Николаев Константин Николаевич. Брачный сезон или Эксперименты с женой

   Букет исчез в белых складках. Мадам Еписеева спросила:
   – Это ты так шумел в прихожей?
   – Там какие-то мерзавцы напали на меня, – буркнул я. – Пришлось слегка наподдать им, чтобы отвязались.
   – Господи! – воскликнула Мария и чуть было опять не залилась слезами. Синие чулки насторожились. – Да это же дядя Миша и тетя Рая!
   – С такими родственниками не пропадешь, – бодро заметил я.
   – Ты что же, не читал моей инструкции?
   Розовая и голубая кофты осуждающе затряслись.
   – Ну почему, читал…
   – Да видно, ничего не понял, – зло сказала мадам Еписеева. – Это же обряд такой. Выкуп невесты называется.
   За окном раздались протяжные гудки «ЗИЛа». Пора было ехать. Я схватил невесту за рукав и потянул.
   – Ай! – крикнула она, как подраненная выпь. – Ты же мне все кружева размахришь!
   Длинной процессией мы спустились на улицу. «ЗИЛ» нетерпеливо тарахтел. Теперь он еще больше походил на катафалк. Дядя Миша, сдвинув набекрень нутриевую длинноволосую шапку, уселся в старенький «Москвич» и поманил меня рукой.
   – Эй, жених, тебе пока не положено с невестой!
   Опять какие-то фокусы. Но в полемику, во избежание нового конфликта, я решил не вступать.
   Мария с подружками, сыном Вовочкой и каким-то молодцом залезла в «ЗИЛ». Рядом со мной на вытертое заднее сиденье плюхнулась тетя Рая. Рессоры жалобно скрипнули. На переднее сиденье, как курица на насест, взлетел второй молодчик с жиденькими усишками.
   – Это Леха, сын мой, – гордо сообщил дядя Миша. – А Машкин, значит, двоюродок.
   Дернувшись несколько раз, наша карета тронулась с места и покатила по грязно-коричневой снежной колее в загс. На крутом повороте я неловко уперся в подушечный бок своей соседки и поинтересовался, что за личности едут сейчас с Машей.
   – То детки мои, – отдуваясь, прокряхтела тетя Рая. – Викочка, Анджелочка и Василек. – Усатая родственница моей невесты поворочалась, притиснув меня к двери, и предупредила: – Ты с Васильком-то поосторожней! С отсидки он только что. Как выпьет – сам не свой…
   Я поежился, насколько позволяло оставленное мне тетей Раей пространство. За окном проплыли гаражи. Внезапно на обочину высыпали пьяненькие старухи и принялись размахивать руками.

Глава 44
Браки совершаются в загсах и на небесах

   Когда мы подъехали к загсу, у дверей одиноко топтался Виталька Рыбкин. Все остальные скрылись в тепле, за стеклянными дверями. Роскошную дубленку моего друга и свидетеля пересекал пестрый рушник. Уже успели навесить, сволочи! Рядом со ступенями стояла новенькая темно-синяя девятка.
   – Старик! – Рыбкин бросился ко мне. – Ну ты прямо метеор…
   – Сам видишь, какой транспорт! – Я подумал, что он иронизирует, и указал на «Москвич».
   – Да я не в том смысле. Быстро ты окрутил эту деваху. Я и то так не смог бы. Молоток! Так держать! – Он хлопнул по синему капоту «девятки».
   – Твоя?
   Виталька с достоинством кивнул и пожаловался:
   – Вот, Лариса заставила купить. Что ты, говорит, как босяк, все на такси да на такси. Пора уже и свои колеса иметь.
   – Значит, родственница поэта с тобой? – спросил я.
   – Ага, они с твоей уже о чем-то шепчутся.
   – Быстро…
   – Что ж ты хочешь? Бабы, они и есть бабы! – пророкотал Рыбкин. – От слова «бабки»!
   Где-то я уже слышал что-то подобное. Но вспомнить, где именно, так и не смог. Мы вошли в загс. Там уже толпились с десяток брачащихся пар, чуть в стороне галдели родственники.
   – Тихо! – внезапно раздался оглушительный бас монументальной особы с золотым кругляком на шее. Она приказала: – Женихи и невесты! Всем выстроиться перед залом регистрации в порядке убывания порядковых номеров…
   Никто ничего не понял. В узком коридорчике возникла паника.
   – А ну, живо! – опять крикнула женщина-монумент. – Я сказала, в порядке записи. Кто на когда записан. И на кого…
   Я подхватил Марию, которая вышла из «Уборной невесты», и повлек ее к начинающей формироваться черно-белой очереди.
   Через полчаса ожидания двери перед нами распахнулись. Мы тронулись. За нами повалила толпа гостей. Чуть поодаль от меня спотыкался в тесных ботинках хулиган Еписеев. На его шее болтался синий ученический галстук с кривым узлом. В углу зала кто-то ругнулся матом, после чего из динамиков грянуло исковерканное до неузнаваемости мяуканье мендельсоновского марша.
   Мы остановились в центре зала. Я завертел головой в поисках Леньки Тимирязьева.
   – Жених, – разнеслось по залу, – что вы вертитесь, как вошь на гребешке? Сейчас вам все будет.
   Я застыл. Злосчастная бабочка впилась в кадык. Грудь регистраторши выдавалась клином, как нос корабля. На этом утесе болталась массивная бутафорская цепь. Я поежился. У меня сложилось впечатление, что эта женщина натянула платье на деревянную кафедру, за которой стояла.
   – Дорогая Мария, – начала она. – Дорогой Арсен! – Ну вот, опять клички в ход пошли! – Сегодня знаменательный день в вашей жизни. Вы создаете новую ячейку общества, и я вам всячески в этом помогу. Но прежде чем сделать нелегкий шаг, я должна спросить вас, Мария: согласны ли вы иметь своим мужем Арсена?
   Мадам Еписеева покачнулась на изделии заграничных обувщиков и выпалила:
   – Да!
   – Теперь я спрошу вас, Арсен, – да Арсений меня зовут, Арсений! – Согласны ли вы иметь Марию женой согласно уголовно-процессуальному… – памятник на секунду смутился и тут же поправился: – Кодексу о браке и семье?
   Теперь уже деваться было некуда. Хищные взгляды Машиных родственников сверлили мою сутулую спину, и я ответил утвердительно.
   Мария надела тесное кольцо на мой палец. Я навинтил ей золотую гаечку.
   На этом церемония закончилась, нас объявили супругами и попросили расписаться свидетелей. С разных сторон к столу двинулись Рыбкин с полотенцем через плечо и толстуха в розовой кофте. Рыбкин достал из кармана золотой «Паркер» и небрежно черкнул закорючку в книге. Толстуха воспользовалась казенной ручкой.
   На выходе нас встретили цветы, улыбки и слюнявые поцелуи тети Раи. Хулиган Еписеев, теперь уже мой однофамилец, смотрел исподлобья, словно замышлял какую-то пакость. Но возможно, он просто грустил о своем мотоцикле.
   Ну все, отмучился! Теперь остается только посидеть за столом, послушать дурацкие тосты – и все!
   – По машинам! – переняв командирский тон регистраторши, проорала тетя Рая. – Батюшка заждался!
   Какой еще батюшка? Машин? Но ведь он давно умер, и я даже вынужден был выполнить его нелепое завещание…
   Оказывается, нам предстояло еще обвенчаться. Я двинулся к «Москвичу», но дядя Миша окоротил меня:
   – Куды? А ну дуй в «зилок». Там теперь твое место. С женой…
   И я «подул». По пути наткнулся на Тимирязьева. Он понуро брел рядом с Саирой. Они были в траурно-черных просторных одеждах.
   – Ну что ж ты, веник? – крикнул я. – Мало того что опоздал, да еще и вырядился как монах!
   Ленька покосился на свою спутницу и изрек невнятное:
   – Сегодня печальный день. Тысячу лет назад великий Прубха вылетел в ужасный Моо-Локк. Но мы с сестрой поздравляем тебя, о брат мой!
   – А тебе-то что за дело, что тысячу лет назад какая-то там пробка вылетела в потолок? – изумился я. – Должно быть, праздновали что-то!
   Саира злобно ткнула моего друга под ребра, и он промолчал. В церковь эзотерики ехать отказались. Пришлось сообщить им адрес еписеевской квартиры, где будет проводиться торжество.
   Я сел на заднее сиденье «ЗИЛа», слева от моей жены. Справа почему-то устроилась Лариса Пастернак. Они с Машей перемигнулись, словно лучшие подруги, и мы покатили в церковь.
   Наш кортеж, состоящий из разнокалиберных автомобилей, въехал на обледеневший церковный двор. У дверей храма стоял молоденький попик в армейском камуфлированном бушлате, накинутом прямо на рясу. Рейнджер войска Господня поманил нас пальцем и скрылся в церкви.
   Я помог супружнице выбраться из машины, и тут же мне в лицо полетела горсть мелочи. Зажмурившись, я попытался нащупать клочок земли, свободный ото льда.
   – Багато живите, багато! – гремело вокруг.
   Пятаки все летели и летели. Я таки поскользнулся и, увлекая за собой Марию, рухнул в сугроб. Нас подняли сильные руки тети Раи и ее уголовного сына Василька. Он приветливо улыбался, даже его страшный шрам улыбался, как еще один рот.
   Святой отец раскрыл толстую книгу и, тряся жидкой бороденкой, что-то забубнил. Над нами, поддерживаемые руками Витальки и барышни Анджелы, нависли жестяные короны. Все усиленно делали вид, будто слушают тихое бормотание батюшки. Я покосился назад. По лицу торговца кетчупом Рыбкина была разлита благость. Свободной от короны рукой он увлеченно ковырял в ухе. Наконец батюшка закончил и принялся водить нас с Марией по кругу, как дрессированных медведей. Потом спросил, согласны ли мы обвенчаться, и напоил нас дешевым кагором из потертой серебряной ложечки.
   – Процесс венчания окончен, – нараспев объявил священник ломающимся баском, напирая на «о».
   – Ой, а можно я, можно я! – из рядов выскочила Лариса в седом парике и серебристом комбинезоне, в руках она держала пластиковый пакет.
   – Машенька, – умильно улыбнулась она моей избраннице, – мне бы подарочек освятить. Он счастье принесет.
   Я отошел к Витальке, Лариса достала из пакета блестящую фигурку, похожую на Стойкого Оловянного Солдатика или, прошу прощения, на резиновый фаллос.
   – Что это еще за вибратор? – тихо спросил я Рыбкина. – Твой подарок? Я, знаешь ли, еще и сам…
   Он слегка покраснел и забормотал:
   – Да понимаешь, старик. Я вообще-то тебе телевизор хотел подарить. Или холодильник фирменный. В хозяйстве-то пригодится… А Лара тут нашла этого «Оскара» – ну, знаешь, приз американский – и прямо загорелась: давай, мол, подарим. Вещь-то оригинальная. Ни у кого такой нету. Да ты знаешь, сколько он стоит? – оживился мой друг. – Как телевизор, холодильник да еще и посудомоечная машина…
   – Ну а мне-то что с ним делать? – поразился я. – Орехи колоть? Уж лучше бы ты и впрямь вибратор подарил…
   Виталька смущенно развел руками: мол, ничего теперь не поделаешь, брат.
   Тем временем батюшка поставил «Оскара» на постамент и принялся размахивать метелкой. На нас полетели холодные брызги.
   – Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, освящаю сей предмет…
   Священник замялся и почесал в голове, не зная, как поприличней назвать фаллическую фигурку. Лариса с готовностью подсказала:
   – Оскара!
   – Освящаю Оскара, – подхватил молодой батюшка, сделав ударение на втором слоге.
   Через минуту «Оскар» принял православие. Вся честная компания с гомоном погрузилась в машины и помчалась праздновать в дом, где мне предстояло жить (в этом я был уверен) до самой смерти.

Глава 45
А помнишь, в детстве мы собирали марки?

   В прихожей у мотоцикла нас встретила тетя Рая с гигантским батоном хлеба на блюде и солонкой.
   – Ну, молодые, кусайте, – приказала она. – Кто больше откусит, тому и править в доме.
   Маша раскрыла аккуратный ротик, и на хлебе появилась огромная зияющая рана.
   – Молодец, Машка, – крякнул дядя Миша. – Так его!
   Я скромно отломил корочку и ткнул в солонку. Соли не было.
   – Ой-ой-ой! – переполошилась тетя Рая. – Нехорошо-то как. А ну, Володька, – велела она младшему Еписееву, – мигом на кухню! Сыпани соли!
   Еписеев с коварным лицом поспешил выполнить приказание. Он быстро вернулся и услужливо подставил мне солонку. Не глядя, я макнул туда свою корочку и отправил ее в рот. Традиции надо чтить!
   Мое лицо искривилось, как резиновая перчатка, брошенная в соляную кислоту. В солонке был чистейший красный перец. Высунув язык и глаза, под дружный хохот Машиной родни, я забегал по квартире в поисках воды.
   – Чтоб он у тебя всегда так бегал! – смачно пожелал дядя Миша и придержал невесту, которая порывалась мне помочь.
   Я забежал в комнату Еписеева, увенчанную оскаленным черепом, и увидел на подоконнике пузатую пивную бутылочку зеленого стекла. Желая унять дикое жжение, я сделал из нее большой глоток, но тут же с визгом отлетел от окна. В бутылке был чистый спирт «Ронял», которым Еписеев пользовался для протирки своего мотоцикла.
   Дружными усилиями кузин моей супружницы меня откачали и тряпичной куклой усадили во главе стола. Прямо под портретом несуществующего летчика. Рядом уселась моя жена. По бокам устроились свидетели – барышня Анджела и Виталька Рыбкин, а дальше по порядку: Лариса, дядя Миша, Леха с Васильком, Викочка и Вова Еписеев.
   Напротив нас, как волжский утес, высилась тетя Рая, а на уголке ютился траурный Ленька со своей Саирой. Они ничего не ели. Кухня на нашей свадьбе была в основном мясная и рыбная. Даже в неизменном салате из огурцов и помидоров то и дело попадались кусочки мелко нарезанной ветчины. Тетя Рая хмуро посматривала на пустые тарелки своих экзотических соседей.
   Дядя Миша сунул руку под батарею, где разместился целый полк бутылок, и корявыми пальцами ухватил сразу две. Водку и крепленое вино.
   Портвейн был запечатан пластмассовой пробкой. Дядя Миша попытался поддеть крышечку длинным ногтем мизинца, видимо, выращенным именно для таких целей. Ничего не получилось. Тогда он ухватил мельхиоровую вилку. Пробка снова не поддалась. Дядя Миша не огорчился.
   – Ну-к, Лех, дайт-ко зажигалку, – обратился он к своему щуплому сыну.
   Он высек пламя и стал поворачивать над ним бутылку, как стеклодув. Пробка начала плавиться, вонять и капать на белую подвенечную скатерть. Маша покраснела. Наконец ее находчивый родственник бросил оплавленную пробку в пепельницу и стал разливать портвейн женщинам, покрякивая:
   – Вот оно! Самое дамское!
   Однако Мария и Лариса от «дамского» отказались. Виталька ловко откупорил шампанское, а дядя Миша залихватским движением свернул водочную головку и разлил напиток мужчинам. В фужеры для шампанского. Дошла очередь до меня. Мария закрыла мой стакан ладошкой и сказала:
   – Нет-нет, Сеня не пьет. Ему минералочки…
   Я затосковал. Начинается. Уже и на собственной свадьбе выпить нельзя. Дядя Миша смутился, но ничего не сказал и хотел плеснуть водки Леньке Тимирязьеву. С ним вышла та же история. Саира толкнула моего друга в бок, и он потребовал талой воды.
   Тетя Рая, недовольно ворча, потопала на кухню и стала с грохотом выдирать из морозилки куски льда.
   Дядя Миша, светя козлиным глазом, пробормотал:
   – Ну дела! Что эт за мужик такой нынче пошел нечеловеческий!
   Он с надеждой посмотрел на Рыбкина. Тот оживленно поднял фужер и подмигнул собутыльнику. Дядя Миша несколько успокоился.
   С кухни донесся топот, в комнату ввалилась усатая женщина с вазочкой льда и подносом зеленого лука в руках.
   – Лучок, лучок, лучок! – обрадованно всполошилась Саира Ы. И принялась фигурно раскладывать зеленые перышки по своей и Ленькиной тарелке.
   Энергично зазвенели ложки. В мою тарелку плюхнулась жирная горка салата «Оливье».
   Рыбкин поднялся, поправил полотенце и заговорил:
   – В целом одобряя знаменательное решение моего друга связать себя узами брака с особой, которая сидит рядом со мной, – наверное, всю ночь заучивал по бумажке, собака! – я не могу не отметить всю важность и красоту этого славного выбора. Что за носик, что за глазки, как говорил поэт, – кажется, мой друг вздумал цитировать баснописца Крылова! – короче, сказка!
   Дядя Миша нетерпеливо сглотнул и зачем-то положил в фужер, до краев заполненный водкой, маленький кусочек селедки. Его примеру последовали Леха и Василек. Женщины жадно ловили Виталькины слова, словно он изливал неземную мудрость.
   – Правильно говоришь, правильно, – кивал дядя Миша и алчно шевелил тараканьими усами.
   – Небезызвестный Козьма Прутков как-то сказал, – Виталька краешком глаза заглянул в бумажку, спрятанную под столом, – что брак можно уподобить цепи. В корне не согласный с великим мыслителем, я хотел бы добавить от себя, что по крайней мере два звена этой цепи – золотые. Это кольца, которые украшают персты наших молодоженов!
   Он ухватил мадам Еписееву за кружевную манжетку и вскинул ее руку вверх, дабы все могли убедиться в его правоте. Я тоже инстинктивно поднял руку.
   – Так выпьем за то, – провозгласил Рыбкин, – чтобы вся цепь совместной жизни была такой же золотой, как первые два звена.
   Виталька чокнулся с моей минералкой, залпом осушил свой фужер и, отдуваясь, сел на место.
   Дядя Миша и Леха с Васильком опрокинули емкости в свои, словно от рождения приспособленные для этого дела, глотки и закусили отмоченной в водке селедкой.
   – Го-о-орько!!! – неожиданно раздался дикий вопль барышни Анджелы.
   Ее поддержала сестра, а потом и все остальные заревели:
   – Горь-ко! Горь-ко!
   Мария зарделась как маков цвет и поднялась. Я за ней. Вот они, проклятые народные традиции! Ненавижу целоваться на людях!
   Я отвернулся от стола и коснулся губами уголка Машиного рта. Но мадам Еписеева засосала мои губы, как пылесос оконную шторку.
   – Раз! – хором считали гости. – Два! Три…
   Я попытался вырваться, но тщетно.
   – На первой моей свадьбе мы дотянули до пятидесяти шести, – проговорила она мне прямо в рот. – И мы развелись. Нужно обязательно перекрыть этот рекорд.
   По-пингвиньи раскинув руки, я замер в нелепой позе, а гости все считали:
   – Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять…
   На восьмидесяти мне все-таки удалось высвободиться. Разминая онемевшие губы пальцами, я устало опустился на стул.
   – Это еще не рекорд! – удовлетворенно шепнула мне Мария. – Вот на одной свадьбе, я слышала, жених с невестой целовались полчаса…
   Нет! Такого испытания я точно не выдержу! Несмотря на всю мою любовь!
   – Ой, – неожиданно пискнула толстуха Викочка в голубой кофте, – а подарки-то?
   Дочку активно поддержала усатая мамаша. Наступило время подарков. Мы с невестой вышли из-за стола и заняли пост у балконной двери. Гости оживленно зашуршали свертками.
   Рыбкин с Ларисой преподнесли освященное оскароподобное приспособление для колки орехов. Виталька потупился, а его пассия, наоборот, засияла, как голливудская дива.
   Подошла тетя Рая с огромной коробкой и начала декламировать, словно Вознесенский у памятника Маяковскому:
 
   Чтоб водились в доме щи да каша,
   Чтобы муж в веках не свирепел,
   Получай подарок этот, Маша,
   Да гляди, чтоб он не потускнел!
 
   Викочка засмущалась и принялась усиленно ковырять потертый ковер слоновьей ножкой. Наверняка эти чудесные вирши вышли из-под ее пера. Я, чуть пошатнувшись, принял коробку из рук тети Раи. Она была доверху заполнена унитазоподобными кастрюлями и кастрюльками с безобразными цветочками на эмалированных боках.
   Барышня Анджела притащила из прихожей стопку постельного белья и вручила ее довольной Маше.
   – Да куда мне, – счастливо забормотала моя суженая, – у меня и свое некуда девать.
   – Ничего, изъелозите! – с мерзким смешком отрезала тетя Рая.
   Викочка закончила ковыряться в ковре, подошла ко мне и сунула в карман моего пиджака крохотный платочек с голубенькой незабудкой и соответствующей надписью: «Не забудь!»
   Что я должен не забыть! Нос вытереть, что ли?
   – Это вам, – скромно прошептала упитанная Марья-искусница. – Сама вышивала!
   – Спасибо, – поблагодарил я и запихнул платок поглубже в карман, чтобы его не было видно.
   На арену выступил Леха. В вытянутых слабых руках он держал хрустальную вазу с зеленоватыми яблоками. Из кармана его брюк торчала электродрель. Он протянул вазу Маше и сказал:
   – Из собственного сада. К дичку прививали…
   – Правильно говоришь, – встрял отец садовода.
   Леха достал из кармана дрель и торжественно сунул ее в мою неумелую руку.
   – Это тебе. Пробурить там где, или еще че…
   Ненавижу хозработы! Сверлеж, долбеж, крепеж… Не дай бог когда-нибудь воспользоваться этим подарком.
   – Правильно говоришь, правильно, – опять одобрил сына дядя Миша.
   Леха наклонился и неловко прижал к себе Машу. Потом шагнул ко мне и смущенно ткнулся в мою щеку мягкими усиками.
   – Правильно делаешь! – блеснул дядя Миша желтым глазом и почему-то захохотал.
   Бывший заключенный Василий не подарил ничего. Он стоял в сторонке и ковырял спичкой в зубах. Тетя Рая, заметив его манипуляции, вытаращила глаза:
   – Ой, а зубочистки-то! Забыли на стол поставить…
   Ко мне приблизился Ленька Тимирязьев.
   – Старик, – прошептал он, – может, тебе и не понравится, но так получилось…
   Он извлек из пакета серебряный подсвечник, громко, чтобы услышала мадемуазель Ы, помянул «харю» и протянул его Марии. Моя жена обрадованно кинулась целовать Леньку, потом заспешила к своей новой подружке Ларисе. Обсудить восточный дар.
   – Как он будет смотреться рядом с твоим «Оскаром»! – прощебетала мадам Еписеева. – Блеск!
   Лариса кивнула и что-то тихо ответила. Ленька сунул руку в просторный карман своих санскритских штанов и вытащил знакомую коробочку от мумуя. «Ну все, – подумал я, – приехали». А Тимирязьев приглушенно сказал:
   – Старик. Дарю тебе самое дорогое, что у меня есть. Продашь в случае чего. С руками оторвут…
   Ну еще бы! Понятное дело! Мумуй, он и в Африке мумуй!
   Ленька открыл коробочку. Там лежала великолепная большая марка с синей бабочкой. О ней я мечтал с детства и неоднократно предлагал Тимирязьеву обменять ее. Но он неизменно отказывался. Марка была действительно очень редкая! И вот теперь, значит, час пробил…
   Прослезившись, я прижал голову Тимирязьева к своему животу и долго не отпускал. Гости заволновались и захотели взглянуть на Ленькин подарок.
   – Детский сад, трусы на лямках! – фыркнула Лариса. – Нашел что подарить!
   Но за марку неожиданно вступился уголовник Василий.
   – Лучший подарок – коллекция марок! – важно произнес он и заговорщицки, пока все рассаживались, отозвал меня в коридор. Я внутренне напрягся, но пошел. Теперь мы как-никак родственники… – Держи кардан! – сказал в сумраке Василий и хлопнул по моей ладони своей лопатой с отрубленной фалангой указательного пальца. – Он покопался в штанах и протянул мне наборный выкидной ножик. – Дарю! Если жена надоест, прирежешь, – добавил он и улыбнулся шрамом.
   Я поблагодарил и пощелкал ножом. Лезвие мягко выпрыгивало и убиралось в цветную рукоятку.
   – И вообще, – миролюбиво предложил кузен моей благоверной, – нужно будет кого замочить – только звякни. Я ведь художник не местный, попишу и уеду, – добавил он туманно.

Глава 46
Брачная ночь

   Праздник шел своим чередом. Виталька украдкой подливал в мою минералку водки, так что чувствовал я себя превосходно. Даже хулиган Еписеев, выпив портвейна, успокоился и не тревожил меня. Без десяти двенадцать, когда у меня уже болели губы от варварских народных обычаев, тетя Рая вдруг воскликнула:
   – Ну все, гости, прощайтесь с молодыми. Через десять минут у них первая брачная ночь. – Ничего себе! А я рассчитывал еще посидеть! – А пока погадаем, кто кого больше любит…
   Тетя Рая высыпала из вазы яблоки, выбрала самое крупное и утыкала его зубочистками.
   – Ну, молодые, вытягивайте по одной и говорите что-нибудь ласковое.
   Я вытянул зубочистку, посмотрел в Машины синие глаза и покорно сказал:
   – Любимая!
   Маша фыркнула и ответила:
   – Кормилец!
   На двадцать четвертой зубочистке я уже с трудом подыскивал эпитеты. Пришлось палить очередями:
   – Моя смарагдовая трепетная и ясноокая лань!
   У мадам Еписеевой запас эпитетов, казалось, никогда не иссякнет. Правда, все определения почему-то так или иначе касались коммерческой стороны жизни, но произносились неизменно ласково.
   – Добытчик! – тут же нашлась Мария.
   Я крепко задумался. Чтобы разрядить паузу, Леха крикнул:
   – Горько!
   Но дядя Миша оборвал его:
   – А налить?
   – Да у меня же нолито, – виновато пробормотал сынуля.
   Все наполнили бокалы и приготовились выпить. Ленька, который до этого смирно и безропотно сидел под присмотром Саиры, неожиданно вскочил, выплеснул талую воду из своего стакана и протянул его на середину стола к виночерпию дяде Мише.
   – Правильно делаешь, правильно!
   Мадемуазель Ы отточенным движением выхватила стакан из тимирязьевских рук и поставила его на стол перед собой. Тогда Ленька рассвирепел и дерзко смахнул стакан рукавом на пол. Стакан разлетелся вдребезги.
   – На счастье! На счастье! – закричали толстые кузины.
   Но мой друг не успокаивался. Он ухватил подарочную хрустальную вазу и до краев наполнил ее водкой.
   – За тебя, Сенька! – прохрипел он и присосался к хрустальному краю.
   – Леонид! – взвилась Саира. – Я тебе запрещаю! Тебе запрещает, – поправилась она, – великий Прубха!
   – Да иди ты со своим Прубхой к едрене матери, – пробормотал Леонид, отрываясь от грешного сосуда. – Надоела до чертиков! Святоша, блин!
   Глаза мадемуазель Ы вспыхнули карающим огнем. Она величественно поднялась и, ни с кем не попрощавшись, выплыла из комнаты. В наступившей тишине гулко хлопнула дверь. Дядя Миша одобрительно пробормотал:
   – Правильно делаешь…
   К кому относилось его одобрение, я не понял. Покончив с водкой, Ленька оторвался от вазы и бережно поставил ее на место. Затем подскочил к нам с Марией и, тычась пьяными губами в наши лица, забормотал:
   – Люб-бимые в-вы м-мои! К-как же я с-сос-ску-чился!
   Мадам Еписеева отпихнула Тимирязьева крахмальным локтем, он опрометью выбежал в прихожую. Понятно. За Саирой своей…