Страница:
И в самом деле, до середины мая у Германии не было причин опасаться за Турцию. В отличие от ослабления и раскола в правительстве, как это произошло в Англии, десант в Галлиполи сплотил младотурок и сделал их сильнее, чем когда-либо. В отличие от союзников, туркам не нужно было наступать на полуострове. Пока линия фронта удерживалась, вряд ли Болгария, Румыния или даже Греция выступят против них. Сама напряженность войны была полезна, она давала младотуркам право на реквизицию любой собственности, какая захочется, призывать все больше и больше народу в действующую армию, обрести более полный контроль над жизнью каждого. Сейчас в армии было свыше полумиллиона турок, и эта сила неуклонно становилась мощнее, поскольку угроза со стороны России исчезла. Уже в мае Турция стала отводить с Кавказа дивизии для укрепления фронта в Галлиполи. Германия также увеличила свой гарнизон в Константинополе и на полуострове. Использовались различные средства для контрабанды людей и вооружений через Болгарию и Румынию. Говорили, что однажды из Германии поездом был отправлен фиктивный цирк, и клоуны по приезде оказались сержантами, а багаж их был полон снарядов. Из Австрии прилетали самолеты «таубе», совершая по пути дозаправку в секретных местах. Скоро в Константинополе заработал под германским контролем еще один завод по производству боеприпасов, а орудия со старых турецких боевых кораблей демонтировались и отправлялись на фронт. Вангенхайм в своей роли местного кайзера в германском гарнизоне очень заботился о том, чтобы не подставлять «Гебен» под орудия британского флота в Дарданеллах, время от времени он выходил на охоту за русским флотом в Черное море, но большей частью стоял на якоре в Босфоре.
Главный спонсор немцев Энвер играл во всем этом большую роль. В качестве военного министра он каким-то образом ухитрялся представить дело так, что он лично играет важную роль в успешном сопротивлении на полуострове, так же как он внес вклад в разгром флота 18 марта. Вангенхайм, Талаат или кто-либо другой мало что могли сделать, чтобы исправить это впечатление. Этот молодой человек раздувался перед ними как шар. Как бы ни было это невероятно, но воистину этот мальчишка, которого родила пятнадцатилетняя крестьянская девушка на берегу Черного моря лишь тридцать пять лет назад, стал фактически диктатором Турции. С видимой легкостью он приобрел все атрибуты диктаторской власти — неожиданные вспышки гнева и бешенства, личных телохранителей, мундир (меч, эполеты и черная феска из бараньей шкуры) и круг услужливых генералов. Даже немцы в Турции стали его побаиваться, особенно когда он через их головы напрямую общался с кайзером.
Примерно в то время произошел отвратительный случай, который ясно показывает, насколько далеко зашел Энвер и насколько высоко он намеревался взлететь. В начале мая он послал за Моргентау и с гневом объявил ему, что британцы бомбардируют беззащитные деревни и города на Галлиполийском полуострове. Сожжены госпитали и морги, заявил он, и убиты женщины и дети. Сейчас он намеревался осуществить ответные меры: 3000 британцев и французов, еще живущих в Турции, будут арестованы и отправлены в концентрационные лагеря на острове. Энвер желал, чтобы посол через Государственный департамент в Вашингтоне информировал британское и французское правительства, что впредь они будут убивать на Галлиполи своих собственных людей вместе с турками.
Для Моргентау было бесполезно протестовать, что в таких городах, как Галлиполи, Чанак и Майдос, находились военные штабы и что союзники имели полное право их бомбардировать. Самое лучшее, что он мог сделать, — это добиться исключения из этого приказа женщин и детей. Несколько дней спустя, когда начались аресты, толпа французских и британских граждан в истерике нахлынула на американское посольство. В большинстве своем они были ливанцами, родившимися в Турции от британских или французских родителей, которые в жизни не видели ни Англии, ни Франции. Они собирались сотнями вокруг посла, когда бы он ни появлялся, жестикулируя и плача, хватаясь за его руки, умоляя его спасти их. После нескольких таких дней Моргентау позвонил по телефону Энверу и потребовал новой встречи. Энвер мягко ответил, что занят на заседании совета в министерстве, но будет счастлив видеть посла завтра после обеда. Но заложников должны были отправить на полуостров утром, и, только когда Моргентау пригрозил, что силой прорвется в зал заседаний совета, Энвер согласился принять его сразу же в Великолепной Порте.
По той или иной причине — может, потому, что только что был болгарский посол с протестом против арестов, — Энвер был исключительно вежлив с Моргентау. Через какое-то время он согласился, что, возможно, допустил ошибку в этом вопросе, но уже поздно что-либо предпринимать: он никогда не отменяет своих приказов. Если он это сделает, то потеряет свое влияние в армии. И еще добавил: «Если бы вы могли мне подсказать иной путь для выполнения этого распоряжения, я был бы рад вас выслушать».
«Хорошо, — сказал Моргентау, — мне кажется, я смогу. Думаю, вы смогли бы добиться выполнения ваших приказов, не высылая всех французских и английских резидентов. Если бы вы отправили только несколько человек, вы бы ничего не потеряли. И вы сможете поддерживать дисциплину в армии, а эти немногие будут таким же сдерживающим средством для союзников, как если бы вы послали всех».
Моргентау показалось, что Энвер почти охотно ухватился за это предложение.
«Скольких вы мне позволите послать?» — спросил он.
«Я предложил бы, чтобы вы взяли двадцать англичан и двадцать французов — всего сорок».
«Нет, пусть будет пятьдесят».
«Хорошо, не будем торговаться из-за десяти», — ответил Моргентау.
Пока совершалась сделка, Энвер согласился, что взяты будут лишь молодые люди. Послали за начальником полиции Бедри, которому совсем не понравились договоренности.
«Нет-нет, так не пойдет, — заявил он. — Мне не нужна молодежь, мне нужны достойные люди».
Вопрос все еще не был улажен, когда Бедри и Моргентау подъехали к американскому посольству, где надлежало произвести отбор. С трудом они прошли через бушующую толпу к канцелярии Моргентау.
«Мне нужно несколько видных людей», — продолжал настаивать Бедри.
Моргентау знал, что некий священник англиканской церкви по имени Уиграм настаивал на том, чтобы быть в числе заложников. «Я вам дам одного», — сказал он.
«Единственный видный человек, которого мы даем, — доктор Уиграм».
В конце концов Бедри из великодушия согласился забрать одного священника и сорок девять молодых человек, но доставил себе удовольствие сообщить им, что британцы регулярно бомбят город Галлиполи, куда их и посылают. На следующее утро посреди душераздирающих сцен в сопровождении американского советника посольства Хофмана Филипа с запасом американского продовольствия группа отправилась в путь.
Моргентау сразу же начал действия в пользу их возвращения, и его задачу не облегчило прибытие послания от сэра Эдварда Грея, министра иностранных дел Британии, в котором заявлялось, что Энвер и его коллеги-министры будут нести персональную ответственность за любой ущерб, причиненный заложникам.
«9 мая я представил это послание Энверу, — пишет Моргентау. — Мне доводилось видеть Энвера во многих вариантах настроения, но необузданное бешенство, которое вызвало предостережение сэра Эдварда, явилось чем-то новым. Пока я читал телеграмму, его лицо стало мертвенно-бледным, и он полностью потерял контроль над собой. Европейский лоск, который Энвер столь усердно накапливал, вдруг упал, словно маска. Теперь я видел, кто он есть на самом деле, — дикий, кровожадный турок. „Они не вернутся назад! — закричал он. — Я заставлю их оставаться там, пока они не сгниют. Хотел бы я посмотреть на англичан, которые хотят меня тронуть! — И добавил: — Никогда не угрожайте мне впредь!“ В конце, однако, он успокоился и согласился на возвращение заложников назад в Константинополь».
В течение одного-двух дней эта беседа была предметом разговоров в Константинополе, но скоро эту тему поглотил новый прилив слухов, сплетен в этой долгой скуке ожидания чего-то определенного. В это время Константинополь жил в странном состоянии самотека: он воевал и в то же время не воевал. Ничего не было слышно и ничего не было видно, и все равно он был готов всего бояться. Прошла третья неделя мая, и все равно очень немногие имели представление о том, что происходит в Дарданеллах, помимо скучного факта, что союзники и не продвигаются вперед, и не отброшены. В газетах ничего не сообщалось о катастрофической атаке на плацдарм АНЗАК 19 мая, а военное министерство тщательно следило за тем, чтобы растущий поток раненых с фронта проходил через город в полночь, когда улицы пусты. Один спокойный, нелегкий день сменялся другим, и только 25 мая Константинополь самым неожиданным и тревожным образом узнал наконец, что война очень близко и очень опасна. В Золотом Роге появилась британская субмарина.
Тогда, в 1915-м, подводным лодкам еще предстояло утвердить себя. Все носило экспериментальный характер: размеры, вооружение корабля, его форма и скорость, вид его использования и, наверное, самое главное — выносливость экипажа. Сколько времени могут выдержать люди этой неестественной и клаустрофобной жизни под морской поверхностью? И кроме этого, что-то чудовищное казалось в самой концепции подводных лодок, нечто варварское, что должно закончиться уничтожением всех их. Подводники, по сути, были во многом в том же положении, что и молодежь в королевских военно-воздушных силах и люфтваффе в 1940 году; они были отделены от всех других родов войск — какая-то небольшая группа людей, охваченных необычным, загадочным возбуждением, и им предстояло доказать, что они способны на то, о чем никто и не мечтал. Вовсе не сгибаясь под этим давлением, они находили в этом удовольствие, это был какой-то новый вид мужества, управляемой беспечности, вид наслаждения от власти над нечеловеческой машиной. Вопрос на самом деле был не в том, сколько они смогут выдержать, а в том, насколько можно удовлетворить их запросам в большей скорости, большей продолжительности пребывания в боевом состоянии под водой и в более смертоносном вооружении.
Но все это — дело будущего, а в начале Первой мировой войны субмарина все еще подвергалась серьезным изменениям в конструкции. Например, перископ вначале был зафиксирован в одной позиции, и его зеркала давали перевернутое изображение, поэтому командиру перед атакой приходилось всплывать к самой поверхности, а перед ним разворачивалась картина из какого-то странного мира, в котором корабли плавали вверх дном. Даже когда перископ сделали подвижным, все равно он оставался неудобным устройством: если он поднимался вверх, капитан поднимался вместе с ним, начиная с положения на корточках и кончая стойкой на цыпочках. К 1915 году, однако, большая часть из этих неудобств была устранена, а британская подлодка класса Е (отправка которой в Дарданеллы так разгневала лорда Фишера) была великолепным боевым средством. Этот корабль весил 725 тонн, был оснащен четырьмя торпедными аппаратами и дизельными двигателями, которые позволяли развивать скорость на поверхности около 15 миль в час. В подводном положении и при электрических двигателях она была способна двигаться со скоростью 10 узлов или даже периодами находиться под водой до 20 часов при более экономичных скоростях. В глубоководной акватории она погружалась, наполняя цистерны примерно до достижения плавучести примерно в одну тонну, и в этом случае корабль с опущенными горизонтальными рулями двигался с помощью своих моторов. Как только он останавливался, то снова поднимался на поверхность.
В неглубоких водах — а лодка класса Е могла погружаться примерно до 200 метров — командиры не боялись заполнять свои танки полностью и оставались лежать на грунте, пока воздух в корабле оставался относительно свежим. Это составляло примерно 20 часов. Поскольку в этом случае лодка не двигалась, то в аккумуляторах оставалось достаточно энергии для всплытия. Самыми опасными являлись те три-четыре часа, когда лодка была вынуждена курсировать на поверхности для зарядки своих аккумуляторов.
В Галлиполи перед субмаринами стояла совершенно новая и фантастически опасная цель. Они знали, что если бы они смогли прорваться в Мраморное море, то там они могли бы творить с турецким судоходством что угодно, а более всего с судами, на которых перевозятся подкрепления и материалы снабжения для армии Лимана на полуострове. Но как туда прорваться, как проникнуть в Дарданеллы?
Пролив днем и ночью освещался прожекторами, и как только субмарина появилась бы на поверхности, поскольку на 48-мильном пути ей это надо делать обязательно, ее бы тут же не только обстреляли, но и она могла бы попасть в какое-нибудь течение и оказаться выброшенной на берег. Нельзя пренебрегать и десятью рядами минных заграждений возле мыса Кефец, а кроме них были еще и Нэрроуз шириной одну милю, где с обеих сторон пролив сторожат орудия и дежурят патрульные катера. Существовала еще одна опасность: на глубине около 18 метров из Мраморного моря сквозь Дарданеллы течет слой пресной воды, а плотность его заметно меньше, чем у подстилающего слоя соленой воды. Этим создается как бы барьер в море, и при проходе через него подлодки так швыряет, что теряется контроль над ними. Что-то подобное наблюдалось, когда в авиации первые сверхзвуковые самолеты учились преодолевать звуковой барьер. Никто не мог понять, отчего возникает эта странная, смертельно опасная турбулентность, и командирам приходилось всплывать на поверхность, где они сразу же попадали под огонь вражеских береговых батарей.
До времени высадки все попытки прорваться через Нэрроуз потерпели неудачу, и даже австралийской «Е-2» удалось продержаться лишь несколько дней до того, как она была замечена на поверхности и потоплена. Французская субмарина «Joule» была уничтожена даже раньше, чем достигла Чанака. И все же этот подвиг представлялся осуществимым, и молодые командиры подлодок класса Е, прибывшие из Англии в течение апреля, горели желанием попытаться еще раз. Многие из них воевали под началом Роджера Кейса в Северном море в ранние месяцы войны, и их боевой дух был очень высок. Они верили, что им надо только попробовать новую тактику, и они прорвутся.
Германские подводные лодки в Галлиполи столкнулись с совсем другими проблемами. Их целью (и, надо сказать, весьма привлекательной целью, чуть ли не «подсадной уткой») являлся британский флот, курсировавший вдоль побережья полуострова в открытом Эгейском море, и их отделял от флота не Нэрроуз, а обширные просторы Атлантики и Средиземноморья. В апреле в Константинополе не было ни одной германской субмарины, также их не было и в Средиземноморье. Единственный путь, которым немецкие подлодки могли добраться до театра военных действий, пролегал вокруг Северной Европы, и, чтобы войти в Средиземное море, надо было пройти через Гибралтарский пролив. А это означало, что надо все время идти на дизельных двигателях, используя горючее до последней капли. Правда, была опробована схема отправки небольших подлодок по частям по железной дороге до Полы на адриатическом побережье, но ничего из этого не вышло.
Итак, в начале кампании обе стороны не оправдали надежд, возлагавшихся на них в подводной войне. Каждому виделась добыча прямо перед носом: для британцев это были беззащитные турецкие транспорты в Мраморном море, для германцев — незащищенные линкоры союзников в Эгейском море, но пока никто не мог нанести удар.
Но вот в конце апреля началась серия событий, которые должны были изменить весь характер кампании. 25 апреля, как раз в день высадки, капитан второго ранга Отто Герсинг на германской подводной лодке «V-21» отправился из Эмса в длинное путешествие вокруг севера Шотландии к Средиземному морю. Спустя два дня в Галлиполи капитан второго ранга Бойль на британской «Е-14» спокойно вошел в Дарданеллы и направился к Нэрроуз. С этого момента и флот союзников, и турки на Галлиполи оказались в крайне опасном положении.
У Бойля был замысел пройти через Дарданеллы в надводном положении под прикрытием темноты, и он отплыл в два часа ночи. Однако далеко он не ушел, потому что скоро турецкие прожектора и орудия заставили его уйти на глубину 30 метров, и он продолжал двигаться на этой глубине, пока не посчитал, что уже прошел под минными полями Кефеца. Тогда он поднялся до глубины семь метров, намереваясь пройти через Нэрроуз под перископом. Неудобством этого способа было то, что перископ оставлял на воде заметный след, и прошло жутких полчаса, пока корабль находился в диапазоне досягаемости для орудий Чанака. В одном месте команда турецкого катера пыталась схватить перископ в те моменты, когда Бойль всплывал наверх на несколько секунд, чтобы увидеть, что происходит. И все же он ушел от них, и вскоре после рассвета вошел невредимый в Мраморное море. Проход занял шесть часов.
В течение следующих трех недель «Е-14» курсировала там, где хотела. Ее огромным успехом стало потопление старого лайнера «Уайт Стар», на котором из Константинополя плыли 6000 солдат, чтобы вступить в битву на фронте мыса Хеллес. Выживших не было. Эта победа оказалась значительней, чем все, что происходило на суше, а потому, когда Бойль благополучно возвратился в Эгейское море 18 мая, на союзном флоте вспыхнуло небывалое ликование. Наконец-то путь найден. В то время адмирал Гепратт потерял французскую подлодку на загадочном барьере в проливе, но это не помешало ему поздравить британцев. Он подплыл к «Е-14» на своем флагмане с оркестром, игравшим «Долог путь до Типперери» и британский национальный гимн.
Другая субмарина была в ожидании занять место «Е-14» в Мраморном море, а ее молодой капитан второго ранга Нэсмит ужинал на борту флагмана в ночь 18 мая вместе с де Робеком, Кейсом и Бойлем. Вечер прошел оживленно. Бойля рекомендовали к немедленному награждению Крестом Виктории. Кейс, который все еще был раздражен уходом «Куин Элизабет», а также самым последним отказом Адмиралтейства разрешить флоту возобновить атаки Нэрроуз, подумал, что наконец-то видит луч света в конце туннеля. Услышав рассказ Бойля, Нэсмит отплыл в ту же ночь, и, покинув стол у адмирала шестнадцать часов назад, он отдыхал на дне Мраморного моря. Втайне от всех он составил план, не имевший аналогов по дерзости: прямую атаку на сам Константинополь.
Первое, что он сделал, всплыв на поверхность возле города Галлиполи, — это захватил турецкий парусник и присоединил его к корпусу «Е-11», что одновременно послужило и камуфляжем, и приманкой. Когда в течение нескольких дней так и не появилось ни одной цели, он избавился от своего троянского морского коня и направился прямо в Мраморное море.
23 мая он потопил турецкую канонерку и несколько других небольших судов, а на следующий день наткнулся на транспорт «Нагара», который шел вниз по Дарданеллам. На борту «Нагары» находился американский журналист Реймонд Грэм Суинг из «Чикаго дейли ньюс», который в это утро находился на палубе, беседуя с баварским доктором. Подвиги предыдущей недели, совершенные Бойлем, стали известны в Константинополе, и Суинг только что сказал доктору: «Какое прекрасное утро для субмарин, — и тут же замолк, с изумлением уставившись на море, потом добавил: — А вот и она». «Е-11» мягко прорезала спокойную гладь примерно в 100 метрах от них, и на конической башне появились четыре человека. Один из них, в белом свитере (это был Нэсмит), сложил ладони рупором и прокричал: «Кто вы?»
«Я — Суинг из „Чикаго дейли ньюс“.
«Рад вас видеть, мистер Суинг, но я спрашиваю, что это за корабль».
«Турецкий транспорт „Нагара“.
Тут команду транспорта охватил дикий страх. Одни бегали в растерянности по палубе, другие прямо в фесках на головах прыгали в воду.
«Это морские пехотинцы?» — спросил Нэсмит.
«Нет, просто матросы».
«Я потоплю вас».
Суинг спросил: «Можно нам спрыгнуть?»
«Да, и как можно быстрее, черт побери!»
Замешательство на «Нагаре» достигло точки, когда все стали карабкаться через борта, а спасательные лодки спускали так неуклюже, что их сразу же наполовину залило водой. Турки отчаянно вычерпывали воду своими фесками. Поскольку из всех присутствующих на борту один Суинг сохранял спокойствие, Нэсмит приказал ему спустить последнюю лодку и подобрать матросов и пассажиров, которые прыгнули или упали в море. Затем Нэсмит приблизился к кораблю, послал торпеду, и тут вспыхнуло оранжевое пламя: корабль был загружен боеприпасами.
Вскоре после этого отряд турецкой кавалерии отогнал «Е-11» от берега, но ей удалось догнать и потопить еще один транспорт, а третий корабль сам выбросился на мелководье. Тут спасшиеся жертвы кораблекрушений подняли тревогу в Константинополе, и с раннего утра 25 мая турецкая артиллерия на обоих берегах Босфора была приведена в состояние повышенной боеготовности. Чтобы успокоить население, если вдруг произойдет бой, было сделано объявление, что в течение дня намечаются учебные артиллерийские стрельбы.
Субмарина всплыла в 12.40, и Нэсмит увидел перед собой большой сухогруз «Стамбул», стоявший на якоре возле арсенала. Первая торпеда совершила круг и на обратном пути чуть не попала в саму «Е-11». Однако вторая попала в цель, и подлодка устремилась вглубь, направляясь через город к Босфору, пока над головой рвались артиллерийские залпы.
Паника, разразившаяся в Константинополе, показывает, что произошло бы, если бы союзный флот появился здесь в марте. Пока «Гебен» срочно перемещался на другую стоянку под прикрытие своих вспомогательных кораблей, толпы мчались по улицам, а магазины везде опускали жалюзи на витринах. В доках прекратились все работы, а контингенту войск, садившемуся на корабль для отправки в Галлиполи, было срочно приказано высадиться назад на берег. В один момент пороховую мельницу на верфях и перенаселенные деревянные дома на склонах охватил такой пожар, что каждому было понятно, что пожарные бригады тут мало чем помогут, если это — прелюдия к серьезной атаке.
Потом, 27 мая, он возобновил атаки, отправляя на дно один корабль за другим на подступах к Золотому Рогу. Ужас охватил Мраморное море, потому что все предполагали, что действует, по крайней мере, полдюжины субмарин. Ни одному кораблю не разрешалось покидать порт без сопровождения эсминцев и канонерок, и последние неоднократно пытались протаранить «Е-11», где бы она ни всплыла на поверхность для атаки. Нэсмит сделал перерыв в своих атаках только тогда, когда воздух в подлодке стал настолько спертым, что ему пришлось всплыть, чтобы дать команде возможность выйти на палубу и искупаться.
Вскоре главной заботой «Е-11» стала нехватка торпед, а оставшиеся были отрегулированы таким образом, что, если они не попадали в цель, Нэсмит мог нырнуть и подобрать их. 5 июня случилась серьезная неполадка в главном левом двигателе, треснул помежуточный вал правого борта, осталось лишь две торпеды. Поэтому Нэсмит пришел к заключению, что настало время возвращаться домой. Он вошел в Дарданеллы и доплыл до Чанака, охотясь за турецким линкором «Барбаросса Хараддин», который он безуспешно атаковал несколько дней назад. Однако он не увидел ничего, кроме большого транспорта, стоявшего на якоре выше «Нагара». В этот момент «Е-11» находилась в самой опасной части Нэрроуз, и в таком потрепанном состоянии лодку легко могло вынести на берег. Но для Нэсмита было невыносимо уйти, имея неиспользованными две торпеды. Он повернул назад в Дарданеллы, потопил транспорт, а потом опять развернулся для решающего погружения и прохода через Нэрроуз. Возле Чанака из-за перемены плотности воды корабль сильно трясло, и Нэсмит погрузился до двадцати метров. Примерно час спустя он услышал скрежет, что свидетельствовало о том, что киль царапает по дну моря, а поскольку это было недопустимо, то всплыл до глубины шесть метров, чтобы осмотреть поверхность моря. И тут он увидел в пяти метрах от перископа огромную мину, которую лодка левым бортом сорвала с якоря и волокла за собой по воде. Ничего не сказав экипажу, Нэсмит проплыл еще один час, пока не вышел из пролива. И тут он набрал полную скорость кормой назад с погруженным носом, и поток воды от винтов унес мину в сторону.
Главный спонсор немцев Энвер играл во всем этом большую роль. В качестве военного министра он каким-то образом ухитрялся представить дело так, что он лично играет важную роль в успешном сопротивлении на полуострове, так же как он внес вклад в разгром флота 18 марта. Вангенхайм, Талаат или кто-либо другой мало что могли сделать, чтобы исправить это впечатление. Этот молодой человек раздувался перед ними как шар. Как бы ни было это невероятно, но воистину этот мальчишка, которого родила пятнадцатилетняя крестьянская девушка на берегу Черного моря лишь тридцать пять лет назад, стал фактически диктатором Турции. С видимой легкостью он приобрел все атрибуты диктаторской власти — неожиданные вспышки гнева и бешенства, личных телохранителей, мундир (меч, эполеты и черная феска из бараньей шкуры) и круг услужливых генералов. Даже немцы в Турции стали его побаиваться, особенно когда он через их головы напрямую общался с кайзером.
Примерно в то время произошел отвратительный случай, который ясно показывает, насколько далеко зашел Энвер и насколько высоко он намеревался взлететь. В начале мая он послал за Моргентау и с гневом объявил ему, что британцы бомбардируют беззащитные деревни и города на Галлиполийском полуострове. Сожжены госпитали и морги, заявил он, и убиты женщины и дети. Сейчас он намеревался осуществить ответные меры: 3000 британцев и французов, еще живущих в Турции, будут арестованы и отправлены в концентрационные лагеря на острове. Энвер желал, чтобы посол через Государственный департамент в Вашингтоне информировал британское и французское правительства, что впредь они будут убивать на Галлиполи своих собственных людей вместе с турками.
Для Моргентау было бесполезно протестовать, что в таких городах, как Галлиполи, Чанак и Майдос, находились военные штабы и что союзники имели полное право их бомбардировать. Самое лучшее, что он мог сделать, — это добиться исключения из этого приказа женщин и детей. Несколько дней спустя, когда начались аресты, толпа французских и британских граждан в истерике нахлынула на американское посольство. В большинстве своем они были ливанцами, родившимися в Турции от британских или французских родителей, которые в жизни не видели ни Англии, ни Франции. Они собирались сотнями вокруг посла, когда бы он ни появлялся, жестикулируя и плача, хватаясь за его руки, умоляя его спасти их. После нескольких таких дней Моргентау позвонил по телефону Энверу и потребовал новой встречи. Энвер мягко ответил, что занят на заседании совета в министерстве, но будет счастлив видеть посла завтра после обеда. Но заложников должны были отправить на полуостров утром, и, только когда Моргентау пригрозил, что силой прорвется в зал заседаний совета, Энвер согласился принять его сразу же в Великолепной Порте.
По той или иной причине — может, потому, что только что был болгарский посол с протестом против арестов, — Энвер был исключительно вежлив с Моргентау. Через какое-то время он согласился, что, возможно, допустил ошибку в этом вопросе, но уже поздно что-либо предпринимать: он никогда не отменяет своих приказов. Если он это сделает, то потеряет свое влияние в армии. И еще добавил: «Если бы вы могли мне подсказать иной путь для выполнения этого распоряжения, я был бы рад вас выслушать».
«Хорошо, — сказал Моргентау, — мне кажется, я смогу. Думаю, вы смогли бы добиться выполнения ваших приказов, не высылая всех французских и английских резидентов. Если бы вы отправили только несколько человек, вы бы ничего не потеряли. И вы сможете поддерживать дисциплину в армии, а эти немногие будут таким же сдерживающим средством для союзников, как если бы вы послали всех».
Моргентау показалось, что Энвер почти охотно ухватился за это предложение.
«Скольких вы мне позволите послать?» — спросил он.
«Я предложил бы, чтобы вы взяли двадцать англичан и двадцать французов — всего сорок».
«Нет, пусть будет пятьдесят».
«Хорошо, не будем торговаться из-за десяти», — ответил Моргентау.
Пока совершалась сделка, Энвер согласился, что взяты будут лишь молодые люди. Послали за начальником полиции Бедри, которому совсем не понравились договоренности.
«Нет-нет, так не пойдет, — заявил он. — Мне не нужна молодежь, мне нужны достойные люди».
Вопрос все еще не был улажен, когда Бедри и Моргентау подъехали к американскому посольству, где надлежало произвести отбор. С трудом они прошли через бушующую толпу к канцелярии Моргентау.
«Мне нужно несколько видных людей», — продолжал настаивать Бедри.
Моргентау знал, что некий священник англиканской церкви по имени Уиграм настаивал на том, чтобы быть в числе заложников. «Я вам дам одного», — сказал он.
«Единственный видный человек, которого мы даем, — доктор Уиграм».
В конце концов Бедри из великодушия согласился забрать одного священника и сорок девять молодых человек, но доставил себе удовольствие сообщить им, что британцы регулярно бомбят город Галлиполи, куда их и посылают. На следующее утро посреди душераздирающих сцен в сопровождении американского советника посольства Хофмана Филипа с запасом американского продовольствия группа отправилась в путь.
Моргентау сразу же начал действия в пользу их возвращения, и его задачу не облегчило прибытие послания от сэра Эдварда Грея, министра иностранных дел Британии, в котором заявлялось, что Энвер и его коллеги-министры будут нести персональную ответственность за любой ущерб, причиненный заложникам.
«9 мая я представил это послание Энверу, — пишет Моргентау. — Мне доводилось видеть Энвера во многих вариантах настроения, но необузданное бешенство, которое вызвало предостережение сэра Эдварда, явилось чем-то новым. Пока я читал телеграмму, его лицо стало мертвенно-бледным, и он полностью потерял контроль над собой. Европейский лоск, который Энвер столь усердно накапливал, вдруг упал, словно маска. Теперь я видел, кто он есть на самом деле, — дикий, кровожадный турок. „Они не вернутся назад! — закричал он. — Я заставлю их оставаться там, пока они не сгниют. Хотел бы я посмотреть на англичан, которые хотят меня тронуть! — И добавил: — Никогда не угрожайте мне впредь!“ В конце, однако, он успокоился и согласился на возвращение заложников назад в Константинополь».
В течение одного-двух дней эта беседа была предметом разговоров в Константинополе, но скоро эту тему поглотил новый прилив слухов, сплетен в этой долгой скуке ожидания чего-то определенного. В это время Константинополь жил в странном состоянии самотека: он воевал и в то же время не воевал. Ничего не было слышно и ничего не было видно, и все равно он был готов всего бояться. Прошла третья неделя мая, и все равно очень немногие имели представление о том, что происходит в Дарданеллах, помимо скучного факта, что союзники и не продвигаются вперед, и не отброшены. В газетах ничего не сообщалось о катастрофической атаке на плацдарм АНЗАК 19 мая, а военное министерство тщательно следило за тем, чтобы растущий поток раненых с фронта проходил через город в полночь, когда улицы пусты. Один спокойный, нелегкий день сменялся другим, и только 25 мая Константинополь самым неожиданным и тревожным образом узнал наконец, что война очень близко и очень опасна. В Золотом Роге появилась британская субмарина.
* * *
Подводные лодки во Второй мировой войне причинили куда больше ущерба, чем в Первой, но они никогда не вызывали такого же типа беспомощности, ощущения несправедливой затаившейся обреченности. В 1915 году не было глубинных атак, не было радарных установок и не было возможностей обнаружить или уничтожить подлодку, если только она сама не всплывала на поверхность под таран или орудийный огонь неприятеля. Громоздкие сети, которые развешивались вокруг линкоров, были лишь оборонительным жестом, а после потопления «Лузитании» ни одно коммерческое судно не чувствовало себя в безопасности, даже при конвое, даже ночью.Тогда, в 1915-м, подводным лодкам еще предстояло утвердить себя. Все носило экспериментальный характер: размеры, вооружение корабля, его форма и скорость, вид его использования и, наверное, самое главное — выносливость экипажа. Сколько времени могут выдержать люди этой неестественной и клаустрофобной жизни под морской поверхностью? И кроме этого, что-то чудовищное казалось в самой концепции подводных лодок, нечто варварское, что должно закончиться уничтожением всех их. Подводники, по сути, были во многом в том же положении, что и молодежь в королевских военно-воздушных силах и люфтваффе в 1940 году; они были отделены от всех других родов войск — какая-то небольшая группа людей, охваченных необычным, загадочным возбуждением, и им предстояло доказать, что они способны на то, о чем никто и не мечтал. Вовсе не сгибаясь под этим давлением, они находили в этом удовольствие, это был какой-то новый вид мужества, управляемой беспечности, вид наслаждения от власти над нечеловеческой машиной. Вопрос на самом деле был не в том, сколько они смогут выдержать, а в том, насколько можно удовлетворить их запросам в большей скорости, большей продолжительности пребывания в боевом состоянии под водой и в более смертоносном вооружении.
Но все это — дело будущего, а в начале Первой мировой войны субмарина все еще подвергалась серьезным изменениям в конструкции. Например, перископ вначале был зафиксирован в одной позиции, и его зеркала давали перевернутое изображение, поэтому командиру перед атакой приходилось всплывать к самой поверхности, а перед ним разворачивалась картина из какого-то странного мира, в котором корабли плавали вверх дном. Даже когда перископ сделали подвижным, все равно он оставался неудобным устройством: если он поднимался вверх, капитан поднимался вместе с ним, начиная с положения на корточках и кончая стойкой на цыпочках. К 1915 году, однако, большая часть из этих неудобств была устранена, а британская подлодка класса Е (отправка которой в Дарданеллы так разгневала лорда Фишера) была великолепным боевым средством. Этот корабль весил 725 тонн, был оснащен четырьмя торпедными аппаратами и дизельными двигателями, которые позволяли развивать скорость на поверхности около 15 миль в час. В подводном положении и при электрических двигателях она была способна двигаться со скоростью 10 узлов или даже периодами находиться под водой до 20 часов при более экономичных скоростях. В глубоководной акватории она погружалась, наполняя цистерны примерно до достижения плавучести примерно в одну тонну, и в этом случае корабль с опущенными горизонтальными рулями двигался с помощью своих моторов. Как только он останавливался, то снова поднимался на поверхность.
В неглубоких водах — а лодка класса Е могла погружаться примерно до 200 метров — командиры не боялись заполнять свои танки полностью и оставались лежать на грунте, пока воздух в корабле оставался относительно свежим. Это составляло примерно 20 часов. Поскольку в этом случае лодка не двигалась, то в аккумуляторах оставалось достаточно энергии для всплытия. Самыми опасными являлись те три-четыре часа, когда лодка была вынуждена курсировать на поверхности для зарядки своих аккумуляторов.
В Галлиполи перед субмаринами стояла совершенно новая и фантастически опасная цель. Они знали, что если бы они смогли прорваться в Мраморное море, то там они могли бы творить с турецким судоходством что угодно, а более всего с судами, на которых перевозятся подкрепления и материалы снабжения для армии Лимана на полуострове. Но как туда прорваться, как проникнуть в Дарданеллы?
Пролив днем и ночью освещался прожекторами, и как только субмарина появилась бы на поверхности, поскольку на 48-мильном пути ей это надо делать обязательно, ее бы тут же не только обстреляли, но и она могла бы попасть в какое-нибудь течение и оказаться выброшенной на берег. Нельзя пренебрегать и десятью рядами минных заграждений возле мыса Кефец, а кроме них были еще и Нэрроуз шириной одну милю, где с обеих сторон пролив сторожат орудия и дежурят патрульные катера. Существовала еще одна опасность: на глубине около 18 метров из Мраморного моря сквозь Дарданеллы течет слой пресной воды, а плотность его заметно меньше, чем у подстилающего слоя соленой воды. Этим создается как бы барьер в море, и при проходе через него подлодки так швыряет, что теряется контроль над ними. Что-то подобное наблюдалось, когда в авиации первые сверхзвуковые самолеты учились преодолевать звуковой барьер. Никто не мог понять, отчего возникает эта странная, смертельно опасная турбулентность, и командирам приходилось всплывать на поверхность, где они сразу же попадали под огонь вражеских береговых батарей.
До времени высадки все попытки прорваться через Нэрроуз потерпели неудачу, и даже австралийской «Е-2» удалось продержаться лишь несколько дней до того, как она была замечена на поверхности и потоплена. Французская субмарина «Joule» была уничтожена даже раньше, чем достигла Чанака. И все же этот подвиг представлялся осуществимым, и молодые командиры подлодок класса Е, прибывшие из Англии в течение апреля, горели желанием попытаться еще раз. Многие из них воевали под началом Роджера Кейса в Северном море в ранние месяцы войны, и их боевой дух был очень высок. Они верили, что им надо только попробовать новую тактику, и они прорвутся.
Германские подводные лодки в Галлиполи столкнулись с совсем другими проблемами. Их целью (и, надо сказать, весьма привлекательной целью, чуть ли не «подсадной уткой») являлся британский флот, курсировавший вдоль побережья полуострова в открытом Эгейском море, и их отделял от флота не Нэрроуз, а обширные просторы Атлантики и Средиземноморья. В апреле в Константинополе не было ни одной германской субмарины, также их не было и в Средиземноморье. Единственный путь, которым немецкие подлодки могли добраться до театра военных действий, пролегал вокруг Северной Европы, и, чтобы войти в Средиземное море, надо было пройти через Гибралтарский пролив. А это означало, что надо все время идти на дизельных двигателях, используя горючее до последней капли. Правда, была опробована схема отправки небольших подлодок по частям по железной дороге до Полы на адриатическом побережье, но ничего из этого не вышло.
Итак, в начале кампании обе стороны не оправдали надежд, возлагавшихся на них в подводной войне. Каждому виделась добыча прямо перед носом: для британцев это были беззащитные турецкие транспорты в Мраморном море, для германцев — незащищенные линкоры союзников в Эгейском море, но пока никто не мог нанести удар.
Но вот в конце апреля началась серия событий, которые должны были изменить весь характер кампании. 25 апреля, как раз в день высадки, капитан второго ранга Отто Герсинг на германской подводной лодке «V-21» отправился из Эмса в длинное путешествие вокруг севера Шотландии к Средиземному морю. Спустя два дня в Галлиполи капитан второго ранга Бойль на британской «Е-14» спокойно вошел в Дарданеллы и направился к Нэрроуз. С этого момента и флот союзников, и турки на Галлиполи оказались в крайне опасном положении.
У Бойля был замысел пройти через Дарданеллы в надводном положении под прикрытием темноты, и он отплыл в два часа ночи. Однако далеко он не ушел, потому что скоро турецкие прожектора и орудия заставили его уйти на глубину 30 метров, и он продолжал двигаться на этой глубине, пока не посчитал, что уже прошел под минными полями Кефеца. Тогда он поднялся до глубины семь метров, намереваясь пройти через Нэрроуз под перископом. Неудобством этого способа было то, что перископ оставлял на воде заметный след, и прошло жутких полчаса, пока корабль находился в диапазоне досягаемости для орудий Чанака. В одном месте команда турецкого катера пыталась схватить перископ в те моменты, когда Бойль всплывал наверх на несколько секунд, чтобы увидеть, что происходит. И все же он ушел от них, и вскоре после рассвета вошел невредимый в Мраморное море. Проход занял шесть часов.
В течение следующих трех недель «Е-14» курсировала там, где хотела. Ее огромным успехом стало потопление старого лайнера «Уайт Стар», на котором из Константинополя плыли 6000 солдат, чтобы вступить в битву на фронте мыса Хеллес. Выживших не было. Эта победа оказалась значительней, чем все, что происходило на суше, а потому, когда Бойль благополучно возвратился в Эгейское море 18 мая, на союзном флоте вспыхнуло небывалое ликование. Наконец-то путь найден. В то время адмирал Гепратт потерял французскую подлодку на загадочном барьере в проливе, но это не помешало ему поздравить британцев. Он подплыл к «Е-14» на своем флагмане с оркестром, игравшим «Долог путь до Типперери» и британский национальный гимн.
Другая субмарина была в ожидании занять место «Е-14» в Мраморном море, а ее молодой капитан второго ранга Нэсмит ужинал на борту флагмана в ночь 18 мая вместе с де Робеком, Кейсом и Бойлем. Вечер прошел оживленно. Бойля рекомендовали к немедленному награждению Крестом Виктории. Кейс, который все еще был раздражен уходом «Куин Элизабет», а также самым последним отказом Адмиралтейства разрешить флоту возобновить атаки Нэрроуз, подумал, что наконец-то видит луч света в конце туннеля. Услышав рассказ Бойля, Нэсмит отплыл в ту же ночь, и, покинув стол у адмирала шестнадцать часов назад, он отдыхал на дне Мраморного моря. Втайне от всех он составил план, не имевший аналогов по дерзости: прямую атаку на сам Константинополь.
Первое, что он сделал, всплыв на поверхность возле города Галлиполи, — это захватил турецкий парусник и присоединил его к корпусу «Е-11», что одновременно послужило и камуфляжем, и приманкой. Когда в течение нескольких дней так и не появилось ни одной цели, он избавился от своего троянского морского коня и направился прямо в Мраморное море.
23 мая он потопил турецкую канонерку и несколько других небольших судов, а на следующий день наткнулся на транспорт «Нагара», который шел вниз по Дарданеллам. На борту «Нагары» находился американский журналист Реймонд Грэм Суинг из «Чикаго дейли ньюс», который в это утро находился на палубе, беседуя с баварским доктором. Подвиги предыдущей недели, совершенные Бойлем, стали известны в Константинополе, и Суинг только что сказал доктору: «Какое прекрасное утро для субмарин, — и тут же замолк, с изумлением уставившись на море, потом добавил: — А вот и она». «Е-11» мягко прорезала спокойную гладь примерно в 100 метрах от них, и на конической башне появились четыре человека. Один из них, в белом свитере (это был Нэсмит), сложил ладони рупором и прокричал: «Кто вы?»
«Я — Суинг из „Чикаго дейли ньюс“.
«Рад вас видеть, мистер Суинг, но я спрашиваю, что это за корабль».
«Турецкий транспорт „Нагара“.
Тут команду транспорта охватил дикий страх. Одни бегали в растерянности по палубе, другие прямо в фесках на головах прыгали в воду.
«Это морские пехотинцы?» — спросил Нэсмит.
«Нет, просто матросы».
«Я потоплю вас».
Суинг спросил: «Можно нам спрыгнуть?»
«Да, и как можно быстрее, черт побери!»
Замешательство на «Нагаре» достигло точки, когда все стали карабкаться через борта, а спасательные лодки спускали так неуклюже, что их сразу же наполовину залило водой. Турки отчаянно вычерпывали воду своими фесками. Поскольку из всех присутствующих на борту один Суинг сохранял спокойствие, Нэсмит приказал ему спустить последнюю лодку и подобрать матросов и пассажиров, которые прыгнули или упали в море. Затем Нэсмит приблизился к кораблю, послал торпеду, и тут вспыхнуло оранжевое пламя: корабль был загружен боеприпасами.
Вскоре после этого отряд турецкой кавалерии отогнал «Е-11» от берега, но ей удалось догнать и потопить еще один транспорт, а третий корабль сам выбросился на мелководье. Тут спасшиеся жертвы кораблекрушений подняли тревогу в Константинополе, и с раннего утра 25 мая турецкая артиллерия на обоих берегах Босфора была приведена в состояние повышенной боеготовности. Чтобы успокоить население, если вдруг произойдет бой, было сделано объявление, что в течение дня намечаются учебные артиллерийские стрельбы.
Субмарина всплыла в 12.40, и Нэсмит увидел перед собой большой сухогруз «Стамбул», стоявший на якоре возле арсенала. Первая торпеда совершила круг и на обратном пути чуть не попала в саму «Е-11». Однако вторая попала в цель, и подлодка устремилась вглубь, направляясь через город к Босфору, пока над головой рвались артиллерийские залпы.
Паника, разразившаяся в Константинополе, показывает, что произошло бы, если бы союзный флот появился здесь в марте. Пока «Гебен» срочно перемещался на другую стоянку под прикрытие своих вспомогательных кораблей, толпы мчались по улицам, а магазины везде опускали жалюзи на витринах. В доках прекратились все работы, а контингенту войск, садившемуся на корабль для отправки в Галлиполи, было срочно приказано высадиться назад на берег. В один момент пороховую мельницу на верфях и перенаселенные деревянные дома на склонах охватил такой пожар, что каждому было понятно, что пожарные бригады тут мало чем помогут, если это — прелюдия к серьезной атаке.
Потом, 27 мая, он возобновил атаки, отправляя на дно один корабль за другим на подступах к Золотому Рогу. Ужас охватил Мраморное море, потому что все предполагали, что действует, по крайней мере, полдюжины субмарин. Ни одному кораблю не разрешалось покидать порт без сопровождения эсминцев и канонерок, и последние неоднократно пытались протаранить «Е-11», где бы она ни всплыла на поверхность для атаки. Нэсмит сделал перерыв в своих атаках только тогда, когда воздух в подлодке стал настолько спертым, что ему пришлось всплыть, чтобы дать команде возможность выйти на палубу и искупаться.
Вскоре главной заботой «Е-11» стала нехватка торпед, а оставшиеся были отрегулированы таким образом, что, если они не попадали в цель, Нэсмит мог нырнуть и подобрать их. 5 июня случилась серьезная неполадка в главном левом двигателе, треснул помежуточный вал правого борта, осталось лишь две торпеды. Поэтому Нэсмит пришел к заключению, что настало время возвращаться домой. Он вошел в Дарданеллы и доплыл до Чанака, охотясь за турецким линкором «Барбаросса Хараддин», который он безуспешно атаковал несколько дней назад. Однако он не увидел ничего, кроме большого транспорта, стоявшего на якоре выше «Нагара». В этот момент «Е-11» находилась в самой опасной части Нэрроуз, и в таком потрепанном состоянии лодку легко могло вынести на берег. Но для Нэсмита было невыносимо уйти, имея неиспользованными две торпеды. Он повернул назад в Дарданеллы, потопил транспорт, а потом опять развернулся для решающего погружения и прохода через Нэрроуз. Возле Чанака из-за перемены плотности воды корабль сильно трясло, и Нэсмит погрузился до двадцати метров. Примерно час спустя он услышал скрежет, что свидетельствовало о том, что киль царапает по дну моря, а поскольку это было недопустимо, то всплыл до глубины шесть метров, чтобы осмотреть поверхность моря. И тут он увидел в пяти метрах от перископа огромную мину, которую лодка левым бортом сорвала с якоря и волокла за собой по воде. Ничего не сказав экипажу, Нэсмит проплыл еще один час, пока не вышел из пролива. И тут он набрал полную скорость кормой назад с погруженным носом, и поток воды от винтов унес мину в сторону.