Мир-Хайдаров Рауль. Жар-птица

поворачивала к нему свое взволнованное лицо, подбадривала. Всхлипнула в
дальнем углу тихая Эллочка Богданенко, но никто не прореагировал на это.
Когда они закончили, кто-то включил огромную люстру под высоким потолком, и
комнату залило ярким светом, как в театре. Все как-то медленно, тихо
поднимались с мест, а потом разом зашумели, загалдели, стали поздравлять
исполнителей. Скорикова от избытка чувств за то, что рассказал он и о
женской любви с помощью Ахматовой и Цветаевой, растолкала всех и расцеловала
Нуриева.
-- Это надо обмыть,-- зашумел Ларин, приглашая всех снова к столу.
-- Идемте, Раф. Я не отпущу вас, ведь я вправе разделить с вами триумф!
-- сказала Галя, лукаво заглядывая ему в глаза.
Когда снова начали танцевать, она положила обе руки ему на плечи и, все
так же улыбаясь, продолжала разговор, словно и не было долгих месяцев с того
осеннего бала, когда она заговорила с ним впервые.
-- Признайтесь, это Валентин придумал задобрить меня таким образом?
Скажу прямо, вам это удалось, мне было приятно принародно услышать свои
слабые вирши. О таком подарке я и мечтать не могла.
-- В ваших стихах много искреннего чувства.
-- Опять льстите, Раф. Но как бы там ни было, я, пожалуй, тоже расцелую
вас, как другие...
Вечер в доме Лариных перевернул всю жизнь Нуриева. Кто знает, как
сложилась бы его судьба, не притащи его Валька читать стихи.
В те ночи в Мартуке, когда они втроем, казалось, обсудили все в своей
будущей студенческой жизни, на первое место была поставлена учеба. Конечно,
они не собирались ограничиваться только этим: спорт, концерты, танцы,
диспуты -- на все хватило бы сил... Но вот о том, что могут влюбиться, они
как-то забыли. Правда, Солнцев как-то сказал, что, заканчивая учебу, нужно
обязательно жениться. Они-то знали, что распределят их по маленьким
райцентрам, поселкам, дальним казахским аулам. Тогда они согласились с
Ленечкой: конечно, сельскому врачу жениться нужно,-- но обсуждать эту
проблему не стали, сошлись на том, что за этим дело не станет.
Но, оказывается, достаточно было одного взгляда на Галочку, чтобы круто
изменилась жизнь, и все планы Нуриева полетели вверх тормашками.
Теперь Раф знал, что на следующий праздник или день рождения его
пригласят в компанию непременно,-- по крайней мере, об этом позаботятся
девушки, которых тронули впервые услышанные стихи Цветаевой -- Валентин
читал им только свое. Нуриев также понимал: повторись он раз, другой -- и
интерес к нему пропадет. Поэтому он целыми днями пропадал в библиотеках,
копался в книгах, запустив учебу до крайности.
Теперь уже не каждую субботу он бывал в Мартуке, хоть и знал, как ждут
его Чипига и Ленечка. В первые его студенческие дни Сафура-апай уговаривала
сына сшить новое пальто, заказать в ателье костюм. Тогда Раф возражал,
говорил, что и так походит, шутил, что не одежда красит человека и нечего,
мол, деньги по пустякам транжирить.
Но теперь его словно подменили: спустя месяц после вечеринки у Лариных
он истратил треть сбережений матери, рассчитанных на долгие годы учебы.
Появились у него светлый плащ и легкое твидовое пальто, костюм из бостона с
узкими лацканами и мощными плечами, широкополая, лихо заломленная велюровая
шляпа, туфли на толстой белой каучуковой подошве, модные рубашки, пестрые
галстуки...
Весна в степные края приходит поздно, зато держится долго, медленно
пуская в цвет подснежники, степные тюльпаны, ландыши -- все в свой черед.
Главная улица их города -- улица Карла Либкнехта -- в мае становилась
особенно оживленной. Едва на город ложились весенние сумерки, Раф с
Бучкиным, нарядные, выходили "прошвырнуться". Гуляя по запруженной людьми
вечерней улице, то и дело раскланиваясь со знакомыми, они продолжали
говорить о поэзии. Вскоре они непременно встречались с кем-нибудь из друзей,
компания час от часу росла, и ребята, облюбовав скамеечку где-нибудь в
скверике или парке, сидели там допоздна. Иногда с таких посиделок вдвоем с
Черниковым провожали Галю домой. Она с обоими держалась ровно, никого не
выделяла, и в эти ночные часы Нуриев был счастлив. Ведь еще совсем недавно
он и мечтать об этом не смел. Однажды, когда он сдал экзамены за первый курс
и утром собирался уезжать на каникулы домой, вахтер пригласил его к
телефону. Звонила Галя. Приглашала к себе. Дома у нее он еще не был.
Жила она за мостом в железнодорожном поселке, в старинном особнячке.
Черников, с которым они однажды возвращались вместе, проводив Галю,
рассказывал, что она из семьи потомственных железнодорожников и что в этом
самом доме некогда жил ее дед, первый начальник станции их города, а после
особняк отошел к отцу, начальнику отделения дороги.
Приглашению Раф обрадовался и вместе с тем растерялся, но к
назначенному времени был у нее дома. Встретила она его шумно и весело и
говорила с ним, как всегда, с лукавинкой, с едва заметной насмешкой,
помогавшей ей держать поклонников на расстоянии.
-- Раф, постоянно открываю в тебе положительные качества! Вот сегодня,
например, убедилась, что ты пунктуален,-- сказала она, улыбаясь и протягивая
ему руку. -- А замечать одни достоинства -- это опасно для девушки!
Галя взяла его под руку и повела в зал.
В просторной комнате окна во двор были распахнуты настежь, и из
палисадника ветерок доносил вечернюю прохладу.
У соседей уже зажгли огни, а в старинном доме хозяйничали сумерки.
-- Мне всегда приходят в голову неожиданные мысли, а удержаться нет
сил. Ты уж извини меня, если оторвала от дел, я ведь знаю, что ты завтра
уезжаешь на каникулы. Подумала, что все лето не увижу тебя, я ведь и сама
через неделю уезжаю к морю. И почему-то вдруг стало грустно: все лето не
услышу стихов. Надеюсь, ты простишь мой каприз и побалуешь на прощанье
чем-нибудь новым. Ты ведь никогда не повторяешься. Но, в общем-то, лучше,
если ты почитаешь что-нибудь уже знакомое. А чтобы ты не считал меня
эгоисткой, сначала я поиграю тебе. Хочешь?
В сентябре Нуриев вернулся в город с Чипигой и Ленечкой, которые тоже
стали студентами. Втроем они заняли просторную комнату в общежитии, опять же
по соседству с Бучкиным. С первых же дней учебы первокурсников вывезли на
хлебоуборку в соседний с Мартуком район. Бучкин на время переселился к
Нуриеву, и вновь они ночи напролет говорили о книгах. За лето компания
несколько поредела: Скорикова неожиданно вышла замуж и уехала в Москву, а
Мандрицу включили в сборную республики по баскетболу, и он перевелся в
Алма-Ату.
Ждали их и другие сюрпризы: распался знаменитый институтский
джаз-оркестр. Братья Ларины с единомышленниками ушли из ансамбля. Оставшись
не у дел, они сформировали свой оркестр и убедили руководство клуба завода
"Большевик" на окраине города заключить с ними контракт. Финансовые дела у
клуба были неважные, творческой работы никакой, на танцы под радиолу народ
не ходил, предпочитая Дворец железнодорожников или областной Дом культуры.
Ларины со своим предложением играть на танцах оказались кстати.
Оркестр Лариных сразу стал популярен. Молодежь дружно повалила в
"Большевик", чему немало способствовали броские рекламные щиты, сделанные по
просьбе братьев. У модного заведения неудобств оказалось с избытком: далеко,
тесно, душно, зал без вентиляции, а главное -- клуб находился на окраине,
известной своими хулиганами.
С местной шпаной в те годы происходила странная метаморфоза: она от
сезона к сезону меняла свое обличье. Неимоверной ширины клешам она стала
предпочитать узкие брюки-дудочки, тельняшкам -- яркие цветные рубашки,
хромовым сапогам в гармошку -- туфли с толстенной каучуковой подошвой, а
кепочкам с куцыми козырьками -- модные белые "кепи", которые нахлобучивались
чуть ли не на глаза.
Пожалуй, тогда шпана, не изменив своей сути, сумела раствориться среди
молодежи.
И впервые в клубе "Большевика" Нуриев столкнулся с этим странным
гибридом так называемых "стиляг" и шпаны. Развязная манера поведения,
косноязычная, жаргонная местечковая речь, татуировки, "фиксы" -- всего этого
никак не могла прикрыть даже самая яркая и модная одежда. Конечно, кроме
шпаны ходили на танцы с нашумевшим джаз-оркестром братьев Лариных и другие
люди: студенты, старшеклассницы и истинные любители джаза.
Старченко, вернувшаяся с моря в начале августа, была в курсе дела, она
даже посещала первые репетиции нового оркестра.
Когда Нуриев с Бучкиным впервые пришли на танцы в "Большевик", то
увидели, что общительная Галочка уже и здесь свой человек. Вокруг нее
сколотилась прочная компания. Среди друзей Гали были двое-трое, прекрасно
освоивших новые танцы, и девушка чаще всего танцевала с ними, это получалось
здорово. Остальные, восхищенные пластикой движений, невольно освобождали им
место, и они отплясывали, как на эстраде, под восторженные возгласы и
рукоплескания собравшихся. Эти минуты всеобщего внимания и поклонения,
наверное, Галя и любила.
Рафу же "Большевик" понравился тем, что здесь трижды в неделю он мог
видеть ее.
За вечер Раф успевал потанцевать с Галей раза три-четыре, ровно
столько, сколько играли танго и блюзы --оркестр Лариных предпочитал быстрые
ритмы.
А проводить Галочку домой после танцев не удавалось: за ней всегда
увязывались какие-нибудь друзья из новой компании. Возле дома она, не
задерживаясь с провожатыми, со всеми ровно и тепло прощалась. Проводив Галю,
они еще долго выбирались из железнодорожного поселка, прежде чем разойтись в
разные стороны, но разговор обычно не клеился.
Однажды, когда они проходили мимо мрачного здания вагонного депо, один
из парней, часто танцевавший с Галей, сказал Нуриеву:
-- Вот что, парень, ты недогадливый, придется тебе сказать, что ты в
нашей компании лишний. Чтоб духу твоего в клубе больше не было, понял? Был
до тебя один провожатый, Черников, мы обещали испортить ему карточку, он
танцует теперь в другом месте. Ты просись к нему в компанию. Или зубри
латынь, пограмотнее будешь, а то ведь на лекарства работать придется.
Нуриев, всегда чувствовавший их недружелюбие, все же не ожидал такого
крутого поворота событий. Он испугался не за себя, а за Галю. Еще минуту
назад парни говорили "пожалуйста", "извините", а сейчас изощрялись на
блатной "фене".
-- Я, как вам известно, не пою и внешностью особенно не дорожу, а куда
мне ходить и кого провожать, как-нибудь разберусь. Спокойной ночи... --
Нуриев зашагал прочь.
В том, что они сейчас вдвоем ничего не предпримут, Раф был уверен:
повадки блатных он хорошо изучил еще в Мартуке. Знал, что если его не
удастся запугать, как Черникова, они постараются привести угрозу в
исполнение. Не ходить в клуб для него означало не только не слушать джаз, но
и прежде всего оставить Галю со шпаной. И вообще, как он объяснит ей, почему
перестал ходить на танцы? Дескать, ему пригрозили, и он испугался? Об этом
не могло быть и речи. Лучше уж умереть, чем оказаться в ее глазах трусом.
Обидно ему было и за Черникова: запугали, негодяи, парня. А ведь Черников, с
которым они не раз провожали Старченко, никогда не высказывал Нуриеву
недовольства, пренебрежения, не пытался выставить его в смешном виде, хотя
давно был влюблен в Галочку. Достойное поведение соперника вызывало у
Нуриева искреннее уважение. А тут кулак под нос -- и весь аргумент. Нуриев
был уверен, что никто из компании Старченко в клубе всерьез не мог
рассчитывать на ее благосклонность, просто это была ее очередная блажь,
правда, на этот раз с риском. В следующую субботу на танцы Нуриев не пошел:
ездил в Мартук, копал с матерью картошку. Но в среду в клубе "Большевик"
появился. В середине танцев, когда второй раз пригласил Галю на танго, все
тот же парень, улыбаясь, отозвал его в сторону и сказал:
-- Мы уж думали, умный студент, все понял. А ты опять за свое. Выйдем,
поговорим,-- он, обняв Нуриева и продолжая улыбаться, повел его к выходу.
Со стороны казалось: друзья пошли покурить. Едва они вышли из
освещенного фойе в темный двор клуба, кто-то направил Нуриеву прямо в глаза
яркий свет карманного фонарика, и тут же его ударили в голову чем-то
тяжелым, а когда он упал, долго били ногами.
Вернувшись с хлебоуборки, Чипига с Ленечкой застали Нуриева в постели
-- голова болит постоянно, на лице синяки. Раф, не раскрывший причины драки
даже Бучкину, чтобы не впутывать в историю имя Старченко, друзьям рассказал
все как есть. Чипига, не долго думая, сказал, что надо поквитаться. Нуриев
на это и рассчитывал, иного выхода у него не было. Солнцев, одобрив идею
Чипигина, все же высказал сомнение: их троих маловато...
Но как долго Нуриев ни перебирал в памяти своих новых знакомых в
городе, рассчитывать ни на кого не мог: связываться с окраинной шпаной они
бы не стали. Твердо полагаться он мог только на своих друзей. Среди недели
Чипигу осенило: а что если вызвать на подмогу Альтафа? Идея эта вселила в
ребят уверенность.
Альтаф, остриженный наголо, со дня на день ждал отправки на службу в
армию и предложение "мушкетеров" выслушал с интересом. По рассказам
одноклассников выходило, что били его земляка за любовь, били нечестно,
из-за угла, скопом, а Альтаф, хотя и был забияка и задира, справедливость
уважал, не вступиться за правое дело считал большим грехом.
В назначенную среду Альтаф приехал в Актюбинск автобусом, в общежитии
они подробно обсудили план действий. В клуб "Большевик" явились в разгар
танцев. Нуриев как ни в чем не бывало подошел к компании и, хотя заиграли
быстрый фокстрот, увел Галю танцевать. Он видел, как вновь что-то замышляют
против него, видел он и Чипигу с Ленечкой, внимательно следивших за ним.
Альтаф, в черном свитере, в клешах, с тяжелым флотским ремнем, скрестив на
груди руки, казалось, безучастно подпирал стенку неподалеку от эстрады.
Отсюда, с небольшого возвышения, Торпеда видел весь зал. Опытным глазом он
уже выделил троих-четверых блатных, но должен вступить в критический момент,
когда выявятся все противники. Едва закончился танец, Ларин из оркестра
окликнул Галю, и девушка поднялась на эстраду.
Старый знакомый Нуриева был тут как тут; взяв Рафа под руку, он сказал:
-- Выйдем поговорим. Может, в этот раз поумнеешь.
Раф освободил руку и ответил:
-- Зачем же далеко ходить? Можно и здесь!
И ударил первым.
Дружки блатного, услышав шум и девичьи крики, поспешили на выручку
товарищу. Когда до Нуриева осталось два-три шага, навстречу им выступили
Чипига с Ленечкой.
-- Студенты наших бьют! -- прокатился по залу истеричный вопль. Из фойе
и закутков, расталкивая отдыхающих, кинулись на подмогу своим несколько
парней.
"Мушкетерам" пришлось туго. Хулиганы пытались оттеснить их друг от
друга. Вдруг какой-то летчик-курсант, крикнув Нуриеву: "Ребята, я с вами!"
-- ввязался в драку. Видимо, у него были свои счеты со шпаной, или, как
Альтаф, он не мог терпеть несправедливости. Помощь курсанта дала лишь
минутную передышку. Его тут же оттеснил какой-то огромный красномордый
детина, но тут с диковатым гортанным криком на помощь летчику кинулся
Альтаф.
Местные опешили: вмешательство наголо остриженного Альтафа оказалось
для них полной неожиданностью. Может, студенты сговорились с их вечными
врагами с Курмыша и привели с собой озверевшего уголовника, который, слава
богу, еще не пустил в ход нож.
Этих минут растерянности хватило, чтобы склонить чашу весов в свою
сторону. Альтаф, у которого от чувства опасности силы удваивались, творил
невозможное. Шпана сопротивлялась упорно, но, не привыкшая драться в
открытую, сломленная жестокими и незнакомыми приемами неожиданно
ввязавшегося в драку стриженого незнакомца, потихоньку покидала поле боя.
Некоторые пытались даже затеряться среди публики, но публика, державшая
сторону студентов, выталкивала таких обратно в середину зала.
-- Уходим! -- вдруг объявил Альтаф и потянул за собой летчика. На улице
возле редких фонарей уже маячили фигуры -- их поджидали. Альтаф нырнул вбок,
в темноту, и вышел с заранее припрятанными в кустах обрезками дюймовой
арматуры, а для себя оставил велосипедную цепь.
-- Это для отхода, так не выпустят,-- спокойно сказал он летчику. Выход
на улицу к автобусной остановке был один, и там, перекрывая его, стояло
человек десять. Увидев в руках отступавших "оружие", толпа медленно
расступилась, оставив довольно широкий проход. Когда они выходили на улицу,
вслед им неслись брань и угрозы. Но тут подкатил автобус, и они уехали.
Странно, но после нашумевшей в городе драки Галя вдруг остыла к клубу
-- может быть, поняла, что якшаться со шпаной -- не к добру. Словно винясь
за случившееся, она стала внимательнее и добрее к Рафу, и они встречались
почти каждый день.
К Новому году Галя написала неплохие стихи, но на этот раз они уже
тайно репетировали у нее дома, тщательно подбирали музыку. Старались не зря.
После новогоднего вечера друзья попросили вновь собраться у Лариных, чтобы
записать стихи на магнитофон. Казалось, все у Нуриева шло прекрасно: друзья
были рядом, он встречался с любимой девушкой, с учебой все утряслось... Но
весной Раф неожиданно получил повестку: в трехдневный срок подготовиться к
отправке в армию. Съездил на один день в Мартук, попрощался с матерью. Из
его компании в армию уходил он один, и друзья организовали проводы.
Собрались у Лариных. Братья по этому случаю даже отменили танцы в
"Большевике". Раф привел с собой Чипигу и Ленечку.
В тот вечер Раф много читал, и снова его записывали на магнитофон. С
Галей они в тот день проговорили до рассвета. На вокзал с вещмешком он
должен был явиться днем. Прощаясь с Галей, он просил ее не приходить к
поезду, шутил, что с утра он подстрижется под "нулевку", уверял, что проводы
-- унылая картина. В назначенный час, когда объявили о подходе специального
состава для призывников и Рафаэль в темном берете, подаренном Черниковым,
стоял в окружении друзей, на тесную привокзальную площадь на огромной
скорости влетела бежевая "Победа" и, круто развернувшись, остановилась возле
компании. Из машины торопливо выскочила Галя. Она, понимая, что у них
остались считанные минуты, бросилась к Рафу, шепча:
-- Раф, милый, я буду ждать, я люблю тебя...
Но он сердцем чувствовал, что видятся они в последний раз...
Накануне отъезда Нуриев узнал, что служить ему придется на Северном
флоте четыре года. Через полгода он ушел в свое первое подводное плавание.
По возвращении на базу его ожидало несколько писем от Гали, в каждом из них
она упрекала его за невнимательность, за молчание. Откуда же он мог знать,
что уходит в океан надолго,-- начальство с ним сроки не согласовывало. Потом
она писать перестала, а Бучкин, с которым Рафаэль поддерживал связь,
сообщил, что она встречается с Солнцевым. Позже он получил и два письма от
Ленечки, но читать их не стал, разорвал, выбросил за борт.
Вот о чем напомнил сейчас Рафу пожелтевший любительский снимок. Нуриев
приехал на похороны Чипиги, и в душе его впервые за многие годы поселился
покой: оказалось, в Мартуке он отрезал пуповину, крепко связывавшую его с
прошлым, которое мешало ему жить в дне сегодняшнем. Может, поэтому он и
решил встретиться с Солнцевым.
Из номера гостиницы Нуриев позвонил Солнцеву домой, но телефон не
отвечал, тогда он на всякий случай позвонил на работу. Солнцев проводил
какое-то неотложное совещание и пригласил его домой часа через три. Несмотря
на жаркий полдень, Нуриев не остался в прохладном, с кондиционером, номере,
а поспешил на улицу.
С того памятного дня, когда его призвали на флот, он ни разу не был в
Актюбинске. Он не рассчитывал встретиться с кем-нибудь хотя бы случайно: в
лысом, далеко не импозантном мужчине вряд ли кто-нибудь из старых знакомых
признал бы студента Нуриева, но зато опытный глаз за версту признал бы в нем
моряка.
У него в распоряжении было три часа, за это время он мог объездить
город вдоль и поперек, но город волновал его мало. Хотелось взглянуть лишь
на институт, где он не выучился на врача, на дом Лариных, где провел немало
счастливых минут, на особняк в железнодорожном поселке, где некогда жила его
любимая, и на клуб "Большевик", где родился и умер джаз в их городе. Часа
через полтора Раф вернулся в гостиницу. Прогулка не подняла настроения:
институт превратился в обшарпанное здание, нуждавшееся в капитальном
ремонте, гостеприимный дом Лариных снесли, клуб "Большевик", с провалившейся
крышей, с пустыми глазницами окон, лишь человеку с хорошей памятью и
фантазией мог напомнить, что когда-то здесь звучали жизнерадостные ритмы.
Лишь старинный дом Галочки в густой тени кленов и тополей выглядел
по-прежнему.
Солнцев жил в центре. В назначенное время Нуриев нажал на кнопку
звонка. Дверь ему открыл молодой полнеющий мужчина с рыжей бородой. Из кухни
спешил навстречу Ленечка. Он обнял Нуриева, представил человека с бородой --
сокурсника Ленечки по институту, но Нуриев его не помнил.
-- Хозяйки нет дома. Жара. Она с детьми на даче. У меня их двое:
мальчик и девочка, правда, еще совсем маленькие, я ведь поздно, почти в
тридцать женился,-- говорил Ленечка.
Когда сели за стол, Ленечка налил рюмки, и они помянули Чипигина.
Разговор особенно не клеился, вспоминать веселое было как-то некстати, а о
грустном говорить не хотелось. Ленечка с рыжебородым вспоминали студенческие
годы, и неожиданно всплыло имя Галочки.
-- Где она сейчас? -- спросил Нуриев. Рано или поздно он все равно
задал бы этот вопрос.
-- В Ленинграде,-- ответил Солнцев и тяжело вздохнул.
-- Почему ты на ней не женился? Бучкин писал тогда, что у вас, похоже,
дело идет к свадьбе.
-- Я ведь тебе подробно написал об этом, пытался объяснить...
-- Я получил эти письма, но читать не стал...
-- Ах, вон что, так ты, Раф, не знаешь, сколько я пережил?!.. Не
приведи господь никому... -- Значит, начинать надо все с самого начала... --
Ленечка расстегнул ворот рубахи. -- Что ж, слушай. Хочу, чтоб ты понял
меня... Познакомил с Галей меня и Чипигу ты сам в "Большевике". Она знала,
что мы твои друзья, земляки. Встречая нас с Чипигой в институте, часто
спрашивала о тебе: нет ли каких вестей. Летом у нее была трехмесячная
практика. Она попала к нам в Мартук. Чипига все лето пропадал то на каких-то
сборах, то на соревнованиях. Он тут быстро занял место Мандрицы в команде.
Кроме меня, у нее знакомых в Мартуке не было, и я, естественно, старался
помочь ей. Нашел ей квартиру, по субботам брал у отца служебную машину и
отвозил ее в город. Она постоянно расспрашивала о тебе: где мы купались, где
ловили рыбу, куда ходили танцевать. Мы даже не раз бывали у тебя дома, и
Сафура-апай поила нас чаем из самовара. В общем, целое лето я был рядом с
ней. После обеда, когда она заканчивала дела в поликлинике, мы уезжали
купаться и загорать на Илек, а вечером каждый день ходили в парк на танцы.
Если ты не забыл, она могла танцевать сутками. Бывала она и у меня дома.
Моих родителей она просто очаровала. Однажды меня пригласили на свадьбу к
родственникам, и я пошел туда с ней. Свадьба ей понравилась, она танцевала,
была в центре внимания, что ей обычно удавалось без труда. Но когда мы
возвращались, вдруг заплакала и сказала, что когда ты вернешься, она уже
будет старухой. Говорила, что сердцем она еще надеется, что у вас что-то
будет, но разумом понимает, что это все, конец, у вас разные судьбы... Ты
знаешь сам: не влюбиться в нее было невозможно. Честно говоря, каждый день я
не мог дождаться послеобеденных часов, когда мы уезжали на Илек. Пожалуй, в
то лето я изменился как никогда, даже ходить и говорить стал как-то иначе,
лучше. Но я влюбился в нее спокойно, безнадежно, как влюбляются в
кинозвезду. Я понимал: вернемся мы в город, все встанет на свои места -- у
нее своя компания, в которую я и не мечтал попасть, у меня -- своя. Впрочем,
компании у меня никакой и не было, меня волновала учеба, твой пример меня
страшил. Но в городе все пошло иначе, чем я думал: она часто звонила мне,
просила в чем-нибудь помочь, мы продолжали встречаться...
Когда Галя отмечала день рождения, пригласила меня домой. Надо сказать,
ваша компания меня так и не приняла, особенно язвил Бучкин, да и Ларины не
жаловали -- то ли помнили тебя, то ли я не ко двору пришелся. Но я на это не
обращал внимания: для меня было важным, как относится ко мне она, важно, что
она была со мной.
-- Ну кому нужна твоя исповедь, Леонид Яковлевич, утомишь гостя,--
пытался прервать Солнцева толстяк, но, глянув на Нуриева, осекся.
-- Но не все было так ровно и гладко, как тебе может показаться. И на
мою долю досталось. В тот год перевелись к нам из московского института
несколько ребят из Грузии, там их то ли отчислять собрались, то ли они чего
натворили -- не знаю. В общем, оказались в Актюбинске. Верховодил у них
Мишка Мебуки. И вот угораздило его тоже влюбиться в Галю. Парень
отчаянный... не чета твоему дружку Черникову. Не давал он Галочке проходу ни
в институте, ни в городе. Сколько раз он с дружками устраивал мне темную,
когда я возвращался от нее,-- не сосчитать. Однажды так избили, что Галя
даже хотела заявить в милицию, но я отговорил, сам хотел поквитаться. И
поквитался. Однажды я его без друзей застал, так почти месяц после этого он
в больнице лежал. После больницы Мебуки взялся за старое, только теперь он
поил шпану и натравливал на меня. Водились у него шальные деньги. Натерпелся
я, Раф, всего не рассказать... -- Да вот, посмотри... -- Ленечка встал с