Страница:
Не мешкая ни минуты, я позвонил полковнику И. М. Водопьянову, командовавшему в то время нашей дивизией.
- Парламентера немедленно доставить в штаб дивизии, - выслушав мой подробный доклад, приказал комдив.
- А как быть с фон Ленски? - напомнил я. - Ведь он ждет ответа.
- Что, не терпится взять в плен немецкого генерала?
- Так точно! Быстрей надо с немцами кончать, товарищ полковник.
- Действуй по обстановке, - коротко произнес командир дивизии.
Я воспринял это как разрешение самому принять капитуляцию у немцев. Не скрою, хотелось взять в плен гитлеровского генерала. Да еще с приставкой "фон"!
Видать, важная птица. В молодости все мы немного тщеславны. Сознание, что я, советский капитан, буду диктовать условия капитуляции фашистскому генералу, наполняло сердце горделивым волнением. В эту минуту я дан;е не задумался над тем, что идти придется не во дворец на дипломатические переговоры, а в самое логово фашистского зверя, где меня отнюдь не ждут с радушными улыбками.
Но была еще одна причина, более глубокая и важная, чем желание самому пленить фашистского генерала, которая заставила меня забыть об опасности. Я уже говорил, что всеми нами владела мысль: как можно быстрее разделаться с гитлеровцами. Как же я мог упуститъ возможность хоть на час, хоть на несколько минут приблизить окончание боев? Может, именно эти мгновения спасут жизнь кому-то из моих товарищей...
- Саморуков! Остаешься за командира полка, - приказал я своему заместителю, когда немецкий парламентер в сопровождении того же политрука Кузина был отправлен в штаб дивизии. - Я иду к немцам.
- Может, лучше мне? - предложил Саморуков.
- Успеешь еще, а пока не суйся поперед батьки в пекло.
- Одному-то идти несподручно, - с неудовольствием заметил Ишков. - Дело серьезное.
- Верно! - признал я правоту товарища. - Кого же взять с собой?
- Возьми автоматчика и одного офицера, - деловито произнес Саморуков. Лучше всего - Клюева.
Я тоже подумал о нем - агитаторе полка старшем политруке Василии Васильевиче Клюеве. Все знали его как исключительно выдержанного, хладнокровного офицера, не теряющего присутствия духа в любых, самых трудных обстоятельствах. Он как нельзя лучше подходил для участия в переговорах с немцами.
Через несколько минут Клюев прибыл в штаб. Молча выслушав мое распоряжение, он скупо улыбнулся:
- Никогда раньше не видел, как принимают капитуляцию.
- Привыкай! - засмеялся я. - Глядишь, когда-нибудь тебя пригласят, как имеющего опыт, в Берлин, чтобы принять капитуляцию у самого Гитлера.
Нам хотелось верить, что победа под Сталинградом станет началом нашего решительного наступления, что конец войны уже не за горами. Первая надежда, в общем-то, оправдалась. Произошел перелом в сознании всей мировой общественности, признавшей, что наше социалистическое Отечество победить невозможно, что сокрушительное поражение гитлеровцев у стен легендарного города-героя спасло весь мир от фашистского рабства. Помощник президента США Рузвельта Е. Стеттиниус писал: "Американский народ должен всегда помнить, что в 1942 году он стоял на краю пропасти. Если бы Советский Союз не держал фронт по всей линии, немцы оккупировали бы Англию, вслед за этим заняли бы всю Африку. Тогда бы им открылся путь и на Латинскую Америку". Мужество и беспримерная стойкость советских воинов, сломавших хребет фашистскому зверю в заснеженных приволжских степях, обеспечили мир и свободу миллионам людей на берегах Темзы и Амазонки, Нила и Миссисипи.
Что же касается надежды на скорое окончание войны, то с ней было не так-то все просто. Впереди нас ждали новые жестокие бои, новые километры фронтовых дорог, сотни дней и ночей, отделяющих от Великой Победы.
... В низком полутемном блиндаже нас встретил командир батальона старший лейтенант М. Ф. Ананенко. Вместе с ним был заместитель командира роты по политчасти политрук И. М. Смирнов.
Ананенко доложил об обстановке на участке батальона. По плану именно здесь предстояло нанести последний удар по гитлеровцам. Неожиданное появление немецкого парламентера внесло в него свои изменения. Причем довольно радостные.
- Ну, как там наш фриц? - улыбаясь, спросил меня политрук Смирнов, делая ударение на слове "наш". В батальоне, чувствовалось, гордились, что именно на их участке происходят такие важные события.
- Нормально. Отправили его в штаб дивизии. Пусть с ним там занимаются: кормят, поят, - с улыбкой заключил я.
- Думаю, этого ему сейчас не понадобится, - загадочно произнес Николай.
- Почему?
И Смирнов, посмеиваясь, рассказал, что парламентер, войдя в блиндаж, такими голодными глазами посмотрел на наших бойцов, приготовившихся завтракать, что кто-то из них по выдержал и сунул немцу кусок хлеба и котелок с кашей. У немецкого офицера дрогнуло лицо. Он бережно взял в обмороженные руки хлеб и котелок и сдавленным голосом пробормотал:
- Русские - удивительный народ.
Да, удивительный. Враг, сложивший оружие, перестает быть для нас объектом мести. С ним и обращаются по-человечески. Никогда, даже в пору самых тяжких и суровых испытаний, советские воины не переставали быть гуманистами, людьми большого, доброго сердца.
Мы вышли из блиндажа, сопровождавший нас автоматчик повыше поднял палку с белым флажком, и мы поднялись на бруствер траншеи. Над нашими и немецкими окопами по-прежнему стояла непривычная тишина. Только где-то вдалеке, севернее нас, изредка раздавались выстрелы. Мы стояли во весь рост, и в ту минуту я сам себе показался каким-то странно выросшим, незащищенным. Так и чудилось, что стоит сделать хоть один шаг вперед, как тут же тишина взорвется треском пулеметных и антоматных очередей, разрывами гранат.
- Ну что же, двинулись, - преодолевая минутную слабость, сказал я товарищам.
Мы уже отошли от своих позиций метров на 70 - 80, когда из окопа навстречу нам вышел высокий, с настороженным лицом немецкий полковник. Он недоверчиво оглядел нас, ища взглядом знаки различия. Но одеты мы были одинаково - в телогрейки, ватные брюки, валенки. Одежда очень удобная для боевых действий зимой, но совершенно неприспособленная для парадного чинопредставления.
- Командир полка капитан Науменко, - вышел я вперед. - К нам прибыл ваш парламентер. Я уполномочен принять капитуляцию вашей дивизии.
Из-за плеча полковника выдвинулся какой-то человек в полувоенной форме и быстро заговорил по-немецки. Я понял, что полковник взял с собой переводчика. Они перебросились несколькими фразами, и переводчик, старательно выговаривая слова, произнес подобострастным голосом:
- Господин полконник убедительно просит посетить штаб его полка.
- Это еще зачем? - насторожился я. - Нам нужен генерал фон Ленски. Ведите к нему!
Переводчик испуганно повторил мое требование по-немецки. На лице полковника отразилось замешательство. Он снова повернулся к переводчику. Тот внимательно выслушал длинную тираду и обратился к нам:
- По заведенному у нас порядку господин полковник должен доложить господину генералу фон Ленски по телефону и получить разрешение на встречу с ним.
- Что за бюрократию здесь устроили! - в сердцах пробормотал я, но Клюев успокаивающе положил мне руку на плечо:
- Черт с ними! Что делать, если у них так положено. Пошли в штаб к полковнику.
Немцы повели нас по тропинке, петляющей между грудами битого кирпича, остовами сгоревших машин и сугробами, покрытыми толстым слоем сажи. Кое-где виднелись трупы. Мне невольно бросился в глаза один из них - на мерзлой земле лежал ничком немецкий солдат. Он широко раскинул руки, словно хотел захватить, унести с собой нашу землю. На миг у меня шевельнулось в душе мстительное чувство - никто не звал этого фашиста в наши края. Хотел нашей земли? Получай ее - мерзлую, задымленную, не захотевшую стать даже могилой для ненавистного захватчика.
Мы подошли к развалинам какого-то здания. Полковник молча прошел вперед, толкнул дощатую дверь, прикрывавшую вход в подвал. По ступенькам, покрытым наледью, мы спустились вниз. Под низкими сводами подвального помещения, куда с трудом проникал свет через узкие окна, было сумрачно и холодно. Немецкий полковник куда-то исчез. Следом за ним, потоптавшись, скрылся и переводчик.
Я огляделся. На грязном цементном полу лежали, сидели десятки раненых солдат. Со всех сторон слышались стоны, бессвязные выкрики, ругательства. В спертом воздухе нечем было дышать от запаха нечистот, гниющих ран и сгоревших тряпок.
- Довоевались, - зло сплюнул сопровождавший нас автоматчик.
Услышав звуки русской речи, несколько раненых, что были поближе к нам, насторожились, повернули головы в нашу сторону. Раздались угрожающие возгласы. Мне стало не по себе. Чего стоит кому-нибудь из фашистов, потерявших в этом смрадном подземелье человеческий облик, пальнуть в нас по злобе? Иди потом доказывай, что мы явились сюда с добрыми побуждениями.
А тут еще полковник как в воду канул. Не ловушка ли все это? Что же теперь делать? Я уже начал прикидывать, как нам безопаснее выбраться из подвала, если события примут нежелательный характер, когда из темноты появился полковник в сопровождении переводчика. Тот еще издали помахал нам рукой.
- Все хорошо! Господин генерал фон Ленски ждет вас у себя в штабе.
И смешно было и досадно наблюдать все эти церемонии, что развели немцы вокруг очевидной необходимости прекратить сопротивление. Кому нужна эта жалкая игра в значительность, когда сотни и тысячи солдат умирают от ран, голода, свирепой стужи? Откровенно говоря, меня так и подмывало желание заявить немцам: "Кончайте канитель! Время не ждет!" И только опасение, что это может повредить делу, ради которого мы прибыли -сюда, удержало меня от крепких выражений по адресу хваленой немецкой педантичности.
С облегчением выбрались мы из подвала. После душного сумрака подземного убежища зимний солнечный день показался мне еще ярче, а морозный воздух необыкновенно свежим и чистым.
Немецкий полковник снова пошел впереди. Минут через 10 - 15 мы оказались возле развалин дома, у которого стоял часовой. Он молча пропустил нас внутрь. Между разрушенными стенами виднелся вход в подвал. Мы спустились в него, и я увидел просторное, довольно чистое помещение. По нему, переговариваясь, ходили немецкие офицеры. Увидев нас, все они, как по команде, остановились и выжидающе замерли.
Из противоположного конца подвала неслышно появился невысокий щуплый генерал и направился прямо к нам. За ним понуро шли еще два генерала.
- Господин генерал фон Ленски, - почтительно представил его переводчик, но я уже и так понял, что перед нами командир той самой немецкой дивизии, которая готова сложить оружие.
- Кто вы? - спросил меня через переводчика фон Лепски.
- Командир полка, - ответил я сухо.
- Ваше звание?
- Капитан. От имени советского командования предлагаю вам прекратить сопротивление немедленно. Только в этом случае будут выполнены условия, о которых нам сообщил ваш парламентер.
Фон Лепски дернулся, но быстро овладел собой, только плечи его как-то безвольно поникли.
- За последний час обстоятельства изменились, - надтреснувшим голосом начал он. - Прекратить сопротивление согласна не только моя дивизия, но и вся группировка наших войск, сосредоточенная в этом районе. Наш командующий генерал-полковник фон Штреккер желал бы знать ответ вашего командования.
Я озадаченно повернулся к Клюеву. Такой попорот событий никак не предусматривался нами.
- Надо поскорее сообщить нашим, - шепнул Василий Васильевич.
Как ни хотелось быстрее покончить со всеми формальностями, но Клюев был прав - необходимо известить наше командование о новых обстоятельствах капитуляции немцев.
- Я должен сообщить об этом командующему армией, - громко произнес я.
- Хорошо, - фон Ленски отрывисто кивнул.
Примерно минут через двадцать мы снова были в батальоне Ананенко. К моему удивлению, там нас уже ждал заместитель командующего армией генерал-майор М. И. Козлов.
- Как там фоны? - нетерпеливо спросил он. - Командующий очень интересуется делами с капитуляцией немцев.
Я подробно доложил обо всем, с чем мы столкнулись в немецких штабах.
- Набивают себе цену фашисты! - усмехнулся генерал Козлов и оживленно добавил: - Вперед, сталинградцы! Наша все-таки взяла!
...Генерал-полковник фон Штреккер, высокий, худой, с прыгающим от волнения кадыком на морщинистой шее, стоя навытяжку, напряженно слушал генерал-майора Козлова, который перечислял условия капитуляции и пригласил фон Штреккера следовать к командующему армией генералу Жадову.
- Разрешите мне взять с собой адъютанта? - нерешительно спросил Штреккер и поднял на генерал-майора Козлова слезящиеся водянистые глаза. Тот махнул рукой: мол, черт с вами, берите.
Когда мы вышли из штаба командующего северной группировкой гитлеровских войск, на улице уже строились колонны пленных немцев. На восток длинной вереницей тянулись солдаты и офицеры уже несуществующей 6-й армии.
Жалкий вид был у этих горе-завоевателей. Многие из них брели по дороге на Дубовку с отмороженными носами, ушами, закутанные в тряпье, в эрзац-валенках из соломы. Только наша 343-я стрелковая дивизия взяла в плен 6796 гитлеровцев, из них 4 генерала, 12 полковников, 112 остальных офицеров, 510 унтер-офицеров.
В районе Тракторного завода дивизия захватила у врага 67 орудий разных калибров, 13 минометов, 8 шестиствольных минометов, 207 пулеметов, 30 танков, 6 бронемашин, 2 склада с горючим и боеприпасами и много другого вооружения и имущества.
* * *
Над Сталинградом было ясное, спокойное небо. Таким оно было впервые после 200 долгих дней и ночей великого сражения.
И надо же было такому случиться, что именно в этот день, 2 февраля, день, когда бои уже закончились, я получил третье, к счастью последнее, ранение на войне. А случилось это так. После того как я проводил генерала Козлова вместе с пленным немецким генералом фон Штреккером с участка полка, захотелось мне посмотреть на Волгу-матушку, пусть и снегом заметенную. Как-никак три месяца воевал возле нее, а в глаза не видел. Взял с собой автоматчика и пошел через развалины Тракторного завода. И только мы вышли на перекресток, откуда хорошо была видна Волга, только я обвел ее взглядом, раздался выстрел. Тут же мне обожгло правую ногу, и я упал. Подбежал автоматчик.
- Что с вами, товарищ капитан?
- Да вот, кажется, ранило, - говорю, а сам думаю: "Вот угораздило. В боях цел остался, а тут на тебе... Поистине: пуля - дура".
Перевязал мне красноармеец ногу, помог добрести до штаба ножа. А оттуда в медсанбат. Там осмотрели рану, оказалось, что кости бедра не повреждены (хоть в этом мне повезло), по тем не менее хотели отправить в госпиталь. Попросил я соединить меня по телефону с командиром дивизии, доложил ему ситуацию, и тот разрешил мне остаться в медсанбате.
* * *
Погода в феврале 1943 года была на редкость суровой. Видно, не зря украинцы дали этому месяцу название "лютый". По просторам сталинградской земли дули пронизывающие, холодные ветры. Метель наносила высокие сугробы. Снег постепенно укрывал под своим покровом беспорядочно разбросанные по степи искореженные вражеские танки, орудия и другую боевую технику, засыпал воронки от авиационных бомб и артиллерийских снарядов.
Непривычной была и воцарившаяся вокруг тишина, сменившая гул канонады, стрекот выстрелов, гремевшие почти беспрерывно на берегах великой русской реки в течение полугода.
Каждый из нас, фронтовиков, испытывал наряду с чувством гордости и морального удовлетворения ощущение какой-то физической облегченности, как будто после неимоверного напряжения удалось сбросить с плеч непосильный груз, грозивший раздавить тебя своей громадной тяжестью. Сердце ликовало, но его одновременно пронизывала и острая боль при виде дымившихся развалин большого, родного всем нам, советским людям, волжского города. Белизна снега резко контрастировала с черными дырами оконных и дверных проемов в разрушенных жилых домах и корпусах Тракторного завода.
Бои под Сталинградом были для меня серьезным испытанием не только потому, что они отличались своей ожесточенностью, упорством, необычайно трудными условиями, а главным образом потому, что долгое время мне пришлось выполнять обязанности командира полка - Панский был дважды ранен в боях и командовал всего две недели.
В медсанбате встретил я 25-ю годовщину Красной Армии. Этот праздничный день стал особенно памятным и радостным. Был объявлен приказ о награждении меня орденом Красного Знамени и присвоении воинского звания "майор". В армии и на флоте в это время были введены погоны. Так что в полк я вернулся (3 марта), уже имея их на плечах. Вернулся на свою должность - начальника штаба.
Должен сказать, что в боях под Сталинградом воины нашего полка, как и всех других частей, участвовавших в этой грандиозной битве на Волге, проявили массовый героизм. За отвагу и мужество орденами и медалями были награждены 152 бойца, командира и политработника.
24 февраля меня навестил в медсанбате старший лейтенант В. И. Дудников. Он и рассказал мне, как прошел праздник в полку и дивизии.
...На склонах Грачевой балки, прямо на снегу, из заиндевелых камней и комьев замерзшей глины были выложены большими буквами лозунги: "Да здравствует 25-я годовщина Красной Армии!", "Слава героическим защитникам Сталинграда!". У штаба дивизии расчистили от снега большую площадку, в центре которой поставили впритык два грузовика с откинутыми Сортами.
К полудню воины всех частей и подразделений дивизии выстроились перед трибуной с развернутыми Боевыми Знаменами. Ровно в 12 часов раздалась команда "Смирно!". Командир дивизии генерал-майор М. А. Усенко обошел строй, поздоровался с бойцами, поздравил их с праздником и победой в битве под Сталинградом. Затем он поднялся на импровизированную трибуну, где уже находились заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар В. Н. Смирнов, начальник политотдела дивизии батальонный комиссар А. К. Ткаченко, начальник штаба дивизии полковник И. М. Водопьянов. Все знали, что генерал-майор М. А. Усенко еще в годы гражданской войны за отвагу и смелость, проявленные в боях, был награжден двумя орденами Красного Знамени. Знали и то, что он считал своим долгом бывать среди воинов, стараясь все воочию увидеть, обладал добрым, поистине отцовским характером, оставаясь требовательным, волевым командиром. В своей короткой речи он отметил основные вехи четвертьвекового героического пути Красной Армии, призвал всех бойцов, командиров и политработников с честью пронести овеянные славой Боевые Знамена в грядущих сражениях. Он подчеркнул, что паша победа иод Сталинградом имеет огромное политическое и военное значение.
В морозном воздухе, многократно повторяемое эхом, разнеслось громкое "Ура!". Затем части и подразделения прошли мимо трибуны торжественным маршем.
Дудников принес мне и свежие номера дивизионной газеты "Героический поход". В одном из них было опубликовано стихотворение лейтенанта Я. Сатуновского "Сталинградский марш". Конечно, сейчас-то я понимаю, что это далеко не поэтический шедевр. Но в те дни, когда еще были свежи в памяти бои на сталинградской земле, стихи казались мне даже хорошими. Я приведу здесь несколько четверостиший этого марша.
Вспомним, братцы-сталинградцы,
про недавние дела,
как военная дорога
нас к победе привела.
Вспомним балку Родникову,
первый бой за высоту,
вспомним, как в метель и вьюгу
вышли к балке мы Сату.
Нелегка была дорога,
труден путь на Сталинград.
Слова тем, кто встретил гибель
так, как Абухов-комбат.
Через "Опытное поле",
Кузьмичи и Древний Вал
к самым стенам Сталинграда
нас привел наш генерал.
Почти месяц наш полк находился на станции Иловля. Как и другие части дивизии, занимался боевой подготовкой. На занятиях особое внимание уделялось ускоренному освоению боевых навыков с применением огнестрельного оружия, приемов рукопашной схватки, общефизической подготовке нового пополнения. Полк укомплектовался личным составом. В дивизии были созданы учебные подразделения, куда назначались командирами офицеры и сержанты с большим боевым опытом. В своих воспоминаниях "Четыре года войны" Герой Советского Союза генерал армии А. С. Жадов справедливо отметил, что "эти меры впоследствии полностью себя оправдали... мы смогли значительно восполнить потери за счет собственных учебных подразделений"{3}.
Мы строили теперь боевую подготовку с учетом требований Боевого устава пехоты Красной Армии, поступившего в войска в конце 1942 года. В нем был учтен опыт боев в 1941-1942 годах и даны четкие рекомендации по организации как наступательного, так и оборонительного боя. В уставе были определены и конкретные обязанности командиров и штабов по управлению подразделениями в бою, по организации взаимодействия.
Наша 343-я стрелковая дивизия в начале апреля прибыла к месту своей повой дислокации - на станцию Хреновая.
В середине апреля 1943 года приказом Верховного Главнокомандующего 66-я армия была преобразована в 5-ю гвардейскую, а 4 мая, тоже по приказу Верховного, паша 343-я была преобразована в 97-ю гвардейскую стрелковую дивизию. А наш 1151-й стрелковый полк стал с того дня именоваться 289-м гвардейским стрелковым полком. К этому времени вернулся из госпиталя командир полка П. Р. Панский, ставший уже подполковником. Мы все вместе - командир полка, его заместитель по политчасти И. Г. Безухов и я - обстоятельно обсудили план проведения во всех подразделениях собраний, бесед, посвященных преобразованию нашей дивизии и полка в гвардейские. Но сначала состоялся общедивизионный митинг.
Настроение у нас 5 мая было торжественно-приподнятое, чему в немалой степени способствовала и установившаяся теплая весенняя погода. Первым на митинге выступил командир дивизии генерал-майор М. А. Усенко. Он огласил приказ о преобразовании соединения в 97-ю гвардейскую дивизию, поздравил всех присутствующих с этим событием и выразил уверенность, что ее воины с честью будут носить имя гвардейцев, приумножать свои ратные подвиги и добьются вместе со всей Красной Армией окончательного разгрома ненавистного врага.
К этому времени все подразделения полка были полиостью укомплектованы личным составом, вооружением и боеприпасами.
Предстояли полые ожесточенные бои, и гвардейцы упорно к ним готовились. Роты учились штурмовать долговременную, глубоко эшелонированную оборону противника, изучали методы борьбы с новыми типами немецких танков и самоходных орудий. Штабы полка и батальонов изучали методы управления подразделениями во всех видах боя. Усилилась партийно-политическая работа в подразделениях. Партийные и комсомольские работники много внимания уделяли новому пополнению; рассказывали молодым бойцам о боевом пути полка и его традициях. Во всех ротах и батареях были укреплены ротные и батарейные партийные организации.
Глава 4.
Огненная дуга
Советскому командованию стало известно, что гитлеровский вермахт намерен летом 1943 года осуществить крупное наступление в районе Курского выступа, рассчитывая после поражения под Сталинградом овладеть стратегической инициативой и изменить дальнейший ход войны в свою пользу. Фашистский штаб сухопутных войск денно и нощно разрабатывал план этой операции, носивший, как нам стало известно уже после войны, кодовое название "Цитадель".
"Сегодня вы начинаете великое наступательное сражение, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом, - говорил Гитлер в споем обращении к войскам 4 июля 1943 года. - Могучий удар, который поразит сегодняшним утром советские армии, должен потрясти их до основания. И вы должны знать, что от исхода этой битвы может зависеть все"{4}.
Для осуществления операции "Цитадель" было сосредоточено до 50 отборных дивизий, в том числе 16 танковых и моторизованных, 4-я танковая армия и ряд других частей. Действия наземных сил должны были поддерживаться с воздуха двумя тысячами истребителей и бомбардировщиков. Предусматривалось также широко использовать новую боевую технику: танки "Тигр" и "Пантера", штурмовые орудия "Фердинанд", новые типы самолетов - истребителей "Фокке-Вульф-190а", штурмовиков "Хейнкель-129".
Ставкой Верховного Главнокомандующего был принят стратегический план, в ходе реализации которого наши войска должны были обескровить наступление немецко-фашистских войск преднамеренной глубокой мощной обороной, а затем, в ходе контрнаступления, сокрушить группировки немецких войск на Курской дуге.
Но ппежде чем рассказать об участии нашего полка в Курской битве, хочу поведать читателям историю одной любви двух моих однополчан - людей интересной судьбы. С героиней этой истории читатели книги уже знакомы. Это санитарка, потом санинструктор и после Сталинградской битвы командир санитарного взвода Мария Петровна Кухарская. Она добровольно пришла на фронт в 1941 году семнадцатилетней девушкой, и потому все ее звали просто Машей, Марийкой, Марусей. Родилась она в Одесской области. Перед войной окончила 10 классов средней школы на станции Слободка Кодымского района. Год прослужила в разведроте 343-й стрелковой дивизии, а с осени 1942 года и до конца Великой Отечественной войны - в нашем полку. Впервые я с ней встретился еще в ноябре 1941 года в боях под Ростовом-на-Дону, когда мы брали станицу Нижне-Гниловскую. Уже тогда она была известна всей дивизии.
- Парламентера немедленно доставить в штаб дивизии, - выслушав мой подробный доклад, приказал комдив.
- А как быть с фон Ленски? - напомнил я. - Ведь он ждет ответа.
- Что, не терпится взять в плен немецкого генерала?
- Так точно! Быстрей надо с немцами кончать, товарищ полковник.
- Действуй по обстановке, - коротко произнес командир дивизии.
Я воспринял это как разрешение самому принять капитуляцию у немцев. Не скрою, хотелось взять в плен гитлеровского генерала. Да еще с приставкой "фон"!
Видать, важная птица. В молодости все мы немного тщеславны. Сознание, что я, советский капитан, буду диктовать условия капитуляции фашистскому генералу, наполняло сердце горделивым волнением. В эту минуту я дан;е не задумался над тем, что идти придется не во дворец на дипломатические переговоры, а в самое логово фашистского зверя, где меня отнюдь не ждут с радушными улыбками.
Но была еще одна причина, более глубокая и важная, чем желание самому пленить фашистского генерала, которая заставила меня забыть об опасности. Я уже говорил, что всеми нами владела мысль: как можно быстрее разделаться с гитлеровцами. Как же я мог упуститъ возможность хоть на час, хоть на несколько минут приблизить окончание боев? Может, именно эти мгновения спасут жизнь кому-то из моих товарищей...
- Саморуков! Остаешься за командира полка, - приказал я своему заместителю, когда немецкий парламентер в сопровождении того же политрука Кузина был отправлен в штаб дивизии. - Я иду к немцам.
- Может, лучше мне? - предложил Саморуков.
- Успеешь еще, а пока не суйся поперед батьки в пекло.
- Одному-то идти несподручно, - с неудовольствием заметил Ишков. - Дело серьезное.
- Верно! - признал я правоту товарища. - Кого же взять с собой?
- Возьми автоматчика и одного офицера, - деловито произнес Саморуков. Лучше всего - Клюева.
Я тоже подумал о нем - агитаторе полка старшем политруке Василии Васильевиче Клюеве. Все знали его как исключительно выдержанного, хладнокровного офицера, не теряющего присутствия духа в любых, самых трудных обстоятельствах. Он как нельзя лучше подходил для участия в переговорах с немцами.
Через несколько минут Клюев прибыл в штаб. Молча выслушав мое распоряжение, он скупо улыбнулся:
- Никогда раньше не видел, как принимают капитуляцию.
- Привыкай! - засмеялся я. - Глядишь, когда-нибудь тебя пригласят, как имеющего опыт, в Берлин, чтобы принять капитуляцию у самого Гитлера.
Нам хотелось верить, что победа под Сталинградом станет началом нашего решительного наступления, что конец войны уже не за горами. Первая надежда, в общем-то, оправдалась. Произошел перелом в сознании всей мировой общественности, признавшей, что наше социалистическое Отечество победить невозможно, что сокрушительное поражение гитлеровцев у стен легендарного города-героя спасло весь мир от фашистского рабства. Помощник президента США Рузвельта Е. Стеттиниус писал: "Американский народ должен всегда помнить, что в 1942 году он стоял на краю пропасти. Если бы Советский Союз не держал фронт по всей линии, немцы оккупировали бы Англию, вслед за этим заняли бы всю Африку. Тогда бы им открылся путь и на Латинскую Америку". Мужество и беспримерная стойкость советских воинов, сломавших хребет фашистскому зверю в заснеженных приволжских степях, обеспечили мир и свободу миллионам людей на берегах Темзы и Амазонки, Нила и Миссисипи.
Что же касается надежды на скорое окончание войны, то с ней было не так-то все просто. Впереди нас ждали новые жестокие бои, новые километры фронтовых дорог, сотни дней и ночей, отделяющих от Великой Победы.
... В низком полутемном блиндаже нас встретил командир батальона старший лейтенант М. Ф. Ананенко. Вместе с ним был заместитель командира роты по политчасти политрук И. М. Смирнов.
Ананенко доложил об обстановке на участке батальона. По плану именно здесь предстояло нанести последний удар по гитлеровцам. Неожиданное появление немецкого парламентера внесло в него свои изменения. Причем довольно радостные.
- Ну, как там наш фриц? - улыбаясь, спросил меня политрук Смирнов, делая ударение на слове "наш". В батальоне, чувствовалось, гордились, что именно на их участке происходят такие важные события.
- Нормально. Отправили его в штаб дивизии. Пусть с ним там занимаются: кормят, поят, - с улыбкой заключил я.
- Думаю, этого ему сейчас не понадобится, - загадочно произнес Николай.
- Почему?
И Смирнов, посмеиваясь, рассказал, что парламентер, войдя в блиндаж, такими голодными глазами посмотрел на наших бойцов, приготовившихся завтракать, что кто-то из них по выдержал и сунул немцу кусок хлеба и котелок с кашей. У немецкого офицера дрогнуло лицо. Он бережно взял в обмороженные руки хлеб и котелок и сдавленным голосом пробормотал:
- Русские - удивительный народ.
Да, удивительный. Враг, сложивший оружие, перестает быть для нас объектом мести. С ним и обращаются по-человечески. Никогда, даже в пору самых тяжких и суровых испытаний, советские воины не переставали быть гуманистами, людьми большого, доброго сердца.
Мы вышли из блиндажа, сопровождавший нас автоматчик повыше поднял палку с белым флажком, и мы поднялись на бруствер траншеи. Над нашими и немецкими окопами по-прежнему стояла непривычная тишина. Только где-то вдалеке, севернее нас, изредка раздавались выстрелы. Мы стояли во весь рост, и в ту минуту я сам себе показался каким-то странно выросшим, незащищенным. Так и чудилось, что стоит сделать хоть один шаг вперед, как тут же тишина взорвется треском пулеметных и антоматных очередей, разрывами гранат.
- Ну что же, двинулись, - преодолевая минутную слабость, сказал я товарищам.
Мы уже отошли от своих позиций метров на 70 - 80, когда из окопа навстречу нам вышел высокий, с настороженным лицом немецкий полковник. Он недоверчиво оглядел нас, ища взглядом знаки различия. Но одеты мы были одинаково - в телогрейки, ватные брюки, валенки. Одежда очень удобная для боевых действий зимой, но совершенно неприспособленная для парадного чинопредставления.
- Командир полка капитан Науменко, - вышел я вперед. - К нам прибыл ваш парламентер. Я уполномочен принять капитуляцию вашей дивизии.
Из-за плеча полковника выдвинулся какой-то человек в полувоенной форме и быстро заговорил по-немецки. Я понял, что полковник взял с собой переводчика. Они перебросились несколькими фразами, и переводчик, старательно выговаривая слова, произнес подобострастным голосом:
- Господин полконник убедительно просит посетить штаб его полка.
- Это еще зачем? - насторожился я. - Нам нужен генерал фон Ленски. Ведите к нему!
Переводчик испуганно повторил мое требование по-немецки. На лице полковника отразилось замешательство. Он снова повернулся к переводчику. Тот внимательно выслушал длинную тираду и обратился к нам:
- По заведенному у нас порядку господин полковник должен доложить господину генералу фон Ленски по телефону и получить разрешение на встречу с ним.
- Что за бюрократию здесь устроили! - в сердцах пробормотал я, но Клюев успокаивающе положил мне руку на плечо:
- Черт с ними! Что делать, если у них так положено. Пошли в штаб к полковнику.
Немцы повели нас по тропинке, петляющей между грудами битого кирпича, остовами сгоревших машин и сугробами, покрытыми толстым слоем сажи. Кое-где виднелись трупы. Мне невольно бросился в глаза один из них - на мерзлой земле лежал ничком немецкий солдат. Он широко раскинул руки, словно хотел захватить, унести с собой нашу землю. На миг у меня шевельнулось в душе мстительное чувство - никто не звал этого фашиста в наши края. Хотел нашей земли? Получай ее - мерзлую, задымленную, не захотевшую стать даже могилой для ненавистного захватчика.
Мы подошли к развалинам какого-то здания. Полковник молча прошел вперед, толкнул дощатую дверь, прикрывавшую вход в подвал. По ступенькам, покрытым наледью, мы спустились вниз. Под низкими сводами подвального помещения, куда с трудом проникал свет через узкие окна, было сумрачно и холодно. Немецкий полковник куда-то исчез. Следом за ним, потоптавшись, скрылся и переводчик.
Я огляделся. На грязном цементном полу лежали, сидели десятки раненых солдат. Со всех сторон слышались стоны, бессвязные выкрики, ругательства. В спертом воздухе нечем было дышать от запаха нечистот, гниющих ран и сгоревших тряпок.
- Довоевались, - зло сплюнул сопровождавший нас автоматчик.
Услышав звуки русской речи, несколько раненых, что были поближе к нам, насторожились, повернули головы в нашу сторону. Раздались угрожающие возгласы. Мне стало не по себе. Чего стоит кому-нибудь из фашистов, потерявших в этом смрадном подземелье человеческий облик, пальнуть в нас по злобе? Иди потом доказывай, что мы явились сюда с добрыми побуждениями.
А тут еще полковник как в воду канул. Не ловушка ли все это? Что же теперь делать? Я уже начал прикидывать, как нам безопаснее выбраться из подвала, если события примут нежелательный характер, когда из темноты появился полковник в сопровождении переводчика. Тот еще издали помахал нам рукой.
- Все хорошо! Господин генерал фон Ленски ждет вас у себя в штабе.
И смешно было и досадно наблюдать все эти церемонии, что развели немцы вокруг очевидной необходимости прекратить сопротивление. Кому нужна эта жалкая игра в значительность, когда сотни и тысячи солдат умирают от ран, голода, свирепой стужи? Откровенно говоря, меня так и подмывало желание заявить немцам: "Кончайте канитель! Время не ждет!" И только опасение, что это может повредить делу, ради которого мы прибыли -сюда, удержало меня от крепких выражений по адресу хваленой немецкой педантичности.
С облегчением выбрались мы из подвала. После душного сумрака подземного убежища зимний солнечный день показался мне еще ярче, а морозный воздух необыкновенно свежим и чистым.
Немецкий полковник снова пошел впереди. Минут через 10 - 15 мы оказались возле развалин дома, у которого стоял часовой. Он молча пропустил нас внутрь. Между разрушенными стенами виднелся вход в подвал. Мы спустились в него, и я увидел просторное, довольно чистое помещение. По нему, переговариваясь, ходили немецкие офицеры. Увидев нас, все они, как по команде, остановились и выжидающе замерли.
Из противоположного конца подвала неслышно появился невысокий щуплый генерал и направился прямо к нам. За ним понуро шли еще два генерала.
- Господин генерал фон Ленски, - почтительно представил его переводчик, но я уже и так понял, что перед нами командир той самой немецкой дивизии, которая готова сложить оружие.
- Кто вы? - спросил меня через переводчика фон Лепски.
- Командир полка, - ответил я сухо.
- Ваше звание?
- Капитан. От имени советского командования предлагаю вам прекратить сопротивление немедленно. Только в этом случае будут выполнены условия, о которых нам сообщил ваш парламентер.
Фон Лепски дернулся, но быстро овладел собой, только плечи его как-то безвольно поникли.
- За последний час обстоятельства изменились, - надтреснувшим голосом начал он. - Прекратить сопротивление согласна не только моя дивизия, но и вся группировка наших войск, сосредоточенная в этом районе. Наш командующий генерал-полковник фон Штреккер желал бы знать ответ вашего командования.
Я озадаченно повернулся к Клюеву. Такой попорот событий никак не предусматривался нами.
- Надо поскорее сообщить нашим, - шепнул Василий Васильевич.
Как ни хотелось быстрее покончить со всеми формальностями, но Клюев был прав - необходимо известить наше командование о новых обстоятельствах капитуляции немцев.
- Я должен сообщить об этом командующему армией, - громко произнес я.
- Хорошо, - фон Ленски отрывисто кивнул.
Примерно минут через двадцать мы снова были в батальоне Ананенко. К моему удивлению, там нас уже ждал заместитель командующего армией генерал-майор М. И. Козлов.
- Как там фоны? - нетерпеливо спросил он. - Командующий очень интересуется делами с капитуляцией немцев.
Я подробно доложил обо всем, с чем мы столкнулись в немецких штабах.
- Набивают себе цену фашисты! - усмехнулся генерал Козлов и оживленно добавил: - Вперед, сталинградцы! Наша все-таки взяла!
...Генерал-полковник фон Штреккер, высокий, худой, с прыгающим от волнения кадыком на морщинистой шее, стоя навытяжку, напряженно слушал генерал-майора Козлова, который перечислял условия капитуляции и пригласил фон Штреккера следовать к командующему армией генералу Жадову.
- Разрешите мне взять с собой адъютанта? - нерешительно спросил Штреккер и поднял на генерал-майора Козлова слезящиеся водянистые глаза. Тот махнул рукой: мол, черт с вами, берите.
Когда мы вышли из штаба командующего северной группировкой гитлеровских войск, на улице уже строились колонны пленных немцев. На восток длинной вереницей тянулись солдаты и офицеры уже несуществующей 6-й армии.
Жалкий вид был у этих горе-завоевателей. Многие из них брели по дороге на Дубовку с отмороженными носами, ушами, закутанные в тряпье, в эрзац-валенках из соломы. Только наша 343-я стрелковая дивизия взяла в плен 6796 гитлеровцев, из них 4 генерала, 12 полковников, 112 остальных офицеров, 510 унтер-офицеров.
В районе Тракторного завода дивизия захватила у врага 67 орудий разных калибров, 13 минометов, 8 шестиствольных минометов, 207 пулеметов, 30 танков, 6 бронемашин, 2 склада с горючим и боеприпасами и много другого вооружения и имущества.
* * *
Над Сталинградом было ясное, спокойное небо. Таким оно было впервые после 200 долгих дней и ночей великого сражения.
И надо же было такому случиться, что именно в этот день, 2 февраля, день, когда бои уже закончились, я получил третье, к счастью последнее, ранение на войне. А случилось это так. После того как я проводил генерала Козлова вместе с пленным немецким генералом фон Штреккером с участка полка, захотелось мне посмотреть на Волгу-матушку, пусть и снегом заметенную. Как-никак три месяца воевал возле нее, а в глаза не видел. Взял с собой автоматчика и пошел через развалины Тракторного завода. И только мы вышли на перекресток, откуда хорошо была видна Волга, только я обвел ее взглядом, раздался выстрел. Тут же мне обожгло правую ногу, и я упал. Подбежал автоматчик.
- Что с вами, товарищ капитан?
- Да вот, кажется, ранило, - говорю, а сам думаю: "Вот угораздило. В боях цел остался, а тут на тебе... Поистине: пуля - дура".
Перевязал мне красноармеец ногу, помог добрести до штаба ножа. А оттуда в медсанбат. Там осмотрели рану, оказалось, что кости бедра не повреждены (хоть в этом мне повезло), по тем не менее хотели отправить в госпиталь. Попросил я соединить меня по телефону с командиром дивизии, доложил ему ситуацию, и тот разрешил мне остаться в медсанбате.
* * *
Погода в феврале 1943 года была на редкость суровой. Видно, не зря украинцы дали этому месяцу название "лютый". По просторам сталинградской земли дули пронизывающие, холодные ветры. Метель наносила высокие сугробы. Снег постепенно укрывал под своим покровом беспорядочно разбросанные по степи искореженные вражеские танки, орудия и другую боевую технику, засыпал воронки от авиационных бомб и артиллерийских снарядов.
Непривычной была и воцарившаяся вокруг тишина, сменившая гул канонады, стрекот выстрелов, гремевшие почти беспрерывно на берегах великой русской реки в течение полугода.
Каждый из нас, фронтовиков, испытывал наряду с чувством гордости и морального удовлетворения ощущение какой-то физической облегченности, как будто после неимоверного напряжения удалось сбросить с плеч непосильный груз, грозивший раздавить тебя своей громадной тяжестью. Сердце ликовало, но его одновременно пронизывала и острая боль при виде дымившихся развалин большого, родного всем нам, советским людям, волжского города. Белизна снега резко контрастировала с черными дырами оконных и дверных проемов в разрушенных жилых домах и корпусах Тракторного завода.
Бои под Сталинградом были для меня серьезным испытанием не только потому, что они отличались своей ожесточенностью, упорством, необычайно трудными условиями, а главным образом потому, что долгое время мне пришлось выполнять обязанности командира полка - Панский был дважды ранен в боях и командовал всего две недели.
В медсанбате встретил я 25-ю годовщину Красной Армии. Этот праздничный день стал особенно памятным и радостным. Был объявлен приказ о награждении меня орденом Красного Знамени и присвоении воинского звания "майор". В армии и на флоте в это время были введены погоны. Так что в полк я вернулся (3 марта), уже имея их на плечах. Вернулся на свою должность - начальника штаба.
Должен сказать, что в боях под Сталинградом воины нашего полка, как и всех других частей, участвовавших в этой грандиозной битве на Волге, проявили массовый героизм. За отвагу и мужество орденами и медалями были награждены 152 бойца, командира и политработника.
24 февраля меня навестил в медсанбате старший лейтенант В. И. Дудников. Он и рассказал мне, как прошел праздник в полку и дивизии.
...На склонах Грачевой балки, прямо на снегу, из заиндевелых камней и комьев замерзшей глины были выложены большими буквами лозунги: "Да здравствует 25-я годовщина Красной Армии!", "Слава героическим защитникам Сталинграда!". У штаба дивизии расчистили от снега большую площадку, в центре которой поставили впритык два грузовика с откинутыми Сортами.
К полудню воины всех частей и подразделений дивизии выстроились перед трибуной с развернутыми Боевыми Знаменами. Ровно в 12 часов раздалась команда "Смирно!". Командир дивизии генерал-майор М. А. Усенко обошел строй, поздоровался с бойцами, поздравил их с праздником и победой в битве под Сталинградом. Затем он поднялся на импровизированную трибуну, где уже находились заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар В. Н. Смирнов, начальник политотдела дивизии батальонный комиссар А. К. Ткаченко, начальник штаба дивизии полковник И. М. Водопьянов. Все знали, что генерал-майор М. А. Усенко еще в годы гражданской войны за отвагу и смелость, проявленные в боях, был награжден двумя орденами Красного Знамени. Знали и то, что он считал своим долгом бывать среди воинов, стараясь все воочию увидеть, обладал добрым, поистине отцовским характером, оставаясь требовательным, волевым командиром. В своей короткой речи он отметил основные вехи четвертьвекового героического пути Красной Армии, призвал всех бойцов, командиров и политработников с честью пронести овеянные славой Боевые Знамена в грядущих сражениях. Он подчеркнул, что паша победа иод Сталинградом имеет огромное политическое и военное значение.
В морозном воздухе, многократно повторяемое эхом, разнеслось громкое "Ура!". Затем части и подразделения прошли мимо трибуны торжественным маршем.
Дудников принес мне и свежие номера дивизионной газеты "Героический поход". В одном из них было опубликовано стихотворение лейтенанта Я. Сатуновского "Сталинградский марш". Конечно, сейчас-то я понимаю, что это далеко не поэтический шедевр. Но в те дни, когда еще были свежи в памяти бои на сталинградской земле, стихи казались мне даже хорошими. Я приведу здесь несколько четверостиший этого марша.
Вспомним, братцы-сталинградцы,
про недавние дела,
как военная дорога
нас к победе привела.
Вспомним балку Родникову,
первый бой за высоту,
вспомним, как в метель и вьюгу
вышли к балке мы Сату.
Нелегка была дорога,
труден путь на Сталинград.
Слова тем, кто встретил гибель
так, как Абухов-комбат.
Через "Опытное поле",
Кузьмичи и Древний Вал
к самым стенам Сталинграда
нас привел наш генерал.
Почти месяц наш полк находился на станции Иловля. Как и другие части дивизии, занимался боевой подготовкой. На занятиях особое внимание уделялось ускоренному освоению боевых навыков с применением огнестрельного оружия, приемов рукопашной схватки, общефизической подготовке нового пополнения. Полк укомплектовался личным составом. В дивизии были созданы учебные подразделения, куда назначались командирами офицеры и сержанты с большим боевым опытом. В своих воспоминаниях "Четыре года войны" Герой Советского Союза генерал армии А. С. Жадов справедливо отметил, что "эти меры впоследствии полностью себя оправдали... мы смогли значительно восполнить потери за счет собственных учебных подразделений"{3}.
Мы строили теперь боевую подготовку с учетом требований Боевого устава пехоты Красной Армии, поступившего в войска в конце 1942 года. В нем был учтен опыт боев в 1941-1942 годах и даны четкие рекомендации по организации как наступательного, так и оборонительного боя. В уставе были определены и конкретные обязанности командиров и штабов по управлению подразделениями в бою, по организации взаимодействия.
Наша 343-я стрелковая дивизия в начале апреля прибыла к месту своей повой дислокации - на станцию Хреновая.
В середине апреля 1943 года приказом Верховного Главнокомандующего 66-я армия была преобразована в 5-ю гвардейскую, а 4 мая, тоже по приказу Верховного, паша 343-я была преобразована в 97-ю гвардейскую стрелковую дивизию. А наш 1151-й стрелковый полк стал с того дня именоваться 289-м гвардейским стрелковым полком. К этому времени вернулся из госпиталя командир полка П. Р. Панский, ставший уже подполковником. Мы все вместе - командир полка, его заместитель по политчасти И. Г. Безухов и я - обстоятельно обсудили план проведения во всех подразделениях собраний, бесед, посвященных преобразованию нашей дивизии и полка в гвардейские. Но сначала состоялся общедивизионный митинг.
Настроение у нас 5 мая было торжественно-приподнятое, чему в немалой степени способствовала и установившаяся теплая весенняя погода. Первым на митинге выступил командир дивизии генерал-майор М. А. Усенко. Он огласил приказ о преобразовании соединения в 97-ю гвардейскую дивизию, поздравил всех присутствующих с этим событием и выразил уверенность, что ее воины с честью будут носить имя гвардейцев, приумножать свои ратные подвиги и добьются вместе со всей Красной Армией окончательного разгрома ненавистного врага.
К этому времени все подразделения полка были полиостью укомплектованы личным составом, вооружением и боеприпасами.
Предстояли полые ожесточенные бои, и гвардейцы упорно к ним готовились. Роты учились штурмовать долговременную, глубоко эшелонированную оборону противника, изучали методы борьбы с новыми типами немецких танков и самоходных орудий. Штабы полка и батальонов изучали методы управления подразделениями во всех видах боя. Усилилась партийно-политическая работа в подразделениях. Партийные и комсомольские работники много внимания уделяли новому пополнению; рассказывали молодым бойцам о боевом пути полка и его традициях. Во всех ротах и батареях были укреплены ротные и батарейные партийные организации.
Глава 4.
Огненная дуга
Советскому командованию стало известно, что гитлеровский вермахт намерен летом 1943 года осуществить крупное наступление в районе Курского выступа, рассчитывая после поражения под Сталинградом овладеть стратегической инициативой и изменить дальнейший ход войны в свою пользу. Фашистский штаб сухопутных войск денно и нощно разрабатывал план этой операции, носивший, как нам стало известно уже после войны, кодовое название "Цитадель".
"Сегодня вы начинаете великое наступательное сражение, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом, - говорил Гитлер в споем обращении к войскам 4 июля 1943 года. - Могучий удар, который поразит сегодняшним утром советские армии, должен потрясти их до основания. И вы должны знать, что от исхода этой битвы может зависеть все"{4}.
Для осуществления операции "Цитадель" было сосредоточено до 50 отборных дивизий, в том числе 16 танковых и моторизованных, 4-я танковая армия и ряд других частей. Действия наземных сил должны были поддерживаться с воздуха двумя тысячами истребителей и бомбардировщиков. Предусматривалось также широко использовать новую боевую технику: танки "Тигр" и "Пантера", штурмовые орудия "Фердинанд", новые типы самолетов - истребителей "Фокке-Вульф-190а", штурмовиков "Хейнкель-129".
Ставкой Верховного Главнокомандующего был принят стратегический план, в ходе реализации которого наши войска должны были обескровить наступление немецко-фашистских войск преднамеренной глубокой мощной обороной, а затем, в ходе контрнаступления, сокрушить группировки немецких войск на Курской дуге.
Но ппежде чем рассказать об участии нашего полка в Курской битве, хочу поведать читателям историю одной любви двух моих однополчан - людей интересной судьбы. С героиней этой истории читатели книги уже знакомы. Это санитарка, потом санинструктор и после Сталинградской битвы командир санитарного взвода Мария Петровна Кухарская. Она добровольно пришла на фронт в 1941 году семнадцатилетней девушкой, и потому все ее звали просто Машей, Марийкой, Марусей. Родилась она в Одесской области. Перед войной окончила 10 классов средней школы на станции Слободка Кодымского района. Год прослужила в разведроте 343-й стрелковой дивизии, а с осени 1942 года и до конца Великой Отечественной войны - в нашем полку. Впервые я с ней встретился еще в ноябре 1941 года в боях под Ростовом-на-Дону, когда мы брали станицу Нижне-Гниловскую. Уже тогда она была известна всей дивизии.