Страница:
На первых порах главной задачей Бисмарка стало привлечь к себе всеобщее внимание в палате, состоявшей из примерно шестисот депутатов. Задача эта была не так сложна, как кажется на первый взгляд. Необходимо было лишь в полную силу проявить риторическое искусство – столь ярко обозначившее себя в письме к господину фон Путткаммеру – и те черты характера, которые обеспечили ему в свое время репутацию «бешеного юнкера»: решительность, энергичность, упорство в отстаивании своих интересов и готовность идти наперекор общественному мнению.
В Соединенном ландтаге Бисмарк сразу же примкнул к лагерю консерваторов, защитников старого порядка, неограниченных прав и прерогатив короны. Мотивы этого решения объясняются достаточно просто. С одной стороны, монархическое прусское начало казалось ему достаточно привлекательным еще в годы учебы. Именно консерваторы были защитниками того патриархального мира прусских поместий, в котором Бисмарк чувствовал себя так комфортно. Пиетисты, оказавшие большое влияние на развитие молодого человека, также имели весьма реакционные политические взгляды, считая, что власть короля основана на божественной воле, а существующий в государстве порядок является незыблемым и священным. И, наконец, практически все близкие друзья и родственники Бисмарка принадлежали к консервативному лагерю.
Покровителем молодого депутата достаточно быстро стал – и продолжал им оставаться в течение нескольких лет – генерал-адъютант короля Леопольд фон Герлах. Вместе со своим братом, правительственным президентом Людвигом фон Герлахом, он принадлежал к числу лидеров консерваторов. В своих мемуарах Бисмарк написал о нем: «Он был благородной натурой, широкого размаха, но не таким фанатиком, как его брат, президент Людвиг фон Герлах; в обыденной жизни он был скромен и беспомощен, как дитя, но политик он был смелый, с широким кругозором, ему мешала только его флегматичность. Я помню, как мне пришлось однажды в присутствии обоих братьев, президента и генерала, следующим образом высказаться по поводу сделанного им упрека в непрактичности: «Если бы мы втроем увидели сейчас в окно, что на улице произошел несчастный случай, то господин президент пустился бы в связи с этим в остроумные рассуждения о недостатке в нас веры и несовершенстве наших учреждений; генерал сказал бы в точности, что следовало сделать, чтобы помочь беде, но не двинулся бы с места; и только я вышел бы на улицу или позвал бы людей на помощь» (…) Человек благородного и самоотверженного характера, верный слуга короля, но ни морально, ни, может быть, даже физически – из-за своей тучности – не способный быстро осуществлять свои правильные идеи. (…) Он душой и телом стоял за короля, даже в тех случаях, когда тот, по его мнению, заблуждался»[51]. К кругу Герлахов принадлежали также генерал-адъютанты Густав фон Раух и Эдвин фон Мантойфель, а также один из ведущих идеологов политического консерватизма XIX века Фридрих Юлиус Шталь.
К Шталю, который стремился приспособить консервативно-монархические ценности к современным реалиям, Бисмарк был особенно близок в своих воззрениях. Вообще говоря, политические взгляды Бисмарка достаточно сложно описать общепринятыми терминами. Молодой депутат являлся убежденным монархистом, сторонником Гогенцоллернов, однако вовсе не был легитимистом в точном понимании этого слова. Он был готов служить своему монарху, но не считал себя обязанным поддерживать законные права других государей Европы. При этом его лояльность прусскому королю вовсе не означала безусловного подчинения – в лучших традициях юнкерства Бисмарк считал, что может во многих случаях защитить интересы монархии лучше, чем сам монарх, причем при необходимости даже вопреки воле последнего. Кроме того, он был категорическим противником абсолютизма, особенного просвещенного, опирающегося на бюрократию, а не дворянство. Он идентифицировал себя с прусским юнкерством, однако при необходимости также мог безжалостно перешагнуть через интересы этого сословия. В конечном счете, остается лишь один актор, которому Бисмарк был лоялен всегда и безоговорочно, – это была Пруссия, прусское государство. Интересы Пруссии – естественно, в том виде, в каком он понимал их сам, – были альфой и омегой политической деятельности Бисмарка. Ради них он был готов спорить и ссориться и с королем, и со своими недавними единомышленниками. По мнению Отто Пфланце, Бисмарк неосознанно проецировал свою волю к власти на прусское государство и стремился к увеличению могущества и влияния последнего. Это позволяло ему представать в первую очередь в своих собственных глазах в облике верного слуги высшего принципа – государственных интересов, а не беспринципного властолюбца[52].
Молодого депутата достаточно быстро заметили. Объективно в консервативном лагере, который был в Соединенном ландтаге в меньшинстве и вовсе не являлся созвездием талантов, выделиться было легче, чем среди либералов. Уже первое его выступление, состоявшееся 17 мая, привлекло к дебютанту внимание всей палаты. Поводом для него стала речь одного из либеральных депутатов, который обосновывал требование конституции в том числе и тем, что немецкий народ, поднявшись в 1813 году против Наполеона, был воодушевлен не в последнюю очередь надеждой на политические свободы. Для Бисмарка это был прекрасный повод заявить о себе. Попав на заветную трибуну, он немедленно со всем риторическим пылом обрушился на предыдущего оратора, объявив, что тот унизил национальную честь, полагая, «что злоупотребления и унижения, которые терпела Пруссия от чужаков, были недостаточны для того, чтобы кровь вскипела, а чувство ненависти к чужеземцам затмило все остальные чувства». Выступление многократно прерывалось выкриками из зала. Когда шум стал совершенно невыносимым, заглушая слова оратора, Бисмарк совершил один из тех своих жестов, которые войдут в историю: достал из кармана «Шпенерскую газету» и невозмутимо погрузился в чтение до тех пор, пока председательствующему не удалось восстановить тишину в зале. И только потом ответил на замечание одного из своих оппонентов, заявивших, что молодой депутат не имеет права судить о событиях, которые не видел лично: «Не могу отрицать, что не жил в то время, и я всегда сожалел о том, что не имел возможности принять участие в этом движении; однако это сожаление только что уменьшилось благодаря разъяснению, которое я получил здесь относительно тогдашнего движения»[53].
«Неукротимый сторонник консерватизма, владеющий искусством остроумно и со множеством метафор формулировать свои мысли; имеющий склонность говорить открытым текстом и не бояться никакого отпора; упорный настолько, что даже не считает нужным принимать другие взгляды к сведению»[54] – так характеризует Бисмарка один из его современных биографов, именно таким его увидели в этот день политические противники. С этого момента к молодому депутату приковано внимание либеральной прессы, на страницах которой он регулярно появляется в амплуа закоренелого реакционера.
Разумеется, такая сомнительная популярность совершенно не пугала Бисмарка. Более того – он сознательно добивался ее, намеренно провоцируя своих политических противников. «Неважно, плохо о тебе говорят или хорошо; главное, чтобы говорили» – этот классический закон рекламы молодой депутат усвоил довольно быстро. Впрочем, остается спорным вопрос о том, насколько все это было продуманной тактикой и насколько здесь, с другой стороны, по-прежнему проявлял себя тот «бешеный Бисмарк», который отличался необузданным нравом и неизменно находился в центре скандала. Было бы серьезной ошибкой приписывать молодому, только начинающему свою политическую карьеру депутату хитрость, расчетливость и тактическое мастерство опытного государственного деятеля, каким он станет несколько десятилетий спустя. Многие биографы «железного канцлера» склонны рассматривать все его действия на политической сцене как глубоко продуманные, рациональные и идеально рассчитанные маневры, однако это явное преувеличение. Бисмарк делал свои первые шаги, он учился и, как и всякий учащийся, допускал ошибки. В данном случае ошибка заключалась в том, что молодой депутат сам способствовал навешиванию на себя определенного клише, которое существенно осложнит ему жизнь в дальнейшем.
Однако на данном этапе он действительно добился своей цели. Бисмарка заметили и мгновенно оценили руководители консервативного лагеря в Соединенном ландтаге, где блестящие ораторы были в дефиците. Политическая карьера молодого депутата пошла по восходящей. Вскоре он, вынужденный пропустить несколько заседаний, с гордостью констатировал, что его отсутствие в палате не прошло незамеченным. 1 июня в очередном выступлении Бисмарк формулировал свое политическое кредо: «Прусский монарх является обладателем неограниченной власти милостью не народа, а Господа, и часть своих прав он добровольно передал народу»[55].
При этом стоит подчеркнуть, что непримиримость и монархический энтузиазм Бисмарка не были только игрой на публику. Он искренне ненавидел либеральное большинство палаты, с искренним пренебрежением относился к парламентским институтам – несмотря на то, что именно в стенах Соединенного ландтага начался его подъем. «Я с утра до вечера полон желчи из-за лживых и клеветнических выступлений оппозиции, из-за своекорыстной, злобной преднамеренности, с которой она отказывается признавать любые доводы, из-за безмозглой поверхностности толпы, у которой даже самые солидные аргументы ничего не стоят против банальных напыщенных фраз рейнских туристов-виноделов», – писал он Иоганне[56]. В целом политика захватила его, а растущая популярность ласкала его самолюбие. «Дебаты сейчас носят очень серьезный характер, – писал Бисмарк 8 июня. – Оппозиция делает все партийной проблемой, даже вопрос с железными дорогами. Я приобрел много друзей и много врагов, последние по преимуществу в ландтаге, а первые вне его. Люди, вчера еще не знавшие меня, а также те, кого я сам еще не знаю, относятся ко мне с предупредительностью, и часто я чувствую дружеское пожатие незнакомой руки. (…) Довольно захватывающими являются политические вечера вне ландтага; с наступлением темноты я возвращаюсь с конной прогулки и направляюсь сразу в Английский дом, в Отель де Роме, где говорят о политике так страстно, что я редко ложусь спать раньше часа ночи»[57]. В эти недели Бисмарк старается обзавестись как можно большим количеством полезных контактов, проявляет активность, стремясь занять достойное место среди единомышленников.
В ландтаге молодой депутат произносит еще несколько речей, приковывающих к себе всеобщее внимание. Пожалуй, самой известной из них можно считать его выступление 15 июня по вопросу о гражданских правах евреев. В Пруссии того времени лица иудейского вероисповедания подвергались значительным ограничениям на государственной службе. Не будучи антисемитом в современном понимании этого слова, Бисмарк тем не менее выступил категорически против предоставления иудеям равных прав с христианами. «Я признаю, – заявил он с трибуны, – что я полон предрассудков, я впитал их с молоком матери, и мне не удастся изгнать их диспутами; потому что когда я думаю о том, что могу встретить еврея, которому должен буду повиноваться как представителю священной особы Его Величества короля, то вынужден признать, что буду чувствовать себя глубоко подавленным и униженным, что меня покинут радость и гордость, с которыми я нынче исполняю свои обязанности по отношению к государству. Я разделяю эти чувства с основной массой низших слоев населения и совершенно не стыжусь этого общества. Почему евреям не удалось в течение многих веков обеспечить себе более приязненное отношение со стороны населения, я разбираться не хочу»[58]. В этом выступлении, помимо всего прочего, необходимо обратить внимание на один важный момент. Бисмарк апеллирует к «низшим слоям населения» как к своим союзникам. Он был твердо убежден, что простой народ, в первую очередь в сельской местности, верен королю и не поддерживает либеральных говорунов, которые якобы заботятся о его интересах. Мысль о союзе консервативной власти с простыми подданными впоследствии красной нитью пройдет сквозь всю его политическую деятельность. Бисмарк во многом позаимствовал ее у Фридриха Юлиуса Шталя, переведя из теоретической плоскости в практическую и значительно развив и дополнив.
В конце июня Соединенный ландтаг, не оправдавший надежд монарха, был закрыт. К этому моменту Бисмарк уже был довольно хорошо известен в Пруссии. И политические друзья, и политические противники считали его сторонником крайней реакции, убежденным монархистом, готовым защищать свои убеждения до последнего и неспособным на какой бы то ни было компромисс. Эта репутация, не слишком соответствовавшая реальности, закрепилась за Бисмарком на следующие полтора десятилетия. Лишь встав во главе прусского правительства, он, к единодушному изумлению окружающих, поведет себя совсем не так, как от него ожидалось.
Весьма показательным в плане репутации молодого консерватора являлось отношение к нему прусского короля. Фридрих Вильгельм IV тоже обратил внимание на молодого оратора, но, дорожа остатками своей репутации либерала, избегал встречи с ним на людях. В то же время 20 июня он дал Бисмарку аудиенцию, а спустя несколько недель, встретившись в Венеции с молодоженами, совершавшими свое свадебное путешествие, пригласил их к своему столу. Сам Бисмарк, несмотря на эти милости, был о короле довольно невысокого мнения, резко осуждая его за слабоволие, нерешительность и склонность к драматическим эффектам. Приверженность к монархическому принципу не мешала молодому консерватору высказывать довольно резкие суждения о личности монарха.
Выступления на заседаниях Соединенного ландтага были не единственными риторическими шедеврами Бисмарка, сочиненными им в эти месяцы. Иоганна, оставшаяся в Померании, довольно тяжело переживала разлуку. Ей нездоровилось, настроение молодой невесты тоже оставляло желать лучшего. Не имея возможности (или желания) вырваться из Берлина, Бисмарк писал ей длинные нежные письма, рассказывая обо всем происходившем в прусской столице в своей обычной ироничной манере. Кроме того, в этой переписке он стремился добиться большей душевной близости со своей избранницей, большего взаимопонимания. Ведь во многих вопросах – в частности, религиозных – между ними имелись существенные расхождения. Иоганна изначально имела все задатки для того, чтобы стать для Бисмарка идеальной женой, но для их развития необходимо было приложить серьезные усилия. Впоследствии, на склоне лет, канцлер написал в одном из своих личных писем: «Трудно поверить, какого труда мне стоило сделать из девицы фон Путткаммер госпожу фон Бисмарк; окончательно это удалось мне только после смерти ее родителей»[59].
Как только Соединенный ландтаг закрылся, жених тут же вернулся в Померанию, где и вступил в законный брак. После свадьбы молодые отправились в свадебное путешествие за границу. Через Дрезден, Прагу, Вену и Зальцбург они прибыли в Венецию, а обратно на родину вернулись через Швейцарию и Рейнскую область. Путешествие произвело огромное впечатление, в первую очередь на Иоганну, которая впервые отправилась в столь дальнюю поездку. На ее супруга впечатление произвела главным образом Венеция. Восхищаясь красотами города дожей, он одновременно отметил большое число австрийских войск, количество которых все увеличивалось (Северо-Восточная Италия входила на тот момент в состав Австрийской империи). Ощущение напряженности витало в воздухе, чувствовалось приближение больших потрясений.
Новобрачные вернулись в Шенхаузен в октябре. К этому моменту Бисмарк уже осознал, что политика является его призванием. Понимал он и то, что ситуация в стране стремительно меняется и необходимы новые средства для сохранения старой политической системы.
Возможности продемонстрировать это на практике появились у него очень скоро. В конце февраля 1848 года всю Германию всколыхнуло пришедшее с запада известие: во Франции произошло восстание, король свергнут! Немецкие либералы и демократы увидели возможность осуществить свои мечты. В первых числах марта начались волнения в Рейнской провинции, а 18–19-го произошло восстание в Берлине. Консервативные силы потерпели поражение: король вынужден был вывести из города войска, обнажить голову перед телами погибших повстанцев, отменить цензуру и привести к власти либеральное министерство Кампхаузена. Был обещан созыв народного представительства и быстрейшее принятие конституции. На повестку дня в стране встали вопросы германского единства и конституционной монархии. Так началась германская революция 1848–1849 годов, которая оказала определяющее воздействие на дальнейшую судьбу Бисмарка.
О событиях в Берлине молодой помещик узнал, находясь в Шенхаузене. Его реакция была вполне однозначной и крайне жесткой: существующий порядок необходимо защитить, бунт должен быть подавлен любыми способами. Опыт Великой Французской революции показывал: если не уничтожить восстание в зародыше, не проявить достаточной твердости, все происходящее довольно быстро обернется властью толпы и безостановочной работой гильотины. Необходимо было действовать быстро и активно.
20 марта к Бисмарку явилась делегация из близлежащего городка, потребовавшая поднять на башне его усадьбы национальный черно-красно-золотой флаг – символ революции. Отправив делегацию восвояси, «бешеный юнкер» призвал местных жителей дать отпор смутьянам и поднял на башне знамя прусской монархии – черный крест на белом фоне. Изначально Бисмарк решил сформировать отряд из крестьян, чтобы двинуться на Берлин для защиты короля. Однако, поразмыслив немного, отправился в прусскую столицу в одиночку, чтобы ознакомиться с ситуацией. 20 марта он прибыл в Потсдам – королевскую резиденцию, находящуюся в паре часов езды от мятежного Берлина. Здесь он в первую очередь встретился с военными, в числе которых был знакомый ему еще по жизни в Померании майор Альбрехт фон Роон, впоследствии ставший сподвижником и близким другом «железного канцлера». Бисмарк призывал офицеров активно вмешаться в происходящее в столице – первой его идеей было «отправить эскадрон гусар по деревням во все стороны от Берлина, чтобы призвать крестьян защитить короля от городских»[60]. Надежда на единение земледельцев и короны не покидала его. Военные заявили в ответ, что могут и сами справиться с восстанием, но не хотят действовать без приказа.
Тем не менее генералу фон Приттвицу помещик-энтузиаст пришелся как нельзя более кстати, поскольку с его помощью было возможно выполнить некоторые щекотливые миссии, оставаясь при этом в тени. Приттвиц сам был далеко не против разгромить мятежников, однако ему нужно было, чтобы кто-нибудь взял на себя ответственность. Бисмарк по его просьбе встретился с одним из младших братьев короля, принцем Фридрихом-Карлом, находившимся в Потсдаме, который, однако, предпочел занять выжидательную позицию. Затем он отправился в Берлин, но эта поездка тоже не принесла результата. Дворец монарха охраняли патрули гражданской гвардии, сформированной восставшими и не пропустившими молодого помещика внутрь. Не сумев встретиться с королем, Бисмарк 23 марта добился аудиенции у принцессы Аугусты – сестры Вильгельма Прусского, младшего брата монарха. Вильгельм, пользовавшийся репутацией ярого реакционера, выступал за подавление восстания самыми жесткими методами, за что получил от народа прозвище «картечный принц» и вынужден был бежать в Англию. Его супруга Аугуста, отличавшаяся от своего супруга весьма либеральными взглядами, осталась вместе с сыном в Пруссии, возможно, рассчитывая на отречение Фридриха Вильгельма IV, которое автоматически сделало бы ее регентшей при малолетнем сыне. По крайней мере, именно такой точки зрения придерживался впоследствии Бисмарк, который только в ходе аудиенции понял, что обратился совершенно не по адресу.
В любом случае существуют две совершенно разные версии состоявшегося 23 марта разговора, принадлежащие его участникам. Сам Бисмарк впоследствии заявлял, что хотел получить от Аугусты сведения о месте пребывания ее супруга, чтобы привлечь последнего к подавлению восстания в Берлине. «Она приняла меня на антресолях, в комнате для прислуги, сидя на сосновом стуле, отказалась дать мне просимые сведения и заявила в большом возбуждении, что ее долг оберегать права своего сына»[61]. Сама принцесса впоследствии заявляла, что Бисмарк пытался побудить ее объявить короля недееспособным, сместить его и возглавить подавление мятежа. Судя по всему, ни одна из двух версий не соответствует действительности в полной мере. В любом случае можно с уверенностью предположить, что Бисмарк требовал от принцессы содействия в деле подавления революции, она же наотрез отказалась, считая своего собеседника опасным реакционером, который ввергнет королевскую семью в еще большие бедствия. В итоге неудачных переговоров Бисмарк и Аугуста стали смертельными врагами и оставались ими до конца своих дней. Впоследствии они попортят друг другу немало крови.
Конец усилиям Бисмарка положил сам король, который 25 марта прибыл в Потсдам и заявил под недовольное ворчание своих офицеров, что никогда не чувствовал себя более свободным, чем под защитой берлинцев. Если до этого у Бисмарка еще оставались какие-то иллюзии по поводу того, что король находится в плену у восставших, откуда его необходимо вызволить, то теперь они рассеялись. Разочарованный контрреволюционер убедился в том, что монарх слишком мягок и слабоволен для того, чтобы дать отпор бунтовщикам. Ему не оставалось ничего иного, кроме как вернуться в Шенхаузен. Однако Бисмарк вовсе не собирался складывать оружие: если потребуется, он будет защищать монархическую систему даже вопреки воле монарха. Тем не менее у него было и определенное чувство растерянности; простая картина мира, в которой необходимо защищать короля от мятежников, на поверку оказалась несостоятельной.
В начале апреля в Берлине вновь собрался Соединенный ландтаг. Единственной его задачей было закрепить уступки, сделанные королем в марте, и принять решение о созыве прусского Национального собрания. Несмотря на то что ландтагу был отмерен весьма короткий век, Бисмарк успел произнести речь, в которой подчеркнул свой консерватизм. «Я прощаюсь с прошлым, как с покойным, которого искренне любил; в печали, но без надежды вновь пробудить его после того, как сам король бросил горсть земли на его гроб», – заявил он с трибуны[62]. Совершенно очевидно, что в условиях революционного подъема, охватившего Пруссию и Германию, подобные фразы звучали резким диссонансом с настроением большинства даже в таком довольно консервативном собрании, каким являлся Соединенный ландтаг. И все же эта речь не вполне оправдала ожидания покровителей Бисмарка, группировавшихся вокруг Л. фон Герлаха. Дело в том, что, в отличие от предыдущих своих выступлений, молодой депутат был гораздо менее резок и категоричен в осуждении происходящего. «Если действительно получится на новом пути, на который мы сейчас вступили, достичь единства германского отечества, прийти к более счастливому или даже просто законодательно упорядоченному состоянию, тогда наступит момент, когда я выскажу свою благодарность создателю нового порядка; однако сейчас это невозможно» – таким почти примирительным заявлением завершил Бисмарк свою речь. Впоследствии он оправдывал свою умеренность тем, что не чувствовал за собой морального права критиковать действия монарха и назначенного им правительства. На самом деле он, вполне возможно, пытался нащупать почву для действий в изменившихся обстоятельствах или, как предполагают некоторые его биографы, сам толком не знал, к чему стремиться в новых условиях. В оставшейся неопубликованной статье, написанной спустя несколько недель, – ее текст Бисмарк включил в свои мемуары – он выражался еще более определенно: «Дворяне-помещики, как и любой разумный человек, полагают, что было бы бессмысленно и невозможно остановить поток времени или заставить его повернуть вспять»[63]. Публично развивать эту мысль он, однако, не мог, не рискуя одновременно утратить расположение Герлаха и других своих покровителей. В каком-то смысле Бисмарк сам стал заложником того образа, который он сконструировал.
На выборах в прусское Национальное собрание, открывшее свои заседания 22 мая 1848 года, шансов у Бисмарка не было. Поэтому он даже не стал выставлять свою кандидатуру. Но это вовсе не заставило его отказаться от активной деятельности. Характерной чертой, во многом определявшей политическую карьеру Бисмарка, была способность плыть против течения, отстаивать свои идеи даже тогда, когда все, казалось, было на стороне его противников. В биографии «железного канцлера» есть два эпизода, когда он с небольшим числом сподвижников, едва ли не в одиночку, почти демонстративно действовал вразрез с господствовавшими в стране настроениями – и в итоге выходил победителем. Первый эпизод пришелся на революцию 1848–1849 годов, второй начнется полтора десятилетия спустя, после назначения Бисмарка главой прусского правительства. Особенно примечателен тот факт, что его упорство не было бездумным упрямством, а скорее сознательной линией человека, уверенного в своей правоте на основе постоянного анализа происходящего и рассмотрения альтернативных вариантов. Это подтверждается тем обстоятельством, что Бисмарк и в первом, и во втором случае предпринимал попытки найти компромисс с большинством, не отказываясь в то же время от своих основных устремлений.
В Соединенном ландтаге Бисмарк сразу же примкнул к лагерю консерваторов, защитников старого порядка, неограниченных прав и прерогатив короны. Мотивы этого решения объясняются достаточно просто. С одной стороны, монархическое прусское начало казалось ему достаточно привлекательным еще в годы учебы. Именно консерваторы были защитниками того патриархального мира прусских поместий, в котором Бисмарк чувствовал себя так комфортно. Пиетисты, оказавшие большое влияние на развитие молодого человека, также имели весьма реакционные политические взгляды, считая, что власть короля основана на божественной воле, а существующий в государстве порядок является незыблемым и священным. И, наконец, практически все близкие друзья и родственники Бисмарка принадлежали к консервативному лагерю.
Покровителем молодого депутата достаточно быстро стал – и продолжал им оставаться в течение нескольких лет – генерал-адъютант короля Леопольд фон Герлах. Вместе со своим братом, правительственным президентом Людвигом фон Герлахом, он принадлежал к числу лидеров консерваторов. В своих мемуарах Бисмарк написал о нем: «Он был благородной натурой, широкого размаха, но не таким фанатиком, как его брат, президент Людвиг фон Герлах; в обыденной жизни он был скромен и беспомощен, как дитя, но политик он был смелый, с широким кругозором, ему мешала только его флегматичность. Я помню, как мне пришлось однажды в присутствии обоих братьев, президента и генерала, следующим образом высказаться по поводу сделанного им упрека в непрактичности: «Если бы мы втроем увидели сейчас в окно, что на улице произошел несчастный случай, то господин президент пустился бы в связи с этим в остроумные рассуждения о недостатке в нас веры и несовершенстве наших учреждений; генерал сказал бы в точности, что следовало сделать, чтобы помочь беде, но не двинулся бы с места; и только я вышел бы на улицу или позвал бы людей на помощь» (…) Человек благородного и самоотверженного характера, верный слуга короля, но ни морально, ни, может быть, даже физически – из-за своей тучности – не способный быстро осуществлять свои правильные идеи. (…) Он душой и телом стоял за короля, даже в тех случаях, когда тот, по его мнению, заблуждался»[51]. К кругу Герлахов принадлежали также генерал-адъютанты Густав фон Раух и Эдвин фон Мантойфель, а также один из ведущих идеологов политического консерватизма XIX века Фридрих Юлиус Шталь.
К Шталю, который стремился приспособить консервативно-монархические ценности к современным реалиям, Бисмарк был особенно близок в своих воззрениях. Вообще говоря, политические взгляды Бисмарка достаточно сложно описать общепринятыми терминами. Молодой депутат являлся убежденным монархистом, сторонником Гогенцоллернов, однако вовсе не был легитимистом в точном понимании этого слова. Он был готов служить своему монарху, но не считал себя обязанным поддерживать законные права других государей Европы. При этом его лояльность прусскому королю вовсе не означала безусловного подчинения – в лучших традициях юнкерства Бисмарк считал, что может во многих случаях защитить интересы монархии лучше, чем сам монарх, причем при необходимости даже вопреки воле последнего. Кроме того, он был категорическим противником абсолютизма, особенного просвещенного, опирающегося на бюрократию, а не дворянство. Он идентифицировал себя с прусским юнкерством, однако при необходимости также мог безжалостно перешагнуть через интересы этого сословия. В конечном счете, остается лишь один актор, которому Бисмарк был лоялен всегда и безоговорочно, – это была Пруссия, прусское государство. Интересы Пруссии – естественно, в том виде, в каком он понимал их сам, – были альфой и омегой политической деятельности Бисмарка. Ради них он был готов спорить и ссориться и с королем, и со своими недавними единомышленниками. По мнению Отто Пфланце, Бисмарк неосознанно проецировал свою волю к власти на прусское государство и стремился к увеличению могущества и влияния последнего. Это позволяло ему представать в первую очередь в своих собственных глазах в облике верного слуги высшего принципа – государственных интересов, а не беспринципного властолюбца[52].
Молодого депутата достаточно быстро заметили. Объективно в консервативном лагере, который был в Соединенном ландтаге в меньшинстве и вовсе не являлся созвездием талантов, выделиться было легче, чем среди либералов. Уже первое его выступление, состоявшееся 17 мая, привлекло к дебютанту внимание всей палаты. Поводом для него стала речь одного из либеральных депутатов, который обосновывал требование конституции в том числе и тем, что немецкий народ, поднявшись в 1813 году против Наполеона, был воодушевлен не в последнюю очередь надеждой на политические свободы. Для Бисмарка это был прекрасный повод заявить о себе. Попав на заветную трибуну, он немедленно со всем риторическим пылом обрушился на предыдущего оратора, объявив, что тот унизил национальную честь, полагая, «что злоупотребления и унижения, которые терпела Пруссия от чужаков, были недостаточны для того, чтобы кровь вскипела, а чувство ненависти к чужеземцам затмило все остальные чувства». Выступление многократно прерывалось выкриками из зала. Когда шум стал совершенно невыносимым, заглушая слова оратора, Бисмарк совершил один из тех своих жестов, которые войдут в историю: достал из кармана «Шпенерскую газету» и невозмутимо погрузился в чтение до тех пор, пока председательствующему не удалось восстановить тишину в зале. И только потом ответил на замечание одного из своих оппонентов, заявивших, что молодой депутат не имеет права судить о событиях, которые не видел лично: «Не могу отрицать, что не жил в то время, и я всегда сожалел о том, что не имел возможности принять участие в этом движении; однако это сожаление только что уменьшилось благодаря разъяснению, которое я получил здесь относительно тогдашнего движения»[53].
«Неукротимый сторонник консерватизма, владеющий искусством остроумно и со множеством метафор формулировать свои мысли; имеющий склонность говорить открытым текстом и не бояться никакого отпора; упорный настолько, что даже не считает нужным принимать другие взгляды к сведению»[54] – так характеризует Бисмарка один из его современных биографов, именно таким его увидели в этот день политические противники. С этого момента к молодому депутату приковано внимание либеральной прессы, на страницах которой он регулярно появляется в амплуа закоренелого реакционера.
Разумеется, такая сомнительная популярность совершенно не пугала Бисмарка. Более того – он сознательно добивался ее, намеренно провоцируя своих политических противников. «Неважно, плохо о тебе говорят или хорошо; главное, чтобы говорили» – этот классический закон рекламы молодой депутат усвоил довольно быстро. Впрочем, остается спорным вопрос о том, насколько все это было продуманной тактикой и насколько здесь, с другой стороны, по-прежнему проявлял себя тот «бешеный Бисмарк», который отличался необузданным нравом и неизменно находился в центре скандала. Было бы серьезной ошибкой приписывать молодому, только начинающему свою политическую карьеру депутату хитрость, расчетливость и тактическое мастерство опытного государственного деятеля, каким он станет несколько десятилетий спустя. Многие биографы «железного канцлера» склонны рассматривать все его действия на политической сцене как глубоко продуманные, рациональные и идеально рассчитанные маневры, однако это явное преувеличение. Бисмарк делал свои первые шаги, он учился и, как и всякий учащийся, допускал ошибки. В данном случае ошибка заключалась в том, что молодой депутат сам способствовал навешиванию на себя определенного клише, которое существенно осложнит ему жизнь в дальнейшем.
Однако на данном этапе он действительно добился своей цели. Бисмарка заметили и мгновенно оценили руководители консервативного лагеря в Соединенном ландтаге, где блестящие ораторы были в дефиците. Политическая карьера молодого депутата пошла по восходящей. Вскоре он, вынужденный пропустить несколько заседаний, с гордостью констатировал, что его отсутствие в палате не прошло незамеченным. 1 июня в очередном выступлении Бисмарк формулировал свое политическое кредо: «Прусский монарх является обладателем неограниченной власти милостью не народа, а Господа, и часть своих прав он добровольно передал народу»[55].
При этом стоит подчеркнуть, что непримиримость и монархический энтузиазм Бисмарка не были только игрой на публику. Он искренне ненавидел либеральное большинство палаты, с искренним пренебрежением относился к парламентским институтам – несмотря на то, что именно в стенах Соединенного ландтага начался его подъем. «Я с утра до вечера полон желчи из-за лживых и клеветнических выступлений оппозиции, из-за своекорыстной, злобной преднамеренности, с которой она отказывается признавать любые доводы, из-за безмозглой поверхностности толпы, у которой даже самые солидные аргументы ничего не стоят против банальных напыщенных фраз рейнских туристов-виноделов», – писал он Иоганне[56]. В целом политика захватила его, а растущая популярность ласкала его самолюбие. «Дебаты сейчас носят очень серьезный характер, – писал Бисмарк 8 июня. – Оппозиция делает все партийной проблемой, даже вопрос с железными дорогами. Я приобрел много друзей и много врагов, последние по преимуществу в ландтаге, а первые вне его. Люди, вчера еще не знавшие меня, а также те, кого я сам еще не знаю, относятся ко мне с предупредительностью, и часто я чувствую дружеское пожатие незнакомой руки. (…) Довольно захватывающими являются политические вечера вне ландтага; с наступлением темноты я возвращаюсь с конной прогулки и направляюсь сразу в Английский дом, в Отель де Роме, где говорят о политике так страстно, что я редко ложусь спать раньше часа ночи»[57]. В эти недели Бисмарк старается обзавестись как можно большим количеством полезных контактов, проявляет активность, стремясь занять достойное место среди единомышленников.
В ландтаге молодой депутат произносит еще несколько речей, приковывающих к себе всеобщее внимание. Пожалуй, самой известной из них можно считать его выступление 15 июня по вопросу о гражданских правах евреев. В Пруссии того времени лица иудейского вероисповедания подвергались значительным ограничениям на государственной службе. Не будучи антисемитом в современном понимании этого слова, Бисмарк тем не менее выступил категорически против предоставления иудеям равных прав с христианами. «Я признаю, – заявил он с трибуны, – что я полон предрассудков, я впитал их с молоком матери, и мне не удастся изгнать их диспутами; потому что когда я думаю о том, что могу встретить еврея, которому должен буду повиноваться как представителю священной особы Его Величества короля, то вынужден признать, что буду чувствовать себя глубоко подавленным и униженным, что меня покинут радость и гордость, с которыми я нынче исполняю свои обязанности по отношению к государству. Я разделяю эти чувства с основной массой низших слоев населения и совершенно не стыжусь этого общества. Почему евреям не удалось в течение многих веков обеспечить себе более приязненное отношение со стороны населения, я разбираться не хочу»[58]. В этом выступлении, помимо всего прочего, необходимо обратить внимание на один важный момент. Бисмарк апеллирует к «низшим слоям населения» как к своим союзникам. Он был твердо убежден, что простой народ, в первую очередь в сельской местности, верен королю и не поддерживает либеральных говорунов, которые якобы заботятся о его интересах. Мысль о союзе консервативной власти с простыми подданными впоследствии красной нитью пройдет сквозь всю его политическую деятельность. Бисмарк во многом позаимствовал ее у Фридриха Юлиуса Шталя, переведя из теоретической плоскости в практическую и значительно развив и дополнив.
В конце июня Соединенный ландтаг, не оправдавший надежд монарха, был закрыт. К этому моменту Бисмарк уже был довольно хорошо известен в Пруссии. И политические друзья, и политические противники считали его сторонником крайней реакции, убежденным монархистом, готовым защищать свои убеждения до последнего и неспособным на какой бы то ни было компромисс. Эта репутация, не слишком соответствовавшая реальности, закрепилась за Бисмарком на следующие полтора десятилетия. Лишь встав во главе прусского правительства, он, к единодушному изумлению окружающих, поведет себя совсем не так, как от него ожидалось.
Весьма показательным в плане репутации молодого консерватора являлось отношение к нему прусского короля. Фридрих Вильгельм IV тоже обратил внимание на молодого оратора, но, дорожа остатками своей репутации либерала, избегал встречи с ним на людях. В то же время 20 июня он дал Бисмарку аудиенцию, а спустя несколько недель, встретившись в Венеции с молодоженами, совершавшими свое свадебное путешествие, пригласил их к своему столу. Сам Бисмарк, несмотря на эти милости, был о короле довольно невысокого мнения, резко осуждая его за слабоволие, нерешительность и склонность к драматическим эффектам. Приверженность к монархическому принципу не мешала молодому консерватору высказывать довольно резкие суждения о личности монарха.
Выступления на заседаниях Соединенного ландтага были не единственными риторическими шедеврами Бисмарка, сочиненными им в эти месяцы. Иоганна, оставшаяся в Померании, довольно тяжело переживала разлуку. Ей нездоровилось, настроение молодой невесты тоже оставляло желать лучшего. Не имея возможности (или желания) вырваться из Берлина, Бисмарк писал ей длинные нежные письма, рассказывая обо всем происходившем в прусской столице в своей обычной ироничной манере. Кроме того, в этой переписке он стремился добиться большей душевной близости со своей избранницей, большего взаимопонимания. Ведь во многих вопросах – в частности, религиозных – между ними имелись существенные расхождения. Иоганна изначально имела все задатки для того, чтобы стать для Бисмарка идеальной женой, но для их развития необходимо было приложить серьезные усилия. Впоследствии, на склоне лет, канцлер написал в одном из своих личных писем: «Трудно поверить, какого труда мне стоило сделать из девицы фон Путткаммер госпожу фон Бисмарк; окончательно это удалось мне только после смерти ее родителей»[59].
Как только Соединенный ландтаг закрылся, жених тут же вернулся в Померанию, где и вступил в законный брак. После свадьбы молодые отправились в свадебное путешествие за границу. Через Дрезден, Прагу, Вену и Зальцбург они прибыли в Венецию, а обратно на родину вернулись через Швейцарию и Рейнскую область. Путешествие произвело огромное впечатление, в первую очередь на Иоганну, которая впервые отправилась в столь дальнюю поездку. На ее супруга впечатление произвела главным образом Венеция. Восхищаясь красотами города дожей, он одновременно отметил большое число австрийских войск, количество которых все увеличивалось (Северо-Восточная Италия входила на тот момент в состав Австрийской империи). Ощущение напряженности витало в воздухе, чувствовалось приближение больших потрясений.
Новобрачные вернулись в Шенхаузен в октябре. К этому моменту Бисмарк уже осознал, что политика является его призванием. Понимал он и то, что ситуация в стране стремительно меняется и необходимы новые средства для сохранения старой политической системы.
Возможности продемонстрировать это на практике появились у него очень скоро. В конце февраля 1848 года всю Германию всколыхнуло пришедшее с запада известие: во Франции произошло восстание, король свергнут! Немецкие либералы и демократы увидели возможность осуществить свои мечты. В первых числах марта начались волнения в Рейнской провинции, а 18–19-го произошло восстание в Берлине. Консервативные силы потерпели поражение: король вынужден был вывести из города войска, обнажить голову перед телами погибших повстанцев, отменить цензуру и привести к власти либеральное министерство Кампхаузена. Был обещан созыв народного представительства и быстрейшее принятие конституции. На повестку дня в стране встали вопросы германского единства и конституционной монархии. Так началась германская революция 1848–1849 годов, которая оказала определяющее воздействие на дальнейшую судьбу Бисмарка.
О событиях в Берлине молодой помещик узнал, находясь в Шенхаузене. Его реакция была вполне однозначной и крайне жесткой: существующий порядок необходимо защитить, бунт должен быть подавлен любыми способами. Опыт Великой Французской революции показывал: если не уничтожить восстание в зародыше, не проявить достаточной твердости, все происходящее довольно быстро обернется властью толпы и безостановочной работой гильотины. Необходимо было действовать быстро и активно.
20 марта к Бисмарку явилась делегация из близлежащего городка, потребовавшая поднять на башне его усадьбы национальный черно-красно-золотой флаг – символ революции. Отправив делегацию восвояси, «бешеный юнкер» призвал местных жителей дать отпор смутьянам и поднял на башне знамя прусской монархии – черный крест на белом фоне. Изначально Бисмарк решил сформировать отряд из крестьян, чтобы двинуться на Берлин для защиты короля. Однако, поразмыслив немного, отправился в прусскую столицу в одиночку, чтобы ознакомиться с ситуацией. 20 марта он прибыл в Потсдам – королевскую резиденцию, находящуюся в паре часов езды от мятежного Берлина. Здесь он в первую очередь встретился с военными, в числе которых был знакомый ему еще по жизни в Померании майор Альбрехт фон Роон, впоследствии ставший сподвижником и близким другом «железного канцлера». Бисмарк призывал офицеров активно вмешаться в происходящее в столице – первой его идеей было «отправить эскадрон гусар по деревням во все стороны от Берлина, чтобы призвать крестьян защитить короля от городских»[60]. Надежда на единение земледельцев и короны не покидала его. Военные заявили в ответ, что могут и сами справиться с восстанием, но не хотят действовать без приказа.
Тем не менее генералу фон Приттвицу помещик-энтузиаст пришелся как нельзя более кстати, поскольку с его помощью было возможно выполнить некоторые щекотливые миссии, оставаясь при этом в тени. Приттвиц сам был далеко не против разгромить мятежников, однако ему нужно было, чтобы кто-нибудь взял на себя ответственность. Бисмарк по его просьбе встретился с одним из младших братьев короля, принцем Фридрихом-Карлом, находившимся в Потсдаме, который, однако, предпочел занять выжидательную позицию. Затем он отправился в Берлин, но эта поездка тоже не принесла результата. Дворец монарха охраняли патрули гражданской гвардии, сформированной восставшими и не пропустившими молодого помещика внутрь. Не сумев встретиться с королем, Бисмарк 23 марта добился аудиенции у принцессы Аугусты – сестры Вильгельма Прусского, младшего брата монарха. Вильгельм, пользовавшийся репутацией ярого реакционера, выступал за подавление восстания самыми жесткими методами, за что получил от народа прозвище «картечный принц» и вынужден был бежать в Англию. Его супруга Аугуста, отличавшаяся от своего супруга весьма либеральными взглядами, осталась вместе с сыном в Пруссии, возможно, рассчитывая на отречение Фридриха Вильгельма IV, которое автоматически сделало бы ее регентшей при малолетнем сыне. По крайней мере, именно такой точки зрения придерживался впоследствии Бисмарк, который только в ходе аудиенции понял, что обратился совершенно не по адресу.
В любом случае существуют две совершенно разные версии состоявшегося 23 марта разговора, принадлежащие его участникам. Сам Бисмарк впоследствии заявлял, что хотел получить от Аугусты сведения о месте пребывания ее супруга, чтобы привлечь последнего к подавлению восстания в Берлине. «Она приняла меня на антресолях, в комнате для прислуги, сидя на сосновом стуле, отказалась дать мне просимые сведения и заявила в большом возбуждении, что ее долг оберегать права своего сына»[61]. Сама принцесса впоследствии заявляла, что Бисмарк пытался побудить ее объявить короля недееспособным, сместить его и возглавить подавление мятежа. Судя по всему, ни одна из двух версий не соответствует действительности в полной мере. В любом случае можно с уверенностью предположить, что Бисмарк требовал от принцессы содействия в деле подавления революции, она же наотрез отказалась, считая своего собеседника опасным реакционером, который ввергнет королевскую семью в еще большие бедствия. В итоге неудачных переговоров Бисмарк и Аугуста стали смертельными врагами и оставались ими до конца своих дней. Впоследствии они попортят друг другу немало крови.
Конец усилиям Бисмарка положил сам король, который 25 марта прибыл в Потсдам и заявил под недовольное ворчание своих офицеров, что никогда не чувствовал себя более свободным, чем под защитой берлинцев. Если до этого у Бисмарка еще оставались какие-то иллюзии по поводу того, что король находится в плену у восставших, откуда его необходимо вызволить, то теперь они рассеялись. Разочарованный контрреволюционер убедился в том, что монарх слишком мягок и слабоволен для того, чтобы дать отпор бунтовщикам. Ему не оставалось ничего иного, кроме как вернуться в Шенхаузен. Однако Бисмарк вовсе не собирался складывать оружие: если потребуется, он будет защищать монархическую систему даже вопреки воле монарха. Тем не менее у него было и определенное чувство растерянности; простая картина мира, в которой необходимо защищать короля от мятежников, на поверку оказалась несостоятельной.
В начале апреля в Берлине вновь собрался Соединенный ландтаг. Единственной его задачей было закрепить уступки, сделанные королем в марте, и принять решение о созыве прусского Национального собрания. Несмотря на то что ландтагу был отмерен весьма короткий век, Бисмарк успел произнести речь, в которой подчеркнул свой консерватизм. «Я прощаюсь с прошлым, как с покойным, которого искренне любил; в печали, но без надежды вновь пробудить его после того, как сам король бросил горсть земли на его гроб», – заявил он с трибуны[62]. Совершенно очевидно, что в условиях революционного подъема, охватившего Пруссию и Германию, подобные фразы звучали резким диссонансом с настроением большинства даже в таком довольно консервативном собрании, каким являлся Соединенный ландтаг. И все же эта речь не вполне оправдала ожидания покровителей Бисмарка, группировавшихся вокруг Л. фон Герлаха. Дело в том, что, в отличие от предыдущих своих выступлений, молодой депутат был гораздо менее резок и категоричен в осуждении происходящего. «Если действительно получится на новом пути, на который мы сейчас вступили, достичь единства германского отечества, прийти к более счастливому или даже просто законодательно упорядоченному состоянию, тогда наступит момент, когда я выскажу свою благодарность создателю нового порядка; однако сейчас это невозможно» – таким почти примирительным заявлением завершил Бисмарк свою речь. Впоследствии он оправдывал свою умеренность тем, что не чувствовал за собой морального права критиковать действия монарха и назначенного им правительства. На самом деле он, вполне возможно, пытался нащупать почву для действий в изменившихся обстоятельствах или, как предполагают некоторые его биографы, сам толком не знал, к чему стремиться в новых условиях. В оставшейся неопубликованной статье, написанной спустя несколько недель, – ее текст Бисмарк включил в свои мемуары – он выражался еще более определенно: «Дворяне-помещики, как и любой разумный человек, полагают, что было бы бессмысленно и невозможно остановить поток времени или заставить его повернуть вспять»[63]. Публично развивать эту мысль он, однако, не мог, не рискуя одновременно утратить расположение Герлаха и других своих покровителей. В каком-то смысле Бисмарк сам стал заложником того образа, который он сконструировал.
На выборах в прусское Национальное собрание, открывшее свои заседания 22 мая 1848 года, шансов у Бисмарка не было. Поэтому он даже не стал выставлять свою кандидатуру. Но это вовсе не заставило его отказаться от активной деятельности. Характерной чертой, во многом определявшей политическую карьеру Бисмарка, была способность плыть против течения, отстаивать свои идеи даже тогда, когда все, казалось, было на стороне его противников. В биографии «железного канцлера» есть два эпизода, когда он с небольшим числом сподвижников, едва ли не в одиночку, почти демонстративно действовал вразрез с господствовавшими в стране настроениями – и в итоге выходил победителем. Первый эпизод пришелся на революцию 1848–1849 годов, второй начнется полтора десятилетия спустя, после назначения Бисмарка главой прусского правительства. Особенно примечателен тот факт, что его упорство не было бездумным упрямством, а скорее сознательной линией человека, уверенного в своей правоте на основе постоянного анализа происходящего и рассмотрения альтернативных вариантов. Это подтверждается тем обстоятельством, что Бисмарк и в первом, и во втором случае предпринимал попытки найти компромисс с большинством, не отказываясь в то же время от своих основных устремлений.