"Если бы не было гимнастики, давно не было бы Котовского, - не раз говаривал комкор, выступая перед красноармейцами или командирами. - Только гимнастика и только по методу доктора Анохина, именно эта, а не другая, волевая и силовая, не требующая никаких снарядов, спасла мне жизнь на каторжных работах в рудниках Горного Зерентуя. Только эта система упражнений, при изнурительном труде и мизерном питании, дала мне силы вырваться на волю, преодолеть тысячи верст по дикой тайге Сибири, пересечь Урал и тайно пробраться на родину, в далекую Бессарабию".
Влияние Котовского на сознание командиров было огромным. Внушая им важность таких факторов, как доверие своим подчиненным и уважение их личности, он требовал от командиров самодисциплинированности, выдержки, трезвости и умения высоко нести честь, достоинство и звание красного командира. "Хочешь командовать, руководить, воспитывать, - напоминал Котовский, - научись сперва командовать и управлять собой, своими чувствами. Командир-формалист, который придерживается во всем только уставных правил, не может быть другом и наставником своих подчиненных, а тем более, как говорится, "отцом-командиром"..."
Настенные часы в кабинете комкора пробили одиннадцать утра. По намеченному распорядку на этот день комкор должен был заняться проверкой состояния боевой подготовки в саперном эскадроне. Однако давно поставленная перед собой задача дать новый толчок делу физического воспитания советского воина, особенно воина-кавалериста, на этот раз была воспринята им более остро, чем прежде, и он решил приступить к выполнению задуманного без промедления.
Сделав запись в блокноте о переносе проверки у саперов на следующий день и отпустив штабистов и начальников служб, Котовский остался в кабинете с Гуковым, Ястребовым и Кушаковым. Он поглядел на ближайших своих сотрудников глазами заговорщика и неторопливо, словно взвешивая каждое слово, высказал ряд соображений о назревшей необходимости широкого развития физической культуры в частях корпуса, включая все виды силового спорта.
- Оболваненному буржуазной идеологией и забитому муштрой солдату любой капиталистической страны, - говорил Котовский, - мы должны противопоставить воина нового типа, советского воина, особенно конника, закаленного телом и духом, хорошо знающего, кто его враг и кто друг. Занятия одной лишь физической зарядкой приведут к застою и не дадут желаемых результатов. Физкультура и спорт должны быть тесно связаны и представлять гармоничную, целесообразную и последовательную физическую культуру широкого размаха, осуществляемую волевыми усилиями каждого бойца и командира...
Котовский снова, в который раз уже, встал с кресла, прошелся из конца в конец кабинета, затем остановился перед окном, за которым давно уже шла размеренная жизнь тихой Умани. Откуда-то доносился неторопливый перестук колес таратайки извозчика, где-то в соседнем дворе квохтали куры, и острый запах душистого борща струился в окно, дразня обоняние.
- Мирно, тихо, - констатировал вслух Котовский, разглядывая внутренность двора. - Ас каким трудом и лишениями было завоевано это достояние! Наша задача - сохранить мир как можно дольше. Надо не покладая рук работать и работать, чтобы достойно и во всеоружии дать отпор любой неожиданности.
- Ты опять о войне, Григорий Иванович, - сказал Ястребов.
- Нет, - ответил Котовский, - я только о преимуществах мира перед войной, не больше.
И, широко распахнув руки, комкор глубоко втянул в себя большой заряд еще прохладного летнего воздуха, задержал его в недрах своей богатырской груди, затем шумно выдохнул и, подойдя к столу, снова сел в кресло.
- В коннице значение физической культуры и спорта должно быть неизмеримо выше, чем, скажем, в пехоте, - продолжал Котовский. - В данном случае объектом физического воспитания, кроме человека, является конь. Таким образом, чтобы человек и конь в равной степени представляли собою то, что мы называем всадником, надо обоих тренировать неустанно и всесторонне, в самом широком спортивном смысле. Только всадник спортсмен, стрелок, джигит, уверенный в себе и в правоте дела, за которое ему предстоит сражаться, - может быть надежным защитником завоеваний нашей революции.
Высказав еще ряд конструктивных и реальных положений в пользу физического воспитания и закалки бойца-кавалериста, Котовский предложил установленную в частях корпуса физподготовку проводить в дальнейшем в сочетании со всеми видами гимнастического и легкоатлетического массового спорта, а также установить усиленную подготовку коня, приближенную к условиям боевой службы в поле, а не на плацу и манеже.
- Спорт - это венец физической культуры, - заключил Котовский. - Спорт - это та основа, от прочности которой будет зависеть крепость боевой мощи всей Красной Армии и особенно ее авангарда - красной кавалерии.
Ястребов, Гуков, Кушаков слушали Котовского с большим вниманием, явно восхищаясь его незаурядной эрудицией в деле физического и спортивного воспитания бойцов и командиров.
Комиссар корпуса вынул портсигар, закурил от карманной зажигалки папиросу и, попыхивая душистым дымком, поглядел на Котовского влюбленными глазами.
- Значит, ты решил в корне изменить в нашем корпусе установленный в Красной Армии метод физического воспитания? Одобряю, Григорий Иванович! Твои предложения больше чем целесообразны. Они новы и рациональны. Я целиком разделяю их и голосую обеими руками за развитие физкультуры и спорта в частях корпуса в самом широком масштабе.
- А зачем голосовать? - пожал плечами Котовский. - Возьмем быка за рога и... на обе лопатки. Приказным порядком введем в частях массовые, коллективные, групповые занятия всеми видами спорта; упраздним скаковые конюшни и жокейские скачки; скаковых лошадей в виде поощрения передадим лучшим командирам-наездникам; создадим в полках конноспортивные кружки, усилим занятия по конному спорту и владению холодным оружием; словом, добьемся создания такой конницы, чтобы душа пела, а тело играло, чтобы другие конные корпуса равнялись на нас, а гидра мировой контрреволюции чтобы даже не смела помышлять о войне и захватнических планах...
- Хороший ты пропагандист, Григорий Иванович! - воскликнул Ястребов, когда Котовский умолк. - Слушая тебя, аж дух захватывает!
- На то в здоровом теле и здоровый дух, - отшутился Котовский. - Нельзя же застаиваться на одной физзарядке.
Предложение комкора было обсуждено во всех деталях и единодушно одобрено.
- Теперь дело за приказом, - кивнул Ястребов начальнику штаба. - Каждый из нас сформулирует свои предложения и представит тебе для обобщения. Поглядев на Котовского, улыбнулся. - Правильно я толкую, Григорий Иванович?
- Безусловно, - кивнул комкор, откидываясь на спинку кресла. - Только на этот раз забота о составлении проекта приказа не отнимет у вас ни усилий, ни времени. Проект приказа выношен мною, продуман и вчерне сформулирован давно, однако любые дополнения к нему будут только полезны.
Так было заложено в этот день начало новой вехи в деле физического и спортивного воспитания в соединениях и частях кавалерийского корпуса Котовского.
Назначив день и время для окончательного оформления приказа, комкор в сопровождении Ястребова, Гукова и Кушакова вышел на крыльцо штаба.
. Со ступенек торопливо поднялись два крестьянина в выгоревшей, запыленной одежде. Сняв с головы видавшие виды брыли [Брыль - соломенная шляпа (укр.)], они уважительно поклонились красным командирам и попросили извинения, что отнимают у них время.
- Чем могу быть полезным? - улыбнулся Котовский хлеборобам.
- Нам треба повидать самого Котовского, Григория Ивановича, - зачастил хлебороб с обвислыми, седеющими усами.
- Я Котовский, - приосанился комкор и прищурил глаза на хлеборобов. Говорите, зачем пожаловали?
Хлеборобы переглянулись и облегченно вздохнули, словно сбросили с плеч непосильную ношу.
- Мы пришли к вам издалека, - засопел седоусый, торопливо доставая из-за пазухи полотняной сорочки вчетверо сложенную бумагу. - Сход нашего села поручил просить у вас продать нам с торгов по сходной цене хотя бы десяток забракованных лошаденок, если можно. Сейчас самая пора косить да копнить сено, - протянул Котовскому "прошение", - а нашим шпакам [Шпак скворец (укр.). Отсюда местное название коня по цвету оперения птицы] не под силу от зари до зари таскать жнейки по луговинам. Иной раз...
Седоусого хлебороба перебил его напарник - взлохмаченный бородач с сучковатой палкой в жилистых руках:
- Наши шпаки работают только по холодку, а припечет солнце - и стоп машина. Слабосильны наши мышастые коняшки, беда с ними в страдную пору. И бородач сокрушенно покрутил головой.
- А кто вас надоумил обратиться к нам за помощью? - спросил Котовский седоусого.
- Земля слухом полнится, - расплылся в улыбке хлебороб. - В одном из сел нашей волости еще в марте мужики пригнали небольшой табунок из Тульчина [Тульчин на Винничине - место расположения частей 9-й Крымской кавдивизии корпуса Котовского.].
Добрые кони достались тем мужикам, что в пахоте, что в извозе.
Прочитав "прошение" хлеборобов из дальнего села Винничины, Котовский и Ястребов понимающе переглянулись.
- Добро, - сказал Котовский. - Торги будут завтра. Приходите с утра к командиру наших артиллеристов, и он поможет вам. - Котовский достал из кармана гимнастерки блокнот, черкнул несколько слов, вырвал листок и передал седоусому. - Там, у батарейцев, и переночуете и подкрепитесь.
И, пожав руки "ходокам", Котовский, откозыряв Ястребову, Гукову и Кушакову, зашагал по теневой стороне улицы к своему дому.
Два извечных хлебороба, два ветерана русско-японской войны и первого мирового побоища, словно завороженные, долго глядели вслед комкору и диву давались, что их сложная и маловероятная миссия закончилась вдруг легко и просто.
- Большой души человек, - сказал седоусый, когда комкор завернул за угол дальнего дома.
- На то он и Котовский, - заключил бородач. - Недаром про него добрые песни сложены.
Переступив порог калитки, Котовский остановился.
У крыльца дома, на длинной скамейке, сидел в парадной сЬорме взводный Василаки - давний соратник Котовского. Завидев комкора, Василаки порывисто встал, шагнул ему навстречу, и они дружески обнялись.
- Здравствуй, кунак, здравствуй, приетен, давненько мы с тобой не виделись, - молвил Котовский, отпуская из объятий земляка-бессарабца. Зачем пожаловал, рассказывай?
- Приехал к вам с разрешения командира полка, а зачем - сами понимаете, Григорий Иванович, - смущенно ответил Василаки, теребя в пальцах кожаный темляк на эфесе сабли.
Котовский сел на скамью, жестом руки пригласил сесть Василаки.
- Как здоровье, настроение? - вопрошал Котовский, разглядывая Василаки. - Что там у вас, в Бердичеве, какие новости?
Василаки опустил голову, глубоко вздохнул:
- Болит душа у бессарабцев, Григорий Иванович.
Соберутся наши молдаване и хотинцы после вечерней поверки на бережку бердичевской Гнилопятки, поговорят, повздыхают, глядя на другой берег, словно за Днестр, померещутся каждому свои близкие и родные, и опять все разойдутся по казармам. - Поразмыслив, поглядел на Котовского вопрошающе. - А что слышно, Григорий Иванович, насчет разрешения организовать нашу коммуну в Ободовке? Засохло это дело, что ли?
Котовский по-отечески положил свою широкую ладонь на плечо Василаки.
- А ты легок на помине, приетен, приехал в самую пору. Решение правительства о передаче нам имения в Ободовке будет на днях подписано. Спасибо товарищу Фрунзе. Это его заботами продвинут вопрос о создании на угодьях графа Сабанского нашей бессарабской коммуны.
Морщинки на лице Василаки разгладились, глаза оживились.
- Спасибо товарищу Фрунзе. Значит, болеет человек душой за судьбу бессарабцев.
- Все болеют, друг мой, - задумчиво сказал Котовский. - И партия, и правительство, и все честные люди нашей страны болеют за судьбу красных бойцов, утративших родину. А вопрос о коммуне решен окончательно, теперь дело за нами.
И Котовский обстоятельно рассказал Василаки о том, как будет проведена демобилизация бессарабцев и организован их отъезд в Ободовку.
- Дадим вам по долгосрочному кредиту, - продолжал Котовский, загибая палъцы, - и деньги, и тягло, выделим повозки и упряжь, обеспечим на дорогу фуражом, продуктами, словом, в обиду не дадим, поможем всем, что будет в наших силах, только бы дать вам возможность на первых порах надежно осесть на земле и по-настоящему взяться за новое, большое и важное дело...
Василаки слушал, удовлетворенно покачивая головой, и внимательно разглядывал такие знакомые и дорогие ему черты мужественного лица прославленного земляка и военачальника, на которого всю гражданскую войну котовцы-бессарабцы уповали как на человека, кто мог и страстно желал освободить их родину от засилья оголтелой военщины и жадных, мстительных бояр королевской Румынии.
- Неужто навсегда зажился на нашей земле румынский боярин? - сказал Василаки глухим голосом и, подняв потемневшие глаза на небо, глубоко вздохнул. - Неужто не изгоним всю эту нечисть с земли нашей дорогой Бессарабии?
Котовский тоже вздохнул, задумался, потом снова положил руку на плечо Василаки и убежденно промолвил:
- Черная неправда так же, как и подколодная гадина, живет недолго. Пройдет немного времени, и наша правда восторжествует. В ближайшие годы наш народ, наша Красная Армия наберут силы, встанут грозной стеной на берегах Днестра, и королевская Румыния образумится и уберется с нашей земли...
Котовский поглядел на наручные часы, решительно поднялся со скамьи и пригласил Василаки в дом, где Ольга Петровна, жена Котовского, накрывала стол белоснежной хрустящей скатертью, постукивала тарелками и столовыми приборами.
- Пойдем, земляк, отдадим дань гостеприимству Ольги Петровны. А о бессарабских делах, о делах нашей будущей коммуны обстоятельно поговорим вечером.
Василаки поблагодарил за приглашение и вслед за Котовским благоговейно переступил порог дома радушного хозяина.
После обеда Котовский, как правило, воздерживался от отдыха. На этот раз он совершил с Василаки прогулку по аллеям и площадкам знаменитого в Умани парка "Софиевка", заложенного еще в конце XVIII века художниками и садовниками надменного польского магната Потоцкого, без ума влюбленного в свою жену, красавицу Софию. Словно заправский гид, Котовский водил Василаки по парку, показывая ему все его достопримечательности. Вместе они побывали в искусственных и таинственных гротах, походили возле удивительных фонтанов, несколько раз обошли вокруг художественно оформленных, расточающих благоухание цветочных клумб, наконец посидели на сверкающей белизной садовой скамейке, поговорили еще о том о сем, а когда Василаки докурил папиросу, то встали и покинули парк.
- Роскошно жилось польским панам на земле Украины, - качнул головой Василаки при выходе из парка.
- Жили, пока наши деды да прадеды прозябали, - согласился Котовский. Теперь пришел наш черед жить по-человечески, свободно, равноправно...
К воротам парка подходили в четком строю пионеры. Впереди отряда отбивали гулкую дробь два барабанщика. Завидев Котовского, стриженная "под мальчика" юная смуглянка, возглавлявшая отряд, голосисто подала команду:
- Почетному шефу пионеров, красному полководцу Котовскому Григорию Ивановичу - пионерский салют!
Барабаны забили громче, зазвучала труба горниста, пионеры, печатая шаг, вскинули над головами полусогнутые руки, дружно и молодо прокричали:
- Салют! Салют!
Котовский взволнованно глядел на маршировавших юнцов, и едва уловимая улыбка блуждала на его плотно сжатых, волевых губах.
Василаки стоял рядом с Котовским, держа руку у козырька фуражки, и с трудом сдерживал охватившее его волнение. Глядя на задорные лица пионеров, на их пламенные галстуки, он мысленно представил себе, в каких условиях живет и растет его сынишка, оставленный в Бессарабии вместе с женой и престарелой матерью в дни поражения Хотинского восстания.
- Молодцы пионеры, - гордо сказал Котовский, когда отряд скрылся в глубине парка. - Это наша смена, Василаки, которую мы обязаны растить, пестовать и воспитывать в военно-патриотическом духе. Это им, юным и задиристым, предстоит принять из наших рук боевые знамена революции и довести до конца дело строительства социализма.
Василаки молча кивал головой, думая о чем-то своем...
Проводив Котовского до крыльца штаба корпуса, в этот предвечерний час Василаки долго еще бродил один по улицам Умани, а Котовский работал в штабе, решая со своими помощниками административные и хозяйственные вопросы, связанные с большой жизнью вверенного ему партией и народом крупного кавалерийского соединения.
Остаток дня Котовский провел с Василаки в своем тесном семейном кругу за вечерним чаем.
- Почему бы тебе не остаться в кадрах, друг мой? - уговаривал Котовский Василаки, прихлебывая чай ш блюдечка. - Ты кавалер ордена Красного Знамени, рослый, статный, немного подучишься и, гляди, примешь эскадрон, а то и дивизион.
- Нет, Григорий Иванович, - уклончиво отвечал Василаки. - Лучше будет, если я уеду в Ободовку, поближе к Днестру. В коммуне я больше принесу пользы. Я люблю пахать землю, растить хлеб, Григорий Иванович, - вздохнул мечтательно Василаки. - Мол покойный отец, когда я был еще подростком, основательно обучил меня сельскохозяйственной премудрости.
А случись что, - стиснул в руке эфес сабли, - так я первый возьмусь за оружие...
Котовский не стал убеждать Василаки, понимая его тоску и по семье, неведомо где мыкающей горе по ту сторону Днестра, и по земле-кормилице, по которой истосковались его большие и сильные руки.
- Ну что же, - примирительно коснулся Котовский плеча Василаки. Коммуна сегодня тоже фронт, и такие люди, как ты, тоже нужны этому фронту...
А часом позже, когда гость уснул в столовой на жестком диване, Котовский уединился в своем домашнем кабинете. При свете настольной лампы, затененной зеленым абажуром, он снова, как и вчера, вносил новые пометки в свой настольный блокнот.
Перечень задач, которые ставил перед собой комкор в этот вечер, был обширен и многообразен. Перелистывая листок за листком, он крупным, размашистом почерком сильного человека записывал: "Проверить время сбора 3-й Бессарабской и 9-й Крымской дивизий по боевой тревоге; максимально повысить состояние боевой и политической подготовки в дивизиях; обязать политработников всех звеньев корпуса повысить политико-моральное воспитание личного состава (отметить случаи пьянства, сквернословия, потери бдительности часовыми на посту, пререканий между красноармейцами и младшими командирами); убедить в личной беседе заслуженных командиров-ветеранов остаться в кадрах для обучения и дальнейшего прохождения службы в корпусе; организовать в Бердичеве проводы демобилизуемых бессарабцев-котовцев в Ободовку; проверить, как идут строительство, ремонт и оборудование казарм и конюшен в Тульчине [В те дни нижние этажи казарм города Тульчина были заняты под конюшни, а на вторых находились общежития красноармейцев, оборудованные деревянными нарами].
Выполнению каждой задачи комкор ставил определенный или предположительный срок исполнения. Задумываясь над сущностью той или иной задачи, он мысленно формулировал ее, глядя на абажур настольной лампы, затем склонялся над блокнотом и записывал.
Покончив с записью стоящих перед ним задач, комкор встал, напружил мышцы рук, ног, снова сел и внимательно стал перечитывать и делать поправки в проекте приказа о перестройке физической подготовки бойца и коня в частях корпуса.
Только поздним вечером, когда настенные часы мелодично отсчитали одиннадцать ударов, Котовский, верный личному распорядку дня, собрал и запер в ящик стола бумаги, завел будильник, погасил свет и здесь же, в кабинете, отдался на своем спартанском ложе крепкому, здоровому сну.
Так прошел еще один рабочий день комкора - легендарного полководца, предводителя и организатора грозной конницы Красной Армии. Сильный, энергичный, волевой, преисполненный творческих замыслов и жажды кипучей деятельности, он отдыхал под воздействием волевого самовнушения, что сон является всего лишь зарядкой для продолжения труда, без которого жизнь считал пустой и бессмысленной.
Над зубчатой вершиной дальнего леса всходила луна. Теплое небо обволакивало засыпавшую Умань тишиной и покоем. Только за полуоткрытыми окнами квартиры, в глубине двора, в бревенчатой конюшне, бодрствовал в одиночестве, изредка вздыхая и всхрапывая, добродушный рыжий Орлик боевой конь Котовскогэ
КЛИНОК СОРОЧАНА
Ион Сорочан бежал из немецкого плена и пришел в Бессарабию в дни Хотинского восстания. В родительском доме его ожидали жена и подрастающий сын, с которыми он не виделся долгих четыре года. Ион шел бодро, не замечая ни хлопьев снега, ни ветра, хлеставших по лицу. Вскоре он услышал отдаленную артиллерийскую канонаду. Глухие раскаты напомнили ему фронт, и сердце его тоскливо заныло.
Три года назад, под Варшавой, в одной из неудачных разведок Ион угодил в плен и очутился в рудниках Бельгии. В ноябре восемнадцатого года, когда в Германии вспыхнула революция, остатки изрядно потрепанных немецких дивизий беспорядочно отходили с Западного фронта к берегам Рейна. С ними уходили в глубь Германии русские военнопленные. Сквозь бушующие немецкие города Ион вскоре добрался до восточных провинций. Оттуда он благополучно бежал в Литву, прошел Белоруссию, затем Волынь, Подолию и наконец достиг берега Днестра. Река, к великой радости Сорочана, оказалась скованной льдом, и он без труда переправился на бессарабский берег...
Вспомнил он и слова командира повстанцев, задержавших было его на родном берегу. "Дело твое, - говорил командир, отпуская Иона. - Только румыны не щадят ни военных, ни пленных. Пережди вот у нас, повоюй вместе с нами, а там, гляди, угоним румынских оккупантов за Прут, по крайней мере с доброй вестью придешь в деревню".
Но Ион пренебрег добрым советом.
"Чепуха! - рассуждал Ион, ощупывая серебряные кресты, прикрепленные к борту шинели. - Кто тронет георгиевского кавалера? Кому нужен недавний военнопленный?"
Ион шел все дальше и дальше. Хотя слова командира повстанцев и озадачили его, но ему не хотелось вникать в сущность таких его слов, как "румынские оккупанты", "повоюй вместе с нами", "с доброй вестью придешь в деревню"...
"Заварили кашу, пусть и расхлебывают, - думал Ион. - Мое дело сторона. Легко сказать: четвертый год как не был дома, а тут на тебе, опять война. Хватит! Отвоевался Ион Сорочан! Пора и ему погреть на печи простуженные кости".
Мысль о том, что у него есть своя небольшая хата на краю деревни, у журчащего ручейка, ласковая жена и любимый сын, небольшой лоскут пахотной земли да несколько ульев пчел, доставшихся ему от покойного отца, радовала Иона. Погруженный в мечты, Сорочан шагал той неутомимой походкой, когда человек о г избытка счастья не чует под собой ног и движется к желанной цели как бы незримо и невесомо, словно на крыльях.
Вскоре снова послышались раскаты далекой артиллерийской стрельбы, прервавшие мечты Иона. Он замедлил шаги, затем остановился и прислушался. И снова он вспомнил слова командира повстанцев, и червь сомнения зашевелился в душе.
"Будь что будет", - с тоской вздохнул Ион и, достав обрывок газеты с щепотью истертой в пыль махорки, скрутил цигарку. Сделав несколько жадных затяжек, Ион снова пошел вперед сквозь белесую снежную муть, по едва заметному следу на дороге.
Гром артиллерии между тем все усиливался, а частые порывы ветра еще более приближали канонаду.
Ион прибавил шагу и вскоре очутился на окраине знакомого ему села. Это было большое молдавское село; оно утопало в глубоком снегу, и черные трубы заснеженных хат, словно пни срубленных деревьев, терялись вдали, среди крутых оврагов.
У деревянного распятия Иона остановила румынская застава.
- Стой, руки вверх! - закричал щуплый солдат и вскинул ружье на изготовку.
Ион остановился, поднял руку и улыбнулся. Из крайней хаты вышел начальник заставы с двумя солдатами.
- Откуда? - спросил он, подозрительно оглядывая Иона.
- Из плена, у немцев был. Иду домой в соседнюю деревню.
- Документы?
- Нет документов, - ответил Ион, пожав плечами. - Я из плена бежал.
- Ах, вот как! - загадочно улыбнулся начальник заставы.
- Да, без документов, - продолжал спокойно Ион. - Домой шел больше ночью, дорогу смотрел по звездам...
Но румыны не были расположены слушать объяснения. Начальник заставы кивнул дюжему солдату, и тот повел Иона в село.
Румынские конники заняли селение еще утром, как только из него ушли повстанцы. Румыны вели себя бесцеремонно: сновали по дворам, отбирали у хозяев живность, резали скотину для своих кухонь, стреляли в собак.
Когда конвоир привел Иона к штабу, расположенному в доме помещика, здесь уже толпились старики и женщины. Они терпеливо дожидались выхода офицера, чтобы принести ему свои жалобы.
Адъютант дивизионного командира, стремительный и нервный офицер, приступил к допросу Иона, ни на минуту не сводя с него черных колючих глаз.
Влияние Котовского на сознание командиров было огромным. Внушая им важность таких факторов, как доверие своим подчиненным и уважение их личности, он требовал от командиров самодисциплинированности, выдержки, трезвости и умения высоко нести честь, достоинство и звание красного командира. "Хочешь командовать, руководить, воспитывать, - напоминал Котовский, - научись сперва командовать и управлять собой, своими чувствами. Командир-формалист, который придерживается во всем только уставных правил, не может быть другом и наставником своих подчиненных, а тем более, как говорится, "отцом-командиром"..."
Настенные часы в кабинете комкора пробили одиннадцать утра. По намеченному распорядку на этот день комкор должен был заняться проверкой состояния боевой подготовки в саперном эскадроне. Однако давно поставленная перед собой задача дать новый толчок делу физического воспитания советского воина, особенно воина-кавалериста, на этот раз была воспринята им более остро, чем прежде, и он решил приступить к выполнению задуманного без промедления.
Сделав запись в блокноте о переносе проверки у саперов на следующий день и отпустив штабистов и начальников служб, Котовский остался в кабинете с Гуковым, Ястребовым и Кушаковым. Он поглядел на ближайших своих сотрудников глазами заговорщика и неторопливо, словно взвешивая каждое слово, высказал ряд соображений о назревшей необходимости широкого развития физической культуры в частях корпуса, включая все виды силового спорта.
- Оболваненному буржуазной идеологией и забитому муштрой солдату любой капиталистической страны, - говорил Котовский, - мы должны противопоставить воина нового типа, советского воина, особенно конника, закаленного телом и духом, хорошо знающего, кто его враг и кто друг. Занятия одной лишь физической зарядкой приведут к застою и не дадут желаемых результатов. Физкультура и спорт должны быть тесно связаны и представлять гармоничную, целесообразную и последовательную физическую культуру широкого размаха, осуществляемую волевыми усилиями каждого бойца и командира...
Котовский снова, в который раз уже, встал с кресла, прошелся из конца в конец кабинета, затем остановился перед окном, за которым давно уже шла размеренная жизнь тихой Умани. Откуда-то доносился неторопливый перестук колес таратайки извозчика, где-то в соседнем дворе квохтали куры, и острый запах душистого борща струился в окно, дразня обоняние.
- Мирно, тихо, - констатировал вслух Котовский, разглядывая внутренность двора. - Ас каким трудом и лишениями было завоевано это достояние! Наша задача - сохранить мир как можно дольше. Надо не покладая рук работать и работать, чтобы достойно и во всеоружии дать отпор любой неожиданности.
- Ты опять о войне, Григорий Иванович, - сказал Ястребов.
- Нет, - ответил Котовский, - я только о преимуществах мира перед войной, не больше.
И, широко распахнув руки, комкор глубоко втянул в себя большой заряд еще прохладного летнего воздуха, задержал его в недрах своей богатырской груди, затем шумно выдохнул и, подойдя к столу, снова сел в кресло.
- В коннице значение физической культуры и спорта должно быть неизмеримо выше, чем, скажем, в пехоте, - продолжал Котовский. - В данном случае объектом физического воспитания, кроме человека, является конь. Таким образом, чтобы человек и конь в равной степени представляли собою то, что мы называем всадником, надо обоих тренировать неустанно и всесторонне, в самом широком спортивном смысле. Только всадник спортсмен, стрелок, джигит, уверенный в себе и в правоте дела, за которое ему предстоит сражаться, - может быть надежным защитником завоеваний нашей революции.
Высказав еще ряд конструктивных и реальных положений в пользу физического воспитания и закалки бойца-кавалериста, Котовский предложил установленную в частях корпуса физподготовку проводить в дальнейшем в сочетании со всеми видами гимнастического и легкоатлетического массового спорта, а также установить усиленную подготовку коня, приближенную к условиям боевой службы в поле, а не на плацу и манеже.
- Спорт - это венец физической культуры, - заключил Котовский. - Спорт - это та основа, от прочности которой будет зависеть крепость боевой мощи всей Красной Армии и особенно ее авангарда - красной кавалерии.
Ястребов, Гуков, Кушаков слушали Котовского с большим вниманием, явно восхищаясь его незаурядной эрудицией в деле физического и спортивного воспитания бойцов и командиров.
Комиссар корпуса вынул портсигар, закурил от карманной зажигалки папиросу и, попыхивая душистым дымком, поглядел на Котовского влюбленными глазами.
- Значит, ты решил в корне изменить в нашем корпусе установленный в Красной Армии метод физического воспитания? Одобряю, Григорий Иванович! Твои предложения больше чем целесообразны. Они новы и рациональны. Я целиком разделяю их и голосую обеими руками за развитие физкультуры и спорта в частях корпуса в самом широком масштабе.
- А зачем голосовать? - пожал плечами Котовский. - Возьмем быка за рога и... на обе лопатки. Приказным порядком введем в частях массовые, коллективные, групповые занятия всеми видами спорта; упраздним скаковые конюшни и жокейские скачки; скаковых лошадей в виде поощрения передадим лучшим командирам-наездникам; создадим в полках конноспортивные кружки, усилим занятия по конному спорту и владению холодным оружием; словом, добьемся создания такой конницы, чтобы душа пела, а тело играло, чтобы другие конные корпуса равнялись на нас, а гидра мировой контрреволюции чтобы даже не смела помышлять о войне и захватнических планах...
- Хороший ты пропагандист, Григорий Иванович! - воскликнул Ястребов, когда Котовский умолк. - Слушая тебя, аж дух захватывает!
- На то в здоровом теле и здоровый дух, - отшутился Котовский. - Нельзя же застаиваться на одной физзарядке.
Предложение комкора было обсуждено во всех деталях и единодушно одобрено.
- Теперь дело за приказом, - кивнул Ястребов начальнику штаба. - Каждый из нас сформулирует свои предложения и представит тебе для обобщения. Поглядев на Котовского, улыбнулся. - Правильно я толкую, Григорий Иванович?
- Безусловно, - кивнул комкор, откидываясь на спинку кресла. - Только на этот раз забота о составлении проекта приказа не отнимет у вас ни усилий, ни времени. Проект приказа выношен мною, продуман и вчерне сформулирован давно, однако любые дополнения к нему будут только полезны.
Так было заложено в этот день начало новой вехи в деле физического и спортивного воспитания в соединениях и частях кавалерийского корпуса Котовского.
Назначив день и время для окончательного оформления приказа, комкор в сопровождении Ястребова, Гукова и Кушакова вышел на крыльцо штаба.
. Со ступенек торопливо поднялись два крестьянина в выгоревшей, запыленной одежде. Сняв с головы видавшие виды брыли [Брыль - соломенная шляпа (укр.)], они уважительно поклонились красным командирам и попросили извинения, что отнимают у них время.
- Чем могу быть полезным? - улыбнулся Котовский хлеборобам.
- Нам треба повидать самого Котовского, Григория Ивановича, - зачастил хлебороб с обвислыми, седеющими усами.
- Я Котовский, - приосанился комкор и прищурил глаза на хлеборобов. Говорите, зачем пожаловали?
Хлеборобы переглянулись и облегченно вздохнули, словно сбросили с плеч непосильную ношу.
- Мы пришли к вам издалека, - засопел седоусый, торопливо доставая из-за пазухи полотняной сорочки вчетверо сложенную бумагу. - Сход нашего села поручил просить у вас продать нам с торгов по сходной цене хотя бы десяток забракованных лошаденок, если можно. Сейчас самая пора косить да копнить сено, - протянул Котовскому "прошение", - а нашим шпакам [Шпак скворец (укр.). Отсюда местное название коня по цвету оперения птицы] не под силу от зари до зари таскать жнейки по луговинам. Иной раз...
Седоусого хлебороба перебил его напарник - взлохмаченный бородач с сучковатой палкой в жилистых руках:
- Наши шпаки работают только по холодку, а припечет солнце - и стоп машина. Слабосильны наши мышастые коняшки, беда с ними в страдную пору. И бородач сокрушенно покрутил головой.
- А кто вас надоумил обратиться к нам за помощью? - спросил Котовский седоусого.
- Земля слухом полнится, - расплылся в улыбке хлебороб. - В одном из сел нашей волости еще в марте мужики пригнали небольшой табунок из Тульчина [Тульчин на Винничине - место расположения частей 9-й Крымской кавдивизии корпуса Котовского.].
Добрые кони достались тем мужикам, что в пахоте, что в извозе.
Прочитав "прошение" хлеборобов из дальнего села Винничины, Котовский и Ястребов понимающе переглянулись.
- Добро, - сказал Котовский. - Торги будут завтра. Приходите с утра к командиру наших артиллеристов, и он поможет вам. - Котовский достал из кармана гимнастерки блокнот, черкнул несколько слов, вырвал листок и передал седоусому. - Там, у батарейцев, и переночуете и подкрепитесь.
И, пожав руки "ходокам", Котовский, откозыряв Ястребову, Гукову и Кушакову, зашагал по теневой стороне улицы к своему дому.
Два извечных хлебороба, два ветерана русско-японской войны и первого мирового побоища, словно завороженные, долго глядели вслед комкору и диву давались, что их сложная и маловероятная миссия закончилась вдруг легко и просто.
- Большой души человек, - сказал седоусый, когда комкор завернул за угол дальнего дома.
- На то он и Котовский, - заключил бородач. - Недаром про него добрые песни сложены.
Переступив порог калитки, Котовский остановился.
У крыльца дома, на длинной скамейке, сидел в парадной сЬорме взводный Василаки - давний соратник Котовского. Завидев комкора, Василаки порывисто встал, шагнул ему навстречу, и они дружески обнялись.
- Здравствуй, кунак, здравствуй, приетен, давненько мы с тобой не виделись, - молвил Котовский, отпуская из объятий земляка-бессарабца. Зачем пожаловал, рассказывай?
- Приехал к вам с разрешения командира полка, а зачем - сами понимаете, Григорий Иванович, - смущенно ответил Василаки, теребя в пальцах кожаный темляк на эфесе сабли.
Котовский сел на скамью, жестом руки пригласил сесть Василаки.
- Как здоровье, настроение? - вопрошал Котовский, разглядывая Василаки. - Что там у вас, в Бердичеве, какие новости?
Василаки опустил голову, глубоко вздохнул:
- Болит душа у бессарабцев, Григорий Иванович.
Соберутся наши молдаване и хотинцы после вечерней поверки на бережку бердичевской Гнилопятки, поговорят, повздыхают, глядя на другой берег, словно за Днестр, померещутся каждому свои близкие и родные, и опять все разойдутся по казармам. - Поразмыслив, поглядел на Котовского вопрошающе. - А что слышно, Григорий Иванович, насчет разрешения организовать нашу коммуну в Ободовке? Засохло это дело, что ли?
Котовский по-отечески положил свою широкую ладонь на плечо Василаки.
- А ты легок на помине, приетен, приехал в самую пору. Решение правительства о передаче нам имения в Ободовке будет на днях подписано. Спасибо товарищу Фрунзе. Это его заботами продвинут вопрос о создании на угодьях графа Сабанского нашей бессарабской коммуны.
Морщинки на лице Василаки разгладились, глаза оживились.
- Спасибо товарищу Фрунзе. Значит, болеет человек душой за судьбу бессарабцев.
- Все болеют, друг мой, - задумчиво сказал Котовский. - И партия, и правительство, и все честные люди нашей страны болеют за судьбу красных бойцов, утративших родину. А вопрос о коммуне решен окончательно, теперь дело за нами.
И Котовский обстоятельно рассказал Василаки о том, как будет проведена демобилизация бессарабцев и организован их отъезд в Ободовку.
- Дадим вам по долгосрочному кредиту, - продолжал Котовский, загибая палъцы, - и деньги, и тягло, выделим повозки и упряжь, обеспечим на дорогу фуражом, продуктами, словом, в обиду не дадим, поможем всем, что будет в наших силах, только бы дать вам возможность на первых порах надежно осесть на земле и по-настоящему взяться за новое, большое и важное дело...
Василаки слушал, удовлетворенно покачивая головой, и внимательно разглядывал такие знакомые и дорогие ему черты мужественного лица прославленного земляка и военачальника, на которого всю гражданскую войну котовцы-бессарабцы уповали как на человека, кто мог и страстно желал освободить их родину от засилья оголтелой военщины и жадных, мстительных бояр королевской Румынии.
- Неужто навсегда зажился на нашей земле румынский боярин? - сказал Василаки глухим голосом и, подняв потемневшие глаза на небо, глубоко вздохнул. - Неужто не изгоним всю эту нечисть с земли нашей дорогой Бессарабии?
Котовский тоже вздохнул, задумался, потом снова положил руку на плечо Василаки и убежденно промолвил:
- Черная неправда так же, как и подколодная гадина, живет недолго. Пройдет немного времени, и наша правда восторжествует. В ближайшие годы наш народ, наша Красная Армия наберут силы, встанут грозной стеной на берегах Днестра, и королевская Румыния образумится и уберется с нашей земли...
Котовский поглядел на наручные часы, решительно поднялся со скамьи и пригласил Василаки в дом, где Ольга Петровна, жена Котовского, накрывала стол белоснежной хрустящей скатертью, постукивала тарелками и столовыми приборами.
- Пойдем, земляк, отдадим дань гостеприимству Ольги Петровны. А о бессарабских делах, о делах нашей будущей коммуны обстоятельно поговорим вечером.
Василаки поблагодарил за приглашение и вслед за Котовским благоговейно переступил порог дома радушного хозяина.
После обеда Котовский, как правило, воздерживался от отдыха. На этот раз он совершил с Василаки прогулку по аллеям и площадкам знаменитого в Умани парка "Софиевка", заложенного еще в конце XVIII века художниками и садовниками надменного польского магната Потоцкого, без ума влюбленного в свою жену, красавицу Софию. Словно заправский гид, Котовский водил Василаки по парку, показывая ему все его достопримечательности. Вместе они побывали в искусственных и таинственных гротах, походили возле удивительных фонтанов, несколько раз обошли вокруг художественно оформленных, расточающих благоухание цветочных клумб, наконец посидели на сверкающей белизной садовой скамейке, поговорили еще о том о сем, а когда Василаки докурил папиросу, то встали и покинули парк.
- Роскошно жилось польским панам на земле Украины, - качнул головой Василаки при выходе из парка.
- Жили, пока наши деды да прадеды прозябали, - согласился Котовский. Теперь пришел наш черед жить по-человечески, свободно, равноправно...
К воротам парка подходили в четком строю пионеры. Впереди отряда отбивали гулкую дробь два барабанщика. Завидев Котовского, стриженная "под мальчика" юная смуглянка, возглавлявшая отряд, голосисто подала команду:
- Почетному шефу пионеров, красному полководцу Котовскому Григорию Ивановичу - пионерский салют!
Барабаны забили громче, зазвучала труба горниста, пионеры, печатая шаг, вскинули над головами полусогнутые руки, дружно и молодо прокричали:
- Салют! Салют!
Котовский взволнованно глядел на маршировавших юнцов, и едва уловимая улыбка блуждала на его плотно сжатых, волевых губах.
Василаки стоял рядом с Котовским, держа руку у козырька фуражки, и с трудом сдерживал охватившее его волнение. Глядя на задорные лица пионеров, на их пламенные галстуки, он мысленно представил себе, в каких условиях живет и растет его сынишка, оставленный в Бессарабии вместе с женой и престарелой матерью в дни поражения Хотинского восстания.
- Молодцы пионеры, - гордо сказал Котовский, когда отряд скрылся в глубине парка. - Это наша смена, Василаки, которую мы обязаны растить, пестовать и воспитывать в военно-патриотическом духе. Это им, юным и задиристым, предстоит принять из наших рук боевые знамена революции и довести до конца дело строительства социализма.
Василаки молча кивал головой, думая о чем-то своем...
Проводив Котовского до крыльца штаба корпуса, в этот предвечерний час Василаки долго еще бродил один по улицам Умани, а Котовский работал в штабе, решая со своими помощниками административные и хозяйственные вопросы, связанные с большой жизнью вверенного ему партией и народом крупного кавалерийского соединения.
Остаток дня Котовский провел с Василаки в своем тесном семейном кругу за вечерним чаем.
- Почему бы тебе не остаться в кадрах, друг мой? - уговаривал Котовский Василаки, прихлебывая чай ш блюдечка. - Ты кавалер ордена Красного Знамени, рослый, статный, немного подучишься и, гляди, примешь эскадрон, а то и дивизион.
- Нет, Григорий Иванович, - уклончиво отвечал Василаки. - Лучше будет, если я уеду в Ободовку, поближе к Днестру. В коммуне я больше принесу пользы. Я люблю пахать землю, растить хлеб, Григорий Иванович, - вздохнул мечтательно Василаки. - Мол покойный отец, когда я был еще подростком, основательно обучил меня сельскохозяйственной премудрости.
А случись что, - стиснул в руке эфес сабли, - так я первый возьмусь за оружие...
Котовский не стал убеждать Василаки, понимая его тоску и по семье, неведомо где мыкающей горе по ту сторону Днестра, и по земле-кормилице, по которой истосковались его большие и сильные руки.
- Ну что же, - примирительно коснулся Котовский плеча Василаки. Коммуна сегодня тоже фронт, и такие люди, как ты, тоже нужны этому фронту...
А часом позже, когда гость уснул в столовой на жестком диване, Котовский уединился в своем домашнем кабинете. При свете настольной лампы, затененной зеленым абажуром, он снова, как и вчера, вносил новые пометки в свой настольный блокнот.
Перечень задач, которые ставил перед собой комкор в этот вечер, был обширен и многообразен. Перелистывая листок за листком, он крупным, размашистом почерком сильного человека записывал: "Проверить время сбора 3-й Бессарабской и 9-й Крымской дивизий по боевой тревоге; максимально повысить состояние боевой и политической подготовки в дивизиях; обязать политработников всех звеньев корпуса повысить политико-моральное воспитание личного состава (отметить случаи пьянства, сквернословия, потери бдительности часовыми на посту, пререканий между красноармейцами и младшими командирами); убедить в личной беседе заслуженных командиров-ветеранов остаться в кадрах для обучения и дальнейшего прохождения службы в корпусе; организовать в Бердичеве проводы демобилизуемых бессарабцев-котовцев в Ободовку; проверить, как идут строительство, ремонт и оборудование казарм и конюшен в Тульчине [В те дни нижние этажи казарм города Тульчина были заняты под конюшни, а на вторых находились общежития красноармейцев, оборудованные деревянными нарами].
Выполнению каждой задачи комкор ставил определенный или предположительный срок исполнения. Задумываясь над сущностью той или иной задачи, он мысленно формулировал ее, глядя на абажур настольной лампы, затем склонялся над блокнотом и записывал.
Покончив с записью стоящих перед ним задач, комкор встал, напружил мышцы рук, ног, снова сел и внимательно стал перечитывать и делать поправки в проекте приказа о перестройке физической подготовки бойца и коня в частях корпуса.
Только поздним вечером, когда настенные часы мелодично отсчитали одиннадцать ударов, Котовский, верный личному распорядку дня, собрал и запер в ящик стола бумаги, завел будильник, погасил свет и здесь же, в кабинете, отдался на своем спартанском ложе крепкому, здоровому сну.
Так прошел еще один рабочий день комкора - легендарного полководца, предводителя и организатора грозной конницы Красной Армии. Сильный, энергичный, волевой, преисполненный творческих замыслов и жажды кипучей деятельности, он отдыхал под воздействием волевого самовнушения, что сон является всего лишь зарядкой для продолжения труда, без которого жизнь считал пустой и бессмысленной.
Над зубчатой вершиной дальнего леса всходила луна. Теплое небо обволакивало засыпавшую Умань тишиной и покоем. Только за полуоткрытыми окнами квартиры, в глубине двора, в бревенчатой конюшне, бодрствовал в одиночестве, изредка вздыхая и всхрапывая, добродушный рыжий Орлик боевой конь Котовскогэ
КЛИНОК СОРОЧАНА
Ион Сорочан бежал из немецкого плена и пришел в Бессарабию в дни Хотинского восстания. В родительском доме его ожидали жена и подрастающий сын, с которыми он не виделся долгих четыре года. Ион шел бодро, не замечая ни хлопьев снега, ни ветра, хлеставших по лицу. Вскоре он услышал отдаленную артиллерийскую канонаду. Глухие раскаты напомнили ему фронт, и сердце его тоскливо заныло.
Три года назад, под Варшавой, в одной из неудачных разведок Ион угодил в плен и очутился в рудниках Бельгии. В ноябре восемнадцатого года, когда в Германии вспыхнула революция, остатки изрядно потрепанных немецких дивизий беспорядочно отходили с Западного фронта к берегам Рейна. С ними уходили в глубь Германии русские военнопленные. Сквозь бушующие немецкие города Ион вскоре добрался до восточных провинций. Оттуда он благополучно бежал в Литву, прошел Белоруссию, затем Волынь, Подолию и наконец достиг берега Днестра. Река, к великой радости Сорочана, оказалась скованной льдом, и он без труда переправился на бессарабский берег...
Вспомнил он и слова командира повстанцев, задержавших было его на родном берегу. "Дело твое, - говорил командир, отпуская Иона. - Только румыны не щадят ни военных, ни пленных. Пережди вот у нас, повоюй вместе с нами, а там, гляди, угоним румынских оккупантов за Прут, по крайней мере с доброй вестью придешь в деревню".
Но Ион пренебрег добрым советом.
"Чепуха! - рассуждал Ион, ощупывая серебряные кресты, прикрепленные к борту шинели. - Кто тронет георгиевского кавалера? Кому нужен недавний военнопленный?"
Ион шел все дальше и дальше. Хотя слова командира повстанцев и озадачили его, но ему не хотелось вникать в сущность таких его слов, как "румынские оккупанты", "повоюй вместе с нами", "с доброй вестью придешь в деревню"...
"Заварили кашу, пусть и расхлебывают, - думал Ион. - Мое дело сторона. Легко сказать: четвертый год как не был дома, а тут на тебе, опять война. Хватит! Отвоевался Ион Сорочан! Пора и ему погреть на печи простуженные кости".
Мысль о том, что у него есть своя небольшая хата на краю деревни, у журчащего ручейка, ласковая жена и любимый сын, небольшой лоскут пахотной земли да несколько ульев пчел, доставшихся ему от покойного отца, радовала Иона. Погруженный в мечты, Сорочан шагал той неутомимой походкой, когда человек о г избытка счастья не чует под собой ног и движется к желанной цели как бы незримо и невесомо, словно на крыльях.
Вскоре снова послышались раскаты далекой артиллерийской стрельбы, прервавшие мечты Иона. Он замедлил шаги, затем остановился и прислушался. И снова он вспомнил слова командира повстанцев, и червь сомнения зашевелился в душе.
"Будь что будет", - с тоской вздохнул Ион и, достав обрывок газеты с щепотью истертой в пыль махорки, скрутил цигарку. Сделав несколько жадных затяжек, Ион снова пошел вперед сквозь белесую снежную муть, по едва заметному следу на дороге.
Гром артиллерии между тем все усиливался, а частые порывы ветра еще более приближали канонаду.
Ион прибавил шагу и вскоре очутился на окраине знакомого ему села. Это было большое молдавское село; оно утопало в глубоком снегу, и черные трубы заснеженных хат, словно пни срубленных деревьев, терялись вдали, среди крутых оврагов.
У деревянного распятия Иона остановила румынская застава.
- Стой, руки вверх! - закричал щуплый солдат и вскинул ружье на изготовку.
Ион остановился, поднял руку и улыбнулся. Из крайней хаты вышел начальник заставы с двумя солдатами.
- Откуда? - спросил он, подозрительно оглядывая Иона.
- Из плена, у немцев был. Иду домой в соседнюю деревню.
- Документы?
- Нет документов, - ответил Ион, пожав плечами. - Я из плена бежал.
- Ах, вот как! - загадочно улыбнулся начальник заставы.
- Да, без документов, - продолжал спокойно Ион. - Домой шел больше ночью, дорогу смотрел по звездам...
Но румыны не были расположены слушать объяснения. Начальник заставы кивнул дюжему солдату, и тот повел Иона в село.
Румынские конники заняли селение еще утром, как только из него ушли повстанцы. Румыны вели себя бесцеремонно: сновали по дворам, отбирали у хозяев живность, резали скотину для своих кухонь, стреляли в собак.
Когда конвоир привел Иона к штабу, расположенному в доме помещика, здесь уже толпились старики и женщины. Они терпеливо дожидались выхода офицера, чтобы принести ему свои жалобы.
Адъютант дивизионного командира, стремительный и нервный офицер, приступил к допросу Иона, ни на минуту не сводя с него черных колючих глаз.