Страница:
Из вооружения на борту оставлены тридцатисемимиллиметровое орудие «Флак-36», кажись, – в носовой части, а на корме – скорострельная двадцатимиллиметровка «MG. С/38». Универсальный пулемет. Изначально – зенитка для борьбы с низко летящими самолетами, но частенько использовался фашистами и на прямой наводке. И результаты впечатляли. Мало какое стрелковое оружие сравнится с этой убойной штукой, если требуется очень быстро и очень наверняка расправиться с небронированной или легкобронированной целью.
Сейчас «MG. С/38» предназначался для стрельбы исключительно по наземным и надводным целям. В обычном морском сражении такой пулеметик в два счета отправит на дно и когг, и галеру. Впрочем, максимальный – зенитный – угол подъема ствола предусмотрительные конструкторы снижать не стали. И правильно: катер имел возможность идти вплотную хоть под отвесными скалами, хоть под крепостными стенами – идти и поливать огнем противника, засевшего наверху. В мире, не ведавшем даже примитивного огнестрельного оружия, судно цайткоманды СС могло противостоять любому флоту и любому береговому форту. Сейчас, правда, оба ствола «раумбота» зачехлены брезентом, но опытной команде понадобятся считаные секунды, чтобы привести орудия в боевую готовность.
Глава 52
Глава 53
Глава 54
Глава 55
Сейчас «MG. С/38» предназначался для стрельбы исключительно по наземным и надводным целям. В обычном морском сражении такой пулеметик в два счета отправит на дно и когг, и галеру. Впрочем, максимальный – зенитный – угол подъема ствола предусмотрительные конструкторы снижать не стали. И правильно: катер имел возможность идти вплотную хоть под отвесными скалами, хоть под крепостными стенами – идти и поливать огнем противника, засевшего наверху. В мире, не ведавшем даже примитивного огнестрельного оружия, судно цайткоманды СС могло противостоять любому флоту и любому береговому форту. Сейчас, правда, оба ствола «раумбота» зачехлены брезентом, но опытной команде понадобятся считаные секунды, чтобы привести орудия в боевую готовность.
Глава 52
– Мы на месте, синьоры! – толстячок Джузеппе, громко отдуваясь, первым выбрался на крутой берег канала.
Из грязной (в припортовых каналах мусора плавало больше, чем где-либо, да и местные улочки совсем уж не отличались чистотой) воды торчали полосатые шесты. Самые кончики...
– Осторожнее, синьоры, здесь глубоко, – предупредил купец, – Очень глубоко.
Вслед за Джузеппе из гондолы выскочил Гаврила. Богатырь галантно подал руку своей даме и чужой жене. Дездемона благодарно улыбнулась новгородцу. Бурцев сошел на берег последним.
Совсем рядом, на соседней улочке, пророкотал мотоциклетный двигатель, застучали копыта. Между домами промелькнула коляска «Цундаппа» с пулеметом и тевтонские плащи с черными крестами.
Бурцев напрягся. Нет, пронесло... Эсэсовско-фашистский патруль проехал мимо, к каналу не свернул.
– Нас, небось, ищут, – шепнул в ухо Гаврила.
Ну-ну, пусть поищут...
– Куда теперь, Джузеппе? – Бурцев повернулся к купцу.
– А вон к той таверне напротив. Прошу, синьоры.
Венецианец указывал на двухэтажное неказистое строение с маленькими окошками. Пьяные напевы доносились с первого этажа, женский смех и визг – со второго, а у входа застыли в неподвижности угрюмые личности в черных всепогодных плащах. Только глаза и поблескивают из-под огромных капюшонов. Вышибалы, наверное. Или охрана. А может местная «крыша». Притончик-то приблатненный – сразу видать.
Как понял Бурцев из беглых объяснений Джузеппе, «Золотой лев» представлял собой целый гостинично-развлекательный комплекс с сомнительной репутацией: питейное заведение, постоялый двор, публичный дом и что-то вроде подпольного клуба контрабандистов. И все под одной крышей и вывеской.
Крыша была старая и изрядно прохудившаяся. Вывеска болталась на ржавых цепях над низенькой дверцей. На толстой, растрескавшейся и потемневшей от времени доске Бурцев не без труда различил очертания грубо намалеванной гривастой кошки. Лев? Весьма сомнительно, вообще-то. И вовсе он даже не золотой, а синюшный какой-то – вроде испитой морды алкоголика. Если на рисунке и была когда-либо позолота, то давным-давно осыпалась.
Крепкие ребята в черных плащах пропустили их беспрепятственно. Даже поприветствовали Джузеппе сдержанными поклонами. Узнали, видать, постоянного клиента.
В окнах второго этажа мелькнула полуголая вульгарная девица. Смеясь, сделала купчишке ручкой. Как старому знакомому! Ага, а Джузеппе-то не такой уж безнадежный мужчина, как расписывала его Дездемона. Интересно-интересно... уж не здесь ли глава семейства пропадал ночами, пока его женушку обхаживал Бенвенутто?
– Порка путана! – злобно прошипела Дездемона.
Перевода не требовалось: путана – она и в Африке путана. А в Венеции – и подавно.
Джузеппе провел их внутрь. Однако же! Тяжелый отвратный духан. Гомон нетрезвых голосов. Удушливая полутьма. Где-то в «нумерах» второго этажа закричала в экстазе женщина, а здесь внизу... Да уж...
Залитый кровью былых драк, заплеванный и заблеванный донельзя земляной пол слегка присыпан свалявшимися опилками, стружкой и песком, но «покрывало» это не менялось, наверное, с сотворения мира. Под грязным слоем вроде бы даже что-то копошилось, а в углу валялась невесть откуда взявшаяся свинья. Антисанитария – полнейшая. Как тут вообще можно пить или есть – непонятно. Бурцева выворачивало уже от одного вида хваленого «Золотого льва».
Тем не менее несколько столов занимали многочисленные шумные компании. Судя по всему – моряки, вернувшиеся после удачной торговой экспедиции. Ребята говорили громко, а пили много. На столах и под столами в беспорядке валялись грязная посуда, объедки, черепки разбитых глиняных кружек. Кто-то – уже совсем хорошенький – мочился, не поднимаясь с лавки и не снимая штанов. Оглушительный гогот сопровождал этот процесс.
Невозмутимого хозяина – его Бурцев, как и обещал Джеймс Банд, сразу признал по красной роже – происходящие в таверне безобразия ничуть не трогали. Видимо, за все было уплачено сполна и заранее. А может, тут такое просто в порядке вещей?
– Скифо! Скифо! Скифо![65] – цедила сквозь зубы «ореол святости». – От-вра-ти-тель-но!
Еще один стол – в дальнем уголке-закутке возле окошка – был завален небольшими оструганными дощечками. Над дощечками склонился худощавый, болезненного вида юноша в потертом камзоле и громадном берете. Перепачканные сажей руки, мечтательно-печальные глаза, губа, по-детски оттопыренная в какой-то вечной и безысходной обиде на весь мир... Парень не пил и не ел. Он... Бурцев присмотрелся – да, действительно, он рисовал!
Зарисовано было все вокруг. Дощечки, стол под ними, соседний – пустующий – стол, стена у окна, лавка, на которой сидел молодой художник, и прочие лавки, до которых дотянулась его рука. А юноша в берете никак не мог остановиться. Уверенными движениями он в безумном упоении творца наносил угольком на дерево штрих за штрихом.
Вообще-то, Бурцев не был знатоком и ценителем живописи, но это! Мужчины и женщины, птицы и звери, дворцы и корабли, море и пасторальные пейзажи... Среди блевотины, плевков, потеков мочи и крови, среди пьяного гогота и визга проституток, среди тошнотворных запахов дурной кухни и отвратного пойла, среди кислой вони пота и испражнений рождались настоящие шедевры!
– Кто это, Джузеппе?
– Рисовальщик флорентийский, – пренебрежительно отозвался купец. – Джотто ди Бондоне[66]. Приехал в Венецию, чтобы запечатлеть сенсо. А пока вот упражняется где ни попадя. Видите, измалевал уж все углем. С головой, видать, у парня не в порядке. Но пока монета у флорентийца водится, его тут терпят. К тому же хозяин надеется, что парень обновит вывеску «Золотого льва».
Из грязной (в припортовых каналах мусора плавало больше, чем где-либо, да и местные улочки совсем уж не отличались чистотой) воды торчали полосатые шесты. Самые кончики...
– Осторожнее, синьоры, здесь глубоко, – предупредил купец, – Очень глубоко.
Вслед за Джузеппе из гондолы выскочил Гаврила. Богатырь галантно подал руку своей даме и чужой жене. Дездемона благодарно улыбнулась новгородцу. Бурцев сошел на берег последним.
Совсем рядом, на соседней улочке, пророкотал мотоциклетный двигатель, застучали копыта. Между домами промелькнула коляска «Цундаппа» с пулеметом и тевтонские плащи с черными крестами.
Бурцев напрягся. Нет, пронесло... Эсэсовско-фашистский патруль проехал мимо, к каналу не свернул.
– Нас, небось, ищут, – шепнул в ухо Гаврила.
Ну-ну, пусть поищут...
– Куда теперь, Джузеппе? – Бурцев повернулся к купцу.
– А вон к той таверне напротив. Прошу, синьоры.
Венецианец указывал на двухэтажное неказистое строение с маленькими окошками. Пьяные напевы доносились с первого этажа, женский смех и визг – со второго, а у входа застыли в неподвижности угрюмые личности в черных всепогодных плащах. Только глаза и поблескивают из-под огромных капюшонов. Вышибалы, наверное. Или охрана. А может местная «крыша». Притончик-то приблатненный – сразу видать.
Как понял Бурцев из беглых объяснений Джузеппе, «Золотой лев» представлял собой целый гостинично-развлекательный комплекс с сомнительной репутацией: питейное заведение, постоялый двор, публичный дом и что-то вроде подпольного клуба контрабандистов. И все под одной крышей и вывеской.
Крыша была старая и изрядно прохудившаяся. Вывеска болталась на ржавых цепях над низенькой дверцей. На толстой, растрескавшейся и потемневшей от времени доске Бурцев не без труда различил очертания грубо намалеванной гривастой кошки. Лев? Весьма сомнительно, вообще-то. И вовсе он даже не золотой, а синюшный какой-то – вроде испитой морды алкоголика. Если на рисунке и была когда-либо позолота, то давным-давно осыпалась.
Крепкие ребята в черных плащах пропустили их беспрепятственно. Даже поприветствовали Джузеппе сдержанными поклонами. Узнали, видать, постоянного клиента.
В окнах второго этажа мелькнула полуголая вульгарная девица. Смеясь, сделала купчишке ручкой. Как старому знакомому! Ага, а Джузеппе-то не такой уж безнадежный мужчина, как расписывала его Дездемона. Интересно-интересно... уж не здесь ли глава семейства пропадал ночами, пока его женушку обхаживал Бенвенутто?
– Порка путана! – злобно прошипела Дездемона.
Перевода не требовалось: путана – она и в Африке путана. А в Венеции – и подавно.
Джузеппе провел их внутрь. Однако же! Тяжелый отвратный духан. Гомон нетрезвых голосов. Удушливая полутьма. Где-то в «нумерах» второго этажа закричала в экстазе женщина, а здесь внизу... Да уж...
Залитый кровью былых драк, заплеванный и заблеванный донельзя земляной пол слегка присыпан свалявшимися опилками, стружкой и песком, но «покрывало» это не менялось, наверное, с сотворения мира. Под грязным слоем вроде бы даже что-то копошилось, а в углу валялась невесть откуда взявшаяся свинья. Антисанитария – полнейшая. Как тут вообще можно пить или есть – непонятно. Бурцева выворачивало уже от одного вида хваленого «Золотого льва».
Тем не менее несколько столов занимали многочисленные шумные компании. Судя по всему – моряки, вернувшиеся после удачной торговой экспедиции. Ребята говорили громко, а пили много. На столах и под столами в беспорядке валялись грязная посуда, объедки, черепки разбитых глиняных кружек. Кто-то – уже совсем хорошенький – мочился, не поднимаясь с лавки и не снимая штанов. Оглушительный гогот сопровождал этот процесс.
Невозмутимого хозяина – его Бурцев, как и обещал Джеймс Банд, сразу признал по красной роже – происходящие в таверне безобразия ничуть не трогали. Видимо, за все было уплачено сполна и заранее. А может, тут такое просто в порядке вещей?
– Скифо! Скифо! Скифо![65] – цедила сквозь зубы «ореол святости». – От-вра-ти-тель-но!
Еще один стол – в дальнем уголке-закутке возле окошка – был завален небольшими оструганными дощечками. Над дощечками склонился худощавый, болезненного вида юноша в потертом камзоле и громадном берете. Перепачканные сажей руки, мечтательно-печальные глаза, губа, по-детски оттопыренная в какой-то вечной и безысходной обиде на весь мир... Парень не пил и не ел. Он... Бурцев присмотрелся – да, действительно, он рисовал!
Зарисовано было все вокруг. Дощечки, стол под ними, соседний – пустующий – стол, стена у окна, лавка, на которой сидел молодой художник, и прочие лавки, до которых дотянулась его рука. А юноша в берете никак не мог остановиться. Уверенными движениями он в безумном упоении творца наносил угольком на дерево штрих за штрихом.
Вообще-то, Бурцев не был знатоком и ценителем живописи, но это! Мужчины и женщины, птицы и звери, дворцы и корабли, море и пасторальные пейзажи... Среди блевотины, плевков, потеков мочи и крови, среди пьяного гогота и визга проституток, среди тошнотворных запахов дурной кухни и отвратного пойла, среди кислой вони пота и испражнений рождались настоящие шедевры!
– Кто это, Джузеппе?
– Рисовальщик флорентийский, – пренебрежительно отозвался купец. – Джотто ди Бондоне[66]. Приехал в Венецию, чтобы запечатлеть сенсо. А пока вот упражняется где ни попадя. Видите, измалевал уж все углем. С головой, видать, у парня не в порядке. Но пока монета у флорентийца водится, его тут терпят. К тому же хозяин надеется, что парень обновит вывеску «Золотого льва».
Глава 53
А хозяин в замызганном фартуке уже спешил к ним с распростертыми объятиями. Точнее, не к ним – к их провожатому. Красная физиономия от избытка чувств стала пунцовой.
– Буон джорно[67], синьор Джузеппе!
Да, купца тут хорошо знали. Дружеские приветствия были шумными и долгими – пришлось прерывать.
– Джузеппе, скажи этому трактирщику, что нам нужен Джеймс-британец. Он должен ждать нас здесь. Он и его спутники.
Трактирщик оттопырил губу, задумался. Покачал головой, развел руками, что-то виновато залопотал по-итальянски.
– Он не знает никаких британцев. И среди его постояльцев нет ни одного человека по имени Джеймс, – перевел Джузеппе.
– А ну-ка дай ему одну монету.
Бурцев протянул Джузеппе свой кошель.
– Зачем давать? – Купец вцепился в сарацинский мешочек мертвой хваткой.
– Чтоб память излечить. Чтоб кровь не только к роже, но к мозгам потекла. Давай-давай, не жадничай, не то заберу золото.
Купеческая рука, отдающая чужую монету, дрожала. Теперь на своего знакомца Джузеппе смотрел с плохо скрываемой ненавистью. Трактирщик же был доволен – дальше некуда! Физиономия счастливчика от радости покраснела настолько, что, казалось, из-под кожи вот-вот засочится сукровица. Разумеется, вздремнувшая память пройдохи мигом пробудилась.
– О! Синьор Джеймс! – вскричал краснорожий. И звонко-звонко припечатал ладонью по лбу. Типа, вспомнил... – Си!
Он еще что-то добавил. Расстроенный Джузеппе переводить не стал. Но и так ясно: их просили подождать.
Хозяин «Золотого льва» побежал на второй этаж. Чтобы скрасить ожидание, а заодно отвлечься от трактирной мерзопакостности, Бурцев встал за спиной художника Джотто. Гаврила пристроился рядом, выдохнул восхищенно:
– Лепота!
Да, молодой маэстро был великолепен. Сейчас он делал только наброски, развивающие руку. Но зато какие! Объемное изображение, нужные пропорции, точные детали... Звери и птицы, казалось, вот-вот сбегут и слетят с угольных рисунков. А люди! Выразительные позы полны движения и экспрессии, лица – живые, эмоциональные. Блин! И не верится даже, что все исполнено угольком, да на простой дощечке.
Джотто, целиком и полностью погруженный в работу, не замечал, что за ним наблюдают. Творческая лихорадка, однако... Или привычка.
Бурцев молча любовался необычной экспозицией. Вот парусник в бушующем море. Вот базилика Сан-Марко. Вот жалкая собачонка в грязной подворотне. Вот спокойный венецианский канальчик с двумя гондолами. Вот конный рыцарь при полном доспехе. А вот... эсэсовец с «МП-40» и надвинутой на глаза каской.
Самородок Джотто рисовал все, что видел и запоминал. А визуальной памятью молодой художник обладал поистине феноменальной. Не имея ни малейшего представления об огнестрельном оружии, «шмайсер» парень изобразил весьма правдоподобно.
Оп-с! А это еще что такое?! Под расписанными досками лежал большой, свернутый в трубку холст. Край его свисал со стола. Картина! Настоящая, выполненная не углем – красками.
Бурцев не удержался – потянул за край, осторожно разворачивая сверток. Полотно открывалось. Больше всего это напоминало... напоминало... Рубку военного катера – вот что! Того самого немецкого «раумбота», что стоит у причала по соседству с галерой дожа!
Рубка не пустовала. На первом плане благодушно скалился длиннолицый тип в эсэсовской фуражке. Капитан судна? Да, похоже на то. Наверное, это было что-то вроде портрета. Доблестный ариец на боевом посту...
Пост, кстати, прорисован с изумительной точностью. Все, до мелочей. И штурвал, и рычаги, и навигационные приборы. Блин, да по такому наглядному пособию можно заочно учить морскому делу! И научить можно! «Раумбот» цайткоманды изнутри выглядел попроще, чем катерок морпехов, который Бурцев излазил во время совместных учений вдоль и поперек.
Сверток скользнул со стола, оказался в руках у Бурцева.
– Ке коза? Довэ?[68] – встрепенулся художник.
Джотто оторвался от работы, поднял глаза. Недоумение, тревога и непонимание читались в его взгляде. Флорентийский живописец витал еще где-то там, в мире грез и невыписанных образов, слишком далеком от трактирной грязи. Парню требовалось время, чтобы спуститься на грешную землю.
Бурцев же буквально пожирал картину глазами. Потом цепкие руки маэстро вырвали холст. Джотто запунцовел не хуже трактирщика, готовясь к перебранке и драке, сжал измазанные углем кулачки, но вдруг сдулся, выпустил воздух, как пробитый мяч. Губы маэстро расплылись в улыбке хищника, учуявшего добычу, потом сложились в восторженное «О!». В глазах блеснул сумасшедший огонек.
Больной на голову флорентиец бесцеремонно ткнул в Бурцева черным пальцем, что-то быстро-быстро затараторил. «Фачча! Фачча!» – это слово чаще других слышалось в сбивчивом лепете.
– Фачча? Что это такое? – на всякий случай поинтересовался Бурцев у Джузеппе.
– Лицо, – ответил венецианец.
– С моим лицом что-то не так?
– Джотто ди Бондоне понравилось ваше лицо, синьор Базилио, – пояснил венецианский купец.
Бурцев невольно отступил от возбужденного живописца:
– Он голубой?
– Как, простите?
– Ну, предпочитает мужчин? Знаешь, Джузеппе, с художниками такое иногда случается.
– Нет, что вы! Он просто хочет писать с вас портрет. Говорит, у вас очень колоритная внешность.
– А-а-а, – Бурцев вздохнул с облегчением, – ладно, пусть малюет. Только сначала спроси парня, как он умудрился нарисовать вот это?
Бурцев указал на смятый холст. Картина «Эсэсовец в капитанской рубке» покрывала теперь весь стол, и не было нужды уточнять, что именно имеет в виду обладатель колоритной «фаччи».
– Буон джорно[67], синьор Джузеппе!
Да, купца тут хорошо знали. Дружеские приветствия были шумными и долгими – пришлось прерывать.
– Джузеппе, скажи этому трактирщику, что нам нужен Джеймс-британец. Он должен ждать нас здесь. Он и его спутники.
Трактирщик оттопырил губу, задумался. Покачал головой, развел руками, что-то виновато залопотал по-итальянски.
– Он не знает никаких британцев. И среди его постояльцев нет ни одного человека по имени Джеймс, – перевел Джузеппе.
– А ну-ка дай ему одну монету.
Бурцев протянул Джузеппе свой кошель.
– Зачем давать? – Купец вцепился в сарацинский мешочек мертвой хваткой.
– Чтоб память излечить. Чтоб кровь не только к роже, но к мозгам потекла. Давай-давай, не жадничай, не то заберу золото.
Купеческая рука, отдающая чужую монету, дрожала. Теперь на своего знакомца Джузеппе смотрел с плохо скрываемой ненавистью. Трактирщик же был доволен – дальше некуда! Физиономия счастливчика от радости покраснела настолько, что, казалось, из-под кожи вот-вот засочится сукровица. Разумеется, вздремнувшая память пройдохи мигом пробудилась.
– О! Синьор Джеймс! – вскричал краснорожий. И звонко-звонко припечатал ладонью по лбу. Типа, вспомнил... – Си!
Он еще что-то добавил. Расстроенный Джузеппе переводить не стал. Но и так ясно: их просили подождать.
Хозяин «Золотого льва» побежал на второй этаж. Чтобы скрасить ожидание, а заодно отвлечься от трактирной мерзопакостности, Бурцев встал за спиной художника Джотто. Гаврила пристроился рядом, выдохнул восхищенно:
– Лепота!
Да, молодой маэстро был великолепен. Сейчас он делал только наброски, развивающие руку. Но зато какие! Объемное изображение, нужные пропорции, точные детали... Звери и птицы, казалось, вот-вот сбегут и слетят с угольных рисунков. А люди! Выразительные позы полны движения и экспрессии, лица – живые, эмоциональные. Блин! И не верится даже, что все исполнено угольком, да на простой дощечке.
Джотто, целиком и полностью погруженный в работу, не замечал, что за ним наблюдают. Творческая лихорадка, однако... Или привычка.
Бурцев молча любовался необычной экспозицией. Вот парусник в бушующем море. Вот базилика Сан-Марко. Вот жалкая собачонка в грязной подворотне. Вот спокойный венецианский канальчик с двумя гондолами. Вот конный рыцарь при полном доспехе. А вот... эсэсовец с «МП-40» и надвинутой на глаза каской.
Самородок Джотто рисовал все, что видел и запоминал. А визуальной памятью молодой художник обладал поистине феноменальной. Не имея ни малейшего представления об огнестрельном оружии, «шмайсер» парень изобразил весьма правдоподобно.
Оп-с! А это еще что такое?! Под расписанными досками лежал большой, свернутый в трубку холст. Край его свисал со стола. Картина! Настоящая, выполненная не углем – красками.
Бурцев не удержался – потянул за край, осторожно разворачивая сверток. Полотно открывалось. Больше всего это напоминало... напоминало... Рубку военного катера – вот что! Того самого немецкого «раумбота», что стоит у причала по соседству с галерой дожа!
Рубка не пустовала. На первом плане благодушно скалился длиннолицый тип в эсэсовской фуражке. Капитан судна? Да, похоже на то. Наверное, это было что-то вроде портрета. Доблестный ариец на боевом посту...
Пост, кстати, прорисован с изумительной точностью. Все, до мелочей. И штурвал, и рычаги, и навигационные приборы. Блин, да по такому наглядному пособию можно заочно учить морскому делу! И научить можно! «Раумбот» цайткоманды изнутри выглядел попроще, чем катерок морпехов, который Бурцев излазил во время совместных учений вдоль и поперек.
Сверток скользнул со стола, оказался в руках у Бурцева.
– Ке коза? Довэ?[68] – встрепенулся художник.
Джотто оторвался от работы, поднял глаза. Недоумение, тревога и непонимание читались в его взгляде. Флорентийский живописец витал еще где-то там, в мире грез и невыписанных образов, слишком далеком от трактирной грязи. Парню требовалось время, чтобы спуститься на грешную землю.
Бурцев же буквально пожирал картину глазами. Потом цепкие руки маэстро вырвали холст. Джотто запунцовел не хуже трактирщика, готовясь к перебранке и драке, сжал измазанные углем кулачки, но вдруг сдулся, выпустил воздух, как пробитый мяч. Губы маэстро расплылись в улыбке хищника, учуявшего добычу, потом сложились в восторженное «О!». В глазах блеснул сумасшедший огонек.
Больной на голову флорентиец бесцеремонно ткнул в Бурцева черным пальцем, что-то быстро-быстро затараторил. «Фачча! Фачча!» – это слово чаще других слышалось в сбивчивом лепете.
– Фачча? Что это такое? – на всякий случай поинтересовался Бурцев у Джузеппе.
– Лицо, – ответил венецианец.
– С моим лицом что-то не так?
– Джотто ди Бондоне понравилось ваше лицо, синьор Базилио, – пояснил венецианский купец.
Бурцев невольно отступил от возбужденного живописца:
– Он голубой?
– Как, простите?
– Ну, предпочитает мужчин? Знаешь, Джузеппе, с художниками такое иногда случается.
– Нет, что вы! Он просто хочет писать с вас портрет. Говорит, у вас очень колоритная внешность.
– А-а-а, – Бурцев вздохнул с облегчением, – ладно, пусть малюет. Только сначала спроси парня, как он умудрился нарисовать вот это?
Бурцев указал на смятый холст. Картина «Эсэсовец в капитанской рубке» покрывала теперь весь стол, и не было нужды уточнять, что именно имеет в виду обладатель колоритной «фаччи».
Глава 54
Джотто сцапали в порту, когда он попытался запечатлеть судно Хранителей Гроба. Интерес неизвестного рисовальщика к боевому катеру цайткоманды показался охране «раумбота» подозрительным. Холст, на который только-только легли первые мазки, изъяли, флорентийца задержали и без промедления доставили к капитану.
«Синьор Ганс» – так представился художнику офицер в эсэсовской форме – учинил допрос. Применять пытки или иные меры воздействия, впрочем, не потребовалось. Скорее удивленный, нежели напуганный подобным оборотом дел, и немного польщенный вниманием Хранителей к своей скромной персоне, Джотто ди Бондоне охотно выложил о себе всю подноготную. Выложил сам и по доброй воле, благо скрывать гостю из Флоренции от немцев было нечего.
Капитан «раумбота» оказался достаточно умен, чтобы понять: парень с холстом и кистями на шпиона никак не тянет и говорит чистую правду. Более того, будучи человеком образованным, а также весьма неравнодушным к искусству вообще и к средневековой итальянской живописи в частности, «синьор Ганс» быстро смекнул, с кем имеет дело. И решил на полную катушку использовать представившийся случай в личных интересах.
Задумка была сногсшибательной: офицер цайткоманды заказал знаменитому флорентийцу картину. Свой собственный портрет! Портрет кисти самого Джотто ди Бондоне! Уникальный шедевр! Сувенир из прошлого! О подобном не мог бы и мечтать ни один ценитель живописи. А вот у «синьора Ганса» появилась возможность потешить самолюбие. Хранитель Гроба даже заплатил аванс.
Но плата – платой, а рисовать пришлось под дулами «шмайсеров». Причем рисовать быстро. Поскольку находиться на катере цайткоманды без особой нужды воспрещалось даже союзникам-тевтонам, флорентиец вынужден был ограничиться лишь серией набросков. Заканчивал работу он уже на постоялом дворе «Золотого льва». Отменная зрительная память, впрочем, не подвела Джотто ди Бондоне – картина удалась на славу.
– Сразу после сенсо я должен отнести ее синьору Гансу, – сообщил художник.
Джузеппе добросовестно переводил слова итальянского живописца на немецкий. Бурцев слушал и разглядывал полотно «Синьор Ганс скалится в рубке „раумбота"». Хотя как раз «синьор Ганс» его интересовал сейчас меньше всего. А вот рубка...
– Джузеппе, спроси этого парня, он уверен, что изобразил все, что видел на корабле Хранителей? Все детали? Все мелочи?
Джотто обиделся:
– Мои картины всегда и во всем соответствуют оригиналу, а мелочи – это вообще моя слабость. Однажды, да будет вам известно, синьоры, я подшутил над собственным учителем маэстро Чимабуэ: нарисовал на его картине ма-а-аленькую муху. Маэстро долго пытался согнать ее, прежде чем понял, в чем дело[69]. Потом, правда, мне за это здорово влетело. А еще был случай, когда...
Пронзительный визг Дездемоны прервал беседу.
Обернулись все. И все стали свидетелями нелицеприятной сцены. Какой-то подвыпивший тип с обрубленным ухом грубо и бесцеремонно пытался облапить купеческую жену.
– Ваттене![70] – вскричала Дездемона.
Шлеп! Шлеп! – две смачные пощечины...
– Святой Марк, что она делает! – закатил глаза Джузеппе. – Это же Антонио Зверь! Бывший пират! Контрабандист и разбойник! Все портовые путаны, нищие и воры платят ему дань. В «Золотом льве» он – король! Антонио Зверя здесь боятся больше чем Хранителей и синьора Типоло.
Шлеп! Шлеп! – портовому королю отвесили еще две пощечины. Дездемона вырвалась, отскочила. Не к мужу – за плечо Гаврилы.
– Синьор Габриэло, не надо! – взмолился Джузеппе.
Поздно... Новгородский сотник тяжело дышал, наливался красным и подступал к обидчику дамы. Вид разъяренного богатыря, однако, не произвел на трактирного хама должного впечатления.
– Куанто коста?[71] – спокойно и бесхитростно, как в магазине, поинтересовался тот.
Возбужденный алкоголем, видом черноокой красотки и сопротивлением, которое она оказала, Антонио уже доставал кошель и буквально раздевал брюнетку глазами. Да, нравы в «Золотом льве» царили простецкие: новгородца приняли за сутенера и честно пытались купить девочку. Чтобы догадаться об этом, не требовалось знания итальянского.
Сделка не состоялась. Алексич с ходу дал понять прыткому покупателю, что Дездемона – товар, который не продается. Прямо так в морду и дал. И еще разок дал понять. И снова...
Пока Зверь сползал по стене, обильно пачкая кровью угольное граффити Джотто ди Бондоне, в «Золотом льве» было тихо необычайно. Но когда Антонио уткнулся разбитой мордой в вонючий грязный пол, тишины не стало. Ропот и крики, грохот опрокидываемых столов и лавок, блеск ножей и кинжалов... На защиту размазанного по стенке авторитета встала вся матросская братия. Попытался подняться даже бородач, что давеча мочился под стол. Неудачно, правда: пьянчуга повалился в лужу, которую сам же и напрудил. Остальные, впрочем, держались на ногах достаточно крепко. И оружие держали умеючи. А о том, насколько опасным может оказаться нож в умелых руках, Бурцев знал хорошо – спасибо Джезмонду Одноглазому.
Вот ведь блин! Только драки в венецианском кабаке им сейчас не хватало!
Гаврила, подумав, отложил в сторонку венецианское копьецо, поднял тяжеленную лавку... Дездемона испуганно хлопала ресницами из-за широкой спины новгородца. Бурцев вытащил из ножен чиавону кондотьера. Бледный, утративший дар речи толстяк Джузеппе стоял рядом недвижимым громоздким каменным истуканом. Джотто торопливо прятал под стол наброски и картину «синьора Ганса». Хозяин «Золотого льва» что-то тихонько подвывал жалобным голоском. Его увещеваний не слушали, и несчастный краснорожий трактирщик бочком-бочком пробирался к выходу. Кстати, а откуда он взялся-то, трактирщик этот? Его ж за Джеймсом посылали!
– Во-е-во-да!
Со второго этажа, громыхая сапогами, сверзилась верная дружина. Дружинка, точнее... Дмитрий, Бурангул, Освальд, Збыслав и дядька Адам. И Джеймс, и Ядвига – тут. Все скучились в изрисованном уголке Джотто. Вовремя! Но маловато: к морячкам тоже просачивалась подмога – парни в черных плащах, что дежурили снаружи. У этих под плащами обнаружились короткие мечи. Самое милое дело для трактирной резни. А хозяин «Золотого льва» уже выскочил на улицу – скликал городскую стражу.
Пауза, напряженное ожидание...
– Как дела, Дмитрий? – поинтересовался Бурцев, не отводя глаз от противников.
– Да этак как-то, воевода, – уклончиво ответил тот. – Затаились вот здесь. Умаялись ужо, тебя, да Гаврилу дожидаючись. Сюда еще должна была ватага Джезмонда-Джеймса нашего вернуться. Ан не пришли молодцы его. Говорят, вроде порешили всех на венецианском погосте. То ли немцы, то ли дружинники князя здешнего Типоло.
– Жаль, пригодились бы сейчас ребята Джеймса.
– Угу, пригодились бы, – эхом отозвался новгородец. – А у вас-то как?
– Сам видишь...
Эх, Дездемона! Эх, Гаврила! Заварили вы кашу! Бурцев мельком глянул вокруг. Джеймс – со своим неизменным ножом-кольтэлло. Освальд и Дмитрий – с рыцарскими мечами, добытыми в Санта-Тринита. Збыслав, Бурангул и дядька Адам держат в руках трофейные копья гвардейцев синьора Типоло. Да только не больно помашешь ими в тесноте венецианского кабака. Может, мастер древкового оружия Сыма Цзян и справился бы, используя копье в качестве боевого шеста... А кстати...
– Где китаец? – спросил Бурцев.
– Наверху остался – в засаде.
Дмитрий взглядом указал на второй этаж. Там, над перилами, действительно, мелькнули копье и седая голова.
– Сзади нападет, – шепотом пояснил новгородец. – Сказал, что сможет спрыгнуть вниз без лестницы.
Вот ниндзя престарелый! Нашел, блин, время демонстрировать чудеса боевой акробатики!
А в распахнутую дверь таверны уже вбегала городская стража. Докричался краснорожий, добился-таки своего – местная полиция в таверну пожаловала. Прикормленная – сразу видно... Оружие стражников было направлено туда, куда указывал палец хозяина заведения. А трактирщик тыкал перстом в сторону Бурцева и Гаврилы. Как же! Зачинщики беспорядков, задиры, затеявшие драку, хулиганы, избившие уважаемого клиента! Ату их! Хоть бы вспомнил, козел, чью монету сегодня прикарманил...
В «Золотом льве» становилось все теснее и напряженнее.
– Их слишком много, Василь, – шепнул Дмитрий.
Америку, блин, открыл!
– Много, – согласился Бурцев. – Но они без тельняшек.
– А?
Ответа не последовало. Бурцев переложил обнаженный палаш в левую руку, вынул из-за пазухи «вальтер» с последним патроном – пришла пора избавляться от последнего «шума смерти».
И рявкнул погромче:
– Хэнде хох!
Венецианская стража при виде оружия Хранителей попятилась к двери. Наступавшие в угрюмом молчании черноплащные вышибалы тоже переглянулись нерешительно, остановились. А вот морячки обороты не сбавили: перли вперед, лупая залитыми, невидящими зенками. И по грязным проходам перли, и прямо через столы-лавки. Пьяные, дурные – что с них взять!
Ну, ладно... Бурцев снял «вальтер» с предохранителя. Бурцев нажал на курок.
В кабаке бабахнул выстрел. Раскатистое эхо и пронзительный женский визг наверху... Всю пьяную морскую кодлу вместе с черными плащами, блестящими касками стражников и красной рожей хозяина как сквозняком выдуло. Дверь чудом удержалась на петлях, когда толпа венецианцев ринулась к выходу.
Сработало! Бурцев облегченно выдохнул. Его верные спутники, разинув рты, пялились то на своего воеводу, то на поскрипывающую дверь опустевшей таверны. Джузеппе медленно сползал под стол. Дездемона висела на плече Гаврилы.
А Джотто... Ну, надо же! Джотто ди Бондоне снова что-то рисовал. Уголек в его руке так и мелькал. Глаза художника пылали восторгом вдохновения. Да уж, чего-чего, а вдохновения у этого сумасшедшего флорентийца были полные штаны! Находясь в творческом экстазе, маэстро даже не счел нужным пугаться выстрела «шумного пальца».
Бурцев не удержался – взглянул на дощечку живописца. Увидел себя. Не дорисованного еще, но вполне узнаваемого. Грозного, страшенного, с перекошенным лицом. С палашом-чиавоной в одной руке, с пистолетом – в другой. Из ствола угольного «вальтера» вырывалось пламя. М-да, сюжетец... А образ какой убедительный! А экспрессии, экспрессии-то сколько!
– Хорош-хорош, ничего не скажешь... – насмешливо прогнусавил над ухом Джеймс. – Только нам уходить теперь отсюда придется, Василий. И уходить поскорее, пока...
Договорить он не успел. И уйти они не успели.
Хранители Гроба и тевтонские братья оказались более расторопными. Стук копыт да шум мотоциклетного двигателя за распахнутой дверью возвестили о том, что отступать некуда. И некогда.
«Синьор Ганс» – так представился художнику офицер в эсэсовской форме – учинил допрос. Применять пытки или иные меры воздействия, впрочем, не потребовалось. Скорее удивленный, нежели напуганный подобным оборотом дел, и немного польщенный вниманием Хранителей к своей скромной персоне, Джотто ди Бондоне охотно выложил о себе всю подноготную. Выложил сам и по доброй воле, благо скрывать гостю из Флоренции от немцев было нечего.
Капитан «раумбота» оказался достаточно умен, чтобы понять: парень с холстом и кистями на шпиона никак не тянет и говорит чистую правду. Более того, будучи человеком образованным, а также весьма неравнодушным к искусству вообще и к средневековой итальянской живописи в частности, «синьор Ганс» быстро смекнул, с кем имеет дело. И решил на полную катушку использовать представившийся случай в личных интересах.
Задумка была сногсшибательной: офицер цайткоманды заказал знаменитому флорентийцу картину. Свой собственный портрет! Портрет кисти самого Джотто ди Бондоне! Уникальный шедевр! Сувенир из прошлого! О подобном не мог бы и мечтать ни один ценитель живописи. А вот у «синьора Ганса» появилась возможность потешить самолюбие. Хранитель Гроба даже заплатил аванс.
Но плата – платой, а рисовать пришлось под дулами «шмайсеров». Причем рисовать быстро. Поскольку находиться на катере цайткоманды без особой нужды воспрещалось даже союзникам-тевтонам, флорентиец вынужден был ограничиться лишь серией набросков. Заканчивал работу он уже на постоялом дворе «Золотого льва». Отменная зрительная память, впрочем, не подвела Джотто ди Бондоне – картина удалась на славу.
– Сразу после сенсо я должен отнести ее синьору Гансу, – сообщил художник.
Джузеппе добросовестно переводил слова итальянского живописца на немецкий. Бурцев слушал и разглядывал полотно «Синьор Ганс скалится в рубке „раумбота"». Хотя как раз «синьор Ганс» его интересовал сейчас меньше всего. А вот рубка...
– Джузеппе, спроси этого парня, он уверен, что изобразил все, что видел на корабле Хранителей? Все детали? Все мелочи?
Джотто обиделся:
– Мои картины всегда и во всем соответствуют оригиналу, а мелочи – это вообще моя слабость. Однажды, да будет вам известно, синьоры, я подшутил над собственным учителем маэстро Чимабуэ: нарисовал на его картине ма-а-аленькую муху. Маэстро долго пытался согнать ее, прежде чем понял, в чем дело[69]. Потом, правда, мне за это здорово влетело. А еще был случай, когда...
Пронзительный визг Дездемоны прервал беседу.
Обернулись все. И все стали свидетелями нелицеприятной сцены. Какой-то подвыпивший тип с обрубленным ухом грубо и бесцеремонно пытался облапить купеческую жену.
– Ваттене![70] – вскричала Дездемона.
Шлеп! Шлеп! – две смачные пощечины...
– Святой Марк, что она делает! – закатил глаза Джузеппе. – Это же Антонио Зверь! Бывший пират! Контрабандист и разбойник! Все портовые путаны, нищие и воры платят ему дань. В «Золотом льве» он – король! Антонио Зверя здесь боятся больше чем Хранителей и синьора Типоло.
Шлеп! Шлеп! – портовому королю отвесили еще две пощечины. Дездемона вырвалась, отскочила. Не к мужу – за плечо Гаврилы.
– Синьор Габриэло, не надо! – взмолился Джузеппе.
Поздно... Новгородский сотник тяжело дышал, наливался красным и подступал к обидчику дамы. Вид разъяренного богатыря, однако, не произвел на трактирного хама должного впечатления.
– Куанто коста?[71] – спокойно и бесхитростно, как в магазине, поинтересовался тот.
Возбужденный алкоголем, видом черноокой красотки и сопротивлением, которое она оказала, Антонио уже доставал кошель и буквально раздевал брюнетку глазами. Да, нравы в «Золотом льве» царили простецкие: новгородца приняли за сутенера и честно пытались купить девочку. Чтобы догадаться об этом, не требовалось знания итальянского.
Сделка не состоялась. Алексич с ходу дал понять прыткому покупателю, что Дездемона – товар, который не продается. Прямо так в морду и дал. И еще разок дал понять. И снова...
Пока Зверь сползал по стене, обильно пачкая кровью угольное граффити Джотто ди Бондоне, в «Золотом льве» было тихо необычайно. Но когда Антонио уткнулся разбитой мордой в вонючий грязный пол, тишины не стало. Ропот и крики, грохот опрокидываемых столов и лавок, блеск ножей и кинжалов... На защиту размазанного по стенке авторитета встала вся матросская братия. Попытался подняться даже бородач, что давеча мочился под стол. Неудачно, правда: пьянчуга повалился в лужу, которую сам же и напрудил. Остальные, впрочем, держались на ногах достаточно крепко. И оружие держали умеючи. А о том, насколько опасным может оказаться нож в умелых руках, Бурцев знал хорошо – спасибо Джезмонду Одноглазому.
Вот ведь блин! Только драки в венецианском кабаке им сейчас не хватало!
Гаврила, подумав, отложил в сторонку венецианское копьецо, поднял тяжеленную лавку... Дездемона испуганно хлопала ресницами из-за широкой спины новгородца. Бурцев вытащил из ножен чиавону кондотьера. Бледный, утративший дар речи толстяк Джузеппе стоял рядом недвижимым громоздким каменным истуканом. Джотто торопливо прятал под стол наброски и картину «синьора Ганса». Хозяин «Золотого льва» что-то тихонько подвывал жалобным голоском. Его увещеваний не слушали, и несчастный краснорожий трактирщик бочком-бочком пробирался к выходу. Кстати, а откуда он взялся-то, трактирщик этот? Его ж за Джеймсом посылали!
– Во-е-во-да!
Со второго этажа, громыхая сапогами, сверзилась верная дружина. Дружинка, точнее... Дмитрий, Бурангул, Освальд, Збыслав и дядька Адам. И Джеймс, и Ядвига – тут. Все скучились в изрисованном уголке Джотто. Вовремя! Но маловато: к морячкам тоже просачивалась подмога – парни в черных плащах, что дежурили снаружи. У этих под плащами обнаружились короткие мечи. Самое милое дело для трактирной резни. А хозяин «Золотого льва» уже выскочил на улицу – скликал городскую стражу.
Пауза, напряженное ожидание...
– Как дела, Дмитрий? – поинтересовался Бурцев, не отводя глаз от противников.
– Да этак как-то, воевода, – уклончиво ответил тот. – Затаились вот здесь. Умаялись ужо, тебя, да Гаврилу дожидаючись. Сюда еще должна была ватага Джезмонда-Джеймса нашего вернуться. Ан не пришли молодцы его. Говорят, вроде порешили всех на венецианском погосте. То ли немцы, то ли дружинники князя здешнего Типоло.
– Жаль, пригодились бы сейчас ребята Джеймса.
– Угу, пригодились бы, – эхом отозвался новгородец. – А у вас-то как?
– Сам видишь...
Эх, Дездемона! Эх, Гаврила! Заварили вы кашу! Бурцев мельком глянул вокруг. Джеймс – со своим неизменным ножом-кольтэлло. Освальд и Дмитрий – с рыцарскими мечами, добытыми в Санта-Тринита. Збыслав, Бурангул и дядька Адам держат в руках трофейные копья гвардейцев синьора Типоло. Да только не больно помашешь ими в тесноте венецианского кабака. Может, мастер древкового оружия Сыма Цзян и справился бы, используя копье в качестве боевого шеста... А кстати...
– Где китаец? – спросил Бурцев.
– Наверху остался – в засаде.
Дмитрий взглядом указал на второй этаж. Там, над перилами, действительно, мелькнули копье и седая голова.
– Сзади нападет, – шепотом пояснил новгородец. – Сказал, что сможет спрыгнуть вниз без лестницы.
Вот ниндзя престарелый! Нашел, блин, время демонстрировать чудеса боевой акробатики!
А в распахнутую дверь таверны уже вбегала городская стража. Докричался краснорожий, добился-таки своего – местная полиция в таверну пожаловала. Прикормленная – сразу видно... Оружие стражников было направлено туда, куда указывал палец хозяина заведения. А трактирщик тыкал перстом в сторону Бурцева и Гаврилы. Как же! Зачинщики беспорядков, задиры, затеявшие драку, хулиганы, избившие уважаемого клиента! Ату их! Хоть бы вспомнил, козел, чью монету сегодня прикарманил...
В «Золотом льве» становилось все теснее и напряженнее.
– Их слишком много, Василь, – шепнул Дмитрий.
Америку, блин, открыл!
– Много, – согласился Бурцев. – Но они без тельняшек.
– А?
Ответа не последовало. Бурцев переложил обнаженный палаш в левую руку, вынул из-за пазухи «вальтер» с последним патроном – пришла пора избавляться от последнего «шума смерти».
И рявкнул погромче:
– Хэнде хох!
Венецианская стража при виде оружия Хранителей попятилась к двери. Наступавшие в угрюмом молчании черноплащные вышибалы тоже переглянулись нерешительно, остановились. А вот морячки обороты не сбавили: перли вперед, лупая залитыми, невидящими зенками. И по грязным проходам перли, и прямо через столы-лавки. Пьяные, дурные – что с них взять!
Ну, ладно... Бурцев снял «вальтер» с предохранителя. Бурцев нажал на курок.
В кабаке бабахнул выстрел. Раскатистое эхо и пронзительный женский визг наверху... Всю пьяную морскую кодлу вместе с черными плащами, блестящими касками стражников и красной рожей хозяина как сквозняком выдуло. Дверь чудом удержалась на петлях, когда толпа венецианцев ринулась к выходу.
Сработало! Бурцев облегченно выдохнул. Его верные спутники, разинув рты, пялились то на своего воеводу, то на поскрипывающую дверь опустевшей таверны. Джузеппе медленно сползал под стол. Дездемона висела на плече Гаврилы.
А Джотто... Ну, надо же! Джотто ди Бондоне снова что-то рисовал. Уголек в его руке так и мелькал. Глаза художника пылали восторгом вдохновения. Да уж, чего-чего, а вдохновения у этого сумасшедшего флорентийца были полные штаны! Находясь в творческом экстазе, маэстро даже не счел нужным пугаться выстрела «шумного пальца».
Бурцев не удержался – взглянул на дощечку живописца. Увидел себя. Не дорисованного еще, но вполне узнаваемого. Грозного, страшенного, с перекошенным лицом. С палашом-чиавоной в одной руке, с пистолетом – в другой. Из ствола угольного «вальтера» вырывалось пламя. М-да, сюжетец... А образ какой убедительный! А экспрессии, экспрессии-то сколько!
– Хорош-хорош, ничего не скажешь... – насмешливо прогнусавил над ухом Джеймс. – Только нам уходить теперь отсюда придется, Василий. И уходить поскорее, пока...
Договорить он не успел. И уйти они не успели.
Хранители Гроба и тевтонские братья оказались более расторопными. Стук копыт да шум мотоциклетного двигателя за распахнутой дверью возвестили о том, что отступать некуда. И некогда.
Глава 55
Что именно привлекло эсэсовско-тевтонский патруль к «Золотому льву» – грохот одиночного выстрела, вопли разбегавшихся венецианцев или призывы трактирщика – теперь не важно. Важно другое: на пороге таверны стояли офицер в форме гауптштурмфюрера СС и рыцарь ордена Святой Марии в рогатом шлеме, кольчуге и белой котте с черными крестом. Офицер положил ладонь на кобуру, рыцарь держал в руках треугольный щит и внушительного вида булаву.
Из-за спин этих двоих выглядывали ствол «шмайсера» и пара заряженных арбалетов. На улице всхрапывали тевтонские лошади, бряцало железо, рокотал на холостых оборотах «цундапповский» движок...
Влипли!
Немая сцена длилась долго. А тишина стояла така-а-ая! Даже у визгливых шлюх наверху было сейчас как в могиле.
Гауптштурмфюрер обвел брезгливым взглядом загаженную таверну, опрокинутые столы, перевернутые лавки, разбросанную посуду и объедки. Скользнул унылым взором по лицам людей, толпившихся в изрисованном углу. Уперся серыми со стальной холодцой глазами в Бурцева, все еще сжимавшего пистолет:
– Полковник Исаев?
Бурцев машинально щелкнул бойком бесполезного уже «вальтера». Чем и выдал себя.
– Этого – взять, – распорядился эсэсовец.
Бурцев нажал на курок еще раз. Чуда не произошло – оружие с пустым магазином – это вам не оглобля. Даже раз в год стрелять не станет.
Из-за спин этих двоих выглядывали ствол «шмайсера» и пара заряженных арбалетов. На улице всхрапывали тевтонские лошади, бряцало железо, рокотал на холостых оборотах «цундапповский» движок...
Влипли!
Немая сцена длилась долго. А тишина стояла така-а-ая! Даже у визгливых шлюх наверху было сейчас как в могиле.
Гауптштурмфюрер обвел брезгливым взглядом загаженную таверну, опрокинутые столы, перевернутые лавки, разбросанную посуду и объедки. Скользнул унылым взором по лицам людей, толпившихся в изрисованном углу. Уперся серыми со стальной холодцой глазами в Бурцева, все еще сжимавшего пистолет:
– Полковник Исаев?
Бурцев машинально щелкнул бойком бесполезного уже «вальтера». Чем и выдал себя.
– Этого – взять, – распорядился эсэсовец.
Бурцев нажал на курок еще раз. Чуда не произошло – оружие с пустым магазином – это вам не оглобля. Даже раз в год стрелять не станет.