Страница:
– Посмотрите вокруг, синьор Базилио! Вы видите рядом моего мужа или хотя бы одного слугу? Я осталась одна в этом доме! Слабая, беззащитная женщина! Вот уже третью ночь подряд Джузеппе уходит, как он выражается, по неотложным делам и отсылает всех слуг. Не догадываетесь почему?
– Чтобы никто не помешал вашему свиданию с Бенвенутто?! – поразился Бурцев.
– Вот именно! Вчера ночью этот юнец уже порывался проникнуть в дом – закидывал с гондолы на балкон веревочную лестницу. Я окатила его помоями. Он страшно ругался. А утром был жуткий скандал с Джузеппе. Представляете, мой муж требовал, чтобы я не противилась Бенвенутто, какие бы действия тот не предпринимал! Кричал, что сын синьора Моро – желанный гость в его доме. Когда я пыталась возразить, Джузеппе едва не убил меня. Не расцарапай я ему его наглую жирную морду... Да вот полюбуйтесь сами!
Шаль слетела с плеч и шеи венецианки. Синеватые пятна на смуглой коже – отчетливые следы чьих-то грубых пальцев – не оставляли сомнений: женщину душили. Неумело, но сильно.
Ох, неправильный какой-то у тебя Отелло, Дездемоночка... Совсем неправильный. Бурцев неодобрительно покачал головой. Шекспир, блин, отдыхает. Такие страсти, небось, и не снились старине Уильяму.
– Почему вы не уйдете от мужа?
– Куда? Я сирота из Пьемонте. Здесь, в Венеции, у меня нет ни родных, ни близких. Я уж думала броситься с балкона в канал. Но ведь самоубийство – великий грех! А Джузеппе, уходя прошлым вечером, наказал, чтобы сегодня я непременно впустила Бенвенутто в дом и позволила ему по своему усмотрению пользоваться всем... Понимаете, поль-зо-вать-ся! Понимаете, все-е-ем!
Несчастная брюнетка всхлипнула.
– И что вы ответили мужу?
– Послала его ко всем чертям!
– А Джузеппе?
– Он заявил, что разрешил Бенвенутто выломать дверь, если я вздумаю противиться. А еще сказал, что сам вернется лишь под вечер, и никто из слуг не появится здесь раньше.
«Ну, и урод же этот Джузеппе! – подумал Бурцев – Превесьма неприятная личность!» Дикая история Дездемоны напомнила давнюю беду Агделайды Краковской. Малопольскую княжну тоже в свое время силком отдавали Казимиру Куявскому. Правда, замуж...
– Вот ведь злыдень! – пробормотал Гаврила. Сотник достаточно хорошо знал немецкий, чтобы уловить суть разговора.
– Бенвенутто приплыл под утро, – продолжала Дездемона. – Орал серенады, пока его не отпугнула похоронная процессия. Потом на нашей рии[45] появились летящие гондолы Хранителей Гроба. Потом грохотали их смертоносные громы. Потом кто-то с кем-то дрался. И снова гремел гром смерти...
Ну да... Бурцев пощупал за пазухой «вальтер». Пистолет – на месте.
– В любое другое время я бы перепугалась не на шутку, но сегодня только радовалась этому шуму. А сейчас, когда все стихло, мне страшно. Опять. Боюсь, Бенвенутто вернется. И сын синьора Моро будет зол, как бешеная свинья. Наступает утро, и время серенад закончилось.
– Поэтому вы открыли нам дверь?
Она промолчала, опустив глаза. Ответа и не требовалось.
– Синьора, но мы ведь могли оказаться бандитами похлеще Бенвенутто. Или вы не поняли, что нас разыскивала городская стража?
– А мне уже все рав-но! – отчеканила она. – Синьоры, я вас умоляю только об одном: сделайте так, чтобы Бенвенутто забыл дорогу к этому дому.
– Но ваш муж? – Бурцев взглянул на синяки под подбородком Дездемоны, – Что скажет он? Как он поступит?
Глазки венецианки прищурились. Дездемона оскалилась, сделавшись похожей на дикую кошку:
– Со своим увальнем Джузеппе я как-нибудь справлюсь сама. А вот с Бенвенутто и его слугой, боюсь, не смогу.
– Ясно, – Бурцев принял решение. – Синьора, если Бенвенутто действительно пожалует сюда...
Стук в дверь возвестил, что «если» уже не уместно.
Стучали громко, по-хозяйски. О дерево били железом. Дверь ходила ходуном.
– Ну, дружище Габриэло, – Бурцев повернулся к Алексичу, – пришло время расплачиваться за гостеприимство.
Новгородец вразвалку направился к спальне Дездемоны.
– Э-э, ты куда это, Алексич?
– Так это... под кровать. За оружием.
– Погоди-погоди, – Бурцев остановил сотника. – На свиданья толпой не ходят. Там, за дверью, всего один молокосос. Ну, может быть, двое, если слуга-лодочник сопровождает господина. Давай-ка обойдемся без пролития крови. Все-таки парень принадлежит к знатному семейству, и смерть оболтуса может осложнить жизнь этой синьоре. От нас ведь что требуется? Просто вышвырнуть щенка и убедить его больше сюда не соваться.
– А как это сделать без крови-то и увечий? – искренне изумился новгородский богатырь.
– Да есть у меня одна мыслишка. – Бурцев повернулся к венецианке. – Синьора Дездемона, Бенвенутто знает немецкий?
– Да, конечно. В Венеции многие говорят по-немецки. Торговое подворье купцов из Германии – самое крупное в городе. А уж после появления здесь Хранителей Гроба и рыцарей ордена Святой Марии немецкий и вовсе становится вторым языком республики.
– Отлично. Идем, Алексич. А вы, дорогая синьора, ждите нас здесь и не высовывайтесь.
Глава 41
Глава 42
Глава 43
Глава 44
– Чтобы никто не помешал вашему свиданию с Бенвенутто?! – поразился Бурцев.
– Вот именно! Вчера ночью этот юнец уже порывался проникнуть в дом – закидывал с гондолы на балкон веревочную лестницу. Я окатила его помоями. Он страшно ругался. А утром был жуткий скандал с Джузеппе. Представляете, мой муж требовал, чтобы я не противилась Бенвенутто, какие бы действия тот не предпринимал! Кричал, что сын синьора Моро – желанный гость в его доме. Когда я пыталась возразить, Джузеппе едва не убил меня. Не расцарапай я ему его наглую жирную морду... Да вот полюбуйтесь сами!
Шаль слетела с плеч и шеи венецианки. Синеватые пятна на смуглой коже – отчетливые следы чьих-то грубых пальцев – не оставляли сомнений: женщину душили. Неумело, но сильно.
Ох, неправильный какой-то у тебя Отелло, Дездемоночка... Совсем неправильный. Бурцев неодобрительно покачал головой. Шекспир, блин, отдыхает. Такие страсти, небось, и не снились старине Уильяму.
– Почему вы не уйдете от мужа?
– Куда? Я сирота из Пьемонте. Здесь, в Венеции, у меня нет ни родных, ни близких. Я уж думала броситься с балкона в канал. Но ведь самоубийство – великий грех! А Джузеппе, уходя прошлым вечером, наказал, чтобы сегодня я непременно впустила Бенвенутто в дом и позволила ему по своему усмотрению пользоваться всем... Понимаете, поль-зо-вать-ся! Понимаете, все-е-ем!
Несчастная брюнетка всхлипнула.
– И что вы ответили мужу?
– Послала его ко всем чертям!
– А Джузеппе?
– Он заявил, что разрешил Бенвенутто выломать дверь, если я вздумаю противиться. А еще сказал, что сам вернется лишь под вечер, и никто из слуг не появится здесь раньше.
«Ну, и урод же этот Джузеппе! – подумал Бурцев – Превесьма неприятная личность!» Дикая история Дездемоны напомнила давнюю беду Агделайды Краковской. Малопольскую княжну тоже в свое время силком отдавали Казимиру Куявскому. Правда, замуж...
– Вот ведь злыдень! – пробормотал Гаврила. Сотник достаточно хорошо знал немецкий, чтобы уловить суть разговора.
– Бенвенутто приплыл под утро, – продолжала Дездемона. – Орал серенады, пока его не отпугнула похоронная процессия. Потом на нашей рии[45] появились летящие гондолы Хранителей Гроба. Потом грохотали их смертоносные громы. Потом кто-то с кем-то дрался. И снова гремел гром смерти...
Ну да... Бурцев пощупал за пазухой «вальтер». Пистолет – на месте.
– В любое другое время я бы перепугалась не на шутку, но сегодня только радовалась этому шуму. А сейчас, когда все стихло, мне страшно. Опять. Боюсь, Бенвенутто вернется. И сын синьора Моро будет зол, как бешеная свинья. Наступает утро, и время серенад закончилось.
– Поэтому вы открыли нам дверь?
Она промолчала, опустив глаза. Ответа и не требовалось.
– Синьора, но мы ведь могли оказаться бандитами похлеще Бенвенутто. Или вы не поняли, что нас разыскивала городская стража?
– А мне уже все рав-но! – отчеканила она. – Синьоры, я вас умоляю только об одном: сделайте так, чтобы Бенвенутто забыл дорогу к этому дому.
– Но ваш муж? – Бурцев взглянул на синяки под подбородком Дездемоны, – Что скажет он? Как он поступит?
Глазки венецианки прищурились. Дездемона оскалилась, сделавшись похожей на дикую кошку:
– Со своим увальнем Джузеппе я как-нибудь справлюсь сама. А вот с Бенвенутто и его слугой, боюсь, не смогу.
– Ясно, – Бурцев принял решение. – Синьора, если Бенвенутто действительно пожалует сюда...
Стук в дверь возвестил, что «если» уже не уместно.
Стучали громко, по-хозяйски. О дерево били железом. Дверь ходила ходуном.
– Ну, дружище Габриэло, – Бурцев повернулся к Алексичу, – пришло время расплачиваться за гостеприимство.
Новгородец вразвалку направился к спальне Дездемоны.
– Э-э, ты куда это, Алексич?
– Так это... под кровать. За оружием.
– Погоди-погоди, – Бурцев остановил сотника. – На свиданья толпой не ходят. Там, за дверью, всего один молокосос. Ну, может быть, двое, если слуга-лодочник сопровождает господина. Давай-ка обойдемся без пролития крови. Все-таки парень принадлежит к знатному семейству, и смерть оболтуса может осложнить жизнь этой синьоре. От нас ведь что требуется? Просто вышвырнуть щенка и убедить его больше сюда не соваться.
– А как это сделать без крови-то и увечий? – искренне изумился новгородский богатырь.
– Да есть у меня одна мыслишка. – Бурцев повернулся к венецианке. – Синьора Дездемона, Бенвенутто знает немецкий?
– Да, конечно. В Венеции многие говорят по-немецки. Торговое подворье купцов из Германии – самое крупное в городе. А уж после появления здесь Хранителей Гроба и рыцарей ордена Святой Марии немецкий и вовсе становится вторым языком республики.
– Отлично. Идем, Алексич. А вы, дорогая синьора, ждите нас здесь и не высовывайтесь.
Глава 41
Первым делом Бурцев приоткрыл небольшое – с кулак – смотровое окошко в двери. Это можно было делать безбоязненно: в темноте неосвещенного дома разглядеть их с Гаврилой сейчас невозможно, зато окрашенная первыми рассветными лучами улочка просматривалась великолепно.
Как и предполагал Бурцев, на пороге стояли двое. Давешний молодой лютнист с музыкальным инструментом за спиной и коротким мечом в руке весь аж подергивался от нетерпения. Рукоятью своего оружия артист яростно долбился в запертую дверь. Слуга и – по совместительству – телохранитель нахального отпрыска семейства Моро стоял рядом. Парень тоже держал руку на эфесе меча – побольше и посолидней хозяйского.
Заметив, что смотровое окошко, наконец, открыли, Бенвенутто сунул клинок в ножны, прильнул к двери. Что-то зашептал по-итальянски – страстно и угрожающе одновременно. Ну, совсем, блин, распоясалась венецианская золотая молодежь!
Сейчас видны были лишь длинный нос молодого синьора, его черные усики и подвижные пухлые губы. Бурцев долго не раздумывал. Цапнул Бенвенутто за нос. Прихватил двумя пальцами. Сжал, словно клещами. Провернул носяру вместе с головой...
Моро-младший так и влип мордой в окошко. А от его вопля, казалось, содрогнулась вся улица. Перепуганный слуга засуетился возле господина, пытаясь оторвать того от двери-ловушки. Бенвенутто возопил пуще прежнего. Разъяренный, но совершенно беспомощный мажор тринадцатого столетия попробовал было просунуть в окошко клинок, но едва не оттяпал себе нос.
Послушав с полминуты совсем уж немузыкальный рев синьора с мечом и лютней, Бурцев отпустил страдальца. И сразу отпер засов.
– Дездемона! Порка троя![46]* – судя по тону, остатки романтического настроя, если они еще имелись, с Бенвенутто как рукой сняло.
Лютнист попрыгал немного у порога, потирая распухший нос. Затем, визжа и изрыгая проклятия, с разбега впечатался плечом в незапертую уже дверь. Преграда поддалась так легко и неожиданно, что бедолага не удержался на ногах. В дом Бенвенутто вкатывался кубарем, с грохотом опрокидывая все, что встречалось на пути.
Слуга-гондольер с мечом наголо поспешил на помощь господину, однако наткнулся в темноте на пудовый кулак Гаврилы, неожиданно вынырнувшего из-за дверного косяка. Верный телохранитель отправился в продолжительный нокаут.
Бурцев тем временем занимался хозяином. Отбросил ногой оброненный меч пылкого влюбленного. Вздернул юнца за шкирку. Поставил на ноги.
– Ки?! Ке коза?! Перке?![47] – дурным голосом вскричал Моро-младший.
Итальянского Бурцев не знал, да и отвечать на вопросы Бенвенутто не собирался. А потому...
– Вер?![48]* – сам рявкнул он в ухо молокососу.
Тот побледнел.
– Ихь... Ихь бин... – Дездемона сказала правду: Бенвенутто, действительно, «шпрехал» по-немецки, вот только никак не мог совладать сейчас с собственным языком. Парень, рассчитывавший на встречу со строптивой, но слабой женщиной, растерянно таращил зенки на двух здоровенных мужиков. Молокосос понятия не имел, откуда они здесь взялись, но уже чувствовал, что эти двое церемониться с ним, как купец Джузеппе, не станут. Прошло несколько секунд, прежде чем сынку венецианского сенатора удалось взять себя в руки.
– Я к Дездемоне! – прохрипел он по-немецки. – Прибыл по приглашению ее супруга и хозяина этого дома. А вы...
– А я от Дездемоны, – прервал его Бурцев. – От хозяйки этого дома. И знаешь, что я тебе скажу, щенок?
– Не смейте так со мной разговаривать, синьор! – еще хорохорился Моро-младший. – Вы не представляете, кто я такой!
– Отлично представляю, гаденыш. Так вот, послушай меня внимательно и запомни до конца своих дней: если ты когда-нибудь снова сунешься сюда или вздумаешь преследовать синьору Дездемону, я тебя из-под земли достану. И в следующий раз схвачу не за нос – за другое место. И не отпущу, пока не вырву с корнем, понял?
– Да вы... вы... – юнец бледнел и задыхался. – Вы будете иметь дело с моим отцом! А мой отец...
– Заткнись! – Вот и пришло время использовать немецкий на все сто. – Папаша тебе не поможет. Или, думаешь, ему под силу тягаться с Хранителями Гроба?
– С Хранителями?!
Моро-младший побледнел еще больше, хотя, казалось, больше было уже невозможно. От искаженной физиономии кровь отхлынула вместе с наглостью. На белом, как у покойника, лице сейчас чернели лишь маленькие усики и горела намятая «слива». Сразу видно: пресловутые Хранители успели в этих краях стать пугалом не только для евреев с Джудекки.
– Но вы не похожи на Хранителей Гроба! – осторожно пролепетал Бенвенутто. – Ваши одежды...
О да, их прикид мало напоминал эсэсовскую форму. Зато...
– Не смотри на одежды, умник, смотри сюда! – Бурцев поднес к лиловому носу молокососа «вальтер» штандартенфюрера. – Этот шумный палец смерти, супер-пупер громомет только и ждет, когда я прикажу ему поразить тебя молнией.
У парня задрожали усы и губы. Бенвенутто, утратив дар речи, часто-часто заморгал и закивал. Оружие Хранителей юный аристократишко признал сразу.
– В общем так, парень: хочешь жить – к Дездемоне больше не лезь. И помалкивай о нашей встрече.
– Я! Я! Я! – еще одна серия судорожных кивков.
Бурцев развернул Бенвенутто к двери и как следует наподдал ногой. Под пятую точку, обтянутую вызывающе яркими «колготками». Пинок получился что надо: венецианский мальчик-мажор шлепнулся в кучу отбросов, где уже похрюкивала чья-то свинья. Туда же Гаврила Алексич швырнул и бесчувственного слугу-телохранителя.
Сын Главы гильдии стеклодувов и претендента на пост венецианского дожа в это утро плакал под окнами несостоявшейся любовницы как ребенок. Ревел от унижения, бессилия и страха, размазывая по щекам слезы вперемешку с грязью.
– Пшел вон, щенок! – беззлобно посоветовал Бурцев.
Пока где-то поблизости рыскала гвардия синьора Типоло, им с Гаврилой выходить на улицу было нежелательно. Привлекать излишнее внимание к купеческому особняку – тоже. Конечно, напуганный до полусмерти отпрыск сенатора Моро ни к кому не станет обращаться за помощью и, уж тем более, поостережется жаловаться на «Хранителей» людям дожа. Но ведь гвардейцы могли и сами явиться на шум.
– Пшел, говорю!
Бенвенутто сполз с мусорной кучи. Пошатываясь, побрел прочь.
Бурцев запер дверь.
Как и предполагал Бурцев, на пороге стояли двое. Давешний молодой лютнист с музыкальным инструментом за спиной и коротким мечом в руке весь аж подергивался от нетерпения. Рукоятью своего оружия артист яростно долбился в запертую дверь. Слуга и – по совместительству – телохранитель нахального отпрыска семейства Моро стоял рядом. Парень тоже держал руку на эфесе меча – побольше и посолидней хозяйского.
Заметив, что смотровое окошко, наконец, открыли, Бенвенутто сунул клинок в ножны, прильнул к двери. Что-то зашептал по-итальянски – страстно и угрожающе одновременно. Ну, совсем, блин, распоясалась венецианская золотая молодежь!
Сейчас видны были лишь длинный нос молодого синьора, его черные усики и подвижные пухлые губы. Бурцев долго не раздумывал. Цапнул Бенвенутто за нос. Прихватил двумя пальцами. Сжал, словно клещами. Провернул носяру вместе с головой...
Моро-младший так и влип мордой в окошко. А от его вопля, казалось, содрогнулась вся улица. Перепуганный слуга засуетился возле господина, пытаясь оторвать того от двери-ловушки. Бенвенутто возопил пуще прежнего. Разъяренный, но совершенно беспомощный мажор тринадцатого столетия попробовал было просунуть в окошко клинок, но едва не оттяпал себе нос.
Послушав с полминуты совсем уж немузыкальный рев синьора с мечом и лютней, Бурцев отпустил страдальца. И сразу отпер засов.
– Дездемона! Порка троя![46]* – судя по тону, остатки романтического настроя, если они еще имелись, с Бенвенутто как рукой сняло.
Лютнист попрыгал немного у порога, потирая распухший нос. Затем, визжа и изрыгая проклятия, с разбега впечатался плечом в незапертую уже дверь. Преграда поддалась так легко и неожиданно, что бедолага не удержался на ногах. В дом Бенвенутто вкатывался кубарем, с грохотом опрокидывая все, что встречалось на пути.
Слуга-гондольер с мечом наголо поспешил на помощь господину, однако наткнулся в темноте на пудовый кулак Гаврилы, неожиданно вынырнувшего из-за дверного косяка. Верный телохранитель отправился в продолжительный нокаут.
Бурцев тем временем занимался хозяином. Отбросил ногой оброненный меч пылкого влюбленного. Вздернул юнца за шкирку. Поставил на ноги.
– Ки?! Ке коза?! Перке?![47] – дурным голосом вскричал Моро-младший.
Итальянского Бурцев не знал, да и отвечать на вопросы Бенвенутто не собирался. А потому...
– Вер?![48]* – сам рявкнул он в ухо молокососу.
Тот побледнел.
– Ихь... Ихь бин... – Дездемона сказала правду: Бенвенутто, действительно, «шпрехал» по-немецки, вот только никак не мог совладать сейчас с собственным языком. Парень, рассчитывавший на встречу со строптивой, но слабой женщиной, растерянно таращил зенки на двух здоровенных мужиков. Молокосос понятия не имел, откуда они здесь взялись, но уже чувствовал, что эти двое церемониться с ним, как купец Джузеппе, не станут. Прошло несколько секунд, прежде чем сынку венецианского сенатора удалось взять себя в руки.
– Я к Дездемоне! – прохрипел он по-немецки. – Прибыл по приглашению ее супруга и хозяина этого дома. А вы...
– А я от Дездемоны, – прервал его Бурцев. – От хозяйки этого дома. И знаешь, что я тебе скажу, щенок?
– Не смейте так со мной разговаривать, синьор! – еще хорохорился Моро-младший. – Вы не представляете, кто я такой!
– Отлично представляю, гаденыш. Так вот, послушай меня внимательно и запомни до конца своих дней: если ты когда-нибудь снова сунешься сюда или вздумаешь преследовать синьору Дездемону, я тебя из-под земли достану. И в следующий раз схвачу не за нос – за другое место. И не отпущу, пока не вырву с корнем, понял?
– Да вы... вы... – юнец бледнел и задыхался. – Вы будете иметь дело с моим отцом! А мой отец...
– Заткнись! – Вот и пришло время использовать немецкий на все сто. – Папаша тебе не поможет. Или, думаешь, ему под силу тягаться с Хранителями Гроба?
– С Хранителями?!
Моро-младший побледнел еще больше, хотя, казалось, больше было уже невозможно. От искаженной физиономии кровь отхлынула вместе с наглостью. На белом, как у покойника, лице сейчас чернели лишь маленькие усики и горела намятая «слива». Сразу видно: пресловутые Хранители успели в этих краях стать пугалом не только для евреев с Джудекки.
– Но вы не похожи на Хранителей Гроба! – осторожно пролепетал Бенвенутто. – Ваши одежды...
О да, их прикид мало напоминал эсэсовскую форму. Зато...
– Не смотри на одежды, умник, смотри сюда! – Бурцев поднес к лиловому носу молокососа «вальтер» штандартенфюрера. – Этот шумный палец смерти, супер-пупер громомет только и ждет, когда я прикажу ему поразить тебя молнией.
У парня задрожали усы и губы. Бенвенутто, утратив дар речи, часто-часто заморгал и закивал. Оружие Хранителей юный аристократишко признал сразу.
– В общем так, парень: хочешь жить – к Дездемоне больше не лезь. И помалкивай о нашей встрече.
– Я! Я! Я! – еще одна серия судорожных кивков.
Бурцев развернул Бенвенутто к двери и как следует наподдал ногой. Под пятую точку, обтянутую вызывающе яркими «колготками». Пинок получился что надо: венецианский мальчик-мажор шлепнулся в кучу отбросов, где уже похрюкивала чья-то свинья. Туда же Гаврила Алексич швырнул и бесчувственного слугу-телохранителя.
Сын Главы гильдии стеклодувов и претендента на пост венецианского дожа в это утро плакал под окнами несостоявшейся любовницы как ребенок. Ревел от унижения, бессилия и страха, размазывая по щекам слезы вперемешку с грязью.
– Пшел вон, щенок! – беззлобно посоветовал Бурцев.
Пока где-то поблизости рыскала гвардия синьора Типоло, им с Гаврилой выходить на улицу было нежелательно. Привлекать излишнее внимание к купеческому особняку – тоже. Конечно, напуганный до полусмерти отпрыск сенатора Моро ни к кому не станет обращаться за помощью и, уж тем более, поостережется жаловаться на «Хранителей» людям дожа. Но ведь гвардейцы могли и сами явиться на шум.
– Пшел, говорю!
Бенвенутто сполз с мусорной кучи. Пошатываясь, побрел прочь.
Бурцев запер дверь.
Глава 42
Профессиональные качества новоявленных вышибал были оценены по достоинству. Дездемона веселилась и щебетала, как певчая птаха. Даже честно попыталась накрыть стол для гостей. Увы, без особого успеха. У купеческой женушки, привыкшей во всем полагаться на слуг, это дело получалось из рук вон плохо. Пришлось помогать. Тем более что жрать хотелось жутко. Бурцев вспомнил, что, кроме отвратительной тюремной баланды, он давненько уже не видел еды. Сутки, наверное, не меньше. Желудок на печальные воспоминания отозвался возмущенным бурчанием.
– Гаврила, займись печкой, – попросил Бурцев. – Разведи хороший огонь.
Обложенная кирпичом печь располагалась в хозяйственной пристройке и представляла собой нечто среднее между облагороженным очагом татарской юрты и недостроенным замковым камином в миниатюре. Впрочем, при определенной сноровке это нелепое сооружение вполне годилось для непритязательной готовки.
Особо Бурцев и не мудрил. Большая головка кислого сыра, обалденная, правда, малость недожаренная, домашняя колбаска, холодная говядина, овощи, сушеные грибы, еще кое-что по мелочам... Все это покрошить абы как, разложить на относительно свежие лепешки, сунуть в печь. И пару-тройку минут вдыхать умопомрачительный запах. Отдаленно безумное ассорти на лепешках напоминало пиццу. Но главное – выглядело вполне съедобно.
Неумехе-купчихе оставалось только удивляться проворству оголодавших мужиков, дорвавшихся до кухни и взявших бразды правления в свои руки.
– Ах, Базилио! Ах, Габриэлло! Вы такие смелые и такие умелые! – приговаривала Дездемона, больше путаясь под ногами, нежели помогая в стряпне.
Первая порция досталась даме. И, как выяснилось, пицца еще не стала национальным блюдом итальянской кухни.
– О! Ми пьяче![49] – закатила глаза Дездемона. – Несколько вульгарно и жестковато, но в целом... В целом, очень даже ничего! Теперь позвольте мне за вами поухаживать, синьоры!
Она носилась вокруг гостей с удвоенной энергией, но по-прежнему без особого толка. За кухонными хлопотами их и застало нежданное возращение хозяина дома.
Глухие удары (судя по всему, на этот раз в запертую дверь особняка били увесистым сапогом) вопли и визг...
Гостеприимная брюнетка скисла:
– Скузи[50], синьоры, кажется, явился мой благоверный.
– Так, может, его тоже того? – предложил Бурцев, изображая пинок под зад.
– Не нужно, – печально вздохнула венецианка. – Джузеппе – не Бенвенутто. Ему плевать на унижение. Если его вышвырнуть, он не побоится позора и вернется в сопровождении городской стражи. А вам, как я понимаю, с ней иметь дело нежелательно.
– Ну, это смотря как вышвырнуть, – задумчиво заметил Бурцев.
– Грацие, синьор Базилио, но все же я утихомирю Джузеппе сама. Не впервой – справлюсь. Будет, правда, очень громко, но прошу вас не вмешиваться. Пэр фаворэ[51]. Неоценимую помощь вы мне уже оказали. Остальное – наши внутрисемейные дела. Теперь моя очередь сражаться, синьоры.
Дездемона поднялась, Дездемона подобралась... Это была уже не расстроенная возвращением деспота-супруга домохозяйка, а львица, готовившаяся к нешуточной схватке. Бойцовский блеск в глазах. Стремительная походка, сжатые кулачки... Да, дамочка настроена решительно! Венецианка отправилась отпирать дверь.
А потом, и в самом деле, стало громко. Очень громко, как и предупреждала Дездемона. Судя по всему, внизу, на первом этаже, разыгрывалась типичная итальянская семейная ссора с брызганьем слюной, размахиванием руками и швырянием подручных предметов. Бывший омоновец и новгородский сотник получили возможность пополнить словарный запас забористыми итальянскими ругательствами.
– Батона![52] – визжал Джузеппе.
– Порко канне![53] – кричала Дездемона.
– Канья![54] – надрывался Джузеппе.
– Фильо ди путана![55] – не сдавалась Дездемона.
– Пуцца![56] – вопил Джузеппе.
– Бастарда![57] – орала Дездемона.
Бурцев с Гаврилой переглянулись. Неловко было...
– Чего они там так долго-то, воевода?
– Тешутся «милые», – пожал плечами Бурцев.
Распахнулась дверь. Вслед за волной брани и лавой ругательств, в трапезную ввалились взбешенные супруги.
И все мигом стихло: Джузеппе остолбенел при виде незнакомцев. Дездемона тоже умолкла. То ли выпустила весь пар, то ли сделала паузу перед решающим натиском.
Тишину нарушала только хриплая одышка венецианского купца. Бурцев с любопытством смотрел на главу семейства. Джузеппе был маленьким – ненамного выше жены, но толстеньким, даже, скорее уж, откровенно жирным человечком с напрочь отсутствующей шеей, с тремя подбородками, оную заменяющими, с мясистым носом и с шустрыми свинячьими глазками на обрюзгшем лице. Самыми, пожалуй, яркими чертами этой невыразительной физиономии являлись четыре багровые царапины, прошедшие в опасной близости от глаз. Память о недавней схватке с красавицей женой и достойная плата за следы, оставленные «неправильным Отелло» на шее Дездемоны...
– Гаврила, займись печкой, – попросил Бурцев. – Разведи хороший огонь.
Обложенная кирпичом печь располагалась в хозяйственной пристройке и представляла собой нечто среднее между облагороженным очагом татарской юрты и недостроенным замковым камином в миниатюре. Впрочем, при определенной сноровке это нелепое сооружение вполне годилось для непритязательной готовки.
Особо Бурцев и не мудрил. Большая головка кислого сыра, обалденная, правда, малость недожаренная, домашняя колбаска, холодная говядина, овощи, сушеные грибы, еще кое-что по мелочам... Все это покрошить абы как, разложить на относительно свежие лепешки, сунуть в печь. И пару-тройку минут вдыхать умопомрачительный запах. Отдаленно безумное ассорти на лепешках напоминало пиццу. Но главное – выглядело вполне съедобно.
Неумехе-купчихе оставалось только удивляться проворству оголодавших мужиков, дорвавшихся до кухни и взявших бразды правления в свои руки.
– Ах, Базилио! Ах, Габриэлло! Вы такие смелые и такие умелые! – приговаривала Дездемона, больше путаясь под ногами, нежели помогая в стряпне.
Первая порция досталась даме. И, как выяснилось, пицца еще не стала национальным блюдом итальянской кухни.
– О! Ми пьяче![49] – закатила глаза Дездемона. – Несколько вульгарно и жестковато, но в целом... В целом, очень даже ничего! Теперь позвольте мне за вами поухаживать, синьоры!
Она носилась вокруг гостей с удвоенной энергией, но по-прежнему без особого толка. За кухонными хлопотами их и застало нежданное возращение хозяина дома.
Глухие удары (судя по всему, на этот раз в запертую дверь особняка били увесистым сапогом) вопли и визг...
Гостеприимная брюнетка скисла:
– Скузи[50], синьоры, кажется, явился мой благоверный.
– Так, может, его тоже того? – предложил Бурцев, изображая пинок под зад.
– Не нужно, – печально вздохнула венецианка. – Джузеппе – не Бенвенутто. Ему плевать на унижение. Если его вышвырнуть, он не побоится позора и вернется в сопровождении городской стражи. А вам, как я понимаю, с ней иметь дело нежелательно.
– Ну, это смотря как вышвырнуть, – задумчиво заметил Бурцев.
– Грацие, синьор Базилио, но все же я утихомирю Джузеппе сама. Не впервой – справлюсь. Будет, правда, очень громко, но прошу вас не вмешиваться. Пэр фаворэ[51]. Неоценимую помощь вы мне уже оказали. Остальное – наши внутрисемейные дела. Теперь моя очередь сражаться, синьоры.
Дездемона поднялась, Дездемона подобралась... Это была уже не расстроенная возвращением деспота-супруга домохозяйка, а львица, готовившаяся к нешуточной схватке. Бойцовский блеск в глазах. Стремительная походка, сжатые кулачки... Да, дамочка настроена решительно! Венецианка отправилась отпирать дверь.
А потом, и в самом деле, стало громко. Очень громко, как и предупреждала Дездемона. Судя по всему, внизу, на первом этаже, разыгрывалась типичная итальянская семейная ссора с брызганьем слюной, размахиванием руками и швырянием подручных предметов. Бывший омоновец и новгородский сотник получили возможность пополнить словарный запас забористыми итальянскими ругательствами.
– Батона![52] – визжал Джузеппе.
– Порко канне![53] – кричала Дездемона.
– Канья![54] – надрывался Джузеппе.
– Фильо ди путана![55] – не сдавалась Дездемона.
– Пуцца![56] – вопил Джузеппе.
– Бастарда![57] – орала Дездемона.
Бурцев с Гаврилой переглянулись. Неловко было...
– Чего они там так долго-то, воевода?
– Тешутся «милые», – пожал плечами Бурцев.
Распахнулась дверь. Вслед за волной брани и лавой ругательств, в трапезную ввалились взбешенные супруги.
И все мигом стихло: Джузеппе остолбенел при виде незнакомцев. Дездемона тоже умолкла. То ли выпустила весь пар, то ли сделала паузу перед решающим натиском.
Тишину нарушала только хриплая одышка венецианского купца. Бурцев с любопытством смотрел на главу семейства. Джузеппе был маленьким – ненамного выше жены, но толстеньким, даже, скорее уж, откровенно жирным человечком с напрочь отсутствующей шеей, с тремя подбородками, оную заменяющими, с мясистым носом и с шустрыми свинячьими глазками на обрюзгшем лице. Самыми, пожалуй, яркими чертами этой невыразительной физиономии являлись четыре багровые царапины, прошедшие в опасной близости от глаз. Память о недавней схватке с красавицей женой и достойная плата за следы, оставленные «неправильным Отелло» на шее Дездемоны...
Глава 43
– Гутен таг! – невозмутимо поздоровался Бурцев с хозяином дома.
– Сальве[58], – машинально отозвался тот.
Однако тут же спохватился, погрозил кулаком. Тоже перешел на немецкий, очень стараясь выглядеть при этом грозным и решительным:
– Может, хотя бы вы мне объясните, синьоры, что тут происходит?! Почему от меня, как от прокаженного, шарахается сын синьора Моро?! Почему он перепачкан в помоях? Почему под моей дверью в куче отбросов валяется его бесчувственный слуга?! И что за немцы хозяйничают в моем доме-е-е?!
Голос купца вновь сорвался на визг. Тыча маленькими пухлыми пальцами то в Бурцева, то в озадаченного Гаврилу, «Отелло» надвигался, как танк. Хм, не всех немцев тут, похоже, боялись.
Дездемона попыталась оттащить супруга от гостей. Взбешенный Джузеппе немедленно потянул растопыренные пальцы-колбаски к жене.
Да, их просили не вмешиваться, но когда дело дошло до рукопашной... В принципе, шансы у супругов были примерно равны: заплывший жиром неповоротливый Джузеппе брал массой, юркая Дездемона – ловкостью и подвижностью. И все же драться с женщиной нехорошо. Бурцев аккуратно, но достаточно доходчиво объяснил это венецианскому торгашу. Торгаш отлетел к стене. Привстал, охая. Гаврила добавил. А уж после этого беднягу пришлось долго поливать водой, чтобы привести в чувство.
Поднявшись минут через десять с мокрого пола, стенающий Джузеппе выглядел человеком, хорошо усвоившим урок. Фингал под глазом, красное, распухшее до неимоверных размеров ухо...
В драку он больше не лез. Бурцев даже невольно посочувствовал мужичку. Имелись все основания полагать, что от серьезных травм, продолжительной комы, а возможно, и летальных последствий Джузеппе спасла лишь солидная жировая прослойка, немного смягчившая удар Алексича.
– Кто вы такие? – всхлипнул побитый муж. – Откуда вы вообще тут взялись?
– Это Базилио и Габриэло, если по-нашему, по-итальянски, – поспешила ответить за гостей Дездемона. – Они... они...
– А почему говорят по-немецки? С немецкого купеческого подворья, что ли?
Нужно было срочно закреплять достигнутый успех.
– Нет. Из замка Санта-Тринита, – сверкнул глазами Бурцев. – От Хранителей Гроба.
В наступившей тишине стук выкладываемого на стол «вальтера» прозвучал особенно зловеще.
Это снова сработало безотказно. От стола в ужасе отшатнулась даже Дездемона. А уж на Джузеппе упоминание о Хранителях и грозный вид пистолета произвели такое же впечатление, как давеча на Бенвенутто. Несчастный купец задрожал. Одутловатое лицо дернулось и расплылось в приторной улыбке. Джузеппе на глазах становился самой любезностью.
– О синьоры! Для меня такая честь! Прошу не гневаться! Ваша одежда ввела меня в заблуждение...
– Конспирация! – Бурцев с ненавистью глянул на свои «колготки».
– О, да, конечно! Я понимаю.
Невооруженным глазом видно было, что хозяин дома ни хрена не понимает.
– Послушай, Джузеппе, – перебил его Бурцев. – Сначала я хочу... все Хранители Гроба хотят, чтобы ты раз и навсегда уяснил одну простую вещь. И впредь не будем больше возвращаться к этому вопросу.
– Я весь внимание, синьор м-м-м Базилио...
Бурцев придвинулся к купцу вплотную, навис над сжавшимся толстячком, прошипел в лицо:
– Твоя жена овеяна ореолом святости.
Вообще-то, он брякнул первую пришедшую на ум несуразицу. Хотел озадачить, сбить с толку, напугать. Эффект превзошел все ожидания.
Джузеппе ойкнул, икнул, растерянно глянул на притихшую супругу:
– Ореол? Святости? Не может быть!
– Смотреть на меня! Слушать, что я говорю!
Джузеппе смотрел и слушал.
– У меня, у него, – палец Бурцева уткнулся в грудь Гаврилы, – у отца Бенедикта, у всех Хранителей Гроба было видение. Прозрение. И озарение.
– И озарение... – эхом отозвался купец.
– И твоя супруга избрана нами, как живое воплощение ореола святости, – продолжал нести вздор Бурцев. – А если ты сомневаешься в выборе Хранителей...
– О, нет-нет! Ни капельки не сомневаюсь! Раз избрана – значит, избрана. – По лицу купца скользнула похабная улыбка. – Если синьорам Хранителям Гроба приглянулась моя супруга, я, конечно же, буду рад пригласить их сюда или отведу ее саму...
– Молчать! – рявкнул Бурцев.
Джузеппе аж подскочил.
– Не нужно никого никуда приглашать и не нужно никого никуда отводить! – отчеканил Бурцев. – Твоя жена просто овеяна ореолом святости. И все. Понял?!
Купец закивал часто и быстро. Пухлые щеки и все три подбородка ходили ходуном. В глазах – ужас и непонимание. Дездемона, стоявшая позади мужа, тоже начинала дрожать. Бурцев, улучив момент, заговорщицки подмигнул брюнетке. Та немного расслабилась. Улыбнулась через силу. Но не отвела озадаченно-настороженного взгляда от пистолета. Придется объясняться с дамочкой. Но это потом, а пока Бурцев продолжал нагонять страха на несчастного главу семейства:
– Все, что ты слышал сейчас, Джузеппе, – великая тайна. Точнее, лишь часть ее, коей тебе позволено коснуться. Если проболтаешься...
Запуганный и запутанный вконец Джузеппе уже не мог говорить – только мычал и мотал головой.
– Если посмеешь хотя бы намекнуть кому-либо о нашей встрече и о том, что услышал сейчас... Если даже заговоришь на эту тему с кем-нибудь из Хранителей...
Джузеппе обильно потел и сильно вонял.
– ...Тебя казнят. И казнь будет страшной, долгой и му-у-учительной, – с наслаждением протянул Бурцев. – Хранители Гроба не любят болтунов.
– Я не буду болтать! – пискнул Джузеппе.
– И самое главное. Впредь не оскорбляй ореол святости ни мыслью, ни словом, ни действием. Не вздумай даже пальцем тронуть жену. Не смей повышать на нее голос. Иначе...
Джузеппе в ужасе зажмурился.
– Иначе. Придут. Хранители.
Бедолагу чуть кондратий не хватил. Мелкая дрожь, зубовный стук – купца лихорадило. Экспромт был великолепен. Джузеппе был обезврежен.
– А теперь прошу к столу, о посвященный в величайшую из тайн! Раздели с нами трапезу, достойный спутник ореола святости.
Бурцев и Гаврила лопали от пуза. Задумчивый «ореол святости» тоже не очень-то отказывал себе в грехе чревоугодия. Только Джузеппе, раздавленный тяжким грузом страшной тайны, жевал вяло и неохотно. Но очень, очень старательно изображал улыбку.
– Сальве[58], – машинально отозвался тот.
Однако тут же спохватился, погрозил кулаком. Тоже перешел на немецкий, очень стараясь выглядеть при этом грозным и решительным:
– Может, хотя бы вы мне объясните, синьоры, что тут происходит?! Почему от меня, как от прокаженного, шарахается сын синьора Моро?! Почему он перепачкан в помоях? Почему под моей дверью в куче отбросов валяется его бесчувственный слуга?! И что за немцы хозяйничают в моем доме-е-е?!
Голос купца вновь сорвался на визг. Тыча маленькими пухлыми пальцами то в Бурцева, то в озадаченного Гаврилу, «Отелло» надвигался, как танк. Хм, не всех немцев тут, похоже, боялись.
Дездемона попыталась оттащить супруга от гостей. Взбешенный Джузеппе немедленно потянул растопыренные пальцы-колбаски к жене.
Да, их просили не вмешиваться, но когда дело дошло до рукопашной... В принципе, шансы у супругов были примерно равны: заплывший жиром неповоротливый Джузеппе брал массой, юркая Дездемона – ловкостью и подвижностью. И все же драться с женщиной нехорошо. Бурцев аккуратно, но достаточно доходчиво объяснил это венецианскому торгашу. Торгаш отлетел к стене. Привстал, охая. Гаврила добавил. А уж после этого беднягу пришлось долго поливать водой, чтобы привести в чувство.
Поднявшись минут через десять с мокрого пола, стенающий Джузеппе выглядел человеком, хорошо усвоившим урок. Фингал под глазом, красное, распухшее до неимоверных размеров ухо...
В драку он больше не лез. Бурцев даже невольно посочувствовал мужичку. Имелись все основания полагать, что от серьезных травм, продолжительной комы, а возможно, и летальных последствий Джузеппе спасла лишь солидная жировая прослойка, немного смягчившая удар Алексича.
– Кто вы такие? – всхлипнул побитый муж. – Откуда вы вообще тут взялись?
– Это Базилио и Габриэло, если по-нашему, по-итальянски, – поспешила ответить за гостей Дездемона. – Они... они...
– А почему говорят по-немецки? С немецкого купеческого подворья, что ли?
Нужно было срочно закреплять достигнутый успех.
– Нет. Из замка Санта-Тринита, – сверкнул глазами Бурцев. – От Хранителей Гроба.
В наступившей тишине стук выкладываемого на стол «вальтера» прозвучал особенно зловеще.
Это снова сработало безотказно. От стола в ужасе отшатнулась даже Дездемона. А уж на Джузеппе упоминание о Хранителях и грозный вид пистолета произвели такое же впечатление, как давеча на Бенвенутто. Несчастный купец задрожал. Одутловатое лицо дернулось и расплылось в приторной улыбке. Джузеппе на глазах становился самой любезностью.
– О синьоры! Для меня такая честь! Прошу не гневаться! Ваша одежда ввела меня в заблуждение...
– Конспирация! – Бурцев с ненавистью глянул на свои «колготки».
– О, да, конечно! Я понимаю.
Невооруженным глазом видно было, что хозяин дома ни хрена не понимает.
– Послушай, Джузеппе, – перебил его Бурцев. – Сначала я хочу... все Хранители Гроба хотят, чтобы ты раз и навсегда уяснил одну простую вещь. И впредь не будем больше возвращаться к этому вопросу.
– Я весь внимание, синьор м-м-м Базилио...
Бурцев придвинулся к купцу вплотную, навис над сжавшимся толстячком, прошипел в лицо:
– Твоя жена овеяна ореолом святости.
Вообще-то, он брякнул первую пришедшую на ум несуразицу. Хотел озадачить, сбить с толку, напугать. Эффект превзошел все ожидания.
Джузеппе ойкнул, икнул, растерянно глянул на притихшую супругу:
– Ореол? Святости? Не может быть!
– Смотреть на меня! Слушать, что я говорю!
Джузеппе смотрел и слушал.
– У меня, у него, – палец Бурцева уткнулся в грудь Гаврилы, – у отца Бенедикта, у всех Хранителей Гроба было видение. Прозрение. И озарение.
– И озарение... – эхом отозвался купец.
– И твоя супруга избрана нами, как живое воплощение ореола святости, – продолжал нести вздор Бурцев. – А если ты сомневаешься в выборе Хранителей...
– О, нет-нет! Ни капельки не сомневаюсь! Раз избрана – значит, избрана. – По лицу купца скользнула похабная улыбка. – Если синьорам Хранителям Гроба приглянулась моя супруга, я, конечно же, буду рад пригласить их сюда или отведу ее саму...
– Молчать! – рявкнул Бурцев.
Джузеппе аж подскочил.
– Не нужно никого никуда приглашать и не нужно никого никуда отводить! – отчеканил Бурцев. – Твоя жена просто овеяна ореолом святости. И все. Понял?!
Купец закивал часто и быстро. Пухлые щеки и все три подбородка ходили ходуном. В глазах – ужас и непонимание. Дездемона, стоявшая позади мужа, тоже начинала дрожать. Бурцев, улучив момент, заговорщицки подмигнул брюнетке. Та немного расслабилась. Улыбнулась через силу. Но не отвела озадаченно-настороженного взгляда от пистолета. Придется объясняться с дамочкой. Но это потом, а пока Бурцев продолжал нагонять страха на несчастного главу семейства:
– Все, что ты слышал сейчас, Джузеппе, – великая тайна. Точнее, лишь часть ее, коей тебе позволено коснуться. Если проболтаешься...
Запуганный и запутанный вконец Джузеппе уже не мог говорить – только мычал и мотал головой.
– Если посмеешь хотя бы намекнуть кому-либо о нашей встрече и о том, что услышал сейчас... Если даже заговоришь на эту тему с кем-нибудь из Хранителей...
Джузеппе обильно потел и сильно вонял.
– ...Тебя казнят. И казнь будет страшной, долгой и му-у-учительной, – с наслаждением протянул Бурцев. – Хранители Гроба не любят болтунов.
– Я не буду болтать! – пискнул Джузеппе.
– И самое главное. Впредь не оскорбляй ореол святости ни мыслью, ни словом, ни действием. Не вздумай даже пальцем тронуть жену. Не смей повышать на нее голос. Иначе...
Джузеппе в ужасе зажмурился.
– Иначе. Придут. Хранители.
Бедолагу чуть кондратий не хватил. Мелкая дрожь, зубовный стук – купца лихорадило. Экспромт был великолепен. Джузеппе был обезврежен.
– А теперь прошу к столу, о посвященный в величайшую из тайн! Раздели с нами трапезу, достойный спутник ореола святости.
Бурцев и Гаврила лопали от пуза. Задумчивый «ореол святости» тоже не очень-то отказывал себе в грехе чревоугодия. Только Джузеппе, раздавленный тяжким грузом страшной тайны, жевал вяло и неохотно. Но очень, очень старательно изображал улыбку.
Глава 44
– Что это, синьор Базилио? – несмело поинтересовался купец.
С деланным интересом он рассматривал кусок лепешки в своих пухлых руках. Вопрос, по всей вероятности, был задан лишь ради того, чтобы возобновить беседу. Уж очень тяготило Джузеппе затянувшееся молчание за столом.
Бурцев хмыкнул:
– Это? Немецкое народное блюдо. Пицца.
– Пицца? В этом слове есть что-то итальянское.
Бурцев оскалился. Ну да, конечно, что-то там Джузеппе упоминал, когда ругался с женой. Пуцца, так кажется?
– Возможно. Тебе нравится?
– О да, безумно!
Демонстративно, но без особого, впрочем, энтузиазма толстяк отправил в рот приличный кус. Умудрился прожевать, не переставая угодливо улыбаться. Правда, едва не подавился при этом.
– А вот это? – Джузеппе, чуя сытое благодушие грозных гостей, потихоньку смелел. Его свинячьи глазки снова вперились в «вальтер». – Это что?
А вот это, дорогой Джузеппе, вообще-то не твоего ума дело! И все же Бурцев ответил:
– Это шумный палец. Немецкая народная э-э-э... дуделка.
Он приставил ствол к губам. Выдул из дульного среза резкий полувой-полусвист.
Дездемона поморщилась.
Джузеппе за малым не хлопал в ладоши:
– Браво! Изумительно! Бесподобно!
Бурцев кивнул, ухмыляясь:
– Я рад, что мои скромные таланты оценены по достоинству. Польщен, польщен. Но вообще-то, позвольте напомнить, эта вещь предназначена для вызывания грома смерти.
Джузеппе подавился пиццей, закашлялся. Дездемона тоже опасливо отодвинулась от стола. Больше о «вальтере» за трапезой не заговаривали. Другие темы тоже как отрезало.
Минут через пять молчаливого поглощения пищи Бурцев повернулся к купцу:
– А скажи-ка, друг Джузеппе, почему ты явился домой в столь ранний час? Твоя милая супруга, да пребудет с ней вовек преблагостная святость, сказала, будто какие-то неотложные дела задержат тебя, как минимум, до вечера.
Джузеппе смутился:
– Да как вам объяснить, синьор Базилио... Тут такое творится! Никто ничего не понимает, но Венеция словно сошла с ума! Говорят, ночью хоронили евреев с Джудекки. А на Греховном кладбище перебили банду каких-то головорезов. Вроде бы они там кого-то поджидали.
С деланным интересом он рассматривал кусок лепешки в своих пухлых руках. Вопрос, по всей вероятности, был задан лишь ради того, чтобы возобновить беседу. Уж очень тяготило Джузеппе затянувшееся молчание за столом.
Бурцев хмыкнул:
– Это? Немецкое народное блюдо. Пицца.
– Пицца? В этом слове есть что-то итальянское.
Бурцев оскалился. Ну да, конечно, что-то там Джузеппе упоминал, когда ругался с женой. Пуцца, так кажется?
– Возможно. Тебе нравится?
– О да, безумно!
Демонстративно, но без особого, впрочем, энтузиазма толстяк отправил в рот приличный кус. Умудрился прожевать, не переставая угодливо улыбаться. Правда, едва не подавился при этом.
– А вот это? – Джузеппе, чуя сытое благодушие грозных гостей, потихоньку смелел. Его свинячьи глазки снова вперились в «вальтер». – Это что?
А вот это, дорогой Джузеппе, вообще-то не твоего ума дело! И все же Бурцев ответил:
– Это шумный палец. Немецкая народная э-э-э... дуделка.
Он приставил ствол к губам. Выдул из дульного среза резкий полувой-полусвист.
Дездемона поморщилась.
Джузеппе за малым не хлопал в ладоши:
– Браво! Изумительно! Бесподобно!
Бурцев кивнул, ухмыляясь:
– Я рад, что мои скромные таланты оценены по достоинству. Польщен, польщен. Но вообще-то, позвольте напомнить, эта вещь предназначена для вызывания грома смерти.
Джузеппе подавился пиццей, закашлялся. Дездемона тоже опасливо отодвинулась от стола. Больше о «вальтере» за трапезой не заговаривали. Другие темы тоже как отрезало.
Минут через пять молчаливого поглощения пищи Бурцев повернулся к купцу:
– А скажи-ка, друг Джузеппе, почему ты явился домой в столь ранний час? Твоя милая супруга, да пребудет с ней вовек преблагостная святость, сказала, будто какие-то неотложные дела задержат тебя, как минимум, до вечера.
Джузеппе смутился:
– Да как вам объяснить, синьор Базилио... Тут такое творится! Никто ничего не понимает, но Венеция словно сошла с ума! Говорят, ночью хоронили евреев с Джудекки. А на Греховном кладбище перебили банду каких-то головорезов. Вроде бы они там кого-то поджидали.