Страница:
Начальником штаба стал капитан В. М. Литвинюк, человек высокой культуры. Однополчанам импонировали его такт, уравновешенность и спокойный деловой тон в общении с подчиненными.
И Плитко, и Литвинюк по примеру командира полка старались поддерживать благоприятную, психологически здоровую обстановку, исключавшую ненужные дерганья людей, помогавшую каждому трудиться на своем месте максимально творчески и с наилучшими результатами. Эта добрая традиция, сложившаяся при Слепенкове, прочно удерживалась в полку и в последующие годы.
Из трех эскадрилий "яков" сформировали две. Командиром 2-й вместо погибшего капитана Н. И. Лушина стал капитан Г. А. Романов.
В наш полк была передана эскадрилья И-16 из состава 11-го истребительного авиаполка. Командовал эскадрильей опытный летчик старшего поколения майор К. Г. Теплинский.
11-й полк был сформирован в Моздоке в конце 1941 года и затем перебазирован в Гора-Валдай. В апреле сорок второго "ишаки" перелетели в Приютино. С прибытием в Приютино нашего 21-го полка 11-й отправили в Новую Ладогу.
Запомнилось летчику 11-го полка Павлу Васильевичу Камышникову 12 августа сорок второго года. В тот день эскадрилья И-16, в которой он служил, перелетела из Новой Ладоги в Гражданку и стала третьей эскадрильей нашего 21-го авиаполка. Прибыв в Гражданку, вспоминает П. В. Камышников, летчики эскадрилья отправились на сопровождение штурмовиков Ил-2 для подавления одной из батарей, обстреливавших Ленинград. В шестерку И-16, летавшую на это задание, входили Теплинский, Емельяненко, Ломакин, Камышников, Ковалев, Цыганков. Полет оказался удачным. Огневую точку заставили замолчать, а в воздушном бою с восьмеркой "фиатов" сбили два вражеских самолета и без потерь, правда со множеством пробоин в плоскостях, И-16 вернулись в Гражданку. Это был первый воздушный бой молодого тогда, только что окончившего училище летчика Камышникова и потому остался для него незабываемым.
Так начался боевой путь нашей новой 3-й эскадрильи. В нее перешла некоторая часть технического состава, высвободившаяся в результате переформирования "яков".
1-я и 2-я эскадрильи получили приказ вернуться в Приютино. Перед тем как покинуть Борки, я навестил в госпитале И. П. Парова. Со мною были и его закадычные друзья Ю. В. Храмов и Т. Т. Савичев.
У Парова все шло хорошо. Настроен он был бодро. Зрение - стопроцентное. Ожоги лица и рук почти зажили. Через недельку-полторы предполагалась выписка. Прогуливаясь в саду госпиталя, мы много шутили. Как всегда, заразительно смеялся Тимофей Тимофеевич Савичев, разыгрывая нелепую историю с Иваном Паровым. Расстались в надежде встретиться в Приютине.
К сожалению, видеть И. П. Парова мне больше не довелось. Его назначили комиссаром отдельной эскадрильи. Выписавшись из госпиталя, он улетел в Новую Ладогу. Меньше чем через год, в мае сорок третьего, мы получили горестное известие: Иван Петрович Паров не вернулся с боевого задания. Его могилой стало Ладожское озеро.
Снова Приютино
Удары по врагу крепнут. - Не вернулся Павел Ильич Павлов. - Летчики перед боевым вылетом. - Майор Горбачев
В начале июля 1942 года фашисты захватили Крым. Получив возможность использовать высвободившиеся в Крыму войска в других местах, противник снова вернулся к сумасбродной идее захвата Ленинграда штурмом, стремясь во что бы то ни стало взять реванш за провал варварского плана удушения колыбели Октября блокадой. Именно с этой целью 11-я армия Манштейна после Крыма оказалась под Ленинградом.
Для участия в боях Ленинградского и Волховского фронтов в районе Синявина, приведших к разгрому полчищ врага и срыву очередной попытки фашистов овладеть Ленинградом, мы и вернулись в Приютино - ближе к полю боя почти вчетверо. Это было, видимо, немаловажно для истребителей Як-1 с их довольно ограниченным запасом горючего.
31 августа. Полеты и полеты. Один за другим. Только что взлетела шестерка истребителей во главе со Слепенковым для сопровождения бомбардировщиков Пе-2, поднявшихся с соседнего аэродрома Гражданка. Им предстояло нанести удар по железнодорожной станции Волосово и уничтожить эшелоны врага с боеприпасами, горючим и боевой техникой.
В момент взлета истребителей я стоял у санитарной машины с включенным мотором, испытывая своеобразное чувство: уже давно знакомое, но каждый раз новое и непривычное. В нем заключалось нечто большее, чем просто чувство долга и ответственности. Это было искреннее чувство человеческой тревоги за близких людей, ставших по-настоящему родными. Их судьба задевала самые тонкие струны души. Ведь никогда наперед не знаешь, все ли вернутся. Кто не вернется? Кто и в какой помощи будет нуждаться? Придется ли оказывать ее на своем аэродроме, или летчика надо будет искать? И скоро ли найдешь, успеешь ли помочь? Это были каждодневные вопросы. Они не имели готовых ответов. Они заставляли снова и снова перед вылетом пристально всматриваться в хорошо знакомые черты боевых друзей-летчиков. И вовсе не для того, чтобы зафиксировать в памяти последнее перед вылетом слово летчика, его характерную улыбку, исполнить какую-то просьбу, становившуюся иногда последней для тебя в их жизни и потому особо трогательной. Но для того, чтобы еще и еще раз оценить самочувствие летчика. Чтобы не прозевать того из них, кто сам не скажет, но кого следовало бы, пока не поздно, придержать по состоянию здоровья. Как не может инженер пустить в воздух неисправный самолет, так и врач должен быть убежден в непогрешимости здоровья летчика. Врачу порой бывало гораздо труднее, чем инженеру. С машиной поступай как хочешь. Она вся в руках специалиста. А летчик? Это - личность с высоким интеллектом, сознанием долга, горячим сердцем. Попробуй иногда такого удержать. Твоя попытка немедленно может быть отвергнута самим же летчиком объектом твоего внимания и забот.
В таких случаях, надо сказать, выручала служба, дисциплина, доверительное отношение летчиков к своему врачу. От меня как врача авиаполка в необходимых случаях требовалось своевременно воспользоваться властью командира, чтобы правильно реализовать свое врачебное заключение. Но, прежде чем прийти к. нужному заключению, я должен был знать своих летчиков. А чтобы их знать, надлежало быть очень внимательным в повседневном с ними общении. И не только на старте, непосредственно перед вылетом и после его завершения, а и, как говорится, на дальних подступах к боевому вылету: в часы, свободные от полетов, на досуге, в столовой, на занятиях, при разборе полетов, периодических медицинских осмотрах и т. д. Во всем этом многообразии форм общения и возможностей наблюдать своих подопечных заключался большой смысл, понятный летчикам. Они умели ценить ревностное отношение врача к их здоровью, понимали, что доктору авиаполка такая бдительность необходима так же, как и летчику в боевом полете, чтобы избежать оплошности...
...Но вот мы услышали знакомый гул возвращавшихся с задания самолетов. Они уже над аэродромом. Их легко пересчитать. Вернулись все! Тревожного чувства как не бывало. И не только вернулись, но и с победами в воздушном бою.
У цели наши летчики заметили Ю-86 в сопровождении шести Ме-109. Вероятно, "юнкерс" имел особо важное задание, раз шел в таком солидном охранении. Но оно его не спасло. Чтобы вражеские истребители не могли помешать нашим бомбардировщикам действовать по намеченному плану, Слепенков, быстро оценив обстановку, дал сигнал: "Иду в атаку!" - и бросился на Ю-86. С дистанции 50 70 метров одной очередью из пушки и пулеметов сбил фашиста. Стремительность атаки привела в замешательство "мессершмиттов". Они, даже не пытаясь противодействовать, намеревались уйти. Но наши "яки" навязали им бой. В результате Слепенков снайперской стрельбой уничтожил еще один самолет врага Ме-109. На два стервятника он израсходовал только половину боезапаса!
Тем временем "петляковы" блестяще сделали свое дело - вдребезги разнесли скопившиеся эшелоны врага и без потерь вернулись домой.
В тот же день, 31 августа, капитан Павел Иванович Павлов сбил еще один Ме-109. Это была третья победа в полку за один день.
Неожиданно памятный день омрачился. С боевого задания не вернулся Павел Ильич Павлов - первопроходец полка, открывший боевой счет, теперь приближавшийся уже к полусотне уничтоженных фашистских самолетов. Друзья видели, как на подбитой огнем зенитной артиллерии машине Павел Ильич развернулся в свою сторону, перелетел линию фронта и произвел вынужденную посадку на лес. Дальше - полная неизвестность.
Единственное, что могло утешить, это то, что посадка сделана на территории, свободной от врага. Однако никто не мог сказать, что с летчиком. Разум в подобных неясных случаях допускал различные варианты, не исключая и самого крайнего. Но всегда хотелось верить в лучший исход. И пока летчик не найден или пока не исследованы обстоятельства на месте происшествия, ни во что другое никто не верил. Никто! Оптимистами мы оставались до конца. Оптимизм выручал. Он всегда побуждал к действию. Вот и на этот раз срочно организовали поиск. Летчика удалось найти, правда, только через сутки. К счастью, он был жив. У него оказалось множественное осколочное ранение обеих голеней и стоп с обширным повреждением мягких тканей.
Первую медицинскую помощь Павел Ильич оказал себе сам. Снял разбитые осколками и мокрые от крови сапоги и наложил повязки, воспользовавшись индивидуальными пакетами первой помощи. Очень пригодился бортпаек. Идти он не мог. Пробовал ползти, пытаясь выбраться на дорогу, но силы отказывали. Несколько раз стрелял из пистолета вверх, чтобы привлечь внимание (территория-то своя!). Но безуспешно. Кругом тихо и, как на грех, безлюдно. Решил ждать, уверенный, что его ищут и обязательно найдут.
Через три месяца Павел Ильич снова стал летать и сбивать самолеты противника.
За боевые успехи многих летчиков наградили орденами Красного Знамени. Я. 3. Слепенков удостоился этого почетного и высокого знака воинской доблести дважды. В числе награжденных были оба Павловы, Журавлев, Зосимов, Королев, Романов, Рубцов, Сушкин.
Наступила осень 1942 года. Бои за Синявинский плацдарм продолжались. В них участвовали и наши летчики.
5 сентября. В воздухе бодрящая утренняя прохлада. Солнечно. Видимость отличная. Почти безветренно. В лесных зарослях, укрывавших нашу грозную для врага боевую технику, среди молодых березок, кое-где уже подернутых золотом ранней осени, разместился КП 1-й эскадрильи. Около него - группа летчиков: капитан Д. И. Зосимов, старшие лейтенанты В. П. Меркулов, Н. И. Митин, младший лейтенант П. С. Макеев, сержант В. И. Ткачев. Они ждут боевого задания. Но пока есть свободная минута, их тянет на природу, В полутемной сырой землянке им не сидится.
С медицинской точки зрения все они были готовы к очередному боевому вылету. Находились, что называется, в лучшей форме. Хорошо выспались. Утром с аппетитом позавтракали. Пульс и кровяное давление в норме. Эти мои предстартовые наблюдения дополнялись отсутствием каких-либо жалоб и хорошим настроением летчиков. Они восторгались березками, шутили, рассказывали анекдоты, забавные истории. Было похоже, что им предстоит увеселительная осенняя прогулка, а не боевой вылет. Я старался поддержать, поощрить, а то и направить, организовать атмосферу их эмоциональной разрядки. Это являлось одной из немаловажных сторон моей работы врача авиаполка. (К этому вопросу мы еще вернемся в разделе о летной утомляемости.)
Мимо нас по тропинке в сторону КП 2-й эскадрильи проходили майор Горбачев и старший лейтенант Королев.
- Привет начальству от подчиненных!
Летчики, услышав голос заместителя командира полка по летной подготовке, быстро повернулись в его сторону, приняв положение "смирно". А сержант Вася Ткачев с молодцеватой юношеской выправкой недавнего курсанта бодро и громко, как бы сразу за всех, выкрикнул: "Здравия желаем, товарищ майор!"
Горбачев и Королев приветственно помахали и, не останавливаясь, прошли дальше. Новый заместитель в полку недавно. Около двух месяцев назад сменил капитана Панфилова, назначенного в другую часть, но уже заслужил всеобщее признание однополчан. Летчики его полюбили. Иван Илларионович Горбачев был молод, красив, строен, всегда подтянут. Поясной ремень затягивал так, что и пальца не поддеть. Хромовые сапоги начищал до блеска. Внешний вид его был безукоризнен. И это в условиях напряженной боевой работы. Секрет заключался в его высокой требовательности к себе. Умел он не приказом, а личным примером, своими боевыми делами увлекать людей. При случае не забывал напомнить о дисциплине. "Ставшая чертой характера, она - великая сила, верный союзник побед в воздушном бою", - наставлял он. Летчики полка хорошо знали приверженность Горбачева к "дисциплинке", именно поэтому так старательно подтянулись, приветствуя проходившего мимо заместителя командира полка.
Однополчане хорошо знали, чем были вызваны следы ожогов на его лице, руках. 10 августа 1941 года в воздушном бою над Ирбенским проливом Иван Илларионович таранным ударом на МиГ-3 сбил Ме-109. Стервятник упал в пролив. Но и сам Горбачев вынужден был оставить загоревшийся самолет - выпрыгнул на парашюте. В тяжелом состоянии, обожженного и закоченевшего, извлекли его из воды. После лечения и переучивания на Як-1 прибыл в наш полк. На его груди сверкали тогда три ордена: Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды. Недавно его наградили четвертым боевым орденом. Еще сегодня при входе в столовую мы видели большой фотопортрет Горбачева в красочном оформлении по случаю его очередной победы. Плакат гласил: "Мастер таранного удара майор Горбачев сбил еще одного фашистского стервятника - Ме-109. Летчики, соколы Родины! Отомстим за поруганную Родину!" Однополчане понимали: в изготовление плаката пропагандист Гринишин вложил все свое умение и личные симпатии к Горбачеву.
Как заместитель Горбачев вполне устраивал командира полка Слепенкова. Они с полуслова понимали и хорошо дополняли один другого. Их отношения были полны взаимного уважения и сердечности. Это видели все и считали их примером для себя, своею гордостью.
Из землянки показался капитан Гладченко.
- Прошу заходить!
Смысл приглашения был ясен: поступило боевое задание. Требовалось шестеркой Як-1 сопроводить пикировщиков Пе-2 на бомбовый удар по переднему краю противника. Во главе истребителей шел командир 1-й эскадрильи капитан Павел Иванович Павлов.
Получив в моем присутствии боевое задание, летчики с серьезными лицами поспешили к самолетам. Они шли твердой походкой, сосредоточенные, внутренне переключаясь на предстоящий полет. Такого рода нервно- эмоциональные переключения повторялись ежедневно, по нескольку раз в день, на протяжении месяцев и долгих лет войны, не оставаясь, понятно, безразличными Для организма летчика, его нервной системы.
...Задание выполнили успешно и пикировщики, и истребители. Вернулись все. В состоявшемся воздушном бою Павел Иванович сбил Ме-109.
Я постарался снова посчитать у них пульс, измерить кровяное давление. И то, и другое заметно превышало предполетные данные. Спустя некоторое время после полета, когда нервное возбуждение улеглось, измерения повторились: пульс и давление вернулись к исходному. Как правило, так бывало до тех пор, пока не появлялись признаки летного утомления.
В тот день, 5 сентября, Павел Иванович Павлов и Павел Семенович Макеев, сопровождая штурмовиков Ил-2 для удара по аэродрому Красногвардейск, сбили еще два Ме-109. Успешно выполнив задание, наши летчики без потерь вернулись домой.
11 сентября 1942 года. Ранены Д. В. Пимакин, П. Ив. Павлов, Д. И. Зосимов. Мое участие в возвращении раненых летчиков в строй. Посещение раненых в госпитале.
Только что на моих глазах произвели посадку на подбитых самолетах раненный в локтевой сустав младший лейтенант Пимакин и сержант Ткачев. Капитан Павлов, ведущий группы, вынужденно приземлился недалеко от аэродрома Смольный (ныне аэропорт Ржевка), вблизи поселка Ковалево. Но где заместитель командира 1-й эскадрильи капитан Зосимов и что с ним, неизвестно.
Все произошло в одном вылете на прикрытие действий наземных войск в районе Дубровской (8-й) ГЭС - Синявина. Между ними 8 - 10 километров.
Пимакину мы оказали помощь немедленно. На рану наложили давящую (тугую) повязку, проволочной шиной и косынкой зафиксировали руку в положении сгибания в локтевом суставе под прямым углом. Ввели противостолбнячную сыворотку. Для обезболивания - морфий. Сантранспортом направили в Первый военно-морской госпиталь.
Спешу к Павлову. К месту его вынужденной посадки меня перебросил на По-2 сержант Козьминых, а сам он полетел искать Зосимова, прочесывать на бреющем полете окрестности аэродрома Приютино.
Павел Иванович Павлов, как удалось выяснить сразу же после нашей посадки с Козьминых, находился в лазарете поселка Ковалево. Встреча у его постели была радостной.
- Доктор, я ждал тебя, знал, что ты найдешь... Чуть не отправили в армейский госпиталь. Но воздержались. Поверили, что за мной приедут свои, произнес Павлов удовлетворенно заметно ослабевшим, тихим голосом, привлекая меня к себе здоровой рукой. Мы обнялись.
Первая помощь летчику была уже оказана. Наложены асептические (стерильные) повязки на раны, введена противостолбнячная сыворотка, морфий. Оставалось добавить иммобилизацию - шинирование поврежденных множеством разной величины осколков левой руки и левой ноги.
Раненый бледен. Вероятно, не только и не столько от потери крови. Это был один из верных признаков истощения организма, результат предельного нервного напряжения в тяжелом полете. Отсюда целая совокупность и других признаков: общая слабость, несвойственная Павлову вялость жестов и речи, апатия, определенная безучастность, низкое кровяное давление, слабый пульс, холодный потный лоб, синюшность губ, учащенное поверхностное дыхание.
С моим появлением раненый заметно повеселел и спросил, что с остальными. А потом стал улыбаться, шутить и рассказывать, как все случилось. Моя попытка убедить, что основное нам уже известно от Пимакина и Ткачева и что ему лучше теперь полежать спокойно, не вспоминать и не переживать все снова, оказалась напрасной. И я понял: летчик не успокоится, пока не расскажет. Я стал внимательно слушать.
В неравном бою нашей шестерки "яков" с восемнадцатью ФВ-190 самолет Павлова получил серьезные повреждения. Разбита приборная доска. Рядом с кабиной пробито левое крыло. Пробит бензобак. В пробоинах и правая плоскость. Но самолет управляем! Кабина заполнилась дымом. Дышать трудно. Фонарь еле удалось открыть: повреждены пазы, а левая рука и нога отяжелели, стали непослушными. Рукав гимнастерки и брюки пропитались кровью.
Он развернулся в сторону Невы. На ее правом берегу - наши. Мотор то и дело дает перебои, угрожая остановиться. От перебоев в моторе корпус самолета все время вздрагивает. Вдобавок ко всему вражеский истребитель преследует и короткими очередями ведет огонь. Но безрезультатно. Причиной тому железная воля Павлова: он все время сбивает прицеливание врага, маневрируя отворотами и скольжением.
Но вот подоспела на помощь новая группа "яков". Пирату, надеявшемуся на легкую добычу, не удалось уйти от расплаты. Он вспыхнул факелом, врезался в землю и взорвался. На душе у Павлова стало легче. Одна смертельная опасность отпала. Теперь все зависело от собственного подбитого самолета. Только бы не отказал мотор.
- Тяни, вывози, сивка! - пытается громко крикнуть Павел Иванович. - И, как видишь, доктор, сивка вывезла...
Продолжая рассказ, он заметил, что очень опасался взрыва самолета. Ведь кабину все время наполняли пары бензина и эмульсия масла. Прыжок с парашютом исключался: сначала было рано - внизу противник, потом стало поздно - высота потеряна, силы на исходе, мотор вот-вот остановится и тогда - катастрофа.
Заметив подходящую площадку, летчик решил садиться. Убрал газ и с большим усилием перекрыл кран. Наудачу выпустил шасси. Расчет оказался точным: самолет, плавно коснувшись земли, благополучно остановился. С трудом выбрался из кабины. Немного отойдя от машины, упал, потеряв на какое-то время сознание. А когда оно вернулось, встать от слабости уже не мог. Вскоре подбежали люди и доставили его в Ковалево.
По свидетельству Павлова, в тот день "яки" сбили восемь вражеских самолетов. Досталось и "якам". Все они были подбиты, половина летчиков ранены.
Пока я сидел у постели Павлова, пришла санитарная машина. Ее прислал Кузьминых. Он знал, куда направить. С медицинской точки зрения противопоказаний к эвакуации не было, и мы двинулись в путь - в свой лазарет в Приютине.
Тридцать лет спустя, 9 августа 1972 года, в газете "Страж Балтики" была опубликована (посмертно) статья Павлова "Над Синявинским плацдармом". Вспоминая случай с ранением и нашу с ним встречу, Павел Иванович пишет буквально следующее: "...появился наш следопыт, как мы звали полкового врача Василия Георгиевича Митрофанова. Он душою чувствовал, где могут произвести посадку подбитые самолеты, где находятся живые или погибшие летчики полка. Многие обязаны жизнью этому человеку". Вероятно, меня поймет читатель, если скажу, как дорог и трогателен для меня столь теплый отзыв боевого летчика, любимого командира. Но вернемся к прерванному изложению.
По прибытии в Приютино мы узнали, что недалеко от поселка Колтуши летчик Кузьминых с бреющего полета отчетливо видел остатки сгоревшего самолета. Рядом - никого. Примерно в полукилометре он отметил зенитную батарею. Там, по мнению Кузьминых, могли кое-что знать о случившемся и туда следовало обратиться.
Сведения Козьминых уточняли направление поиска, но оставляли по-прежнему неясной и еще более тревожной судьбу Зосимова. Мы почти не сомневались: Козьминых видел остатки зосимовского "яка". Однако никто в полку не хотел верить и не верил в самое худшее: не такой он летчик, чтобы погибнуть.
Да, всегда при виде Зосимова казалось, что трагический исход не для него. Сам он решительно отвергал для себя такую возможность как нечто нелепое, отвергал легко, с улыбкой, без всякой рисовки. И не потому, конечно, что наивно закрывал глаза на опасности боевого полета. Отнюдь нет. В игнорировании возможности погибнуть на войне заключалось его личное отношение к психологической проблеме опасности. Барьер опасности летчики наши преодолевали повседневно и успешно. Преодолевал его и Зосимов, придерживаясь правила: "Успех летчика - в разумном бесстрашии". Только в этом случае, утверждал Зосимов, летчик может сполна реализовать свои профессиональные возможности в сложной ситуации и действовать с максимальным шансом на успех. Именно такому отношению к опасности училась молодежь у старших, на личных примерах Слепенкова, Павловых, Горбачева, Зосимова, Меркулова, Королева, Митина, Ковалева, Ломакина. Никто из них не понимал бесстрашие как безразличие к опасности. Это было бы противоестественно. Только психически больные люди не реагируют на опасность. Бесстрашные - это те, кто умеет отрицательные эмоции страха подавить силой воли, высоким сознанием долга. Таков был Зосимов.
Капитана Зосимова однополчане знали как одного из блестящих мастеров воздушного боя. Ровно через месяц после начала Отечественной войны, 22 июля 1941 года, он таранил на МиГ-3 фашистский бомбардировщик Ю-88, за что был удостоен ордена Ленина. А еще раньше за отличие в финской кампании Д. И. Зосимов принял из рук М. И. Калинина орден Красного Знамени. В августе 1942 года был награжден этим орденом еще раз. Только за три месяца (июнь - август 1942 года) капитан Зосимов имел на своем счету 5 сбитых самолетов врага. Недавно он один вел воздушный бой с восьмеркой Ме-109. Их длительные атаки окончились безрезультатно, несмотря на их восьмикратное превосходство в силах.
Дмитрий Иванович пользовался репутацией интересного собеседника. Надо сказать, что на редкость удачно, психологически удивительно совместимо, подобрался руководящий состав 1-й эскадрильи: командир, его заместитель, комиссар. Все они были великими оптимистами, не умевшими, казалось, унывать ни при каких обстоятельствах. Но главное, конечно, что их крепко объединяло, это глубокое знание каждым своего дела, чувство долга, обязательность, надежность во всем, И в большом, и в малом.
Я отбыл на санитарной машине к месту, отмеченному на карте Анатолием Козьминых, и вскоре был в расположении зенитной батареи. Там сказали: "Летчик жив! В сознании! Находится в Колтушах. Его отнесли туда бойцы-зенитчики. На их глазах все произошло. Они первыми подбежали и оказали помощь".
Луч надежды уже засветился, настойчиво пробившись сквозь тьму неведения о судьбе Зосимова. Каков действительный характер повреждений? Какова их опасность для жизни, выздоровления и возвращения в строй? Все это продолжало волновать меня.
И Плитко, и Литвинюк по примеру командира полка старались поддерживать благоприятную, психологически здоровую обстановку, исключавшую ненужные дерганья людей, помогавшую каждому трудиться на своем месте максимально творчески и с наилучшими результатами. Эта добрая традиция, сложившаяся при Слепенкове, прочно удерживалась в полку и в последующие годы.
Из трех эскадрилий "яков" сформировали две. Командиром 2-й вместо погибшего капитана Н. И. Лушина стал капитан Г. А. Романов.
В наш полк была передана эскадрилья И-16 из состава 11-го истребительного авиаполка. Командовал эскадрильей опытный летчик старшего поколения майор К. Г. Теплинский.
11-й полк был сформирован в Моздоке в конце 1941 года и затем перебазирован в Гора-Валдай. В апреле сорок второго "ишаки" перелетели в Приютино. С прибытием в Приютино нашего 21-го полка 11-й отправили в Новую Ладогу.
Запомнилось летчику 11-го полка Павлу Васильевичу Камышникову 12 августа сорок второго года. В тот день эскадрилья И-16, в которой он служил, перелетела из Новой Ладоги в Гражданку и стала третьей эскадрильей нашего 21-го авиаполка. Прибыв в Гражданку, вспоминает П. В. Камышников, летчики эскадрилья отправились на сопровождение штурмовиков Ил-2 для подавления одной из батарей, обстреливавших Ленинград. В шестерку И-16, летавшую на это задание, входили Теплинский, Емельяненко, Ломакин, Камышников, Ковалев, Цыганков. Полет оказался удачным. Огневую точку заставили замолчать, а в воздушном бою с восьмеркой "фиатов" сбили два вражеских самолета и без потерь, правда со множеством пробоин в плоскостях, И-16 вернулись в Гражданку. Это был первый воздушный бой молодого тогда, только что окончившего училище летчика Камышникова и потому остался для него незабываемым.
Так начался боевой путь нашей новой 3-й эскадрильи. В нее перешла некоторая часть технического состава, высвободившаяся в результате переформирования "яков".
1-я и 2-я эскадрильи получили приказ вернуться в Приютино. Перед тем как покинуть Борки, я навестил в госпитале И. П. Парова. Со мною были и его закадычные друзья Ю. В. Храмов и Т. Т. Савичев.
У Парова все шло хорошо. Настроен он был бодро. Зрение - стопроцентное. Ожоги лица и рук почти зажили. Через недельку-полторы предполагалась выписка. Прогуливаясь в саду госпиталя, мы много шутили. Как всегда, заразительно смеялся Тимофей Тимофеевич Савичев, разыгрывая нелепую историю с Иваном Паровым. Расстались в надежде встретиться в Приютине.
К сожалению, видеть И. П. Парова мне больше не довелось. Его назначили комиссаром отдельной эскадрильи. Выписавшись из госпиталя, он улетел в Новую Ладогу. Меньше чем через год, в мае сорок третьего, мы получили горестное известие: Иван Петрович Паров не вернулся с боевого задания. Его могилой стало Ладожское озеро.
Снова Приютино
Удары по врагу крепнут. - Не вернулся Павел Ильич Павлов. - Летчики перед боевым вылетом. - Майор Горбачев
В начале июля 1942 года фашисты захватили Крым. Получив возможность использовать высвободившиеся в Крыму войска в других местах, противник снова вернулся к сумасбродной идее захвата Ленинграда штурмом, стремясь во что бы то ни стало взять реванш за провал варварского плана удушения колыбели Октября блокадой. Именно с этой целью 11-я армия Манштейна после Крыма оказалась под Ленинградом.
Для участия в боях Ленинградского и Волховского фронтов в районе Синявина, приведших к разгрому полчищ врага и срыву очередной попытки фашистов овладеть Ленинградом, мы и вернулись в Приютино - ближе к полю боя почти вчетверо. Это было, видимо, немаловажно для истребителей Як-1 с их довольно ограниченным запасом горючего.
31 августа. Полеты и полеты. Один за другим. Только что взлетела шестерка истребителей во главе со Слепенковым для сопровождения бомбардировщиков Пе-2, поднявшихся с соседнего аэродрома Гражданка. Им предстояло нанести удар по железнодорожной станции Волосово и уничтожить эшелоны врага с боеприпасами, горючим и боевой техникой.
В момент взлета истребителей я стоял у санитарной машины с включенным мотором, испытывая своеобразное чувство: уже давно знакомое, но каждый раз новое и непривычное. В нем заключалось нечто большее, чем просто чувство долга и ответственности. Это было искреннее чувство человеческой тревоги за близких людей, ставших по-настоящему родными. Их судьба задевала самые тонкие струны души. Ведь никогда наперед не знаешь, все ли вернутся. Кто не вернется? Кто и в какой помощи будет нуждаться? Придется ли оказывать ее на своем аэродроме, или летчика надо будет искать? И скоро ли найдешь, успеешь ли помочь? Это были каждодневные вопросы. Они не имели готовых ответов. Они заставляли снова и снова перед вылетом пристально всматриваться в хорошо знакомые черты боевых друзей-летчиков. И вовсе не для того, чтобы зафиксировать в памяти последнее перед вылетом слово летчика, его характерную улыбку, исполнить какую-то просьбу, становившуюся иногда последней для тебя в их жизни и потому особо трогательной. Но для того, чтобы еще и еще раз оценить самочувствие летчика. Чтобы не прозевать того из них, кто сам не скажет, но кого следовало бы, пока не поздно, придержать по состоянию здоровья. Как не может инженер пустить в воздух неисправный самолет, так и врач должен быть убежден в непогрешимости здоровья летчика. Врачу порой бывало гораздо труднее, чем инженеру. С машиной поступай как хочешь. Она вся в руках специалиста. А летчик? Это - личность с высоким интеллектом, сознанием долга, горячим сердцем. Попробуй иногда такого удержать. Твоя попытка немедленно может быть отвергнута самим же летчиком объектом твоего внимания и забот.
В таких случаях, надо сказать, выручала служба, дисциплина, доверительное отношение летчиков к своему врачу. От меня как врача авиаполка в необходимых случаях требовалось своевременно воспользоваться властью командира, чтобы правильно реализовать свое врачебное заключение. Но, прежде чем прийти к. нужному заключению, я должен был знать своих летчиков. А чтобы их знать, надлежало быть очень внимательным в повседневном с ними общении. И не только на старте, непосредственно перед вылетом и после его завершения, а и, как говорится, на дальних подступах к боевому вылету: в часы, свободные от полетов, на досуге, в столовой, на занятиях, при разборе полетов, периодических медицинских осмотрах и т. д. Во всем этом многообразии форм общения и возможностей наблюдать своих подопечных заключался большой смысл, понятный летчикам. Они умели ценить ревностное отношение врача к их здоровью, понимали, что доктору авиаполка такая бдительность необходима так же, как и летчику в боевом полете, чтобы избежать оплошности...
...Но вот мы услышали знакомый гул возвращавшихся с задания самолетов. Они уже над аэродромом. Их легко пересчитать. Вернулись все! Тревожного чувства как не бывало. И не только вернулись, но и с победами в воздушном бою.
У цели наши летчики заметили Ю-86 в сопровождении шести Ме-109. Вероятно, "юнкерс" имел особо важное задание, раз шел в таком солидном охранении. Но оно его не спасло. Чтобы вражеские истребители не могли помешать нашим бомбардировщикам действовать по намеченному плану, Слепенков, быстро оценив обстановку, дал сигнал: "Иду в атаку!" - и бросился на Ю-86. С дистанции 50 70 метров одной очередью из пушки и пулеметов сбил фашиста. Стремительность атаки привела в замешательство "мессершмиттов". Они, даже не пытаясь противодействовать, намеревались уйти. Но наши "яки" навязали им бой. В результате Слепенков снайперской стрельбой уничтожил еще один самолет врага Ме-109. На два стервятника он израсходовал только половину боезапаса!
Тем временем "петляковы" блестяще сделали свое дело - вдребезги разнесли скопившиеся эшелоны врага и без потерь вернулись домой.
В тот же день, 31 августа, капитан Павел Иванович Павлов сбил еще один Ме-109. Это была третья победа в полку за один день.
Неожиданно памятный день омрачился. С боевого задания не вернулся Павел Ильич Павлов - первопроходец полка, открывший боевой счет, теперь приближавшийся уже к полусотне уничтоженных фашистских самолетов. Друзья видели, как на подбитой огнем зенитной артиллерии машине Павел Ильич развернулся в свою сторону, перелетел линию фронта и произвел вынужденную посадку на лес. Дальше - полная неизвестность.
Единственное, что могло утешить, это то, что посадка сделана на территории, свободной от врага. Однако никто не мог сказать, что с летчиком. Разум в подобных неясных случаях допускал различные варианты, не исключая и самого крайнего. Но всегда хотелось верить в лучший исход. И пока летчик не найден или пока не исследованы обстоятельства на месте происшествия, ни во что другое никто не верил. Никто! Оптимистами мы оставались до конца. Оптимизм выручал. Он всегда побуждал к действию. Вот и на этот раз срочно организовали поиск. Летчика удалось найти, правда, только через сутки. К счастью, он был жив. У него оказалось множественное осколочное ранение обеих голеней и стоп с обширным повреждением мягких тканей.
Первую медицинскую помощь Павел Ильич оказал себе сам. Снял разбитые осколками и мокрые от крови сапоги и наложил повязки, воспользовавшись индивидуальными пакетами первой помощи. Очень пригодился бортпаек. Идти он не мог. Пробовал ползти, пытаясь выбраться на дорогу, но силы отказывали. Несколько раз стрелял из пистолета вверх, чтобы привлечь внимание (территория-то своя!). Но безуспешно. Кругом тихо и, как на грех, безлюдно. Решил ждать, уверенный, что его ищут и обязательно найдут.
Через три месяца Павел Ильич снова стал летать и сбивать самолеты противника.
За боевые успехи многих летчиков наградили орденами Красного Знамени. Я. 3. Слепенков удостоился этого почетного и высокого знака воинской доблести дважды. В числе награжденных были оба Павловы, Журавлев, Зосимов, Королев, Романов, Рубцов, Сушкин.
Наступила осень 1942 года. Бои за Синявинский плацдарм продолжались. В них участвовали и наши летчики.
5 сентября. В воздухе бодрящая утренняя прохлада. Солнечно. Видимость отличная. Почти безветренно. В лесных зарослях, укрывавших нашу грозную для врага боевую технику, среди молодых березок, кое-где уже подернутых золотом ранней осени, разместился КП 1-й эскадрильи. Около него - группа летчиков: капитан Д. И. Зосимов, старшие лейтенанты В. П. Меркулов, Н. И. Митин, младший лейтенант П. С. Макеев, сержант В. И. Ткачев. Они ждут боевого задания. Но пока есть свободная минута, их тянет на природу, В полутемной сырой землянке им не сидится.
С медицинской точки зрения все они были готовы к очередному боевому вылету. Находились, что называется, в лучшей форме. Хорошо выспались. Утром с аппетитом позавтракали. Пульс и кровяное давление в норме. Эти мои предстартовые наблюдения дополнялись отсутствием каких-либо жалоб и хорошим настроением летчиков. Они восторгались березками, шутили, рассказывали анекдоты, забавные истории. Было похоже, что им предстоит увеселительная осенняя прогулка, а не боевой вылет. Я старался поддержать, поощрить, а то и направить, организовать атмосферу их эмоциональной разрядки. Это являлось одной из немаловажных сторон моей работы врача авиаполка. (К этому вопросу мы еще вернемся в разделе о летной утомляемости.)
Мимо нас по тропинке в сторону КП 2-й эскадрильи проходили майор Горбачев и старший лейтенант Королев.
- Привет начальству от подчиненных!
Летчики, услышав голос заместителя командира полка по летной подготовке, быстро повернулись в его сторону, приняв положение "смирно". А сержант Вася Ткачев с молодцеватой юношеской выправкой недавнего курсанта бодро и громко, как бы сразу за всех, выкрикнул: "Здравия желаем, товарищ майор!"
Горбачев и Королев приветственно помахали и, не останавливаясь, прошли дальше. Новый заместитель в полку недавно. Около двух месяцев назад сменил капитана Панфилова, назначенного в другую часть, но уже заслужил всеобщее признание однополчан. Летчики его полюбили. Иван Илларионович Горбачев был молод, красив, строен, всегда подтянут. Поясной ремень затягивал так, что и пальца не поддеть. Хромовые сапоги начищал до блеска. Внешний вид его был безукоризнен. И это в условиях напряженной боевой работы. Секрет заключался в его высокой требовательности к себе. Умел он не приказом, а личным примером, своими боевыми делами увлекать людей. При случае не забывал напомнить о дисциплине. "Ставшая чертой характера, она - великая сила, верный союзник побед в воздушном бою", - наставлял он. Летчики полка хорошо знали приверженность Горбачева к "дисциплинке", именно поэтому так старательно подтянулись, приветствуя проходившего мимо заместителя командира полка.
Однополчане хорошо знали, чем были вызваны следы ожогов на его лице, руках. 10 августа 1941 года в воздушном бою над Ирбенским проливом Иван Илларионович таранным ударом на МиГ-3 сбил Ме-109. Стервятник упал в пролив. Но и сам Горбачев вынужден был оставить загоревшийся самолет - выпрыгнул на парашюте. В тяжелом состоянии, обожженного и закоченевшего, извлекли его из воды. После лечения и переучивания на Як-1 прибыл в наш полк. На его груди сверкали тогда три ордена: Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды. Недавно его наградили четвертым боевым орденом. Еще сегодня при входе в столовую мы видели большой фотопортрет Горбачева в красочном оформлении по случаю его очередной победы. Плакат гласил: "Мастер таранного удара майор Горбачев сбил еще одного фашистского стервятника - Ме-109. Летчики, соколы Родины! Отомстим за поруганную Родину!" Однополчане понимали: в изготовление плаката пропагандист Гринишин вложил все свое умение и личные симпатии к Горбачеву.
Как заместитель Горбачев вполне устраивал командира полка Слепенкова. Они с полуслова понимали и хорошо дополняли один другого. Их отношения были полны взаимного уважения и сердечности. Это видели все и считали их примером для себя, своею гордостью.
Из землянки показался капитан Гладченко.
- Прошу заходить!
Смысл приглашения был ясен: поступило боевое задание. Требовалось шестеркой Як-1 сопроводить пикировщиков Пе-2 на бомбовый удар по переднему краю противника. Во главе истребителей шел командир 1-й эскадрильи капитан Павел Иванович Павлов.
Получив в моем присутствии боевое задание, летчики с серьезными лицами поспешили к самолетам. Они шли твердой походкой, сосредоточенные, внутренне переключаясь на предстоящий полет. Такого рода нервно- эмоциональные переключения повторялись ежедневно, по нескольку раз в день, на протяжении месяцев и долгих лет войны, не оставаясь, понятно, безразличными Для организма летчика, его нервной системы.
...Задание выполнили успешно и пикировщики, и истребители. Вернулись все. В состоявшемся воздушном бою Павел Иванович сбил Ме-109.
Я постарался снова посчитать у них пульс, измерить кровяное давление. И то, и другое заметно превышало предполетные данные. Спустя некоторое время после полета, когда нервное возбуждение улеглось, измерения повторились: пульс и давление вернулись к исходному. Как правило, так бывало до тех пор, пока не появлялись признаки летного утомления.
В тот день, 5 сентября, Павел Иванович Павлов и Павел Семенович Макеев, сопровождая штурмовиков Ил-2 для удара по аэродрому Красногвардейск, сбили еще два Ме-109. Успешно выполнив задание, наши летчики без потерь вернулись домой.
11 сентября 1942 года. Ранены Д. В. Пимакин, П. Ив. Павлов, Д. И. Зосимов. Мое участие в возвращении раненых летчиков в строй. Посещение раненых в госпитале.
Только что на моих глазах произвели посадку на подбитых самолетах раненный в локтевой сустав младший лейтенант Пимакин и сержант Ткачев. Капитан Павлов, ведущий группы, вынужденно приземлился недалеко от аэродрома Смольный (ныне аэропорт Ржевка), вблизи поселка Ковалево. Но где заместитель командира 1-й эскадрильи капитан Зосимов и что с ним, неизвестно.
Все произошло в одном вылете на прикрытие действий наземных войск в районе Дубровской (8-й) ГЭС - Синявина. Между ними 8 - 10 километров.
Пимакину мы оказали помощь немедленно. На рану наложили давящую (тугую) повязку, проволочной шиной и косынкой зафиксировали руку в положении сгибания в локтевом суставе под прямым углом. Ввели противостолбнячную сыворотку. Для обезболивания - морфий. Сантранспортом направили в Первый военно-морской госпиталь.
Спешу к Павлову. К месту его вынужденной посадки меня перебросил на По-2 сержант Козьминых, а сам он полетел искать Зосимова, прочесывать на бреющем полете окрестности аэродрома Приютино.
Павел Иванович Павлов, как удалось выяснить сразу же после нашей посадки с Козьминых, находился в лазарете поселка Ковалево. Встреча у его постели была радостной.
- Доктор, я ждал тебя, знал, что ты найдешь... Чуть не отправили в армейский госпиталь. Но воздержались. Поверили, что за мной приедут свои, произнес Павлов удовлетворенно заметно ослабевшим, тихим голосом, привлекая меня к себе здоровой рукой. Мы обнялись.
Первая помощь летчику была уже оказана. Наложены асептические (стерильные) повязки на раны, введена противостолбнячная сыворотка, морфий. Оставалось добавить иммобилизацию - шинирование поврежденных множеством разной величины осколков левой руки и левой ноги.
Раненый бледен. Вероятно, не только и не столько от потери крови. Это был один из верных признаков истощения организма, результат предельного нервного напряжения в тяжелом полете. Отсюда целая совокупность и других признаков: общая слабость, несвойственная Павлову вялость жестов и речи, апатия, определенная безучастность, низкое кровяное давление, слабый пульс, холодный потный лоб, синюшность губ, учащенное поверхностное дыхание.
С моим появлением раненый заметно повеселел и спросил, что с остальными. А потом стал улыбаться, шутить и рассказывать, как все случилось. Моя попытка убедить, что основное нам уже известно от Пимакина и Ткачева и что ему лучше теперь полежать спокойно, не вспоминать и не переживать все снова, оказалась напрасной. И я понял: летчик не успокоится, пока не расскажет. Я стал внимательно слушать.
В неравном бою нашей шестерки "яков" с восемнадцатью ФВ-190 самолет Павлова получил серьезные повреждения. Разбита приборная доска. Рядом с кабиной пробито левое крыло. Пробит бензобак. В пробоинах и правая плоскость. Но самолет управляем! Кабина заполнилась дымом. Дышать трудно. Фонарь еле удалось открыть: повреждены пазы, а левая рука и нога отяжелели, стали непослушными. Рукав гимнастерки и брюки пропитались кровью.
Он развернулся в сторону Невы. На ее правом берегу - наши. Мотор то и дело дает перебои, угрожая остановиться. От перебоев в моторе корпус самолета все время вздрагивает. Вдобавок ко всему вражеский истребитель преследует и короткими очередями ведет огонь. Но безрезультатно. Причиной тому железная воля Павлова: он все время сбивает прицеливание врага, маневрируя отворотами и скольжением.
Но вот подоспела на помощь новая группа "яков". Пирату, надеявшемуся на легкую добычу, не удалось уйти от расплаты. Он вспыхнул факелом, врезался в землю и взорвался. На душе у Павлова стало легче. Одна смертельная опасность отпала. Теперь все зависело от собственного подбитого самолета. Только бы не отказал мотор.
- Тяни, вывози, сивка! - пытается громко крикнуть Павел Иванович. - И, как видишь, доктор, сивка вывезла...
Продолжая рассказ, он заметил, что очень опасался взрыва самолета. Ведь кабину все время наполняли пары бензина и эмульсия масла. Прыжок с парашютом исключался: сначала было рано - внизу противник, потом стало поздно - высота потеряна, силы на исходе, мотор вот-вот остановится и тогда - катастрофа.
Заметив подходящую площадку, летчик решил садиться. Убрал газ и с большим усилием перекрыл кран. Наудачу выпустил шасси. Расчет оказался точным: самолет, плавно коснувшись земли, благополучно остановился. С трудом выбрался из кабины. Немного отойдя от машины, упал, потеряв на какое-то время сознание. А когда оно вернулось, встать от слабости уже не мог. Вскоре подбежали люди и доставили его в Ковалево.
По свидетельству Павлова, в тот день "яки" сбили восемь вражеских самолетов. Досталось и "якам". Все они были подбиты, половина летчиков ранены.
Пока я сидел у постели Павлова, пришла санитарная машина. Ее прислал Кузьминых. Он знал, куда направить. С медицинской точки зрения противопоказаний к эвакуации не было, и мы двинулись в путь - в свой лазарет в Приютине.
Тридцать лет спустя, 9 августа 1972 года, в газете "Страж Балтики" была опубликована (посмертно) статья Павлова "Над Синявинским плацдармом". Вспоминая случай с ранением и нашу с ним встречу, Павел Иванович пишет буквально следующее: "...появился наш следопыт, как мы звали полкового врача Василия Георгиевича Митрофанова. Он душою чувствовал, где могут произвести посадку подбитые самолеты, где находятся живые или погибшие летчики полка. Многие обязаны жизнью этому человеку". Вероятно, меня поймет читатель, если скажу, как дорог и трогателен для меня столь теплый отзыв боевого летчика, любимого командира. Но вернемся к прерванному изложению.
По прибытии в Приютино мы узнали, что недалеко от поселка Колтуши летчик Кузьминых с бреющего полета отчетливо видел остатки сгоревшего самолета. Рядом - никого. Примерно в полукилометре он отметил зенитную батарею. Там, по мнению Кузьминых, могли кое-что знать о случившемся и туда следовало обратиться.
Сведения Козьминых уточняли направление поиска, но оставляли по-прежнему неясной и еще более тревожной судьбу Зосимова. Мы почти не сомневались: Козьминых видел остатки зосимовского "яка". Однако никто в полку не хотел верить и не верил в самое худшее: не такой он летчик, чтобы погибнуть.
Да, всегда при виде Зосимова казалось, что трагический исход не для него. Сам он решительно отвергал для себя такую возможность как нечто нелепое, отвергал легко, с улыбкой, без всякой рисовки. И не потому, конечно, что наивно закрывал глаза на опасности боевого полета. Отнюдь нет. В игнорировании возможности погибнуть на войне заключалось его личное отношение к психологической проблеме опасности. Барьер опасности летчики наши преодолевали повседневно и успешно. Преодолевал его и Зосимов, придерживаясь правила: "Успех летчика - в разумном бесстрашии". Только в этом случае, утверждал Зосимов, летчик может сполна реализовать свои профессиональные возможности в сложной ситуации и действовать с максимальным шансом на успех. Именно такому отношению к опасности училась молодежь у старших, на личных примерах Слепенкова, Павловых, Горбачева, Зосимова, Меркулова, Королева, Митина, Ковалева, Ломакина. Никто из них не понимал бесстрашие как безразличие к опасности. Это было бы противоестественно. Только психически больные люди не реагируют на опасность. Бесстрашные - это те, кто умеет отрицательные эмоции страха подавить силой воли, высоким сознанием долга. Таков был Зосимов.
Капитана Зосимова однополчане знали как одного из блестящих мастеров воздушного боя. Ровно через месяц после начала Отечественной войны, 22 июля 1941 года, он таранил на МиГ-3 фашистский бомбардировщик Ю-88, за что был удостоен ордена Ленина. А еще раньше за отличие в финской кампании Д. И. Зосимов принял из рук М. И. Калинина орден Красного Знамени. В августе 1942 года был награжден этим орденом еще раз. Только за три месяца (июнь - август 1942 года) капитан Зосимов имел на своем счету 5 сбитых самолетов врага. Недавно он один вел воздушный бой с восьмеркой Ме-109. Их длительные атаки окончились безрезультатно, несмотря на их восьмикратное превосходство в силах.
Дмитрий Иванович пользовался репутацией интересного собеседника. Надо сказать, что на редкость удачно, психологически удивительно совместимо, подобрался руководящий состав 1-й эскадрильи: командир, его заместитель, комиссар. Все они были великими оптимистами, не умевшими, казалось, унывать ни при каких обстоятельствах. Но главное, конечно, что их крепко объединяло, это глубокое знание каждым своего дела, чувство долга, обязательность, надежность во всем, И в большом, и в малом.
Я отбыл на санитарной машине к месту, отмеченному на карте Анатолием Козьминых, и вскоре был в расположении зенитной батареи. Там сказали: "Летчик жив! В сознании! Находится в Колтушах. Его отнесли туда бойцы-зенитчики. На их глазах все произошло. Они первыми подбежали и оказали помощь".
Луч надежды уже засветился, настойчиво пробившись сквозь тьму неведения о судьбе Зосимова. Каков действительный характер повреждений? Какова их опасность для жизни, выздоровления и возвращения в строй? Все это продолжало волновать меня.