Страница:
— Донован? — громко прошептала она, оглядываясь. — Где, черт побери, ты прячешься? Я не могу отсутствовать более тридцати минут.
Едва она успела сделать несколько шагов по мягкой траве, как кто-то схватил ее за руку и увлек в кусты.
— Донован! — воскликнула она, обнимая его крепко за плечи.
— Я получил твою записку, — проговорил он, пожирая ее глазами, словно не видел тысячу лет. — Маргарита, не может быть, чтобы ты написала мне об этом серьезно.
Она облизала внезапно пересохшие губы.
— Но это так, Донован. Я извиняюсь от всего сердца. И, да, я хочу, чтобы мы были вместе, но о браке не может быть и речи. Я… у меня есть дела, которые я должна закончить, прежде чем думать о будущем.
— «Клуб», — сказал Донован, и в его глазах она увидела сталь. — Ты все еще за ними охотишься. И не собираешься сказать мне, почему. Я прав?
— Да, Донован, не собираюсь. Как не собираюсь спрашивать тебя, почему ты ведешь дела с ними, вместо того чтобы действовать через дипломатические каналы, как поступают остальные посланники Мэдисона. Мне кажется, мы должны просто довериться друг другу… или разойтись в разные стороны и забыть, что была прошлая ночь.
Она почувствовала на своих плечах его руки.
— Не могу, ангел. — Он покачал головой. — Не могу я забыть этого. Называй меня лжецом, называй меня дураком, но я люблю тебя, Маргарита, и никогда об этом не пожалею. Даже если мы с тобой больше никогда не поцелуемся, даже если я никогда тебя больше не обниму, я буду любить тебя до самой смерти… и даже после.
У Маргариты защипало глаза, и она поспешно моргнула. В последние двадцать четыре часа слезы лились у нее из глаз с необычайной легкостью. И это после стольких лет жесткого самоконтроля, когда она ни разу не позволила своим чувствам вырваться наружу, боясь, что окружающие догадаются о глубокой незаживающей ране в ее сердце.
— Я вела себя прошлой ночью просто отвратительно, Донован, тогда как ты был необычайно добр ко мне. Я даже не подумала о возможности появления ребенка… как и о том, что могу причинить боль тебе или вообще кому бы то ни было. Я просто действовала. Эгоистично, не думая о других. Я не всегда была такой, поверь мне. Я едва узнаю себя в этот последний год. Только что я вела себя с Билли совершенно возмутительно, хотя она такая, какая есть. Прости меня. С изумлением она увидела на лице Томаса улыбку.
— Ты знаешь, ангел, мне доставляет огромное удовольствие видеть тебя такой смиренной. Интересно, доведется ли мне еще когда-нибудь увидеть подобное?
Она улыбнулась ему в ответ.
— Весьма в этом сомневаюсь, Донован, но ты все же не теряй надежды.
— Могу я надеяться когда-нибудь завоевать твою любовь?
Маргарита закрыла глаза. Пора было сказать ему то, что подсознательно она знала почти с их первой встречи, но в чем лишь недавно… совсем недавно осмелилась признаться себе. Она открыла глаза и с необычайной серьезностью произнесла:
— Моя любовь уже принадлежит тебе, Донован. Тебе остается лишь решить, хочешь ли ты сохранить ее.
Больше ей не удалось сказать ни слова, так как Томас заключил ее в объятия и закрыл поцелуем рот.
В следующий момент она слегка прикусила ему нижнюю губу, и он ответил ей тем же. Губы их раскрылись, и его язык скользнул ей в рот.
Она почувствовала, как руки Донована стискивают ей ягодицы, прижимают ее к его возбужденному члену, залезают ей в вырез платья и грубо, лихорадочно впиваются ей в груди, и сама вжималась в него все сильнее и сильнее.
Это было безумие. Это был голод, какого она никогда прежде не знала. Это был жар, и свет, и страсть, и желание, слитые воедино. Это значило больше, чем воздух, вода или еда. Это была ее жизнь, ее единственная реальность, ошеломляющее разум объяснение того, почему она вообще существует на свете.
Это была любовь.
Она погладила Томаса по спине, ощущая с восторгом, как перекатываются под плотной материей сюртука его мышцы. Затем провела рукой по его волосам и, притянув к себе его голову и впившись в его рот жадным поцелуем, принялась легкими круговыми движениями тереться о него, чувствуя, как его член, касающийся внизу ее живота, с каждым мгновением увеличивается в размерах. Внезапно она сунула одну ногу между его ног и прижала его член к своему бедру, с восторгом говоря себе, что совсем сошла с ума, — как, несомненно, и он.
Он оторвался от ее рта, и она застонала было с чувством невыносимой потери, но тут его губы коснулись ее горла, и она тяжело задышала, когда он начал покрывать горячими, страстными поцелуями ее плечи и грудь.
В следующую минуту ноги ее оторвались от земли, и она поняла, что он увлекает ее в самую глубь кустов, подальше от льющегося из окон особняка света. Она никак не облегчала ему эту задачу, покусывая его слегка за ухо и проводя по нему влажным языком, что исторгало из груди Донована совершенно восхитительные, на ее взгляд, стоны.
Внезапно она почувствовала, что падает, но не испугалась, и лишь крепче обхватила обеими руками Донована за спину. В следующее мгновение она оказалась на чем-то шерстяном, вероятно, пальто или плаще, который захватил для нее ее неизменно предусмотрительный Донован. Похоже, он ничуть не сомневался в своей способности вновь завоевать ее сегодня вечером.
Он лег рядом и, подложив ей под голову одну руку, другой стал поднимать ее юбки. Когда их губы вновь встретились, она быстро протянула руки к пуговицам на его бриджах и поспешно начала их расстегивать. Их потребность друг в друге была слишком велика, чтобы чего-то стыдиться, и само их нахождение в этом уединенном месте среди кустов еще более усиливало испытываемое ими наслаждение.
Рука его коснулась ее бедра там, где кончались белые шелковые чулки, и она улыбнулась, когда он вдруг замер, осознав, что под юбками на ней не было ничего, кроме тонкой полоски материи, на которой и держались эти чулки.
Последняя пуговица на бриджах Донована расстегнулась под ее пальцами и, помедлив секунду, она запустила руку внутрь. Прошлой ночью она увидела мельком мужское естество Донована и была поражена его размером и красотой. Живя в поместье, она не раз видела половые органы животных и однажды даже была свидетельницей того, как на огороженном забором дворе жеребец сквайра Хэдли взгромоздился на кобылу-рекордистку сэра Гилберта, но никогда прежде она не находила во всем этом никакой красоты.
До вчерашней ночи.
До Донована.
Она коснулась жестких курчавых волосков и ощутила несказанный восторг, почувствовав под пальцами шелковистый на ощупь, бархатистый и, однако, удивительно твердый член. И все это время его пальцы двигались у нее между ног, скользя внутрь, лаская ее, пока она не поняла: еще мгновение, и она закричит.
Она приподняла голову и укусила его в плечо.
— Господи, Маргарита! — хрипло воскликнул Донован, опуская голову меж ее грудей. — Не могу этому поверить. Я должен был бы быть лучше… сильнее. Но я не могу ждать, ангел. Я должен иметь тебя сейчас же или, клянусь, я опозорюсь…
Он лег на спину и втащил ее на себя, так что теперь она стояла на коленях, как бы восседая на нем.
— Донован? — вопросительно прошептала она, пытаясь разглядеть в почти уже кромешной тьме черты его лица.
— Сегодня тебе не удастся исчезнуть незаметно, как ты сделала это в прошлый раз, — произнес он, спуская до колен свои бриджи, и приподнял ее юбки, так что волосики в низу его живота защекотали ее обнаженные ягодицы. — Так что это единственный способ сохранить тебе приличный вид.
Маргарита приподняла одну бровь, на мгновение задумавшись над его словами, затем улыбнулась. Идея ей скорее понравилась, особенно когда она вновь почувствовала у себя между ног его пальцы, ищущие тот небольшой бутон, который расцвел в первый раз прошлой ночью.
Почувствовав давление его члена у входа во влагалище, она слегка приподнялась, помогая ему, направляя его, затем вновь опустилась, с наслаждением ощущая его член внутри себя.
Он начал двигаться в ней, слегка приподняв бедра.
Она уперлась ему в живот, балансируя на коленях, откинула назад голову и закрыла глаза, наслаждаясь пронизывающими все ее существо ощущениями. Голод, зародившийся где-то глубоко внутри ее, побуждал ее двигаться вперед, назад, влево, вправо. Каждое ее движение, каждое изменение в положении ее тела сближало маленький расцветающий вновь бутон с телом Донована, вызывая в ней целую бурю восторга.
Его бедра ритмично двигались, выводя мелодию любви и желания, страсти и самоотвержения, и ее тело пело в ответ. Они создавали новую великую музыку, которая была слышна только им двоим, — наслаждаясь ее красотой, слушая своими сердцами, как она поднимается крещендо, достигает кульминации и, наконец, взрывается мощными аккордами симфонии, сочиненной тысячелетия назад.
Маргарита упала без сил на грудь Донована и стала покрывать ее поцелуями, мгновенно задрожав от наслаждения, когда он прижал ее к себе и начал нежно гладить.
— Ах, ангел, — шепнул он ей на ухо, когда она, наконец, успокоилась и положила ему на плечо голову. — Моя дорогая отважная Маргарита. И ты еще была так глупа, что спрашивала меня, оставлю ли я тебя когда-нибудь?
— Всегда… всегда ли так будет у нас с тобой, Донован?
По тому, как дрогнула его грудь, она поняла, что он усмехнулся.
— Если так будет всегда, то не пройдет и года, как я умру от истощения. Но хочешь верь, хочешь нет, медлительность в любви тоже имеет свои преимущества. Мне кажется, я мог бы провести вечность, просто целуя тебя.
— Правда? — Она приподняла голову, собираясь его поцеловать, и вдруг нахмурилась. — Донован! Я чувствовала, что-то в тебе изменилось. Твои усы. Их нет!
Он улыбнулся, и на щеке его, у самых губ, появилась ямочка, которую из-за усов она прежде не видела.
— Конечно же! Если мы и дальше собираемся скрываться, словно воры, как я могу позволить, чтобы ты появлялась в ярко освещенных комнатах с царапинами.
Она провела кончиком пальца по его гладкой коже над верхней губой.
— Донован, да ты, похоже, еще больший интриган, чем я, тебе это известно?
Он слегка прикусил ее палец своими ровными белыми зубами.
— Разумеется. Это часть моего очарования, разве ты не знала? — бросил он, после чего помог ей подняться, и внимательно осмотрел ее платье в поисках приставших листьев, присутствие которых могло бы выдать их с головой.
В молчании смотрела Маргарита, как он расправил свою собственную одежду, затем сложил то, что оказалось одеялом, и сунул его подальше в кусты, вероятно, для того, чтобы позже забрать его оттуда.
— Но это только одна часть, Донован, — произнесла она наконец, когда они направились назад к дому. — Другая — это твоя способность отвернуться, когда я занимаюсь своими делами, — ты не задаешь никаких вопросов. Это одна из причин, почему я тебя так люблю.
— Да, что касается последнего, Маргарита, — сказал он, становясь прямо перед ней с тем, чтобы она не могла подняться по ступеням и войти в дом. — Какое-то время я буду довольствоваться половиной буханки, но не всегда. Про меня многое можно сказать, но только не то, что я терпеливый человек.
А вот Вильям терпелив, подумала Маргарита и тут же пожалела, что не может выбросить из головы мысли о мести хотя бы в эти столь прекрасные моменты, когда она с Донованом.
— Ты не станешь влезать в мои дела, Донован, — проговорила она, вздернув с вызовом подбородок, — а я не буду мешать тебе. То, что каждый из нас делает, не имеет никакого отношения к тому, какие чувства мы питаем друг к другу. Ты обещал. Ты сказал, что не будешь врать мне.
— Я, попрошу Пэдди освежить мою память в отношении того, что мне сказать на исповеди, когда в следующий раз отправлюсь очищать от грехов свою душу, — сказал Донован и отступил в сторону, чтобы она могла вернуться в дом. — Но пока я буду вести себя как пай-мальчик.
Маргарита поднялась на две ступени, затем повернулась и посмотрела на него. Он выглядел таким молодым, таким красивым, таким удивительным, что ей до боли не хотелось его покидать.
— Донован, — прошептала она дрожащим от волнения голосом. — Я беспокоилась о том, что в действительности я не люблю тебя по-настоящему… что я путаю страсть с любовью. Но я ошиблась. Ты знаешь, почему теперь я так уверена, что люблю тебя?
Он покачал головой и ухмыльнулся.
— Нет, но мое сердце жаждет это услышать, моя дорогая, — проговорил он с таким невероятно сильным ирландским акцентом, что она едва разобрала его слова.
— Я это знаю, — серьезно ответила она, отказываясь реагировать на его дурачество, — так как, хотя ты и доставляешь мне одни только неприятности, я совершенно уверена, что буду любить тебя до самой смерти… и даже после этого.
С этими словами она повернулась и, приподняв юбки, взбежала по каменным ступеням на террасу. Там она на мгновение остановилась, чтобы собраться с духом и стереть с лица улыбку и, переступив через порожек, вошла в комнату, где воздух уже сотрясался от носового сопрано леди Саутби.
ГЛАВА 15
— Эй, Томми, ты только посмотри!
Томас, размышлявший, лежа на диване, над тем, почему он позволяет Маргарите — своей Маргарите — скакать по всему Лондону, доставляя неприятности людям, с которыми его послали вести переговоры, и, более чем вероятно, подвергая себя серьезной опасности, приподнял слегка голову и открыл глаза.
— На что это я должен смотреть, Пэдди? Твое лицо я видел уже тысячу раз с тех пор, как мы с тобой застряли в этом номере… Бриджет несомненно святая, если все еще любит тебя, хотя ты и маячишь у нее перед глазами каждое утро.
— Ха! Подумаешь! Соскреб щетину со своей верхней губы и уже решил, что стал джентльменом! — Дули привстал и сунул под нос Томасу газету, которую читал до этого. — Взгляни сюда, ты, надутый индюк. Здесь пишут, что этот дурак Тоттон собирается сделать открытие…
Не прошло и часа, как Томас уже был на пути к Тауэру. Дули сидел рядом с ним в наемном экипаже, все еще ворча по поводу никому не нужной спешки, из-за которой он едва не разрезал бритвой шею, да и, похоже, надел ботинки не на ту ногу.
Хотя Томас и не знал, где в Тауэре находится часовня Святого Петра, ему не пришлось заниматься ее поисками, поскольку и пышно разодетые дамы, и джентльмены, все двигались в одном направлении. Некоторых из них сопровождали слуги, несущие за ними стульчики и корзины с едой, а также, на случай дождя, и зонты.
— Сэр Перегрин, должно быть, думает, будто он умер и на плечах ангелов вознесся прямо на небеса, Пэдди. Похоже, весь высший свет собрался здесь сегодня поглядеть на его триумф, — заметил Томас, увидев принца Уэльского, восседавшего в позолоченном кресле, которое, очевидно, было доставлено сюда из дворца. Вокруг Его высочества толпились хихикающие дамы неопределенного возраста и один безукоризненно одетый джентльмен, в котором Томас тотчас же узнал Красавчика Браммеля.
— Пойдем-ка туда, Пэдди, — предложил Томас, взмахом руки показав на принца и его окружение. — Сдается мне, они выбрали место, откуда раскопки сэра Перегрина будут лучше всего видны.
Дули, прожевав очередной кусок пирога с мясом, купленного им у уличного торговца, явившегося в Тауэр со своим подносом, проговорил:
— Ты в этом уверен, Томми? Вон там я вижу мисс Бальфур с ее компаньонкой, а рядом с ними сэра Ральфа и лорда Мэпплтона с его курочкой, несущей золотые яйца. Разве тебе не хочется присоединиться к ней? Может, ты боишься, что набросишься тут же на бедное дитя, оказавшись от нее в десяти футах?
Томас покачал головой и начал протискиваться сквозь толпу туда, где расположился со своим эскортом принц.
— Это ее представление, а так как она не послала мне на него приглашение, думаю, мне следует держаться от нее подальше. Видишь ли, мы дали друг другу слово.
— Слово? Насколько мне помнится, не так давно ты дал слово мне, что объяснишь, почему нам нужно было бегать за горничной в четыре часа утра и умолять ее дать чистые простыни? Я все еще жду твоих объяснений, малыш, хотя, по правде сказать, мне не особенно хочется об этом знать. Я слишком стар и не могу позволить тебе осквернять мой слух байками о твоих похождениях.
С улыбкой коснувшись шляпы при виде трех дам, с которыми, как ему помнилось, он познакомился на первом балу по приезде в Лондон, Томас остановился в нескольких ярдах от окружавших принца придворных и заслонил глаза рукой. Время близилось к полудню, и бледное, будто размытое, солнце начало наконец-то медленно выплывать из-за плотного слоя облаков, посылая свои лучи вниз на высокие каменные стены и во двор.
— А вот и сэр Перегрин собственной персоной, — заметил он при виде Тоттона, который в этот момент вошел в центр круга, образованного любопытными, и расшаркался перед принцем. Плечи его светлости, облачившегося сегодня по случаю торжественности события в коричневый костюм, были в два раза шире, чем в последний раз, когда его видел Томас, а уголки воротничка рубашки торчали почти перпендикулярно вверх.
— Мне кажется, Томми, у этого парня мозги явно набекрень, — проговорил Пэдди, глядя на сэра Перегрина, рядом с которым в этот момент появились рабочие с лопатами и кирками. — Он пока еще не выкопал и фунта земли, а надулся так, будто только что нашел за завтраком в своей овсянке кучу алмазов. Плохо он кончит — я нутром это чую.
Томас не ответил. Взгляд его был прикован к Маргарите, надевшей сегодня прекрасное бледно-голубое платье. Из-за тени от стены и широких полей ее соломенной шляпки, украшенной голубовато-лиловыми гроздьями винограда, он не мог разглядеть выражение ее лица. Однако по тому, как она обеими руками сжимала ручку своего зонтика, он почти физически ощущал напряжение, в каком она находилась.
— Маленькая чертовка, — прошептал он себе под нос.
Вне всякого сомнения, представление, которое вот-вот должно было начаться, давал не сэр Перегрин, а Маргарита, и у Томаса было предчувствие, что оно доставит ему громадное удовольствие.
— Ваше королевское высочество, леди и джентльмены, — произнес громко сэр Перегрин как раз в тот момент, когда солнце (зловеще? предвещая дурное? как и следовало ожидать?) вновь скрылось за облаками, — благодарю вас за то, что вы любезно приняли мое приглашение и решили присутствовать при самом знаменательном событии в истории нашей страны.
— Мне кажется, Тоттон, ты несколько преувеличиваешь. Тебе это не кажется? Вне всякого сомнения, дорогой мой, были ведь и другие, не менее знаменательные события? Рождение, например, всеми нами любимого принца Уэльского? Или, возможно, еще только должен наступить тот день, в который ты найдешь портного, не обитающего на Пиккадилли?
В толпе послышался смех, тогда как сэр Перегрин поклонился Браммелю, который, высказав свое замечание, открыл табакерку и с необычайным изяществом сунул себе в нос щепотку табака.
— Мне бы хотелось задержать на мгновение ваше внимание и вкратце рассказать тем, кто не имел удовольствия ознакомиться со статьями, столь любезно напечатанными всеми нашими газетами в утреннем выпуске, об истории завоевания римлянами нашего великого острова.
— Черт подери! — воскликнул принц таким громовым голосом, что заглушил мгновенно стоны и ворчание слушателей сэра Перегрина. — Если бы я нуждался в уроке по истории, Тоттон, я отправился бы не сюда, а в Кембридж. Давай-ка начинай, да поскорее… пока не разверзлись небеса и дождь не испортил прекрасные наряды наших очаровательных дам.
— Хорошо. — Сэр Перегрин громко вздохнул. — В своих исследованиях я сумел установить, что домашняя утварь и, надеюсь, большая часть сокровищ некоего римского гражданина по имени Бальбус были закопаны прямо здесь, на том месте, где несколько столетий спустя выросли стены Тауэра. У меня имеется… — он сделал паузу и достал из кармана сюртука свиток, — копия карты, составленная этим джентльменом, с указанием места, где лежат закопанные сокровища, Записи эти сделаны шифром, причем на латыни, так что мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы их расшифровать. Однако мое прекрасное знание латыни позволило мне добиться успеха в моих чисто интеллектуальных поисках. Я подчеркиваю, интеллектуальных, поскольку я не преследую здесь никакой личной выгоды, и уже обещал Его королевскому высочеству, что все сокровища Бальбуса будут принадлежать исключительно Короне. Итак, запомните это имя, леди и джентльмены — Бальбус, римлянин.
— Если этот петушок и дальше будет так пыжиться, Томми, да еще если и солнце выглянет из-за туч, то весьма скоро он вообще решит, что он здесь самая важная птица, — прошептал довольно громко Дули, вызвав смех у стоявших впереди трех дам.
Сэр Перегрин бросил в их сторону недовольный взгляд и продолжил:
— Я сделал все, кроме окончательной разметки, оставив это до настоящего момента. После того, как я отмечу место, рабочие начнут раскопки. Ваше королевское высочество? — обратился он вопросительно к принцу. — С вашего любезного разрешения?
— Его разрешение ты получил давным-давно, Тот-тон, — крикнул Браммель. — Смотри, как бы он не потерял терпение.
— Да-да, я понимаю, — проговорил поспешно сэр Перегрин и повернулся к рабочим, один из которых широко зевал, а другой почесывал у себя в низу живота. — Отойдите вы, идиоты, и дайте мне сориентироваться.
— Поищи заодно с кладом и свои мозги! Держу пари, у тебя чертовски мало шансов отыскать как одно, так и другое, — крикнул кто-то в толпе.
— Я тоже готов на это поспорить. Готов поспорить на десять фунтов, что он не найдет ни сокровищ, ни своих мозгов.
К пари присоединилось еще с десяток голосов, и ставки успели значительно возрасти к тому моменту, когда сэр Перегрин медленно отмерил двенадцать шагов до должно быть ранее отмеченного места, и его начищенные до блеска ботинки погрузились в мягкую землю посреди клумбы с только что высаженными весенними цветами, которые были гордостью садовников Тауэра.
— Только не цветочки, Тоттон, ради Бога! — воскликнул трагически Браммель и поднес к глазам белоснежный платок, словно вытирая слезу, пролившуюся при виде ожидавшей цветы печальной участи.
Яростного взгляда сэра Перегрина оказалось явно недостаточно для того, чтобы прекратить шутки и смех более чем сотни зрителей, находившихся в весьма веселом настроении, и, решив очевидно не обращать больше ни на кого внимания, сэр Перегрин коротко приказал рабочим копать чуть левее от центра клумбы.
Итак, рабочие копали, дамы, ввиду усиливающейся измороси, одна за другой открывали зонтики, шутки и насмешки джентльменов становились все язвительнее, а Томас не сводил глаз с Маргариты, пристально наблюдавшей в свою очередь за Тоттоном.
Лорду Мэпплтону и мисс Роллингз вскоре надоело ожидание, и они ушли. Томас увидел, как мисс Удивление, осторожно ступая по траве, идет к выложенной плитками аллее, а лорд Мэпплтон заботливо поддерживает ее под локоть. Несомненно, мелькнула у Томаса вновь мысль, в этой мисс Роллингз есть нечто странное, нечто не совсем естественное, но ему никак не удавалось понять, что же это такое. Вздохнув, он отвел взгляд от удалявшейся пары. Сейчас ему было не до того, чтобы ломать над этим голову.
Сэр Ральф, как заметил Томас, остался подле Маргариты. Время от времени он покачивал головой, но в остальном выглядел невозмутимым, как всегда, так что невозможно было понять, возмущен ли он этим спектаклем, забавляет ли он его, или все это ему до чертиков наскучило.
Сэр Перегрин, судя по его виду, по-прежнему ни о чем не тревожился. Он ходил с гордо поднятой головой вокруг углублявшейся с каждой минутой ямы и широко улыбался.
Все цветы были вырваны с корнем и многие из них уже раздавлены сапогами рабочих и вокруг возвышались горы земли, когда один из землекопов вдруг воскликнул:
— Ваша светлость, моя лопата ударилась обо что-то!
В изумлении Томас подался вперед. Он никак не ожидал, что на дне этой ямы будет что-то найдено, кроме, возможно, унижения сэра Перегрина.
— Черт меня подери! — пробормотал он себе под нос, глядя на Маргариту почти что с благоговейным ужасом. — Да ты даже лучше, чем я предполагал!
Принц Уэльский поднялся со своего кресла и, осторожно пройдя несколько шагов до ямы по влажной траве в своих начищенных до блеска ботинках, заглянул вниз.
— Господи, да там сундук… — крикнул он и слегка ткнул в живот последовавшего за ним Браммеля. — Кованый! Ты… Тоттон… пусть его сейчас же достанут и принесут мне!
Дули наклонился к Томасу.
— Эта штуковина, Томми, выглядит древнее потопа. — Он покачал головой. — Ты только погляди на все эти кожаные ремни и все остальное в том же духе. Как ты думаешь, что там внутри? И посмотри-ка на Тоттона. Он, кажется, вот-вот лопнет от гордости.
Томас заметил, что Маргарита сложила свой зонтик и сейчас стоит с улыбкой на губах, глядя куда-то направо, словно ища там кого-то или что-то.
— Не стану притворяться, Пэдди, будто я понимаю, что происходит, — ответил другу Томас как раз в тот момент, когда один из рабочих разрезал своим ножом кожаные ремни и приготовился поднять крышку сундука. — Но уверен, нам не придется слишком долго ждать ответа.
Едва она успела сделать несколько шагов по мягкой траве, как кто-то схватил ее за руку и увлек в кусты.
— Донован! — воскликнула она, обнимая его крепко за плечи.
— Я получил твою записку, — проговорил он, пожирая ее глазами, словно не видел тысячу лет. — Маргарита, не может быть, чтобы ты написала мне об этом серьезно.
Она облизала внезапно пересохшие губы.
— Но это так, Донован. Я извиняюсь от всего сердца. И, да, я хочу, чтобы мы были вместе, но о браке не может быть и речи. Я… у меня есть дела, которые я должна закончить, прежде чем думать о будущем.
— «Клуб», — сказал Донован, и в его глазах она увидела сталь. — Ты все еще за ними охотишься. И не собираешься сказать мне, почему. Я прав?
— Да, Донован, не собираюсь. Как не собираюсь спрашивать тебя, почему ты ведешь дела с ними, вместо того чтобы действовать через дипломатические каналы, как поступают остальные посланники Мэдисона. Мне кажется, мы должны просто довериться друг другу… или разойтись в разные стороны и забыть, что была прошлая ночь.
Она почувствовала на своих плечах его руки.
— Не могу, ангел. — Он покачал головой. — Не могу я забыть этого. Называй меня лжецом, называй меня дураком, но я люблю тебя, Маргарита, и никогда об этом не пожалею. Даже если мы с тобой больше никогда не поцелуемся, даже если я никогда тебя больше не обниму, я буду любить тебя до самой смерти… и даже после.
У Маргариты защипало глаза, и она поспешно моргнула. В последние двадцать четыре часа слезы лились у нее из глаз с необычайной легкостью. И это после стольких лет жесткого самоконтроля, когда она ни разу не позволила своим чувствам вырваться наружу, боясь, что окружающие догадаются о глубокой незаживающей ране в ее сердце.
— Я вела себя прошлой ночью просто отвратительно, Донован, тогда как ты был необычайно добр ко мне. Я даже не подумала о возможности появления ребенка… как и о том, что могу причинить боль тебе или вообще кому бы то ни было. Я просто действовала. Эгоистично, не думая о других. Я не всегда была такой, поверь мне. Я едва узнаю себя в этот последний год. Только что я вела себя с Билли совершенно возмутительно, хотя она такая, какая есть. Прости меня. С изумлением она увидела на лице Томаса улыбку.
— Ты знаешь, ангел, мне доставляет огромное удовольствие видеть тебя такой смиренной. Интересно, доведется ли мне еще когда-нибудь увидеть подобное?
Она улыбнулась ему в ответ.
— Весьма в этом сомневаюсь, Донован, но ты все же не теряй надежды.
— Могу я надеяться когда-нибудь завоевать твою любовь?
Маргарита закрыла глаза. Пора было сказать ему то, что подсознательно она знала почти с их первой встречи, но в чем лишь недавно… совсем недавно осмелилась признаться себе. Она открыла глаза и с необычайной серьезностью произнесла:
— Моя любовь уже принадлежит тебе, Донован. Тебе остается лишь решить, хочешь ли ты сохранить ее.
Больше ей не удалось сказать ни слова, так как Томас заключил ее в объятия и закрыл поцелуем рот.
В следующий момент она слегка прикусила ему нижнюю губу, и он ответил ей тем же. Губы их раскрылись, и его язык скользнул ей в рот.
Она почувствовала, как руки Донована стискивают ей ягодицы, прижимают ее к его возбужденному члену, залезают ей в вырез платья и грубо, лихорадочно впиваются ей в груди, и сама вжималась в него все сильнее и сильнее.
Это было безумие. Это был голод, какого она никогда прежде не знала. Это был жар, и свет, и страсть, и желание, слитые воедино. Это значило больше, чем воздух, вода или еда. Это была ее жизнь, ее единственная реальность, ошеломляющее разум объяснение того, почему она вообще существует на свете.
Это была любовь.
Она погладила Томаса по спине, ощущая с восторгом, как перекатываются под плотной материей сюртука его мышцы. Затем провела рукой по его волосам и, притянув к себе его голову и впившись в его рот жадным поцелуем, принялась легкими круговыми движениями тереться о него, чувствуя, как его член, касающийся внизу ее живота, с каждым мгновением увеличивается в размерах. Внезапно она сунула одну ногу между его ног и прижала его член к своему бедру, с восторгом говоря себе, что совсем сошла с ума, — как, несомненно, и он.
Он оторвался от ее рта, и она застонала было с чувством невыносимой потери, но тут его губы коснулись ее горла, и она тяжело задышала, когда он начал покрывать горячими, страстными поцелуями ее плечи и грудь.
В следующую минуту ноги ее оторвались от земли, и она поняла, что он увлекает ее в самую глубь кустов, подальше от льющегося из окон особняка света. Она никак не облегчала ему эту задачу, покусывая его слегка за ухо и проводя по нему влажным языком, что исторгало из груди Донована совершенно восхитительные, на ее взгляд, стоны.
Внезапно она почувствовала, что падает, но не испугалась, и лишь крепче обхватила обеими руками Донована за спину. В следующее мгновение она оказалась на чем-то шерстяном, вероятно, пальто или плаще, который захватил для нее ее неизменно предусмотрительный Донован. Похоже, он ничуть не сомневался в своей способности вновь завоевать ее сегодня вечером.
Он лег рядом и, подложив ей под голову одну руку, другой стал поднимать ее юбки. Когда их губы вновь встретились, она быстро протянула руки к пуговицам на его бриджах и поспешно начала их расстегивать. Их потребность друг в друге была слишком велика, чтобы чего-то стыдиться, и само их нахождение в этом уединенном месте среди кустов еще более усиливало испытываемое ими наслаждение.
Рука его коснулась ее бедра там, где кончались белые шелковые чулки, и она улыбнулась, когда он вдруг замер, осознав, что под юбками на ней не было ничего, кроме тонкой полоски материи, на которой и держались эти чулки.
Последняя пуговица на бриджах Донована расстегнулась под ее пальцами и, помедлив секунду, она запустила руку внутрь. Прошлой ночью она увидела мельком мужское естество Донована и была поражена его размером и красотой. Живя в поместье, она не раз видела половые органы животных и однажды даже была свидетельницей того, как на огороженном забором дворе жеребец сквайра Хэдли взгромоздился на кобылу-рекордистку сэра Гилберта, но никогда прежде она не находила во всем этом никакой красоты.
До вчерашней ночи.
До Донована.
Она коснулась жестких курчавых волосков и ощутила несказанный восторг, почувствовав под пальцами шелковистый на ощупь, бархатистый и, однако, удивительно твердый член. И все это время его пальцы двигались у нее между ног, скользя внутрь, лаская ее, пока она не поняла: еще мгновение, и она закричит.
Она приподняла голову и укусила его в плечо.
— Господи, Маргарита! — хрипло воскликнул Донован, опуская голову меж ее грудей. — Не могу этому поверить. Я должен был бы быть лучше… сильнее. Но я не могу ждать, ангел. Я должен иметь тебя сейчас же или, клянусь, я опозорюсь…
Он лег на спину и втащил ее на себя, так что теперь она стояла на коленях, как бы восседая на нем.
— Донован? — вопросительно прошептала она, пытаясь разглядеть в почти уже кромешной тьме черты его лица.
— Сегодня тебе не удастся исчезнуть незаметно, как ты сделала это в прошлый раз, — произнес он, спуская до колен свои бриджи, и приподнял ее юбки, так что волосики в низу его живота защекотали ее обнаженные ягодицы. — Так что это единственный способ сохранить тебе приличный вид.
Маргарита приподняла одну бровь, на мгновение задумавшись над его словами, затем улыбнулась. Идея ей скорее понравилась, особенно когда она вновь почувствовала у себя между ног его пальцы, ищущие тот небольшой бутон, который расцвел в первый раз прошлой ночью.
Почувствовав давление его члена у входа во влагалище, она слегка приподнялась, помогая ему, направляя его, затем вновь опустилась, с наслаждением ощущая его член внутри себя.
Он начал двигаться в ней, слегка приподняв бедра.
Она уперлась ему в живот, балансируя на коленях, откинула назад голову и закрыла глаза, наслаждаясь пронизывающими все ее существо ощущениями. Голод, зародившийся где-то глубоко внутри ее, побуждал ее двигаться вперед, назад, влево, вправо. Каждое ее движение, каждое изменение в положении ее тела сближало маленький расцветающий вновь бутон с телом Донована, вызывая в ней целую бурю восторга.
Его бедра ритмично двигались, выводя мелодию любви и желания, страсти и самоотвержения, и ее тело пело в ответ. Они создавали новую великую музыку, которая была слышна только им двоим, — наслаждаясь ее красотой, слушая своими сердцами, как она поднимается крещендо, достигает кульминации и, наконец, взрывается мощными аккордами симфонии, сочиненной тысячелетия назад.
Маргарита упала без сил на грудь Донована и стала покрывать ее поцелуями, мгновенно задрожав от наслаждения, когда он прижал ее к себе и начал нежно гладить.
— Ах, ангел, — шепнул он ей на ухо, когда она, наконец, успокоилась и положила ему на плечо голову. — Моя дорогая отважная Маргарита. И ты еще была так глупа, что спрашивала меня, оставлю ли я тебя когда-нибудь?
— Всегда… всегда ли так будет у нас с тобой, Донован?
По тому, как дрогнула его грудь, она поняла, что он усмехнулся.
— Если так будет всегда, то не пройдет и года, как я умру от истощения. Но хочешь верь, хочешь нет, медлительность в любви тоже имеет свои преимущества. Мне кажется, я мог бы провести вечность, просто целуя тебя.
— Правда? — Она приподняла голову, собираясь его поцеловать, и вдруг нахмурилась. — Донован! Я чувствовала, что-то в тебе изменилось. Твои усы. Их нет!
Он улыбнулся, и на щеке его, у самых губ, появилась ямочка, которую из-за усов она прежде не видела.
— Конечно же! Если мы и дальше собираемся скрываться, словно воры, как я могу позволить, чтобы ты появлялась в ярко освещенных комнатах с царапинами.
Она провела кончиком пальца по его гладкой коже над верхней губой.
— Донован, да ты, похоже, еще больший интриган, чем я, тебе это известно?
Он слегка прикусил ее палец своими ровными белыми зубами.
— Разумеется. Это часть моего очарования, разве ты не знала? — бросил он, после чего помог ей подняться, и внимательно осмотрел ее платье в поисках приставших листьев, присутствие которых могло бы выдать их с головой.
В молчании смотрела Маргарита, как он расправил свою собственную одежду, затем сложил то, что оказалось одеялом, и сунул его подальше в кусты, вероятно, для того, чтобы позже забрать его оттуда.
— Но это только одна часть, Донован, — произнесла она наконец, когда они направились назад к дому. — Другая — это твоя способность отвернуться, когда я занимаюсь своими делами, — ты не задаешь никаких вопросов. Это одна из причин, почему я тебя так люблю.
— Да, что касается последнего, Маргарита, — сказал он, становясь прямо перед ней с тем, чтобы она не могла подняться по ступеням и войти в дом. — Какое-то время я буду довольствоваться половиной буханки, но не всегда. Про меня многое можно сказать, но только не то, что я терпеливый человек.
А вот Вильям терпелив, подумала Маргарита и тут же пожалела, что не может выбросить из головы мысли о мести хотя бы в эти столь прекрасные моменты, когда она с Донованом.
— Ты не станешь влезать в мои дела, Донован, — проговорила она, вздернув с вызовом подбородок, — а я не буду мешать тебе. То, что каждый из нас делает, не имеет никакого отношения к тому, какие чувства мы питаем друг к другу. Ты обещал. Ты сказал, что не будешь врать мне.
— Я, попрошу Пэдди освежить мою память в отношении того, что мне сказать на исповеди, когда в следующий раз отправлюсь очищать от грехов свою душу, — сказал Донован и отступил в сторону, чтобы она могла вернуться в дом. — Но пока я буду вести себя как пай-мальчик.
Маргарита поднялась на две ступени, затем повернулась и посмотрела на него. Он выглядел таким молодым, таким красивым, таким удивительным, что ей до боли не хотелось его покидать.
— Донован, — прошептала она дрожащим от волнения голосом. — Я беспокоилась о том, что в действительности я не люблю тебя по-настоящему… что я путаю страсть с любовью. Но я ошиблась. Ты знаешь, почему теперь я так уверена, что люблю тебя?
Он покачал головой и ухмыльнулся.
— Нет, но мое сердце жаждет это услышать, моя дорогая, — проговорил он с таким невероятно сильным ирландским акцентом, что она едва разобрала его слова.
— Я это знаю, — серьезно ответила она, отказываясь реагировать на его дурачество, — так как, хотя ты и доставляешь мне одни только неприятности, я совершенно уверена, что буду любить тебя до самой смерти… и даже после этого.
С этими словами она повернулась и, приподняв юбки, взбежала по каменным ступеням на террасу. Там она на мгновение остановилась, чтобы собраться с духом и стереть с лица улыбку и, переступив через порожек, вошла в комнату, где воздух уже сотрясался от носового сопрано леди Саутби.
ГЛАВА 15
У того, кто нескромен в речах своих, слова часто расходятся с делом.
Конфуций
— Эй, Томми, ты только посмотри!
Томас, размышлявший, лежа на диване, над тем, почему он позволяет Маргарите — своей Маргарите — скакать по всему Лондону, доставляя неприятности людям, с которыми его послали вести переговоры, и, более чем вероятно, подвергая себя серьезной опасности, приподнял слегка голову и открыл глаза.
— На что это я должен смотреть, Пэдди? Твое лицо я видел уже тысячу раз с тех пор, как мы с тобой застряли в этом номере… Бриджет несомненно святая, если все еще любит тебя, хотя ты и маячишь у нее перед глазами каждое утро.
— Ха! Подумаешь! Соскреб щетину со своей верхней губы и уже решил, что стал джентльменом! — Дули привстал и сунул под нос Томасу газету, которую читал до этого. — Взгляни сюда, ты, надутый индюк. Здесь пишут, что этот дурак Тоттон собирается сделать открытие…
Не прошло и часа, как Томас уже был на пути к Тауэру. Дули сидел рядом с ним в наемном экипаже, все еще ворча по поводу никому не нужной спешки, из-за которой он едва не разрезал бритвой шею, да и, похоже, надел ботинки не на ту ногу.
Хотя Томас и не знал, где в Тауэре находится часовня Святого Петра, ему не пришлось заниматься ее поисками, поскольку и пышно разодетые дамы, и джентльмены, все двигались в одном направлении. Некоторых из них сопровождали слуги, несущие за ними стульчики и корзины с едой, а также, на случай дождя, и зонты.
— Сэр Перегрин, должно быть, думает, будто он умер и на плечах ангелов вознесся прямо на небеса, Пэдди. Похоже, весь высший свет собрался здесь сегодня поглядеть на его триумф, — заметил Томас, увидев принца Уэльского, восседавшего в позолоченном кресле, которое, очевидно, было доставлено сюда из дворца. Вокруг Его высочества толпились хихикающие дамы неопределенного возраста и один безукоризненно одетый джентльмен, в котором Томас тотчас же узнал Красавчика Браммеля.
— Пойдем-ка туда, Пэдди, — предложил Томас, взмахом руки показав на принца и его окружение. — Сдается мне, они выбрали место, откуда раскопки сэра Перегрина будут лучше всего видны.
Дули, прожевав очередной кусок пирога с мясом, купленного им у уличного торговца, явившегося в Тауэр со своим подносом, проговорил:
— Ты в этом уверен, Томми? Вон там я вижу мисс Бальфур с ее компаньонкой, а рядом с ними сэра Ральфа и лорда Мэпплтона с его курочкой, несущей золотые яйца. Разве тебе не хочется присоединиться к ней? Может, ты боишься, что набросишься тут же на бедное дитя, оказавшись от нее в десяти футах?
Томас покачал головой и начал протискиваться сквозь толпу туда, где расположился со своим эскортом принц.
— Это ее представление, а так как она не послала мне на него приглашение, думаю, мне следует держаться от нее подальше. Видишь ли, мы дали друг другу слово.
— Слово? Насколько мне помнится, не так давно ты дал слово мне, что объяснишь, почему нам нужно было бегать за горничной в четыре часа утра и умолять ее дать чистые простыни? Я все еще жду твоих объяснений, малыш, хотя, по правде сказать, мне не особенно хочется об этом знать. Я слишком стар и не могу позволить тебе осквернять мой слух байками о твоих похождениях.
С улыбкой коснувшись шляпы при виде трех дам, с которыми, как ему помнилось, он познакомился на первом балу по приезде в Лондон, Томас остановился в нескольких ярдах от окружавших принца придворных и заслонил глаза рукой. Время близилось к полудню, и бледное, будто размытое, солнце начало наконец-то медленно выплывать из-за плотного слоя облаков, посылая свои лучи вниз на высокие каменные стены и во двор.
— А вот и сэр Перегрин собственной персоной, — заметил он при виде Тоттона, который в этот момент вошел в центр круга, образованного любопытными, и расшаркался перед принцем. Плечи его светлости, облачившегося сегодня по случаю торжественности события в коричневый костюм, были в два раза шире, чем в последний раз, когда его видел Томас, а уголки воротничка рубашки торчали почти перпендикулярно вверх.
— Мне кажется, Томми, у этого парня мозги явно набекрень, — проговорил Пэдди, глядя на сэра Перегрина, рядом с которым в этот момент появились рабочие с лопатами и кирками. — Он пока еще не выкопал и фунта земли, а надулся так, будто только что нашел за завтраком в своей овсянке кучу алмазов. Плохо он кончит — я нутром это чую.
Томас не ответил. Взгляд его был прикован к Маргарите, надевшей сегодня прекрасное бледно-голубое платье. Из-за тени от стены и широких полей ее соломенной шляпки, украшенной голубовато-лиловыми гроздьями винограда, он не мог разглядеть выражение ее лица. Однако по тому, как она обеими руками сжимала ручку своего зонтика, он почти физически ощущал напряжение, в каком она находилась.
— Маленькая чертовка, — прошептал он себе под нос.
Вне всякого сомнения, представление, которое вот-вот должно было начаться, давал не сэр Перегрин, а Маргарита, и у Томаса было предчувствие, что оно доставит ему громадное удовольствие.
— Ваше королевское высочество, леди и джентльмены, — произнес громко сэр Перегрин как раз в тот момент, когда солнце (зловеще? предвещая дурное? как и следовало ожидать?) вновь скрылось за облаками, — благодарю вас за то, что вы любезно приняли мое приглашение и решили присутствовать при самом знаменательном событии в истории нашей страны.
— Мне кажется, Тоттон, ты несколько преувеличиваешь. Тебе это не кажется? Вне всякого сомнения, дорогой мой, были ведь и другие, не менее знаменательные события? Рождение, например, всеми нами любимого принца Уэльского? Или, возможно, еще только должен наступить тот день, в который ты найдешь портного, не обитающего на Пиккадилли?
В толпе послышался смех, тогда как сэр Перегрин поклонился Браммелю, который, высказав свое замечание, открыл табакерку и с необычайным изяществом сунул себе в нос щепотку табака.
— Мне бы хотелось задержать на мгновение ваше внимание и вкратце рассказать тем, кто не имел удовольствия ознакомиться со статьями, столь любезно напечатанными всеми нашими газетами в утреннем выпуске, об истории завоевания римлянами нашего великого острова.
— Черт подери! — воскликнул принц таким громовым голосом, что заглушил мгновенно стоны и ворчание слушателей сэра Перегрина. — Если бы я нуждался в уроке по истории, Тоттон, я отправился бы не сюда, а в Кембридж. Давай-ка начинай, да поскорее… пока не разверзлись небеса и дождь не испортил прекрасные наряды наших очаровательных дам.
— Хорошо. — Сэр Перегрин громко вздохнул. — В своих исследованиях я сумел установить, что домашняя утварь и, надеюсь, большая часть сокровищ некоего римского гражданина по имени Бальбус были закопаны прямо здесь, на том месте, где несколько столетий спустя выросли стены Тауэра. У меня имеется… — он сделал паузу и достал из кармана сюртука свиток, — копия карты, составленная этим джентльменом, с указанием места, где лежат закопанные сокровища, Записи эти сделаны шифром, причем на латыни, так что мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы их расшифровать. Однако мое прекрасное знание латыни позволило мне добиться успеха в моих чисто интеллектуальных поисках. Я подчеркиваю, интеллектуальных, поскольку я не преследую здесь никакой личной выгоды, и уже обещал Его королевскому высочеству, что все сокровища Бальбуса будут принадлежать исключительно Короне. Итак, запомните это имя, леди и джентльмены — Бальбус, римлянин.
— Если этот петушок и дальше будет так пыжиться, Томми, да еще если и солнце выглянет из-за туч, то весьма скоро он вообще решит, что он здесь самая важная птица, — прошептал довольно громко Дули, вызвав смех у стоявших впереди трех дам.
Сэр Перегрин бросил в их сторону недовольный взгляд и продолжил:
— Я сделал все, кроме окончательной разметки, оставив это до настоящего момента. После того, как я отмечу место, рабочие начнут раскопки. Ваше королевское высочество? — обратился он вопросительно к принцу. — С вашего любезного разрешения?
— Его разрешение ты получил давным-давно, Тот-тон, — крикнул Браммель. — Смотри, как бы он не потерял терпение.
— Да-да, я понимаю, — проговорил поспешно сэр Перегрин и повернулся к рабочим, один из которых широко зевал, а другой почесывал у себя в низу живота. — Отойдите вы, идиоты, и дайте мне сориентироваться.
— Поищи заодно с кладом и свои мозги! Держу пари, у тебя чертовски мало шансов отыскать как одно, так и другое, — крикнул кто-то в толпе.
— Я тоже готов на это поспорить. Готов поспорить на десять фунтов, что он не найдет ни сокровищ, ни своих мозгов.
К пари присоединилось еще с десяток голосов, и ставки успели значительно возрасти к тому моменту, когда сэр Перегрин медленно отмерил двенадцать шагов до должно быть ранее отмеченного места, и его начищенные до блеска ботинки погрузились в мягкую землю посреди клумбы с только что высаженными весенними цветами, которые были гордостью садовников Тауэра.
— Только не цветочки, Тоттон, ради Бога! — воскликнул трагически Браммель и поднес к глазам белоснежный платок, словно вытирая слезу, пролившуюся при виде ожидавшей цветы печальной участи.
Яростного взгляда сэра Перегрина оказалось явно недостаточно для того, чтобы прекратить шутки и смех более чем сотни зрителей, находившихся в весьма веселом настроении, и, решив очевидно не обращать больше ни на кого внимания, сэр Перегрин коротко приказал рабочим копать чуть левее от центра клумбы.
Итак, рабочие копали, дамы, ввиду усиливающейся измороси, одна за другой открывали зонтики, шутки и насмешки джентльменов становились все язвительнее, а Томас не сводил глаз с Маргариты, пристально наблюдавшей в свою очередь за Тоттоном.
Лорду Мэпплтону и мисс Роллингз вскоре надоело ожидание, и они ушли. Томас увидел, как мисс Удивление, осторожно ступая по траве, идет к выложенной плитками аллее, а лорд Мэпплтон заботливо поддерживает ее под локоть. Несомненно, мелькнула у Томаса вновь мысль, в этой мисс Роллингз есть нечто странное, нечто не совсем естественное, но ему никак не удавалось понять, что же это такое. Вздохнув, он отвел взгляд от удалявшейся пары. Сейчас ему было не до того, чтобы ломать над этим голову.
Сэр Ральф, как заметил Томас, остался подле Маргариты. Время от времени он покачивал головой, но в остальном выглядел невозмутимым, как всегда, так что невозможно было понять, возмущен ли он этим спектаклем, забавляет ли он его, или все это ему до чертиков наскучило.
Сэр Перегрин, судя по его виду, по-прежнему ни о чем не тревожился. Он ходил с гордо поднятой головой вокруг углублявшейся с каждой минутой ямы и широко улыбался.
Все цветы были вырваны с корнем и многие из них уже раздавлены сапогами рабочих и вокруг возвышались горы земли, когда один из землекопов вдруг воскликнул:
— Ваша светлость, моя лопата ударилась обо что-то!
В изумлении Томас подался вперед. Он никак не ожидал, что на дне этой ямы будет что-то найдено, кроме, возможно, унижения сэра Перегрина.
— Черт меня подери! — пробормотал он себе под нос, глядя на Маргариту почти что с благоговейным ужасом. — Да ты даже лучше, чем я предполагал!
Принц Уэльский поднялся со своего кресла и, осторожно пройдя несколько шагов до ямы по влажной траве в своих начищенных до блеска ботинках, заглянул вниз.
— Господи, да там сундук… — крикнул он и слегка ткнул в живот последовавшего за ним Браммеля. — Кованый! Ты… Тоттон… пусть его сейчас же достанут и принесут мне!
Дули наклонился к Томасу.
— Эта штуковина, Томми, выглядит древнее потопа. — Он покачал головой. — Ты только погляди на все эти кожаные ремни и все остальное в том же духе. Как ты думаешь, что там внутри? И посмотри-ка на Тоттона. Он, кажется, вот-вот лопнет от гордости.
Томас заметил, что Маргарита сложила свой зонтик и сейчас стоит с улыбкой на губах, глядя куда-то направо, словно ища там кого-то или что-то.
— Не стану притворяться, Пэдди, будто я понимаю, что происходит, — ответил другу Томас как раз в тот момент, когда один из рабочих разрезал своим ножом кожаные ремни и приготовился поднять крышку сундука. — Но уверен, нам не придется слишком долго ждать ответа.