Страница:
Тут Шон погрустнел.
— Гнев. — Питтман стиснул зубы так, что под кожей вздулись желваки. — Миллгейт пытался мне что-то сказать. Назвал имя. «Данкан». Я запомнил. Повторил его несколько раз. Затем он сказал что-то о снеге. Потом произнес: «Гроллье». Не имею понятия, что это значит, но спросить не успел. Едва справился с кислородной трубкой у его носа и кинулся бежать. Но убийца, которого я прикончил у себя дома, похоже, все понимал. Миллгейт, видимо, сказал что-то важное. — Питтман в волнении поднялся и продолжил: — Советуешь, не бегать от них, а наоборот — за ними? Стать охотником? Ладно, на сей раз отыщу виновного.
Часть третья
1
2
3
4
5
6
7
8
— Гнев. — Питтман стиснул зубы так, что под кожей вздулись желваки. — Миллгейт пытался мне что-то сказать. Назвал имя. «Данкан». Я запомнил. Повторил его несколько раз. Затем он сказал что-то о снеге. Потом произнес: «Гроллье». Не имею понятия, что это значит, но спросить не успел. Едва справился с кислородной трубкой у его носа и кинулся бежать. Но убийца, которого я прикончил у себя дома, похоже, все понимал. Миллгейт, видимо, сказал что-то важное. — Питтман в волнении поднялся и продолжил: — Советуешь, не бегать от них, а наоборот — за ними? Стать охотником? Ладно, на сей раз отыщу виновного.
Часть третья
1
Питтман стоял напротив входа в отделение неотложной помощи. Только что перевалило за полночь, и так же, как два вечера назад, изморось вилась вокруг уличных фонарей. Он все еще был под влиянием событий, потоком обрушившихся на него с момента последнего посещения больницы. Было свежо, и Питтман засунул руки в карманы дорогого темно-синего плаща фирмы «Берберри», который Шон вытащил на чердаке из ящика. В правом кармане находился кольт — единственный предмет, взятый им из спортивной сумки, оставленной на складе. Питтман неотрывно смотрел на бледное пятно света в окне на десятом этаже, в бывшей палате Джереми. Решимость взяла верх над усталостью. Необходимость действий возобладала. Предстояло выяснить так много, и в первую очередь, почему той ночью люди Миллгейта уволокли старика из больницы. С этого, собственно, все и началось. Дождавшись остановки уличного движения, Питтман перебежал на противоположную сторону.
В столь поздний час главный вестибюль больницы был практически пуст. Немногие посетители, разместившиеся в креслах из искусственной кожи, по-видимому, не обратили на него никакого внимания. Но, направляясь к лифту, Питтман не мог избавиться от ощущения, что все взоры обращены на него.
Была и еще одна причина, державшая его в состоянии крайнего напряжения. Он знал, что на шестом этаже при выходе из лифта, вблизи реанимационной палаты ему предстоит борьба с воспоминаниями. Он едва удержался на ногах при взгляде налево, на комнату ожидания реанимационного отделения. На неудобных металлических стульях сидели со скорбными лицами мужчины и женщины. Ввалившиеся щеки, воспаленные глаза с темными кругами. Несчастные боролись со сном, ожидая новостей о своих близких.
Еще совсем недавно он был среди них, но сейчас постарался прогнать тяжелые воспоминания, чтобы не отвлекаться от поставленной задачи. Миновав вход в детское реанимационное отделение, он свернул налево и прошел по короткому коридору к отделению для взрослых. Раньше ему не доводилось там бывать, но он предположил, что оно не очень отличалось от детского.
Так и оказалось. Оба отделения были практически идентичными. Открыв дверь, Питтман очутился в небольшом, ярко освещенном зале, с воздухом, пропитанным едким запахом лекарств. На противоположной от двери стороне находилась стойка с располагавшимися вдоль стены застекленными шкафами. На стойке в беспорядке валялись истории болезней, шкафы были заполнены аппаратурой и медикаментами. Среди шипения, жужжания, писка и чавканья систем жизнеобеспечения деловито сновали из палаты в палату врачи и медицинские сестры. Питтман знал, что в отделении пятнадцать палат, пятнадцать дверей, за которыми находились нуждающиеся в постоянной помощи люди.
Здешние порядки были ему хорошо известны. Не раздумывая, Питтман направился к раковине слева от двери, подставил ладони под сосуд с антисептиком и стал ждать, когда электронный глаз даст команду, чтобы на руки выплеснулась порция красной жидкости с ядовитым запахом. Он тщательно протер руки и поднес их к водопроводному крану. Второй электронный прибор пустил воду. Третий автомат выдал поток горячего воздуха, как только Питтман поднес руки к сушилке. Он потянулся к стопке белых халатов на полке рядом с умывальником, но его остановил резкий женский голос:
— Чем могу быть полезна? Что вы здесь делаете?
Питтман оглянулся и увидел женщину лет сорока пяти, весьма плотного сложения, с седоватыми короткими волосами и жестким лицом скандинавского типа. На ней были белые туфли, белые брюки и белоснежный короткий халат.
Питтман не знал, врач это или медсестра. Но прекрасно разбирался в психологии больничных служащих. Если это сестра, она не станет возмущаться, когда ее назовут доктором. Она, конечно, поправит посетителя, но будет польщена ошибкой. Если же это врач, а он назовет ее сестрой, она вполне может рассвирепеть.
— Да, доктор. Вы можете помочь. Я из команды, расследующей смерть Джонатана Миллгейта. — Питтман извлек из бумажника и продемонстрировал фальшивое полицейское удостоверение личности, которым снабдил его О'Рейли.
Женщина даже не взглянула на удостоверение.
— Сколько можно? Вы торчали здесь всю ночь и мешали работать своими вопросами.
От Питтмана не ускользнуло, что женщина не поправила его, когда он назвал ее доктором.
— Прошу извинить, доктор. Но открылись новые весьма важные обстоятельства, которые следует проверить. Надо поговорить с сестрой, дежурившей в палате Миллгейта в тот вечер, когда его вывезли из больницы.
Питтман изо всех сил старался ничем не выдать своего волнения. Из-за нехватки времени он не проверил, работает ли в этот уик-энд нужная ему медсестра, рассчитывая на то, что в больницах уик-энды обычно не имеют значения. Иначе по субботам и воскресеньям некому будет ухаживать за больными. Поэтому график дежурств строился так, что у работников не было единого выходного: у кого в понедельник, у кого во вторник и т.д. Медсестры, как правило, в течение нескольких недель работали в одну и ту же смену: с семи до трех, с трех до одиннадцати и с одиннадцати до семи. Именно поэтому Питтману пришлось ждать до полуночи — когда будет дежурить медсестра, при которой двое суток назад Миллгейта вывезли из больницы.
— Это Джилл, — сказала доктор.
— Она дежурит этой ночью?
— Да.
Питтман ничем не выдал своей радости.
— Но она слишком занята, чтобы беседовать с вами.
— Понимаю, доктор. Прежде всего пациенты. Но поверьте, я не беспокоил бы вас, не будь это так важно. Но может быть во время перерыва...
— Подождите, пожалуйста, снаружи, мистер...
— Детектив Логан.
— Как только она немного освободится, я попрошу ее поговорить с вами.
В столь поздний час главный вестибюль больницы был практически пуст. Немногие посетители, разместившиеся в креслах из искусственной кожи, по-видимому, не обратили на него никакого внимания. Но, направляясь к лифту, Питтман не мог избавиться от ощущения, что все взоры обращены на него.
Была и еще одна причина, державшая его в состоянии крайнего напряжения. Он знал, что на шестом этаже при выходе из лифта, вблизи реанимационной палаты ему предстоит борьба с воспоминаниями. Он едва удержался на ногах при взгляде налево, на комнату ожидания реанимационного отделения. На неудобных металлических стульях сидели со скорбными лицами мужчины и женщины. Ввалившиеся щеки, воспаленные глаза с темными кругами. Несчастные боролись со сном, ожидая новостей о своих близких.
Еще совсем недавно он был среди них, но сейчас постарался прогнать тяжелые воспоминания, чтобы не отвлекаться от поставленной задачи. Миновав вход в детское реанимационное отделение, он свернул налево и прошел по короткому коридору к отделению для взрослых. Раньше ему не доводилось там бывать, но он предположил, что оно не очень отличалось от детского.
Так и оказалось. Оба отделения были практически идентичными. Открыв дверь, Питтман очутился в небольшом, ярко освещенном зале, с воздухом, пропитанным едким запахом лекарств. На противоположной от двери стороне находилась стойка с располагавшимися вдоль стены застекленными шкафами. На стойке в беспорядке валялись истории болезней, шкафы были заполнены аппаратурой и медикаментами. Среди шипения, жужжания, писка и чавканья систем жизнеобеспечения деловито сновали из палаты в палату врачи и медицинские сестры. Питтман знал, что в отделении пятнадцать палат, пятнадцать дверей, за которыми находились нуждающиеся в постоянной помощи люди.
Здешние порядки были ему хорошо известны. Не раздумывая, Питтман направился к раковине слева от двери, подставил ладони под сосуд с антисептиком и стал ждать, когда электронный глаз даст команду, чтобы на руки выплеснулась порция красной жидкости с ядовитым запахом. Он тщательно протер руки и поднес их к водопроводному крану. Второй электронный прибор пустил воду. Третий автомат выдал поток горячего воздуха, как только Питтман поднес руки к сушилке. Он потянулся к стопке белых халатов на полке рядом с умывальником, но его остановил резкий женский голос:
— Чем могу быть полезна? Что вы здесь делаете?
Питтман оглянулся и увидел женщину лет сорока пяти, весьма плотного сложения, с седоватыми короткими волосами и жестким лицом скандинавского типа. На ней были белые туфли, белые брюки и белоснежный короткий халат.
Питтман не знал, врач это или медсестра. Но прекрасно разбирался в психологии больничных служащих. Если это сестра, она не станет возмущаться, когда ее назовут доктором. Она, конечно, поправит посетителя, но будет польщена ошибкой. Если же это врач, а он назовет ее сестрой, она вполне может рассвирепеть.
— Да, доктор. Вы можете помочь. Я из команды, расследующей смерть Джонатана Миллгейта. — Питтман извлек из бумажника и продемонстрировал фальшивое полицейское удостоверение личности, которым снабдил его О'Рейли.
Женщина даже не взглянула на удостоверение.
— Сколько можно? Вы торчали здесь всю ночь и мешали работать своими вопросами.
От Питтмана не ускользнуло, что женщина не поправила его, когда он назвал ее доктором.
— Прошу извинить, доктор. Но открылись новые весьма важные обстоятельства, которые следует проверить. Надо поговорить с сестрой, дежурившей в палате Миллгейта в тот вечер, когда его вывезли из больницы.
Питтман изо всех сил старался ничем не выдать своего волнения. Из-за нехватки времени он не проверил, работает ли в этот уик-энд нужная ему медсестра, рассчитывая на то, что в больницах уик-энды обычно не имеют значения. Иначе по субботам и воскресеньям некому будет ухаживать за больными. Поэтому график дежурств строился так, что у работников не было единого выходного: у кого в понедельник, у кого во вторник и т.д. Медсестры, как правило, в течение нескольких недель работали в одну и ту же смену: с семи до трех, с трех до одиннадцати и с одиннадцати до семи. Именно поэтому Питтману пришлось ждать до полуночи — когда будет дежурить медсестра, при которой двое суток назад Миллгейта вывезли из больницы.
— Это Джилл, — сказала доктор.
— Она дежурит этой ночью?
— Да.
Питтман ничем не выдал своей радости.
— Но она слишком занята, чтобы беседовать с вами.
— Понимаю, доктор. Прежде всего пациенты. Но поверьте, я не беспокоил бы вас, не будь это так важно. Но может быть во время перерыва...
— Подождите, пожалуйста, снаружи, мистер...
— Детектив Логан.
— Как только она немного освободится, я попрошу ее поговорить с вами.
2
Прошло минут сорок. Питтман стоял, прислонившись к стене, в комнате ожидания. Теперь он полностью идентифицировал себя с несчастными, заполнившими это помещение. Воспоминания о прошлом усиливали напряжение. Он стоял, насупив брови, когда распахнулась дверь реанимационного отделения, и из нее вышла привлекательная женщина на вид чуть моложе тридцати. Она огляделась и подошла к Питтману.
— Детектив Логан?
— Да.
— Я Джилл Уоррен. — Медсестра протянула руку. — Доктор Бейкер сказала, что вы хотите задать мне несколько вопросов.
— Совершенно точно. Не могли бы мы пройти куда-нибудь, где не так много народу? Этажом ниже, рядом с лифтом есть кофейный автомат. Вы не станете возражать, если я угощу вас...
— Этажом ниже? Похоже, вы прекрасно знакомы с нашей больницей.
— Мне пришлось провести здесь немало времени. Когда мой сын лежал в реанимации. — Питтман махнул рукой в сторону детского отделения.
— Надеюсь, теперь он в порядке?
— Нет... Он умер.
— О... — только и могла проговорить Джилл упавшим голосом.
— Рак кости. Саркома Юинга.
— Ах, — произнесла она едва слышно. — Мне не следовало... Простите.
— Вы не могли знать. Я не в обиде.
— И вы все еще хотите угостить меня чашечкой кофе?
— Определенно.
Питтман прошел вместе с ней к лифту. И когда дверь кабины закрылась, испытал некоторое облегчение. Он очень рисковал, потому что врач, находившийся в ту ночь рядом с Миллгейтом, мог узнать его и обратиться в полицию.
Когда они вышли из лифта этажом ниже, морщины на лбу Питтмана разгладились. Здесь никого не было, кроме уборщика в дальнем конце коридора. Истратив последнюю мелочь, он опустил монеты в щель автомата.
— Какой кофе вы предпочитаете? С сахаром? Сливками? Может, без кофеина?
— Честно говоря, мне хотелось бы чаю. — Джилл протянула руку и нажала на нужную кнопку.
Питтман не мог не заметить изящной формы ее руки.
Машина заурчала.
Джилл повернулась к нему и спросила:
— Итак, что вы хотели от меня услышать?
Горячая жидкость полилась в картонный стаканчик.
— Мне надо проверить кое-какую информацию. Был мистер Миллгейт в сознании, когда те люди его забирали?
— Люди? Мягко сказано. Бандиты, так вернее. Особенно доктор, который настаивал на вывозе.
— Мистер Миллгейт возражал?
— Боюсь осложнить вашу жизнь, если отвечу.
— Простите, не понял.
— Я слегка отклонилась от темы и не ответила на ваш первый вопрос. Да, он был в сознании. С другой стороны — и это ответ на второй вопрос — ему не дали возможности выразить протест.
Она отпила из картонного стаканчика.
— Как чай?
— Нормальный. Пахнет кипятком. Больничный автомат. Я к такому привыкла. — У нее была прекрасная улыбка.
— Почему Миллгейт протестовал? Он не хотел, чтобы его перевозили?
— И да, и нет. Той ночью происходило нечто, чего я до сих пор не могу понять.
— Вот как?
— Приехавшие за ним типы заявили, что его следует увезти, так как в вечерних новостях сообщили, в какой он больнице, и теперь сюда могут нагрянуть репортеры.
— Да. Было сообщение о секретном докладе Министерства юстиции, который каким-то образом стал достоянием гласности. Велось расследование деятельности Миллгейта в связи с тайной операцией по закупке ядерного оружия в бывшем Советском Союзе.
— Ядерное оружие? Но для прессы они сказали совсем другое. — Голубые глаза Джилл были настолько светлыми, что казались полупрозрачными.
— Кто они? И что именно было сказано?
— Они сообщили прессе, что больше всего опасаются составителя некрологов ...забыла его имя.
— Питтман. Мэтью Питтман.
— Да-да. Сказали, что Питтман может убить Миллгейта, если тот останется в больнице. Но той ночью они ни словом не упомянули о Питтмане. Их волновало лишь сообщение в новостях о расследовании.
Питтман напрягся.
— Похоже, они сменили свою версию, — добавила Джилл.
— Значит, Миллгейт полагал, что сообщение о расследовании не является достаточно веской причиной для вывоза его из больницы.
— Не совсем так. — Джилл задумчиво тянула из стаканчика чай. — Вообще-то он не отказывался ехать. Точнее, не сопротивлялся. Пребывал в меланхолии. Ему было все равно. «Поступайте, как знаете, — не уставал повторять он. — Не имеет значения. Ничего не имеет значения. Но не забирайте меня сейчас». Больше всего его огорчала поспешность этих людей. «Не сейчас, — умолял он. — Подождите немного».
— Чего именно он просил подождать?
— Прихода священника.
Сердце Питтмана учащенно забилось. Он вспомнил поместье в Скарсдейле и обрывки разговора двух «Больших советников», который слышал, скорчившись на крыше гаража.
" — ...Священник, — произнес дребезжащий старческий голос.
— Не беспокойтесь, — ответил второй, тоже старческий. — Я же сказал, что священник не появлялся. Джонатан не имел возможности поговорить с ним.
— Но все же...
— Обо всем позаботились, — настаивал второй голос, напомнивший почему-то Питтману шорох мертвой осенней листвы. — Теперь все в порядке. Обеспечена полная безопасность".
— Расскажите мне о нем, — попросил Питтман. — О священнике. Вам известно его имя?
— Миллгейт часто его повторял. Отец... — Джилл на мгновение задумалась. — Дэндридж. Отец Дэндридж. В реанимации Миллгейт, предчувствуя близость конца, почти не разговаривал, не было сил, но имя священника все же произносил. Миллгейт просил своих деловых партнеров, навещавших его, послать за священником. А потом обвинял их в том, что они не выполнили его просьбу. И сына тоже. Тот, похоже, обманул его, сказав, будто за святым отцом посылали. В больнице всегда дежурит священник. Он приходил побеседовать с Миллгейтом. Но тот, как мне показалось, хотел исповедаться только отцу Дэндриджу. Я как раз дежурила ранним утром во вторник, когда Миллгейт умолял позвонить отцу Дэндриджу в его приход в Бостоне. И больничный священнослужитель, по-моему, выполнил его просьбу.
— Почему вы так думаете?
— Примерно через час после того, как увезли Миллгейта, появился отец Дэндридж. Хотел повидаться со стариком и попросил, если я что-нибудь узнаю, позвонить ему в ректорат Святого Иосифа на Манхэттене. Пояснил, что останется там на уик-энд. — Джилл посмотрела на часы и добавила: — Извините, мне пора возвращаться в палату. Дать больному лекарство.
— Понимаю. Весьма благодарен. Я и не надеялся, что вы так мне поможете.
— Если понадобится еще что-то...
— Непременно обращусь к вам.
Джилл отставила картонный стаканчик и быстро направилась к лифту.
Она подождала, пока откроются двери, очевидно, ощущая на себе его взгляд, вошла в кабину и послала ему улыбку. Только Джилл исчезла, возбуждение, охватившее Питтмана от полученной информации, сменилось усталостью, и он едва устоял на ногах.
— Детектив Логан?
— Да.
— Я Джилл Уоррен. — Медсестра протянула руку. — Доктор Бейкер сказала, что вы хотите задать мне несколько вопросов.
— Совершенно точно. Не могли бы мы пройти куда-нибудь, где не так много народу? Этажом ниже, рядом с лифтом есть кофейный автомат. Вы не станете возражать, если я угощу вас...
— Этажом ниже? Похоже, вы прекрасно знакомы с нашей больницей.
— Мне пришлось провести здесь немало времени. Когда мой сын лежал в реанимации. — Питтман махнул рукой в сторону детского отделения.
— Надеюсь, теперь он в порядке?
— Нет... Он умер.
— О... — только и могла проговорить Джилл упавшим голосом.
— Рак кости. Саркома Юинга.
— Ах, — произнесла она едва слышно. — Мне не следовало... Простите.
— Вы не могли знать. Я не в обиде.
— И вы все еще хотите угостить меня чашечкой кофе?
— Определенно.
Питтман прошел вместе с ней к лифту. И когда дверь кабины закрылась, испытал некоторое облегчение. Он очень рисковал, потому что врач, находившийся в ту ночь рядом с Миллгейтом, мог узнать его и обратиться в полицию.
Когда они вышли из лифта этажом ниже, морщины на лбу Питтмана разгладились. Здесь никого не было, кроме уборщика в дальнем конце коридора. Истратив последнюю мелочь, он опустил монеты в щель автомата.
— Какой кофе вы предпочитаете? С сахаром? Сливками? Может, без кофеина?
— Честно говоря, мне хотелось бы чаю. — Джилл протянула руку и нажала на нужную кнопку.
Питтман не мог не заметить изящной формы ее руки.
Машина заурчала.
Джилл повернулась к нему и спросила:
— Итак, что вы хотели от меня услышать?
Горячая жидкость полилась в картонный стаканчик.
— Мне надо проверить кое-какую информацию. Был мистер Миллгейт в сознании, когда те люди его забирали?
— Люди? Мягко сказано. Бандиты, так вернее. Особенно доктор, который настаивал на вывозе.
— Мистер Миллгейт возражал?
— Боюсь осложнить вашу жизнь, если отвечу.
— Простите, не понял.
— Я слегка отклонилась от темы и не ответила на ваш первый вопрос. Да, он был в сознании. С другой стороны — и это ответ на второй вопрос — ему не дали возможности выразить протест.
Она отпила из картонного стаканчика.
— Как чай?
— Нормальный. Пахнет кипятком. Больничный автомат. Я к такому привыкла. — У нее была прекрасная улыбка.
— Почему Миллгейт протестовал? Он не хотел, чтобы его перевозили?
— И да, и нет. Той ночью происходило нечто, чего я до сих пор не могу понять.
— Вот как?
— Приехавшие за ним типы заявили, что его следует увезти, так как в вечерних новостях сообщили, в какой он больнице, и теперь сюда могут нагрянуть репортеры.
— Да. Было сообщение о секретном докладе Министерства юстиции, который каким-то образом стал достоянием гласности. Велось расследование деятельности Миллгейта в связи с тайной операцией по закупке ядерного оружия в бывшем Советском Союзе.
— Ядерное оружие? Но для прессы они сказали совсем другое. — Голубые глаза Джилл были настолько светлыми, что казались полупрозрачными.
— Кто они? И что именно было сказано?
— Они сообщили прессе, что больше всего опасаются составителя некрологов ...забыла его имя.
— Питтман. Мэтью Питтман.
— Да-да. Сказали, что Питтман может убить Миллгейта, если тот останется в больнице. Но той ночью они ни словом не упомянули о Питтмане. Их волновало лишь сообщение в новостях о расследовании.
Питтман напрягся.
— Похоже, они сменили свою версию, — добавила Джилл.
— Значит, Миллгейт полагал, что сообщение о расследовании не является достаточно веской причиной для вывоза его из больницы.
— Не совсем так. — Джилл задумчиво тянула из стаканчика чай. — Вообще-то он не отказывался ехать. Точнее, не сопротивлялся. Пребывал в меланхолии. Ему было все равно. «Поступайте, как знаете, — не уставал повторять он. — Не имеет значения. Ничего не имеет значения. Но не забирайте меня сейчас». Больше всего его огорчала поспешность этих людей. «Не сейчас, — умолял он. — Подождите немного».
— Чего именно он просил подождать?
— Прихода священника.
Сердце Питтмана учащенно забилось. Он вспомнил поместье в Скарсдейле и обрывки разговора двух «Больших советников», который слышал, скорчившись на крыше гаража.
" — ...Священник, — произнес дребезжащий старческий голос.
— Не беспокойтесь, — ответил второй, тоже старческий. — Я же сказал, что священник не появлялся. Джонатан не имел возможности поговорить с ним.
— Но все же...
— Обо всем позаботились, — настаивал второй голос, напомнивший почему-то Питтману шорох мертвой осенней листвы. — Теперь все в порядке. Обеспечена полная безопасность".
— Расскажите мне о нем, — попросил Питтман. — О священнике. Вам известно его имя?
— Миллгейт часто его повторял. Отец... — Джилл на мгновение задумалась. — Дэндридж. Отец Дэндридж. В реанимации Миллгейт, предчувствуя близость конца, почти не разговаривал, не было сил, но имя священника все же произносил. Миллгейт просил своих деловых партнеров, навещавших его, послать за священником. А потом обвинял их в том, что они не выполнили его просьбу. И сына тоже. Тот, похоже, обманул его, сказав, будто за святым отцом посылали. В больнице всегда дежурит священник. Он приходил побеседовать с Миллгейтом. Но тот, как мне показалось, хотел исповедаться только отцу Дэндриджу. Я как раз дежурила ранним утром во вторник, когда Миллгейт умолял позвонить отцу Дэндриджу в его приход в Бостоне. И больничный священнослужитель, по-моему, выполнил его просьбу.
— Почему вы так думаете?
— Примерно через час после того, как увезли Миллгейта, появился отец Дэндридж. Хотел повидаться со стариком и попросил, если я что-нибудь узнаю, позвонить ему в ректорат Святого Иосифа на Манхэттене. Пояснил, что останется там на уик-энд. — Джилл посмотрела на часы и добавила: — Извините, мне пора возвращаться в палату. Дать больному лекарство.
— Понимаю. Весьма благодарен. Я и не надеялся, что вы так мне поможете.
— Если понадобится еще что-то...
— Непременно обращусь к вам.
Джилл отставила картонный стаканчик и быстро направилась к лифту.
Она подождала, пока откроются двери, очевидно, ощущая на себе его взгляд, вошла в кабину и послала ему улыбку. Только Джилл исчезла, возбуждение, охватившее Питтмана от полученной информации, сменилось усталостью, и он едва устоял на ногах.
3
Неожиданная слабость и головокружение встревожили Питтмана. Опасаясь упасть, он прислонился к кофейному автомату.
Нечего удивляться, говорил он себе. За целый год ему не пришлось вынести столько, сколько за последние два дня. Он пробежал через весь Манхэттен, провел ночь на скамье в парке. Почти ничего не ел. Его подстегивали только страх и адреналин в крови. Буквально чудом он не рухнул и мог еще двигаться.
Но он не имел права рухнуть. Во всяком случае, сейчас. Здесь.
«Впрочем, — он горько усмехнулся, — больница — прекрасное место для обморока».
Он должен добраться до склада. Во что бы то ни стало вернуться к Шону.
Собравшись с силами, он отошел от автомата, но слабость по-прежнему одолевала его. К ней прибавилась тошнота. Он схватился рукой за стену и тут же испугался, что заметит уборщик и примчится на помощь.
Надо уносить ноги.
Бесспорно. Но сколько он сможет пройти? Ведь он весь в поту. В глазах темно. Стоит выйти на улицу, и он свалится. Полицейские обнаружат его, найдут кредитную карточку с его именем. Кольт калибра 0,45 в кармане плаща...
Так куда же идти? «Больница — прекрасное место для обморока», — вспомнил он с горечью.
Нечего удивляться, говорил он себе. За целый год ему не пришлось вынести столько, сколько за последние два дня. Он пробежал через весь Манхэттен, провел ночь на скамье в парке. Почти ничего не ел. Его подстегивали только страх и адреналин в крови. Буквально чудом он не рухнул и мог еще двигаться.
Но он не имел права рухнуть. Во всяком случае, сейчас. Здесь.
«Впрочем, — он горько усмехнулся, — больница — прекрасное место для обморока».
Он должен добраться до склада. Во что бы то ни стало вернуться к Шону.
Собравшись с силами, он отошел от автомата, но слабость по-прежнему одолевала его. К ней прибавилась тошнота. Он схватился рукой за стену и тут же испугался, что заметит уборщик и примчится на помощь.
Надо уносить ноги.
Бесспорно. Но сколько он сможет пройти? Ведь он весь в поту. В глазах темно. Стоит выйти на улицу, и он свалится. Полицейские обнаружат его, найдут кредитную карточку с его именем. Кольт калибра 0,45 в кармане плаща...
Так куда же идти? «Больница — прекрасное место для обморока», — вспомнил он с горечью.
4
Пока лифт поднимался на шестой этаж, головокружение усиливалось. Питтман вышел из кабины и, стараясь ничем не выдать своего состояния, направился к реанимационному отделению.
Он не знал, как объяснить свое возвращение Джилл Уоррен или женщине-доктору, если повстречается с ними.
Но выбора не было. Комната ожидания в реанимационном отделении — единственное убежище, куда он в силах добраться. Огни в помещении были притушены. Он свернул из коридора налево, миновал нескольких измученных посетителей, пытавшихся прикорнуть на неудобных стульях, перешагнул через спящего на полу мужчину и подошел к металлическому шкафу у дальней стены.
Питтман знал, что в шкафу хранятся подушки и одеяла. Нелегко далось ему это знание. Джереми перевезли в реанимацию, и Питтман провел первую из многих и многих ночей в комнате ожидания. Больничный служитель сказал, что шкаф обычно под замком.
— Зачем? Чтобы люди не могли проникнуть в него?
— Да. Чтобы не спали здесь.
— И всю ночь бодрствовали на этих металлических стульях?
— Таковы правила. И сейчас я делаю исключение. — С этими словами служитель открыл шкаф.
Питтман покрутил ручку, убедился, что замок закрыт, извлек из кармана нож, подаренный О'Рейли. Руки дрожали, и он долго возился. Но в конечном итоге справился с замком.
Пошатываясь и испытывая тошноту, он добрался до темного угла и улегся среди других, сунув под голову подушку и укрывшись одеялом.
Несмотря на жесткий пол, благословенный и столь желанный сон пришел мгновенно. Проваливаясь в темноту, Питтман еще успел скорее почувствовать, нежели увидеть, как другие побрели за одеялами и подушками к шкафу. Он сознательно оставил дверцу открытой.
За всю ночь он проснулся всего лишь раз. Его разбудили слова, сказанные пожилым мужчиной своей жене — немолодой хрупкой женщине: «Она умерла, Мей. Ничего нельзя было сделать».
Он не знал, как объяснить свое возвращение Джилл Уоррен или женщине-доктору, если повстречается с ними.
Но выбора не было. Комната ожидания в реанимационном отделении — единственное убежище, куда он в силах добраться. Огни в помещении были притушены. Он свернул из коридора налево, миновал нескольких измученных посетителей, пытавшихся прикорнуть на неудобных стульях, перешагнул через спящего на полу мужчину и подошел к металлическому шкафу у дальней стены.
Питтман знал, что в шкафу хранятся подушки и одеяла. Нелегко далось ему это знание. Джереми перевезли в реанимацию, и Питтман провел первую из многих и многих ночей в комнате ожидания. Больничный служитель сказал, что шкаф обычно под замком.
— Зачем? Чтобы люди не могли проникнуть в него?
— Да. Чтобы не спали здесь.
— И всю ночь бодрствовали на этих металлических стульях?
— Таковы правила. И сейчас я делаю исключение. — С этими словами служитель открыл шкаф.
Питтман покрутил ручку, убедился, что замок закрыт, извлек из кармана нож, подаренный О'Рейли. Руки дрожали, и он долго возился. Но в конечном итоге справился с замком.
Пошатываясь и испытывая тошноту, он добрался до темного угла и улегся среди других, сунув под голову подушку и укрывшись одеялом.
Несмотря на жесткий пол, благословенный и столь желанный сон пришел мгновенно. Проваливаясь в темноту, Питтман еще успел скорее почувствовать, нежели увидеть, как другие побрели за одеялами и подушками к шкафу. Он сознательно оставил дверцу открытой.
За всю ночь он проснулся всего лишь раз. Его разбудили слова, сказанные пожилым мужчиной своей жене — немолодой хрупкой женщине: «Она умерла, Мей. Ничего нельзя было сделать».
5
Свет утра и голоса пробудили Питтмана окончательно. Те, кто провел ночь в комнате ожидания, постепенно просыпались. Другие, чьи родственники или друзья попали в реанимацию только сейчас, пытались освоиться в новой для себя обстановке.
Питтман сел и попытался привести в порядок мысли. Затем медленно, с явным усилием поднялся на ноги. Жесткий пол и напряжение прошедшего дня давали себя знать: мышцы нестерпимо болели. Свернув одеяло и убрав его вместе с подушкой в шкаф, Питтман перебросил плащ через руку, чтобы скрыть кольт, выпирающий из кармана.
Доброволец, обслуживающий больницу, прикатил тележку с кофе, апельсиновым соком и пончиками. Заметив надпись: «ЗАПЛАТИТЕ, СКОЛЬКО МОЖЕТЕ», Питтман порылся в кармане, но мелочи не обнаружил и кинул с виноватым видом один доллар из тех денег, что ему дал О'Рейли. Он выпил два стакана кофе и апельсиновый сок. Проглотил два пончика и, почувствовав, что его сейчас вырвет, помчался в туалет на другом конце зала. Там он плеснул в лицо ледяной воды, посмотрел в зеркало на свое помятое лицо, провел ладонью по заросшему щетиной подбородку и почувствовал себя совершенно разбитым. Нет. Это не для него. Надо бросать.
Самоубийство, которое он едва не совершил четыре дня назад, теперь казалось ему избавлением.
К чему тратить силы, когда все равно не выбраться из дерьма? — думал он. А если бы даже удалось, Джереми не поднять из могилы. При самом благополучном исходе у него нет будущего.
Но он не может позволить мерзавцам уничтожить себя. Он должен сам это сделать. Этим подонкам будет лишь на руку, если он сейчас покончит с собой.
В туалет вошел невысокий изможденный человек, которого Питтман видел в комнате отдыха. Он стащил с себя рубашку, встал к раковине рядом с Питтманом, открыл несессер с туалетными принадлежностями, намылил щеки и стал бриться.
— Послушайте, у вас не найдется лишнего лезвия? — спросил Питтман.
— Сделайте, как я, приятель. Спуститесь к киоску в вестибюле и купите бритву.
Питтман сел и попытался привести в порядок мысли. Затем медленно, с явным усилием поднялся на ноги. Жесткий пол и напряжение прошедшего дня давали себя знать: мышцы нестерпимо болели. Свернув одеяло и убрав его вместе с подушкой в шкаф, Питтман перебросил плащ через руку, чтобы скрыть кольт, выпирающий из кармана.
Доброволец, обслуживающий больницу, прикатил тележку с кофе, апельсиновым соком и пончиками. Заметив надпись: «ЗАПЛАТИТЕ, СКОЛЬКО МОЖЕТЕ», Питтман порылся в кармане, но мелочи не обнаружил и кинул с виноватым видом один доллар из тех денег, что ему дал О'Рейли. Он выпил два стакана кофе и апельсиновый сок. Проглотил два пончика и, почувствовав, что его сейчас вырвет, помчался в туалет на другом конце зала. Там он плеснул в лицо ледяной воды, посмотрел в зеркало на свое помятое лицо, провел ладонью по заросшему щетиной подбородку и почувствовал себя совершенно разбитым. Нет. Это не для него. Надо бросать.
Самоубийство, которое он едва не совершил четыре дня назад, теперь казалось ему избавлением.
К чему тратить силы, когда все равно не выбраться из дерьма? — думал он. А если бы даже удалось, Джереми не поднять из могилы. При самом благополучном исходе у него нет будущего.
Но он не может позволить мерзавцам уничтожить себя. Он должен сам это сделать. Этим подонкам будет лишь на руку, если он сейчас покончит с собой.
В туалет вошел невысокий изможденный человек, которого Питтман видел в комнате отдыха. Он стащил с себя рубашку, встал к раковине рядом с Питтманом, открыл несессер с туалетными принадлежностями, намылил щеки и стал бриться.
— Послушайте, у вас не найдется лишнего лезвия? — спросил Питтман.
— Сделайте, как я, приятель. Спуститесь к киоску в вестибюле и купите бритву.
6
Церковь Святого Иосифа ничуть не выиграла от обновления, которому подвергся район Сохо с наплывом туда яппи[2] в 80-х годах. С виду она напоминала уменьшенную копию готического собора, ее сложенные из песчаника стены почернели от копоти, витражи покрылись грязью, а интерьер полинял и облез.
Питтман остановился у входа. Он вдыхал запах ладана, слушал орган, которому, по-видимому, тоже требовался ремонт, и наблюдал за прихожанами. Несмотря на унылую обстановку, их явилось на воскресную мессу довольно много. Алтарная часть церкви, однако, не производила мрачного впечатления. На алтаре поблескивал золотом покров. Горели свечи. Высокий, энергичный патер в малиновом облачении прочитал Евангелие и помолился о том, чтобы люди веровали в Бога и не предавались отчаянию.
«Правильно», — мрачно подумал Питтман. Он сидел на скамье в последнем ряду и слушал продолжение мессы, на которой не был уже много-много лет. Он нечасто посещал церковь, а после смерти Джереми равнодушие к религии перешло в активное ее неприятие. Поэтому он сам удивился, почему вдруг, когда настал момент причастия, последовал за другими прихожанами к алтарю. Видимо, для того, чтобы поближе взглянуть на священника, так как узнал от церковного служки, что мессу служит отец Дэндридж.
Подойдя, Питтман увидел, что священнику далеко за пятьдесят и что его волевое лицо изборождено глубокими морщинами. Бросался в глаза зубчатый шрам на подбородке, а на левой руке следы давних, по-видимому, очень сильных ожогов.
После причастия Питтману показалось, что внутри у него разверзлась бесконечная пустота.
— Ступайте с миром.
«Нет, еще не время», — подумал Питтман.
Когда в церкви никого не осталось, он прошел через арку справа за алтарем и оказался в ризнице, где хранились предметы для отправления мессы.
Питтман остановился у входа. Он вдыхал запах ладана, слушал орган, которому, по-видимому, тоже требовался ремонт, и наблюдал за прихожанами. Несмотря на унылую обстановку, их явилось на воскресную мессу довольно много. Алтарная часть церкви, однако, не производила мрачного впечатления. На алтаре поблескивал золотом покров. Горели свечи. Высокий, энергичный патер в малиновом облачении прочитал Евангелие и помолился о том, чтобы люди веровали в Бога и не предавались отчаянию.
«Правильно», — мрачно подумал Питтман. Он сидел на скамье в последнем ряду и слушал продолжение мессы, на которой не был уже много-много лет. Он нечасто посещал церковь, а после смерти Джереми равнодушие к религии перешло в активное ее неприятие. Поэтому он сам удивился, почему вдруг, когда настал момент причастия, последовал за другими прихожанами к алтарю. Видимо, для того, чтобы поближе взглянуть на священника, так как узнал от церковного служки, что мессу служит отец Дэндридж.
Подойдя, Питтман увидел, что священнику далеко за пятьдесят и что его волевое лицо изборождено глубокими морщинами. Бросался в глаза зубчатый шрам на подбородке, а на левой руке следы давних, по-видимому, очень сильных ожогов.
После причастия Питтману показалось, что внутри у него разверзлась бесконечная пустота.
— Ступайте с миром.
«Нет, еще не время», — подумал Питтман.
Когда в церкви никого не осталось, он прошел через арку справа за алтарем и оказался в ризнице, где хранились предметы для отправления мессы.
7
Священник снял и складывал на полку свое облачение. Точные, уверенные движения мускулистых рук говорили о том, что он в прекрасной форме. И духовно и физически. Служитель церкви замер, увидев приближавшегося к нему Питтмана.
— Чем могу быть полезен?
— Отец Дэндридж?
— Да.
— Мне необходимо с вами поговорить.
— Прекрасно, — выжидательно произнес священник.
Почувствовав, что Питтман колеблется, отец Дэндридж пришел ему на помощь:
— Вы очень взволнованы. Есть личные проблемы? Желаете исповедаться?
— Нет. То есть да. Проблемы, конечно, личные, но... Мне надо поговорить с вами о... — Питтман помолчал, не зная, как среагирует священник, и наконец договорил: — О Джонатане Миллгейте.
Священник испытующе посмотрел на него своими карими глазами.
— Понимаю. Я обратил на вас внимание еще во время мессы. Ваше лицо, когда вы подошли к причастию, выражало страдание. Как будто в вас сосредоточилась вся мировая скорбь.
— Да, это именно так.
— Оно и понятно, если все то, что пишут о вас газеты, правда, мистер Питтман.
Питтмана охватила паника. Он не ожидал, что священник узнает его. Нервы сдали, и он бросился к двери.
— Не надо, — остановил его отец Дэндридж. — Не уходите, пожалуйста, успокойтесь.
Что-то в тоне священника заставило Питтмана заколебаться.
— Даю слово, — продолжал отец Дэндридж, — вам не следует опасаться меня.
У Питтмана от волнения свело живот.
— Как вы узнали?..
— Как узнал вас, вы хотите сказать? — Отец Дэндридж развел руками, и Питтман заметил ужасный шрам на его левом запястье. — У нас с Джонатаном Миллгейтом сложились особые отношения. Поэтому я читал все газетные статьи и не пропускал ни одной телепередачи, чтобы лучше понять происшедшее. Много раз рассматривал ваши фотографии и потому сразу узнал.
Питтман задохнулся и с трудом выдавил:
— Важно, чтобы вы мне поверили. Я его не убивал.
— Важно для вас или для меня?
— Я вовсе не хотел причинить ему вреда. Напротив, старался спасти. — Питтман вдруг услышал, как гулко звучит его голос в маленьком помещении, и встревоженно бросил взгляд в сторону арки, ведущей к алтарю.
Отец Дэндридж тоже посмотрел в ту сторону. Церковь была почти пуста. Лишь несколько пожилых людей — мужчин и женщин — стояли на коленях, склонив в молитве головы.
— Кажется, вас никто не слыхал, — сказал священник. — Но через полчаса начнется следующая месса. Церковь заполнится народом. — С этими словами он указал на двух мужчин, только что ступивших под крышу храма.
— Нет ли здесь места, где мы могли бы спокойно поговорить?
— Еще раз спрашиваю: вы желаете исповедаться?
— Нет. Хочу лишь уйти с миром в душе, как вы сказали, заканчивая мессу.
Отец Дэндридж еще раз пристально посмотрел на Питтмана и, кивнув, произнес:
— Пойдемте со мной.
— Чем могу быть полезен?
— Отец Дэндридж?
— Да.
— Мне необходимо с вами поговорить.
— Прекрасно, — выжидательно произнес священник.
Почувствовав, что Питтман колеблется, отец Дэндридж пришел ему на помощь:
— Вы очень взволнованы. Есть личные проблемы? Желаете исповедаться?
— Нет. То есть да. Проблемы, конечно, личные, но... Мне надо поговорить с вами о... — Питтман помолчал, не зная, как среагирует священник, и наконец договорил: — О Джонатане Миллгейте.
Священник испытующе посмотрел на него своими карими глазами.
— Понимаю. Я обратил на вас внимание еще во время мессы. Ваше лицо, когда вы подошли к причастию, выражало страдание. Как будто в вас сосредоточилась вся мировая скорбь.
— Да, это именно так.
— Оно и понятно, если все то, что пишут о вас газеты, правда, мистер Питтман.
Питтмана охватила паника. Он не ожидал, что священник узнает его. Нервы сдали, и он бросился к двери.
— Не надо, — остановил его отец Дэндридж. — Не уходите, пожалуйста, успокойтесь.
Что-то в тоне священника заставило Питтмана заколебаться.
— Даю слово, — продолжал отец Дэндридж, — вам не следует опасаться меня.
У Питтмана от волнения свело живот.
— Как вы узнали?..
— Как узнал вас, вы хотите сказать? — Отец Дэндридж развел руками, и Питтман заметил ужасный шрам на его левом запястье. — У нас с Джонатаном Миллгейтом сложились особые отношения. Поэтому я читал все газетные статьи и не пропускал ни одной телепередачи, чтобы лучше понять происшедшее. Много раз рассматривал ваши фотографии и потому сразу узнал.
Питтман задохнулся и с трудом выдавил:
— Важно, чтобы вы мне поверили. Я его не убивал.
— Важно для вас или для меня?
— Я вовсе не хотел причинить ему вреда. Напротив, старался спасти. — Питтман вдруг услышал, как гулко звучит его голос в маленьком помещении, и встревоженно бросил взгляд в сторону арки, ведущей к алтарю.
Отец Дэндридж тоже посмотрел в ту сторону. Церковь была почти пуста. Лишь несколько пожилых людей — мужчин и женщин — стояли на коленях, склонив в молитве головы.
— Кажется, вас никто не слыхал, — сказал священник. — Но через полчаса начнется следующая месса. Церковь заполнится народом. — С этими словами он указал на двух мужчин, только что ступивших под крышу храма.
— Нет ли здесь места, где мы могли бы спокойно поговорить?
— Еще раз спрашиваю: вы желаете исповедаться?
— Нет. Хочу лишь уйти с миром в душе, как вы сказали, заканчивая мессу.
Отец Дэндридж еще раз пристально посмотрел на Питтмана и, кивнув, произнес:
— Пойдемте со мной.
8
Священник прошел в противоположный конец ризницы, открыл дверь и Питтман с изумлением увидел сад, очень ухоженный, не то что убогий фасад церкви. Прекрасно подстриженную лужайку обрамляли кусты цветущей сирени, и ее аромат проникал через открытую дверь. Прямоугольный по форме сад был обнесен высокой кирпичной стеной.
Отец Дэндридж жестом пригласил Питтмана пройти вперед.
Но Питтман не отреагировал, и священник не без удивления насмешливо спросил:
— Вы меня опасаетесь? Боитесь повернуться ко мне спиной? Каким же образом я могу навредить вам?
— Мало ли каким. — Не выпуская рукоятки кольта в кармане плаща, Питтман оглянулся — церковь быстро заполнялась прихожанами — и проследовал за священником в сад, не забыв прикрыть дверь.
В ярком свете теплого утреннего солнца шрам на подбородке священника был особенно заметен. Шум уличного движения огромного города доносился, казалось, издалека. Отец Дэндридж опустился на металлическую скамью.
— Итак, вы утверждаете, что не убивали Джонатана Миллгейта? Но почему я должен вам верить?
— Будь это так, я сразу сбежал бы. И уж, во всяком случае, не явился бы к вам.
Отец Дэндридж жестом пригласил Питтмана пройти вперед.
Но Питтман не отреагировал, и священник не без удивления насмешливо спросил:
— Вы меня опасаетесь? Боитесь повернуться ко мне спиной? Каким же образом я могу навредить вам?
— Мало ли каким. — Не выпуская рукоятки кольта в кармане плаща, Питтман оглянулся — церковь быстро заполнялась прихожанами — и проследовал за священником в сад, не забыв прикрыть дверь.
В ярком свете теплого утреннего солнца шрам на подбородке священника был особенно заметен. Шум уличного движения огромного города доносился, казалось, издалека. Отец Дэндридж опустился на металлическую скамью.
— Итак, вы утверждаете, что не убивали Джонатана Миллгейта? Но почему я должен вам верить?
— Будь это так, я сразу сбежал бы. И уж, во всяком случае, не явился бы к вам.