Нацумэ Сосэки. Ваш покорный слуга кот

   — Я от всей души стремлюсь рассказывать быстрее. Но что я могу сделать, если солнце все не заходит?
   — Если солнце не зайдет, я и слушать не буду, — объявил хозяин. Видимо, ему стало невмоготу.
   — Но не могу же я перескакивать с одного на другое! Я подхожу к кульминационному моменту.
   — Ладно, продолжай. Но будем считать, что солнце зашло.
   — Это чрезмерное требование. Впрочем, из уважения к вам, сэнсэй, будем считать, что солнце зашло.
   — Превосходно, — невозмутимо произнес Докусэн. Тут уже никто не мог удержаться, и все дружно фыркнули.
   — Итак, вечер наконец пришел, и я облегченно вздохнул. Я вышел из дома, где жил на квартире. Я не люблю оживленных мест и умышленно избегал комфортабельных районов. Вот почему я свил себе келью в крестьянской хижине в безлюдной деревне.
   — Так уж и в безлюдной, — недоверчиво сказал хозяин.
   — Свил келью — это слишком высокопарно, — заметил Мэйтэй. — Лучше сказать просто: «Снял комнатушку без токонома».
   Только Тофу-кун похвалил:
   — Действительность может быть какой угодно, но слова должны быть поэтичны и приятны для слуха.
   А Докусэн-кун серьезно осведомился:
   — Как же вы ходили в колледж, если жили в таком месте? Сколько ри было от вашего жилища до колледжа?
   — До колледжа было метров четыреста. Ведь колледж был в этой же деревне.
   — Значит, ученики тоже жили в этой деревне и снимали там квартиры?
   — Да, почти в каждом доме жили ученики — по одному, по двое.
   — И такое место вы называете безлюдным? — в упор спросил Докусэн-кун.
   — Разумеется, если бы не было колледжа, оно было бы абсолютно безлюдным… Итак, как же я был одет в тот вечер? На мне было форменное пальто с золочеными пуговицами поверх жилета из домотканого полотна. Капюшон я надвинул на глаза так, чтобы никто меня не узнал. Было время листопада. Мой путь пролегал по шоссе, сплошь усыпанному опавшими листьями. Листья шуршали на каждом шагу, и это пугало меня, потому что мне все казалось, что кто-то крадется за мной. Я обернулся. Вдали во мраке чернел лес у храма Торэйдзи. Этот храм — усыпальница рода Мацудайра. Он расположен у подножья горы Коосин в ста метрах от дома, где я снимал комнату. Это место внушает благоговение и пробуждает мечты о возвышенном. А над лесом простерлось бесконечное звездное небо. Млечный Путь пересекал реку Хасэгава и уходил… уходил… Э, куда бы это он уходил? Ну, скажем, к Гавайским островам…
   — Ничего себе — к Гавайским островам, — сказал Мэйтэй.
   — Я прошел по шоссе метров двести и вступил в город с улицы Таканодай-мати, затем прошел улицу Кодзё-мати и свернул на улицу Сэнгоку-мати. Потом пересек улицу Куисиро-тё и прошел по порядку первый, второй и третий кварталы улицы Тори-тё. Затем прошел улицы Оари-тё, Нагоя-тё, Сятихо-тё, Камабоко-тё…
   — Будет тебе шляться по улицам, — разозлился хозяин. — Купил ты скрипку или не купил?
   — Понимаете, магазин, где продавали скрипки, находился в районе Кандзэн. Точнее, в районе Канэко Дзэм-бээ. Путь не малый.
   — Пусть не малый! Покупай же скорее!
   — Слушаюсь. Когда я дошел до района Кандзэн, в магазине сияла яркая лампа.
   — Опять сияла, — перебил Мэйтэй. — Все сияющее тянется у тебя слишком долго, с ума можно сойти.
   — Нет, на этот раз сиять будет только один раз, прошу не беспокоиться. Я огляделся и увидел при свете ту самую скрипку. Она сияла под лампой в осенней ночи. Холодно блестели боковые вырезы. Белели натянутые струны.
   — Как красиво излагает, — восторженно сказал Тофу.
   — Я подумал: «Вот она моя!» — и у меня бешено забилось сердце и затряслись ноги.
   Докусэн— кун фыркнул.
   — Вне себя я вбежал в магазин. Я выхватил из кармана кошелек. Я вытащил из кошелька две пятииеновые бумажки.
   — И купил в конце концов? — спросил хозяин.
   — Совсем было уже купил. Но я сказал себе: «Погоди! В такие моменты нужно быть осторожным. Как бы не промахнуться». И я решил не покупать. Остановился в самый критический момент.
   — Что? Так и не купил? Что же ты из нас душу тянешь этой своей скрипкой?
   — Я не тяну. Но что мне делать, если я все еще никак не могу купить?
   — Почему?
   — Как почему? Еще только начало вечера. Народу много.
   — Ну и что же? Пусть себе хоть сотнями ходят. Что ты за странный человек?
   — Конечно, будь это обычные люди, я не обратил бы на них внимания. Но попробуйте не обратить внимания на учеников колледжа, которые так и шныряют вокруг с засученными рукавами и громадными палками. Ведь среди них были и те, кто с гордостью именовал себя «партией утопленников», — они из года в год оставались в одном и том же классе. Такие типы очень сильны в джиу-джитсу. И вот у них на глазах не так-то легко решиться прикоснуться к скрипке. Никогда нельзя знать наперед, что они с тобой могут сделать. Я, конечно, очень хотел иметь скрипку, но мне была дорога жизнь. Все же лучше жить, не играя на скрипке, чем умереть со скрипкой в руках.
   — Значит, ты не купил? — уточнил хозяин.
   — Нет, я купил.
   — Ну что за человек! Если купил, то покупай быстрее. А не хочешь, так не покупай. Заканчивай быстрее!
   — Не так легко все делается на свете, как хотелось бы, — сказал Кангэцу-кун, неторопливо закуривая сигарету.
   Видимо, хозяину все это надоело. Он сходил в кабинет, принес какую-то европейскую книгу, лег на живот и принялся читать. А Докусэн-кун незаметно вернулся к доске и уже играл сам с собой в го, громко стуча камешками. Интересный рассказ был так растянут, что автор его лишился уже двух слушателей. Остались только преданный искусству Тофу-кун и неунывающий Мэйтэй.
   Выпустив длинную струю табачного дыма, Кангэцу-кун прежними темпами продолжал:
   — И вот что я подумал тогда, Тофу-кун: «В начале вечера у меня ничего не выйдет. А в середине ночи будет закрыт магазин. Надо дождаться, когда ученики колледжа разойдутся по домам. Но нельзя и пропустить момент, когда закрывают магазин. Иначе все мои планы рухнут. Как же, однако, определить этот момент?»
   — Да, действительно, как?
   — Я решил, что явлюсь в магазин в десять часов вечера. Но до десяти часов нужно где-то болтаться. Возвращаться домой и приходить снова слишком хлопотно. Подойти к товарищам и побеседовать с ними — я был просто не в силах. И вот я решил до десяти часов погулять по городу. В обычное время два-три часа на прогулке проходят незаметно. Но в тот вечер время тянулось необыкновенно медленно. Тогда я в полной мере ощутил, как мучительно тянутся минуты, когда они кажутся вечностью. — И Кангэцу-кун поглядел на Мэйтэя.
   — Да, я думаю, — отозвался Мэйтэй. — Еще древние говорили: «Мучительно ждать у котацу». Или еще: «Гораздо хуже ждать, нежели быть ожидаемым». Конечно, и скрипке, вывешенной на улице, было тяжело, но тебе, должно быть, еще тяжелее было бесцельно бродить по городу, подобно сыскному агенту или псу у вымершего дома. Знаешь, нет ничего более жалкого, чем бездомная собака.
   — При чем здесь собака? Меня еще никогда не сравнивали с собакой.
   — Вот я слушаю тебя, — сказал Тофу, — и не могу сдержать своих чувств. Мне все кажется, что я читаю биографию старинного художника. Сэнсэй сравнил тебя с собакой в шутку. Не обижайся и продолжай.
   Впрочем, Кангэцу-кун все равно продолжал бы, даже если бы Тофу-кун не стал успокаивать его.
   — И я прошел по улицам Окати-мати и Хякуки-мати, затем с улицы Рёгай-тё свернул на улицу Такадзё-мати и там сосчитал ивы перед губернским управлением. Затем я сосчитал огни в окнах больницы, выкурил на мосту Конъя две сигареты и поглядел на часы…
   — Было уже десять?
   — К сожалению, не было. Я перешел мост Конъя и пошел на восток по берегу реки. По дороге мне встретились трое массажистов. Да и, знаете, сэнсэй, вовсю лаяли собаки…
   — В осенний вечер у реки далекий лай собак — это немного театрально. Ты как бежавший из-под стражи узник в театре…
   — Разве я совершил что-нибудь дурное?
   — Ты собираешься совершить.
   — Разве приобрести скрипку — дурной поступок? Тогда все воспитанники музыкальных школ — преступники.
   — Любой поступок, не получивший признания у людей, — преступление. Вот почему нет ничего более неопределенного, чем понятие преступления. И Христос стал преступником только потому, что родился не в свое время. И красавец Кангэцу-кун преступник, потому что покупает скрипку в таком месте.
   — Ну что же, пусть я преступник. Но все было бы ничего, если бы я окончательно не выбился из сил в ожидании десяти часов.
   — А ты еще разок перечисли названия улиц. А если этого будет мало, снова зажги ослепительное осеннее солнце. А уж если и этого окажется недостаточно, слопай еще три дюжины сушеной хурмы. Я буду терпеливо ждать до десяти часов.
   Кангэцу— кун заулыбался.
   — Ну что же, ничего не остается, как забежать немного вперед. Пусть будет сразу десять часов. Итак, назначенный срок — десять часов — наступил. Я подошел к магазину. Был поздний вечер. Даже на оживленной улице Рёгай-тё не видно было ни одного прохожего, только изредка доносился печальный перестук гэта. В магазине уже опустили ставни, остался лишь узкий проход. Мне все казалось, что меня преследуют соглядатаи, и я никак не мог решиться открыть дверь…
   Хозяин оторвался от книги и спросил:
   — Ну что, купил скрипку?
   — Нет, вот как раз сейчас собирается купить, — ответил Тофу-кун.
   — Ну и тянет же он. Все еще не купил, — проворчал хозяин и снова уткнулся в книгу. Докусэн помалкивал. Он уже заставил черными и белыми камешками почти всю доску.
   — Наконец я решился, ворвался в магазин и, не поднимая капюшона, сказал: «Дайте мне скрипку». Мальчишки-посыльные и приказчики, болтавшие у хибати, разом испуганно уставились на меня. Я еще глубже натянул капюшон на лицо и повторил: «Дайте мне скрипку». Мальчишка, стоявший рядом и все пытавшийся заглянуть мне в лицо, робко ответил: «Сию минуту». Он притащил сразу несколько скрипок из тех, что днем висели на улице. Я осведомился о цене. Мальчишка ответил, что скрипки стоят пять иен двадцать сэн за штуку…
   — Разве бывают такие дешевые скрипки? Они игрушечные, что ли?
   — Я спросил, все ли скрипки одинаковые, и мальчишка тотчас ответил, что и цена одинаковая, и сделаны все одинаково прочно. Я вынул из кошелька бумажку в пять иен и двадцать сэн мелочью и принялся завертывать скрипку в специально принесенный большой платок. Все это время приказчики, прекратив разговоры, упорно глазели на меня. Но лицо мое было скрыто под капюшоном, и опасаться, что меня узнают, не приходилось. И все-таки я очень боялся и мечтал как можно скорее очутиться на улице. Я сунул сверток за пазуху и вышел из магазина. Приказчики хором завопили мне вслед: «До свидания!» — и у меня душа ушла в пятки. На улице я огляделся по сторонам. К счастью, поблизости никого не было видно. Но метрах в ста от меня несколько человек принялись нараспев читать стихи. Перепугавшись, я свернул за угол магазина и у рва вышел на шоссе Якуоодзи. Затем я обогнул гору Коосин и в конце концов добрался до своего дома. Было уже без десяти два.
   — Всю ночь пробродил, — сочувственно сказал Тофу-кун.
   — Наконец-то, — с облегченным вздохом сказал Мэйтэй. — Ну и длиннющая была история.
   — Самое интересное только начинается, ведь до сих пор было только вступление.
   — Что? Еще не конец? Ну, знаешь, этого никто не выдержит.
   — Дело не в том, выдержит или не выдержит. Просто рассказ нельзя обрывать на этом месте. Если я остановлюсь здесь, то получится так, словно идола слепили, а душу ему не дали. Я должен рассказать еще кое-что.
   — Твое дело. Еще немного я послушаю.
   — Кусями-сэнсэй, вы бы тоже послушали. Скрипку я уже купил. Вы слышите, сэнсэй?
   — Что? А теперь будешь рассказывать, как продавал? Не желаю.
   — Да нет, не о том, как продавал.
   — Тем более.
   — Как же мне быть? Только ты один, Тофу-кун, слушаешь. Не так интересно рассказывать. Ну, что же, расскажу коротко дальше.
   — Можешь рассказывать обстоятельно, — сказал Тофу-кун. — Я слушаю с большим удовольствием.
   — Итак, с большим трудом я приобрел скрипку. Но где ее держать? Товарищи часто приходили ко мне, и если ее повесить или поставить у сёдзи, ее немедленно обнаружат. Можно было бы выкопать яму и спрятать в землю, но это не так-то просто.
   — Так куда же ты ее спрятал? На чердак?
   — Чердака не было. Дом ведь простой, крестьянский.
   — Вот, наверное, ты поволновался. И куда же спрятал?
   — Догадайся.
   — Не знаю. В шкаф?
   — Нет.
   — Завернул в одеяло и спрятал на полку?
   — Нет.
   Пока Тофу-кун пытался догадаться, куда была спрятана скрипка Кангэцу-куна, хозяин окликнул Мэйтэя:
   — Слушай, как это читается?
   — Что?
   — Вот, вторая строка.
   — Где? Ага… Так ведь это по-латыни.
   — Сам знаю, что по-латыни. Я спрашиваю, как читается?
   Мэйтэй, почуяв опасность, попытался увильнуть.
   — Но ты же всегда говорил, что читаешь по-латыни.
   — Читаю, конечно. Ты мне переведи.
   — Как так «читаю, конечно, ты мне переведи»?
   — Все равно как. Я прошу тебя перевести на английский. Ну-ка!
   — Что еще за «ну-ка»? Что я тебе — прислуга, что ли?
   — Не важно. Ты переведи.
   — Знаешь, давай оставим латынь. Послушаем лучше поучительную историю Кангэцу-куна. Он сейчас рассказывает самое интересное. Решающий момент! Самый опасный! Обнаружат или не обнаружат его скрипку? — И Мэйтэй с видом чрезвычайно заинтересованным поспешно вернулся к группе любителей скрипки.
   Хозяин был безжалостно покинут, а Кангэцу-кун продолжал:
   — В конце концов я спрятал ее в старую корзину! Да, да, в корзину, которую подарила мне моя бабушка, когда я уезжал в колледж. Эта корзина была когда-то приданым бабушки.
   — Вот уж старье… Что-то она не очень подходит для скрипки, эта корзина. Как ты думаешь, Тофу-кун?
   — Да, как-то не подходит.
   — Чердак тоже не подходит, — отпарировал Кангэцу.
   — Ничего, ты не огорчайся. Хоть и не подходит, зато можно сочинить стих: «Тоскливой осенью прячу скрипку в корзину». Как, господа?
   — Вы сегодня много сочиняете, сэнсэй, и всё старинные стихи в одну строчку.
   — Да разве только сегодня? Стихи возникают в моей голове постоянно. Даже покойный поэт Масаока Сики щелкал от изумления языком, когда слушал мои стихи.
   — О сэнсэй, вы были знакомы с господином Сики? — восхитился наивный Тофу-кун.
   — Нет, лично знаком не был, но мы читали друг другу свои стихи по беспроволочному телеграфу, — нашелся Мэйтэй.
   Удивленный Тофу-кун замолчал, а Кангэцу-кун, посмеявшись, снова устремился вперед.
   — Итак, я нашел место, где прятать скрипку. Тогда встал другой вопрос: как ею воспользоваться? Если бы можно было ограничиться тем, чтобы, закрывшись от людей, доставать ее время от времени из корзины и любоваться ею, все было бы просто. Но ведь не для любования же я ее купил! Она предназначена для того, чтобы по ней водили смычком. Но когда по ней проводят смычком, она издает звук. А как только она издаст звук, ее немедленно обнаружат. К тому же с южной стороны за изгородью жил сам главарь «утопленников».
   — Как скверно, — выразил сожаление Тофу-кун.
   — Да, конечно, это было скверно. Звук сразу выдал бы тебя, — сказал Мэйтэй. — Можно украдкой есть и пить, делать фальшивые деньги, но заниматься украдкой музыкой невозможно.
   — Если бы она не издавала звуков, я бы как-нибудь управился…
   — Погоди-ка. Вот ты говоришь: «Если бы она не издавала звуков». Есть вещи, которые невозможно скрыть, хотя они и не издают звуков. Давно уже, когда мы жили в храме Коисикава и сами для себя готовили пищу, с нами вместе жил некий Судзуки Тоо-сан. Он страшно любил мирин [152]. Он покупал мирин и пил его целыми бутылками. И вот однажды, когда Тоо-сан отправился куда-то на прогулку, Кусями-сэнсэй украдкой выпил…
   — На кой мне черт мирин этого Судзуки? — заорал вдруг хозяин. — Это ты сам выпил!
   — Гм… Я думал, ты книгу читаешь. Думал, можно рассказывать спокойно. А ты, оказывается, все-таки слушаешь? С тобой нужно ухо держать востро. Это про таких, как ты, говорят: «Все слышит и видит за восемь кварталов». Впрочем, ты прав. Я тоже пил этот мирин. Это правильно, я пил. Но ведь поймали тебя! Одним словом, господа, слушайте. Вообще Кусями-сэнсэй пьет плохо. Но тут он дорвался до чужого и выпил сколько влезло. Какой это был ужас! Вся физиономия у него опухла и покраснела. На него страшно было смотреть!
   — Замолчи! Латыни не знает, а туда же…
   — И вот вернулся Тоо-сан. Потряс он бутылку, видит — половины нет. Он сразу понял, что это кто-то из нас, и принялся нас осматривать. Видит, Кусями-куна скрючило в углу. Он весь красный, как лакированная кукла…
   Тофу, Кангэцу и Мэйтэй захохотали. Захихикал и хозяин, не поднимая головы от книги. Не смеялся лишь Докусэн-кун. Видимо, он устал от умственного напряжения над доской и теперь спал, уронив голову на доску и похрапывая.
   — И еще есть кое-что, что не звучит, но обнаруживается. Как-то я отправился на горячие источники Убако. Мне пришлось там жить в одной комнате с каким-то дедом, кажется хозяином мануфактурной лавки, ушедшим на покой. Мне, конечно, было все равно, мануфактурщик он или старьевщик, но мне одно было неприятно. Дело в том, что уже на третий день у меня кончились сигареты. Вам, господа, вероятно, известно, что Убако — очень неудобное место. Стоит в горах один-единственный домик, где тебя кормят. А купаться можно в источнике по соседству. Сигарет там достать невозможно. А как известно, когда чего-нибудь нет, то еще больше хочется. Я не такой уж заядлый курильщик, но когда я вспоминал, что сигарет у меня нет, курить начинало хотеться прямо-таки нестерпимо. А мой сосед, этот старый негодник, приехал в Убако с целым мешком табака. Сидит это он передо мной, развалившись на циновках, и покуривает. Мало того что не предлагает мне закурить, но еще и пускает дым в мою сторону! И это бы еще ничего, но он пускает дым кольцами, пускает вверх, в сторону, пускает завитками, пускает через нос и через рот — одним словом, вовсю показывает, что курит.
   — То есть как это — показывает?
   — Ну, наряды же показывают? Вот и он показывает, что курит.
   — Чем так мучиться, лучше бы попросили у него.
   — Ну, нет. Я же мужчина!
   — Что, разве мужчине нельзя попросить табаку?
   — Может быть, и можно, да я не попросил.
   — И что же вы сделали?
   — Просить я не стал. Я просто украл.
   — Ого!
   — Однажды дед взял полотенце и отправился купаться. Ну, думаю, если курить, то только сейчас, и принялся наслаждаться его табаком. Не успел я вдоволь накуриться, как раздвинулись сёдзи, и передо мной словно из земли вырос хозяин табака.
   — Значит, он не купался?
   — Он вспомнил по дороге, что забыл кошелек, и вернулся. Черт знает что! Как будто кому-нибудь нужен его кошелек!
   — Видите ли, если учесть, что случилось с табаком…
   — Ха-ха-ха… У деда был острый глаз. Ну ладно, кошелек оставим. Раздвинув сёдзи, он, конечно, увидел, что комната полна дыму — ведь я в один присест выкурил дневную порцию. Недаром говорится, что дурная слава слышна за сто ри. Он сразу все понял.
   — И что он вам сказал?
   — Старик был, наверное, умудрен жизнью. Он молча завернул в бумагу табак, которого могло хватить сигарет на шестьдесят, и протянул его мне. «Если вы курите такой плохой табак, — сказал он, — можете курить на здоровье». И пошел купаться.
   — Вот что называется эдоским [153] характером!
   — Уж не знаю, эдоский там или мануфактурный, но после этого мы с дедом очень подружились. Я провел там две недели замечательно.
   — И все это время угощались дедовым табаком?
   — Да, конечно.
   — Ну что, со скрипкой покончили? — осведомился хозяин и отложил книгу. Видимо, он сдался.
   — Нет еще. Самое интересное только начинается. Стоит послушать. Кстати, как зовут сэнсэя, который заснул на доске го? Да, Докусэн-сэнсэй. Пусть и он послушает. Вредно так долго спать. Разбудите его, пожалуйста.
   — Эй, Докусэн-кун! Поднимайся! Интересный рассказ! Поднимайся, говорят тебе! Видишь, все считают, что вредно столько спать. Твоя жена будет беспокоиться.
   — Э? — Докусэн-кун поднял голову. По его бороде тянулась блестящая нитка слюны. — Ох, как я вздремнул… Сон спустился на меня, как облако на вершину горы. Ох, хорошо поспал!
   — Это всем известно, что ты спал. Но ты, может быть, соизволишь подняться?
   — Могу и подняться. Что-нибудь интересное?
   — Сейчас будут на скрипке… Что делают на скрипке, Кусями-кун?
   — Понятия не имею.
   — Я буду играть на скрипке, — сказал Кангэцу-кун.
   — Вот оно что. Сейчас он будет играть на скрипке. Докусэн-кун, подсаживайся к нам.
   — Опять скрипка? С ума сойти можно.
   — Ты-то не сойдешь. Ты же из тех, кто играет на бесструнных инструментах. А вот Кангэцу-куну придется — кии-пии, кии-пии — ему вот придется плохо. По всей округе будет слышно.
   — Вот как? Вы что, Кангэцу-кун, не знаете, как играть на скрипке, чтобы не было слышно?
   — Не знаю. Если вы знаете, научите, пожалуйста.
   — Да чему здесь учить? Взгляни на белую корову, что бредет по дороге, и все поймешь, — сказал Докусэн-кун. Кангэцу-кун решил, что он несет эту белиберду спросонья, и переспрашивать не стал. Он снова приступил к рассказу.
   — В конце концов я придумал. Весь следующий день — день рождения императора — я опять провел дома. Я то открывал, то закрывал корзину. Но вот наступила ночь, и под корзиной запел сверчок. Тогда я решительно извлек из корзины смычок и скрипку.
   — Наконец-то, — сказал Тофу-кун.
   — Теперь будь осторожен, — предупредил Мэйтэй.
   — Прежде всего я проверил смычок — от рукоятки до наконечника.
   — Ты выражаешься, как скверный торговец саблями, — заметил Мэйтэй.
   — Знаете, когда подумаешь, что именно в этом твоя душа, чувствуешь себя точно так же, как самурай, который ночью при свете лампы осматривает любимый клинок. Сжимая смычок, я затрясся.
   — Настоящий гений, — сказал Тофу-кун.
   — Сумасшедший, — проговорил Мэйтэй.
   — Ну, играй же скорее, — приказал хозяин. Докусэн-кун молчал и всем своим видом выражал покорность судьбе.
   — К моему восторгу, смычок оказался в полном порядке. Затем я приблизился к лампе и тщательно, со всех сторон осмотрел скрипку. И представьте себе, в течение этих пяти минут под корзиной непрерывно пел сверчок.
   — Представили, представили. Играй же скорее.
   — Нет, играть я еще не могу. О, что за счастье! На скрипке тоже не оказалось ни одного изъяна. «Итак, все в порядке», — подумал я и поднялся на ноги…
   — Ты что, куда-нибудь пойдешь? — осведомился Мэйтэй.
   — Ну слушайте же, не перебивайте! Не могу я рассказывать, когда меня перебивают на каждом слове…
   — Господа, молчите! Т-с!
   — Да ты один только и болтаешь, — сказал хозяин.
   — Ах да, простите, пожалуйста. Внимание, внимание!
   — Я взял скрипку под мышку и сунул ноги в дзори. Я вышел из дверей и прошел несколько шагов, но тут остановился. Нет, думаю, погоди…
   — Ну вот, я так и знал, что где-нибудь случится короткое замыкание.
   — И зачем тебе возвращаться? Ведь сушеной хурмы больше не осталось…
   — Господа, мне очень неприятно, что вы все время надо мной подшучиваете. Я тогда буду рассказывать одному только Тофу-куну. Так вот, слушай, Тофу-кун. Я вернулся в комнату, закутался с головой в красное одеяло, которое купил за три иены двадцать сэн, дунул на лампу и потушил свет. И что бы ты думал? Стало совсем темно! И я не мог найти свои дзори.
   — А куда ты собрался?
   — Ну… Ты слушай. Все-таки я с большим трудом отыскал дзори и вышел на улицу. Ночь была звездная и лунная. Землю покрывали опавшие листья. Я был закутан в красное одеяло, под мышкой у меня была скрипка. Я шел на цыпочках все дальше вправо… Когда я подошел к подножию горы Коосин, зазвонил колокол храма Торэйдзи. Звук колокола проник под одеяло, вошел в мои уши и наполнил гулом мою голову. Как ты думаешь, который был час?
   — Не знаю.
   — Девять, вот который. В эту долгую осеннюю ночь я решил подняться по горной дороге на восемьсот метров до Одайра. При других обстоятельствах я ни за что не решился бы на это, ибо я по характеру робок и пуглив. Но вот что интересно: когда ты охвачен одной великой идеей, страха не чувствуешь. Мысль о страхе даже не приходила в голову. Душу переполняло лишь одно желание — играть на скрипке. Одайра находится на южном склоне Коосин. Поднимитесь туда в хорошую погоду, и вы увидите плато с прекрасным пейзажем. Через сосны виден весь город… А площадь этого плато примерно триста квадратных метров. Посередине плато возвышается скала с плоской вершиной площадью в восемь циновок. К северу от скалы находится пруд Унонума, окруженный камфарными деревьями со стволами в три обхвата. На горе в маленькой хибарке когда-то жили люди, промышлявшие добычей камфары. Возле пруда и днем неприятно бывать, хотя добраться до него нетрудно, так как саперные войска проложили туда дорогу. И вот я поднялся на эту скалу и уселся, расстелив предварительно одеяло. Впервые в жизни поднялся я на эту гору в такую холодную ночь. И через некоторое время неприятная атмосфера, царившая здесь, стала действовать мне на нервы. В такие моменты только чувство страха может привести человека в смятение. Но если страха не испытываешь, дух твой становится удивительно ясным. Когда я просидел так минут двадцать, у меня появилось ощущение, будто я живу один в громадном хрустальном дворце. У меня было такое чувство, словно мое тело, да и душа тоже, сделаны из агар-агара, то есть совершенно прозрачные. И я перестал понимать, то ли я нахожусь в хрустальном дворце или хрустальный дворец находится во мне.