонился, наложил в тарелочку сыра, фруктов и подал ее Клер. — Не думаю, чтобы я нарочно решил держаться подальше от любого сочувствия — это случилось само собой. Я просто не мог представить себе жизнь с любой из женщин, которых знал, или даже — как остаться с ними надолго наедине. Я не мог представить себе жизни ни с кем, кроме сына. В первый год я жаждал одиночества и не мог находиться с кем-то вместе, кроме как молча. Потом мне стали нужны люди, но только не здесь и не постоянно. Пока я не начал работать в твоей мастерской. После третьего или четвертого раза мне не хотелось уходить. Или, даже если и уйти, то забрать тебя с собой и привести сюда. Потому что я не мог представить, как буду здесь без тебя.
   Клер сидела тихо, позволяя его словам охватывать себя. Она ощущала какое-то томительное, сладкое предвкушение, как ребенок в ожидании Рождества. Это было совсем не похоже на возбуждение, которое ее охватывало, когда Квентин или его друзья запускали ее в свои жизни — это было мягче и глубже. Она ощущала, как кусочки ее жизни складываются вместе, и находила в этом соединении порядок и гармонию. Она чувствовала, что пришла туда, куда шла очень давно.
   Алекс ждал, не скажет ли она чего-нибудь — он не стал бы продолжать, если бы она его остановила. Но он понял, что этого не случится: их мысли теперь были так схожи, как и тогда в театре, когда они встречались глазами и переживали одни и те же особые моменты.
   — Мне иногда приходит в голову, — сказала она, — как медленно раньше все происходило, когда наш мир еще не разогнался, особенно, как медленно люди знакомились друг с другом. Был какой-то понятный им ритм, способ перемещения от одной стадии дружбы к другой, а не быстрый переход от первой выпивки или ужина к постели.
   Она вгляделась в него, и задержала взгляд: ей нравилось смотреть на эти резко очерченные черты лица, которые придавали ему вид целеустремленности и напряженности, которые, как она знала, были ему присущи, на темные волосы, кое-где поседевшие, завивающиеся на затылке, на опущенные уголки рта, на глубоко посаженные глаза, которые никогда не блуждали, во время их разговоров, но устремляли взгляд на ее лицо, как будто для него самым важным было поддерживать такой тесный контакт.
   — Мне нравится, как выросла, наша дружба, и то, во что она превращается, — сказала она, и увидела, как его лицо изменилось, уголки рта поднялись, а глаза, казалось, посветлели.
   Он подсел к ней ближе и они обняли друг друга так естественно, как будто делали это уже много раз. И когда они поцеловались, это тоже показалось Клер удивительно знакомым, их губы раздвинулись одновременно, — приглашая, как будто тела были чем-то похожим на дома, и каждое предлагало место другому.
   Они прижались теснее друг к другу, ощущая биение сердец друг друга. Внутри Клер, казалось, что-то отпустило — она почувствовала расслабление и уют, не требовалось ничего доказывать. Это не состязание. Слова заплыли к ней в голову; это был последний раз, когда она подумала о Квентине в объятиях Алекса.
   Они встали, и она ощутила, как вжимается в нее гибкое тело Алекса, его плечи и вытянутые, крепкие мышцы рук на ее руках. В первый раз со времени их встречи они молчали, а их тела были напряжены и сцеплены вместе. Это не состязание. Это — путешествие, в которое двое отправляются вместе.
   Они слегка отстранились друг от друга и переглянулись.
   — Чудесно, — пробормотал Алекс. — Сплошное чудо. Я люблю тебя, Клер. Я люблю тебя, какая ты есть, и какие мы вместе, и то, как мир, кажется наполнился разными возможностями с тех пор, как мы встретились, а не…
   — Алекс, даже писателям полагается знать, когда слова становятся не нужны. — Она положила ладонь ему на затылок и притянула его лицо к своим губам. Они направились к спальне, обнимая друг друга. И тут услышали скрип ключа во входной двери.
   Алекс задрал голову.
   — Дэвид, — пробормотал он. — Какого черта… — Широким шагом он бросился к двери, но она распахнулась прежде, чем он подошел, и высокий, худощавый юноша зашел в комнату с небрежной фамильярностью. Это была омоложенная вытянутая копия Алекса, с такими же курчавыми волосами и глубоко посаженными глазами, но лицо было не настолько резко и губы не настолько тонки. Он был красивей отца, и скоро, как отметила Клер, станет совсем неотразимым.
   — Привет, пап, — сказал он. Затем вдруг заметил Клер: — Ой.
   Он театрально шлепнул себя рукой по лбу:
   — Боже, какой я негодяй. Но я даже никогда не думал… Правда, ведь ты никого раньше сюда не пускал…
   — Все в порядке, — сказала Клер и подошла к нему, протягивая руку. Она немного дрожала, и понятия не имела, в каком виде ее прическа, но каким-то образом, появление Дэвида ей казалось похожим на фарс, и уголки ее рта поднялись в улыбке — Я — Клер Годдар.
   — Дэвид Джаррелл, — сказал он, беря ее руку, и пожимая, — и я вправду, истинно, пламенно извиняюсь. Обычно я совсем не такой мерзавец, но, вы понимаете, обычно, когда я сюда прихожу…
   — Дэвид, — сказал Алекс. Его голос был сипл, и он прочистил горло, пока Дэвид поворачивался к нему, и они обнимались. Они были почти одинакового роста.
   — Привет, — сказал Дэвид снова. — Все нормально, пап — я ухожу; я приду завтра, или когда ты захочешь.
   Алекс поглядел на него:
   — Что случилось?
   — Ничего. А что должно было случиться? Почему?
   — Потому что почти полночь и сегодня школьный вечер…
   — Не-а. Рождественские каникулы.
   — А Диана и Джейк знают, что ты здесь?
   — У-у, не совсем.
   — Что это, черт возьми, значит?
   — Ну, это значит, что я ничего не уточнял — времени, там…
   — Ты что, просто ушел? Ничего им не сказав?
   — А их не было.
   — И ты не был так любезен, чтобы оставить записку.
   — Ну, пап, не принимай это так близко к сердцу, а? Я хочу сказать, что уже ухожу, и извиняюсь, что так ворвался.
   — Нет, подожди. Извини, что рассердился. Налей себе чего-нибудь и мы поговорим. Но сначала ты должен позвонить Диане и Джейку.
   — Да мы немного повздорили. За ужином.
   — По какому поводу?
   — Из-за этого местечка, куда ребята собрались завтра вечером. Это в Нью-Джерси, и Диана сказала, что мне туда нельзя, и Джейк то же самое сказал.
   — Какое местечко в Нью-Джерси?
   — Не знаю. Ничего не знаю. Какое-то место, где будет музыка, понимаешь, и звезды рока. Они сказали, что это нечто типа сарая. И что там будет куча народу.
   — Ты хочешь в какое-то место, но не знаешь, где оно, что это такое, кто там будет и что, и тебе только четырнадцать. И ты удивляешься, что Диана и Джейк запретили?
   Установилось молчание. Дэвид пожал плечами, отправился на кухню, взял газировку из холодильника, выбросив металлическую крышечку в корзинку для мусора. Потом он подошел к телефону на рабочем столе Алекса.
   — Мне жаль, — сказал Алекс Клер. — Хотя это скудное слово для того, чтобы описать, что я ощущаю.
   — Ничего другого ты сделать не можешь. — Они говорили тихо, и близко звучал приглушенный голос Дэвида. — Он милый мальчик.
   — Да, он такой. Я думаю, он чудесен. На самом деле, я его ужасно люблю, и обычно мы прекрасно ладим, но иногда я ощущаю свое бессилие, потому что не всегда знаю, что нужно делать, кроме того, чтобы повторить все то, что делают Диана и Джейк, потому что сейчас они его настоящие родители, и я всегда помню — и он тоже — что я его оставил.
   — Ты думаешь, он на тебя обижен?
   — Я был бы удивлен, если нет.
   — Может быть, и обижен, — сказала Клер задумчиво. — Но ты оставил его у любящих людей, когда сам был в кризисе, и ты переехал поближе к ним и никогда не переставал любить его, и быть частью его жизни, и он все это знает. И спорю, что он ничуть не обижен. По мне, он выглядит как мальчик, который безумно любит своего отца, так же как и отец его.
   Алекс поглядел, как Дэвид говорит по телефону, навалившись на стол, и рассеянно ковыряя в ухе пальцем.
   — Спасибо, — сказал он. — Я это запомню. Ты очень щедра. — Он помялся. — Мне жаль, что ты видела эту сторону моей жизни; она едва ли соответствует романтическому образу…
   — Алекс. — Клер вдруг обнаружила, что Дэвид поглядывает на них краешком глаза, а затем подумала — неважно, ему четырнадцать лет, он поймет. Тогда она встала поближе к Алексу и провела ладонью по его лицу. — Мне не нужен романтический образ, мне нужен ты.
   Алекс схватил ее руку своими двумя, повернул, и поцеловал ладонь:
   — Ты не будешь возражать, если я с ним поговорю?
   — Ты, наверное, не хочешь, чтобы я стала свидетельницей. Я могу взять твою машину и пригнать ее обратно утром.
   Он поразмыслил над этим:
   — Это удобней для тебя, но я бы хотел, чтобы ты осталась.
   — Тогда и я согласна. Если только Дэвид не будет возражать.
   Дэвид отвернулся от телефона, держа трубку в руках:
   — Диана хочет с тобой поговорить, пап.
   Алекс пошел к столу, а Дэвид осел в кресле со стоном:
   — Они и забыли, что это такое.
   Клер вернулась на кушетку, на то самое место, где она сидела, и взяла свой стакан, все еще полный. Мы слишком были заняты едой, подумала она.
   — Может быть они как раз помнят, и поэтому-то и волнуются.
   Дэвид мрачно покачал головой:
   — Они слишком старые. — Он поднял глаза: — А вы давно знаете папу?
   — Несколько недель.
   — А, так это что-то особое? Я хочу сказать, раз вы здесь, значит, это, что-то неожиданное, нечто, о чем мне не мешало бы знать?
   — А папа рассказывал тебе о нашей дружбе?
   — Да, но о вас никогда ничего.
   — А он говорил тебе, что писал статью о человеке, который выиграл в лотерею?
   — Да, какая-то женщина из Коннектикута. Выиграла кучу деньжищ. И у нее огромный дом в лесу, в Уилтоне — он показывал мне фото. Ой! Так это были вы? Клер кивнула.
   — Вы выиграли в лотерею? Вот это да! Никогда не видел никого, кто хоть что-нибудь выиграл. Значит, это вас папа интервьюировал, так вы и познакомились?
   — Да, — Клер была немного удивлена и растрогана тем, что ничто не может его сбить с разговора об отце.
   — Он никогда потом не встречается с теми людьми, у которых брал интервью, он мне о них рассказывает, и вообще все рассказывает. — Клер сидела спокойно, улыбаясь ему, и он заерзал в кресле: — То есть, я хочу сказать, он может рассказать, никаких правил тут нет, и ничего того, что бы говорило, что он не может. Но я думаю, что вы ему понравились гораздо больше, чем те, которых он интервьюировал раньше.
   — Надеюсь.
   — А вам он очень нравится? — Да.
   . — А вы ему?
   — Он так говорит.
   Дэвид посозерцал свою банку с газировкой.
   — А если вы поженитесь, то будете жить здесь или в вашем доме в Коннектикуте?
   — Так далеко у нас еще не заходило, — сказала Клер ласково.
   — Спорю, что в вашем доме куча спален.
   — Да, немало.
   — Но, думаю, они все заняты.
   — Только две из них. В одной моя дочь, а в другой сестра — или, может быть, она моя тетя, я в этом не уверена. — Она подумала, не предложить ли ему заехать туда в гости, но потом решила этого не делать. Такое надо уточнять с Алексом. Она попыталась сменить тему: — А что ты с друзьями делаешь, кроме того, что ездишь на рок-концерты в Нью-Джерси?
   — Я не езжу на рок-концерты в Нью-Джерси, — пробурчал Дэвид. — Потому что со мной обращаются, как с младенцем, а не как с человеком, который ходит в старшие классы. Они вообще понятия не имеют, как должны себя вести родители, ведь своих детей у них никогда не было. Вот моя мама и папа знали, у нас был свой дом, думаю, папа, наверное, вам говорил, и там жили только мы трое, и они позволяли мне все, что я хотел.
   Снова он заговорил об отце. Клер была под впечатлением от его решительной зацикленное(tm).
   — Неужели? — сказала она. — Это удивительно. Тебе было девять лет — так, да? — когда умерла твоя мать, и они позволяли тебе все, что ты хотел?
   — Мне было почти десять. Это случилось за три недели и один день до моего дня рождения. А вы знаете, что у меня одного мама умерла? У всех остальных родители развелись, и никто с обоими родителями не живет, но ни у кого они не умерли. Только у меня. — Он поглубже устроился в кресле, прижав банку к груди. — Мои родители никогда ничего такого не говорили. Если бы говорили, то я бы помнил.
   — Что помнил? — спросил Алекс. Он положил руку сыну на плечо, затем прошел к другому концу кушетки и сел.
   — Помнил бы, если бы ты или мама говорили мне что-то не делать.
   Алекс не стал припоминать:
   — Так ты все толкуешь о сарае в Нью-Джерси?
   — Это она спросила. — Он увидел, как отец нахмурился, и как сжались его губы. — Клер, — сказал Дэвид поспешно, — Клер спросила, что мы делаем, ты понимаешь, куда ездим и тому подобное.
   — Да, и сегодня ты собираешься быть здесь. Дэвид распахнул глаза пошире:
   — Я остаюсь здесь?
   — А разве ты не это только что сказал Диане? Голова Дэвида поникла:
   — Ну, примерно. То есть, я сказал, что надеюсь, смогу остаться. Я имею в виду, что сказал… ну, да, так и сказал. Сказал, что остаюсь здесь.
   Клер встретилась глазами с Алексом, как они делали это в театре, на этот раз, разделяя удовольствие убедиться в честности Дэвида.