Страница:
Но это так, мимоходом. Ответ на этот вопрос мало интересен для тех, кто занимается теорией обучения. Ваш приятель Верпк упрямо утверждает, что за использованием «игрушек» кроется какой-то глубокий смысл и что мы должны исследовать эту проблему. По его настоянию я прилагаю к письму материалы, которыми пользовался этот наш экземпляр. По моему мнению, Верпк повинен в грубейшем антропоморфизме, и я не желаю иметь к этому больше никакого отношения. Однако такое поведение внушило нам надежду, что экземпляры, взятые из недавно открытой колонии, будут действовать в точном согласии с принятой теорией.
Так оно поначалу и казалось. Животное очень быстро решило коробку Бфьяна — результаты были просто великолепны. Затем мы последовательно помещали его в лабиринт, в зеркальный лабиринт и в прыжковый стенд — даже если бы мы подтасовывали данные, они не могли бы более убедительно подтверждать наши теории. Однако когда мы начали ставить перед животным задачи, связанные со вторичным подкреплением, с ним произошла непонятная перемена. Его поведение перестало соответствовать норме. Иногда даже казалось, что животное просто взбесилось. В начале эксперимента оно вело себя превосходно. Но затем, как раз в тот момент, когда оно, казалось, находило решение поставленной перед ним задачи, его поведение незаметно менялось, следуя моделям, которые, несомненно, не могут быть свойственны нормальным особям. Дело шло все хуже и хуже, и в конце концов его поведение пошло вразрез с тем, что предсказывали наши теории. Естественно, мы поняли тогда, что животное заболело, ибо наши теории опираются на тысячи экспериментов с подобными же подопытными животными, и, следовательно, наши теории верны. Однако наши теории применимы только к нормальным экземплярам и к нормальным видам. Поэтому мы вскоре убедились, что взяли для опыта животное с какими-то отклонениями.
Взвесив все обстоятельства, мы вернули животное в его исходную колонию. Но, кроме того, мы почти единогласно постановили просить у Вас разрешения на полное уничтожение всей этой колонии. Совершенно очевидно, что для научной работы она нам не пригодится, и в то же время она представляет собой потенциальную опасность, против которой следует заранее принять необходимые меры. Поскольку все подобные колонии находятся в Вашем ведении, мы обращаемся к Вам за разрешением на уничтожение вышеуказанной колонии.
Должен упомянуть, что против голосовал только Верпк. Он носится с нелепой идеей, что поведение следует изучать в естественной среде. Откровенно говоря, не понимаю, зачем Вы навязали его мне в эту экспедицию, но, очевидно, у Вас были на то свои веские причины.
Несмотря на возражения Верпка, все мы твердо убеждены, что эту новооткрытую колонию следует уничтожить, и как можно быстрее, ибо она, несомненно, заражена какой-то болезнью, что ясно доказывается нашими теориями. А если благодаря непредвиденной случайности она войдет в соприкосновение с другими изучаемыми нами колониями и заразит других наших подопытных животных, то мы никогда уже не сможем правильно предсказывать их поведение. Мне кажется, этих доводов достаточно.
Можно ли надеяться, что Вы санкционируете скорейшее уничтожение данной колонии с тем чтобы мы могли отправиться на поиски новых колоний для проверки наших теории на других — здоровых — животных? Ибо только так можно обеспечить прогресс науки.
Остаюсь почтителънейше Ваш
Айоуии
Так оно поначалу и казалось. Животное очень быстро решило коробку Бфьяна — результаты были просто великолепны. Затем мы последовательно помещали его в лабиринт, в зеркальный лабиринт и в прыжковый стенд — даже если бы мы подтасовывали данные, они не могли бы более убедительно подтверждать наши теории. Однако когда мы начали ставить перед животным задачи, связанные со вторичным подкреплением, с ним произошла непонятная перемена. Его поведение перестало соответствовать норме. Иногда даже казалось, что животное просто взбесилось. В начале эксперимента оно вело себя превосходно. Но затем, как раз в тот момент, когда оно, казалось, находило решение поставленной перед ним задачи, его поведение незаметно менялось, следуя моделям, которые, несомненно, не могут быть свойственны нормальным особям. Дело шло все хуже и хуже, и в конце концов его поведение пошло вразрез с тем, что предсказывали наши теории. Естественно, мы поняли тогда, что животное заболело, ибо наши теории опираются на тысячи экспериментов с подобными же подопытными животными, и, следовательно, наши теории верны. Однако наши теории применимы только к нормальным экземплярам и к нормальным видам. Поэтому мы вскоре убедились, что взяли для опыта животное с какими-то отклонениями.
Взвесив все обстоятельства, мы вернули животное в его исходную колонию. Но, кроме того, мы почти единогласно постановили просить у Вас разрешения на полное уничтожение всей этой колонии. Совершенно очевидно, что для научной работы она нам не пригодится, и в то же время она представляет собой потенциальную опасность, против которой следует заранее принять необходимые меры. Поскольку все подобные колонии находятся в Вашем ведении, мы обращаемся к Вам за разрешением на уничтожение вышеуказанной колонии.
Должен упомянуть, что против голосовал только Верпк. Он носится с нелепой идеей, что поведение следует изучать в естественной среде. Откровенно говоря, не понимаю, зачем Вы навязали его мне в эту экспедицию, но, очевидно, у Вас были на то свои веские причины.
Несмотря на возражения Верпка, все мы твердо убеждены, что эту новооткрытую колонию следует уничтожить, и как можно быстрее, ибо она, несомненно, заражена какой-то болезнью, что ясно доказывается нашими теориями. А если благодаря непредвиденной случайности она войдет в соприкосновение с другими изучаемыми нами колониями и заразит других наших подопытных животных, то мы никогда уже не сможем правильно предсказывать их поведение. Мне кажется, этих доводов достаточно.
Можно ли надеяться, что Вы санкционируете скорейшее уничтожение данной колонии с тем чтобы мы могли отправиться на поиски новых колоний для проверки наших теории на других — здоровых — животных? Ибо только так можно обеспечить прогресс науки.
Остаюсь почтителънейше Ваш
Айоуии
Уильям МОРРИСОН
ПИРШЕСТВО ДЕМОНОВ
Уилльям Моррисон — литературный псевдоним известного американского ученого и популяризатора науки, доктора биохимии Джозефа Сеймексона. Его научнофантастические рассказы публиковались в различных журналах.
Так уж повелось. Оканчиваешь колледж или университет, а потом год за годом являешься на традиционные встречи своего выпуска. Почему бы и нет? Тут тебе и старая дружба, и деньги, и возможность завязать полезные деловые связи. И опять-таки — деньги!
Ну, мне-то не повезло, как другим. Да что говорить! В этих словах история всей моей жизни: мне-то не повезло, как другим! Я не учился ни в Гарварде, ни в Принстоне, ни в Йеле. Даже в Колумбийском университете, Калифорнийском или Чикагском не учился. А учился я в Огле-могле. И не притворяйтесь, будто бы когда-нибудь слышали про Огл-могл, даже если я назову его полный титул: "Оглтропский агрономическо-механизаторский колледж". В нашем выпуске — то есть выпуске 1940 года — было пятьдесят восемь человек, а на десятую встречу явилось ровно тридцать.
Свинство, верно? Только тридцать старых выпускников еще сохранили достаточно совести и студенческого духа, чтобы приехать на десятую годовщину, облачиться в римские тоги, напиться до одурения и обновить былую дружбу. А вот те, с кем больше всего хотелось бы повидаться и вспомнить молодость, — ну, например, Фейнбаргер ("Пароходство Фейнбаргера"), Скруп из голливудской студии М.Ж., Диксон, член правления банка "Нейшнл сити", и прочие — те вовсе не явились. Все мы были очень разочарованы, а я особенно.
Короче говоря, вечером на банкете я сидел рядом с Эль Греко. Ну, просто никого больше там не было. Понятно, не с испанским художником — тот вообще-то умер, если не ошибаюсь. Я имею в виду Теобальда Греко, которого мы прозвали Греком.
Я назвал себя, а он тупо уставился сквозь толстые стекла очков на мою физиономию.
— Хэмпстед? Хэмпстед?
— Вирджил Хэмпстед, — подсказал я. — Ты ведь меня не забыл. Старину Вирджи.
— Ага! — сказал он. — А в бутылке что-нибудь осталось, старина Вирджи?
Я налил ему. У меня создалось впечатление, позже подтвердившееся, что пить он не привык.
Я сказал:
— До чего же это здорово — снова увидеть всех ребят. Правда? Погляди-ка на Толстяка Детвэйлера! В жизни не видел ничего смешнее этого абажура, который он напялил вместо шляпы!
— Передай-ка мне бутылку, ладно? — потребовал Греко. — Вирджи, хотел я сказать.
— Все еще наукой занимаешься? — спросил я. — Ты всегда был голова, Грек. Даже сказать не могу, как я всегда завидовал вам, творческим людям. Сам-то я коммивояжер. Моя территория в здешних местах, Грек, и скажу тебе: это золотое дно! Да, золотое дно. Если бы я знал, где раздобыть небольшой капитал, то сумел бы расширить операции и… Ну, не стоит нагонять на тебя скуку разговорами о моих делах. Так чем же ты сейчас занимаешься?
— Трансмутацией, — отчетливо выговорил он, уткнулся лицом в стол и захрапел.
Меня никто и никогда не называл шляпой — всякими другими словами называли, но не шляпой.
Я знал, что такое трансмутация. Был свинец — становится золотом, было олово — стало платиной, ну и прочее в том же духе. И вот на следующее утро, наглотавшись таблеток от головной боли и черного кофе, я навел справки в колледже и выяснил, что Грек живет неподалеку от колледжа. Потому-то он и был на нашей встрече — а то я никак не мог понять, почему он вдруг оказался там.
Я занял у Толстяка Детвэйлера денег на такси и поехал по адресу, который мне дали.
Это был не обыкновенный дом, а облезлое фабричное здание. Над входом висела вывеска:
Т.ГРЕКО ОРГАНИЧЕСКИЕ И МИНЕРАЛЬНЫЕ УДОБРЕНИЯ
Так как дело было в воскресенье, фабрика казалась пустой, однако я толкнул дверь и она открылась. Из подвала доносился шум, поэтому я спустился по лестнице и очутился в довольно-таки зловонной лаборатории.
Грек был там. Вытаращив глаза, длинный, тощий, он метался по лаборатории и, казалось, ловил бабочек.
Я кашлянул, но он меня не услышал. Он продолжал бегать, задыхаясь и что-то бормоча себе под нос, и размахивал в воздухе чем-то вроде электрического тостера на палке. Я присмотрелся. Нет, это был не тостер, но что это было, я понять не мог. Сбоку у этого приспособления имелся счетчик, и его стрелка бешено металась по шкале.
Что именно ловил Грек, я не рассмотрел.
Собственно говоря, я рассмотрел одно: ловить ему было нечего.
Попробуйте представить себе эту картину: Грек носится взад и вперед, не спуская правого глаза со стрелки счетчика, а левым сверля пустоту. Он все время натыкается на различные предметы, а потом вдруг останавливается и обводит взглядом стоящие на лабораторных столах приборы, а то щелкнет выключателем или повернет рукоятку и снова срывается с места.
Продолжалось это минут десять, и, по правде сказать, я уже начал жалеть, что не потратил деньги Толстяка Детвэйлера на что-нибудь более полезное. Грек, очевидно, свихнулся, другого быть не могло. Но раз уж я был здесь, то решил подождать, что будет дальше.
И действительно, через несколько минут Грек, по-видимому, изловил то, за чем гонялся, — во всяком случае, он остановился, тяжело дыша.
— Эй, Грек! — сказал я.
Он, вздрогнув, обернулся.
— А! — сказал он. — Старина Вирджи! — и привалился к столу, переводя дух.
— Чертенята! — выговорил он, отдуваясь. — Они, видно, думали, что на этот раз ускользнули. Но я с ними справился.
— Да, конечно, — сказал я. — Еще бы! Можно я войду?
Он пожал плечами. Не обращая на меня внимания, положил тостер на палке, щелкнул какими-то выключателями и выпрямился. Свистящий звук постепенно затих, мерцавшие лампочки потухли. Другие продолжали гореть, но Грек, по-видимому, считал, что может кончить это свое занятие, в чем бы оно ни заключалось.
Потом подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки. Я сказал одобрительно:
— А симпатичная у тебя лаборатория, Грек. Не знаю, что это у тебя за оборудование, но оно очень доро… доброкачественное, хотел я сказать.
Он хмыкнул.
— Так и есть. И то и другое. Дорогое и доброкачественное.
Я засмеялся.
— Послушай, — сказал я, — ты вчера здорово накачался. Знаешь, что ты сказал мне о том, чем ты здесь занимаешься?
Он быстро взглянул на меня.
— Что?
— Ты сказал, что занимаешься трансмутацией, — и я засмеялся еще громче.
Он смерил меня задумчивым взглядом, и мне было показалось… ну не знаю, что мне показалось, но мне стало не по себе. У него там было полно всяких непонятных штуковин, и его рука потянулась к одной из них.
Но потом он сказал:
— Старина Вирджи!
— Вот-вот, — подтвердил я поспешно.
— Я должен извиниться перед тобой, — продолжал он.
— Да за что же?
Грек кивнул.
— Я ведь забыл, — признался он смущенно. — Я только сейчас вспомнил, что это я с тобой бывал откровенен на последнем курсе. Единственный поверенный моих секретов. И ты сохранял мою тайну все это время.
Я кашлянул.
— Брось! — сказал я великодушно. — Пустяки какие!
Он одобрительно кивнул.
— Да, это похоже на тебя, — сказал он, отдаваясь воспоминаниям. — Десять лет, а? И ты ни словом не проговорился, верно?
— Ни словом, — заверил я его, и это было чистой правдой. Я действительно ни словом не проговорился. Даже самому себе. Дело в том, что я не имел ни малейшего понятия, о чем он говорил. Я сохранил его тайну? Я даже не помнил, что это была за тайна! И теперь чуть с ума не сходил от злости.
— Я был уверен в тебе, — сказал Грек, вдруг оттаивая. — Я знал, что могу тебе доверять. Наверное, так — иначе я бы ничего не сказал тебе, правда?
Я скромно улыбнулся. И продолжал изо всех сил напрягать свою дурацкую память.
Потом он сказал:
— Ладно, Вирджи. Ты имеешь право на вознаграждение за то, что умел молчать. Вот что: так уж и быть, я скажу тебе, над чем я работаю.
И сразу у меня напряглась шея. Что он сказал? "Так уж и быть…"? Я сам часто пускал эту фразу в ход.
— Для начала, — сказал Грек, внимательно всматриваясь в меня, — тебя, может быть, интересует, чем я занимался, когда ты вошел?
— Конечно, — ответил я.
Он немного поколебался.
— Некоторые… ну, частицы, нужные для моих исследований, постоянно стремятся к освобождению. Я могу держать их под определенным контролем лишь при помощи электростатических сил, генерируемых вот здесь, — и он взмахнул штукой, похожей на тостер на палке. — Назначение же их… Вот, посмотри!
Эль Греко начал возиться с мерцающими стеклянными приборами на одном из столов, а я наблюдал за ним, признаюсь, с некоторой долей подозрения.
— Что ты там делаешь, Грек? — спросил я довольно грубо.
Он оглянулся на меня. Тут я с удивлением обнаружил, что подозрение было обоюдным; он хмурился и медлил в нерешительности. Наконец он тряхнул головой.
— Нет! — сказал он. — На минуту я… Но ведь я могу доверять тебе? Могу? Тебе, который хранил мою тайну десять долгих лет!
— Еще бы, — сказал я.
— Ну, ладно.
Он перелил воду из мензурки в трубку, изогнутую подковой и открытую с обоих концов.
— Смотри сюда, — сказал он. — Ты еще помнишь хоть что-нибудь из курса физики, который нам читали в колледже?
— Да уж так получилось, что мне было некогда освежать…
— Тем лучше, тем лучше, — сказал он. — Значит, ты не сумеешь ничего украсть.
У меня даже дух захватило:
— Слушай-ка!..
— Не обижайся, Вирджи, — сказал он настойчиво. — Но ведь это — миллиард долларов. Впрочем, ерунда. Когда дойдет до дела, то знай ты даже столько, сколько все наши дураки профессора вместе взятые, это все равно не помогло бы тебе ничего украсть.
Он потряс головой, рассеянно улыбнулся и снова занялся своими мерцающими приборами. Сказать по правде, я весь кипел. С меня довольно! У него не было ни малейших оснований ставить мою честность под сомнение. Я и не помышлял использовать положение в ущерб ему, но раз так, то…
Он сам напрашивался на это! Буквально напрашивался.
Грек отрывисто постучал по изогнутой трубке стеклянной палочкой-мешалкой, требуя моего внимания.
— Я смотрю, — сказал я самым дружеским тоном, потому что благодаря ему я уже твердо знал, что буду делать.
— Прекрасно, — сказал он. — Итак, знаешь ли ты, чем я занимаюсь на этой фабрике?
— Ну… производишь удобрения… Так написано на вывеске.
— Ха! Ну нет! — сказал он. — Это просто ширма. Я разделяю оптические изомеры — вот что я делаю.
— И очень хорошо! — горячо поддакнул я. — Рад это слышать, Грек.
— Заткнись! — неожиданно прикрикнул он. — Ты же не имеешь ни малейшего представления о том, что такое оптический изомер, и сам это знаешь. Но попробуй немножко подумать. Это не физика, это — органическая химия. Есть такие соединения, которые существуют в двух видах, на первый взгляд идентичных во всех отношениях, кроме того, что одно представляет собой зеркальное отражение другого. Как перчатки на правую и левую руку: каждая из них есть другая, вывернутая наизнанку. Ты все понял?
— Конечно, — сказал я.
Он задумчиво посмотрел на меня, потом пожал плечами.
— Ну, неважно. Так вот, их называют d- и l-изомерами; от латинского dextro и leva, правый и левый. И хотя они идентичны во всем, кроме того, что являются зеркальными отражениями друг друга, иногда оказывается, что один изомер гораздо более ценен, чем другой.
— Это мне понятно, — сказал я.
— Я так и предполагал. Изомеры эти можно разделить, но это дорогой процесс. А вот мой способ дешев. Мой способ быстр и прост. Я использую демонов.
— Послушай, Грек! Это уж чересчур.
Он сказал скучным голосом:
— Не разговаривай, Вирджи. Просто слушай. Меньше устанешь. Но имей в виду, что то, о чем я сказал, это лишь самое пустяковое применение моего открытия. Так же просто я мог бы использовать его для отделения урана-235 от урана-238. Собственно говоря, я уже… — Он оборвал фразу, наклонил голову набок, искоса взглянул на меня и дал задний ход.
— Ну, это неважно. Тебе известно, что такое демон Максвелла?
— Нет.
— Молодец, Вирджи! Молодец! — одобрительно сказал он. — Я знал, что стоит мне только подождать, и я вытяну из тебя правду. ("Опять двусмысленное замечание", — подумал я.) — Но ты, разумеется, знаешь второй закон термодинамики?
— Разумеется!
— Я ждал от тебя именно такого ответа, — сказал он невозмутимо. — В таком случае тебе известно, что если ты, например, положишь кубик льда в стакан с теплой водой, то лед растает, вода охладится и в стакане не окажется льда, но зато температура воды понизится. Правильно? И это необратимый процесс. То есть ты не можешь взять стакан холодной воды и — раз, два, три! — получить отдельно теплую воду и лед. Верно?
— Естественно, — сказал я. — Боже ты мой! Я хочу сказать, что это глупо.
— Очень глупо, — согласился он. — Итак, ты это знаешь? Ну, так смотри.
Он не сказал "раз, два, три!", но подкрутил что-то в одном из своих приборов.
Раздался слабый свист, что-то забулькало, затрещало, как трещат крупные искры, пробегая между раздвинутыми электродами в каком-нибудь фильме ужасов.
От воды пошел легкий пар.
Но только у одного конца трубки! С этого конца шел пар, а в другом конце был… был…
Там был лед! Сначала тонкая корочка, потом она стала толще, а у другого открытого конца изогнутой трубки вода неистово забурлила. Лед на одном конце — пар на другом!
Глупо?
Но я же видел это своими глазами!
Впрочем, в тот момент я не знал, что ничего другого не увижу.
Случилось же это потому, что в эту минуту в лабораторию, пыхтя, спустился Толстяк Детвэйлер.
— А, Грек, — прохрипел он с порога. — А, Вирджи! Я хотел поговорить с тобой до своего отъезда.
Он вошел в комнату и, отдуваясь, развалился в кресле: утомленный бегемот, изнывающий с похмелья.
— О чем же ты хочешь поговорить со мной? — спросил Грек.
— С тобой? — Толстяк обвел взглядом лабораторию со снисходительной и брезгливой усмешкой, точно взрослый, который глядит, как чумазые ребятишки лепят пирожки из грязи.
— Да не с тобой, Грек. Я хотел поговорить с Вирджи. Насчет перспектив твоей территории. Я поразмыслил о твоих словах. Не знаю, известно ли тебе, что мой отец скончался прошлой зимой и оставил мне… ну, некоторые обязательства. И мне пришло в голову, что ты, возможно, захочешь, чтобы я вложил в дело кой-какой…
Я не дал ему докончить. Я вытащил его оттуда так стремительно, что мы даже не успели попрощаться с Греком. И все эти штучки с демонами, горячей и холодной водой и так далее выскочили у меня из головы, словно ничего этого и не было. Старина Толстяк! Откуда же мне было знать, что его папаша оставил ему такой лакомый кусочек, как тридцать тысяч долларов наличными?
Когда я вышел, я принялся разыскивать Эль Греко.
Я потратил на это полгода и зря. Эль Греко куда-то переехал вместе со своей лабораторией и не оставил адреса.
Но я хотел найти его. Так хотел, что дышать было трудно — ведь теперь я отчасти понимал, о чем он тогда говорил. И я продолжал поиски.
Но я его не нашел. Он нашел меня.
В один прекрасный день он вошел в убогий номер гостиницы, где я тогда жил, и я едва узнал его, таким преуспевающим и цветущим он выглядел.
— Да ты выглядишь просто великолепно, Грек! — сказал я с энтузиазмом тем большим, что это было правдой. Годы не прибавили ему ни фунта веса, ни морщинки — скорее наоборот.
— Ты и сам неплохо выглядишь, — сказал он и пристально посмотрел на меня. — Особенно для человека, не так давно вышедшего из тюрьмы.
— А! — я закашлялся. — Ты знаешь об этом?
— Я слышал, что Толстяк Детвэйлер подал на тебя в суд.
— Ах так, — я встал и начал освобождать сиденье стула от всякого наваленного на него хлама. — Ну что же… очень приятно… Как ты разыскал меня?
— С помощью сыскного бюро. За деньги можно купить сколько угодно услуг. А денег у меня сколько угодно.
— А! — я снова кашлянул.
Грек, кивая головой, задумчиво смотрел на меня. Во всем этом одно было безусловно хорошо: хоть он и прослышал про мою размолвку с Толстяком, а все-таки постарался меня отыскать. Следовательно, ему было что-то нужно от меня, а не наоборот.
Он вдруг сказал:
— Вирджи, ты свалял большого дурака!
— Свалял, — честно признался я. — И еще какого! Ты даже представления не имеешь, какого. Но теперь я поумнел. Грек, дружище, то, что ты говорил мне про этих демонов, меня заинтересовало. В тюрьме у меня было много времени для чтения. Ты увидишь, что я уже не такой невежда, каким был, когда мы разговаривали прошлый раз.
Он язвительно засмеялся.
— Смешно! После четырех лет колледжа ты сохранил все свое первозданное невежество, но пребывание за решеткой сделало из тебя образованного человека.
— И переродило меня.
Он мягко заметил:
— Но, надеюсь, не до конца?
— Преступление — вещь невыгодная, разве что оно совершается в рамках закона. Это главное, чему я научился.
— Даже и тогда оно невыгодно, — сказал он мрачно. — Деньги, конечно, приносит. Но что проку в деньгах?
Что можно ответить на такие слова? Я сказал, осторожно зондируя почву:
— Я так и понял, что ты разбогател. Если ты мог с помощью своих демонов отделить уран-235 от урана-238, значит, ты мог бы с их помощью отделять золото от морской воды. Да и вообще ты мог их использовать просто черт знает для чего.
— Черт знает для чего, — согласился он. — Вирджи, ты мог бы мне помочь. Я вижу, ты занимался Максвеллом.
— Верно.
Это была сущая правда. Тюремная библиотека дала мне массу полезного — в частности, я узнал все, что можно было узнать о Клерке Максвелле, одном из величайших физиков мира, о его крошках-демонах. В свое время я тщательно прорепетировал все это для встречи с Эль Греко.
— Допустим, — начал я, — у вас имеется маленькая камера внутри трубы, по которой течет газ или жидкость… Так говорил Максвелл. Допустим, что в камере имеется маленькая дверка, позволяющая молекулам входить или выходить. Вы ставите у дверки демона — так Макси сам их назвал. Демон видит, что приближается горячая молекула, и открывает дверку. Видит холодную — закрывает. Мало-помалу все горячие молекулы оказываются по одну сторону дверки, а все холодные молекулы, то есть те, что движутся медленно, — по другую. Пар с одной стороны, лед — с другой, вот к чему это сводится в конечном счете.
— Ты видел это собственными глазами, — напомнил мне Теобальд Греко.
— Не отрицаю, — ответил я. — Не отрицаю и того, что ничего тогда не понял. Но теперь понимаю.
Я много чего понимал теперь. Если можно разделять изотопы, значит, можно разделять и элементы. Пускай-ка ваш демон открывает дверку для платины и закрывает для свинца. Да ведь он в мгновение ока может сделать вас богачом!
Что он и сделал с Греко.
— Вот первый взнос, — сказал Греко, вытащил что-то из кармана и вручил мне. Это был металлический брусок, похожий на шоколадный батончик, какие выкидывают автоматы за цент, — если вы еще не забыли дней детства. Брусок сверкал, брусок сиял. А цвет его был красновато-желтым.
— Что это? — спросил я.
— Золото, — сказал он. — Оставь его себе, Вирджи. Оно извлечено из морской воды, как ты и говорил. Считай это авансом в счет твоего жалованья.
Я взвесил брусок в руке. Попробовал на зуб. Я сказал:
— Кстати, о жалованье…
— Любое, какое тебе угодно, — скучным голосом ответил он. — Миллион долларов в год? Почему бы и нет?
— Почему бы и нет? — повторил я за ним, несколько ошарашенный.
Ну а потом я просто сидел и слушал, а говорил он. Что же еще мне оставалось делать? Даже не могу сказать, что я его слушал; во всяком случае, слушал не с полным вниманием, потому что мысль о миллионе долларов в год то и дело застилала от меня смысл его слов. Но общее представление получил. Возможности были неограниченные. Теперь я это хорошо понимал.
Золото из морской воды? Да, конечно. Но еще энергия, свободная энергия, бери — не хочу. Энергия молекул воздуха, например. Холодильники охлаждались бы, котлы давали бы пар, дома обогревались, домны плавили металл — и все это без топлива! Самолеты могли бы летать без капли бензина в баках! Все, что угодно.
Миллион долларов в год…
И это только начало.
Я очнулся.
— Что?
Грек смотрел на меня. Он повторил терпеливо:
— Меня разыскивает полиция.
— Тебя? — изумился я.
— Ты слышал, что было в Гранд-Рапидс?
Я прикинул.
— Постой, постой. Пожар. Большой пожар. Так это был ты?
— Не я. Мои демоны. Демоны Максвелла, или демоны Греко, как их следовало бы назвать. Максвелл говорил о них; я их использую — когда они не эксплуатируют меня. В тот раз они спалили полгорода.
— Теперь вспоминаю, — сказал я.
Газеты были полны этим.
— Они тогда вырвались на свободу, — мрачно сказал Грек. — Но это еще не худшее. Тебе придется отрабатывать свой миллион в год, Вирджи.
— Как так — вырвались!
Грек пожал плечами:
— Система контроля не совершенна. Иногда демоны ускользают. Я ничего не могу с этим поделать.
— Ну а как же ты их контролируешь?
1
В тот год нам пришлось нарядиться римлянами, и должен сказать, что в тоге и с коротким мечом на боку я выглядел омерзительно. Впрочем, Грек выглядел куда омерзительнее.Так уж повелось. Оканчиваешь колледж или университет, а потом год за годом являешься на традиционные встречи своего выпуска. Почему бы и нет? Тут тебе и старая дружба, и деньги, и возможность завязать полезные деловые связи. И опять-таки — деньги!
Ну, мне-то не повезло, как другим. Да что говорить! В этих словах история всей моей жизни: мне-то не повезло, как другим! Я не учился ни в Гарварде, ни в Принстоне, ни в Йеле. Даже в Колумбийском университете, Калифорнийском или Чикагском не учился. А учился я в Огле-могле. И не притворяйтесь, будто бы когда-нибудь слышали про Огл-могл, даже если я назову его полный титул: "Оглтропский агрономическо-механизаторский колледж". В нашем выпуске — то есть выпуске 1940 года — было пятьдесят восемь человек, а на десятую встречу явилось ровно тридцать.
Свинство, верно? Только тридцать старых выпускников еще сохранили достаточно совести и студенческого духа, чтобы приехать на десятую годовщину, облачиться в римские тоги, напиться до одурения и обновить былую дружбу. А вот те, с кем больше всего хотелось бы повидаться и вспомнить молодость, — ну, например, Фейнбаргер ("Пароходство Фейнбаргера"), Скруп из голливудской студии М.Ж., Диксон, член правления банка "Нейшнл сити", и прочие — те вовсе не явились. Все мы были очень разочарованы, а я особенно.
Короче говоря, вечером на банкете я сидел рядом с Эль Греко. Ну, просто никого больше там не было. Понятно, не с испанским художником — тот вообще-то умер, если не ошибаюсь. Я имею в виду Теобальда Греко, которого мы прозвали Греком.
Я назвал себя, а он тупо уставился сквозь толстые стекла очков на мою физиономию.
— Хэмпстед? Хэмпстед?
— Вирджил Хэмпстед, — подсказал я. — Ты ведь меня не забыл. Старину Вирджи.
— Ага! — сказал он. — А в бутылке что-нибудь осталось, старина Вирджи?
Я налил ему. У меня создалось впечатление, позже подтвердившееся, что пить он не привык.
Я сказал:
— До чего же это здорово — снова увидеть всех ребят. Правда? Погляди-ка на Толстяка Детвэйлера! В жизни не видел ничего смешнее этого абажура, который он напялил вместо шляпы!
— Передай-ка мне бутылку, ладно? — потребовал Греко. — Вирджи, хотел я сказать.
— Все еще наукой занимаешься? — спросил я. — Ты всегда был голова, Грек. Даже сказать не могу, как я всегда завидовал вам, творческим людям. Сам-то я коммивояжер. Моя территория в здешних местах, Грек, и скажу тебе: это золотое дно! Да, золотое дно. Если бы я знал, где раздобыть небольшой капитал, то сумел бы расширить операции и… Ну, не стоит нагонять на тебя скуку разговорами о моих делах. Так чем же ты сейчас занимаешься?
— Трансмутацией, — отчетливо выговорил он, уткнулся лицом в стол и захрапел.
Меня никто и никогда не называл шляпой — всякими другими словами называли, но не шляпой.
Я знал, что такое трансмутация. Был свинец — становится золотом, было олово — стало платиной, ну и прочее в том же духе. И вот на следующее утро, наглотавшись таблеток от головной боли и черного кофе, я навел справки в колледже и выяснил, что Грек живет неподалеку от колледжа. Потому-то он и был на нашей встрече — а то я никак не мог понять, почему он вдруг оказался там.
Я занял у Толстяка Детвэйлера денег на такси и поехал по адресу, который мне дали.
Это был не обыкновенный дом, а облезлое фабричное здание. Над входом висела вывеска:
Т.ГРЕКО ОРГАНИЧЕСКИЕ И МИНЕРАЛЬНЫЕ УДОБРЕНИЯ
Так как дело было в воскресенье, фабрика казалась пустой, однако я толкнул дверь и она открылась. Из подвала доносился шум, поэтому я спустился по лестнице и очутился в довольно-таки зловонной лаборатории.
Грек был там. Вытаращив глаза, длинный, тощий, он метался по лаборатории и, казалось, ловил бабочек.
Я кашлянул, но он меня не услышал. Он продолжал бегать, задыхаясь и что-то бормоча себе под нос, и размахивал в воздухе чем-то вроде электрического тостера на палке. Я присмотрелся. Нет, это был не тостер, но что это было, я понять не мог. Сбоку у этого приспособления имелся счетчик, и его стрелка бешено металась по шкале.
Что именно ловил Грек, я не рассмотрел.
Собственно говоря, я рассмотрел одно: ловить ему было нечего.
Попробуйте представить себе эту картину: Грек носится взад и вперед, не спуская правого глаза со стрелки счетчика, а левым сверля пустоту. Он все время натыкается на различные предметы, а потом вдруг останавливается и обводит взглядом стоящие на лабораторных столах приборы, а то щелкнет выключателем или повернет рукоятку и снова срывается с места.
Продолжалось это минут десять, и, по правде сказать, я уже начал жалеть, что не потратил деньги Толстяка Детвэйлера на что-нибудь более полезное. Грек, очевидно, свихнулся, другого быть не могло. Но раз уж я был здесь, то решил подождать, что будет дальше.
И действительно, через несколько минут Грек, по-видимому, изловил то, за чем гонялся, — во всяком случае, он остановился, тяжело дыша.
— Эй, Грек! — сказал я.
Он, вздрогнув, обернулся.
— А! — сказал он. — Старина Вирджи! — и привалился к столу, переводя дух.
— Чертенята! — выговорил он, отдуваясь. — Они, видно, думали, что на этот раз ускользнули. Но я с ними справился.
— Да, конечно, — сказал я. — Еще бы! Можно я войду?
Он пожал плечами. Не обращая на меня внимания, положил тостер на палке, щелкнул какими-то выключателями и выпрямился. Свистящий звук постепенно затих, мерцавшие лампочки потухли. Другие продолжали гореть, но Грек, по-видимому, считал, что может кончить это свое занятие, в чем бы оно ни заключалось.
Потом подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки. Я сказал одобрительно:
— А симпатичная у тебя лаборатория, Грек. Не знаю, что это у тебя за оборудование, но оно очень доро… доброкачественное, хотел я сказать.
Он хмыкнул.
— Так и есть. И то и другое. Дорогое и доброкачественное.
Я засмеялся.
— Послушай, — сказал я, — ты вчера здорово накачался. Знаешь, что ты сказал мне о том, чем ты здесь занимаешься?
Он быстро взглянул на меня.
— Что?
— Ты сказал, что занимаешься трансмутацией, — и я засмеялся еще громче.
Он смерил меня задумчивым взглядом, и мне было показалось… ну не знаю, что мне показалось, но мне стало не по себе. У него там было полно всяких непонятных штуковин, и его рука потянулась к одной из них.
Но потом он сказал:
— Старина Вирджи!
— Вот-вот, — подтвердил я поспешно.
— Я должен извиниться перед тобой, — продолжал он.
— Да за что же?
Грек кивнул.
— Я ведь забыл, — признался он смущенно. — Я только сейчас вспомнил, что это я с тобой бывал откровенен на последнем курсе. Единственный поверенный моих секретов. И ты сохранял мою тайну все это время.
Я кашлянул.
— Брось! — сказал я великодушно. — Пустяки какие!
Он одобрительно кивнул.
— Да, это похоже на тебя, — сказал он, отдаваясь воспоминаниям. — Десять лет, а? И ты ни словом не проговорился, верно?
— Ни словом, — заверил я его, и это было чистой правдой. Я действительно ни словом не проговорился. Даже самому себе. Дело в том, что я не имел ни малейшего понятия, о чем он говорил. Я сохранил его тайну? Я даже не помнил, что это была за тайна! И теперь чуть с ума не сходил от злости.
— Я был уверен в тебе, — сказал Грек, вдруг оттаивая. — Я знал, что могу тебе доверять. Наверное, так — иначе я бы ничего не сказал тебе, правда?
Я скромно улыбнулся. И продолжал изо всех сил напрягать свою дурацкую память.
Потом он сказал:
— Ладно, Вирджи. Ты имеешь право на вознаграждение за то, что умел молчать. Вот что: так уж и быть, я скажу тебе, над чем я работаю.
И сразу у меня напряглась шея. Что он сказал? "Так уж и быть…"? Я сам часто пускал эту фразу в ход.
— Для начала, — сказал Грек, внимательно всматриваясь в меня, — тебя, может быть, интересует, чем я занимался, когда ты вошел?
— Конечно, — ответил я.
Он немного поколебался.
— Некоторые… ну, частицы, нужные для моих исследований, постоянно стремятся к освобождению. Я могу держать их под определенным контролем лишь при помощи электростатических сил, генерируемых вот здесь, — и он взмахнул штукой, похожей на тостер на палке. — Назначение же их… Вот, посмотри!
Эль Греко начал возиться с мерцающими стеклянными приборами на одном из столов, а я наблюдал за ним, признаюсь, с некоторой долей подозрения.
— Что ты там делаешь, Грек? — спросил я довольно грубо.
Он оглянулся на меня. Тут я с удивлением обнаружил, что подозрение было обоюдным; он хмурился и медлил в нерешительности. Наконец он тряхнул головой.
— Нет! — сказал он. — На минуту я… Но ведь я могу доверять тебе? Могу? Тебе, который хранил мою тайну десять долгих лет!
— Еще бы, — сказал я.
— Ну, ладно.
Он перелил воду из мензурки в трубку, изогнутую подковой и открытую с обоих концов.
— Смотри сюда, — сказал он. — Ты еще помнишь хоть что-нибудь из курса физики, который нам читали в колледже?
— Да уж так получилось, что мне было некогда освежать…
— Тем лучше, тем лучше, — сказал он. — Значит, ты не сумеешь ничего украсть.
У меня даже дух захватило:
— Слушай-ка!..
— Не обижайся, Вирджи, — сказал он настойчиво. — Но ведь это — миллиард долларов. Впрочем, ерунда. Когда дойдет до дела, то знай ты даже столько, сколько все наши дураки профессора вместе взятые, это все равно не помогло бы тебе ничего украсть.
Он потряс головой, рассеянно улыбнулся и снова занялся своими мерцающими приборами. Сказать по правде, я весь кипел. С меня довольно! У него не было ни малейших оснований ставить мою честность под сомнение. Я и не помышлял использовать положение в ущерб ему, но раз так, то…
Он сам напрашивался на это! Буквально напрашивался.
Грек отрывисто постучал по изогнутой трубке стеклянной палочкой-мешалкой, требуя моего внимания.
— Я смотрю, — сказал я самым дружеским тоном, потому что благодаря ему я уже твердо знал, что буду делать.
— Прекрасно, — сказал он. — Итак, знаешь ли ты, чем я занимаюсь на этой фабрике?
— Ну… производишь удобрения… Так написано на вывеске.
— Ха! Ну нет! — сказал он. — Это просто ширма. Я разделяю оптические изомеры — вот что я делаю.
— И очень хорошо! — горячо поддакнул я. — Рад это слышать, Грек.
— Заткнись! — неожиданно прикрикнул он. — Ты же не имеешь ни малейшего представления о том, что такое оптический изомер, и сам это знаешь. Но попробуй немножко подумать. Это не физика, это — органическая химия. Есть такие соединения, которые существуют в двух видах, на первый взгляд идентичных во всех отношениях, кроме того, что одно представляет собой зеркальное отражение другого. Как перчатки на правую и левую руку: каждая из них есть другая, вывернутая наизнанку. Ты все понял?
— Конечно, — сказал я.
Он задумчиво посмотрел на меня, потом пожал плечами.
— Ну, неважно. Так вот, их называют d- и l-изомерами; от латинского dextro и leva, правый и левый. И хотя они идентичны во всем, кроме того, что являются зеркальными отражениями друг друга, иногда оказывается, что один изомер гораздо более ценен, чем другой.
— Это мне понятно, — сказал я.
— Я так и предполагал. Изомеры эти можно разделить, но это дорогой процесс. А вот мой способ дешев. Мой способ быстр и прост. Я использую демонов.
— Послушай, Грек! Это уж чересчур.
Он сказал скучным голосом:
— Не разговаривай, Вирджи. Просто слушай. Меньше устанешь. Но имей в виду, что то, о чем я сказал, это лишь самое пустяковое применение моего открытия. Так же просто я мог бы использовать его для отделения урана-235 от урана-238. Собственно говоря, я уже… — Он оборвал фразу, наклонил голову набок, искоса взглянул на меня и дал задний ход.
— Ну, это неважно. Тебе известно, что такое демон Максвелла?
— Нет.
— Молодец, Вирджи! Молодец! — одобрительно сказал он. — Я знал, что стоит мне только подождать, и я вытяну из тебя правду. ("Опять двусмысленное замечание", — подумал я.) — Но ты, разумеется, знаешь второй закон термодинамики?
— Разумеется!
— Я ждал от тебя именно такого ответа, — сказал он невозмутимо. — В таком случае тебе известно, что если ты, например, положишь кубик льда в стакан с теплой водой, то лед растает, вода охладится и в стакане не окажется льда, но зато температура воды понизится. Правильно? И это необратимый процесс. То есть ты не можешь взять стакан холодной воды и — раз, два, три! — получить отдельно теплую воду и лед. Верно?
— Естественно, — сказал я. — Боже ты мой! Я хочу сказать, что это глупо.
— Очень глупо, — согласился он. — Итак, ты это знаешь? Ну, так смотри.
Он не сказал "раз, два, три!", но подкрутил что-то в одном из своих приборов.
Раздался слабый свист, что-то забулькало, затрещало, как трещат крупные искры, пробегая между раздвинутыми электродами в каком-нибудь фильме ужасов.
От воды пошел легкий пар.
Но только у одного конца трубки! С этого конца шел пар, а в другом конце был… был…
Там был лед! Сначала тонкая корочка, потом она стала толще, а у другого открытого конца изогнутой трубки вода неистово забурлила. Лед на одном конце — пар на другом!
Глупо?
Но я же видел это своими глазами!
Впрочем, в тот момент я не знал, что ничего другого не увижу.
Случилось же это потому, что в эту минуту в лабораторию, пыхтя, спустился Толстяк Детвэйлер.
— А, Грек, — прохрипел он с порога. — А, Вирджи! Я хотел поговорить с тобой до своего отъезда.
Он вошел в комнату и, отдуваясь, развалился в кресле: утомленный бегемот, изнывающий с похмелья.
— О чем же ты хочешь поговорить со мной? — спросил Грек.
— С тобой? — Толстяк обвел взглядом лабораторию со снисходительной и брезгливой усмешкой, точно взрослый, который глядит, как чумазые ребятишки лепят пирожки из грязи.
— Да не с тобой, Грек. Я хотел поговорить с Вирджи. Насчет перспектив твоей территории. Я поразмыслил о твоих словах. Не знаю, известно ли тебе, что мой отец скончался прошлой зимой и оставил мне… ну, некоторые обязательства. И мне пришло в голову, что ты, возможно, захочешь, чтобы я вложил в дело кой-какой…
Я не дал ему докончить. Я вытащил его оттуда так стремительно, что мы даже не успели попрощаться с Греком. И все эти штучки с демонами, горячей и холодной водой и так далее выскочили у меня из головы, словно ничего этого и не было. Старина Толстяк! Откуда же мне было знать, что его папаша оставил ему такой лакомый кусочек, как тридцать тысяч долларов наличными?
2
Ну, затем начались деловые неудачи. В результате мне пришлось пропустить несколько последующих встреч. Но зато у меня было достаточно времени для размышлений и занятий в часы, свободные от работы на ферме и в мастерской, где мы штамповали для штата автомобильные номера.Когда я вышел, я принялся разыскивать Эль Греко.
Я потратил на это полгода и зря. Эль Греко куда-то переехал вместе со своей лабораторией и не оставил адреса.
Но я хотел найти его. Так хотел, что дышать было трудно — ведь теперь я отчасти понимал, о чем он тогда говорил. И я продолжал поиски.
Но я его не нашел. Он нашел меня.
В один прекрасный день он вошел в убогий номер гостиницы, где я тогда жил, и я едва узнал его, таким преуспевающим и цветущим он выглядел.
— Да ты выглядишь просто великолепно, Грек! — сказал я с энтузиазмом тем большим, что это было правдой. Годы не прибавили ему ни фунта веса, ни морщинки — скорее наоборот.
— Ты и сам неплохо выглядишь, — сказал он и пристально посмотрел на меня. — Особенно для человека, не так давно вышедшего из тюрьмы.
— А! — я закашлялся. — Ты знаешь об этом?
— Я слышал, что Толстяк Детвэйлер подал на тебя в суд.
— Ах так, — я встал и начал освобождать сиденье стула от всякого наваленного на него хлама. — Ну что же… очень приятно… Как ты разыскал меня?
— С помощью сыскного бюро. За деньги можно купить сколько угодно услуг. А денег у меня сколько угодно.
— А! — я снова кашлянул.
Грек, кивая головой, задумчиво смотрел на меня. Во всем этом одно было безусловно хорошо: хоть он и прослышал про мою размолвку с Толстяком, а все-таки постарался меня отыскать. Следовательно, ему было что-то нужно от меня, а не наоборот.
Он вдруг сказал:
— Вирджи, ты свалял большого дурака!
— Свалял, — честно признался я. — И еще какого! Ты даже представления не имеешь, какого. Но теперь я поумнел. Грек, дружище, то, что ты говорил мне про этих демонов, меня заинтересовало. В тюрьме у меня было много времени для чтения. Ты увидишь, что я уже не такой невежда, каким был, когда мы разговаривали прошлый раз.
Он язвительно засмеялся.
— Смешно! После четырех лет колледжа ты сохранил все свое первозданное невежество, но пребывание за решеткой сделало из тебя образованного человека.
— И переродило меня.
Он мягко заметил:
— Но, надеюсь, не до конца?
— Преступление — вещь невыгодная, разве что оно совершается в рамках закона. Это главное, чему я научился.
— Даже и тогда оно невыгодно, — сказал он мрачно. — Деньги, конечно, приносит. Но что проку в деньгах?
Что можно ответить на такие слова? Я сказал, осторожно зондируя почву:
— Я так и понял, что ты разбогател. Если ты мог с помощью своих демонов отделить уран-235 от урана-238, значит, ты мог бы с их помощью отделять золото от морской воды. Да и вообще ты мог их использовать просто черт знает для чего.
— Черт знает для чего, — согласился он. — Вирджи, ты мог бы мне помочь. Я вижу, ты занимался Максвеллом.
— Верно.
Это была сущая правда. Тюремная библиотека дала мне массу полезного — в частности, я узнал все, что можно было узнать о Клерке Максвелле, одном из величайших физиков мира, о его крошках-демонах. В свое время я тщательно прорепетировал все это для встречи с Эль Греко.
— Допустим, — начал я, — у вас имеется маленькая камера внутри трубы, по которой течет газ или жидкость… Так говорил Максвелл. Допустим, что в камере имеется маленькая дверка, позволяющая молекулам входить или выходить. Вы ставите у дверки демона — так Макси сам их назвал. Демон видит, что приближается горячая молекула, и открывает дверку. Видит холодную — закрывает. Мало-помалу все горячие молекулы оказываются по одну сторону дверки, а все холодные молекулы, то есть те, что движутся медленно, — по другую. Пар с одной стороны, лед — с другой, вот к чему это сводится в конечном счете.
— Ты видел это собственными глазами, — напомнил мне Теобальд Греко.
— Не отрицаю, — ответил я. — Не отрицаю и того, что ничего тогда не понял. Но теперь понимаю.
Я много чего понимал теперь. Если можно разделять изотопы, значит, можно разделять и элементы. Пускай-ка ваш демон открывает дверку для платины и закрывает для свинца. Да ведь он в мгновение ока может сделать вас богачом!
Что он и сделал с Греко.
— Вот первый взнос, — сказал Греко, вытащил что-то из кармана и вручил мне. Это был металлический брусок, похожий на шоколадный батончик, какие выкидывают автоматы за цент, — если вы еще не забыли дней детства. Брусок сверкал, брусок сиял. А цвет его был красновато-желтым.
— Что это? — спросил я.
— Золото, — сказал он. — Оставь его себе, Вирджи. Оно извлечено из морской воды, как ты и говорил. Считай это авансом в счет твоего жалованья.
Я взвесил брусок в руке. Попробовал на зуб. Я сказал:
— Кстати, о жалованье…
— Любое, какое тебе угодно, — скучным голосом ответил он. — Миллион долларов в год? Почему бы и нет?
— Почему бы и нет? — повторил я за ним, несколько ошарашенный.
Ну а потом я просто сидел и слушал, а говорил он. Что же еще мне оставалось делать? Даже не могу сказать, что я его слушал; во всяком случае, слушал не с полным вниманием, потому что мысль о миллионе долларов в год то и дело застилала от меня смысл его слов. Но общее представление получил. Возможности были неограниченные. Теперь я это хорошо понимал.
Золото из морской воды? Да, конечно. Но еще энергия, свободная энергия, бери — не хочу. Энергия молекул воздуха, например. Холодильники охлаждались бы, котлы давали бы пар, дома обогревались, домны плавили металл — и все это без топлива! Самолеты могли бы летать без капли бензина в баках! Все, что угодно.
Миллион долларов в год…
И это только начало.
Я очнулся.
— Что?
Грек смотрел на меня. Он повторил терпеливо:
— Меня разыскивает полиция.
— Тебя? — изумился я.
— Ты слышал, что было в Гранд-Рапидс?
Я прикинул.
— Постой, постой. Пожар. Большой пожар. Так это был ты?
— Не я. Мои демоны. Демоны Максвелла, или демоны Греко, как их следовало бы назвать. Максвелл говорил о них; я их использую — когда они не эксплуатируют меня. В тот раз они спалили полгорода.
— Теперь вспоминаю, — сказал я.
Газеты были полны этим.
— Они тогда вырвались на свободу, — мрачно сказал Грек. — Но это еще не худшее. Тебе придется отрабатывать свой миллион в год, Вирджи.
— Как так — вырвались!
Грек пожал плечами:
— Система контроля не совершенна. Иногда демоны ускользают. Я ничего не могу с этим поделать.
— Ну а как же ты их контролируешь?