Дэвид Моррелл
Крайние меры

   «Desperate Measures» 1994, перевод Г. Косова
   Посвящается Мэлу Паркеру, другу и талантливому редактору, о котором может мечтать любой автор.

Часть первая

1

   В обойме кольта калибра 0,45 вместо положенных семи патронов был всего один. Питтман передернул затвор и загнал единственный заряд в патронник. Хорошо смазанный металл скользил легко, с тихим пощелкиванием. Свою первую газетную статью Питтман написал четырнадцать лет тому назад и посвятил ее отставному полицейскому, покончившему с собой. Тогда в полицейском участке, возле автоматической кофеварки, Питтман случайно услышал разговор двоих патрульных о ныне покойном товарище и с тех пор не мог забыть их беседы, а главное, уважительного тона, каким они говорили о самоубийце:
   — Бедолага не смог пережить отставку.
   — Пил крепко.
   — Жена его бросила.
   — Красиво ушел. Воспользовался своим кольтом сорок пятого калибра, не служебным, с единственным патроном.
   Питтман долго недоумевал, пока, проведя небольшое расследование, не выяснил, что после выстрела из полуавтоматического пистолета стреляная гильза выбрасывается и в патронник незамедлительно поступает очередной заряд. Ударник при этом автоматически встает на боевой взвод. Такая конструкция оружия позволяет в случае необходимости вести скоростную стрельбу. Но застрелившийся отставник, очевидно, счел неэтичным оставлять подле собственного трупа заряженный пистолет. Ведь неизвестно, кто обнаружит тело — квартирная хозяйка или ее десятилетний несмышленый сын. И для того, чтобы впоследствии никого не подвергать опасности, отставной полицейский зарядил пистолет единственным патроном. Он знал, что после выстрела затвор автоматически взведется, патронная камера останется пустой, а оружие будет абсолютно безопасным.
   — Красиво ушел.
   Итак, Питтман тоже зарядил пистолет всего одним патроном. Несколько недель тому назад он обратился за разрешением на право хранить огнестрельное оружие. Сегодня во второй половине дня власти, установив, что Питтман не уголовник и не псих и т.д. и т.п., позволили ему приобрести в магазине спортивных товаров оружие. Он выбрал пистолет калибра 0,45 — точно такой, какой был у отставного полицейского. Продавец поинтересовался, сколько патронов ему потребуется. Питтман ответил, что и одной коробки более чем достаточно.
   — Будете хранить его дома, для защиты? Я угадал?
   — Вот именно, для защиты, — ответил Питтман, а про себя добавил: «От кошмаров».
   За кухонным столом в своей крошечной квартирке на третьем этаже Питтман изучал заряженный пистолет, прислушиваясь к грохоту уличного движения за окнами. Встроенные в плиту часы прошелестели, с циферблата исчезло 8:11 и появилось 8:12. Из-за стены доносился дикий хохот: это по телевизору показывали очередную идиотскую комедию. В кухню из соседней квартиры пробивался запах жареного лука. Питтман взял в руки кольт.
   Питтман не обучался стрельбе из огнестрельного оружия, поэтому провел некоторую исследовательскую работу, а также изучил строение человеческого черепа, чтобы выявить наиболее уязвимые точки. Виски, углубления за ушами, нёбо представлялись наиболее предпочтительными. Питтману доводилось читать про потенциальных самоубийц, которые, вместо того чтобы убить себя, производили лоботомию. Это случалось не часто, и почти во всех известных случаях ствол направлялся в боковую часть лба. Из-за нажатия на спусковой крючок ствол, очевидно, слегка отклонялся от виска. Пуля ударялась о толстую надбровную кость и отскакивала. Таким образом самоубийца становился просто дебилом.
   Со мной ничего подобного не произойдет, думал Питтман, настроенный весьма решительно. Отставной полицейский вложил ствол в рот, и в этом случае пуля просто не могла пролететь мимо цели. Кроме того, он выбрал чрезвычайно мощное оружие — пистолет калибра 0,45.
   Питтман выпил разок в баре по пути в магазин спортивных товаров, а потом пропустил по рюмочке еще в двух барах по дороге домой. В буфете рядом с холодильником хранилась бутылка «Джека Дэниэлса», но, придя к себе и заперев дверь, он не сделал ни глотка. Питтман не желал, чтобы при вскрытии в организме у него обнаружили алкоголь, который якобы и привел его к столь иррациональному поступку. Еще важнее для него было сохранить ясную голову. Последний акт в своей жизни он обязан совершить максимально сосредоточившись.
   Как же все-таки осуществить задуманное? Сделать так, чтобы было поменьше грязи? Перебрав различные варианты, он решил застрелиться. Но где? Прямо здесь, за кухонным столом? Тогда кровь забрызгает столешницу, пол, холодильник и, возможно, даже потолок. Питтман покачал головой, встал и, осторожно взяв кольт, направился в ванную. Стараясь не потерять равновесие, он забрался в ванну, задернул занавеску и сел, ощутив холодное дно. Ну вот, теперь он готов.
   Поднеся пистолет к губам, Питтман почувствовал сладковатый запах оружейной смазки. Открыл рот и, преодолев отвращение, засунул в него твердый маслянистый ствол. Дульная часть оказалась шире, чем можно было себе представить, и пришлось открыть рот настолько широко, насколько позволяли губы. Он содрогнулся, когда горьковатый на вкус металл коснулся нижних зубов.
   Время.
   Он не думал ни о чем, кроме самоубийства, с того момента, когда обратился за разрешением на приобретение оружия. Вынужденное ожидание помогло ему еще раз проверить свою решимость. Питтман взвесил все за и против. Нервы были на пределе, каждая клеточка мозга молила об освобождении, требовала положить конец невыносимой боли.
   Питтман нажал на спусковой крючок, не дожал. Надо сильнее.
   Зазвонил телефон.
   Питтман нахмурился.
   Телефон снова зазвонил.
   Он попытался сосредоточиться.
   Раздался третий звонок.
   Нет, никто не может ему помешать. Но телефон не переставал трезвонить, и он с отвращением подумал, что, видимо, придется ответить. Это решение не имело ничего общего с вдруг возникшим колебанием, желанием оттянуть время. Но, как человек в высшей степени принципиальный и последовательный, Питтман с самого начала дал себе слово, прежде чем уйти в мир иной, решить все вопросы, рассчитаться со всеми долгами, отблагодарить за оказанные услуги и принести извинение за нанесенные ненароком обиды. Позаботился и о завещании. Все жалкие накопления переходили экс-супруге. Ей же адресовалось и предсмертное письмо. Вчера закончился срок его пребывания на службе. Ровно за две недели он предупредил о своем уходе. Даже распорядился относительно похорон.
   Кто может звонить, недоумевал он. Какой-нибудь торговец? Или просто ошиблись номером? Или он все-таки упустил из виду какую-нибудь важную деталь? Следует доделать все до конца, прежде чем окончательно свести счеты с жизнью. Телефон продолжал трезвонить. Питтман выбрался из ванны, прошел в гостиную и с явной неохотой поднял трубку.
   — Хэлло. — Лишь огромным усилием воли он заставил себя произнести это единственное слово.
   — Мэтт, говорит Берт! — Ему не было никакой необходимости представляться. Берта сразу можно было узнать по насквозь прокуренному, грубому голосу и мрачному тону. — Почему ты не берешь трубку? Я думал, тебя нет дома.
   «И все равно названивал. Да?»
   — Потому, что автоответчик не был включен.
   — Я иногда оставляю его включенным, даже находясь дома.
   — Откуда мне знать? — Питтман был в полной прострации, словно накачался наркотиками. — Чего ты хочешь, Берт?
   — Окажи мне услугу!
   — Извини. Не могу.
   — Не отказывайся, выслушай меня!
   — Что бы ты ни сказал... Берт, мы с тобой квиты, друг другу ничего не должны. Так что оставь меня в покое!
   — Думаешь, если ушел с работы, мы никогда больше не увидимся? Долги у нас еще впереди, приятель, не беспокойся. Ты вчера был последний день и, возможно, не слышал, что «Кроникл» закрывается в следующую пятницу, через неделю. Сегодня утром нам сообщили.
   Голос Берта, казалось, доносится откуда-то издалека. У Питтмана закружилась голова.
   — Что? — переспросил он.
   — Мы понимали, что положение с газетой неважное, но не думали, что она обанкротится. На нее не нашлось покупателя. Наши аналитические статьи не в силах конкурировать с телевизионными новостями и с материалами «Ю-Эс-Эй тудей». Владельцы решили ликвидировать дело. Через девять дней в продажу поступит последний выпуск. И это после ста тридцати восьми лет существования!
   — Я все же...
   — Ты должен вернуться на работу. Помимо всего прочего, нам не хватает людей. Послушай, я отдал «Кроникл» тридцать лет жизни и не желаю, чтобы газета превратилась в мусор. Вернись, прошу тебя, и помоги мне. Всего на девять дней, Мэтт. Отдел некрологов не менее важен, чем все остальные. Что читают вслед за комиксами и спортивной страницей? Искать нового человека нет времени. К тому же некоторые негодяи то и дело отпрашиваются с работы, чтобы подыскать себе другое место. Ну, будь другом, Мэтт. Если не мне, то хотя бы газете. Не зря ты проработал в ней четырнадцать лет. Нет, ты не можешь остаться равнодушным!
   Питтман уставился в пол.
   — Мэтт?
   Мышцы Питтмана свела судорога.
   — Мэтт, ты меня слышишь?
   Питтман внимательно изучал пистолет.
   — Время ты выбрал дерьмовое, Берт.
   — Но ты сделаешь это?
   — Ты просто не понимаешь, о чем просишь.
   — Нет, понимаю. Ведь ты — мой друг.
   — Чтоб ты сдох, Берт!
   Питтман положил трубку. Терзаемый душевными муками, он ждал, что телефон опять зазвонит. Но звонков больше не было. Питтман отложил пистолет, взял бутылку бурбона из буфета рядом с холодильником, налил в стакан. Без воды, безо льда. Быстро выпил чистый бурбон и снова налил.

2

   Ну не ирония ли судьбы? Умирающая газета, отдел некрологов и сотрудник отдела — потенциальный самоубийца. Стол за невысокой перегородкой находился на четвертом этаже, между лифтом и мужским туалетом. Сотрудников в «Кроникл» не хватало, но на отделе Питтмана это никак не сказывалось: шум, суета, телефонные звонки, стук компьютеров. За рубрикой «Некрологи» шла «Искусство и развлечения», слева — «Домашние советы», справа — «Календарь местных событий». Питтману казалось, что его отделяет от остальных огромное пространство, затянутое пеленой тумана.
   — Ужасно выглядишь, Мэтт.
   Вместо ответа Мэтт пожал плечами.
   — Болел?
   — Да, немного.
   — Смотри, совсем сковырнешься от всех этих дел с «Кроникл».
   — Уже слыхал кое-что.
   Пузатый коротышка из отдела бизнеса, ухватившись за край стола, наклонился к Питтману.
   — Может, слыхал, что с пенсией тоже проблемы? Впрочем, откуда тебе знать? Ведь уже два дня, как ты уволился. Почуял, что газете каюк, и смотался? Соображаешь, надеюсь, полный порядок? Месячное пособие получил? Или?..
   — Нет, — ответил Питтман, откашлявшись, — ничего я не знал.
   — В чем же дело?
   — Устал очень.
   — Устал? Но тогда почему ты здесь?
   Питтман никак не мог сосредоточиться. Наконец сказал:
   — Да вот, решил помочь. Вернулся всего на неделю, считая с завтрашнего дня. И баста.
   Ох, уж эта неделя! Она покажется ему целой вечностью.
   — Имей я счет в банке, не стал бы попусту терять время. Поискал бы другое место. У тебя наверняка денежки водятся.
   Питтман молчал. Да и что мог он ответить?
   Толстяк склонился над столом так низко, что полы его расстегнутого пиджака накрыли телефонный аппарат. И он удивленно посмотрел на свое брюхо, когда телефон неожиданно зазвонил.
   Питтман снял трубку.
   Голос был немолодой. Женщина сообщила, что умер семидесятипятилетний старик, видимо, ее отец. Умер у себя дома.
   Питтман пододвинул к себе анкету и внес в нужную графу полное имя покойного.
   — Не желаете ли конкретизировать причину смерти?
   — Простите, не поняла. — Женщина задыхалась от рыданий. — Мне так тяжело. Что значит «конкретизировать»?
   — Ну, сказать, отчего он скончался, мэм? От тяжелой «продолжительной болезни», например, или предпочтете умолчать о причине смерти?
   — Он скончался от рака.
   Питтману словно вонзили в сердце нож. Перед глазами возник образ Джереми, играющего в футбол, крепкого мальчишки с густой копной рыжих, развевающихся на ветру волос. И тут же перед мысленным взором Питтмана появился другой Джереми — хрупкий, без признаков волос, в набитой медицинским оборудованием реанимационной палате.
   — Примите мои соболезнования.
   — Что?
   — У меня сын погиб от рака, и я глубоко вам сочувствую. — Комок подступил к горлу Питтмана.
   Последовала длительная пауза, словно линия отключилась.
   — Продолжительная болезнь, — произнесла наконец женщина. — Не сообщайте ничего о причине.
   Последовали другие детали: оставшиеся родственники, род деятельности, время и место похорон.
   — Как насчет пожертвований? — спросил Питтман.
   — Что? Не понимаю.
   — Иногда близкие родственники покойного предпочитают, чтобы вместо цветов друзья и знакомые делали пожертвования в какие-нибудь фонды. В вашем случае это могло бы быть «Раковое общество».
   — Но ведь тогда станет ясно, от чего он умер.
   — Да. Именно так.
   — Продолжительная болезнь. Мой отец умер после продолжительной болезни. Я ни с кем не желаю связываться. Стоит вам упомянуть «Раковое общество», и все остальные филантропические фонды города изведут меня телефонными звонками. Ни вам, ни тем более мне этого не нужно. Не забудьте отметить, что он увлекался боулингом и входил в команду старшей возрастной группы Ист-Сайда.
   — Сейчас запишу.
   — Что же... в таком случае...
   — Мне нужен ваш адрес.
   — Я же вам дала адрес отца.
   — Но мне нужен ваш, чтобы «Кроникл» могла выслать вам уведомление о публикации некролога.
   — Уведомление?
   — Да, мэм.
   — Вы хотите сказать — счет?
   — Да, мэм.
   — Разве публикация некрологов не бесплатная общественная услуга?
   — Нет, мэм.
   — Ну и дерьмо!

3

   Нет, он не должен был возвращаться. Даже на неделю. Самые простые дела требовали невероятных усилий. Разговоры по телефону или заполнение форм изматывали не меньше, чем марафонский бег, которым он увлекался до болезни Джереми.
   А телефон как назло разрывался. И каждый очередной звонок давался ему все труднее, все больше опустошал. Жертвы автокатастроф, утопленники, висельники, умершие от старости. Кстати, а не повеситься ли ему и таким образом свести счеты с жизнью? Еще будучи репортером, он, собирая материал для статьи, узнал, что повешение якобы вызывает у мужчин побочный эротический эффект, эрекцию. Повеситься, пожалуй, лучше, чем застрелиться. Во всяком случае, меньше грязи, плохо только, что смерть не наступает мгновенно. Кроме того, веревка может оборваться или соскользнуть. Тогда пострадавшего вынут из петли, спасут. А потом все придется переживать заново. Питтман услышал, как кто-то кашлянул, и поднял глаза. Перед ним стоял коренастый человек с изборожденным морщинами лицом, кустистыми бровями и стрижкой ежиком. Темно-синий блейзер был накинут на рубашку с высоко закатанными рукавами, из-под которых выпирали бугры бицепсов. Узел полосатого галстука был приспущен. Расстегнутый воротничок сорочки обнажал мощную шею. Казалось, человек этот только что снял военный мундир. На самом же деле Берт Форсит так же, как и Питтман, никогда не служил в армии и со времени окончания колледжа работал в «Кроникл», став в конечном итоге главным редактором газеты.
   — Рад тебя видеть снова на своем посту.
   Голос Берта звучал еще мрачнее, чем накануне по телефону. Питтман в ответ пожал плечами.
   — Выглядишь отвратно.
   — Все не устают мне это повторять, — откликнулся Питтман.
   — Я-то думал, отдохнешь денек, оклемаешься, расслабишься хоть немножко.
   — Дел невпроворот.
   — Еще бы. — Берт посмотрел другу в глаза.
   «Неужели догадался?» — подумал Питтман.
   — Учитывая твою занятость, я очень ценю, что ты нашел время для «Кроникл».
   — Для тебя.
   — Это одно и то же.
   С того момента, как умер Джереми, а Питтман сломался, Берт Форсит постоянно оказывался рядом в нужный момент. «Хочешь, схожу навещу твоего парнишку? — говорил он, когда Джереми положили в больницу. — Или сам оставайся в реанимации сколько понадобится. О работе не беспокойся. Мы будем ждать твоего возвращения». Это благодаря Берту «Наиболее ценный игрок» Национальной футбольной лиги позвонил Джереми по телефону. Потом Берт сопровождал Питтмана в погребальную контору и доставил домой после похорон. Вместе с Питтманом напился в стельку. Да, перед Бертом Питтман в неоплатном долгу. И он не смог сказать «нет», когда тот позвонил накануне вечером.
   Берт внимательно посмотрел на Питтмана.
   — У тебя найдется минутка?
   — Я в твоем распоряжении.
   — Пройдем в мой офис.
   «Что теперь? — подумал Питтман. — Видимо, мне еще предстоит выслушать лекцию».

4

   В «Кроникл» существовало железное правило — не курить, и Питтман никак не мог понять, почему от Берта всегда попахивает свежим сигаретным дымком. Им насквозь пропитался его кабинет, хотя нигде не было видно ни пепельниц, ни окурков. Более того, закури он, кто-то непременно увидел бы сквозь стеклянные стены офиса.
   Вращающееся кресло за письменным столом затрещало, когда Берт, большой и грузный, опустился в него. Питтман сел по другую сторону стола.
   Берт внимательно его изучал.
   — Здорово зашибаешь?
   Питтман отвел глаза.
   — Я, кажется, задал тебе вопрос.
   — Будь кто-нибудь другой на твоем месте...
   — Ты послал бы подальше. Да? Но вопрос задал я... Здорово закладываешь?
   — "Здорово" — понятие растяжимое.
   — Как это понимать?
   — Для тебя здорово, для меня — нет!
   Берт произнес со вздохом:
   — Боюсь, разговора у нас не получится.
   — Послушай, ты попросил вернуться на девять дней. Я вернулся. Но не надо лезть в мою жизнь.
   — Жизнь! Да ты просто убиваешь себя.
   — Глубокая мысль.
   — Пьянством Джереми не вернешь.
   — Еще более глубокая мысль.
   — Ты можешь убить себя, но Джереми все равно не воскреснет.
   Питтман снова отвел глаза.
   — И почему ты решил, что я вмешиваюсь в твою жизнь? — продолжал Берт. — Просто я собирался дать тебе задание. Мне необходим некролог, но особый. И ты должен его написать. Не можешь, откажись сразу. Тогда будешь сидеть за своим столом, записывать сообщения о смертях, заполнять анкеты.
   — Как хочешь.
   — Нет, ты мне ответь.
   — Я вернулся по твоей просьбе. Если тебе что-то надо, сделаю. В чем исключительность некролога?
   — Человек пока жив.

5

   Питтман заерзал в кресле, но не потому, что удивился. В отличие от «гражданских лиц», как он называл клиентов, подготовка некролога еще до смерти субъекта была для него делом обычным. Престарелая кинозвезда, например. Или другие весьма почтенного возраста знаменитости, смертельно больные. С точки зрения здравого смысла в этих случаях некролог лучше подготовить заранее, чтобы не опоздать с публикацией. Случалось, правда, что субъекты оказывались весьма живучими. На одного престарелого комика написали длиннющий некролог, а он до сих пор жив, хотя уже прошло двадцать лет, и в свои девяносто чувствует себя крепким и бодрым.
   Питтман, глядя на мрачную физиономию Берта, догадался, что тот пригласил его в свой кабинет вовсе не ради некролога. Темные глаза Берта были устремлены на Питтмана из-под невероятно густых бровей, словно из-под капюшона, взгляд был прямой и суровый.
   — Ладно, — Питтман махнул рукой. — Итак, субъект еще жив.
   Берт кивнул.
   — Но ты, видимо, убежден, что за девять дней все кончится.
   Ни единый мускул не дрогнул в лице Берта.
   — Иначе некролог может оказаться бесполезным, — продолжал Питтман. — «Кроникл» умрет через неделю, а другие газеты вряд ли у нас его купят. Такого я еще не слыхал.
   — Я просто хочу сделать тебе подарок.
   — Боже! Какая щедрость... Нет слов!
   — Тебе не удастся никого обмануть, — сказал Берт. — Думаешь, я не разгадал твоих намерений?
   Питтман едва сдерживался, чтобы не взорваться.
   — Вчера звонила Эллен, — сообщил Берт.
   При упоминании о жене Питтману стало жарко, однако он не дал волю чувствам.
   — Она сказала, что ты ведешь себя как-то странно, — продолжал Берт. — Но у меня и самого есть глаза. И вообще друзья просто не могут этого не заметить. В последнее время ты только и делаешь, что платишь добром за добро, возвращаешь долги, просишь забыть обиды. Однако не собираешься совершить обряд очищения и вступить в Общество по борьбе с алкоголизмом. Иначе не зашибал бы так. Вспомни автомобильную катастрофу три недели назад. Три часа ночи. Пустынное шоссе в Джерси. Опора моста. Какого дьявола тебя туда понесло в столь поздний час? Ведь даже упившись, нельзя не заметить такой большой преграды. Но ты сознательно в нее врезался и не погиб только потому, что был вдребезги пьян и, вылетев из машины, катился по земле, как тряпичная кукла.
   Питтман невольно потрогал запястье с еще не зажившей раной, но промолчал.
   — Тебе интересно, зачем звонила Эллен?
   Питтман уставился в пол.
   — Прекрати! — приказал Берт. — Хватит изображать покойника!
   — Какого черта я вернулся?
   — Куда?
   — На работу. Это была ошибка.
   Питтман поднялся.
   — Подожди, я еще не все сказал.
   В дверях появился кто-то из репортеров.
   — Через минуту! — бросил главный.
   Репортер оценил ситуацию, кивнул и ретировался. Остальные сотрудники внимательно следили через стеклянные стены за происходящим в кабинете Берта.
   — Эллен сказала, что сожалеет и просит тебя позвонить.
   — Лучше расскажи поподробнее о некрологе.
   — Дай ей шанс.
   — Наш сын умер. И брак тоже. О многом можно сожалеть. Но я не желаю этого обсуждать — надоело. Через девять дней... включая и вчерашний, и сегодняшний ... через семь, Берт. Ни днем позднее. И мы квиты. А теперь расскажи о некрологе.

6

   Берт некоторое время изучающе смотрел на Питтмана. Затем пожал плечами и со вздохом придвинул к себе лежавшую на столе папку.
   — Джонатан Миллгейт.
   Питтман весь напрягся. Словно по телу пробежал электрический заряд.
   — Это имя должно быть тебе знакомо, ведь ты занимался вопросами внутренней политики до того, как... — Берт на всякий случай не договорил.
   — До того, как сломался? Разбился вдребезги или... Какой эвфемизм нынче в моде?
   — До того, как тебе потребовался отдых.
   — Это один из «Больших советников». Как же, помню. У меня в голове пока что мозги, а не каша, чтобы забыть.
   Берт вскинул свои кустистые брови.
   С сороковых годов, с начала «холодной войны», формирование политики американского правительства находилось под постоянным влиянием группы из пяти патрициев с Восточного побережья. Эти люди являлись главными советниками у многих президентов. Первоначально они входили в кабинет министров или были послами, а позже стали частными консультантами у республиканских президентов, и не только у них. По слухам, в конце семидесятых Картер консультировался с ними по вопросу об американских заложниках в Иране. Говорили, что, следуя их рекомендациям, он дал добро миссии по спасению заложников. Операция закончилась полным провалом, что расчистило путь в Белый дом Рональду Рейгану. С годами эти люди превратились в легенду, их стали называть «Большими советниками».
   — Джонатану Миллгейту сейчас где-то около восьмидесяти, — предположил Питтман. — Его мать была дамой из высшего общества в Бостоне. Отец стал миллиардером, сколотив капитал на удачных инвестициях в железные дороги и системы связи. Миллгейт в тридцать восьмом году блестяще окончил Йельский университет и получил диплом юриста по международному праву. Эта специальность пришлась весьма кстати во время второй мировой войны. Миллгейт поступил в Государственный департамент, где стал быстро продвигаться по службе. Сначала посол в СССР, затем постоянный представитель США в ООН, потом государственный секретарь, советник по вопросам национальной безопасности. Несмотря на свою близость к Трумэну, он сменил партийную принадлежность и стал республиканцем и незаменимым советником Эйзенхауэра. С Кеннеди близок не был. А вот Джонсон, несмотря на принадлежность к другой партии, прибегал к его помощи, формируя политику во Вьетнаме. В Белом доме Никсон в еще большей степени стал полагаться на опыт Миллгейта. Но неожиданно Джонатан Миллгейт исчез из поля зрения и удалился в свой особняк в Массачусетсе. Интересно, что, несмотря на свое уединение, он сохранил влияние отнюдь не меньшее, чем высокопоставленный правительственный чиновник или сенатор.
   — Сегодня утром у него случился инфаркт.
   Питтман молча ждал продолжения.
   — Здесь, в городе.
   — Но, очевидно, не с летальным исходом, раз субъект пока жив.
   — Поскольку «Кроникл» идет к концу, мы можем позволить себе эксперимент. Некролог должен быть обстоятельным, полновесным, насыщенным фактами, написанным умно и в хорошем стиле. Мы врежем его между первой и редакционной полосами, как в свое время другие твои материалы.
   — Итак, ты делаешь ставку на то, что он не продержится больше недели, считая с завтрашнего дня, и умрет раньше, чем скончается «Кроникл».
   — Нет. Я ставлю на твою увлеченность работой, на то, что ты не захочешь ее бросать. На то, что, убитый горем, не умрешь вместе с «Кроникл».