Страница:
Частенько Ручьев и его приятели ходили с Мариной осматривать хлеба, массивы черных паров, семенйики клевера и по дороге расспрашивали бригадира о земле, о семенах, об удобрениях.
– Неужто это вас так занимает? – удивлялась Марина и, как умела, принималась объяснять. Потом спохватывалась: – Потерпите до осени. Откроем в колхозе мичуринскую школу – вот и приходите туда.
– А нас запишут? – допытывался Костя. – Вы занас словечко замолвите?
– Да уж придется, – улыбалась Марина.
По вечерам девчата второй бригады, по обыкновению, возвращались домой с песнями.
Костя отдал своей команде строжайший приказ: петь всем на совесть, голосов не жалеть. Васе Новоселову, первому школьному запевале, это пришлось по душе. Он быстро спелся с девчатами, обучил их новым песням, и в Высокове стали поговаривать,что Марина не иначе как готовит свою бригаду в хоровой колхозный кружок.
Алеша тоже пел е удовольствием, хотя девчата и зажимали порой уши от его пронзительного голоса. Только бедный Паша Кивачев мучительно переживал Костин приказ.
– Опять молчишь? – сердился на него Костя.
– Так у меня голос еще не народился…
– А ты подпевай!
– Песен не знаю…
– Учись! Ты понимаешь, это же тактика… нужно!
– Понимаю, – уныло соглашался Паша.
Как-то раз, когда вторая бригада возвращалась с работы, ее встретили на краю деревни Федор Семенович и Галина Никитична.
Подняв вверх лопаты, Костина компания отсалютовала учителям и с песней прошла дальше.
– А хорошо ребята с колхозниками спелись! – потирая щеку, сказал Федор Семенович. – Ишь, как складно выводят.
– А вы знаете, кто у ребят запевала? – спросила Галина Никитична.
Федор Семенович прислушался к пению:
– Как будто Вася Новоселов. Да, да, он!
– Нет! Главный запевала Костя Ручьев.
– Не спорь, Галина! Я голоса всех ребят отлично знаю..
– Я не о голосах…
Галина Никитична рассказала учителю о споре ребят на «школьной горе», о желании Кости Ручьева работать и учиться в бригаде Марины Балашовой.
– Эге, – усмехнулся Федор Семенович, – школьная-то жизнь тебя уже захватила!
– У меня Костины слова из головы не выходят, – призналась учительница. – И, наверное, не только в Высокове, а в любом селе такие разговоры услышишь. Ребята к жизни тянутся… Может, Костя в чем и неправ, а отмахнуться от его слов нельзя.
Федор Семенович задумался.
Он вернулся из города полный сил и здоровья. Окрепшая рука твердо держала топор, пилу, лопату. Учитель целыми днями бродил около школы, придумывая все новые и новые дела: здесь надо починить садовую скамейку, там выкопать яму или перестлать мостик…
Клавдия Львовна сердилась, требовала, чтобы муж берег оперированную руку, но он был неумолим.
Затем Федор Семенович решил пополнить запасы сена для козы. Жена сказала, что школьники еще летом накосили сена вполне достаточно, но Федор Семенович не послушался и, наточив косу, отправился в лес сенокосничать.
Клавдия Львовна пожаловалась Мите Епифанцеву, и вслед за учителем в лес пришло с десяток юных косарей.
Учитель попытался было прогнать их домой, но Митя твердо заявил, что ребята выполняют просьбу Клавдии Львовны и никуда отсюда не уйдут. За одно утро школьники вместе с учителем накосили на забытых лесных полянах столько травы, что Федору Семеновичу поневоле пришлось прекратить сенокос.
Истосковавшись за лето по школе, по ребятам, по земле, учитель ни минуты не мог сидеть без работы. Он закончил в школе ремонт, хлопотал о дровах на зиму, часто отлучался в колхоз. То бродил с землеустроителем по полям, то заглядывал в кузницу или на стройку электростанции, то до поздней ночи заседал в правлении колхоза.
Обычно утром из дому Федор Семенович выходил в белой полотняной фуражке, в чистой рубахе, а возвращался к вечеру запыленный, в масляных пятнах или в известковых брызгах. Клавдия Львовна с досадой выговаривала мужу, что нельзя же в таком растерзанном виде показываться перед учениками, да и вообще он уже далеко не мальчишка, должен жить степенно, по строгому режиму и беречь свое здоровье.
Звучно фыркая под умывальником и посмеиваясь, Федор Семенович отвечал, что за рабочий костюм ребята его не осудят, а лучшего режима дня ему не пропишет ни один врач.
После долгой разлуки со школой все радовало Федора Семеновича: и плодовый сад, и пришкольный участок, и опытные делянки, и грядки. Учитель часами возился на пасеке, около ульев, осматривал посевы, беседовал со школьниками.
Внешне все выглядело благополучно: сад полон плодов, на грядках вызревают опытные арбузы и дыни, дневники у юннатов в полном порядке.
Но день шел за днем, и Федор Семенович все более настораживался. Целый ряд опытных делянок был запущен. Многие юннаты не показывались на пришкольном участке.
Учитель все чаще и чаще встречал школьников в поле. Они работали в колхозных бригадах наравне со взрослыми, и кое-кто из ребят уже хвалился кругленьким числом заработанных трудодней.
Федор Семенович встревожился и поделился своими сомнениями с Яковом Ефимовичем: не попросить ли им бригадиров, чтобы те не слишком соблазняли школьников трудоднями и не отрывали их от пришкольного участка?
– По-моему, школьников не трудодни манят, – сказал Яков Ефимович, – а дела наши… Значит, у ребят сил много накопилось, тесно им на пришкольном клочке земли… Да и то сказать, не всегда ребята довольны учением в школе. У нас на колхозном поле машинная техника, передовая агрономия, а ребята у вас на грядках с лопатой да цапкой копаются, никаких масштабов не видят. Вот их и тянет на простор…
Федор Семенович не нашел что возразить. Он и сам давно замечал, что школьное обучение отстает от запросов жизни.
Колхозу нужны были грамотные люди, мастера сельского хозяйства, а многие юноши и девушки, закончив десятилетку, спешили уйти в город и больше не возвращались в деревню.
Те же из выпускников, кто оставался работать в колхозе, порой очень слабо разбирались в земледелии, и им приходилось учиться заново у опытных хлеборобов.
«Наук превзошли много, а как хлеб да картошку выращивать, понятия не имеют», – нередко жаловались бригадиры на молодых колхозников.
Яков Ефимович лукаво взглянул на директора школы и усмехнулся:
– А вы слыхали, как на днях ваши десятиклассники оконфузились?
– Что такое? – насторожился Федор Семенович.
– Послал бригадир трех ребят на склад за минеральными удобрениями, а они к привезли вместо калийной соли две тонны суперфосфата. Ну, бригадир их и просмеял: чему, мол, вас только в школе учат?
– Это Марии Антоновны вина, нашей преподавательницы химии, – недовольно заметил Федор Семенович. – Очень уж она колхозных дел сторонится…
Разговор с Яковом Ефимовичем еще больше встревожил директора школы. Он понял, что учителям теперь придется серьезно подумать о том, как обучать ребят.
Встретив как-то раз на улице преподавательницу химии, Федор Семенович не утерпел и рассказал ей, как оконфузились десятиклассники, не сумев отличить калийную соль от суперфосфата.
– Это уж на вашей совести, Мария Антоновна, учтите!
Преподавательница химии, высокая и сутулая женщина в очках, с недоумением пожала плечами и ответила, что она ведет занятия строго по программе, которая, как известно, не рассчитана на подготовку специалистов по удобрению полей.
– Какие там специалисты! – махнул рукой Федор Семенович. – Хоть бы школьники азы усвоили, как увязать химию с сельским хозяйством… – И он спросил, как думает Мария Антоновна в новом учебном году вести занятия.
– А что, разве есть какие-нибудь изменения в программе?
– Программа пока не меняется… Но жизнь требует внести кое-какие поправки. Очень уж порой книжно и оторванно от живой практики преподаем мы свои предметы. И вы, Мария Антоновна, в особенности…
Преподавательница химии вспыхнула и сухо заявила, что она девятый год преподает свой предмет, ребята у нее преуспевают и переучиваться ей уже поздно.
– А придется, Мария Антоновна… Всем нам придется переучиваться… Жизнь того требует.
Хлеба между тем поспевали.
– Завтра начинаем уборку! – предупредила Марина членов своей бригады.
Ребята переглянулись и подтолкнули Костю: почему же о них бригадир не сказал ни слова?
– Марина! – выступил вперед Костя. – Можно, и мы в вашей бригаде будем работать?
Марина внимательно осмотрела подростков:
– Попробуйте, коли охота… Посмотрю, какие вы до настоящей работы жадные…
– Слышали, что Марина сказала? – озабоченно спросил Костя, когда ребята возвращались с поля. – Уборка для нас вроде экзамена. Покажем себя – примут нас в бригаду, а сорвемся – лучше и носа в поле не казать.
– Само собой! – согласился Паша. – Взялись за гуж – тяни-вытягивай.
– А нырки, легкоходы бригаде не нужны! – Костя грозно посмотрел на Алешу. – И мы тебя, Прахов, силой не держим: жарко в поле – сиди дома, в тенечке, или за рыбой ходи… Вольному воля…
– Слово даю, больше этого не будет! – заверил Прахов, смущенный строгим тоном Кости.
Ребята подошли к колхозу.
В кузнечном «цехе» гулко звенело железо – Яков Ефимович с подручными заканчивал ремонт уборочных машин. Неожиданно в тишину вечера ворвался-протяжный, воющий звук – это проверяли новую молотилку. Заново покрашенные в сизую краску крылатые жатки и лобогрейки, как большие птицы, мирно прикорнули под навесом, готовые с первым проблеском зари сняться и полететь в поле.
Ребята шли по улице, а навстречу им тянулись бригадные кухни, бочки-водовозки, подводы с сортировками. И все это двигалось за село, к полевым таборам.
– Это как на фронте! – восторженно заключил Прахов. – Идут, идут, а утром как бабахнут… как дадут жару!..
Около колхозного клуба; ребята столкнулись с Варей и Митей Епифанцевым, и те сообщили им новость: правление обратилось ко всем учителям и школьникам с призывом помочь колхозу в уборке урожая. Восьмой класс выходит в поле почти в полном составе.
– Вы как? Согласны? – спросила Варя. – Вас куда записать? На возку зерна или к молотилке?
– Здравствуйте, с добрым утром вас!.. – поклонился Костя. – Как спалось, что виделось?
– Я же серьезно спрашиваю, – обиделась Варя.
– Да мы уже включились! – развеселился Алеша. – Давным-давно во второй бригаде работаем.
– У сестры?
– Вот именно! Она нас к комбайну ставит… целиком и полностью доверяет.
– К комбайну вас и на сто шагов не подпустят, – не поверил Митя.
Варя со смешанным чувством удивления и любопытства вглядывалась в Костю.
А может быть, и в самом деле мальчик не только сгоряча сболтнул тогда, что будет работать в поле вместе со взрослыми? Он же упрямый, Ручьев, от своего не отступится…
– А вы как у сестры в бригаде – на время или постоянно? – осторожно спросила она.
– Там видно будет… – уклончиво ответил Костя.
Варя покачала головой и кивнула Мите:
– Запиши там Костину группу… да пойдем по домам – надо всех наших ребят поднять на завтра.
Они зашагали вдоль улицы.
– «Птенчика» будем звать? – спросил Митя, остановившись около дома Кораблевых.
– Как же, обязательно! – решительно сказала Варя. – И брось ты, пожалуйста, эту кличку… Какой он «птенчик»!
– Что верно, то верно! – усмехнулся Митя. – Скорей бычок выше средней упитанности…
Витя Кораблев сидел в горнице и плел из конского волоса леску для удочки.
Выслушав Варю, он долго рассматривал леску – видно, соображал, что же ему ответить.
– Я бы с моим удовольствием, да вот на рыбалку собрался. И сестра хочет поудить! – Мальчик кивнул на сидящую у окна Галину, потом посмотрел на Варю: – Пойдем и ты с нами… Я такие места знаю – богатый улов будет!
– Нет уж, спасибо! Желаю тебе удачи! – сухо ответила Варя и потянула Митю к двери.
– Варюша, обожди минутку! – Галина Никитична поднялась и обратилась к брату: – Витя, а может, рыба потерпит?
– Так самое же время…
– Ничего, ничего… Порыбачим в другой раз. Наша рыба не уйдет… Варя, запиши и меня, пожалуйста, в вашу группу.
– Галина Никитична, и вы с нами? – воскликнула Варя, выхватывая у Мити тетрадь. – На какую работу вас записать?
– А на какую угодно, – улыбнулась Галина Никитична. – Где больше ребят, туда и запишите…
– Неужто это вас так занимает? – удивлялась Марина и, как умела, принималась объяснять. Потом спохватывалась: – Потерпите до осени. Откроем в колхозе мичуринскую школу – вот и приходите туда.
– А нас запишут? – допытывался Костя. – Вы занас словечко замолвите?
– Да уж придется, – улыбалась Марина.
По вечерам девчата второй бригады, по обыкновению, возвращались домой с песнями.
Костя отдал своей команде строжайший приказ: петь всем на совесть, голосов не жалеть. Васе Новоселову, первому школьному запевале, это пришлось по душе. Он быстро спелся с девчатами, обучил их новым песням, и в Высокове стали поговаривать,что Марина не иначе как готовит свою бригаду в хоровой колхозный кружок.
Алеша тоже пел е удовольствием, хотя девчата и зажимали порой уши от его пронзительного голоса. Только бедный Паша Кивачев мучительно переживал Костин приказ.
– Опять молчишь? – сердился на него Костя.
– Так у меня голос еще не народился…
– А ты подпевай!
– Песен не знаю…
– Учись! Ты понимаешь, это же тактика… нужно!
– Понимаю, – уныло соглашался Паша.
Как-то раз, когда вторая бригада возвращалась с работы, ее встретили на краю деревни Федор Семенович и Галина Никитична.
Подняв вверх лопаты, Костина компания отсалютовала учителям и с песней прошла дальше.
– А хорошо ребята с колхозниками спелись! – потирая щеку, сказал Федор Семенович. – Ишь, как складно выводят.
– А вы знаете, кто у ребят запевала? – спросила Галина Никитична.
Федор Семенович прислушался к пению:
– Как будто Вася Новоселов. Да, да, он!
– Нет! Главный запевала Костя Ручьев.
– Не спорь, Галина! Я голоса всех ребят отлично знаю..
– Я не о голосах…
Галина Никитична рассказала учителю о споре ребят на «школьной горе», о желании Кости Ручьева работать и учиться в бригаде Марины Балашовой.
– Эге, – усмехнулся Федор Семенович, – школьная-то жизнь тебя уже захватила!
– У меня Костины слова из головы не выходят, – призналась учительница. – И, наверное, не только в Высокове, а в любом селе такие разговоры услышишь. Ребята к жизни тянутся… Может, Костя в чем и неправ, а отмахнуться от его слов нельзя.
Федор Семенович задумался.
Он вернулся из города полный сил и здоровья. Окрепшая рука твердо держала топор, пилу, лопату. Учитель целыми днями бродил около школы, придумывая все новые и новые дела: здесь надо починить садовую скамейку, там выкопать яму или перестлать мостик…
Клавдия Львовна сердилась, требовала, чтобы муж берег оперированную руку, но он был неумолим.
Затем Федор Семенович решил пополнить запасы сена для козы. Жена сказала, что школьники еще летом накосили сена вполне достаточно, но Федор Семенович не послушался и, наточив косу, отправился в лес сенокосничать.
Клавдия Львовна пожаловалась Мите Епифанцеву, и вслед за учителем в лес пришло с десяток юных косарей.
Учитель попытался было прогнать их домой, но Митя твердо заявил, что ребята выполняют просьбу Клавдии Львовны и никуда отсюда не уйдут. За одно утро школьники вместе с учителем накосили на забытых лесных полянах столько травы, что Федору Семеновичу поневоле пришлось прекратить сенокос.
Истосковавшись за лето по школе, по ребятам, по земле, учитель ни минуты не мог сидеть без работы. Он закончил в школе ремонт, хлопотал о дровах на зиму, часто отлучался в колхоз. То бродил с землеустроителем по полям, то заглядывал в кузницу или на стройку электростанции, то до поздней ночи заседал в правлении колхоза.
Обычно утром из дому Федор Семенович выходил в белой полотняной фуражке, в чистой рубахе, а возвращался к вечеру запыленный, в масляных пятнах или в известковых брызгах. Клавдия Львовна с досадой выговаривала мужу, что нельзя же в таком растерзанном виде показываться перед учениками, да и вообще он уже далеко не мальчишка, должен жить степенно, по строгому режиму и беречь свое здоровье.
Звучно фыркая под умывальником и посмеиваясь, Федор Семенович отвечал, что за рабочий костюм ребята его не осудят, а лучшего режима дня ему не пропишет ни один врач.
После долгой разлуки со школой все радовало Федора Семеновича: и плодовый сад, и пришкольный участок, и опытные делянки, и грядки. Учитель часами возился на пасеке, около ульев, осматривал посевы, беседовал со школьниками.
Внешне все выглядело благополучно: сад полон плодов, на грядках вызревают опытные арбузы и дыни, дневники у юннатов в полном порядке.
Но день шел за днем, и Федор Семенович все более настораживался. Целый ряд опытных делянок был запущен. Многие юннаты не показывались на пришкольном участке.
Учитель все чаще и чаще встречал школьников в поле. Они работали в колхозных бригадах наравне со взрослыми, и кое-кто из ребят уже хвалился кругленьким числом заработанных трудодней.
Федор Семенович встревожился и поделился своими сомнениями с Яковом Ефимовичем: не попросить ли им бригадиров, чтобы те не слишком соблазняли школьников трудоднями и не отрывали их от пришкольного участка?
– По-моему, школьников не трудодни манят, – сказал Яков Ефимович, – а дела наши… Значит, у ребят сил много накопилось, тесно им на пришкольном клочке земли… Да и то сказать, не всегда ребята довольны учением в школе. У нас на колхозном поле машинная техника, передовая агрономия, а ребята у вас на грядках с лопатой да цапкой копаются, никаких масштабов не видят. Вот их и тянет на простор…
Федор Семенович не нашел что возразить. Он и сам давно замечал, что школьное обучение отстает от запросов жизни.
Колхозу нужны были грамотные люди, мастера сельского хозяйства, а многие юноши и девушки, закончив десятилетку, спешили уйти в город и больше не возвращались в деревню.
Те же из выпускников, кто оставался работать в колхозе, порой очень слабо разбирались в земледелии, и им приходилось учиться заново у опытных хлеборобов.
«Наук превзошли много, а как хлеб да картошку выращивать, понятия не имеют», – нередко жаловались бригадиры на молодых колхозников.
Яков Ефимович лукаво взглянул на директора школы и усмехнулся:
– А вы слыхали, как на днях ваши десятиклассники оконфузились?
– Что такое? – насторожился Федор Семенович.
– Послал бригадир трех ребят на склад за минеральными удобрениями, а они к привезли вместо калийной соли две тонны суперфосфата. Ну, бригадир их и просмеял: чему, мол, вас только в школе учат?
– Это Марии Антоновны вина, нашей преподавательницы химии, – недовольно заметил Федор Семенович. – Очень уж она колхозных дел сторонится…
Разговор с Яковом Ефимовичем еще больше встревожил директора школы. Он понял, что учителям теперь придется серьезно подумать о том, как обучать ребят.
Встретив как-то раз на улице преподавательницу химии, Федор Семенович не утерпел и рассказал ей, как оконфузились десятиклассники, не сумев отличить калийную соль от суперфосфата.
– Это уж на вашей совести, Мария Антоновна, учтите!
Преподавательница химии, высокая и сутулая женщина в очках, с недоумением пожала плечами и ответила, что она ведет занятия строго по программе, которая, как известно, не рассчитана на подготовку специалистов по удобрению полей.
– Какие там специалисты! – махнул рукой Федор Семенович. – Хоть бы школьники азы усвоили, как увязать химию с сельским хозяйством… – И он спросил, как думает Мария Антоновна в новом учебном году вести занятия.
– А что, разве есть какие-нибудь изменения в программе?
– Программа пока не меняется… Но жизнь требует внести кое-какие поправки. Очень уж порой книжно и оторванно от живой практики преподаем мы свои предметы. И вы, Мария Антоновна, в особенности…
Преподавательница химии вспыхнула и сухо заявила, что она девятый год преподает свой предмет, ребята у нее преуспевают и переучиваться ей уже поздно.
– А придется, Мария Антоновна… Всем нам придется переучиваться… Жизнь того требует.
Хлеба между тем поспевали.
– Завтра начинаем уборку! – предупредила Марина членов своей бригады.
Ребята переглянулись и подтолкнули Костю: почему же о них бригадир не сказал ни слова?
– Марина! – выступил вперед Костя. – Можно, и мы в вашей бригаде будем работать?
Марина внимательно осмотрела подростков:
– Попробуйте, коли охота… Посмотрю, какие вы до настоящей работы жадные…
– Слышали, что Марина сказала? – озабоченно спросил Костя, когда ребята возвращались с поля. – Уборка для нас вроде экзамена. Покажем себя – примут нас в бригаду, а сорвемся – лучше и носа в поле не казать.
– Само собой! – согласился Паша. – Взялись за гуж – тяни-вытягивай.
– А нырки, легкоходы бригаде не нужны! – Костя грозно посмотрел на Алешу. – И мы тебя, Прахов, силой не держим: жарко в поле – сиди дома, в тенечке, или за рыбой ходи… Вольному воля…
– Слово даю, больше этого не будет! – заверил Прахов, смущенный строгим тоном Кости.
Ребята подошли к колхозу.
В кузнечном «цехе» гулко звенело железо – Яков Ефимович с подручными заканчивал ремонт уборочных машин. Неожиданно в тишину вечера ворвался-протяжный, воющий звук – это проверяли новую молотилку. Заново покрашенные в сизую краску крылатые жатки и лобогрейки, как большие птицы, мирно прикорнули под навесом, готовые с первым проблеском зари сняться и полететь в поле.
Ребята шли по улице, а навстречу им тянулись бригадные кухни, бочки-водовозки, подводы с сортировками. И все это двигалось за село, к полевым таборам.
– Это как на фронте! – восторженно заключил Прахов. – Идут, идут, а утром как бабахнут… как дадут жару!..
Около колхозного клуба; ребята столкнулись с Варей и Митей Епифанцевым, и те сообщили им новость: правление обратилось ко всем учителям и школьникам с призывом помочь колхозу в уборке урожая. Восьмой класс выходит в поле почти в полном составе.
– Вы как? Согласны? – спросила Варя. – Вас куда записать? На возку зерна или к молотилке?
– Здравствуйте, с добрым утром вас!.. – поклонился Костя. – Как спалось, что виделось?
– Я же серьезно спрашиваю, – обиделась Варя.
– Да мы уже включились! – развеселился Алеша. – Давным-давно во второй бригаде работаем.
– У сестры?
– Вот именно! Она нас к комбайну ставит… целиком и полностью доверяет.
– К комбайну вас и на сто шагов не подпустят, – не поверил Митя.
Варя со смешанным чувством удивления и любопытства вглядывалась в Костю.
А может быть, и в самом деле мальчик не только сгоряча сболтнул тогда, что будет работать в поле вместе со взрослыми? Он же упрямый, Ручьев, от своего не отступится…
– А вы как у сестры в бригаде – на время или постоянно? – осторожно спросила она.
– Там видно будет… – уклончиво ответил Костя.
Варя покачала головой и кивнула Мите:
– Запиши там Костину группу… да пойдем по домам – надо всех наших ребят поднять на завтра.
Они зашагали вдоль улицы.
– «Птенчика» будем звать? – спросил Митя, остановившись около дома Кораблевых.
– Как же, обязательно! – решительно сказала Варя. – И брось ты, пожалуйста, эту кличку… Какой он «птенчик»!
– Что верно, то верно! – усмехнулся Митя. – Скорей бычок выше средней упитанности…
Витя Кораблев сидел в горнице и плел из конского волоса леску для удочки.
Выслушав Варю, он долго рассматривал леску – видно, соображал, что же ему ответить.
– Я бы с моим удовольствием, да вот на рыбалку собрался. И сестра хочет поудить! – Мальчик кивнул на сидящую у окна Галину, потом посмотрел на Варю: – Пойдем и ты с нами… Я такие места знаю – богатый улов будет!
– Нет уж, спасибо! Желаю тебе удачи! – сухо ответила Варя и потянула Митю к двери.
– Варюша, обожди минутку! – Галина Никитична поднялась и обратилась к брату: – Витя, а может, рыба потерпит?
– Так самое же время…
– Ничего, ничего… Порыбачим в другой раз. Наша рыба не уйдет… Варя, запиши и меня, пожалуйста, в вашу группу.
– Галина Никитична, и вы с нами? – воскликнула Варя, выхватывая у Мити тетрадь. – На какую работу вас записать?
– А на какую угодно, – улыбнулась Галина Никитична. – Где больше ребят, туда и запишите…
Глава 17
Корабли в поле
Утром четверка приятелей чуть свет была уже в поле. Без конца и края тянулись спелые хлеба, перемежающиеся перелесками, коричневыми квадратами пара, делянками голубого овса и ярко-зеленой картофельной ботвы. Сейчас хлеба были волглые, сизо-дымчатые от росы, точно затянутые слюдяной пленкой. Пока мальчики узкой полевой тропинкой пробирались к бригадному табору, их штаны и рубахи так намокли от холодной росы, будто ребята вброд перешли реку.
На углу делянки ребята заметили Марину Балашову. В том же белом платочке и голубой майке, что и вчера, она озабоченно оглядывалась по сторонам, то и дело трогала влажные колосья, и ребятам показалось, что бригадир со вчерашнего вечера так и не уходила домой.
– Переживает! – вполголоса заметил Алеша Прахов. – Наверное, всю ночь не спала.
– А ты как думал? Легко ли такой урожай убрать? – сказал Костя.
И правда, Марину многое беспокоило в это утро: подойдут ли вовремя колхозники, жатки, подводы, не запоздают ли комбайны из МТС? Особенно тревожила ее обильная роса, выпавшая за ночь.
И мальчики, почувствовав душевное состояние бригадира, остановились поодаль.
Но Марина сама подошла к ним:
– Вы что это поднялись ни свет ни заря?.. Видали, росища какая, хоть купайся! Теперь жатву рано не начнем.
– Так и вы ни свет ни заря… – осторожно заметил Костя.
– Уж приметили… – усмехнулась Марина, потом вздохнула и задумалась. – А иначе и нельзя, ребята! За хлеб всегда душа болит.
Ветер за ночь утих. Колосья пшеницы стояли недвижимые, оцепеневшие и, казалось, совсем не замечали того оживления, что начиналось в поле. Тарахтя, проехали по дорогам жатки и лобогрейки и заняли свои боевые позиции по углам делянок. Около них, как орудийная прислуга, разместились вязальщицы снопов.
Подошли скирдовальщики с трезубыми вилами на плечах. Около полевого стана закурился синий дымок бригадной кухни.
И наконец со стороны МТС послышался рокот моторов.
– Комбайн, комбайн идет! – восторженно завопил Алеша и полез на плечи Паше Кивачеву, чтобы первым увидеть машину. – Самоходный дали! Новенький!
– Пусти! Что я тебе – вышка, каланча?.. – Паша стряхнул Алешу с плеч и деловито вгляделся в даль. – Сам ты самоходный! Самый настоящий «Сталинец». И не один, а два. На сцепе идут… А трактор гусеничный, «Челябинец».
Ребята помчались навстречу комбайнам. Окрашенные в голубоватый цвет, высоко вскинув коленчатые трубы для выгрузки зерна, они, точно корабли, величественно и неторопливо плыли в просторном пшеничном море.
Паша оказался прав: это действительно были два видавших виды комбайна «Сталинец», прицепленные один за другим. За комбайнами двигался полевой вагончикобщежитие, с дверью, с застекленными окнами, с койками, с радиоприемником – комбайнеры любили жить прочно, домовито.
Комбайны и вагончик-общежитие тянул широкогрудый трактор «Челябинец», оставляя на полевой дороге ровные прямоугольники своих следов.
Сколько бы раз ни встречали ребята этот могучий гусеничный трактор, он всегда восхищал их своей богатырской силой. Гудела и сотрясалась земля, вой мотора заглушал голоса людей, и всем своим видом трактор, казалось, говорил: «А ну, попробуйте, остановите меня!» И высоковские мальчишки могли без конца бежать за трактором, слушать его свирепый рев и кидать под светлые лязгающие гусеницы палки, ветки деревьев, фуражки.
– Ну, что я говорил! – с довольным видом кивнул Паша на трактор, словно тот прибыл к ним в колхоз, послушный его слову. – Теперь наши с «Челябинцем» не пропадут!
Но Алешу посрамить было не так легко.
– А я самоходный комбайн все равно видел! Третьего дня в Почаево шел. Вот это техника! – И он, улучив момент, вспрыгнул на подножку комбайна и забрался на верхнюю площадку, где стоял знакомый ему штурвальный.
Вскоре комбайны остановились. Вагончик-общежитие оттянули в сторону, на заранее приготовленную площадку. Около комбайнов собрались колхозники.
Марина принялась договариваться со старшим комбайнером Лычковым о порядке работ. Ребята крутились около взрослых, надеясь, что, быть может, и им перепадет какая-нибудь работа у комбайна. Но Никита Кузьмич, заметив ребят, строго сказал, что комбайн – машина строптивая и, не ровен час, прищемит шестеренкой чей-нибудь любопытный нос или палец.
– Ты бы их на тихое место определила, – заметил он Марине. – Скажем, колоски собирать. Ученики все-таки, школяры!
– На колоски! – возмутился Костя. – Да что мы – третий класс, малолетки какие!
– Эге! – нахмурилась Марина. – Ты, я вижу, с норовом. А кто в поле хозяин?
– Ладно… – вздохнул Костя. – Как скажете, так и будет. На колоски так на колоски…
– Вот так-то лучше!
Но ребятам в этот раз неожиданно повезло. Старший комбайнер Лычков сказал Марине, что ему на комбайн к соломокопнителю нужны два расторопных хлопца. Работа несложная: знай вовремя опрокидывай соломокопнитель и, главное, не заглядывайся на ворон.
– Это по мне… Я такую работу знаю, – выскочил вперед Алеша.
Как ни хотелось Косте самому на комбайн, но, зная нрав Алеши, он скрепя сердце согласился:
– Ладно, занимай позицию. И Новоселов с тобой.
– И еще два хлопца требуются, – сказал Лычков: – воду подвозить к комбайнам.
Костя даже похолодел от обиды. Возить воду, да еще на упрямых, ленивых быках! Он посмотрел на Пашу: тот, как и обычно, был спокоен и невозмутим. Потом, оглянувшись, поймал на себе взгляд Марины.
– Есть возить воду! – вспыхнув, откозырял Костя Лычкову.
Свежий утренний ветерок унес за горизонт пелену облаков, восток заалел, неторопливо поднялось солнце, и порозовевшее пшеничное море покрылось легкой зыбью.
Роса мало-помалу спала.
Лычков в последний раз запустил руку в пшеницу – достаточно ли она просохла, – переглянулся с Мариной и подозвал к себе учетчика:
– Радируй в эмтээс! Начинаем!
Учетчик побежал в вагончик и, включив полевую радиостанцию, передал в усадьбу МТС, что комбайновый агрегат бригадира Лычкова в четыре тридцать начал уборку хлебов.
Комбайны тронулись.
Костя с Пашей, как завороженные, шагали рядом с машинами.
Неуклюжие с виду ящики комбайнов вдруг ожили и удивительно преобразились. Пришли в движение все неподвижные, загадочные до сих пор шестеренки, звездочки, валики, цепи. Где-то в середине комбайна сердито взвыл стальной клыкастый барабан, нагоняя свистящий ветер; в хвосте машин запрыгали большие и маленькие решета, словно непокорный и сильный зверек бился в клетке и не мог вырваться на волю.
Но вот наступило и самое интересное. Стоящий на верхней площадке комбайна штурвальный, торжественный, как часовой на посту, опустил почти до самой земли длинный зубчатый стальной нож. Нож пришел в движение, подрезал под корень стебли пшеницы, и бегущее брезентовое полотно понесло их к клыкастому барабану. Прошли секунды – ив огромную клетку соломокопнителя полетела легкая шелковистая солома, из коленчатой трубы в железный ящик – бункер – янтарной струей потекло зерно.
Здравствуй, добрый урожай!..
– Вот это машина! – почтительно сказал Костя, провожая взглядом комбайны. – Прямо-таки за сто людей работает: и жнет, и молотит, и веет…
– Ничего не скажешь, – согласился Паша. – Кто строил – с головой был человек…
Мальчики направились к полевому табору, получили волов, запрягли их в телеги и поехали за водой. Быки с таким царственным высокомерием и медлительностью тянули по пыльной дороге бочку с водой, что никакая сила в мире – ни хворостина, ни мольба, ни грозный окрик – не могла заставить их прибавить шагу.
К тому же они имели привычку частенько ложиться посреди дороги и отдыхать, сколько им вздумается.
Костя выходил из себя, орал на быков, но Паша был невозмутим и утешал приятеля:
– А ты плюнь, береги жизнь молодую… Быки, они и есть быки – у них такой режим дня: час поработали – десять минут передышки.
Прислонившись к бочке с водой, Паша даже ухитрялся немного подремать.
Кроме всего, путь водовозов пролегал как раз мимо полевого тока, где около сортировки работали девочки.
– Ребята, какой марки у вас машина? – фыркая, кричали они. – Не «Му-два»?
Паша, которому очень понравилась такая кличка, смеялся вместе с девочками, а Костя проезжал с каменным, неподвижным лицом и оставался глух и нем к шуткам.
Лычков был доволен ребятами: воду они всегда доставляли вовремя. Но зато беспокоила его выгрузка зерна из бункеров. Две подводы, запряженные лошадьми, с трудом успевали отвозить пшеницу от комбайнов к полевому току. То и дело над комбайнами взвивался красный флажок, сигналя возчикам, что бункеры полны зерном и их пора разгружать. Но подводы были еще далеко, и комбайнам приходилось останавливаться и ждать. Лычков потребовал от Марины еще одну подводу. Та пообещала, но свободной подводы все не находилось.
– Большая машина, а простаивает из-за какой-то телеги. Паршивое дело! – обиделся Костя и с досадой заговорил о том, что их водовозная работа – не работа, а дом отдыха, и для доставки воды за глаза достаточно одной пары быков. – Надо что-то смекнуть, Паша!..
И ребята смекнули. Раздобыли у завхоза две пустые бочки, поставили их на концах делянки и наполнили водой. Пока расходовался этот водяной запас, успевали подвезти воду на одной паре быков, а вторая пара оказалась свободной.
Костя запряг ее в телегу-бестарку и заявил Лычкову, что он будет помогать возить зерно. Однако нагрузить зерно на ходу никак не удавалось. Медлительные быки не поспевали за ходом «Сталинцов», приходилось останавливать машины и ждать, пока шла выгрузка пшеницы.
Лычкову это не понравилось:
– Так я за день с добрый час времени потеряю. Не пойдет это дело!
Костя бросил на быков негодующий взгляд и погрозил им кулаком:
– Эх вы, лбы чугунные! Зачем только корм на вас тратят! Прицепить вас к комбайну за дышло да тягать, как на буксире…
– Как, как? – прищурившись, спросила Марина.
– На буксире, говорю! – с отчаянием принялся объяснять Костя. – Трактору, ему что… хоть десять таких тихоходов потянет.
– А ведь хитро! – засмеялась Марина. – Слушай, Лычков, подхватывай смекалку: цепляй быков к комбайну.
– Шутки шутишь, товарищ Балашова? – обиделся комбайнер. – Что я, к вам в колхоз быков дрессировать приехал?
– Не выдумывай ты, Ручей, – шепнул приятелю Паша Кивачев. – Не станет же комбайнер из-за наших быков технику позорить.
– А может, с учителем посоветоваться или с Яковом Ефимовичем? – не сдавался Костя. – Они не меньше Лычкова понимают.
Разговор с комбайнером ни к чему не привел, но Марина не успокоилась и в обеденный перерыв рассказала о Костиной выдумке Сергею и отцу.
Сергей от души расхохотался.
– Смех смехом, а догадка-то со смыслом, – заметил Яков Ефимович. – Пойдемте-ка к Лычкову.
Все направились к комбайну.
Яков Ефимович осмотрел машину и объяснил Лычкову, что незачем таскать на буксире ленивых быков, а достаточно прицепить к комбайну пустую телегу.
– Это другое дело, это можно! – согласился комбайнер.
За ночь Яков Ефимович приделал к телеге железный прут с крючком.
Утром, когда подали сигнал, что бункер пора разгружать от зерна, Костя заехал вперед комбайна и выпряг из телеги быков. Поравнявшись с телегой, комбайн остановился. Мальчик быстро прицепил к нему телегу, и «Сталинец» вновь тронулся. Но теперь рядом с ним двигалась телега-бестарка, и в нее сильной, тяжелой струей текло из бункера зерно. Как только подвода наполнилась пшеницей, комбайн опять на минуту остановился. Костя немедленно отцепил телегу, запряг быков и отвез зерно на ток. За день он совершил более десяти таких рейсов.
Теперь комбайны не простаивали из-за разгрузки зерна, и Лычков был очень доволен. «Костюшкина сцепка», как назвала ее Марина, многим пришлась по душе, и Сергей приказал оборудовать ею еще несколько бычачьих упряжек.
Алеша Прахов всячески превозносил конструкторские способности Кости Ручьева и переименовал бычачью упряжку из «Му-два» в «Торпедо-два».
На углу делянки ребята заметили Марину Балашову. В том же белом платочке и голубой майке, что и вчера, она озабоченно оглядывалась по сторонам, то и дело трогала влажные колосья, и ребятам показалось, что бригадир со вчерашнего вечера так и не уходила домой.
– Переживает! – вполголоса заметил Алеша Прахов. – Наверное, всю ночь не спала.
– А ты как думал? Легко ли такой урожай убрать? – сказал Костя.
И правда, Марину многое беспокоило в это утро: подойдут ли вовремя колхозники, жатки, подводы, не запоздают ли комбайны из МТС? Особенно тревожила ее обильная роса, выпавшая за ночь.
И мальчики, почувствовав душевное состояние бригадира, остановились поодаль.
Но Марина сама подошла к ним:
– Вы что это поднялись ни свет ни заря?.. Видали, росища какая, хоть купайся! Теперь жатву рано не начнем.
– Так и вы ни свет ни заря… – осторожно заметил Костя.
– Уж приметили… – усмехнулась Марина, потом вздохнула и задумалась. – А иначе и нельзя, ребята! За хлеб всегда душа болит.
Ветер за ночь утих. Колосья пшеницы стояли недвижимые, оцепеневшие и, казалось, совсем не замечали того оживления, что начиналось в поле. Тарахтя, проехали по дорогам жатки и лобогрейки и заняли свои боевые позиции по углам делянок. Около них, как орудийная прислуга, разместились вязальщицы снопов.
Подошли скирдовальщики с трезубыми вилами на плечах. Около полевого стана закурился синий дымок бригадной кухни.
И наконец со стороны МТС послышался рокот моторов.
– Комбайн, комбайн идет! – восторженно завопил Алеша и полез на плечи Паше Кивачеву, чтобы первым увидеть машину. – Самоходный дали! Новенький!
– Пусти! Что я тебе – вышка, каланча?.. – Паша стряхнул Алешу с плеч и деловито вгляделся в даль. – Сам ты самоходный! Самый настоящий «Сталинец». И не один, а два. На сцепе идут… А трактор гусеничный, «Челябинец».
Ребята помчались навстречу комбайнам. Окрашенные в голубоватый цвет, высоко вскинув коленчатые трубы для выгрузки зерна, они, точно корабли, величественно и неторопливо плыли в просторном пшеничном море.
Паша оказался прав: это действительно были два видавших виды комбайна «Сталинец», прицепленные один за другим. За комбайнами двигался полевой вагончикобщежитие, с дверью, с застекленными окнами, с койками, с радиоприемником – комбайнеры любили жить прочно, домовито.
Комбайны и вагончик-общежитие тянул широкогрудый трактор «Челябинец», оставляя на полевой дороге ровные прямоугольники своих следов.
Сколько бы раз ни встречали ребята этот могучий гусеничный трактор, он всегда восхищал их своей богатырской силой. Гудела и сотрясалась земля, вой мотора заглушал голоса людей, и всем своим видом трактор, казалось, говорил: «А ну, попробуйте, остановите меня!» И высоковские мальчишки могли без конца бежать за трактором, слушать его свирепый рев и кидать под светлые лязгающие гусеницы палки, ветки деревьев, фуражки.
– Ну, что я говорил! – с довольным видом кивнул Паша на трактор, словно тот прибыл к ним в колхоз, послушный его слову. – Теперь наши с «Челябинцем» не пропадут!
Но Алешу посрамить было не так легко.
– А я самоходный комбайн все равно видел! Третьего дня в Почаево шел. Вот это техника! – И он, улучив момент, вспрыгнул на подножку комбайна и забрался на верхнюю площадку, где стоял знакомый ему штурвальный.
Вскоре комбайны остановились. Вагончик-общежитие оттянули в сторону, на заранее приготовленную площадку. Около комбайнов собрались колхозники.
Марина принялась договариваться со старшим комбайнером Лычковым о порядке работ. Ребята крутились около взрослых, надеясь, что, быть может, и им перепадет какая-нибудь работа у комбайна. Но Никита Кузьмич, заметив ребят, строго сказал, что комбайн – машина строптивая и, не ровен час, прищемит шестеренкой чей-нибудь любопытный нос или палец.
– Ты бы их на тихое место определила, – заметил он Марине. – Скажем, колоски собирать. Ученики все-таки, школяры!
– На колоски! – возмутился Костя. – Да что мы – третий класс, малолетки какие!
– Эге! – нахмурилась Марина. – Ты, я вижу, с норовом. А кто в поле хозяин?
– Ладно… – вздохнул Костя. – Как скажете, так и будет. На колоски так на колоски…
– Вот так-то лучше!
Но ребятам в этот раз неожиданно повезло. Старший комбайнер Лычков сказал Марине, что ему на комбайн к соломокопнителю нужны два расторопных хлопца. Работа несложная: знай вовремя опрокидывай соломокопнитель и, главное, не заглядывайся на ворон.
– Это по мне… Я такую работу знаю, – выскочил вперед Алеша.
Как ни хотелось Косте самому на комбайн, но, зная нрав Алеши, он скрепя сердце согласился:
– Ладно, занимай позицию. И Новоселов с тобой.
– И еще два хлопца требуются, – сказал Лычков: – воду подвозить к комбайнам.
Костя даже похолодел от обиды. Возить воду, да еще на упрямых, ленивых быках! Он посмотрел на Пашу: тот, как и обычно, был спокоен и невозмутим. Потом, оглянувшись, поймал на себе взгляд Марины.
– Есть возить воду! – вспыхнув, откозырял Костя Лычкову.
Свежий утренний ветерок унес за горизонт пелену облаков, восток заалел, неторопливо поднялось солнце, и порозовевшее пшеничное море покрылось легкой зыбью.
Роса мало-помалу спала.
Лычков в последний раз запустил руку в пшеницу – достаточно ли она просохла, – переглянулся с Мариной и подозвал к себе учетчика:
– Радируй в эмтээс! Начинаем!
Учетчик побежал в вагончик и, включив полевую радиостанцию, передал в усадьбу МТС, что комбайновый агрегат бригадира Лычкова в четыре тридцать начал уборку хлебов.
Комбайны тронулись.
Костя с Пашей, как завороженные, шагали рядом с машинами.
Неуклюжие с виду ящики комбайнов вдруг ожили и удивительно преобразились. Пришли в движение все неподвижные, загадочные до сих пор шестеренки, звездочки, валики, цепи. Где-то в середине комбайна сердито взвыл стальной клыкастый барабан, нагоняя свистящий ветер; в хвосте машин запрыгали большие и маленькие решета, словно непокорный и сильный зверек бился в клетке и не мог вырваться на волю.
Но вот наступило и самое интересное. Стоящий на верхней площадке комбайна штурвальный, торжественный, как часовой на посту, опустил почти до самой земли длинный зубчатый стальной нож. Нож пришел в движение, подрезал под корень стебли пшеницы, и бегущее брезентовое полотно понесло их к клыкастому барабану. Прошли секунды – ив огромную клетку соломокопнителя полетела легкая шелковистая солома, из коленчатой трубы в железный ящик – бункер – янтарной струей потекло зерно.
Здравствуй, добрый урожай!..
– Вот это машина! – почтительно сказал Костя, провожая взглядом комбайны. – Прямо-таки за сто людей работает: и жнет, и молотит, и веет…
– Ничего не скажешь, – согласился Паша. – Кто строил – с головой был человек…
Мальчики направились к полевому табору, получили волов, запрягли их в телеги и поехали за водой. Быки с таким царственным высокомерием и медлительностью тянули по пыльной дороге бочку с водой, что никакая сила в мире – ни хворостина, ни мольба, ни грозный окрик – не могла заставить их прибавить шагу.
К тому же они имели привычку частенько ложиться посреди дороги и отдыхать, сколько им вздумается.
Костя выходил из себя, орал на быков, но Паша был невозмутим и утешал приятеля:
– А ты плюнь, береги жизнь молодую… Быки, они и есть быки – у них такой режим дня: час поработали – десять минут передышки.
Прислонившись к бочке с водой, Паша даже ухитрялся немного подремать.
Кроме всего, путь водовозов пролегал как раз мимо полевого тока, где около сортировки работали девочки.
– Ребята, какой марки у вас машина? – фыркая, кричали они. – Не «Му-два»?
Паша, которому очень понравилась такая кличка, смеялся вместе с девочками, а Костя проезжал с каменным, неподвижным лицом и оставался глух и нем к шуткам.
Лычков был доволен ребятами: воду они всегда доставляли вовремя. Но зато беспокоила его выгрузка зерна из бункеров. Две подводы, запряженные лошадьми, с трудом успевали отвозить пшеницу от комбайнов к полевому току. То и дело над комбайнами взвивался красный флажок, сигналя возчикам, что бункеры полны зерном и их пора разгружать. Но подводы были еще далеко, и комбайнам приходилось останавливаться и ждать. Лычков потребовал от Марины еще одну подводу. Та пообещала, но свободной подводы все не находилось.
– Большая машина, а простаивает из-за какой-то телеги. Паршивое дело! – обиделся Костя и с досадой заговорил о том, что их водовозная работа – не работа, а дом отдыха, и для доставки воды за глаза достаточно одной пары быков. – Надо что-то смекнуть, Паша!..
И ребята смекнули. Раздобыли у завхоза две пустые бочки, поставили их на концах делянки и наполнили водой. Пока расходовался этот водяной запас, успевали подвезти воду на одной паре быков, а вторая пара оказалась свободной.
Костя запряг ее в телегу-бестарку и заявил Лычкову, что он будет помогать возить зерно. Однако нагрузить зерно на ходу никак не удавалось. Медлительные быки не поспевали за ходом «Сталинцов», приходилось останавливать машины и ждать, пока шла выгрузка пшеницы.
Лычкову это не понравилось:
– Так я за день с добрый час времени потеряю. Не пойдет это дело!
Костя бросил на быков негодующий взгляд и погрозил им кулаком:
– Эх вы, лбы чугунные! Зачем только корм на вас тратят! Прицепить вас к комбайну за дышло да тягать, как на буксире…
– Как, как? – прищурившись, спросила Марина.
– На буксире, говорю! – с отчаянием принялся объяснять Костя. – Трактору, ему что… хоть десять таких тихоходов потянет.
– А ведь хитро! – засмеялась Марина. – Слушай, Лычков, подхватывай смекалку: цепляй быков к комбайну.
– Шутки шутишь, товарищ Балашова? – обиделся комбайнер. – Что я, к вам в колхоз быков дрессировать приехал?
– Не выдумывай ты, Ручей, – шепнул приятелю Паша Кивачев. – Не станет же комбайнер из-за наших быков технику позорить.
– А может, с учителем посоветоваться или с Яковом Ефимовичем? – не сдавался Костя. – Они не меньше Лычкова понимают.
Разговор с комбайнером ни к чему не привел, но Марина не успокоилась и в обеденный перерыв рассказала о Костиной выдумке Сергею и отцу.
Сергей от души расхохотался.
– Смех смехом, а догадка-то со смыслом, – заметил Яков Ефимович. – Пойдемте-ка к Лычкову.
Все направились к комбайну.
Яков Ефимович осмотрел машину и объяснил Лычкову, что незачем таскать на буксире ленивых быков, а достаточно прицепить к комбайну пустую телегу.
– Это другое дело, это можно! – согласился комбайнер.
За ночь Яков Ефимович приделал к телеге железный прут с крючком.
Утром, когда подали сигнал, что бункер пора разгружать от зерна, Костя заехал вперед комбайна и выпряг из телеги быков. Поравнявшись с телегой, комбайн остановился. Мальчик быстро прицепил к нему телегу, и «Сталинец» вновь тронулся. Но теперь рядом с ним двигалась телега-бестарка, и в нее сильной, тяжелой струей текло из бункера зерно. Как только подвода наполнилась пшеницей, комбайн опять на минуту остановился. Костя немедленно отцепил телегу, запряг быков и отвез зерно на ток. За день он совершил более десяти таких рейсов.
Теперь комбайны не простаивали из-за разгрузки зерна, и Лычков был очень доволен. «Костюшкина сцепка», как назвала ее Марина, многим пришлась по душе, и Сергей приказал оборудовать ею еще несколько бычачьих упряжек.
Алеша Прахов всячески превозносил конструкторские способности Кости Ручьева и переименовал бычачью упряжку из «Му-два» в «Торпедо-два».
Глава 18
Поклон земле
Весь день Галина Кораблева работала с девочками на полевом току. Здесь было, пожалуй, самое веселое и оживленное место в поле. То и дело от комбайнов и молотилок подъезжали подводы с зерном, и на току все выше и выше поднимался золотой пшеничный курган. Вокруг него квохтали, словно сердитые клуши, сортировки. Колхозники зачерпывали зерно, точно воду из пруда, и высыпали его в горловины прожорливых машин.
Зерна хрустели под ногами, набивались в карманы, в туфли, в волосы. Вместе с девочками Галина помогала колхозникам перелопачивать пшеницу, чтобы она скорее просохла на солнце; крутила ручку веялки, насыпала зерно в мешки.
Потом к току подходили зеленые трехтонки, доверху нагружались очищенной пшеницей и увозили ее в колхозные амбары и на элеватор.
– Пошел-поехал наш хлебушек! – провожали колхозники пыхтящие груженые машины.
Зерна хрустели под ногами, набивались в карманы, в туфли, в волосы. Вместе с девочками Галина помогала колхозникам перелопачивать пшеницу, чтобы она скорее просохла на солнце; крутила ручку веялки, насыпала зерно в мешки.
Потом к току подходили зеленые трехтонки, доверху нагружались очищенной пшеницей и увозили ее в колхозные амбары и на элеватор.
– Пошел-поехал наш хлебушек! – провожали колхозники пыхтящие груженые машины.