Страница:
- Не волнуйся, Сережа, - и повторила слова мужа: - Все будет хорошо!
В проходной их ждал следователь Добужинский.
- Вообще-то ваша супруга держится молодцом, - обратился он к Звонареву. - Вот только не пойму, почему она просит перевести ее в одиночку.
- Я очень просил бы вас, господин Добужинский, удовлетворить желание моей жены, - сказал Звонарев.
- Попытаюсь, - пообещал следователь.
Разговор зашел об освобождении Вари на поруки под залог. Оказалось, что залог составит изрядную сумму - тысяч десять - пятнадцать.
- Бог мой! - ошеломленно воскликнул Краснушкин. - Откуда же взять инженеру такие деньги?
- Есть ростовщики, - намекнул Добужинский.
- Похоже, что охранное отделение имеет с ними определенную связь, едко проговорил Краснушкин. - А может быть и не только охранное отделение...
Добужинский метнул на него вспыхнувший гневом взгляд:
- Ваши намеки по меньшей мере оскорбительны, господин доктор. Размер залога устанавливаю не я, а прокуратура. В данном случае сумму залога назначит прокурор окружного суда.
- Вильгельм Федорович фон Валь?
- Он самый, - подтвердил Добужинский. - Поговорите с ним.
- С этим чинушей трудно поладить, - усмехнулся Краснушкин. - Но, как говорится, попытка не пытка.
Добужинский пригласил всех пройти в свой кабинет, находившийся в окружном суде. Полутемная комната, выходящая окнами на тюремный двор. Массивная дверь, каменный, покрытый истертым ковром пол, громоздкая печь в углу. Толстые стены и обрешеченные прочными железными прутьями окна мало чем отличали этот "кабинет" от обычной тюремной камеры.
Следователь отправился к фон Валю. Звонарев и Краснушкин остались в обществе лысого юркого чиновника, усердно хлопотавшего над какими-то бумагами.
- Та, конечно, думаешь о деньгах! - сказал Краснушкин свояку.
Сергей Владимирович невесело взглянул на него.
- Представь себе, ты угадал.
- Не думай, деньги будут.
- Откуда?
- Кое-что наскребешь сам. Расшевелим тещу. Ну, и на меня можешь рассчитывать: отдам все свои сбережения.
"Какой же ты изумительный человек!" - подумал Сергей Владимирович о Краснушкине и молча, благодарно стиснул его руку.
Прошло не меньше получаса, прежде чем вернулся Добужинский. По его расстроенному виду Звонарев понял, что разговор с прокурором был неутешителен.
- Заломил двадцать тысяч. Срок выплаты всей суммы недельный. Формально прокурор прав, такая сумма залога обеспечит явку госпожи Звонаревой в суд в любое время, - сказал слндователь.
Сергей Владимирович был подавлен.
- У меня нет возможности внести столько денег сразу.
- В таком случае ваша супруга останется в тюрьме, - равнодушно заметил следователь.
- Это мы еще посмотрим! - горячо воскликнул Краснушкин.
* * *
"Несчастье, - говорит русская пословица, - не приходит в одиночку. Одна беда идет, за собой другую ведет". Так случилось и со Звонаревым. Утром, зайдя к Краснушкиным проведать детей, он узнал, что Иван Павлович срочно был вызван в Закатальский полк, к месту своей новой службы. Уезжал близкий человек, кто был опорой Звонареву все эти тяжелые дни. Вместе с его отъездом исчезала надежда на скорое освобождение Вари.
- Поехал к Сухомлиновой, - в слезах рассказывала Катя. - О Варе все хлопочет. Хоть бы о себе похлопотал...
Вечером Краснушкин зашел проститься. В форме полкового врача он выглядел молодым, подтянутым и, как всегда, неунывающим и бодрым. Сел в кресло, положив руки на колени, осмотрел, будто прощаясь, квартиру, знакомые картины. Грустно улыбаясь, заметил, что без хозяйки дом сирота и что в их не очень-то веселом положении разумнее всего было бы отправить Катю с детьми к теще на юг.
- Но ведь ты знаешь мою милую половину, - ни в какую! Избалована. Прожила полжизни в Петербурге. Ни о каком отъезде слышать не хочет. Ну да поживем - увидим, все образуется.
И уже прощаясь, мягко, с чуть лукавой улыбкой поглядев на Звонарева, сказал:
- А тебе подарочек от Сухомлиновой, хоть ты и сомневался в ее чарах. Прав-то оказался я: в нашей просвещенной монархии фаворитки подчас решают государственные дела.
И Звонарев, не веря своим ушам от счастья, узнал, что прокурор снизил сумму залога до трех тысяч и что в скором времени Варя будет освобождена.
4
В начале июля 1914 года в Петербург прибыл наконец президент Французской республики Раймон Пуанкаре. Это был его второй визит в столицу Российской империи. Два года, отделявшие первый визит от второго, бывший адвокат вел кипучую деятельность по подготовке войны против Германии, укреплял франко-русский военный союз, чем и снискал себе мрачное прозвище "Пуанкаре-война". Он знал, что его воинственный пыл импонировал крупной буржуазии и клерикалам, и поэтому с особым рвением старался разжечь мировой пожар. Это усердие помогло ему занять пост премьер-министра, а затем стать и президентом.
Не удивительно поэтому, что приезд Пуанкаре в Россию совпал с самым разгаром рабочих волнений в Питере. Добрая половина столичных заводов и фабрик бастовала, на улицах строились баррикады. Забастовал военный завод, на котором работал Звонарев.
Утром, прийдя на работу, Звонарев был поражен непривычной картиной. Обычно в рабочее время заводской двор не отличался многолюдием. Изредка пройдет мастер в контору или заглянет бригадир, шмыгнет уборщица или рабочий по своей надобности, и снова пустынно, лишь доносится из рабочих корпусов лязг, скрежет станков, завывание электромоторов.
А сегодня Звонарев остановился в изумлении. Большой заводской двор был полон людей. Рабочие стояли группками, сидели, прислонясь к пустым бочкам или забору, курили, горячо, но не громко разговаривали, спорили.
"Забастовка, - пронеслось в голове Звонарева. - Не ко времени. У нас срочный заказ".
Увидев инженера, рабочие замодчали, настороженно, недружелюбно поглядывая на него. "Хоть ты и не вредный человек, - читал Звонарев в этих взглядах, - не ругатель и мы на тебя не обижаемся, но все-таки ты не наш брат рабочий, а чужак. И настоящей веры тебе нету".
Заметив знакомого рабочего Фомина, Звонарев остановился и спросил:
- Бастуете, что ли, Фомин?
- Бастуем, господин инженер! Вот дожидаемся генерала. Хотим с ним потолковать. Да не только мы бастуем. Почитай, половина Питера сегодня встала.
В это время в проходной раздался звучный, по-хозяйски власный голос Тихменева. Дверь распахнулась и показалась пятящаяся задом, согбенная в низком поклоне перед генералом фигура Вьюнова.
Тихменев быстро, не глядя на рабочих, направился к управлению завода. Заметив стоявшего с рабочими Звонарева, генерал остановился. Инженера поразило взволнованное лицо генерала, его напряженные глаза.
- Бастовать вздумали, голубчики? - обратился он к стоявшему неподалеку Фомину. - Не ко времени. Ничего хорошего из этого сейчас не выйдет. Это вам не девятьсот пятый год.
Фомин вышел вперед и, спокойно остановившись перед генералом, подал ему сложенную пополам бумагу.
- Наши требования, ваше превосходительство.
Голубые умные глаза Фомина спокойно выдержали сердитый взгляд Тихменева, который словно говорил: "Ты у меня еще попляшешь! Расправимся с такими по всей строгости". - "Ты нам не грози, мы не из пугливых, - будто ответили глаза рабочего, - тебя мы не боимся".
Предложив Звонареву взять бумагу, генерал прошел в управление.
В кабинете, расстегнув ворот кителя, он принялся читать бумагу. Возмущению его не было границ, когда он бегло ознакомился с требованиями рабочих.
- Чуют, что в воздухе пахнет войной. Узнали, что приехал Пуанкаре. Соображают... Обратили внимание, - он взглянул на Звонарева, - какие глаза у этого рабочего, что говорил со мной? Умница! Спокойный, выдержаный, за собой чувствует силу.
Тихменев плюхнулся в кресло и еще раз пробежал глазами бумагу.
- Вы подумайте только, что они пишут: увеличение расценок в связи с новым заказом, выплата по болезни, ликвидация "черных списков", свобода собраний и сходок, открытие вечерней школы для рабочих... Нет, это уж слишком.
Второй день Звонарев вместе с Тихменевым вели переговоры с делегациями рабочих по поводу их требований. Вполне сочувствуя рабочим, Сергей Владимирович пытался склонить Тихменева на некоторые уступки. Генерал и слушать не хотел. До хрипоты в голосе он доказывал полнейшую неприемлемость требований рабочих.
- Зачем нам спорить и толочь воду в ступе? - сказал ему Звонарев на второй день забастовки. - Давайте представим начальству все требования рабочих, что принять и что отклонить.
- Что вы, что вы! - ужаснулся Тихменев. - Если мы сделаем это, нас с вами выгонят с завода. Только подумать: восьмичасовой рабочий день и увеличение расценок на пятьдесят процентов! Ведь это требование девятьсот пятого года! А у нас, слава богу, тысяча девятьсот четырнадцатый, и за нашей спиной не Маньчжурия, а третьеиюньская Государственная дума.
- ...Со столыпинским галстуком и казачьей плеткой, - напомнил Звонарев.
Тихменев замотал головой.
- Сергей Владимирович, вы, право, несносный человек!
- А то, что творится на заводе, сносно? - иронически спросил Звонарев. - Военный завод - и вдруг бастует в момент приезда столь высокого гостя, как французский президент.
- Да это же не только у нас, черт побери! - воскликнул Тихменев.
- И тем не менее нам надо без шума и как можно скорее урегулировать все эти вопросы, - настаивал Звонарев.
После долгих колебаний Тихменев отважился последовать совету Сергея Владимировича и отправился с докладом к начальнику Главного артиллерийского управления. Вернулся он через два часа в приподнятом настроении и, вызвав к себе Звонарева, объявил, что начальство, учитывая визит французского президента в столицу, нашло возможным удовлетворить некоторые требования рабочих военного завода.
- Верите, у меня будто гора с плеч свалилась, - признался Тихменев. Поручаю вам сообщить рабочим о наших уступках, и пусть сегодня же приступают к работе.
Звонарев с удовольствием выполнил это поручение. Забастовка на заводе прекратилась. Тихменев окончательно успокоился. Вечером, после обхода оживших цехов, он сказал Звонареву:
- Ну, слава богу, все обошлось для нас без неприятностей. Теперь можно и развеяться. В Главном артуправлении я получил два пригласительных билета на "Зарю с церемонией", которая состоится завтра вечером в Красносельском лагере по случаю визита Пуанкаре. Не хотите ли составить мне компанию? Моя жена заболела, и один билет свободен.
- Не до церемоний мне сейчас, Павел Петрович! - вздохнул Звонарев. Жена все еще в тюрьме. Какие уж тут развлечения!
Тихменев отнесся к его отказу неодобрительно:
- А я бы на вашем месте обязательно воспользовался возможностью побывать там.
- Зачем? - Звонарев непонимающе взглянул на генерала.
- Чудак вы, право, - заметил с улыбкой Тихменев. - Там будет царь с семейством, двор, Пуанкаре и весь влиятельный бомонд. Поверьте, ваше присутствие в таком обществе наверняка бросится в глаза жандармам. Наденьте военную форму со всеми регалиями. Медаль за русско-японскую войну и значок за оборону Порт-Артура. Ну, а рядом с вами буду я, генерал, обвешанный крестами, медалями, с лентой Станислава 1-й степени через плечо. Каково, а?
"А пожалуй, есть смысл поехать с ним! - подумал Звонарев. - Чем черт не шутит, может быть, и впрямь это поможет..."
5
На следующий день в установленный час Сергей Владимирович, облаченный в военный мундир, прибыл на Балтийский вокзал и встретился с Тихменевым, картинно наряженным в генеральскую парадную форму. Все вагоны первого класса были переполнены разодетыми дамами, генералами и придворными. В купе стояла духота, и Тихменев со Звонаревым предпочли остаться в коридоре у открытого окна. Именитые пассажиры говорили преимущественно на французском языке. Французские анектоды, французские салонные шутки, изысканные обращения, манеры, жеманный смех дам и девиц. Ничего русского, все на чужеземный лад.
- Эх, наша матушка Русь! - с искренней горечью сказал Тихменев. Русского слова здесь не услышишь.
Звонарев промолчал.
- Речь французская, а нищета русская, - усмехнулся генерал. Где-нибудь в Париже или, скажем, в Брюсселе вся придворная знать на собственных автомашинах разъезжает, а наша - в поезде или в допотопных экипажах.
"Какая все это мерзкая шваль! Ненавижу, ненавижу! - со злостью и отвращением думал Звонарев, глядя на парадных, надушенных генералов, на их затянутых в корсеты жен, обсыпанных бриллиантами. - И этим людям дано право карать и миловать! От них зависит судьба Вари, моя судьба, наше счастье... Почему они здесь, на свободе, живут, веселятся, сплетничают, а Варя находится, страшно подумать, в сырой камере, бог знает с кем - с ворами, проститутками... Где же справедливость?"
Звонарев прислушался к монотонному перестуку колес, в котором вдруг отчетливо услышал: "Под-ле-цы, под-ле-цы..."
- Подлецы! - выдавил сквозь зубы Звонарев.
- Пардон, не расслышал. Это вы мне? - спросил, наклонив голову, Тихменев.
- Простите, ваше превосходительство. Не вам.
* * *
Красносельский военный лагерь располагался вблизи железнодорожной станции. Он был оцеплен солдатами. В местах проезда стояли жандармские офицеры, которые внимательно проверяли документы и пригласительные билеты.
Тихменев представил Звонарева как своего адъютанта, и они вместе прошли к небольшому помосту, откуда была хорошо видна вся передняя линейка лагеря. На помосте толпились придворные дамы, министры, генералы. Невдалеке, примыкая к передней линейке, возвышался земляной валик, покрытый сочной травой. На нем был разбит шатер для царя и его семейства. Валик охранялся казаками-конвойцами. Перед шатром стояли легкие стулья и кресла.
Вдоль передней линейки уже были выстроены гвардейские полки. На правом фланге - преображенцы, рядом с ним - семеновцы, далее - первая артиллерийская бригада, измайловцы и егеря. Затем стояли полки второй гвардейской дивизии и гвардейские стрелки. На правом фланге полков развевались старые заслуженные полковые знамена, бывшие под Полтавой и Бородином, тут же располагались полковые оркестры. Яркий блеск медных труб, шелк знамен, и все это на фоне зелени, голубизны небес. Над лагерем плыл несмолкаемый говор многолюдной праздной толпы.
Звонареву особенно понравились гвардейцы - рослые, загорелые, сильные, чем-то схожие с былинными богатырями. Он поделился своим впечатлением с Тихменевым.
- Еще бы! - воскликнул тот. - Ведь здесь собран цвет русской нации. По всей России в гвардию отбирают высоких, могучих и красивых людей. В первой роте Преображенского полка нет солдат ростом ниже ста восьмидесяти сантиметров. А первый взвод сплошь выше сажени. Далеко не всякая страна может похвастаться такими молодцами!
Публика прибывала. Звонарев увидел начальника Главного артиллерийского управления генерала Кузьмина-Караваева, высокого статного старика, бросавшегося в глаза своей незаурядной внешностью и выправкой. Рядом с ним шагал его брат - адвокат, - в белом парадном фраке и блестящем черном цилиндре на голове.
Вскоре на дороге, ведущей к главному лагерю, показалась группа всадников во главе с великим князем Николаем Николаевичем главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа. Его сопровождали командир гвардейского корпуса генерал Безобразов, несколько адъютантов и ординарцев.
Над лагерем пронеслась зычная команда командира преображенцев генерала графа Игнатьева:
- Стано-о-вись!
Полки замерли в полной неподвижности. Говор утих. Все внимание толпы было сейчас приковано к приближающейся кавалькаде.
- Слу-у-шай, на кара-ул! - скомандовал Игнатьев.
Солдаты дружно вскинули винтовки с острыми сверкающими штыками, оркестры заиграли марш. Великий князь, сухопарый, подтянутый, будто слитый с конем, подскакал к правому флангу Преображенского полка и громко поздоровался с солдатами. Те ответили на приветствие единым могучим голосом - четко, строго размеренно. Воздух содрогнулся от их дружных, громких выкриков.
Князь медленно двинулся вдоль фронта замерших полков, придирчиво вглядываясь в безукоризненный строй солдат со вскинутыми на караул винтовками. Когда он миновал последнюю роту первой пехотной дивизии, ее полки по установленному правилу опустили винтовки к ноге. Остальные части продолжали равнение на командующего, и волны ответных приветствий катились ему на встречу.
- Здорово! Правда ведь? - восторженно обратился Тихменев к Звонареву.
Объехав весь лагерь, великий князь вернулся к Преображенскому полку. Начинался главный акт этого грандиозного, строго распланированного спектакля.
На лагерной дороге показался царь Николай II верхом на белом аргамаке в сопровождении конвойных казаков в алых и синих черкесках. Дальше следовали открытые ландо, на которых восседали царица, президент Франции Раймон Пуанкаре, члены царской семьи и приближенные из свиты.
Снова над лагерем воцарилась полнейшая тишина. Все, казалось, затаили дыхание. Снова к небу рванулась команда:
- Слушай, на караул!
Гулким эхом отдалась она по всему лагерю. Великий князь поскакал навстречу Николаю II. Отсалютовав обнаженной шашкой, он отдал царю строевой рапорт.
Едва царь поравнялся с правым флангом преображенцев, знаменщик опустил до земли полковое знамя и тотчас вскинул его вверх. Царь отдал честь знамени и направился вдоль парадной линейки. Грянуло "ура".
Царь улыбался, приветственно раскланивался. За ним, придерживая гарцующего коня, скакал великий князь. В нескольких шагах от них следовало ландо с императрицей Александрой Федоровной и Пуанкаре. Президент - в черном фраке, белой жилетке, с муаровой лентой Андрея Первозванного, накануне пожалованной ему царем. Он помахивал цилиндром в высоко поднятой руке, что-то говорил царице и любезными поклонами отвечал на приветствия вошедшей в верноподданический раж публики. Вся в белом, в пышной шляпке из белых страусовых перьев, подрумяненная и напудренная, императрица выглядела моложе своих лет и казалась красивой. Остальные ландо остановились возле валика. К шатру поднялись четыре царевны, казак с больным наследником на руках, фрейлины и царедворцы. Великие княжны были одеты одинаково: белые гладкие платья, белые чулки, белые туфельки и простые соломенные шляпки. Точь-в-точь провинциальные барышни среднего достатка. Десятилетний наследник был в форме Преображенского полка.
Проезжая по фронту гвардейских полков, Пуанкаре внимательно, чисто по-хозяйски всматривался в статные фигуры русских чудо-богатырей, рослых, крепких, мускулистых. Для президента все это было пушечное мясо, по дешевке купленное им на золотые займы царскому правительству для подавления революции. Пуанкаре невольно сравнивал солдат русской гвардии с полками сенегальских стрелков, тоже рослых и сильных, которые, как и русские, должны были защищать прекрасную Францию в случае войны. Пуанкаре, как хозяин, остался доволен видом русских наемников, о чем и поспешил сообщить Александре Федоровне.
Пока царь и президент объезжали фронт гвардейцев, полковые оркестры по задней линейке пробирались к Преображенскому полку, образуя огромный сводный оркестр всех гвардейских частей.
Закончив объезд частей, царь, а за ним и ландо с Пуанкаре и императрицей вернулись к валику. Царь спешился и, подождав Пуанкаре, вместе с ним и императрицей поднялся к шатру. Невдалеке от них остановился и великий князь Николай Николаевич, как бы ожидая дальнейших царских приказаний.
С того места, где обосновались Тихменев и Звонарев, было прекрасно видно все, что происходило около шатра. Тихменев вполголоса называл имена князей, министров и иностранных послов, толпившихся позади царской семьи и французского президента.
Звонарев перевел свой взгляд на великого князя Николая Николаевича. Он видел его и раньше, но теперь обратил внимание на его высокую фигуру. Бросались в глаза непомерно длинные ноги, над которыми возвышалось короткое туловище и совсем маленькая для его роста и уже сильно седая голова. Лицо великого князя было красивое, с тонкими чертами и волевым ртом.
- Ругатель отменный, - тихо комментировал Тихменев, глазами указывая на великого князя. - Перед стороем кроет площадной бранью даже офицеров.
- Как же это терпят?
- А вы знаете правило: на проституток да на великих князей не обижаются. Ха-ха-ха! - довольный своей остротой, Тихменев тихо засмеялся. - Но вместе с тем должен вам заметить, что это, пожалуй, единственный человек, кто по-серьезному думает о нашей гвардии. По его настоянию командирами гвардейских дивизий и полков назначались армейские офицеры и генералы, отличившиеся в Маньчжурии. Он перевел из армии много армейских офицеров, Георгиевских кавалеров. Князь не смотрел на то, были они знатны или бедны. Армейские офицеры получали специальные добавки к жалованию "на представительство", что давало им возможность служить в дорогих по своему образу жизни гвардейских полках. Это вызвало неудовольствие некоторых знатных и титулованных гвардейцев. Ну что ж, им же хуже. Князь перевел их в захудалые полки. Служите, мол, во славу царя и отечества...
Князь, стремившийся "обрусить" высший командный состав армии, пользовался расположением большинства офицеров, как ярый противник немцев. При дворе он считался главою русской партии. Его жена, черногорская принцесса, открыто выражала свою ненависть к "немке", как при дворе называли Александру Федоровну, так и не научившуюся понимать русскую речь и тем более говорить по-русски.
Зато к французам великий князь явно благоволил и даже раболепствовал перед ними, будучи одним из акционеров крупнейшего военного концерна Франции - компании Шнейдера-Крезо. Акции приносили ему хорошие доходы. Французы прекрасно это знали и не стеснялись диктовать нужные им распоряжения, каасющиеся русской армии.
Обо всем этом вспомнил Звонарев, наблюдая, как почтительно склонился перед царем и Пуанкаре великий князь в ожидании их распоряжений.
До слуха Звонарева то и дело долетали пересуды публики по поводу приезда Пуанкаре и событий последних дней. Рассказывали, что Пуанкаре првез в подарок Александре Федоровне гобелен с портретом Марии-Антуанетты, казненной во времена французской революции 1793 года. Этот подарок произвел на суеверную Александру Федоровну тяжелое впечатление. Она увидела в этом знамение - уготованную ей свыше участь французской королевы.
- Пуанкаре допустил бестактность. У нас только и говорят о покушении на царствующую фамилию. Революция является пугалом для двора, и вдруг такое напоминание о французской революции и казни королевы! В доме повешенного не принято говорить о веревке, - рассказывал шепотом Тихменев Звонареву.
Кто-то заговорил о возможности внезапного начала войны между Россией и Германией.
- Чепуха! - раздалось протестующе. - Россия и Германия связаны более чем вековой дружбой. Со времен Наполеона мы всегда были рядом. Личный представитель кайзера при Николае граф Шлобитен утверждает, что о войне не может быть и речи.
Шлобитен стоял в свите царя и, как обычно, был весел и остроумен. Он высокомерно и насмешливо поглядывал на французских офицеров, группировавшихся вокруг французского посла Палеолога и военного атташе маркиза де ля Гиш. Французы были сдержаны, немногословны, что истолковывалось любопытными наблюдателями как плохой признак.
Около юных царевен грудились молодые князья и свитские офицеры. Они о чем-то оживленно разговаривали. Царевны прыскали от смеха и зажимали рты кружевными платочками. Рядом с сестрами на стульчике сидел бледный и худой наследник. За его спиной стоял широкоплечий казак Деревянко, исполнявший обязанности няньки. Он строго следил, чтобы царевич не вставал со стула. Невдалеке от наследника в кругу генералов оживленно жестикулировал великий князь Сергей Михайлович - августейший генерал-инспектор артиллерии.
- Главнейший и, к несчастью, несокрушимый враг русской артиллерии, отрекомендовал его Тихменев Звонареву. - В артиллерии он ничего не смыслит, и почти все его распоряжения - прямое свидетельство скудоумия и самодурства. Диву даешься, как наш Кузьмин-Караваев уживается с ним и умеет обезвредить глупые, а то и просто вредные приказы. Беда еще и в том, что "августейший инспектор" идет на поводу у французской фирмы Шнейдера-Крезо. Французы хотели навязать нам перевооружение всей легкой артиллерии своими пушками, которые куда хуже наших. Хорошо, министр финансов запротестовал: нет денег, и все! Только благодаря этому перевооружение не состоялось. И все же эти бестии французы не разрешили нам закупить пушки у Круппа, который предлагал нам тысячу отличнейших гаубиц и тяжелых орудий с полным боевым комплектом.
- В данном случае можно было бы и не согласиться с французами, заметил Звонарев.
Тихменев усмехнулся:
- Попробуйте не согласиться, если они дали взятку августейшему идиоту Сергею Михайловичу и он забраковал крупповские пушки после испытаний.
В ожидании, пока объединенный оркестр всех гвардейских полков перестроится, царь и Пуанкаре тихо беседовали. Невысокого роста, невзрачного вида, царь, в лихо сбитой набекрень фуражке, слушал президента, чуть наклонив голову в его сторону. Кряжистый, начинающий полнеть Пуанкаре, с грубоватым, загоревшим крестьянским лицом и вздыбившейся бородкой, держался с почтительностью гостя, который задался целью во что бы то ни стало расположить к себе сердце гостеприимного хозяина. Оба улыбались, поддакивая друг другу, и, видимо, были довольны беседой.
В проходной их ждал следователь Добужинский.
- Вообще-то ваша супруга держится молодцом, - обратился он к Звонареву. - Вот только не пойму, почему она просит перевести ее в одиночку.
- Я очень просил бы вас, господин Добужинский, удовлетворить желание моей жены, - сказал Звонарев.
- Попытаюсь, - пообещал следователь.
Разговор зашел об освобождении Вари на поруки под залог. Оказалось, что залог составит изрядную сумму - тысяч десять - пятнадцать.
- Бог мой! - ошеломленно воскликнул Краснушкин. - Откуда же взять инженеру такие деньги?
- Есть ростовщики, - намекнул Добужинский.
- Похоже, что охранное отделение имеет с ними определенную связь, едко проговорил Краснушкин. - А может быть и не только охранное отделение...
Добужинский метнул на него вспыхнувший гневом взгляд:
- Ваши намеки по меньшей мере оскорбительны, господин доктор. Размер залога устанавливаю не я, а прокуратура. В данном случае сумму залога назначит прокурор окружного суда.
- Вильгельм Федорович фон Валь?
- Он самый, - подтвердил Добужинский. - Поговорите с ним.
- С этим чинушей трудно поладить, - усмехнулся Краснушкин. - Но, как говорится, попытка не пытка.
Добужинский пригласил всех пройти в свой кабинет, находившийся в окружном суде. Полутемная комната, выходящая окнами на тюремный двор. Массивная дверь, каменный, покрытый истертым ковром пол, громоздкая печь в углу. Толстые стены и обрешеченные прочными железными прутьями окна мало чем отличали этот "кабинет" от обычной тюремной камеры.
Следователь отправился к фон Валю. Звонарев и Краснушкин остались в обществе лысого юркого чиновника, усердно хлопотавшего над какими-то бумагами.
- Та, конечно, думаешь о деньгах! - сказал Краснушкин свояку.
Сергей Владимирович невесело взглянул на него.
- Представь себе, ты угадал.
- Не думай, деньги будут.
- Откуда?
- Кое-что наскребешь сам. Расшевелим тещу. Ну, и на меня можешь рассчитывать: отдам все свои сбережения.
"Какой же ты изумительный человек!" - подумал Сергей Владимирович о Краснушкине и молча, благодарно стиснул его руку.
Прошло не меньше получаса, прежде чем вернулся Добужинский. По его расстроенному виду Звонарев понял, что разговор с прокурором был неутешителен.
- Заломил двадцать тысяч. Срок выплаты всей суммы недельный. Формально прокурор прав, такая сумма залога обеспечит явку госпожи Звонаревой в суд в любое время, - сказал слндователь.
Сергей Владимирович был подавлен.
- У меня нет возможности внести столько денег сразу.
- В таком случае ваша супруга останется в тюрьме, - равнодушно заметил следователь.
- Это мы еще посмотрим! - горячо воскликнул Краснушкин.
* * *
"Несчастье, - говорит русская пословица, - не приходит в одиночку. Одна беда идет, за собой другую ведет". Так случилось и со Звонаревым. Утром, зайдя к Краснушкиным проведать детей, он узнал, что Иван Павлович срочно был вызван в Закатальский полк, к месту своей новой службы. Уезжал близкий человек, кто был опорой Звонареву все эти тяжелые дни. Вместе с его отъездом исчезала надежда на скорое освобождение Вари.
- Поехал к Сухомлиновой, - в слезах рассказывала Катя. - О Варе все хлопочет. Хоть бы о себе похлопотал...
Вечером Краснушкин зашел проститься. В форме полкового врача он выглядел молодым, подтянутым и, как всегда, неунывающим и бодрым. Сел в кресло, положив руки на колени, осмотрел, будто прощаясь, квартиру, знакомые картины. Грустно улыбаясь, заметил, что без хозяйки дом сирота и что в их не очень-то веселом положении разумнее всего было бы отправить Катю с детьми к теще на юг.
- Но ведь ты знаешь мою милую половину, - ни в какую! Избалована. Прожила полжизни в Петербурге. Ни о каком отъезде слышать не хочет. Ну да поживем - увидим, все образуется.
И уже прощаясь, мягко, с чуть лукавой улыбкой поглядев на Звонарева, сказал:
- А тебе подарочек от Сухомлиновой, хоть ты и сомневался в ее чарах. Прав-то оказался я: в нашей просвещенной монархии фаворитки подчас решают государственные дела.
И Звонарев, не веря своим ушам от счастья, узнал, что прокурор снизил сумму залога до трех тысяч и что в скором времени Варя будет освобождена.
4
В начале июля 1914 года в Петербург прибыл наконец президент Французской республики Раймон Пуанкаре. Это был его второй визит в столицу Российской империи. Два года, отделявшие первый визит от второго, бывший адвокат вел кипучую деятельность по подготовке войны против Германии, укреплял франко-русский военный союз, чем и снискал себе мрачное прозвище "Пуанкаре-война". Он знал, что его воинственный пыл импонировал крупной буржуазии и клерикалам, и поэтому с особым рвением старался разжечь мировой пожар. Это усердие помогло ему занять пост премьер-министра, а затем стать и президентом.
Не удивительно поэтому, что приезд Пуанкаре в Россию совпал с самым разгаром рабочих волнений в Питере. Добрая половина столичных заводов и фабрик бастовала, на улицах строились баррикады. Забастовал военный завод, на котором работал Звонарев.
Утром, прийдя на работу, Звонарев был поражен непривычной картиной. Обычно в рабочее время заводской двор не отличался многолюдием. Изредка пройдет мастер в контору или заглянет бригадир, шмыгнет уборщица или рабочий по своей надобности, и снова пустынно, лишь доносится из рабочих корпусов лязг, скрежет станков, завывание электромоторов.
А сегодня Звонарев остановился в изумлении. Большой заводской двор был полон людей. Рабочие стояли группками, сидели, прислонясь к пустым бочкам или забору, курили, горячо, но не громко разговаривали, спорили.
"Забастовка, - пронеслось в голове Звонарева. - Не ко времени. У нас срочный заказ".
Увидев инженера, рабочие замодчали, настороженно, недружелюбно поглядывая на него. "Хоть ты и не вредный человек, - читал Звонарев в этих взглядах, - не ругатель и мы на тебя не обижаемся, но все-таки ты не наш брат рабочий, а чужак. И настоящей веры тебе нету".
Заметив знакомого рабочего Фомина, Звонарев остановился и спросил:
- Бастуете, что ли, Фомин?
- Бастуем, господин инженер! Вот дожидаемся генерала. Хотим с ним потолковать. Да не только мы бастуем. Почитай, половина Питера сегодня встала.
В это время в проходной раздался звучный, по-хозяйски власный голос Тихменева. Дверь распахнулась и показалась пятящаяся задом, согбенная в низком поклоне перед генералом фигура Вьюнова.
Тихменев быстро, не глядя на рабочих, направился к управлению завода. Заметив стоявшего с рабочими Звонарева, генерал остановился. Инженера поразило взволнованное лицо генерала, его напряженные глаза.
- Бастовать вздумали, голубчики? - обратился он к стоявшему неподалеку Фомину. - Не ко времени. Ничего хорошего из этого сейчас не выйдет. Это вам не девятьсот пятый год.
Фомин вышел вперед и, спокойно остановившись перед генералом, подал ему сложенную пополам бумагу.
- Наши требования, ваше превосходительство.
Голубые умные глаза Фомина спокойно выдержали сердитый взгляд Тихменева, который словно говорил: "Ты у меня еще попляшешь! Расправимся с такими по всей строгости". - "Ты нам не грози, мы не из пугливых, - будто ответили глаза рабочего, - тебя мы не боимся".
Предложив Звонареву взять бумагу, генерал прошел в управление.
В кабинете, расстегнув ворот кителя, он принялся читать бумагу. Возмущению его не было границ, когда он бегло ознакомился с требованиями рабочих.
- Чуют, что в воздухе пахнет войной. Узнали, что приехал Пуанкаре. Соображают... Обратили внимание, - он взглянул на Звонарева, - какие глаза у этого рабочего, что говорил со мной? Умница! Спокойный, выдержаный, за собой чувствует силу.
Тихменев плюхнулся в кресло и еще раз пробежал глазами бумагу.
- Вы подумайте только, что они пишут: увеличение расценок в связи с новым заказом, выплата по болезни, ликвидация "черных списков", свобода собраний и сходок, открытие вечерней школы для рабочих... Нет, это уж слишком.
Второй день Звонарев вместе с Тихменевым вели переговоры с делегациями рабочих по поводу их требований. Вполне сочувствуя рабочим, Сергей Владимирович пытался склонить Тихменева на некоторые уступки. Генерал и слушать не хотел. До хрипоты в голосе он доказывал полнейшую неприемлемость требований рабочих.
- Зачем нам спорить и толочь воду в ступе? - сказал ему Звонарев на второй день забастовки. - Давайте представим начальству все требования рабочих, что принять и что отклонить.
- Что вы, что вы! - ужаснулся Тихменев. - Если мы сделаем это, нас с вами выгонят с завода. Только подумать: восьмичасовой рабочий день и увеличение расценок на пятьдесят процентов! Ведь это требование девятьсот пятого года! А у нас, слава богу, тысяча девятьсот четырнадцатый, и за нашей спиной не Маньчжурия, а третьеиюньская Государственная дума.
- ...Со столыпинским галстуком и казачьей плеткой, - напомнил Звонарев.
Тихменев замотал головой.
- Сергей Владимирович, вы, право, несносный человек!
- А то, что творится на заводе, сносно? - иронически спросил Звонарев. - Военный завод - и вдруг бастует в момент приезда столь высокого гостя, как французский президент.
- Да это же не только у нас, черт побери! - воскликнул Тихменев.
- И тем не менее нам надо без шума и как можно скорее урегулировать все эти вопросы, - настаивал Звонарев.
После долгих колебаний Тихменев отважился последовать совету Сергея Владимировича и отправился с докладом к начальнику Главного артиллерийского управления. Вернулся он через два часа в приподнятом настроении и, вызвав к себе Звонарева, объявил, что начальство, учитывая визит французского президента в столицу, нашло возможным удовлетворить некоторые требования рабочих военного завода.
- Верите, у меня будто гора с плеч свалилась, - признался Тихменев. Поручаю вам сообщить рабочим о наших уступках, и пусть сегодня же приступают к работе.
Звонарев с удовольствием выполнил это поручение. Забастовка на заводе прекратилась. Тихменев окончательно успокоился. Вечером, после обхода оживших цехов, он сказал Звонареву:
- Ну, слава богу, все обошлось для нас без неприятностей. Теперь можно и развеяться. В Главном артуправлении я получил два пригласительных билета на "Зарю с церемонией", которая состоится завтра вечером в Красносельском лагере по случаю визита Пуанкаре. Не хотите ли составить мне компанию? Моя жена заболела, и один билет свободен.
- Не до церемоний мне сейчас, Павел Петрович! - вздохнул Звонарев. Жена все еще в тюрьме. Какие уж тут развлечения!
Тихменев отнесся к его отказу неодобрительно:
- А я бы на вашем месте обязательно воспользовался возможностью побывать там.
- Зачем? - Звонарев непонимающе взглянул на генерала.
- Чудак вы, право, - заметил с улыбкой Тихменев. - Там будет царь с семейством, двор, Пуанкаре и весь влиятельный бомонд. Поверьте, ваше присутствие в таком обществе наверняка бросится в глаза жандармам. Наденьте военную форму со всеми регалиями. Медаль за русско-японскую войну и значок за оборону Порт-Артура. Ну, а рядом с вами буду я, генерал, обвешанный крестами, медалями, с лентой Станислава 1-й степени через плечо. Каково, а?
"А пожалуй, есть смысл поехать с ним! - подумал Звонарев. - Чем черт не шутит, может быть, и впрямь это поможет..."
5
На следующий день в установленный час Сергей Владимирович, облаченный в военный мундир, прибыл на Балтийский вокзал и встретился с Тихменевым, картинно наряженным в генеральскую парадную форму. Все вагоны первого класса были переполнены разодетыми дамами, генералами и придворными. В купе стояла духота, и Тихменев со Звонаревым предпочли остаться в коридоре у открытого окна. Именитые пассажиры говорили преимущественно на французском языке. Французские анектоды, французские салонные шутки, изысканные обращения, манеры, жеманный смех дам и девиц. Ничего русского, все на чужеземный лад.
- Эх, наша матушка Русь! - с искренней горечью сказал Тихменев. Русского слова здесь не услышишь.
Звонарев промолчал.
- Речь французская, а нищета русская, - усмехнулся генерал. Где-нибудь в Париже или, скажем, в Брюсселе вся придворная знать на собственных автомашинах разъезжает, а наша - в поезде или в допотопных экипажах.
"Какая все это мерзкая шваль! Ненавижу, ненавижу! - со злостью и отвращением думал Звонарев, глядя на парадных, надушенных генералов, на их затянутых в корсеты жен, обсыпанных бриллиантами. - И этим людям дано право карать и миловать! От них зависит судьба Вари, моя судьба, наше счастье... Почему они здесь, на свободе, живут, веселятся, сплетничают, а Варя находится, страшно подумать, в сырой камере, бог знает с кем - с ворами, проститутками... Где же справедливость?"
Звонарев прислушался к монотонному перестуку колес, в котором вдруг отчетливо услышал: "Под-ле-цы, под-ле-цы..."
- Подлецы! - выдавил сквозь зубы Звонарев.
- Пардон, не расслышал. Это вы мне? - спросил, наклонив голову, Тихменев.
- Простите, ваше превосходительство. Не вам.
* * *
Красносельский военный лагерь располагался вблизи железнодорожной станции. Он был оцеплен солдатами. В местах проезда стояли жандармские офицеры, которые внимательно проверяли документы и пригласительные билеты.
Тихменев представил Звонарева как своего адъютанта, и они вместе прошли к небольшому помосту, откуда была хорошо видна вся передняя линейка лагеря. На помосте толпились придворные дамы, министры, генералы. Невдалеке, примыкая к передней линейке, возвышался земляной валик, покрытый сочной травой. На нем был разбит шатер для царя и его семейства. Валик охранялся казаками-конвойцами. Перед шатром стояли легкие стулья и кресла.
Вдоль передней линейки уже были выстроены гвардейские полки. На правом фланге - преображенцы, рядом с ним - семеновцы, далее - первая артиллерийская бригада, измайловцы и егеря. Затем стояли полки второй гвардейской дивизии и гвардейские стрелки. На правом фланге полков развевались старые заслуженные полковые знамена, бывшие под Полтавой и Бородином, тут же располагались полковые оркестры. Яркий блеск медных труб, шелк знамен, и все это на фоне зелени, голубизны небес. Над лагерем плыл несмолкаемый говор многолюдной праздной толпы.
Звонареву особенно понравились гвардейцы - рослые, загорелые, сильные, чем-то схожие с былинными богатырями. Он поделился своим впечатлением с Тихменевым.
- Еще бы! - воскликнул тот. - Ведь здесь собран цвет русской нации. По всей России в гвардию отбирают высоких, могучих и красивых людей. В первой роте Преображенского полка нет солдат ростом ниже ста восьмидесяти сантиметров. А первый взвод сплошь выше сажени. Далеко не всякая страна может похвастаться такими молодцами!
Публика прибывала. Звонарев увидел начальника Главного артиллерийского управления генерала Кузьмина-Караваева, высокого статного старика, бросавшегося в глаза своей незаурядной внешностью и выправкой. Рядом с ним шагал его брат - адвокат, - в белом парадном фраке и блестящем черном цилиндре на голове.
Вскоре на дороге, ведущей к главному лагерю, показалась группа всадников во главе с великим князем Николаем Николаевичем главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа. Его сопровождали командир гвардейского корпуса генерал Безобразов, несколько адъютантов и ординарцев.
Над лагерем пронеслась зычная команда командира преображенцев генерала графа Игнатьева:
- Стано-о-вись!
Полки замерли в полной неподвижности. Говор утих. Все внимание толпы было сейчас приковано к приближающейся кавалькаде.
- Слу-у-шай, на кара-ул! - скомандовал Игнатьев.
Солдаты дружно вскинули винтовки с острыми сверкающими штыками, оркестры заиграли марш. Великий князь, сухопарый, подтянутый, будто слитый с конем, подскакал к правому флангу Преображенского полка и громко поздоровался с солдатами. Те ответили на приветствие единым могучим голосом - четко, строго размеренно. Воздух содрогнулся от их дружных, громких выкриков.
Князь медленно двинулся вдоль фронта замерших полков, придирчиво вглядываясь в безукоризненный строй солдат со вскинутыми на караул винтовками. Когда он миновал последнюю роту первой пехотной дивизии, ее полки по установленному правилу опустили винтовки к ноге. Остальные части продолжали равнение на командующего, и волны ответных приветствий катились ему на встречу.
- Здорово! Правда ведь? - восторженно обратился Тихменев к Звонареву.
Объехав весь лагерь, великий князь вернулся к Преображенскому полку. Начинался главный акт этого грандиозного, строго распланированного спектакля.
На лагерной дороге показался царь Николай II верхом на белом аргамаке в сопровождении конвойных казаков в алых и синих черкесках. Дальше следовали открытые ландо, на которых восседали царица, президент Франции Раймон Пуанкаре, члены царской семьи и приближенные из свиты.
Снова над лагерем воцарилась полнейшая тишина. Все, казалось, затаили дыхание. Снова к небу рванулась команда:
- Слушай, на караул!
Гулким эхом отдалась она по всему лагерю. Великий князь поскакал навстречу Николаю II. Отсалютовав обнаженной шашкой, он отдал царю строевой рапорт.
Едва царь поравнялся с правым флангом преображенцев, знаменщик опустил до земли полковое знамя и тотчас вскинул его вверх. Царь отдал честь знамени и направился вдоль парадной линейки. Грянуло "ура".
Царь улыбался, приветственно раскланивался. За ним, придерживая гарцующего коня, скакал великий князь. В нескольких шагах от них следовало ландо с императрицей Александрой Федоровной и Пуанкаре. Президент - в черном фраке, белой жилетке, с муаровой лентой Андрея Первозванного, накануне пожалованной ему царем. Он помахивал цилиндром в высоко поднятой руке, что-то говорил царице и любезными поклонами отвечал на приветствия вошедшей в верноподданический раж публики. Вся в белом, в пышной шляпке из белых страусовых перьев, подрумяненная и напудренная, императрица выглядела моложе своих лет и казалась красивой. Остальные ландо остановились возле валика. К шатру поднялись четыре царевны, казак с больным наследником на руках, фрейлины и царедворцы. Великие княжны были одеты одинаково: белые гладкие платья, белые чулки, белые туфельки и простые соломенные шляпки. Точь-в-точь провинциальные барышни среднего достатка. Десятилетний наследник был в форме Преображенского полка.
Проезжая по фронту гвардейских полков, Пуанкаре внимательно, чисто по-хозяйски всматривался в статные фигуры русских чудо-богатырей, рослых, крепких, мускулистых. Для президента все это было пушечное мясо, по дешевке купленное им на золотые займы царскому правительству для подавления революции. Пуанкаре невольно сравнивал солдат русской гвардии с полками сенегальских стрелков, тоже рослых и сильных, которые, как и русские, должны были защищать прекрасную Францию в случае войны. Пуанкаре, как хозяин, остался доволен видом русских наемников, о чем и поспешил сообщить Александре Федоровне.
Пока царь и президент объезжали фронт гвардейцев, полковые оркестры по задней линейке пробирались к Преображенскому полку, образуя огромный сводный оркестр всех гвардейских частей.
Закончив объезд частей, царь, а за ним и ландо с Пуанкаре и императрицей вернулись к валику. Царь спешился и, подождав Пуанкаре, вместе с ним и императрицей поднялся к шатру. Невдалеке от них остановился и великий князь Николай Николаевич, как бы ожидая дальнейших царских приказаний.
С того места, где обосновались Тихменев и Звонарев, было прекрасно видно все, что происходило около шатра. Тихменев вполголоса называл имена князей, министров и иностранных послов, толпившихся позади царской семьи и французского президента.
Звонарев перевел свой взгляд на великого князя Николая Николаевича. Он видел его и раньше, но теперь обратил внимание на его высокую фигуру. Бросались в глаза непомерно длинные ноги, над которыми возвышалось короткое туловище и совсем маленькая для его роста и уже сильно седая голова. Лицо великого князя было красивое, с тонкими чертами и волевым ртом.
- Ругатель отменный, - тихо комментировал Тихменев, глазами указывая на великого князя. - Перед стороем кроет площадной бранью даже офицеров.
- Как же это терпят?
- А вы знаете правило: на проституток да на великих князей не обижаются. Ха-ха-ха! - довольный своей остротой, Тихменев тихо засмеялся. - Но вместе с тем должен вам заметить, что это, пожалуй, единственный человек, кто по-серьезному думает о нашей гвардии. По его настоянию командирами гвардейских дивизий и полков назначались армейские офицеры и генералы, отличившиеся в Маньчжурии. Он перевел из армии много армейских офицеров, Георгиевских кавалеров. Князь не смотрел на то, были они знатны или бедны. Армейские офицеры получали специальные добавки к жалованию "на представительство", что давало им возможность служить в дорогих по своему образу жизни гвардейских полках. Это вызвало неудовольствие некоторых знатных и титулованных гвардейцев. Ну что ж, им же хуже. Князь перевел их в захудалые полки. Служите, мол, во славу царя и отечества...
Князь, стремившийся "обрусить" высший командный состав армии, пользовался расположением большинства офицеров, как ярый противник немцев. При дворе он считался главою русской партии. Его жена, черногорская принцесса, открыто выражала свою ненависть к "немке", как при дворе называли Александру Федоровну, так и не научившуюся понимать русскую речь и тем более говорить по-русски.
Зато к французам великий князь явно благоволил и даже раболепствовал перед ними, будучи одним из акционеров крупнейшего военного концерна Франции - компании Шнейдера-Крезо. Акции приносили ему хорошие доходы. Французы прекрасно это знали и не стеснялись диктовать нужные им распоряжения, каасющиеся русской армии.
Обо всем этом вспомнил Звонарев, наблюдая, как почтительно склонился перед царем и Пуанкаре великий князь в ожидании их распоряжений.
До слуха Звонарева то и дело долетали пересуды публики по поводу приезда Пуанкаре и событий последних дней. Рассказывали, что Пуанкаре првез в подарок Александре Федоровне гобелен с портретом Марии-Антуанетты, казненной во времена французской революции 1793 года. Этот подарок произвел на суеверную Александру Федоровну тяжелое впечатление. Она увидела в этом знамение - уготованную ей свыше участь французской королевы.
- Пуанкаре допустил бестактность. У нас только и говорят о покушении на царствующую фамилию. Революция является пугалом для двора, и вдруг такое напоминание о французской революции и казни королевы! В доме повешенного не принято говорить о веревке, - рассказывал шепотом Тихменев Звонареву.
Кто-то заговорил о возможности внезапного начала войны между Россией и Германией.
- Чепуха! - раздалось протестующе. - Россия и Германия связаны более чем вековой дружбой. Со времен Наполеона мы всегда были рядом. Личный представитель кайзера при Николае граф Шлобитен утверждает, что о войне не может быть и речи.
Шлобитен стоял в свите царя и, как обычно, был весел и остроумен. Он высокомерно и насмешливо поглядывал на французских офицеров, группировавшихся вокруг французского посла Палеолога и военного атташе маркиза де ля Гиш. Французы были сдержаны, немногословны, что истолковывалось любопытными наблюдателями как плохой признак.
Около юных царевен грудились молодые князья и свитские офицеры. Они о чем-то оживленно разговаривали. Царевны прыскали от смеха и зажимали рты кружевными платочками. Рядом с сестрами на стульчике сидел бледный и худой наследник. За его спиной стоял широкоплечий казак Деревянко, исполнявший обязанности няньки. Он строго следил, чтобы царевич не вставал со стула. Невдалеке от наследника в кругу генералов оживленно жестикулировал великий князь Сергей Михайлович - августейший генерал-инспектор артиллерии.
- Главнейший и, к несчастью, несокрушимый враг русской артиллерии, отрекомендовал его Тихменев Звонареву. - В артиллерии он ничего не смыслит, и почти все его распоряжения - прямое свидетельство скудоумия и самодурства. Диву даешься, как наш Кузьмин-Караваев уживается с ним и умеет обезвредить глупые, а то и просто вредные приказы. Беда еще и в том, что "августейший инспектор" идет на поводу у французской фирмы Шнейдера-Крезо. Французы хотели навязать нам перевооружение всей легкой артиллерии своими пушками, которые куда хуже наших. Хорошо, министр финансов запротестовал: нет денег, и все! Только благодаря этому перевооружение не состоялось. И все же эти бестии французы не разрешили нам закупить пушки у Круппа, который предлагал нам тысячу отличнейших гаубиц и тяжелых орудий с полным боевым комплектом.
- В данном случае можно было бы и не согласиться с французами, заметил Звонарев.
Тихменев усмехнулся:
- Попробуйте не согласиться, если они дали взятку августейшему идиоту Сергею Михайловичу и он забраковал крупповские пушки после испытаний.
В ожидании, пока объединенный оркестр всех гвардейских полков перестроится, царь и Пуанкаре тихо беседовали. Невысокого роста, невзрачного вида, царь, в лихо сбитой набекрень фуражке, слушал президента, чуть наклонив голову в его сторону. Кряжистый, начинающий полнеть Пуанкаре, с грубоватым, загоревшим крестьянским лицом и вздыбившейся бородкой, держался с почтительностью гостя, который задался целью во что бы то ни стало расположить к себе сердце гостеприимного хозяина. Оба улыбались, поддакивая друг другу, и, видимо, были довольны беседой.