Страница:
— Фантастика, — сказала она. — Правда? Совершенно невероятно. Все такое громадное и… чистое. Это странно: я начинаю ощущать себя крохотной, но как будто я часть чего-то действительно огромного. — Она поежилась. — Мне нравится это, быть частью чего-то большого. Я хочу сказать, это не имеет к нам никакого отношения, никто этого не строил и никто не может снести, и этому, должно быть, почти все равно, есть мы здесь или нет: оно будет вечно. А так как я часть этого, то и я тоже буду. В каком-то смысле.
— Очень поэтично, — заметила Ханна. Клер обняла Эмму за плечи:
— Я чувствую то же самое, только не могла сказать так хорошо.
Эмма вспыхнула, ей был приятен этот миг совершенной гармонии с матерью.
— Конечно, всегда приятно найти что-то, что длится вечно.
— Многое длится, — сказала Эмма. — Любовь, например.
— Ох, дорогая, не вечно. Возможно, это и делает ее столь восхитительной, это осознание ее хрупкости. О, посмотри на этого орла, который парит в потоке — он едва шевелит крыльями. Он выглядит так, словно небо принадлежит ему.
Эмма мечтательно посмотрела на орла.
— Брикс видел орлов в Африке.
— Хорошо, — сказала Ханна.
— Он участвовал в сафари. От него в десяти футах стоял лев, он говорит, что слышал, как тот дышит.
Ханна кивнула:
— Со мной тоже такое было. Эмма уставилась на нее:
— Ты была в Африке?
— Очень давно. До того, как туда наехали орды туристов.
— И Брикс взбирался на Килиманджаро, — она с вызовом посмотрела на Ханну.
— Ну, нет, — сказала Ханна дружелюбно. — Я, конечно, на Килиманджаро не взбиралась/
— Брикс сказал, что это действительно очень тяжело, но стоит того. — Эмма пошла обратно к вертолету, не желая больше слышать того, что может задеть уникальность Брикса.
Она пробыла с Клер и Ханной все остальное время в Джуно, гуляла по продуваемым ветром улицам, оставшимся с тех дней, когда здесь был шахтерский лагерь, и мимо современных зданий, чей рост был остановлен лесами и ледником, над которым они только что пролетали и, повсюду, горами. Вся Аляска казалась Клер краем света. Города были зажаты между лесами, горами и водой, и большая часть их, состоящая из старых деревянных домишек, многие на сваях, выглядели такими хрупкими, что дунь ветер чуть сильнее обычного, он смел бы их всех напрочь. Даже здание управления столицей штата в Джуно, с мраморными колоннами, казалось ей миражом посреди пустыни.
Ей нравилась бескрайность этой земли, ее строгость и молчаливость, ошеломляющее изобилие дикой жизни. Ничто здесь не напоминало одомашненные ландшафты Коннектикута. Теперь я знаю, зачем я здесь, думала она, я хотела чего-то дикого и свободного, более впечатляющего, чем все то, что я знала до сих пор.
Но когда корабль двинулся дальше на север и, как ей почудилось, был просто проглочен этой пустыней, она начала ощущать какую-то потерю. Везде, куда бы она ни посмотрела, стояли у перил парочки, или ели вместе, или танцевали, или играли вместе в казино по вечерам. Клер знала, что на корабле еще есть одиночки, но на них она прекратила смотреть уже давно: она видела только пары. Она хотела быть частью одной такой. Она хотела видеть себя в этой стране великанов вместе с любимым мужчиной.
Эмма так и делала. Она сообщила Клер, что влюблена в тот же вечер, когда Клер взбиралась на Оленью Гору.
— Я люблю его, а он любит меня, — сказала она. Ее глаза расширились от восхищения Бриксом и своими собственными чувствами. — И мы хотим быть вместе, а почему нам нельзя? Что в этом такого ужасного? Было бы ненормально, если бы я хотела быть с тобой и Ханной все время, а не с Бриксом.
— Это правда, — сказала Клер с улыбкой. Она наблюдала свою дочь, когда она ходила с Бриксом по палубе до полуночи в бледно-голубой шифоновой блузке и короткой юбке, с вьющимися волосами, раздуваемыми ветром.
— Какой он? — спросила она.
— О, он такой замечательный. Он очень умный, и милый, и он побывал всюду и все переделал, но во многом он все еще маленький мальчик, и ему так нужна любовь… У него никогда по-настоящему не было матери, а были только все те женщины, на которых.женился его отец. И у него никогда, никогда не было семьи.
— У него есть отец, который о нем заботится. Эмма покачала головой.
— Я не думаю, что Квентин вообще о нем заботится, и не только из-за того, что рассказывал Брикс. А Брикс к нему как-то так относится… то есть, конечно, он его любит, но он и очень зол на него, потому что чувствует, что его как будто лишили очень многого, когда он еще только рос; отца часто рядом не было, а были все эти жены, и Брикс никогда точно не знал, кому он принадлежит. Но потом, ты понимаешь, под всей этой злостью — и его такой чванливостью — я думаю, он в восторге от своего отца, и ужасно хочет, чтобы тот гордился им, и, мне кажется, хочет быть на него похожим. Он мне этого не говорил, я только так думаю. А Квентин с тобой о нем говорил?
— Немного. И думаю, что ты очень наблюдательна.
Глаза Эммы снова расширились:
— Правда?
— Наблюдательна и умна. Но мне кажется, тебе следует быть осторожней и не очень увлекаться. Я знаю, ты думаешь, что его любишь, но…
— Я на самом деле его люблю! — крикнула Эмма.
— Хорошо, на самом деле. Но молодой человек с большой злобой, наверное, не может любить полно, или даже обращаться с тобой так, как ты этого хочешь. Так, как ты этого заслуживаешь. Злоба не оставляет много места для любви.
— Я могу изменить это. Я могу сделать его не таким злым. Я могу сделать его счастливым.
Клер уловила отзвуки своих собственных слов в возрасте Эммы:
— Нелегко изменить человека — я бы на это не рассчитывала. Просто будь немнег.о непредусмотрительней и тогда станет чуть легче, если все обернется не так, как ты хочешь. Ты не должна проводить с ним каждую минуту, и не должна спать с ним.
— Я и не спала.
— Хорошо.
— Но что с того, если бы и спала? Что в этом было бы ужасного? Мы два взрослых человека; мы не дети и не дураки — и сами можем о себе позаботиться.
— Эмма, мы столько раз об этом говорили…
— Мы бы не делали ничего глупого: я не собираюсь получить СПИД.или что-нибудь в этом роде.
— Это не единственное, о чем я беспокоюсь; я беспокоюсь, как бы тебе не причинили боль, и я думаю…
— Ты вечно беспокоишься! Ты всегда толкуешь о том, что надо быть осторожней и… предусмотрительней. Ты так занята своим беспокойством, что даже не живешь! Я хочу сказать, что это было замечательно, когда ты работала и заботилась обо мне одна, но ведь это все. Ты никогда никуда не выезжала, и не заводила новых друзей и не имела любовников и так далее: ты просто проживала каждый день, но не жила! Теперь ты можешь делать все, что хочешь, потому что ты богата, но теперь ты старая… — Она увидела, как у Клер поднялись брови. — Ну, не совсем старая, я не это хотела сказать, но и не молодая ведь — то есть, я полагаю, ты среднего возраста — и я не собираюсь ждать, когда тоже стану среднего возраста или старой; я собираюсь жить сейчас, пока молода. Я не хочу быть как ты, я хочу быть собой, и делать все, и жить!
Клер сидела тихо, глядя на ее сжатые руки. Слова Эммы ударяли по ней, как глыбы свинца. Эмма никогда так с ней не говорила: она всегда была спокойной, и послушной, и милой. Нет, конечно, время от времени она становилась капризной и упрямой, но даже тогда Клер чувствовала, что они были как сестры, а не как-то иначе. У других матерей были неприятности с дочерьми, но у Клер никогда не было даже маленьких проблем. До сих пор. Она глубоко вздохнула:
— Я не говорю тебе, что надо не жить. Я думаю, у тебя и так была прекрасная жизнь, и может быть не менее прекрасная жизнь без Брикса Эйгера в ее центре. Эмма, мне кажется, что если ты слишком увлечешься им, то это будет твоей ошибкой: у меня просто такое чувство.
— Но это твое чувство, а не мое! Ты так думаешь только потому, что мой отец тебя бросил, поэтому и меня должны бросить.
— Нет, я не так думаю. Кроме этого есть еще много другого, много способов причинить боль. Я не хочу, чтобы ты совершила ошибку, из-за которой будешь потом страдать…
— Ты не можешь удержать меня от всех ошибок в мире: это невозможно. Так что оставь мне мои ошибки! Ты делала что хотела — тебе повезло, что у тебя не было родителей, которые говорили…
— Повезло?
— Ой, извини, извини, я не это имела в виду. Я только хотела сказать, что никогда не отговаривали тебя от замужества.
— Друзья отговаривали — я не слушала. Не могу сказать, что жалею о том, что вышла за Теда, потому что у меня есть ты, но если бы мои родители были бы живы, то они могли мне помочь принять другое решение.
— Ты бы и их не слушала, — сказала Эмма самоуверенно. — Ты бы все равно сделала так, как хотела, так, как…
— Как ты?
— Ты должна доверять мне! — закричала Эмма.
— Я и доверяю. Но время от времени мы можем воспользоваться чьей-то помощью, кто-то нам может сказать, указать другое направление или просто посоветовать… Когда Ханна делает это, я ей благодарна.
— Ханна вмешивается, — сказала с презрительностью юности Эмма. — Она мне нравится, но ей надо знать, когда следует заниматься своими делами, а не чужими.
— Она живет с нами. Мы одна семья. И если Ханна заботится о нас и думает, что наши дела и ее, то мы должны быть благодарны. Это большой мир, но только немного людей действительно могут помочь.
— Но я — не ее дело, — сказала Эмма упрямо. — Я просто хочу, чтобы она оставила меня в покое.
Клер поняла, что это и к ней тоже относится, и как всегда с Эммой, в конце концов отступила:
— Мы обе оставим тебя в покое, если это то, чего ты действительно хочешь. Но мне бы хотелось тебя видеть хоть иногда на этом корабле: мне кажется, что было бы хорошо, если бы мы чуть-чуть, но путешествовали бы вместе.
— Конечно. — Затем, внезапно встревоженная тем, как неосторожна она была по отношению к чувствам своей матери, она сказала: — Я тоже этого хочу. Мне нравится делать что-то вместе с тобой. Ты знаешь это. Помнишь, как у Симоны? Мы здорово повеселились. Мне очень нравится быть с тобой.
Итак, Эмма присоединилась к Клер и Ханне в Джуно и провела с ними весь день. Но на следующий, их пятый день на Аляске, она и Брикс были вместе с того самого момента, как корабль вошел в Ледниковый Залив в шесть утра. Клер видела их весь этот долгий день, они все время были рядом друг с другом, их плечи соприкасались, руки переплетались, или Брикс обнимал Эмму за плечи. Впервые Клер позавидовала дочери. Она помнила еще ту искристую ясность мира, когда любовь и любовное возбуждение наполняли каждое чувство, и ей снова захотелось, чтоб кто-нибудь обнял ее за плечи. И это заставляло ее думать о Квентине. Но они не говорили с того вечера, как она ушла от него с палубы, и Клер не могла заставить себя подойти к нему. Может быть, Эмма права, думала она, после стольких застойных лет она, вероятно, уже и не знает, как нужно жить, и даже не знает, как начать.
Корабль плыл по гладкой как зеркало воде, отражающей чистое, лазурное небо. Они уходили все глубже в залив, мимо старых лесов из елей и тохти, навстречу новым лесам ольхи, а затем, в самом дальнем конце, полям из трав и мхов. Натуралисты из службы парка, которые поднялись на борт в Бартлетт-Коув, расхаживали по кораблю, все объясняя и помогая пассажирам засечь бурых медведей, горных козлов и китов. Все были на палубе с готовыми камерами, и урчание судовых двигателей и бормотание сотен голосов сливались в одно, в некий гулкий звук, как будто бы они оказались внутри огромной бутылки из ледников, чьи зазубренные стены достигали нескольких сотен футов в высоту. Внезапно с грохотом, похожим на пушечный выстрел, кусок льда величиной с дом отломился от ледника и свалился, почти в замедленном движении, прямо в залив. Брызги воды и льдинки взвились на сотни футов вверх, и хлопнули, как гром, вниз, образуя длинные волны, которые прокатились по заливу, вздымая корабль.
Клер чувствовала себя отдаленной от всего этого. Она слышала взволнованные голоса вокруг, щелканье камер, звяканье фарфора, когда официанты разносили соки и кофе по палубе, и бормотание Ханны о том, как все было грандиозно, но резкие слова Эммы все еще звучали в ушах, и она продолжала думать, какое она место занимает в жизни дочери. Они пробыли на Аляске только чуть больше половины недельного круиза, а она внезапно перестала понимать, зачем она здесь, или зачем ей быть где-то еще. Ее жизнь казалась такой случайной, без поэзии или разумности: она купила лотерейный билет, маленький клочок бумаги, и вот теперь все, что было прежде, не будет никогда снова. Если бы она заработала эти деньги, или унаследовала бы состояние, все имело бы больше смысла. Но нет, она чувствовала, как ее несет по течению.
Никогда ей не придется работать, или смотреть за Эммой, которая будет в колледже. У нее целый штат людей, которые выполняют ту домашнюю работу, которую раньше выполняла она, а остальным занимается Ханна. Как заполнить время человеку, которому не над чем работать? Или ей путешествовать без конца? Или встречаться с людьми, на которых ей наплевать, но которые, как кажется, знают секрет этой жизни, который Клер раньше и не старалась понять?
И от этого она снова начинала думать о Квентине. Они не разговаривали уже три дня. Она видела его с остальными в обеденной зале и в комнате для коктейлей, но их взгляды не встречались. Она видела, как одной ночью Ина и Зек танцевали в баре, Ина, эффектная в зеленом шелке, и Зек, с чуть распущенным галстуком и блестящими золотыми запонками, и они выглядели счастливыми и нежными друг к другу. Ина помахала Клер, как будто они были старыми друзьями, но к ее столику они не подошли. Лоррэн остановилась поболтать однажды утром за завтраком, сказала, что им неплохо бы побывать вместе на одной из экскурсий на берегу, но это ни во что не вылилось. Казалось, что они закрыты для Клер теперь, пока Квентин снова не введет ее в их жизнь, а так как дни шли, а он, похоже, не собирался это сделать, то и их жизнь становилась для Клер все более желанной — волнующей и деловой, и экзотичной, даже со всеми этими перебранками и злобой, и ударами в спину.
Итак, виды Ледникового Залива проплыли мимо нее, пока она была поглощена своими мыслями и поисками Квентина; но не найдя его, она принялась смотреть на Эмму, и Брикса с расстояния, и за этим провела весь долгий день.
— Ты была так молчалива — волновалась за Эмму? — спросила Ханна. Они пили в комнате для коктейлей перед тем, как переодеться к ужину.
Клер слабо улыбнулась:
— Она сказала, что я волнуюсь слишком много. А еще сказала, что я старая и не жила. Она думает, что у меня нет мужества, или может быть, умения, чтобы жить по-настоящему, а не проживать каждый день.
— Дорогая, она еще молода и полна всяких убеждений, многие из которых неверны.
— Какие?
— Ты сама можешь ответить, моя дорогая. Твое мужество, во-первых, ты знаешь, что ты не робкого десятка. И твое умение, во-вторых. Ты добилась так многого, и все сама, ты всю свою жизнь себе сделала. У тебя есть друзья, у тебя есть профессия и ты собираешься добиться еще большего. — Клер молчала. — Ну, так и в чем проблема? Только Эмма? Или это Квентин? Ты с ним больше не говорила?
— Нет. Но это неважно.
— Конечно, это важно. Тебе он нравится, ты им была заинтригована, ты хотела с ним встречаться. Я полагаю, во всем этом есть светлая сторона, в корабельных романах столько банального, что ты, вероятно, была просто раздосадована, обнаружив, что попалась на это.
— Я нечто подобное сказала Эмме, и она не обратила внимания.
— Она уяснит это сама. Круизы штука мудреная, я это знаю. Они как прекрасная сказка, но как определить, что истинно и важно в отношениях, когда ты в искусственной атмосфере? Вот мы плывем мимо ледников, которые разваливаются на куски, в то время, как мы сидим в бархатных креслах, пьем французское вино и едим бутерброды с икрой. Разве это реально?
— Откуда ты знаешь, что круизы мудрены?
— Ну, так случилось, что однажды я побывала в одном. Они все похожи, где бы ни случались — роскошные оранжереи, которые не имеют ничего общего с тем, что мы делали, к примеру, на прошлой неделе, и что будем делать когда вернемся домой.
— И у тебя был корабельный роман?
— Да. Жаркий и тяжелый. Мне было восемнадцать, а ему пятьдесят, женатый итальянский промышленник с семью детьми — о, такой респектабельный, достойный мужчина, если может так быть. Я в те дни была милой девочкой, и он убедил меня, что я принцесса из сказки, нимфа, плывущая через рай. Мы были в Средиземном море, и я не видела за весь круиз ничего, кроме него. Я все еще ощущаю его руки на талии, забрасывающие меня в постель.
Клер поглядела на Ханну с изумлением:
— А где была его жена?
— На корабле, с тремя из их детей. Они все время были на другой палубе. Я уверена, что он и она уже давно заключили договор — только за счет этого браки и держатся. Но тогда я была убеждена, что он бросит ее, как только мы вернемся в порт. Как же он мог говорить такое, и касаться меня так, и глядеть, как он все время на меня глядел — Боже правый, эти итальянские глаза, как тающий шоколад — и вернуться к своей жене? В любом справедливом и надежном мире, такого не могло произойти. Но, конечно, именно так он и сделал. Даже не оглянувшись и не бросив ни одного романтического взгляда сожаления.
Наступило молчание. Клер допила вино и поставила стакан. Она вспомнила себя, восемнадцать лет назад, как она стояла у телефона, с пересохшим от страха горлом, и как безумная обзванивала всех, кого знала, кто хоть что-то мог подозревать о том, где Тед, кто видел его последние сутки, кто мог с охотой посоветовать ему возвращаться к жене и ребенку, которого она носила. Никто не знал, где он. И, насколько помнила Клер, он тоже не оглянулся и не бросил романтический взгляд сожаления. И она никогда его больше не видела.
— Ты видела его потом хоть раз? — спросила она Ханну.
— Никогда. Это такая старая, банальная история, и очень долго, когда я уже пришла в себя после нее, я стеснялась ее кому-то пересказывать. Но теперь я смотрю на нее как на одну из сказок Гримм — юная принцесса и рогатый бык, который так и не превратился в принца. Женатые мужчины без совести похожи на диких быков вне загона: их нельзя остановить разумными речами, они становятся неистовыми, и сметают все на своем пути, и никогда не оглядываются, чтобы посмотреть, какой ущерб они нанесли.
У Клер вырвался смешок. Она уже давно пришла в себя от истории с Тедом, но ей все еще было неприятно о ней вспоминать.
— А как много времени тебе потребовалось, чтобы прийти в себя?
— О, несколько месяцев. Почти год. Я была уверена, что умру. Буквально. Я думала, что, должно быть, это моя вина — я сделала или, наоборот, не сделала чего-то, что могло заставить его решиться — и я чувствовала, как будто задыхаюсь от отчаяния, такое чувство потери и мертвой пустоты, что я и вправду думала, что мое тело не выдержит этого и все скоро кончится. Не то, чтобы я думала о самоубийстве, для этого мне не хватало воли. Просто я не понимала, как человеческий организм может существовать, настолько полным тоской и ненавистью к себе.
Да, да, так это и было. И длилось до тех пор, пока не родилась Эмма. Кажется, именно поэтому я и держалась так близко к дому все эти годы. Никаких приключений, ничего, в чем я бы не была уверена. Даже любовные связи кончались тепловатым, равнодушным тупиком, и я всегда знала это.
— Но мой организм выдержал, — сказала Ханна. — Разве не удивительно, насколько мы крепкие на самом деле? И постепенно я все это пережила и снова начала путешествовать. В те дни я много объездила. — Появился официант и она подняла глаза. — Мне, на этот раз, водки. И еще стакан вина для моей подруги. — Она снова повернулась к Клер. — Зачем я продолжаю, как будто это что-то новое для тебя? У тебя было даже хуже — ты была с Эммой. Мой роман выглядит хилым в сравнении.
— Несчастье никогда не мало. Оно всегда больше нас, по крайней мере до тех пор, пока мы не сможем на него оглянуться и превратить его в сказку Гримм.
Ханна широко улыбнулась:
— Мне это нравится. Приятно слышать, как ты произносишь мудрые слова.
— Ох. — Как странно, подумала Клер — раньше такого не случалось. Не то, чтобы у нее не возникали мысли о том, что люди делают и почему они это делают — таких мыслей было навалом. Но она всегда держала их при себе, потому что не верила, что кто-нибудь найдет их интересными. Но Ханна улыбалась. Может быть, я в этом не хуже других, подумала Клер. — Вероятно, это заразно, — сказала она весело Ханне. — Я, должно быть, подхватила это от тебя.
Прибыли их напитки и Ханна подняла свою рюмку:
— За твое здоровье и счастье и за мудрые слова. Я хочу, чтобы ты знала, как мне здесь хорошо. И как я тебе благодарна. И я надеюсь, что тебе хорошо тоже.
— Конечно.
— Но… — Ханна поглядела на нее, — этого недостаточно.
— Это больше, чем у меня когда-либо было. Я удовлетворена.
— Ну, ты не должна бы. Ты должна всегда хотеть от жизни большего, Клер. Почему ты так спешишь объявить себя удовлетворенной? Знаешь, что ты делаешь? Ты относишься к себе, как к картине: ты делаешь себе рамку — круиз, Аляска, Ханна в качестве компаньонки — и вешаешь все это на стену, вот оно, застывшее, неизменное и законченное. И совершенно нет места для неожиданностей. Ты для этого слишком молода, такое для людей моего возраста. Я очень тронута и ценю, что тебе нравится мое общество, и надеюсь, что ты будешь так же ко мне расположена еще долго, но если тебе хочется узнать других людей — Квентина Эйгера, например — то почему бы тебе не пригласить его выпить после обеда? Он тебя уже один раз приглашал, может быть, теперь твоя очередь.
— Я не могу этого. И кстати, разве не ты мне говорила только несколько минут назад, как банальны корабельные романы?
— А разве это должно быть романом? Я сказала, если ты хочешь узнать его.
Клер покраснела:
— Это не станет романом.
Ханна допустила и это. Она ничего не сказала, когда Квентин зашел в зал вместе с Лоррэн и Оззи Термэн после ужина и приветливо кивнул ей и Клер, или когда они увидели его за завтраком на следующее утро с незнакомой женщиной. И к тому времени, когда они достигли после полудня Вальдеса, последней стоянки перед Анкориджем, где круиз заканчивался, Ханна уже говорила о том, что им нужно сделать в новом доме, когда они вернутся в Уилтон, и о других путешествиях, в которые было бы очень интересно отправиться осенью, когда Эмма уедет в колледж, как будто она уже покончила с Аляской и воображала, что Клер тоже.
В Вальдесе пассажиры разбрелись по разным сторонам, к ледникам и каньонам, к водопаду по имени Вуаль Невесты, а Эмма с Бриксом отправились на экскурсию на плотах с гидом, с последующим ужином в городе. Ханна пошла исследовать город, и вместе с ней погруженная в меланхолию Клер. Круиз уже почти закончился и она испытывала разочарование. Она точно не знала, чего ожидала от него прежде — вероятно волнения, романтики, волшебства — но тогда ей следовало выбрать место поэкзотичней, чем Аляска. Может быть, я не создана для волшебства и романтики, думала она, и даже для волнения. Но тогда, что хорошего во всех этих деньгах? Казалось, что они изменят мою жизнь и меня саму. Они должны были изменить меня, для этого и деньги — превращать нас в таких людей, какими мы не могли стать будучи бедными. И пока она брела вслед за Ханной по Вальдесу, настолько далеко от блистательных европейских столиц, насколько это возможно, ее меланхолия только росла. Может быть, я именно из тех людей, с которыми никогда не происходит ничего волнующего, размышляла она, что бы они ни делали. Это была удручающая мысль.
— Я никогда так много времени не проводила, думая о себе самой, — сказала она Ханне позже, за ужином. — Это невероятно эгоистично. И должно быть, все из-за денег. Я раньше думала о чем-то основном, вроде еды и жилья, а теперь только о том, что же мне следует делать. И удивляюсь, почему же я этого не делаю. Где, как ты думаешь, Эмма? Я сказала ей возвратиться к половине девятого.
— Я ее не видела, — Ханна встретилась глазами с Клер. — Но, конечно же, они на корабле — они же знают, что он отходит в девять. Вероятно, они где-то на палубе — ты же знаешь, как всем нравится смотреть за тем, как команда готовит отплытие.
— Да, я думаю ты права. — Но Клер начала ощущать то самое знакомое чувство, будто что-то обрывается внутри, ослабляющий страх, который приходил каждый раз, когда Эмма поздно возвращалась со свидания. — Но тебе не кажется, что ей следовало отыскать нас, хотя бы для того, чтобы показать, что она вернулась.
— Она сейчас немного эгоцентрична, — нежно сказала Ханна.
— Да, но может быть, их вовсе здесь нет. Может быть, что-то случилось.
Клер подняла голову, обнаружив, что к ним идет Квентин.
— Я ищу Брикса, — сказал он. — Вы его не видели?
— Нет. Мы как раз волновались, где они могут быть. — Она отодвинула стул и встала: — Я пройдусь по палубе…
— Я уже там искал. И во всех других открытых местах. — Не спрашивая, он взял стул и сел.
Страх Клер раздулся до невероятности, сердце начало колотиться.
— С ними что-то случилось.
— Не так уж много чего может случиться в Вальдесе. — Но они плыли на плоту.
— Брикс сказал мне, что там будет гид. А гид никак не заведет их в опасное место и не вернет их поздно.
— Разве они не планировали поужинать в Вальдесе? — спросила Ханна.
— Очень поэтично, — заметила Ханна. Клер обняла Эмму за плечи:
— Я чувствую то же самое, только не могла сказать так хорошо.
Эмма вспыхнула, ей был приятен этот миг совершенной гармонии с матерью.
— Конечно, всегда приятно найти что-то, что длится вечно.
— Многое длится, — сказала Эмма. — Любовь, например.
— Ох, дорогая, не вечно. Возможно, это и делает ее столь восхитительной, это осознание ее хрупкости. О, посмотри на этого орла, который парит в потоке — он едва шевелит крыльями. Он выглядит так, словно небо принадлежит ему.
Эмма мечтательно посмотрела на орла.
— Брикс видел орлов в Африке.
— Хорошо, — сказала Ханна.
— Он участвовал в сафари. От него в десяти футах стоял лев, он говорит, что слышал, как тот дышит.
Ханна кивнула:
— Со мной тоже такое было. Эмма уставилась на нее:
— Ты была в Африке?
— Очень давно. До того, как туда наехали орды туристов.
— И Брикс взбирался на Килиманджаро, — она с вызовом посмотрела на Ханну.
— Ну, нет, — сказала Ханна дружелюбно. — Я, конечно, на Килиманджаро не взбиралась/
— Брикс сказал, что это действительно очень тяжело, но стоит того. — Эмма пошла обратно к вертолету, не желая больше слышать того, что может задеть уникальность Брикса.
Она пробыла с Клер и Ханной все остальное время в Джуно, гуляла по продуваемым ветром улицам, оставшимся с тех дней, когда здесь был шахтерский лагерь, и мимо современных зданий, чей рост был остановлен лесами и ледником, над которым они только что пролетали и, повсюду, горами. Вся Аляска казалась Клер краем света. Города были зажаты между лесами, горами и водой, и большая часть их, состоящая из старых деревянных домишек, многие на сваях, выглядели такими хрупкими, что дунь ветер чуть сильнее обычного, он смел бы их всех напрочь. Даже здание управления столицей штата в Джуно, с мраморными колоннами, казалось ей миражом посреди пустыни.
Ей нравилась бескрайность этой земли, ее строгость и молчаливость, ошеломляющее изобилие дикой жизни. Ничто здесь не напоминало одомашненные ландшафты Коннектикута. Теперь я знаю, зачем я здесь, думала она, я хотела чего-то дикого и свободного, более впечатляющего, чем все то, что я знала до сих пор.
Но когда корабль двинулся дальше на север и, как ей почудилось, был просто проглочен этой пустыней, она начала ощущать какую-то потерю. Везде, куда бы она ни посмотрела, стояли у перил парочки, или ели вместе, или танцевали, или играли вместе в казино по вечерам. Клер знала, что на корабле еще есть одиночки, но на них она прекратила смотреть уже давно: она видела только пары. Она хотела быть частью одной такой. Она хотела видеть себя в этой стране великанов вместе с любимым мужчиной.
Эмма так и делала. Она сообщила Клер, что влюблена в тот же вечер, когда Клер взбиралась на Оленью Гору.
— Я люблю его, а он любит меня, — сказала она. Ее глаза расширились от восхищения Бриксом и своими собственными чувствами. — И мы хотим быть вместе, а почему нам нельзя? Что в этом такого ужасного? Было бы ненормально, если бы я хотела быть с тобой и Ханной все время, а не с Бриксом.
— Это правда, — сказала Клер с улыбкой. Она наблюдала свою дочь, когда она ходила с Бриксом по палубе до полуночи в бледно-голубой шифоновой блузке и короткой юбке, с вьющимися волосами, раздуваемыми ветром.
— Какой он? — спросила она.
— О, он такой замечательный. Он очень умный, и милый, и он побывал всюду и все переделал, но во многом он все еще маленький мальчик, и ему так нужна любовь… У него никогда по-настоящему не было матери, а были только все те женщины, на которых.женился его отец. И у него никогда, никогда не было семьи.
— У него есть отец, который о нем заботится. Эмма покачала головой.
— Я не думаю, что Квентин вообще о нем заботится, и не только из-за того, что рассказывал Брикс. А Брикс к нему как-то так относится… то есть, конечно, он его любит, но он и очень зол на него, потому что чувствует, что его как будто лишили очень многого, когда он еще только рос; отца часто рядом не было, а были все эти жены, и Брикс никогда точно не знал, кому он принадлежит. Но потом, ты понимаешь, под всей этой злостью — и его такой чванливостью — я думаю, он в восторге от своего отца, и ужасно хочет, чтобы тот гордился им, и, мне кажется, хочет быть на него похожим. Он мне этого не говорил, я только так думаю. А Квентин с тобой о нем говорил?
— Немного. И думаю, что ты очень наблюдательна.
Глаза Эммы снова расширились:
— Правда?
— Наблюдательна и умна. Но мне кажется, тебе следует быть осторожней и не очень увлекаться. Я знаю, ты думаешь, что его любишь, но…
— Я на самом деле его люблю! — крикнула Эмма.
— Хорошо, на самом деле. Но молодой человек с большой злобой, наверное, не может любить полно, или даже обращаться с тобой так, как ты этого хочешь. Так, как ты этого заслуживаешь. Злоба не оставляет много места для любви.
— Я могу изменить это. Я могу сделать его не таким злым. Я могу сделать его счастливым.
Клер уловила отзвуки своих собственных слов в возрасте Эммы:
— Нелегко изменить человека — я бы на это не рассчитывала. Просто будь немнег.о непредусмотрительней и тогда станет чуть легче, если все обернется не так, как ты хочешь. Ты не должна проводить с ним каждую минуту, и не должна спать с ним.
— Я и не спала.
— Хорошо.
— Но что с того, если бы и спала? Что в этом было бы ужасного? Мы два взрослых человека; мы не дети и не дураки — и сами можем о себе позаботиться.
— Эмма, мы столько раз об этом говорили…
— Мы бы не делали ничего глупого: я не собираюсь получить СПИД.или что-нибудь в этом роде.
— Это не единственное, о чем я беспокоюсь; я беспокоюсь, как бы тебе не причинили боль, и я думаю…
— Ты вечно беспокоишься! Ты всегда толкуешь о том, что надо быть осторожней и… предусмотрительней. Ты так занята своим беспокойством, что даже не живешь! Я хочу сказать, что это было замечательно, когда ты работала и заботилась обо мне одна, но ведь это все. Ты никогда никуда не выезжала, и не заводила новых друзей и не имела любовников и так далее: ты просто проживала каждый день, но не жила! Теперь ты можешь делать все, что хочешь, потому что ты богата, но теперь ты старая… — Она увидела, как у Клер поднялись брови. — Ну, не совсем старая, я не это хотела сказать, но и не молодая ведь — то есть, я полагаю, ты среднего возраста — и я не собираюсь ждать, когда тоже стану среднего возраста или старой; я собираюсь жить сейчас, пока молода. Я не хочу быть как ты, я хочу быть собой, и делать все, и жить!
Клер сидела тихо, глядя на ее сжатые руки. Слова Эммы ударяли по ней, как глыбы свинца. Эмма никогда так с ней не говорила: она всегда была спокойной, и послушной, и милой. Нет, конечно, время от времени она становилась капризной и упрямой, но даже тогда Клер чувствовала, что они были как сестры, а не как-то иначе. У других матерей были неприятности с дочерьми, но у Клер никогда не было даже маленьких проблем. До сих пор. Она глубоко вздохнула:
— Я не говорю тебе, что надо не жить. Я думаю, у тебя и так была прекрасная жизнь, и может быть не менее прекрасная жизнь без Брикса Эйгера в ее центре. Эмма, мне кажется, что если ты слишком увлечешься им, то это будет твоей ошибкой: у меня просто такое чувство.
— Но это твое чувство, а не мое! Ты так думаешь только потому, что мой отец тебя бросил, поэтому и меня должны бросить.
— Нет, я не так думаю. Кроме этого есть еще много другого, много способов причинить боль. Я не хочу, чтобы ты совершила ошибку, из-за которой будешь потом страдать…
— Ты не можешь удержать меня от всех ошибок в мире: это невозможно. Так что оставь мне мои ошибки! Ты делала что хотела — тебе повезло, что у тебя не было родителей, которые говорили…
— Повезло?
— Ой, извини, извини, я не это имела в виду. Я только хотела сказать, что никогда не отговаривали тебя от замужества.
— Друзья отговаривали — я не слушала. Не могу сказать, что жалею о том, что вышла за Теда, потому что у меня есть ты, но если бы мои родители были бы живы, то они могли мне помочь принять другое решение.
— Ты бы и их не слушала, — сказала Эмма самоуверенно. — Ты бы все равно сделала так, как хотела, так, как…
— Как ты?
— Ты должна доверять мне! — закричала Эмма.
— Я и доверяю. Но время от времени мы можем воспользоваться чьей-то помощью, кто-то нам может сказать, указать другое направление или просто посоветовать… Когда Ханна делает это, я ей благодарна.
— Ханна вмешивается, — сказала с презрительностью юности Эмма. — Она мне нравится, но ей надо знать, когда следует заниматься своими делами, а не чужими.
— Она живет с нами. Мы одна семья. И если Ханна заботится о нас и думает, что наши дела и ее, то мы должны быть благодарны. Это большой мир, но только немного людей действительно могут помочь.
— Но я — не ее дело, — сказала Эмма упрямо. — Я просто хочу, чтобы она оставила меня в покое.
Клер поняла, что это и к ней тоже относится, и как всегда с Эммой, в конце концов отступила:
— Мы обе оставим тебя в покое, если это то, чего ты действительно хочешь. Но мне бы хотелось тебя видеть хоть иногда на этом корабле: мне кажется, что было бы хорошо, если бы мы чуть-чуть, но путешествовали бы вместе.
— Конечно. — Затем, внезапно встревоженная тем, как неосторожна она была по отношению к чувствам своей матери, она сказала: — Я тоже этого хочу. Мне нравится делать что-то вместе с тобой. Ты знаешь это. Помнишь, как у Симоны? Мы здорово повеселились. Мне очень нравится быть с тобой.
Итак, Эмма присоединилась к Клер и Ханне в Джуно и провела с ними весь день. Но на следующий, их пятый день на Аляске, она и Брикс были вместе с того самого момента, как корабль вошел в Ледниковый Залив в шесть утра. Клер видела их весь этот долгий день, они все время были рядом друг с другом, их плечи соприкасались, руки переплетались, или Брикс обнимал Эмму за плечи. Впервые Клер позавидовала дочери. Она помнила еще ту искристую ясность мира, когда любовь и любовное возбуждение наполняли каждое чувство, и ей снова захотелось, чтоб кто-нибудь обнял ее за плечи. И это заставляло ее думать о Квентине. Но они не говорили с того вечера, как она ушла от него с палубы, и Клер не могла заставить себя подойти к нему. Может быть, Эмма права, думала она, после стольких застойных лет она, вероятно, уже и не знает, как нужно жить, и даже не знает, как начать.
Корабль плыл по гладкой как зеркало воде, отражающей чистое, лазурное небо. Они уходили все глубже в залив, мимо старых лесов из елей и тохти, навстречу новым лесам ольхи, а затем, в самом дальнем конце, полям из трав и мхов. Натуралисты из службы парка, которые поднялись на борт в Бартлетт-Коув, расхаживали по кораблю, все объясняя и помогая пассажирам засечь бурых медведей, горных козлов и китов. Все были на палубе с готовыми камерами, и урчание судовых двигателей и бормотание сотен голосов сливались в одно, в некий гулкий звук, как будто бы они оказались внутри огромной бутылки из ледников, чьи зазубренные стены достигали нескольких сотен футов в высоту. Внезапно с грохотом, похожим на пушечный выстрел, кусок льда величиной с дом отломился от ледника и свалился, почти в замедленном движении, прямо в залив. Брызги воды и льдинки взвились на сотни футов вверх, и хлопнули, как гром, вниз, образуя длинные волны, которые прокатились по заливу, вздымая корабль.
Клер чувствовала себя отдаленной от всего этого. Она слышала взволнованные голоса вокруг, щелканье камер, звяканье фарфора, когда официанты разносили соки и кофе по палубе, и бормотание Ханны о том, как все было грандиозно, но резкие слова Эммы все еще звучали в ушах, и она продолжала думать, какое она место занимает в жизни дочери. Они пробыли на Аляске только чуть больше половины недельного круиза, а она внезапно перестала понимать, зачем она здесь, или зачем ей быть где-то еще. Ее жизнь казалась такой случайной, без поэзии или разумности: она купила лотерейный билет, маленький клочок бумаги, и вот теперь все, что было прежде, не будет никогда снова. Если бы она заработала эти деньги, или унаследовала бы состояние, все имело бы больше смысла. Но нет, она чувствовала, как ее несет по течению.
Никогда ей не придется работать, или смотреть за Эммой, которая будет в колледже. У нее целый штат людей, которые выполняют ту домашнюю работу, которую раньше выполняла она, а остальным занимается Ханна. Как заполнить время человеку, которому не над чем работать? Или ей путешествовать без конца? Или встречаться с людьми, на которых ей наплевать, но которые, как кажется, знают секрет этой жизни, который Клер раньше и не старалась понять?
И от этого она снова начинала думать о Квентине. Они не разговаривали уже три дня. Она видела его с остальными в обеденной зале и в комнате для коктейлей, но их взгляды не встречались. Она видела, как одной ночью Ина и Зек танцевали в баре, Ина, эффектная в зеленом шелке, и Зек, с чуть распущенным галстуком и блестящими золотыми запонками, и они выглядели счастливыми и нежными друг к другу. Ина помахала Клер, как будто они были старыми друзьями, но к ее столику они не подошли. Лоррэн остановилась поболтать однажды утром за завтраком, сказала, что им неплохо бы побывать вместе на одной из экскурсий на берегу, но это ни во что не вылилось. Казалось, что они закрыты для Клер теперь, пока Квентин снова не введет ее в их жизнь, а так как дни шли, а он, похоже, не собирался это сделать, то и их жизнь становилась для Клер все более желанной — волнующей и деловой, и экзотичной, даже со всеми этими перебранками и злобой, и ударами в спину.
Итак, виды Ледникового Залива проплыли мимо нее, пока она была поглощена своими мыслями и поисками Квентина; но не найдя его, она принялась смотреть на Эмму, и Брикса с расстояния, и за этим провела весь долгий день.
— Ты была так молчалива — волновалась за Эмму? — спросила Ханна. Они пили в комнате для коктейлей перед тем, как переодеться к ужину.
Клер слабо улыбнулась:
— Она сказала, что я волнуюсь слишком много. А еще сказала, что я старая и не жила. Она думает, что у меня нет мужества, или может быть, умения, чтобы жить по-настоящему, а не проживать каждый день.
— Дорогая, она еще молода и полна всяких убеждений, многие из которых неверны.
— Какие?
— Ты сама можешь ответить, моя дорогая. Твое мужество, во-первых, ты знаешь, что ты не робкого десятка. И твое умение, во-вторых. Ты добилась так многого, и все сама, ты всю свою жизнь себе сделала. У тебя есть друзья, у тебя есть профессия и ты собираешься добиться еще большего. — Клер молчала. — Ну, так и в чем проблема? Только Эмма? Или это Квентин? Ты с ним больше не говорила?
— Нет. Но это неважно.
— Конечно, это важно. Тебе он нравится, ты им была заинтригована, ты хотела с ним встречаться. Я полагаю, во всем этом есть светлая сторона, в корабельных романах столько банального, что ты, вероятно, была просто раздосадована, обнаружив, что попалась на это.
— Я нечто подобное сказала Эмме, и она не обратила внимания.
— Она уяснит это сама. Круизы штука мудреная, я это знаю. Они как прекрасная сказка, но как определить, что истинно и важно в отношениях, когда ты в искусственной атмосфере? Вот мы плывем мимо ледников, которые разваливаются на куски, в то время, как мы сидим в бархатных креслах, пьем французское вино и едим бутерброды с икрой. Разве это реально?
— Откуда ты знаешь, что круизы мудрены?
— Ну, так случилось, что однажды я побывала в одном. Они все похожи, где бы ни случались — роскошные оранжереи, которые не имеют ничего общего с тем, что мы делали, к примеру, на прошлой неделе, и что будем делать когда вернемся домой.
— И у тебя был корабельный роман?
— Да. Жаркий и тяжелый. Мне было восемнадцать, а ему пятьдесят, женатый итальянский промышленник с семью детьми — о, такой респектабельный, достойный мужчина, если может так быть. Я в те дни была милой девочкой, и он убедил меня, что я принцесса из сказки, нимфа, плывущая через рай. Мы были в Средиземном море, и я не видела за весь круиз ничего, кроме него. Я все еще ощущаю его руки на талии, забрасывающие меня в постель.
Клер поглядела на Ханну с изумлением:
— А где была его жена?
— На корабле, с тремя из их детей. Они все время были на другой палубе. Я уверена, что он и она уже давно заключили договор — только за счет этого браки и держатся. Но тогда я была убеждена, что он бросит ее, как только мы вернемся в порт. Как же он мог говорить такое, и касаться меня так, и глядеть, как он все время на меня глядел — Боже правый, эти итальянские глаза, как тающий шоколад — и вернуться к своей жене? В любом справедливом и надежном мире, такого не могло произойти. Но, конечно, именно так он и сделал. Даже не оглянувшись и не бросив ни одного романтического взгляда сожаления.
Наступило молчание. Клер допила вино и поставила стакан. Она вспомнила себя, восемнадцать лет назад, как она стояла у телефона, с пересохшим от страха горлом, и как безумная обзванивала всех, кого знала, кто хоть что-то мог подозревать о том, где Тед, кто видел его последние сутки, кто мог с охотой посоветовать ему возвращаться к жене и ребенку, которого она носила. Никто не знал, где он. И, насколько помнила Клер, он тоже не оглянулся и не бросил романтический взгляд сожаления. И она никогда его больше не видела.
— Ты видела его потом хоть раз? — спросила она Ханну.
— Никогда. Это такая старая, банальная история, и очень долго, когда я уже пришла в себя после нее, я стеснялась ее кому-то пересказывать. Но теперь я смотрю на нее как на одну из сказок Гримм — юная принцесса и рогатый бык, который так и не превратился в принца. Женатые мужчины без совести похожи на диких быков вне загона: их нельзя остановить разумными речами, они становятся неистовыми, и сметают все на своем пути, и никогда не оглядываются, чтобы посмотреть, какой ущерб они нанесли.
У Клер вырвался смешок. Она уже давно пришла в себя от истории с Тедом, но ей все еще было неприятно о ней вспоминать.
— А как много времени тебе потребовалось, чтобы прийти в себя?
— О, несколько месяцев. Почти год. Я была уверена, что умру. Буквально. Я думала, что, должно быть, это моя вина — я сделала или, наоборот, не сделала чего-то, что могло заставить его решиться — и я чувствовала, как будто задыхаюсь от отчаяния, такое чувство потери и мертвой пустоты, что я и вправду думала, что мое тело не выдержит этого и все скоро кончится. Не то, чтобы я думала о самоубийстве, для этого мне не хватало воли. Просто я не понимала, как человеческий организм может существовать, настолько полным тоской и ненавистью к себе.
Да, да, так это и было. И длилось до тех пор, пока не родилась Эмма. Кажется, именно поэтому я и держалась так близко к дому все эти годы. Никаких приключений, ничего, в чем я бы не была уверена. Даже любовные связи кончались тепловатым, равнодушным тупиком, и я всегда знала это.
— Но мой организм выдержал, — сказала Ханна. — Разве не удивительно, насколько мы крепкие на самом деле? И постепенно я все это пережила и снова начала путешествовать. В те дни я много объездила. — Появился официант и она подняла глаза. — Мне, на этот раз, водки. И еще стакан вина для моей подруги. — Она снова повернулась к Клер. — Зачем я продолжаю, как будто это что-то новое для тебя? У тебя было даже хуже — ты была с Эммой. Мой роман выглядит хилым в сравнении.
— Несчастье никогда не мало. Оно всегда больше нас, по крайней мере до тех пор, пока мы не сможем на него оглянуться и превратить его в сказку Гримм.
Ханна широко улыбнулась:
— Мне это нравится. Приятно слышать, как ты произносишь мудрые слова.
— Ох. — Как странно, подумала Клер — раньше такого не случалось. Не то, чтобы у нее не возникали мысли о том, что люди делают и почему они это делают — таких мыслей было навалом. Но она всегда держала их при себе, потому что не верила, что кто-нибудь найдет их интересными. Но Ханна улыбалась. Может быть, я в этом не хуже других, подумала Клер. — Вероятно, это заразно, — сказала она весело Ханне. — Я, должно быть, подхватила это от тебя.
Прибыли их напитки и Ханна подняла свою рюмку:
— За твое здоровье и счастье и за мудрые слова. Я хочу, чтобы ты знала, как мне здесь хорошо. И как я тебе благодарна. И я надеюсь, что тебе хорошо тоже.
— Конечно.
— Но… — Ханна поглядела на нее, — этого недостаточно.
— Это больше, чем у меня когда-либо было. Я удовлетворена.
— Ну, ты не должна бы. Ты должна всегда хотеть от жизни большего, Клер. Почему ты так спешишь объявить себя удовлетворенной? Знаешь, что ты делаешь? Ты относишься к себе, как к картине: ты делаешь себе рамку — круиз, Аляска, Ханна в качестве компаньонки — и вешаешь все это на стену, вот оно, застывшее, неизменное и законченное. И совершенно нет места для неожиданностей. Ты для этого слишком молода, такое для людей моего возраста. Я очень тронута и ценю, что тебе нравится мое общество, и надеюсь, что ты будешь так же ко мне расположена еще долго, но если тебе хочется узнать других людей — Квентина Эйгера, например — то почему бы тебе не пригласить его выпить после обеда? Он тебя уже один раз приглашал, может быть, теперь твоя очередь.
— Я не могу этого. И кстати, разве не ты мне говорила только несколько минут назад, как банальны корабельные романы?
— А разве это должно быть романом? Я сказала, если ты хочешь узнать его.
Клер покраснела:
— Это не станет романом.
Ханна допустила и это. Она ничего не сказала, когда Квентин зашел в зал вместе с Лоррэн и Оззи Термэн после ужина и приветливо кивнул ей и Клер, или когда они увидели его за завтраком на следующее утро с незнакомой женщиной. И к тому времени, когда они достигли после полудня Вальдеса, последней стоянки перед Анкориджем, где круиз заканчивался, Ханна уже говорила о том, что им нужно сделать в новом доме, когда они вернутся в Уилтон, и о других путешествиях, в которые было бы очень интересно отправиться осенью, когда Эмма уедет в колледж, как будто она уже покончила с Аляской и воображала, что Клер тоже.
В Вальдесе пассажиры разбрелись по разным сторонам, к ледникам и каньонам, к водопаду по имени Вуаль Невесты, а Эмма с Бриксом отправились на экскурсию на плотах с гидом, с последующим ужином в городе. Ханна пошла исследовать город, и вместе с ней погруженная в меланхолию Клер. Круиз уже почти закончился и она испытывала разочарование. Она точно не знала, чего ожидала от него прежде — вероятно волнения, романтики, волшебства — но тогда ей следовало выбрать место поэкзотичней, чем Аляска. Может быть, я не создана для волшебства и романтики, думала она, и даже для волнения. Но тогда, что хорошего во всех этих деньгах? Казалось, что они изменят мою жизнь и меня саму. Они должны были изменить меня, для этого и деньги — превращать нас в таких людей, какими мы не могли стать будучи бедными. И пока она брела вслед за Ханной по Вальдесу, настолько далеко от блистательных европейских столиц, насколько это возможно, ее меланхолия только росла. Может быть, я именно из тех людей, с которыми никогда не происходит ничего волнующего, размышляла она, что бы они ни делали. Это была удручающая мысль.
— Я никогда так много времени не проводила, думая о себе самой, — сказала она Ханне позже, за ужином. — Это невероятно эгоистично. И должно быть, все из-за денег. Я раньше думала о чем-то основном, вроде еды и жилья, а теперь только о том, что же мне следует делать. И удивляюсь, почему же я этого не делаю. Где, как ты думаешь, Эмма? Я сказала ей возвратиться к половине девятого.
— Я ее не видела, — Ханна встретилась глазами с Клер. — Но, конечно же, они на корабле — они же знают, что он отходит в девять. Вероятно, они где-то на палубе — ты же знаешь, как всем нравится смотреть за тем, как команда готовит отплытие.
— Да, я думаю ты права. — Но Клер начала ощущать то самое знакомое чувство, будто что-то обрывается внутри, ослабляющий страх, который приходил каждый раз, когда Эмма поздно возвращалась со свидания. — Но тебе не кажется, что ей следовало отыскать нас, хотя бы для того, чтобы показать, что она вернулась.
— Она сейчас немного эгоцентрична, — нежно сказала Ханна.
— Да, но может быть, их вовсе здесь нет. Может быть, что-то случилось.
Клер подняла голову, обнаружив, что к ним идет Квентин.
— Я ищу Брикса, — сказал он. — Вы его не видели?
— Нет. Мы как раз волновались, где они могут быть. — Она отодвинула стул и встала: — Я пройдусь по палубе…
— Я уже там искал. И во всех других открытых местах. — Не спрашивая, он взял стул и сел.
Страх Клер раздулся до невероятности, сердце начало колотиться.
— С ними что-то случилось.
— Не так уж много чего может случиться в Вальдесе. — Но они плыли на плоту.
— Брикс сказал мне, что там будет гид. А гид никак не заведет их в опасное место и не вернет их поздно.
— Разве они не планировали поужинать в Вальдесе? — спросила Ханна.