Страница:
В совсем иной, не такой опасной сфере, сфере искусств, вас тоже ждет борьба со словами. Во всякую эпоху в литературе существовали непримиримые тече-ния: древние и новые, классики и романтики. Однако по своего рода всеобщему молчаливому уговору никто никогда не оспаривал у великих авторов всех времен из законное место. Гюго почитал Гомера, Рабле, Монтеня, Корнеля. Сегодня вам твердят, что старые формы обветшали, что новая живопись возвещает конец вся-кой живописи, что традиционным архитектурным формам нет места в современных городах, что новый роман провозглашает гибель романа, что писать рас-сказ с сюжетом -- преступление, что благодаря эротиз-му отпала нужда в описании чувств... Слова, слова.
Опасность нашего времени не в том, что на земле живет кучка безнравственных людей, авантюристов, бандитов и разбойников. Эти отбросы общества суще-ствовали всегда; случалось даже, что из низов выходи-ли великие люди. Особая опасность нашего времени в том, что ныне писатели искренне уверены, что, оправ-дывая аморализм, мягкотелость, закон джунглей и без-образное искусство, поступают мужественно. Меж тем ничего героического тут нет; это самый пошлый кон-формизм. Опасность, по словам одного из ваших ро-весников, состоит в том, что "вместо философского учения нам предлагают заклинания, вместо литератур-ной школы -- правила пунктуации, вместо религиоз-ного возрождения -- аббатов-психоаналитиков, вмес-то мистики -абсурд, вместо счастья -- комфорт".
(589)
Другая опасность -- в том, что публика утратила спо-собность воспринимать произведения искусства. В XVII веке любители искусства и литературы имели вкус, и он редко изменял им. Они восхищались Верса-лем, хотя, возможно, и не были способны оценить красоту готического собора или античной статуэтки. Из произведений Мольера мы знаем, что среди них встречались Вадиусы и Триссотены*, которые, совсем как их потомки, расхваливали глупость. Но все-таки людей XVII века было трудно и даже невозможно за-ставить восхищаться нагромождением случайных и бессмысленных слов или потеками краски, в горячеч-ном бреду выплеснутой художником на полотно.
В мире творятся немыслимые безумства. В англий-ских газетах сообщалось о концерте тишины, который дал однажды некий безвестный пианист. Шумная рек-лама сделала свое дело -- в день концерта зал был полон. Виртуоз тишины садится за рояль и играет, но поскольку все струны сняты, не раздается ни единого звука. Люди в зале косятся друг на друга. Каждый ждет, что сделает сосед, и в результате вся аудитория сидит затаив дыхание. После двух часов гробовой ти-шины концерт оканчивается. Пианист встает и кланя-ется. Его провожают бурными аплодисментами. На следующий день виртуоз тишины рассказывает эту ис-торию по телевизору и в заключение признается: "Я хотел посмотреть, как далеко простирается человечес-кая глупость; она безгранична".
Я бы сказал, не столько глупость, сколько слабость. Слушатели понимали, что ничего не слышат, но боя-лись показаться старомодными. "Публике так часто давали пощечины, -- говорит Жан Кокто, -- что те-перь, аплодируя, она сама бьет себя по щекам". Я называю снобами людей, которые притворно восхища-ются тем, чего в действительности не любят и не по-нимают. Снобизм -- это порок. Вам предстоит пусть не изжить его окончательно (это невозможно), но хотя бы по мере сил бороться с ним и его пагубными пос-ледствиями.
Поймите меня правильно. Я вовсе не противник новых форм в искусстве. Всякое потрясение полезно,
(590)
оно пробуждает от спячки. Потрясение -- неотъемле-мая часть произведения искусства. То, что одна эпоха считает непонятным, для следующей эпохи становится общим местом. Импрессионистов осмеивали, хулили, они долгое время прозябали в нищете; сегодня их по-лотна -- гордость музеев. Жюль Леметр насмехался над Верленом и Малларме; Сент-БJв видел в Бодлере хо-рошо воспитанного и со вкусом одетого молодого че-ловека, которому не стоит писать стихи*. Вчерашние отверженные порой становятся мэтрами. Экстрава-гантному сюрреализму мы обязаны чудесным Араго-ном. Мишель Бютор", Натали Саррот', Роб-Грийе*, Клод Симон*, Клод Мориак*, каковы бы ни были их теории, весьма талантливы. Я прошу вас только о двух вещах: не презирайте мастеров прошлого; если слава их дошла до нашего времени, значит, они это заслужи-ли. Отстаивайте новые формы только в том случае, если они вам действительно нравятся. Не стоит ориен-тироваться на общественное мнение. Это не маяк, а блуждающие огни. Слушайтесь своего вкуса, уважая в первую очередь тех авторов, которыми до вас восхища-лись бесчисленные поколения людей.
_________________________________________________________________
Цель
Люди живут, едят, любят, рожают детей, трудятся. Зачем? ГJте отвечал: "Чтобы пирамида моей жизни, основание которой было заложено еще до меня, под-нялась как можно выше". Попытаться сделать из своей жизни шедевр -занятие достойное. Фундамент и вправду всегда бывает заложен еще до нас. Возьмем, например, меня: я родился в провинции в семье про-мышленника и должен был пойти по стопам отца, а моя мать, женщина очень образованная, привила мне вкус к изящной словесности. Вот исходная точка. На этом фундаменте я как умел возводил свою пирамиду. В вашем возрасте я и не подозревал, какой она будет. Я никогда не строил далеко идущих жизненных пла-нов. Я ставил перед собой ближайшие цели: написать такую-то книгу, прочесть курс лекций в таком-то уни
(591)
верситете, убедить людей в истинности такого-то по^ ложения. Случай то изменял и расстраивал мои планы, то способствовал их выполнению. Непредвиденные события подсказывали мне сюжеты. Произведение по-лучалось совсем не таким, каким я его себе представ-лял. Я леденел от ненависти; меня согревала дружба. Пирамида поднималась в небо, несовершенная, неров-ная, с кривыми ступенями. Сейчас она почти законче-на. Когда архитектор с грехом пополам положит в свою постройку последний камень, ему останется только исчезнуть.
Вы молоды и только начинаете строить свою пира-миду на том фундаменте, что достался вам в наследст-во. Я хотел бы уберечь вас от повторения моих оши-бок. Моя пирамида не стала всем, чем могла стать. Почему? Отчасти потому, что я потерял слишком много драгоценного времени. Вы перебьете меня:
"Разве вы теряли время зря? Да кто лучше вас умел с пользой потратить каждую секунду?" Это не так. Я действительно много работал, но часто впустую. Сколько лекций, сколько путешествий отняли уйму времени, но не добавили в пирамиду ни камешка! Меня не упрекнешь ни в тщеславии, ни в корыстолю-бии; всему виной моя чрезмерная любезность. Я не умел отказывать наотрез, а это единственный способ отказать. Я боялся огорчить, обидеть. Если вы хотите создать нечто великое в литературе, науке, политике или промышленности, отдайтесь созиданию целиком и полностью. " Жизнь коротка; искусство вечно". На-писал ли бы Пруст "В поисках утраченного времени", если бы отвлекался по пустякам? Создал ли бы Бальзак свой вымышленный мир, если бы отдался целиком миру реальному? Открыли ли бы Пастер, Флеминг', Эйнштейн новые законы природы, если бы не скон-центрировали свою мысль, острую, как луч лазера, на одном предмете? Выберите со всей ответственностью точку приложения своих усилий, и, сделав выбор, будьте тверды, зорки, упорны.
Ваш выбор может пасть на предметы, которые дру-гие сочли бы недостойными. Достаточно, если они удовлетворяют вас. Друзьям Фабра* и Флеминга, веро
(592)
ятно, казалось странным, что можно посвятить жизнь насекомым или бактериям; друзья Валери не понима-ли, зачем этот молодой человек годами отшлифовыва-ет никому не понятные стихи. Стихи и открытия обре-тают бессмертие, а с ними и их творцы. Впрочем, великие люди -- мой конек, и я, пожалуй, слишком увлекся, говоря о них. Быть может, вам не суждено войти в славную когорту гениев. Неважно. Что бы вы ни избрали, правила остаются прежними. Нужно "уметь быть великим и в малом". Можно быть великим торговцем или промышленником, здесь тоже необхо-димы сосредоточенность, четкость, обдуманное соче-тание осторожности и смелости. Вчера я видел, как работает один молодой книготорговец, больной поли-омиелитом. Величие этого человека проявлялось во всем: в выборе книг, в советах клиентам, в предпочте-нии одних авторов другим, в отношении к читателям. Его пирамида, пусть невысокая, была прекрасна в своем порыве к небу Хорошо сделанных вещей.
Понимаете? Главное не "преуспеть" в смысле "блистать". Это приложится -- или не приложится -- в зависимости от обстоятельств. Главное -- отдать все силы избранному делу. В деревне, где я живу, есть фруктовый сад. Главный садовник не ищет славы и думает лишь о том, как вырастить яблоки, много вкус-ных яблок. Ему помогают обширные познания и боль-шой опыт. Целыми днями он трудится, по вечерам читает специальные журналы, чтобы быть в курсе дея-тельности своих коллег, поддерживает с подчиненны-ми дружеские отношения, не переставая энергично руководить их работой. Он старается овладеть смеж-ными науками. Например, он знает все об опылении цветов пчелами, о роли насекомых, умеет предсказы-вать погоду. Лучшего садовода нельзя себе и предста-вить. Невозможно требовать от человека большего. Де-лайте маленькое дело, но овладейте им в совершенстве и относитесь к нему как к делу великому. В своей области вы станете великим человеком.
И о вас пойдет молва. Ибо совершенство -- ред-кость. Я знал ремесленников, которые трудились в полной безвестности, не помышляя о славе, и, пройдя
(593)
через множество испытаний, получили в конце концов признание. Вспомним трех девушек из Турени, кото-рые на своей ферме, не имея ни поддержки, ни денег, красили овечью шерсть и ткали из нее ковры с архаи-ческим и символическим орнаментом. Им пришлось нелегко, но они остались верны своему призванию. И в один прекрасный день фонд, который так и называ-ется "фонд Призвания", узнал о них, обратил на них внимание общественности, создал им имя. Они доби-лись своего.
Я не хочу сказать, что счастливая развязка -- пра-вило. Бернар Палисси* тоже нашел новую форму кра-соты. Он выстрадал это открытие и думал, что все трудности позади. Однако Палисси был протестантом и под конец жизни попал за свои религиозные убеж-дения в тюрьму, где и умер, сломленный горем. Каза-лось бы, можно назвать его неудачником. Но в царстве духа победа осталась за ним. Я не могу поручиться за успех ваших начинаний. Случай играет здесь не мень-шую роль, чем труд и талант. Но если вам удастся в любых обстоятельствах сохранить корректность, до-стоинство, мужество, если вы не уступите в главном, вы станете непобедимым. Повторяю вам: цель не в том, чтобы "преуспеть", добиться "бренных вещей" (Плутарх), но в том, чтобы иметь право, заглянув в свою душу при свете совести, убедиться, что сделан-ным можно гордиться или по крайней мере не крас-неть за него. Приятно на старости лет жить в почете;
старики немощны и нуждаются в моральной поддерж-ке. Однако если жизнь ваша сложится иначе -- не отчаивайтесь; важно, чтобы вы могли сказать себе: "Я всегда поступал так, как подсказывали мне разум и совесть". Цель жизни не в том, чтобы стяжать себе бессмертную славу. "Бессмертье жалкое, увенчанное лавром". Она в том, чтобы превращать каждый день в маленькую вечность.
Цель также и в том, чтобы быть счастливым. Мон-терлан сказал: "Всю жизнь я руководствовался двумя правилами: всегда делать то, что хочется, в тот момент, когда этого хочется, всегда откладывать на завтра то, чего делать не хочется". Так он и жил, и прожил слав
(594)
ную жизнь. Дело, однако, в том, что Монтерлану хоте-лось создавать прекрасные произведения, и, делая то, что хочется, он создавал их. Художник имеет право отложить на завтра то, чего ему не хочется делать. ГJте тоже всегда начинал с того, что казалось ему самым легким. В политике, экономике, на войне все обстоит иначе, поскольку "время торопит и жизнь не ждет".
Ваше образование
Я не знаю, какое поприще вы изберете. Судя по всему, у вас есть способности и к словесности, и к точным наукам, и к праву, и к политике. Вы можете поступить на государственную службу, посвятить себя научным изысканиям или практической деятельности. Чем бы вы ни решили заняться, необходима культур-ная база. Это одна из первых ступеней пирамиды. По-жалуй, пора поговорить о ней. Я слышал, вы блестяще учились; поэтому вы, я полагаю, знаете из истории и литературы все, что положено знать хорошему учени-ку, то есть самую малость. Поэзию вы учили по анто-логиям, историю -- по учебникам. Быть культурным не значит знать обо всем понемногу, не значит это и знать все о чем-нибудь одном; быть культурным -- значит изучить как следует произведения великих пи-сателей, проникнуться духом их творчества, сроднить-ся с ними.
Я хотел бы назвать тех немногих авторов, которые станут вам верными спутниками на всю жизнь. Я хотел бы, чтобы вы неустанно читали и перечитывали их. Хорошо было бы, чтобы их мысли стали вашими мыс-лями, их произведения -- вашими воспоминаниями.
Например, когда речь заходит о первой встрече Растиньяка с Ветреном', подлинный ценитель Бальза-ка должен уметь сразу открыть нужный том на нужной странице. Для этого надо знать и любить Бальзака, как знают и любят близкого друга, однако изучить так же глубоко всю мировую литературу невозможно. Прихо-дится выбирать. Постепенно вы научитесь это де-лать -- случай и вкус вам помогут. Я же лишь укажу
(595)
вам пищу, которую считаю здоровой. Что-то из неф подойдет вам, что-то нет. Решайте сами. Начнем греков. Я полагаю, вы любите Гомера, Эсхила, Софок-ла, Аристофана. "Есть ли что-нибудь скучнее "Илиа-ды"? -- спрашивал Андре Жид. Но "Илиада" вовсе не скучна, а "Одиссея" и подавно. Плутарх был кладезем мудрости для людей всех эпох. В нашей небольшой, но тщательно подобранной библиотеке мы отведем ему место рядом с Гомером. Где-нибудь около Платона. И конечно, независимо от того, верующий вы или неве-рующий, Ветхий и Новый заветы, оба одинаково вели-чественные. Затем Эпиктет, Марк Аврелий, Сенека -- проповедники стоической морали. Если вы сильны в латыни, читайте в подлиннике произведения Верги-лия, Горация, Лукреция, Ювенала, элегических поэ-тов. В переводе их чары рассеиваются. Гомера в отли-чие от них можно читать по-французски, в хорошем переводе сохраняет свою царственную краткость и Тацит.
Теперь пропустим несколько веков. Рабле расшеве-лит ваш ум, но еще лучше это сделает Монтень. Если бы нужно было выбрать из всей литературы до XVI века только трех авторов, я оставил бы Гомера, Плу-тарха и Монтеня. Ален поставил себе за правило каж-дый год перечитывать одного великого поэта; я стара-юсь поступать так же. Отведем один год Вийону, один -- Ронсару и один -- Дю Белле. С XVI веком покончено. Перейдем к XVII. Здесь выбирать нетруд-но: все авторы прекрасны. Но раз речь идет о книгах-спутниках, я рекомендую вам мемуары кардинала де Реца и Сен-Симона* -- образцы стиля; пьесы Корнеля, которые, буде в том появится нужда, преподадут вам урок чести; пьесы Мольера -- кладезь мудрости; "Над-гробные речи" Боссюэ, подобные органному концерту, и басни Лафонтена. Плюс Расин, чьи пьесы вы будете смотреть на сцене всю жизнь, -- посвятите ему один год как поэту.
Из писателей XVIII века я назову Монтескье. Его трактат "О духе законов" станет вам верным спутни-ком. Из Вольтера -- "Кандид", которого вы прочтете как поэму. Короткие произведения Дидро: "Сон
(596)
д'Аламбера", "Письмо о слепых", "Племянник Рамо" -- ни большего ума, ни лучшего стиля нельзя себе и представить. Поэтический год отдадим Мариво. С Руссо -- проблема. Решим ее, выбрав в спутники "Исповедь". "Эмиля" и "Новую Элоизу" я прочел в жизни дважды: один раз по необходимости, перед за-щитой диплома, другой раз в пятьдесят лет из любо-пытства. Этого оказалось достаточно.
А вот и великий XIX век. Глаза разбегаются от обилия шедевров. Не будем забывать нашу задачу. Речь идет о небольшой постоянной библиотеке. Выбирать нужно осторожно и тщательно. Бенжамен Констан? Шатобриан? Само собой разумеется. "Замогильные за-писки"* всегда будут с вами. Местами они не уступают Рецу и Сен-Симону, хотя и слишком певучи. Рядом с ними дневник, который вел Лас Каз на острове Святой Елены. Наполеон много знал о людях и власти, у него же можно поучиться и стилю. Что касается Стендаля и Бальзака, тут я непреклонен. Прочтите их произведе-ния все до единого, они пригодятся вам во всех случа-ях жизни. Я неразлучен с этими двумя романистами вот уже более шестидесяти лет и, перечитывая их, вся-кий раз открываю новые и новые красоты. Стендаль предложит вам образ жизни благородный и восхити-тельный, хотя и несколько безрассудный. Бальзак по-знакомит вас со всеми образами жизни, от самых по-рочных до самых достойных. Он обнажит перед вами пружины общества. Франция мало изменилась с тех пор, как он о ней писал, и наше время, время больших потрясений, больше похоже на эпоху "Человеческой комедии", чем пошловатый конец XIX века.
Шатобриан, Бальзак, Стендаль -- эти три вершины возвышаются над горной цепью. Сент-БJв? Я не без удовольствия читаю его, как говорил Бальзак, "биогра-фии незнакомцев"*, но человек он был ненадежный и далеко не всегда высказывал справедливые суждения о современниках. Флобер? Талант и трудолюбие позво-лили ему, несмотря на отсутствие гения, создать два прекрасных романа -- "Госпожу Бовари" и "Воспита-ние чувств". Жорж Санд? "История моей жизни"* и, быть может, начало "Консуэло"*. Следующую вершину
(597)
являет собой Гюго. Глупцы говорят, что он был не-умен. Прочтите "Увиденные факты"*, "Отверженных" и судите сами. Возьмите Гюго-поэта себе в спутники. Гюго с ранней юности виртуозно владел французским языком, изобретал чудесные ритмы, воспевал простые и сильные чувства и не утратил своего мастерства до глубокой старости. Бодлер, Малларме, Валери, Вер-лен, которых ему противопоставляют, восхищались им и подражали ему. Впустите и их в свое святилище. А с ними Рембо, который будет вам полезен, когда вами овладеет дух мятежа, а это рано или поздно случится. "У того, кто в двадцать лет не был анархистом, -- говорил Ален, -- к тридцати годам не хватит сил даже на то, чтобы руководить пожарной командой".
Пьесы Мюссе остаются самыми шекспировскими из французских пьес, забавны его "Письма Дюпюи и Котоне"*; в ранней юности меня трогали многие его стихи, но, раз надо выбирать, я выбираю Гюго. Ален презирал Тэна и Ренана: он называл их "церковными сторожами от литературы"*. Я не так строг. На "Про-исхождение современной Франции" и "Философские драмы" стоит обратить внимание. Другая мишень Алена -- Мериме, но мне кажется, в данном случае неприязнь объяснялась не столько литературными, сколько политическими соображениями: Ален не мог простить Мериме, что во времена Второй империи тот стал сенатором. Меж тем под холодностью Мериме таилась робость чувствительного человека; ради краса-вицы императрицы, которую он ребенком сажал себе на колени, он закрывал глаза на пороки Империи*. Его сухость была сродни стендалевской: в основе ее лежала стыдливость. Прочтите "Кармен", "Этрусскую вазу", "Двойную ошибку"; вы, как и я, не раз к ним верне-тесь.
На горизонте еще одна вершина. За пологими скло-нами, на которых прошла моя юность -- романами Франса и Барреса, -- высится гора -- Марсель Пруст. Он не уступает в величии Бальзаку, хотя в отличие от последнего силен не изображением картины общества (мир его мал), но непревзойденным анализом меха-низмов памяти, чувств и творческого процесса. "В по
(598)
исках утраченного времени" -- поэма о времени, кото-рое можно вернуть только с помощью искусства. Рядом с Прустом в вашем святилище расположатся его современники -- Валери и Ален. Вы знаете, что Ален был моим учителем. Я хотел бы, чтобы он стал и вашим. В трех томах "Библиотеки Плеяды", содержа-щих его наследие, есть все: мораль, философия, опре-деление сущности искусства и сущности религии. Его неровная, отрывистая манера письма поначалу пока-жется вам трудной. Не отступайтесь, вы почувствуете всю ее прелесть. Лично я понял Платона, Аристотеля, Канта, Декарта, Гегеля, Огюста Конта только благода-ря Алену. Осмелюсь сказать больше: благодаря Алену я понял жизнь и людей. Как он распахнул передо мной дверь в мир Бальзака, так я распахиваю перед вами дверь в мир Алена; это самый богатый подарок, какой я могу вам сделать.
Остаются Бергсон и Клодель. Решайте сами, чем они могут быть вам полезны. Мне они дали много. Кроме того, остаются великие зарубежные писатели. Вы не можете обойтись ни без Шекспира (как и Гомер, он пополнил сокровищницу общечеловеческих мифов), ни без Лопе де Веги, ни без Свифта, ни без Диккенса, ни без Эдгара По, ни без великого ГJте, ни без Данте, ни без Сервантеса. Наконец, никто не по-дарит вам такого волшебного ощущения жизни, как русские писатели. Нет ничего прекраснее лучших про-изведений Толстого ("Война и мир", "Анна Карени-на", "Смерть Ивана Ильича"). Учение его всегда каза-лось мне надуманным, но романист он великолепный. Я ставлю его гораздо выше Достоевского. (Но, быть может, тому виной несходство наших натур.) Рядом с Толстым поместите избранные рассказы и пьесы Чехо-ва. Нет ни одного писателя, столь близкого моему сердцу. Я хотел бы, чтобы он пленил и вас. Наконец, "Мертвые души" Гоголя, "Рудин", "Отцы и дети", "Дым" Тургенева и повести Пушкина. Джойс? Кафка? Прочтите и решайте сами, отвечают ли они вашим запросам.
Итак, вот вам (кроме современных авторов, кото-рых вы выберете сами) программа чтения на всю
(599)
жизнь. Вы можете возразить: "Она перегружена. Где мне взять время, чтобы прочесть столько книг, ведь мне предстоит еще проштудировать массу работ по специальности?" Тогда я назову вам походную библи-отеку, состоящую из семи авторов: Гомер, Монтень, Шекспир, Бальзак, Толстой, Пруст, Ален. В тот день, когда вы будете знать их в совершенстве, я хочу ска-зать, досконально, вы уже будете весьма образованным человеком. Но к этой литературной культуре вам надо добавить культуру научную, пусть даже профессия ваша на первый взгляд далека от науки. "Да не войдет сюда тот, кто не геометр".* И да не войдет сюда тот, кто не физик, не химик, не биолог. "Введение в экс-периментальный метод" Клода Бернара* -- один из ключей к современному миру. В первый раз все изме-нилось для человека, когда он узнал о существовании такой науки, как математика, во второй раз -- когда понял, что наука должна считаться с фактами. Я не требую, чтобы вы читали и понимали труды специа-листов -- физиков и гуманитариев; я требую, чтобы вы были в курсе методов их работы и направления их поисков. Разве вы сможете руководить фабрикой, го-родом, страной, не зная ученых и их секретов?
Разве вы сможете понять современного человека, если по невежеству забудете о том, что является его делом и предметом его гордости: научных исследова-ниях? Ионеско* сказал однажды, что сам факт сущест-вования "Тельстара"* гораздо важнее посредственных спектаклей, которые передает телевидение. Олдос Хак-сли утверждал, что недопустимо считать образованным человеком того, кто читал Шекспира, но не знает вто-рого закона термодинамики. Я отнюдь не считаю, что наука вытеснит из нашего общества искусство и лите-ратуру. Наука дает человеку всевозрастающую власть над внешним миром, литература помогает ему приво-дить в порядок мир внутренний. И то и другое равно необходимо. Разве мог бы ученый бороться с охватив-шей его бурей чувств и сохранять необходимую для научного эксперимента свободу духа, если бы ему на помощь время от времени не приходило искусство? В лучших технических учебных заведениях Америки (на
(600)
пример, в Массачусетском технологическом институ-те) курс истории и литературы постоянно расширяет-ся. Мир без человека, мир частиц, содержит секрет могущества; человеческий мир, мир чувств, открывает личности секрет гармонии. Я хочу, чтобы вы были либо ученым, влюбленным в литературу, либо литера-тором, интересующимся науками.
Как видите, работы у вас по горло. Перейдем к вашему досугу.
Досуг
Вчера у меня в гостях был молодой человек вашего возраста, он сказал мне:
-- Я знаю, что вы трудитесь круглый год с утра до вечера. Люди моего поколения совершенно не пони-мают такого образа жизни. Наша эра -- эра досуга. Уже сейчас можно предсказать, что скоро рабочий день сократится до семи часов, потом до шести часов, потом до пяти, отпуск будет длиться не три недели, а три месяца. Однако западный мир ни в чем не будет ощущать недостатка. Наука, создавая все более и более совершенные машины, придет на помощь промыш-ленности. Заводы будут работать сами собой, людей заменят компьютеры. Труд утратит свою ценность. Ис-тинной проблемой станет проблема организации досу-га. Что вы на это скажете?
-- Не думаю, -- ответил я, -- что стоит стремиться к эре полной праздности. Прекрасно, конечно, что люди больше не работают, как в дни моей юности, по десять -- двенадцать часов в день. Шесть часов? Пусть шесть, это немного, но еще терпимо, ведь к рабочему времени прибавляется время на дорогу. Каждый из нас сможет уделить три-четыре часа в день чтению, садо-водству, детям, сможет заниматься спортом, ходить в театр и в гости. Ладно. Пока все прекрасно... Пойдем дальше. Представьте себе двух-трехчасовой рабочий день. Боюсь, как бы люди не почувствовали тоску и неприкаянность. Вся прелесть досуга -- в контрасте между работой и отдыхом. Сегодня нам доставляет
(601)
огромное удовольствие отойти от станка или отложить в сторону бухгалтерскую ведомость, чтобы заняться спортом, взяться за книгу или отправиться в путеше-ствие. В тот день, когда никакая работа не будет пре-рывать наш досуг, над нами нависнет угроза скуки.
Опасность нашего времени не в том, что на земле живет кучка безнравственных людей, авантюристов, бандитов и разбойников. Эти отбросы общества суще-ствовали всегда; случалось даже, что из низов выходи-ли великие люди. Особая опасность нашего времени в том, что ныне писатели искренне уверены, что, оправ-дывая аморализм, мягкотелость, закон джунглей и без-образное искусство, поступают мужественно. Меж тем ничего героического тут нет; это самый пошлый кон-формизм. Опасность, по словам одного из ваших ро-весников, состоит в том, что "вместо философского учения нам предлагают заклинания, вместо литератур-ной школы -- правила пунктуации, вместо религиоз-ного возрождения -- аббатов-психоаналитиков, вмес-то мистики -абсурд, вместо счастья -- комфорт".
(589)
Другая опасность -- в том, что публика утратила спо-собность воспринимать произведения искусства. В XVII веке любители искусства и литературы имели вкус, и он редко изменял им. Они восхищались Верса-лем, хотя, возможно, и не были способны оценить красоту готического собора или античной статуэтки. Из произведений Мольера мы знаем, что среди них встречались Вадиусы и Триссотены*, которые, совсем как их потомки, расхваливали глупость. Но все-таки людей XVII века было трудно и даже невозможно за-ставить восхищаться нагромождением случайных и бессмысленных слов или потеками краски, в горячеч-ном бреду выплеснутой художником на полотно.
В мире творятся немыслимые безумства. В англий-ских газетах сообщалось о концерте тишины, который дал однажды некий безвестный пианист. Шумная рек-лама сделала свое дело -- в день концерта зал был полон. Виртуоз тишины садится за рояль и играет, но поскольку все струны сняты, не раздается ни единого звука. Люди в зале косятся друг на друга. Каждый ждет, что сделает сосед, и в результате вся аудитория сидит затаив дыхание. После двух часов гробовой ти-шины концерт оканчивается. Пианист встает и кланя-ется. Его провожают бурными аплодисментами. На следующий день виртуоз тишины рассказывает эту ис-торию по телевизору и в заключение признается: "Я хотел посмотреть, как далеко простирается человечес-кая глупость; она безгранична".
Я бы сказал, не столько глупость, сколько слабость. Слушатели понимали, что ничего не слышат, но боя-лись показаться старомодными. "Публике так часто давали пощечины, -- говорит Жан Кокто, -- что те-перь, аплодируя, она сама бьет себя по щекам". Я называю снобами людей, которые притворно восхища-ются тем, чего в действительности не любят и не по-нимают. Снобизм -- это порок. Вам предстоит пусть не изжить его окончательно (это невозможно), но хотя бы по мере сил бороться с ним и его пагубными пос-ледствиями.
Поймите меня правильно. Я вовсе не противник новых форм в искусстве. Всякое потрясение полезно,
(590)
оно пробуждает от спячки. Потрясение -- неотъемле-мая часть произведения искусства. То, что одна эпоха считает непонятным, для следующей эпохи становится общим местом. Импрессионистов осмеивали, хулили, они долгое время прозябали в нищете; сегодня их по-лотна -- гордость музеев. Жюль Леметр насмехался над Верленом и Малларме; Сент-БJв видел в Бодлере хо-рошо воспитанного и со вкусом одетого молодого че-ловека, которому не стоит писать стихи*. Вчерашние отверженные порой становятся мэтрами. Экстрава-гантному сюрреализму мы обязаны чудесным Араго-ном. Мишель Бютор", Натали Саррот', Роб-Грийе*, Клод Симон*, Клод Мориак*, каковы бы ни были их теории, весьма талантливы. Я прошу вас только о двух вещах: не презирайте мастеров прошлого; если слава их дошла до нашего времени, значит, они это заслужи-ли. Отстаивайте новые формы только в том случае, если они вам действительно нравятся. Не стоит ориен-тироваться на общественное мнение. Это не маяк, а блуждающие огни. Слушайтесь своего вкуса, уважая в первую очередь тех авторов, которыми до вас восхища-лись бесчисленные поколения людей.
_________________________________________________________________
Цель
Люди живут, едят, любят, рожают детей, трудятся. Зачем? ГJте отвечал: "Чтобы пирамида моей жизни, основание которой было заложено еще до меня, под-нялась как можно выше". Попытаться сделать из своей жизни шедевр -занятие достойное. Фундамент и вправду всегда бывает заложен еще до нас. Возьмем, например, меня: я родился в провинции в семье про-мышленника и должен был пойти по стопам отца, а моя мать, женщина очень образованная, привила мне вкус к изящной словесности. Вот исходная точка. На этом фундаменте я как умел возводил свою пирамиду. В вашем возрасте я и не подозревал, какой она будет. Я никогда не строил далеко идущих жизненных пла-нов. Я ставил перед собой ближайшие цели: написать такую-то книгу, прочесть курс лекций в таком-то уни
(591)
верситете, убедить людей в истинности такого-то по^ ложения. Случай то изменял и расстраивал мои планы, то способствовал их выполнению. Непредвиденные события подсказывали мне сюжеты. Произведение по-лучалось совсем не таким, каким я его себе представ-лял. Я леденел от ненависти; меня согревала дружба. Пирамида поднималась в небо, несовершенная, неров-ная, с кривыми ступенями. Сейчас она почти законче-на. Когда архитектор с грехом пополам положит в свою постройку последний камень, ему останется только исчезнуть.
Вы молоды и только начинаете строить свою пира-миду на том фундаменте, что достался вам в наследст-во. Я хотел бы уберечь вас от повторения моих оши-бок. Моя пирамида не стала всем, чем могла стать. Почему? Отчасти потому, что я потерял слишком много драгоценного времени. Вы перебьете меня:
"Разве вы теряли время зря? Да кто лучше вас умел с пользой потратить каждую секунду?" Это не так. Я действительно много работал, но часто впустую. Сколько лекций, сколько путешествий отняли уйму времени, но не добавили в пирамиду ни камешка! Меня не упрекнешь ни в тщеславии, ни в корыстолю-бии; всему виной моя чрезмерная любезность. Я не умел отказывать наотрез, а это единственный способ отказать. Я боялся огорчить, обидеть. Если вы хотите создать нечто великое в литературе, науке, политике или промышленности, отдайтесь созиданию целиком и полностью. " Жизнь коротка; искусство вечно". На-писал ли бы Пруст "В поисках утраченного времени", если бы отвлекался по пустякам? Создал ли бы Бальзак свой вымышленный мир, если бы отдался целиком миру реальному? Открыли ли бы Пастер, Флеминг', Эйнштейн новые законы природы, если бы не скон-центрировали свою мысль, острую, как луч лазера, на одном предмете? Выберите со всей ответственностью точку приложения своих усилий, и, сделав выбор, будьте тверды, зорки, упорны.
Ваш выбор может пасть на предметы, которые дру-гие сочли бы недостойными. Достаточно, если они удовлетворяют вас. Друзьям Фабра* и Флеминга, веро
(592)
ятно, казалось странным, что можно посвятить жизнь насекомым или бактериям; друзья Валери не понима-ли, зачем этот молодой человек годами отшлифовыва-ет никому не понятные стихи. Стихи и открытия обре-тают бессмертие, а с ними и их творцы. Впрочем, великие люди -- мой конек, и я, пожалуй, слишком увлекся, говоря о них. Быть может, вам не суждено войти в славную когорту гениев. Неважно. Что бы вы ни избрали, правила остаются прежними. Нужно "уметь быть великим и в малом". Можно быть великим торговцем или промышленником, здесь тоже необхо-димы сосредоточенность, четкость, обдуманное соче-тание осторожности и смелости. Вчера я видел, как работает один молодой книготорговец, больной поли-омиелитом. Величие этого человека проявлялось во всем: в выборе книг, в советах клиентам, в предпочте-нии одних авторов другим, в отношении к читателям. Его пирамида, пусть невысокая, была прекрасна в своем порыве к небу Хорошо сделанных вещей.
Понимаете? Главное не "преуспеть" в смысле "блистать". Это приложится -- или не приложится -- в зависимости от обстоятельств. Главное -- отдать все силы избранному делу. В деревне, где я живу, есть фруктовый сад. Главный садовник не ищет славы и думает лишь о том, как вырастить яблоки, много вкус-ных яблок. Ему помогают обширные познания и боль-шой опыт. Целыми днями он трудится, по вечерам читает специальные журналы, чтобы быть в курсе дея-тельности своих коллег, поддерживает с подчиненны-ми дружеские отношения, не переставая энергично руководить их работой. Он старается овладеть смеж-ными науками. Например, он знает все об опылении цветов пчелами, о роли насекомых, умеет предсказы-вать погоду. Лучшего садовода нельзя себе и предста-вить. Невозможно требовать от человека большего. Де-лайте маленькое дело, но овладейте им в совершенстве и относитесь к нему как к делу великому. В своей области вы станете великим человеком.
И о вас пойдет молва. Ибо совершенство -- ред-кость. Я знал ремесленников, которые трудились в полной безвестности, не помышляя о славе, и, пройдя
(593)
через множество испытаний, получили в конце концов признание. Вспомним трех девушек из Турени, кото-рые на своей ферме, не имея ни поддержки, ни денег, красили овечью шерсть и ткали из нее ковры с архаи-ческим и символическим орнаментом. Им пришлось нелегко, но они остались верны своему призванию. И в один прекрасный день фонд, который так и называ-ется "фонд Призвания", узнал о них, обратил на них внимание общественности, создал им имя. Они доби-лись своего.
Я не хочу сказать, что счастливая развязка -- пра-вило. Бернар Палисси* тоже нашел новую форму кра-соты. Он выстрадал это открытие и думал, что все трудности позади. Однако Палисси был протестантом и под конец жизни попал за свои религиозные убеж-дения в тюрьму, где и умер, сломленный горем. Каза-лось бы, можно назвать его неудачником. Но в царстве духа победа осталась за ним. Я не могу поручиться за успех ваших начинаний. Случай играет здесь не мень-шую роль, чем труд и талант. Но если вам удастся в любых обстоятельствах сохранить корректность, до-стоинство, мужество, если вы не уступите в главном, вы станете непобедимым. Повторяю вам: цель не в том, чтобы "преуспеть", добиться "бренных вещей" (Плутарх), но в том, чтобы иметь право, заглянув в свою душу при свете совести, убедиться, что сделан-ным можно гордиться или по крайней мере не крас-неть за него. Приятно на старости лет жить в почете;
старики немощны и нуждаются в моральной поддерж-ке. Однако если жизнь ваша сложится иначе -- не отчаивайтесь; важно, чтобы вы могли сказать себе: "Я всегда поступал так, как подсказывали мне разум и совесть". Цель жизни не в том, чтобы стяжать себе бессмертную славу. "Бессмертье жалкое, увенчанное лавром". Она в том, чтобы превращать каждый день в маленькую вечность.
Цель также и в том, чтобы быть счастливым. Мон-терлан сказал: "Всю жизнь я руководствовался двумя правилами: всегда делать то, что хочется, в тот момент, когда этого хочется, всегда откладывать на завтра то, чего делать не хочется". Так он и жил, и прожил слав
(594)
ную жизнь. Дело, однако, в том, что Монтерлану хоте-лось создавать прекрасные произведения, и, делая то, что хочется, он создавал их. Художник имеет право отложить на завтра то, чего ему не хочется делать. ГJте тоже всегда начинал с того, что казалось ему самым легким. В политике, экономике, на войне все обстоит иначе, поскольку "время торопит и жизнь не ждет".
Ваше образование
Я не знаю, какое поприще вы изберете. Судя по всему, у вас есть способности и к словесности, и к точным наукам, и к праву, и к политике. Вы можете поступить на государственную службу, посвятить себя научным изысканиям или практической деятельности. Чем бы вы ни решили заняться, необходима культур-ная база. Это одна из первых ступеней пирамиды. По-жалуй, пора поговорить о ней. Я слышал, вы блестяще учились; поэтому вы, я полагаю, знаете из истории и литературы все, что положено знать хорошему учени-ку, то есть самую малость. Поэзию вы учили по анто-логиям, историю -- по учебникам. Быть культурным не значит знать обо всем понемногу, не значит это и знать все о чем-нибудь одном; быть культурным -- значит изучить как следует произведения великих пи-сателей, проникнуться духом их творчества, сроднить-ся с ними.
Я хотел бы назвать тех немногих авторов, которые станут вам верными спутниками на всю жизнь. Я хотел бы, чтобы вы неустанно читали и перечитывали их. Хорошо было бы, чтобы их мысли стали вашими мыс-лями, их произведения -- вашими воспоминаниями.
Например, когда речь заходит о первой встрече Растиньяка с Ветреном', подлинный ценитель Бальза-ка должен уметь сразу открыть нужный том на нужной странице. Для этого надо знать и любить Бальзака, как знают и любят близкого друга, однако изучить так же глубоко всю мировую литературу невозможно. Прихо-дится выбирать. Постепенно вы научитесь это де-лать -- случай и вкус вам помогут. Я же лишь укажу
(595)
вам пищу, которую считаю здоровой. Что-то из неф подойдет вам, что-то нет. Решайте сами. Начнем греков. Я полагаю, вы любите Гомера, Эсхила, Софок-ла, Аристофана. "Есть ли что-нибудь скучнее "Илиа-ды"? -- спрашивал Андре Жид. Но "Илиада" вовсе не скучна, а "Одиссея" и подавно. Плутарх был кладезем мудрости для людей всех эпох. В нашей небольшой, но тщательно подобранной библиотеке мы отведем ему место рядом с Гомером. Где-нибудь около Платона. И конечно, независимо от того, верующий вы или неве-рующий, Ветхий и Новый заветы, оба одинаково вели-чественные. Затем Эпиктет, Марк Аврелий, Сенека -- проповедники стоической морали. Если вы сильны в латыни, читайте в подлиннике произведения Верги-лия, Горация, Лукреция, Ювенала, элегических поэ-тов. В переводе их чары рассеиваются. Гомера в отли-чие от них можно читать по-французски, в хорошем переводе сохраняет свою царственную краткость и Тацит.
Теперь пропустим несколько веков. Рабле расшеве-лит ваш ум, но еще лучше это сделает Монтень. Если бы нужно было выбрать из всей литературы до XVI века только трех авторов, я оставил бы Гомера, Плу-тарха и Монтеня. Ален поставил себе за правило каж-дый год перечитывать одного великого поэта; я стара-юсь поступать так же. Отведем один год Вийону, один -- Ронсару и один -- Дю Белле. С XVI веком покончено. Перейдем к XVII. Здесь выбирать нетруд-но: все авторы прекрасны. Но раз речь идет о книгах-спутниках, я рекомендую вам мемуары кардинала де Реца и Сен-Симона* -- образцы стиля; пьесы Корнеля, которые, буде в том появится нужда, преподадут вам урок чести; пьесы Мольера -- кладезь мудрости; "Над-гробные речи" Боссюэ, подобные органному концерту, и басни Лафонтена. Плюс Расин, чьи пьесы вы будете смотреть на сцене всю жизнь, -- посвятите ему один год как поэту.
Из писателей XVIII века я назову Монтескье. Его трактат "О духе законов" станет вам верным спутни-ком. Из Вольтера -- "Кандид", которого вы прочтете как поэму. Короткие произведения Дидро: "Сон
(596)
д'Аламбера", "Письмо о слепых", "Племянник Рамо" -- ни большего ума, ни лучшего стиля нельзя себе и представить. Поэтический год отдадим Мариво. С Руссо -- проблема. Решим ее, выбрав в спутники "Исповедь". "Эмиля" и "Новую Элоизу" я прочел в жизни дважды: один раз по необходимости, перед за-щитой диплома, другой раз в пятьдесят лет из любо-пытства. Этого оказалось достаточно.
А вот и великий XIX век. Глаза разбегаются от обилия шедевров. Не будем забывать нашу задачу. Речь идет о небольшой постоянной библиотеке. Выбирать нужно осторожно и тщательно. Бенжамен Констан? Шатобриан? Само собой разумеется. "Замогильные за-писки"* всегда будут с вами. Местами они не уступают Рецу и Сен-Симону, хотя и слишком певучи. Рядом с ними дневник, который вел Лас Каз на острове Святой Елены. Наполеон много знал о людях и власти, у него же можно поучиться и стилю. Что касается Стендаля и Бальзака, тут я непреклонен. Прочтите их произведе-ния все до единого, они пригодятся вам во всех случа-ях жизни. Я неразлучен с этими двумя романистами вот уже более шестидесяти лет и, перечитывая их, вся-кий раз открываю новые и новые красоты. Стендаль предложит вам образ жизни благородный и восхити-тельный, хотя и несколько безрассудный. Бальзак по-знакомит вас со всеми образами жизни, от самых по-рочных до самых достойных. Он обнажит перед вами пружины общества. Франция мало изменилась с тех пор, как он о ней писал, и наше время, время больших потрясений, больше похоже на эпоху "Человеческой комедии", чем пошловатый конец XIX века.
Шатобриан, Бальзак, Стендаль -- эти три вершины возвышаются над горной цепью. Сент-БJв? Я не без удовольствия читаю его, как говорил Бальзак, "биогра-фии незнакомцев"*, но человек он был ненадежный и далеко не всегда высказывал справедливые суждения о современниках. Флобер? Талант и трудолюбие позво-лили ему, несмотря на отсутствие гения, создать два прекрасных романа -- "Госпожу Бовари" и "Воспита-ние чувств". Жорж Санд? "История моей жизни"* и, быть может, начало "Консуэло"*. Следующую вершину
(597)
являет собой Гюго. Глупцы говорят, что он был не-умен. Прочтите "Увиденные факты"*, "Отверженных" и судите сами. Возьмите Гюго-поэта себе в спутники. Гюго с ранней юности виртуозно владел французским языком, изобретал чудесные ритмы, воспевал простые и сильные чувства и не утратил своего мастерства до глубокой старости. Бодлер, Малларме, Валери, Вер-лен, которых ему противопоставляют, восхищались им и подражали ему. Впустите и их в свое святилище. А с ними Рембо, который будет вам полезен, когда вами овладеет дух мятежа, а это рано или поздно случится. "У того, кто в двадцать лет не был анархистом, -- говорил Ален, -- к тридцати годам не хватит сил даже на то, чтобы руководить пожарной командой".
Пьесы Мюссе остаются самыми шекспировскими из французских пьес, забавны его "Письма Дюпюи и Котоне"*; в ранней юности меня трогали многие его стихи, но, раз надо выбирать, я выбираю Гюго. Ален презирал Тэна и Ренана: он называл их "церковными сторожами от литературы"*. Я не так строг. На "Про-исхождение современной Франции" и "Философские драмы" стоит обратить внимание. Другая мишень Алена -- Мериме, но мне кажется, в данном случае неприязнь объяснялась не столько литературными, сколько политическими соображениями: Ален не мог простить Мериме, что во времена Второй империи тот стал сенатором. Меж тем под холодностью Мериме таилась робость чувствительного человека; ради краса-вицы императрицы, которую он ребенком сажал себе на колени, он закрывал глаза на пороки Империи*. Его сухость была сродни стендалевской: в основе ее лежала стыдливость. Прочтите "Кармен", "Этрусскую вазу", "Двойную ошибку"; вы, как и я, не раз к ним верне-тесь.
На горизонте еще одна вершина. За пологими скло-нами, на которых прошла моя юность -- романами Франса и Барреса, -- высится гора -- Марсель Пруст. Он не уступает в величии Бальзаку, хотя в отличие от последнего силен не изображением картины общества (мир его мал), но непревзойденным анализом меха-низмов памяти, чувств и творческого процесса. "В по
(598)
исках утраченного времени" -- поэма о времени, кото-рое можно вернуть только с помощью искусства. Рядом с Прустом в вашем святилище расположатся его современники -- Валери и Ален. Вы знаете, что Ален был моим учителем. Я хотел бы, чтобы он стал и вашим. В трех томах "Библиотеки Плеяды", содержа-щих его наследие, есть все: мораль, философия, опре-деление сущности искусства и сущности религии. Его неровная, отрывистая манера письма поначалу пока-жется вам трудной. Не отступайтесь, вы почувствуете всю ее прелесть. Лично я понял Платона, Аристотеля, Канта, Декарта, Гегеля, Огюста Конта только благода-ря Алену. Осмелюсь сказать больше: благодаря Алену я понял жизнь и людей. Как он распахнул передо мной дверь в мир Бальзака, так я распахиваю перед вами дверь в мир Алена; это самый богатый подарок, какой я могу вам сделать.
Остаются Бергсон и Клодель. Решайте сами, чем они могут быть вам полезны. Мне они дали много. Кроме того, остаются великие зарубежные писатели. Вы не можете обойтись ни без Шекспира (как и Гомер, он пополнил сокровищницу общечеловеческих мифов), ни без Лопе де Веги, ни без Свифта, ни без Диккенса, ни без Эдгара По, ни без великого ГJте, ни без Данте, ни без Сервантеса. Наконец, никто не по-дарит вам такого волшебного ощущения жизни, как русские писатели. Нет ничего прекраснее лучших про-изведений Толстого ("Война и мир", "Анна Карени-на", "Смерть Ивана Ильича"). Учение его всегда каза-лось мне надуманным, но романист он великолепный. Я ставлю его гораздо выше Достоевского. (Но, быть может, тому виной несходство наших натур.) Рядом с Толстым поместите избранные рассказы и пьесы Чехо-ва. Нет ни одного писателя, столь близкого моему сердцу. Я хотел бы, чтобы он пленил и вас. Наконец, "Мертвые души" Гоголя, "Рудин", "Отцы и дети", "Дым" Тургенева и повести Пушкина. Джойс? Кафка? Прочтите и решайте сами, отвечают ли они вашим запросам.
Итак, вот вам (кроме современных авторов, кото-рых вы выберете сами) программа чтения на всю
(599)
жизнь. Вы можете возразить: "Она перегружена. Где мне взять время, чтобы прочесть столько книг, ведь мне предстоит еще проштудировать массу работ по специальности?" Тогда я назову вам походную библи-отеку, состоящую из семи авторов: Гомер, Монтень, Шекспир, Бальзак, Толстой, Пруст, Ален. В тот день, когда вы будете знать их в совершенстве, я хочу ска-зать, досконально, вы уже будете весьма образованным человеком. Но к этой литературной культуре вам надо добавить культуру научную, пусть даже профессия ваша на первый взгляд далека от науки. "Да не войдет сюда тот, кто не геометр".* И да не войдет сюда тот, кто не физик, не химик, не биолог. "Введение в экс-периментальный метод" Клода Бернара* -- один из ключей к современному миру. В первый раз все изме-нилось для человека, когда он узнал о существовании такой науки, как математика, во второй раз -- когда понял, что наука должна считаться с фактами. Я не требую, чтобы вы читали и понимали труды специа-листов -- физиков и гуманитариев; я требую, чтобы вы были в курсе методов их работы и направления их поисков. Разве вы сможете руководить фабрикой, го-родом, страной, не зная ученых и их секретов?
Разве вы сможете понять современного человека, если по невежеству забудете о том, что является его делом и предметом его гордости: научных исследова-ниях? Ионеско* сказал однажды, что сам факт сущест-вования "Тельстара"* гораздо важнее посредственных спектаклей, которые передает телевидение. Олдос Хак-сли утверждал, что недопустимо считать образованным человеком того, кто читал Шекспира, но не знает вто-рого закона термодинамики. Я отнюдь не считаю, что наука вытеснит из нашего общества искусство и лите-ратуру. Наука дает человеку всевозрастающую власть над внешним миром, литература помогает ему приво-дить в порядок мир внутренний. И то и другое равно необходимо. Разве мог бы ученый бороться с охватив-шей его бурей чувств и сохранять необходимую для научного эксперимента свободу духа, если бы ему на помощь время от времени не приходило искусство? В лучших технических учебных заведениях Америки (на
(600)
пример, в Массачусетском технологическом институ-те) курс истории и литературы постоянно расширяет-ся. Мир без человека, мир частиц, содержит секрет могущества; человеческий мир, мир чувств, открывает личности секрет гармонии. Я хочу, чтобы вы были либо ученым, влюбленным в литературу, либо литера-тором, интересующимся науками.
Как видите, работы у вас по горло. Перейдем к вашему досугу.
Досуг
Вчера у меня в гостях был молодой человек вашего возраста, он сказал мне:
-- Я знаю, что вы трудитесь круглый год с утра до вечера. Люди моего поколения совершенно не пони-мают такого образа жизни. Наша эра -- эра досуга. Уже сейчас можно предсказать, что скоро рабочий день сократится до семи часов, потом до шести часов, потом до пяти, отпуск будет длиться не три недели, а три месяца. Однако западный мир ни в чем не будет ощущать недостатка. Наука, создавая все более и более совершенные машины, придет на помощь промыш-ленности. Заводы будут работать сами собой, людей заменят компьютеры. Труд утратит свою ценность. Ис-тинной проблемой станет проблема организации досу-га. Что вы на это скажете?
-- Не думаю, -- ответил я, -- что стоит стремиться к эре полной праздности. Прекрасно, конечно, что люди больше не работают, как в дни моей юности, по десять -- двенадцать часов в день. Шесть часов? Пусть шесть, это немного, но еще терпимо, ведь к рабочему времени прибавляется время на дорогу. Каждый из нас сможет уделить три-четыре часа в день чтению, садо-водству, детям, сможет заниматься спортом, ходить в театр и в гости. Ладно. Пока все прекрасно... Пойдем дальше. Представьте себе двух-трехчасовой рабочий день. Боюсь, как бы люди не почувствовали тоску и неприкаянность. Вся прелесть досуга -- в контрасте между работой и отдыхом. Сегодня нам доставляет
(601)
огромное удовольствие отойти от станка или отложить в сторону бухгалтерскую ведомость, чтобы заняться спортом, взяться за книгу или отправиться в путеше-ствие. В тот день, когда никакая работа не будет пре-рывать наш досуг, над нами нависнет угроза скуки.