Страница:
— Блестяще, — обрадовался доктор Колдуэлл. — Позвольте выпить за ваш талант!
— Вы это сделали?
— Нет, — признался доктор Колдуэлл.
— Почему?
— Боюсь, у нас недостаточно научный подход.
— Я готов выслушать ваши предложения.
— Давайте пойдем в бар и обсудим это за стаканчиком виски.
— Я не уподобляю спиртного, а вам уже хватит.
— Хорошо, буду с вами откровенен. Я согласился взяться за дело, поскольку думал, что смогу вам помочь. Но вы сами не оказали мне достаточного содействия.
— В каком смысле? — поинтересовался мистер Гордонс.
— Мне нужна более подробная информация. Вы были со мною недостаточно откровенны.
— При нормальных условиях я не способен на ложь.
— В таком случае вам нужен психоаналитик. Психоаналитик! Человек не в состоянии говорить только правду! Это невозможно. Благодарю, что пришли, но ваш случай безнадежен, и, честно говоря, мне сейчас нужен стакан виски гораздо больше, чем неизлечимый больной. Мне всегда достаются безнадежные случаи. Они уже, считай, на том свете — так отдайте их старине Колдуэллу. Не удивительно, что я вынужден пить. Знаете ли вы, скольких родственников я известил, что их близкие не перенесли операции?
— Нет, не знаю.
— Целую кучу. По моим подсчетам, я проинформировал о смерти родных больше, чем все остальные врачи в больнице, вместе взятые. Больше, чем все остальные врачи. Даже чем те, что имеют дело с раком. А знаете почему?
— Догадываюсь.
— Так я вам скажу. Больные у меня хреновые. И опухоли у них оказываются совсем не такими, какие показывает рентген. И мне всегда попадались мозги, которые только с виду казались нормальными, а на самом деле были совсем не нормальные, а тем временем сестры то и дело подло наговаривали на меня, будто я пью. Мазкие твари. Из-за этого мне и стали подсовывать безнадежных больных. Скидывать самые тяжелые случаи. А вот теперь еще один — вы.
— Я сказал, что обычно не способен на ложь, но в моем случае это не психическая болезнь, а научный факт. Чтобы быть хорошим лгуном, требуется большая изобретательность. Вот я и ищу изобретательность, или способность к творчеству.
— Вы желаете стать творческой личностью, — произнес доктор Колдуэлл, мрачно наполняя стакан. И как можно не пить, когда тебя окружают одни идиоты! — Тогда вам надо в Голливуд. А ко мне стоит обращаться, только если вам потребуется самый лучший на свете нейрохирург. Так что вам, черт побери, от меня надо?
— Я надеялся, что вы сможете выделить ту часть головного мозга, которая является источником творческих способностей.
— Это действительно затылочная доля. Но творческие волны не передаются на расстояние. Только импульсы, не связанные с творчеством. — Доктор Колдуэлл сполз со стола. В одной руке он сжимал бутылку ржаного виски, в другой — стакан. — Вам нужна безупречная нейрохирургия? Тогда вот он я! Но только не приставайте ко мне с этой вашей чепухой относительно творчества! Я всего лишь нейрохирург.
Пол почему-то оказался скользким, и доктор Колдуэлл потерял равновесие. Оказавшись внизу, он попытался разглядеть, на чем же это он поскользнулся, но так и не смог ничего найти. Он снова встал на ноги, причем довольно легко. Правда, ему помог мистер Гордонс. Сильный, черт! Хотя сумасшедшие всегда отличаются недюжинной силой.
И почему ему всегда попадаются какие-то чудаки? Этот даже начал рассказывать историю своей жизни. Оказывается, мистер Гордонс родился два года назад. Два года назад? Да. Отлично. За это следует выпить. Парень двух лет от роду, который выглядит на все тридцать пять и, словно перышко, поднимает блестящих нейрохирургов.
Ну, родился не в полном смысле слова. Что ж, прекрасно. Может, это было непорочное зачатие? Нет, это не так. Хотя помещение, где он появился на свет, было тщательно очищено от пыли и всяческих микробов. Он был одним из целого поколения космических продуктов. Машиной, созданной для работы в открытом космосе.
Мистер Гордонс оказался андроидом. Он был лучшим из всех, созданных в космической лаборатории. Его изобретательница была блестящим ученым, хотя ей и не удалось создать поистине творческую машину, которая умела бы сама принимать решения в нестандартной ситуации. Но она сделала все, что могла. Создала мистера Гордонса — машину, способную выжить в любых условиях. Он не обладал творческим потенциалом, зато умел найти выход из любой ситуации — лишь бы выжить. Он мог изменять внешность, функции. Ради того, чтобы выжить, был способен на все.
У его изобретательницы тоже были проблемы со спиртным, и она называла все свои космические изобретения в честь любимых алкогольных напитков.
Отсюда и имя «мистер Гордонс». Иногда он, правда, называл себя мистер Ригал, но это непринципиально. В какой-то момент выяснилось, что если он останется в лаборатории, где его изобрели, то погибнет. И тогда он ушел.
Единственную угрозу для него представляли два человеческих существа, которые сотрут его с лица земли, если он сам не сумеет их уничтожить.
Для этого мистеру Гордонсу и требовалось умение творить. Понял ли его доктор Колдуэлл?
— Что вы хотели сказать своей фразой «тоже проблемы со спиртным»?
— Вы алкоголик.
— Что вы знаете о жизни? Вы всего лишь машина. Эй, не утомляйте меня.
Вам нужен какой-нибудь агент из Голливуда, но только не я.
И тут произошло нечто странное. Доктор Колдуэлл обнаружил, что оказался в холодильнике один на один с мозгами. Стало холодно, но он не имел ничего против. У него была с собой бутылочка, к тому же страшно хотелось спать.
Просто невозможно, как его вдруг поклонило в сон.
— Вы это сделали?
— Нет, — признался доктор Колдуэлл.
— Почему?
— Боюсь, у нас недостаточно научный подход.
— Я готов выслушать ваши предложения.
— Давайте пойдем в бар и обсудим это за стаканчиком виски.
— Я не уподобляю спиртного, а вам уже хватит.
— Хорошо, буду с вами откровенен. Я согласился взяться за дело, поскольку думал, что смогу вам помочь. Но вы сами не оказали мне достаточного содействия.
— В каком смысле? — поинтересовался мистер Гордонс.
— Мне нужна более подробная информация. Вы были со мною недостаточно откровенны.
— При нормальных условиях я не способен на ложь.
— В таком случае вам нужен психоаналитик. Психоаналитик! Человек не в состоянии говорить только правду! Это невозможно. Благодарю, что пришли, но ваш случай безнадежен, и, честно говоря, мне сейчас нужен стакан виски гораздо больше, чем неизлечимый больной. Мне всегда достаются безнадежные случаи. Они уже, считай, на том свете — так отдайте их старине Колдуэллу. Не удивительно, что я вынужден пить. Знаете ли вы, скольких родственников я известил, что их близкие не перенесли операции?
— Нет, не знаю.
— Целую кучу. По моим подсчетам, я проинформировал о смерти родных больше, чем все остальные врачи в больнице, вместе взятые. Больше, чем все остальные врачи. Даже чем те, что имеют дело с раком. А знаете почему?
— Догадываюсь.
— Так я вам скажу. Больные у меня хреновые. И опухоли у них оказываются совсем не такими, какие показывает рентген. И мне всегда попадались мозги, которые только с виду казались нормальными, а на самом деле были совсем не нормальные, а тем временем сестры то и дело подло наговаривали на меня, будто я пью. Мазкие твари. Из-за этого мне и стали подсовывать безнадежных больных. Скидывать самые тяжелые случаи. А вот теперь еще один — вы.
— Я сказал, что обычно не способен на ложь, но в моем случае это не психическая болезнь, а научный факт. Чтобы быть хорошим лгуном, требуется большая изобретательность. Вот я и ищу изобретательность, или способность к творчеству.
— Вы желаете стать творческой личностью, — произнес доктор Колдуэлл, мрачно наполняя стакан. И как можно не пить, когда тебя окружают одни идиоты! — Тогда вам надо в Голливуд. А ко мне стоит обращаться, только если вам потребуется самый лучший на свете нейрохирург. Так что вам, черт побери, от меня надо?
— Я надеялся, что вы сможете выделить ту часть головного мозга, которая является источником творческих способностей.
— Это действительно затылочная доля. Но творческие волны не передаются на расстояние. Только импульсы, не связанные с творчеством. — Доктор Колдуэлл сполз со стола. В одной руке он сжимал бутылку ржаного виски, в другой — стакан. — Вам нужна безупречная нейрохирургия? Тогда вот он я! Но только не приставайте ко мне с этой вашей чепухой относительно творчества! Я всего лишь нейрохирург.
Пол почему-то оказался скользким, и доктор Колдуэлл потерял равновесие. Оказавшись внизу, он попытался разглядеть, на чем же это он поскользнулся, но так и не смог ничего найти. Он снова встал на ноги, причем довольно легко. Правда, ему помог мистер Гордонс. Сильный, черт! Хотя сумасшедшие всегда отличаются недюжинной силой.
И почему ему всегда попадаются какие-то чудаки? Этот даже начал рассказывать историю своей жизни. Оказывается, мистер Гордонс родился два года назад. Два года назад? Да. Отлично. За это следует выпить. Парень двух лет от роду, который выглядит на все тридцать пять и, словно перышко, поднимает блестящих нейрохирургов.
Ну, родился не в полном смысле слова. Что ж, прекрасно. Может, это было непорочное зачатие? Нет, это не так. Хотя помещение, где он появился на свет, было тщательно очищено от пыли и всяческих микробов. Он был одним из целого поколения космических продуктов. Машиной, созданной для работы в открытом космосе.
Мистер Гордонс оказался андроидом. Он был лучшим из всех, созданных в космической лаборатории. Его изобретательница была блестящим ученым, хотя ей и не удалось создать поистине творческую машину, которая умела бы сама принимать решения в нестандартной ситуации. Но она сделала все, что могла. Создала мистера Гордонса — машину, способную выжить в любых условиях. Он не обладал творческим потенциалом, зато умел найти выход из любой ситуации — лишь бы выжить. Он мог изменять внешность, функции. Ради того, чтобы выжить, был способен на все.
У его изобретательницы тоже были проблемы со спиртным, и она называла все свои космические изобретения в честь любимых алкогольных напитков.
Отсюда и имя «мистер Гордонс». Иногда он, правда, называл себя мистер Ригал, но это непринципиально. В какой-то момент выяснилось, что если он останется в лаборатории, где его изобрели, то погибнет. И тогда он ушел.
Единственную угрозу для него представляли два человеческих существа, которые сотрут его с лица земли, если он сам не сумеет их уничтожить.
Для этого мистеру Гордонсу и требовалось умение творить. Понял ли его доктор Колдуэлл?
— Что вы хотели сказать своей фразой «тоже проблемы со спиртным»?
— Вы алкоголик.
— Что вы знаете о жизни? Вы всего лишь машина. Эй, не утомляйте меня.
Вам нужен какой-нибудь агент из Голливуда, но только не я.
И тут произошло нечто странное. Доктор Колдуэлл обнаружил, что оказался в холодильнике один на один с мозгами. Стало холодно, но он не имел ничего против. У него была с собой бутылочка, к тому же страшно хотелось спать.
Просто невозможно, как его вдруг поклонило в сон.
Глава 6
Римо медленно вытягивал вперед руки, продвигая их все дальше и дальше.
Одновременно он все шире раздвигал ноги, все глубже н глубже заполнял легкие воздухом и наконец, в момент наивысшего напряжения, остановился, застыл, словно яркий луч света в царстве тьмы. Ему казалось, будто он поднимается над матом, на котором только что лежал лицом вниз, над комнатой в мотеле города Бурвелла в штате Небраска. Он был один на один с истинным светом, светом жизни, — один.
Если бы в этот момент в окно номера заглянул какой-нибудь случайный прохожий, то увидел бы лежащего на мате мужчину с раскинутыми в стороны руками н ногами, причем вытянутыми дальше, чем это может сделать обычный человек. Еще он увидел бы, что мужчина лежит совершенно неподвижно. И прошел бы мимо, так и не узнав, свидетелем какого уникального упражнения он стал.
Потому что Римо лежал так почти полчаса, и пульс его замедлился до минимума — такой бывает только у трупа. Даже кровь его текла медленнее, а сердце находилось на грани остановки.
Свет завладел им целиком, он весь превратился в свет, а затем начал потихоньку выпускать его из себя. Очень-очень медленно. Сначала из пальцев рук, затем из пальцев ног, потом из всех органов его тела свет начал постепенно возвращаться во вселенную, покидая его плечи, голову, сердце. Быстрым движением Римо встал на ноги — дыхание его полностью восстановилось.
Чиун сидел у телевизора. Чтобы он не пропускал любимых сериалов, КЮРЕ снабдила его специальной записывающей видеосистемой, так что теперь он мог смотреть свои «мыльные оперы» по шесть часов кряду, хотя и жаловался потом на царившие в них насилие и безнравственность. Сейчас он просматривал записи передач, которые пропустил из-за поездки в Фолкрофт. Чиун сел к телевизору на рассвете, чтобы в одиннадцать перейти к просмотру текущих серий.
— Отвратительно, — произнес он, когда Варна Халтингтон обратилась с непристойным предложением к доктору Брюсу Эндрюсу, хотя и знала, что он женат на Алисе Фримантл, ее собственной племяннице, которую когда-то изнасиловал бывший глава Универсальной Реалистической Церкви Дамиен Плестер и которая теперь находилась в сомнениях относительно того, стоит ли ей делать аборт. Насколько помнил Римо, она обдумывала этот вопрос с прошлого марта, и сейчас у нее уже должен был бы родиться нормальный, доношенный четырнадцатимесячный младенец весом от сорока до пятидесяти фунтов.
— Какая испорченность нравов, какое вырождение! Отвратительно! — принялся возмущаться Чиун, когда началась реклама.
— Тогда почему бы тебе не перестать это смотреть?
— Потому что когда-то давно ты обещал убрать всю эту грязь из моих дневных сериалов, и я поверил тебе. Вот с тех пор я и жду, хотя и без особой надежды на успех, что ты исполнишь свое обещание.
— Постой, да я никогда... — но Римо тут же оборвал себя. У него было всего сорок четыре секунды, чтобы поговорить с Чиуном, и он предпочитал обсудить проблему распада организации, ловушку, в которой оказался Смит, и перспективы выхода из создавшегося положения. — А почему мы приехали в Бурвелл в Небраске? — спросил он.
— Мы должны напасть на эту машину.
— Но как же мы сделаем это, находясь в Бурвелле? Он что, здесь?
— Конечно, нет. Потому-то мы и приехали сюда.
— А не кажется ли тебе, что нам следовало бы отправиться туда, где находится он?
— А где он? — поинтересовался Чиун.
— Не знаю.
— Тогда как же мы можем отправиться туда?
На экране снова появилась Ванда Халтингтон, продолжавшая добиваться от доктора Эндрюса близости, а заодно и отчета о душевном состоянии его жены Алисы — Ванду интересовало, собирается ли она все-таки делать аборт.
Некоторое время они бурно обсуждали этот вопрос, а затем Ванда положила руки на плечи доктору Эндрюсу, что означало переход к половому акту и конец эпизода.
— Так как же мы все-таки отыщем его? — спросил Римо.
— Разве тебя не было со мной в больнице? Разве ты сам не слышал все собственными ушами?
— Конечно, я все слышал. Он обругал нас, а мы в ответ обругали его.
— Тебе даны все ориентиры, а ты так ничего и не видишь! — заметил Чиун. — Это он спешит, а не мы, поэтому он должен напасть на нас первым.
— Но он таким образом получает инициативу!
— Вовсе нет.
— Но почему?
— Потому что он не знает, где мы находимся.
— Ну и что?
— Значит, он должен нас найти.
— Не думаю, что ему это удастся.
— Именно так. Поэтому он должен сделать что-то чтобы нас привлечь. И тем самым он обнаружит собственное место нахождение.
— А мы снова попадемся к нему в ловушку, — сказал Римо и принялся ждать, когда кончится новый эпизод.
На этот раз непристойное предложение исходило от Катрин и было обращено к доктору Дрейку Марлену, женатому, насколько ей было известно, на Нэнси Уитком, которую никто не изнасиловал, но которая тем не менее размышляла, стоит ли ей сделать аборт, поскольку состояла в интимной связи с собственным психоаналитиком. Дождавшись рекламы, Римо спросил:
— Так почему временной фактор важнее для него, а не для нас? Я хочу сказать, что металл и транзисторы долговечнее плоти.
— Если бы ты внимательно слушал, что я говорил в больнице, то понял бы, что я вложил ему в голову одну мысль, которую он легко воспринял, потому что она верна.
— Я не уловил тогда никакой мысли.
— Человек долговечнее любого творения собственных рук.
— Но ведь это не так. Взять хотя бы надгробия.
— Ну, и что надгробия? Где могилы скифов или кельтских племен? Все они давно стерты с лица земли, а персы продолжают существовать, и ирландцы процветают.
— А пирамиды?
— Они постепенно разрушаются, а египтяне живут. А вспомни Стену плача в Израиле! Это все, что осталось от величайшего храма. Но посмотри, как себя чувствуют новые жители этой страны! Нет, человек постоянно обновляется, а вещи умирают. И робот это понял. Он знал, что Дом Синанджу переходит от мастера к мастеру и останется по-прежнему полон жизни и сил, когда все шестеренки мистера Гордонса заржавеют. Поэтому именно он должен попытаться уничтожить нас, а не наоборот.
— Почему же он не тронул меня в больнице? Когда был переодет медсестрой и легко мог меня устранить?
— Должно быть, решил, что ты начеку. А это означает, что даже самые совершенные электронные системы способны на ошибку. А может, он не знал, что станет делать один из нас, если другой погибнет. Похоже, он хочет расправиться одновременно с нами обоими, потому и заминировал палату, где лежит Смит.
— Вот еще одна проблема — Смитти.
— В мире есть и другие императоры.
— Я почему-то предан именно этому.
— Дом Синанджу славится своей преданностью. Но преданность — это одно, а глупость — совсем другое. Императоров много, а мы одни. И мы должны хранить верность многим вещам. И прежде всего Синанджу, хотя ты этого еще как следует не осознал. Кстати, ты должен быть предан Синанджу больше, чем кто-либо другой, поскольку однажды ты станешь Мастером Синанджу.
— Мы должны что-то сделать для Смитти, — продолжал настаивать Римо.
— Если бы мы уехали в Персию, со Смитом не случилось бы этого несчастья. Самое большее, что можно сделать для императора, — это служить ему, пока он пребывает в здравии. И больше ничего.
— Я не согласен. И хотя он больше не сидит в своем кабинете, забавляясь с компьютером, он все еще наш босс. Как мой, так и твой.
— Твой — возможно. Но не мой. Если ты наемный работник, то я свободный человек, работающий по контракту. — Чиун поднял вверх руку. — Но Смита мы спасем.
— Как?
— Ты видел, как в его палату вошла обычная сестра И она не потревожила взрывное устройство!
— Да, видел.
— Мина настроена только на нас — тебя и меня. Мы спасем Смита тем, что будем держаться подальше от него и таким образом не приведем в ход взрывной механизм.
Римо хотел еще что-то сказать, но Чиун уже не слушал его — он снова отвернулся к телевизору, и Римо пришлось покорно ждать, пока кончится очередная серия «мыльных опер» «Пока вертится Земля» и «Невинные и порочные», чтобы получить ответ на еще один злободневный вопрос.
— Как ты думаешь, какую ловушку подстроит нам Гордонс? — спросил наконец он.
— Такую, какую мы сами подскажем ему, — ответил Чиун и наотрез отказался обсуждать далее этот вопрос, приведя пословицу, что, если лить воду на мокрый камень, он не станет более мокрым.
Днем Римо позвонил Смиту из придорожного кафе. Играл музыкальный автомат — мелодия напоминала завывания подростка, заглушаемые грохотом барабанов. В кафе сидели несколько рокеров в черных куртках — прически их выглядели так, будто они использовали вместо расчески корни деревьев из мангровых лесов. Они пили пиво и приставали к посетителям. Бармен пытался сохранять достоинство, делая вид, что ничего не замечает. Потому что иначе ему пришлось бы что-то предпринять, а ему этого очень не хотелось.
Дозвонившись, Римо узнал, что Смит в целом чувствует себя лучше.
— Состояние стабилизировалось, — сообщил Смит, — и врачи обещают, что к концу недели снимут повязку с левого глаза. Они говорят, что на следующей неделе я уже смогу вставать.
— Только не смейте это делать! — воскликнул Римо.
— Я знаю. У вас есть какие-нибудь зацепки? Я здесь оказался совершенно не у дел. Не могу же я пользоваться обычными телефонными линиями! Я даже не могу установить секретные — кто знает, от чего эта штука взлетит на воздух?
— Да, — согласился Римо.
— Итак, ваши идеи? — повторил Смит.
— Ну, видите ли, мы... разрабатываем один план.
— Отлично, — похвалил Смит. — Если бы не вы, меня бы, наверно, уже не было в живых.
— Держитесь, Смитти, — произнес Римо, чувствуя себя совершенно беспомощным.
— И вам того же, — сказал Смит.
Римо повесил трубку и попросил у бармена стакан минеральной воды. Рокер с волосатыми, как у обезьяны, лапами и украшенным свастикой немецким шлемом времен Второй мировой войны предложил ему выпить что-нибудь покрепче.
— Я не пью, — ответил Римо. — А также не курю, не ем мяса, не хитрю и не испытываю враждебности к окружающим.
— А что же ты тогда делаешь, педик несчастный? — спросил парень и заржал, повернувшись к друзьям. Они тоже заржали. Веселый у них приятель.
Сзади на куртке розовой и белой краской у него было написано: «Черепа крыс».
— Я ручной хирург, — произнес Римо.
— Да? И что же это такое — ручной хирург?
— Делаю пластические операции с помощью одной лишь руки без каких-либо инструментов.
— Да? Может, и мне сделаешь, а, голубой? Хе-хе!
— О, спасибо за приглашение, — сказал Римо и подошел поближе к столу, где сидели «Черепа крыс». — А сейчас, господа, я покажу, как умею хватать за нос.
— Детская шутка, — заметил один из «черепов». — Проводишь рукой ребенку по лицу, а потом стоишь фигу и говоришь: «Видишь, твой нос у меня в руке».
— Пусть сделает, — разрешил главарь, тяжело поднимаясь со стула у стойки. — Давай, гомик, покажи, на что способен, а потом я покажу, какие операции делают при помощи цепи. — Он посмотрел на Римо сверху вниз и поиграл огромной цепью, которую не выпускал из рук.
Остальные громко загоготали.
— Не надо, ребята, — неуверенно запротестовал бармен.
— Ты что-то сказал? — обратился к нему главный «череп», сжимая цепь.
— Я имею в виду... Понимаете, это бар...
— Он первый начал. — Владелец цепи кивнул на Римо.
— Да, конечно, все в порядке, — забормотал бармен. — Я понимаю, вы вынуждены защищаться.
— Ага, — хором сказали «крысиные черепа».
— Вы готовы? — приятным голосом спросил Римо.
— Готовы, — подтвердили «черепа».
— Только чур, не блевать, — предупредил Римо. — Может быть много крови.
— С нами такого не бывает, — заверил его главарь.
— Отлично. Потому что иначе мне придется вас наказать. И помни — ты лишаешься носа.
— Давай-давай, — хихикнув, подбодрил его главарь «черепов».
— Сейчас будет фокус-покус, — произнес Римо, перебирая пальцами. Поначалу рука его двигалась медленно — так обычно замахиваются клюшкой при игре в гольф, но когда достигла цели, то всем показалось, будто она закреплена на конце длинного кнута. Пальцы раздвинулись и снова сомкнулись со щелчком, напоминающим удар хлыста. Главарь «черепов» ощутил быстрое прикосновение, словно ему вырвали молочный зуб. Из самого центра лица. И сразу он стал как-то странно дышать — как будто делал вдох прямо головой. Но то, что проходило внутри, было более влажным, чем дыхание. Он так и застыл на месте. На лице его расплылось большое красное пятно с двумя дырками посередине. Он вдруг почувствовал страшную боль.
— А вот и наш носик-курносик, — дурашливо произнес Римо и показал сидящим «черепам» правую руку. То, что лежало у него в ладони, вполне могло быть большим пальцем. Если только на пальцах бывают ноздри.
Римо повернул ладонь, и кусочек плоти скатился одному из рокеров в стакан. Пиво тут же окрасилось в розоватый цвет.
— Только без глупостей, — предупредил Римо.
— О Господи! — пролепетал рокер, в пиво которому попал оторванный нос главаря.
Как ни странно, они не полезли в драку, а восприняли все так спокойно, словно это было лишь детской шалостью. Римо приобрел над ними такую власть, что они и не думали вступать с ним в конфронтацию. Особенно когда он заметил, что ему особенно удаются операции на половых органах.
Тогда уж все поспешили согласиться, что это было лишь невинной шуткой.
— А теперь допивайте пиво, — предложил Римо, и «череп» с розоватой жидкостью в стакане тут же лишился чувств.
Пока Римо ехал в мотель на своем взятом напрокат автомобиле, по радио шла дискуссия по поводу тюремной реформы. Какая-то дама жаловалась на жестокость законов.
— Жестокие законы лишь провоцируют новые преступления, — говорила она.
Дама почему-то забыла об одной интересной закономерности: чем реже полиция пускает в ход оружие, тем больше ни в чем не повинных людей попадают под добровольный арест в собственных домах из страха перед подонками, которые не боятся показаться слишком жестокими.
Римо вспомнил «крысиные черепа» и подумал, что если бы не смог постоять за себя, то, скорее всего, стал бы еще одной жертвой.
И Римо вовсе не удивился, когда выяснилось, что выступавшая живет в престижном районе Чикаго и ей абсолютно безразлична судьба тех, кому средства не позволяют поселиться в доме с привратником.
Когда действенность законов по борьбе с уголовной преступностью падает и судьи выносят все более мягкие приговоры, число преступлений растет.
Тут все очень просто. Непросто только найти выход из подобной ситуации.
А выступавшая по радио дама считала, что для этого государство должно всего-навсего изменить человеческую природу. С этой целью она призывала закрыть все тюрьмы.
— Они не способны наставить на путь истинный, — вещала она. — Преступник выходит из тюрьмы еще более закореневшим, чем до того, как попал туда.
Если у кого-то возникнут какие-либо мысли на этот счет, она с удовольствием познакомится с ними. Ей можно писать. На виллу в окрестностях Манитобы.
Одновременно он все шире раздвигал ноги, все глубже н глубже заполнял легкие воздухом и наконец, в момент наивысшего напряжения, остановился, застыл, словно яркий луч света в царстве тьмы. Ему казалось, будто он поднимается над матом, на котором только что лежал лицом вниз, над комнатой в мотеле города Бурвелла в штате Небраска. Он был один на один с истинным светом, светом жизни, — один.
Если бы в этот момент в окно номера заглянул какой-нибудь случайный прохожий, то увидел бы лежащего на мате мужчину с раскинутыми в стороны руками н ногами, причем вытянутыми дальше, чем это может сделать обычный человек. Еще он увидел бы, что мужчина лежит совершенно неподвижно. И прошел бы мимо, так и не узнав, свидетелем какого уникального упражнения он стал.
Потому что Римо лежал так почти полчаса, и пульс его замедлился до минимума — такой бывает только у трупа. Даже кровь его текла медленнее, а сердце находилось на грани остановки.
Свет завладел им целиком, он весь превратился в свет, а затем начал потихоньку выпускать его из себя. Очень-очень медленно. Сначала из пальцев рук, затем из пальцев ног, потом из всех органов его тела свет начал постепенно возвращаться во вселенную, покидая его плечи, голову, сердце. Быстрым движением Римо встал на ноги — дыхание его полностью восстановилось.
Чиун сидел у телевизора. Чтобы он не пропускал любимых сериалов, КЮРЕ снабдила его специальной записывающей видеосистемой, так что теперь он мог смотреть свои «мыльные оперы» по шесть часов кряду, хотя и жаловался потом на царившие в них насилие и безнравственность. Сейчас он просматривал записи передач, которые пропустил из-за поездки в Фолкрофт. Чиун сел к телевизору на рассвете, чтобы в одиннадцать перейти к просмотру текущих серий.
— Отвратительно, — произнес он, когда Варна Халтингтон обратилась с непристойным предложением к доктору Брюсу Эндрюсу, хотя и знала, что он женат на Алисе Фримантл, ее собственной племяннице, которую когда-то изнасиловал бывший глава Универсальной Реалистической Церкви Дамиен Плестер и которая теперь находилась в сомнениях относительно того, стоит ли ей делать аборт. Насколько помнил Римо, она обдумывала этот вопрос с прошлого марта, и сейчас у нее уже должен был бы родиться нормальный, доношенный четырнадцатимесячный младенец весом от сорока до пятидесяти фунтов.
— Какая испорченность нравов, какое вырождение! Отвратительно! — принялся возмущаться Чиун, когда началась реклама.
— Тогда почему бы тебе не перестать это смотреть?
— Потому что когда-то давно ты обещал убрать всю эту грязь из моих дневных сериалов, и я поверил тебе. Вот с тех пор я и жду, хотя и без особой надежды на успех, что ты исполнишь свое обещание.
— Постой, да я никогда... — но Римо тут же оборвал себя. У него было всего сорок четыре секунды, чтобы поговорить с Чиуном, и он предпочитал обсудить проблему распада организации, ловушку, в которой оказался Смит, и перспективы выхода из создавшегося положения. — А почему мы приехали в Бурвелл в Небраске? — спросил он.
— Мы должны напасть на эту машину.
— Но как же мы сделаем это, находясь в Бурвелле? Он что, здесь?
— Конечно, нет. Потому-то мы и приехали сюда.
— А не кажется ли тебе, что нам следовало бы отправиться туда, где находится он?
— А где он? — поинтересовался Чиун.
— Не знаю.
— Тогда как же мы можем отправиться туда?
На экране снова появилась Ванда Халтингтон, продолжавшая добиваться от доктора Эндрюса близости, а заодно и отчета о душевном состоянии его жены Алисы — Ванду интересовало, собирается ли она все-таки делать аборт.
Некоторое время они бурно обсуждали этот вопрос, а затем Ванда положила руки на плечи доктору Эндрюсу, что означало переход к половому акту и конец эпизода.
— Так как же мы все-таки отыщем его? — спросил Римо.
— Разве тебя не было со мной в больнице? Разве ты сам не слышал все собственными ушами?
— Конечно, я все слышал. Он обругал нас, а мы в ответ обругали его.
— Тебе даны все ориентиры, а ты так ничего и не видишь! — заметил Чиун. — Это он спешит, а не мы, поэтому он должен напасть на нас первым.
— Но он таким образом получает инициативу!
— Вовсе нет.
— Но почему?
— Потому что он не знает, где мы находимся.
— Ну и что?
— Значит, он должен нас найти.
— Не думаю, что ему это удастся.
— Именно так. Поэтому он должен сделать что-то чтобы нас привлечь. И тем самым он обнаружит собственное место нахождение.
— А мы снова попадемся к нему в ловушку, — сказал Римо и принялся ждать, когда кончится новый эпизод.
На этот раз непристойное предложение исходило от Катрин и было обращено к доктору Дрейку Марлену, женатому, насколько ей было известно, на Нэнси Уитком, которую никто не изнасиловал, но которая тем не менее размышляла, стоит ли ей сделать аборт, поскольку состояла в интимной связи с собственным психоаналитиком. Дождавшись рекламы, Римо спросил:
— Так почему временной фактор важнее для него, а не для нас? Я хочу сказать, что металл и транзисторы долговечнее плоти.
— Если бы ты внимательно слушал, что я говорил в больнице, то понял бы, что я вложил ему в голову одну мысль, которую он легко воспринял, потому что она верна.
— Я не уловил тогда никакой мысли.
— Человек долговечнее любого творения собственных рук.
— Но ведь это не так. Взять хотя бы надгробия.
— Ну, и что надгробия? Где могилы скифов или кельтских племен? Все они давно стерты с лица земли, а персы продолжают существовать, и ирландцы процветают.
— А пирамиды?
— Они постепенно разрушаются, а египтяне живут. А вспомни Стену плача в Израиле! Это все, что осталось от величайшего храма. Но посмотри, как себя чувствуют новые жители этой страны! Нет, человек постоянно обновляется, а вещи умирают. И робот это понял. Он знал, что Дом Синанджу переходит от мастера к мастеру и останется по-прежнему полон жизни и сил, когда все шестеренки мистера Гордонса заржавеют. Поэтому именно он должен попытаться уничтожить нас, а не наоборот.
— Почему же он не тронул меня в больнице? Когда был переодет медсестрой и легко мог меня устранить?
— Должно быть, решил, что ты начеку. А это означает, что даже самые совершенные электронные системы способны на ошибку. А может, он не знал, что станет делать один из нас, если другой погибнет. Похоже, он хочет расправиться одновременно с нами обоими, потому и заминировал палату, где лежит Смит.
— Вот еще одна проблема — Смитти.
— В мире есть и другие императоры.
— Я почему-то предан именно этому.
— Дом Синанджу славится своей преданностью. Но преданность — это одно, а глупость — совсем другое. Императоров много, а мы одни. И мы должны хранить верность многим вещам. И прежде всего Синанджу, хотя ты этого еще как следует не осознал. Кстати, ты должен быть предан Синанджу больше, чем кто-либо другой, поскольку однажды ты станешь Мастером Синанджу.
— Мы должны что-то сделать для Смитти, — продолжал настаивать Римо.
— Если бы мы уехали в Персию, со Смитом не случилось бы этого несчастья. Самое большее, что можно сделать для императора, — это служить ему, пока он пребывает в здравии. И больше ничего.
— Я не согласен. И хотя он больше не сидит в своем кабинете, забавляясь с компьютером, он все еще наш босс. Как мой, так и твой.
— Твой — возможно. Но не мой. Если ты наемный работник, то я свободный человек, работающий по контракту. — Чиун поднял вверх руку. — Но Смита мы спасем.
— Как?
— Ты видел, как в его палату вошла обычная сестра И она не потревожила взрывное устройство!
— Да, видел.
— Мина настроена только на нас — тебя и меня. Мы спасем Смита тем, что будем держаться подальше от него и таким образом не приведем в ход взрывной механизм.
Римо хотел еще что-то сказать, но Чиун уже не слушал его — он снова отвернулся к телевизору, и Римо пришлось покорно ждать, пока кончится очередная серия «мыльных опер» «Пока вертится Земля» и «Невинные и порочные», чтобы получить ответ на еще один злободневный вопрос.
— Как ты думаешь, какую ловушку подстроит нам Гордонс? — спросил наконец он.
— Такую, какую мы сами подскажем ему, — ответил Чиун и наотрез отказался обсуждать далее этот вопрос, приведя пословицу, что, если лить воду на мокрый камень, он не станет более мокрым.
Днем Римо позвонил Смиту из придорожного кафе. Играл музыкальный автомат — мелодия напоминала завывания подростка, заглушаемые грохотом барабанов. В кафе сидели несколько рокеров в черных куртках — прически их выглядели так, будто они использовали вместо расчески корни деревьев из мангровых лесов. Они пили пиво и приставали к посетителям. Бармен пытался сохранять достоинство, делая вид, что ничего не замечает. Потому что иначе ему пришлось бы что-то предпринять, а ему этого очень не хотелось.
Дозвонившись, Римо узнал, что Смит в целом чувствует себя лучше.
— Состояние стабилизировалось, — сообщил Смит, — и врачи обещают, что к концу недели снимут повязку с левого глаза. Они говорят, что на следующей неделе я уже смогу вставать.
— Только не смейте это делать! — воскликнул Римо.
— Я знаю. У вас есть какие-нибудь зацепки? Я здесь оказался совершенно не у дел. Не могу же я пользоваться обычными телефонными линиями! Я даже не могу установить секретные — кто знает, от чего эта штука взлетит на воздух?
— Да, — согласился Римо.
— Итак, ваши идеи? — повторил Смит.
— Ну, видите ли, мы... разрабатываем один план.
— Отлично, — похвалил Смит. — Если бы не вы, меня бы, наверно, уже не было в живых.
— Держитесь, Смитти, — произнес Римо, чувствуя себя совершенно беспомощным.
— И вам того же, — сказал Смит.
Римо повесил трубку и попросил у бармена стакан минеральной воды. Рокер с волосатыми, как у обезьяны, лапами и украшенным свастикой немецким шлемом времен Второй мировой войны предложил ему выпить что-нибудь покрепче.
— Я не пью, — ответил Римо. — А также не курю, не ем мяса, не хитрю и не испытываю враждебности к окружающим.
— А что же ты тогда делаешь, педик несчастный? — спросил парень и заржал, повернувшись к друзьям. Они тоже заржали. Веселый у них приятель.
Сзади на куртке розовой и белой краской у него было написано: «Черепа крыс».
— Я ручной хирург, — произнес Римо.
— Да? И что же это такое — ручной хирург?
— Делаю пластические операции с помощью одной лишь руки без каких-либо инструментов.
— Да? Может, и мне сделаешь, а, голубой? Хе-хе!
— О, спасибо за приглашение, — сказал Римо и подошел поближе к столу, где сидели «Черепа крыс». — А сейчас, господа, я покажу, как умею хватать за нос.
— Детская шутка, — заметил один из «черепов». — Проводишь рукой ребенку по лицу, а потом стоишь фигу и говоришь: «Видишь, твой нос у меня в руке».
— Пусть сделает, — разрешил главарь, тяжело поднимаясь со стула у стойки. — Давай, гомик, покажи, на что способен, а потом я покажу, какие операции делают при помощи цепи. — Он посмотрел на Римо сверху вниз и поиграл огромной цепью, которую не выпускал из рук.
Остальные громко загоготали.
— Не надо, ребята, — неуверенно запротестовал бармен.
— Ты что-то сказал? — обратился к нему главный «череп», сжимая цепь.
— Я имею в виду... Понимаете, это бар...
— Он первый начал. — Владелец цепи кивнул на Римо.
— Да, конечно, все в порядке, — забормотал бармен. — Я понимаю, вы вынуждены защищаться.
— Ага, — хором сказали «крысиные черепа».
— Вы готовы? — приятным голосом спросил Римо.
— Готовы, — подтвердили «черепа».
— Только чур, не блевать, — предупредил Римо. — Может быть много крови.
— С нами такого не бывает, — заверил его главарь.
— Отлично. Потому что иначе мне придется вас наказать. И помни — ты лишаешься носа.
— Давай-давай, — хихикнув, подбодрил его главарь «черепов».
— Сейчас будет фокус-покус, — произнес Римо, перебирая пальцами. Поначалу рука его двигалась медленно — так обычно замахиваются клюшкой при игре в гольф, но когда достигла цели, то всем показалось, будто она закреплена на конце длинного кнута. Пальцы раздвинулись и снова сомкнулись со щелчком, напоминающим удар хлыста. Главарь «черепов» ощутил быстрое прикосновение, словно ему вырвали молочный зуб. Из самого центра лица. И сразу он стал как-то странно дышать — как будто делал вдох прямо головой. Но то, что проходило внутри, было более влажным, чем дыхание. Он так и застыл на месте. На лице его расплылось большое красное пятно с двумя дырками посередине. Он вдруг почувствовал страшную боль.
— А вот и наш носик-курносик, — дурашливо произнес Римо и показал сидящим «черепам» правую руку. То, что лежало у него в ладони, вполне могло быть большим пальцем. Если только на пальцах бывают ноздри.
Римо повернул ладонь, и кусочек плоти скатился одному из рокеров в стакан. Пиво тут же окрасилось в розоватый цвет.
— Только без глупостей, — предупредил Римо.
— О Господи! — пролепетал рокер, в пиво которому попал оторванный нос главаря.
Как ни странно, они не полезли в драку, а восприняли все так спокойно, словно это было лишь детской шалостью. Римо приобрел над ними такую власть, что они и не думали вступать с ним в конфронтацию. Особенно когда он заметил, что ему особенно удаются операции на половых органах.
Тогда уж все поспешили согласиться, что это было лишь невинной шуткой.
— А теперь допивайте пиво, — предложил Римо, и «череп» с розоватой жидкостью в стакане тут же лишился чувств.
Пока Римо ехал в мотель на своем взятом напрокат автомобиле, по радио шла дискуссия по поводу тюремной реформы. Какая-то дама жаловалась на жестокость законов.
— Жестокие законы лишь провоцируют новые преступления, — говорила она.
Дама почему-то забыла об одной интересной закономерности: чем реже полиция пускает в ход оружие, тем больше ни в чем не повинных людей попадают под добровольный арест в собственных домах из страха перед подонками, которые не боятся показаться слишком жестокими.
Римо вспомнил «крысиные черепа» и подумал, что если бы не смог постоять за себя, то, скорее всего, стал бы еще одной жертвой.
И Римо вовсе не удивился, когда выяснилось, что выступавшая живет в престижном районе Чикаго и ей абсолютно безразлична судьба тех, кому средства не позволяют поселиться в доме с привратником.
Когда действенность законов по борьбе с уголовной преступностью падает и судьи выносят все более мягкие приговоры, число преступлений растет.
Тут все очень просто. Непросто только найти выход из подобной ситуации.
А выступавшая по радио дама считала, что для этого государство должно всего-навсего изменить человеческую природу. С этой целью она призывала закрыть все тюрьмы.
— Они не способны наставить на путь истинный, — вещала она. — Преступник выходит из тюрьмы еще более закореневшим, чем до того, как попал туда.
Если у кого-то возникнут какие-либо мысли на этот счет, она с удовольствием познакомится с ними. Ей можно писать. На виллу в окрестностях Манитобы.
Глава 7
У Ванды Рейдел был готовый план. Так почему же «Саммит-Стьюдиоз» ведут себя как законченные идиоты? Она заполучила режиссера, награжденного премией Кино-академии, и сценариста-лауреата той же премии, и актера, который прекрасно подходит на главную роль. Неужели они не хотят поставить что-нибудь вроде «Крестного отца»? Если так, то она позволит себе напомнить, что у них есть ряд довольно влиятельных акционеров, которые и без того недовольны сорванным по вине руководства студии договором, так что она обещает: скоро их головы полетят с плеч.
— Кто угрожает? Это я угрожаю? — возопила Ванда. Секретарша нежно склонилась над ее пухлым белокожим телом, любовно поправляя прическу, которая, по словам парикмахера, называлась «Ванда».
— Просто ваш стиль, драгоценная вы моя, — сказал ей парикмахер. Волосы выглядели так, словно их покрыли штукатуркой в несколько слоев. Ванда Рейдел, которую все в Голливуде называли Спрутом, носила просторные платья в гавайском стиле н каскады драгоценностей, придававшие ей вид величественной горы, утопающей в облаках и усыпанной сверкающими бело-зелеными камнями. Все эти камни сильно напоминали дешевые украшения, столь модные в Бронксе, где Ванда росла.
Когда Спрут заработала свой первый миллион, она заказала одному из римских ювелиров украшения по собственному эскизу. От него сразу ушли два подмастерья, но зато этот заказ привлек множество клиентов, потому что, если хочешь дружить с Вандой, приходится покупать драгоценности в ее любимом римском магазине.
Одна актриса, заказывая брошь за двадцать тысяч долларов, попросила:
«Сделайте дешевку в Вандином стиле».
В Голливуде это называли «вандастическими драгоценностями». Ювелиры, продолжившие традицию Челлини и создавшие всемирно признанные шедевры для рода Уиндзоров, Ротшильдов и Круппов, теперь перешли на ассортимент магазина фирмы «Вулворт», что на Фордхэм-роуд.
— Я никому никогда не угрожала и не собираюсь угрожать, — сказала Ванда. — Но в моих руках деньги просто творят чудеса. И если ваши акционеры напустятся на вас из-за того, что вы не желаете зарабатывать для них деньги, то это не моя вина!
— Ванда, милая, — произнес Дел Стейси, тоже носивший морское прозвище «Ракообразное», — такие вещи могли у тебя пройти давным-давно, в начале твоей карьеры, но только не сейчас.
— Что ты имеешь в виду под этим давным-давно?
— До прошлого четверга. Ты совершаешь ошибку, радость моя.
— Ха! — сказала Ванда с легким смешком. — Целую тебя, — проворковала она, но когда повесила трубку, лучезарная улыбка у нее на лице сменилась темной, мрачной гримасой. — Убирайся отсюда, дура! — крикнула она секретарше.
— Хорошо, дорогая, — ответила та.
Когда секретарша, кланяясь и пятясь, ушла, Спрут принялась барабанить пальцами с длинными ногтями, накрашенными зеленым лаком и украшенными наклепками с изображением Тадж-Махала, по перламутровой крышке стола.
Бывший вице-президент студии как-то заметил, что этот стол как будто взят с кухни у нелегальных эмигрантов. Теперь он в Бербанке торгует запчастями для тракторов.
Она взглянула через розоватые стекла окон на Сансет-бульвар. Этот маленький ублюдок из «Саммита» прав — она совершает ошибку. Конечно, не такую огромную ошибку, но этого уже достаточно, чтобы потерпеть фиаско в городе, где не верят слезам.
Нужно обязательно запустить эту сделку с «Саммитом». Просто беспроигрышный вариант. Идеальный набор. И все хорошо заработают: и режиссер, удостоенный премии Киноакадемии, и сценарист-лауреат той же премии, и актер, который идеально подходит на эту роль.
К сожалению, сценарист уже подписал контракт с другим агентом, а режиссер вообще не желает с ней говорить. Особый тип идиота, который, как ребенок, носится с какой-то безумной идеей. Зациклился на совершенно не выполнимом обещании и теперь не может успокоиться, согласившись на игрушку, немного отличающуюся от той, что ему посулили. Вот заладил: Марлон Брандо, Марлон Брандо. Как заезженная пластинка. Подавай ему, видишь ли, Марлона Брандо.
Никак не может понять, что Брандо занят в другом фильме. Не может взглянуть на вещи, как зрелый человек, иначе бы понял, что, если нельзя заполучить одного актера, его надо заменить другим. Раз Брандо уже занят, то следует довольствоваться Биффом Бэллоном.
— Какая разница? — спрашивала его Ванда. — Бифф вполне может сыграть деда, стоит только покрасить его чудные светлые волосы и спрятать роскошные мускулы. Послушайте меня, гораздо легче будет загримировать Биффа под старика, чем привести Марлона в физическую форму, необходимую для «Любовника-афериста». Хотела бы я посмотреть, как Марлон станет прыгать из горящего дома с автоматом в руке и ножом в зубах и умудрится при этом остаться невредимым.
— Кто угрожает? Это я угрожаю? — возопила Ванда. Секретарша нежно склонилась над ее пухлым белокожим телом, любовно поправляя прическу, которая, по словам парикмахера, называлась «Ванда».
— Просто ваш стиль, драгоценная вы моя, — сказал ей парикмахер. Волосы выглядели так, словно их покрыли штукатуркой в несколько слоев. Ванда Рейдел, которую все в Голливуде называли Спрутом, носила просторные платья в гавайском стиле н каскады драгоценностей, придававшие ей вид величественной горы, утопающей в облаках и усыпанной сверкающими бело-зелеными камнями. Все эти камни сильно напоминали дешевые украшения, столь модные в Бронксе, где Ванда росла.
Когда Спрут заработала свой первый миллион, она заказала одному из римских ювелиров украшения по собственному эскизу. От него сразу ушли два подмастерья, но зато этот заказ привлек множество клиентов, потому что, если хочешь дружить с Вандой, приходится покупать драгоценности в ее любимом римском магазине.
Одна актриса, заказывая брошь за двадцать тысяч долларов, попросила:
«Сделайте дешевку в Вандином стиле».
В Голливуде это называли «вандастическими драгоценностями». Ювелиры, продолжившие традицию Челлини и создавшие всемирно признанные шедевры для рода Уиндзоров, Ротшильдов и Круппов, теперь перешли на ассортимент магазина фирмы «Вулворт», что на Фордхэм-роуд.
— Я никому никогда не угрожала и не собираюсь угрожать, — сказала Ванда. — Но в моих руках деньги просто творят чудеса. И если ваши акционеры напустятся на вас из-за того, что вы не желаете зарабатывать для них деньги, то это не моя вина!
— Ванда, милая, — произнес Дел Стейси, тоже носивший морское прозвище «Ракообразное», — такие вещи могли у тебя пройти давным-давно, в начале твоей карьеры, но только не сейчас.
— Что ты имеешь в виду под этим давным-давно?
— До прошлого четверга. Ты совершаешь ошибку, радость моя.
— Ха! — сказала Ванда с легким смешком. — Целую тебя, — проворковала она, но когда повесила трубку, лучезарная улыбка у нее на лице сменилась темной, мрачной гримасой. — Убирайся отсюда, дура! — крикнула она секретарше.
— Хорошо, дорогая, — ответила та.
Когда секретарша, кланяясь и пятясь, ушла, Спрут принялась барабанить пальцами с длинными ногтями, накрашенными зеленым лаком и украшенными наклепками с изображением Тадж-Махала, по перламутровой крышке стола.
Бывший вице-президент студии как-то заметил, что этот стол как будто взят с кухни у нелегальных эмигрантов. Теперь он в Бербанке торгует запчастями для тракторов.
Она взглянула через розоватые стекла окон на Сансет-бульвар. Этот маленький ублюдок из «Саммита» прав — она совершает ошибку. Конечно, не такую огромную ошибку, но этого уже достаточно, чтобы потерпеть фиаско в городе, где не верят слезам.
Нужно обязательно запустить эту сделку с «Саммитом». Просто беспроигрышный вариант. Идеальный набор. И все хорошо заработают: и режиссер, удостоенный премии Киноакадемии, и сценарист-лауреат той же премии, и актер, который идеально подходит на эту роль.
К сожалению, сценарист уже подписал контракт с другим агентом, а режиссер вообще не желает с ней говорить. Особый тип идиота, который, как ребенок, носится с какой-то безумной идеей. Зациклился на совершенно не выполнимом обещании и теперь не может успокоиться, согласившись на игрушку, немного отличающуюся от той, что ему посулили. Вот заладил: Марлон Брандо, Марлон Брандо. Как заезженная пластинка. Подавай ему, видишь ли, Марлона Брандо.
Никак не может понять, что Брандо занят в другом фильме. Не может взглянуть на вещи, как зрелый человек, иначе бы понял, что, если нельзя заполучить одного актера, его надо заменить другим. Раз Брандо уже занят, то следует довольствоваться Биффом Бэллоном.
— Какая разница? — спрашивала его Ванда. — Бифф вполне может сыграть деда, стоит только покрасить его чудные светлые волосы и спрятать роскошные мускулы. Послушайте меня, гораздо легче будет загримировать Биффа под старика, чем привести Марлона в физическую форму, необходимую для «Любовника-афериста». Хотела бы я посмотреть, как Марлон станет прыгать из горящего дома с автоматом в руке и ножом в зубах и умудрится при этом остаться невредимым.