Еще до того, как акулы вышли на позиции вокруг «Альты», все пираньи, получив через соты транссвязи распоряжение находившегося в другой галактике командора Даквана, покинули зону карантина и опустились на Плюмаж.
Сейчас платформа как раз входила в зону «Эгибо». На её экранах возникла сверкающая в лучах Бенетеш спираль станции, которую окружали два десятка утыканных орудиями агрессивных кибернетических дронов.
Освещенный желтым карликом Плюмаж парил над серой планетой, постепенно обгоняя «Эгибо». Станция и дроны вскоре исчезли. Теперь под платформой сквозь серую пелену и воронки атмосферных циклонов проступали темные пятна, ограниченные закругленными линиями берегов. Южный архипелаг островов лишь чуть-чуть возвышался над морем болот, из которых в основном и состояла поверхность Регостана.
Через острова проходил горный массив Стигес. Там располагались Парник и селение креншикков-половинок.
На расстоянии примерно двух тысяч третейских миль под орбитальной платформой Плюмаж, покинув разбившийся модуль-спасатель «Альты», к Парнику двигался пиччули — последний приживала пангалактики.
* * *
Его одежда состояла из коротких штанов и рубахи без пуговиц, перехваченной узким поясом. Рубаха открывала грудь, коричневую морщинистую кожу, покрытую короткой щетиной, в которой сейчас блестели капли влаги. На спине, где рос уродливый горб, материя натягивалась при каждом движении, и казалось, что она может в любой момент разорваться. Непропорционально длинные ступни, шея и широкие, мощные запястья тоже заросли волосами, но более редкими и короткими.
Перескакивая через лужи, пиччули фыркал, глубоко вдыхая теплый воздух. Разбитый, наполовину погрузившийся в болото модуль с эмигрантской баржи «Альта» остался далеко позади. Приживала уже несколько часов передвигался длинными прыжками. Он искал того, кто дал бы ему имя.
Горы приблизились. Из дымно-серой стены, возвышавшейся над плоским ландшафтом, они превратились в барельеф, грубо вырезанный на каменной поверхности.
По контрасту с застывшим, никогда не менявшимся блеклым пространством вокруг во внутреннем пространстве последнего из расы приживал царил мерцающий хаос. В его мозгу сменялись образы. Они всплывали из небытия и уплывали в никуда; извивались под ментальным ураганом полотнища красок, картины, словоформы, звуки и запахи прокручивались с бешеной скоростью, накладываясь на окружающее и иногда затмевая его. Острая боль пульсировала в такт шагам. Судороги уже несколько раз настигали приживалу. Он валился на спину, ударяясь горбом о землю и дергая конечностями.
Когда очередной приступ прошел и боль отступила, он побежал, чувствуя успокаивающую пустоту в сознании. Лужи почти исчезли, ковер из мха потерял податливость, стал более редким, все чаще сменяясь участками твердой желтоватой почвы. Из теплого воздуха выступил холм, невысокий и пологий. Позади него уже можно было четко разглядеть склоны гор и узкий распадок между вершинами. Приживала остановился, крутя головой и шумно дыша. Затем двумя длинными прыжками взбежал на холм — и оттуда увидел реншу.
Она сидела лицом к пиччули, прямо на земле, поджав под себя ноги. Подол длинного широкого балахона был расправлен, в нем лежали мелкие клубни.
Пиччули остановился, прижимая руки к груди. Пышные ресницы помаргивали, коричневый нос шевелился, раздувались узкие ноздри.
Большие антрацито-черные глаза, казавшиеся пустыми и мертвыми, смотрели на половинку, которая сосредоточенно перебирала клубни. Казалось, что она сидит позади некоего рубежа, протянувшегося широкой окружностью вокруг предгорий и проходящего у подножия этого холма. За рубежом ковер мха становился сплошным и очень пышным, будто за ним специально ухаживали. Кусты — до того усохшие, стелившие по земле ветви, — росли там ровными рядами. Среди них можно было заметить мелкие, пропущенные сборщиками урожая клубни. Ноздри пиччули раздулись сильнее, уловив новый запах. Он медленно повернул голову из стороны в сторону.
Холмы вроде того, на котором стоял он, тянулись по окружности вдоль границы ноля с окультуренным кренчем, Возле соседнего блестела металлическая конструкция, перевернутый набок большой цилиндр. Он частично погрузился в холм.
Увлеченная своим занятием, девушка-ренша не замечала приживалу. Пнччули нагнулся, внимательно вглядываясь в почву под своими ступнями. Вытянув руку, он вцепился сильными пальцами в мох и дернул, оторвав участок мохового ковра.
Под ним открылись вкрапления стальных жгутиков и проволочек, все это перекрученное друг с другом и присыпанное землей. На краю обнажившегося участка торчал толстый прут, усеянный выпуклыми стеклянными кружками. Он изгибался, обеими концами уходя в холм. Пиччули мозолистой пяткой наступил на прут.
В застывшем воздухе раздался треск, приживалу подбросило над холмом. Не издав ни звука, он кубарем скатился по склону и упал навзничь, головой возле колен ренши. Пальцы на его ногах судорожно дрожали, в шерсти трещали искры.
Над холмом вспыхнул и тут же погас купол белого света. Волна озона разошлась вокруг. В обе стороны по дуге, незримой линией соединявшей одинаковые холмы, вдоль земли пробежала цепочка расплывчатых огней, над ними взлетали пучки мха, мягкий грунт вспучивался пузырями и тут же опадал. Цепная реакция пронзила дугу холмов до самых предгорий. В низкое небо вонзились пики белого свечения, каждая вырвалась из своего холма, несколько секунд вибрировала и гудела, вспоров облачный слой, в разрывах которого мелькали голубые фрагменты. По поверхности металлического цилиндра зазмеились голубые молнии. Дрожь от включившихся излучателей разлилась по окрестностям и исчезла вместе с гулом. Остаточное мерцание ионизированного газа поднялось вверх — и стена репрессивного поля вновь окружила район Парника.
Пиччули перевернулся и встал, глядя над головой ренши. Мертвые глаза его были похожи на черные дыры.
— Кто ты? — спросила она без испуга. Словоформы принадлежали обычной панречи, но произносились с сильным акцентом и звучали архаично.
Пиччули присел на корточки, схватил реншу за подбородок и повертел ее голову из стороны в сторону, разглядывая. В сознание приживалы после электрического удара вернулся хаос, лица и фигуры замелькали цветной мозаикой. Он выгнулся, демонстрируя незащищенную шею, давая понять, что подчиняется.
— Меня зовут Глата, — произнесла рента, отстраняясь. — А тебя? Ты похож на…
Рот пиччули открылся, когда он понял, что она сама начала ритуал доминирования. Язык заскреб по нёбу, он пошевелил темными губами, силясь что-то сказать. Потом неразборчиво фыркнул:
— Гла… та…
— Похож на пса! — заключила она обрадованно. — Мастер рассказывал нам о псах. Ты — пес?
Он замотал головой, вскочил, крутясь на месте, вновь сел и, видя, что она не знает, как продолжить ритуал, прорычал:
— Назови… меня…
— Я не понимаю, — с сожалением произнесла Глата, отводя глаза, — Назвать? Ты хочешь поиграть?
Пиччули схватил ее за запястье и дернул. Половинка поморщилась, высвободила руку и стала гладить его по лбу. Попробовала потрепать густые волосы за ухом, но он досадливо зафыркал, неразборчиво произнося слова:
— Скажи… мое имя… Поможет…
— Но я не знаю твоего имени, — возразила она. — Ты… пес?
— Пес — нет. Псы — помню… Это название, не имя… Дай имя. Важно, важно, важно! Надо имя. У каждого есть свое. Очень важно!
— Это игра, да? Но ты… мужчина или женщина?
— Ты?..
— Ну конечно, я женщина.
— Тогда — мужчина. Дай имя!
— Ну, значит, ты… тебя надо назвать… — она замялась, вглядываясь в его лицо. — Лед?
Он взвизгнул, как от удара, и затряс головой:
— Нет, нет, нет!
— Но что-то такое в тебе есть… Может быть… Бед?
Вновь раздался визг. В голове пиччули нарастал гул, подстегнутая двумя неправильными звуковыми комбинациями боль толчками выплескивалась в мозг. Под черепной коробкой в диком хороводе кружились бредовые образы-воспоминания, искаженные кривым зеркалом почти стертой памяти.
Он зашатался, и Глата вскочила, рассыпав клубни. Пиччули тоже поднялся, ренша стала рассматривать его, медленно обходя вокруг.
— Бат? — предположила, — Бад? Бед? Бет!
Он замер, прислушиваясь к своим ощущениям, несколько раз прошептал:
— Бет… Бет, — перекатывая слово на языке.
В мертвых черных глазах заплясали золотые искры.
Под воздействием трех произнесенных вместе правильных звуков наплыв шизофренических образов отступил, но не исчез. Чувствуя, что от боли мозг вот-вот растечется по черепу пузырящейся жижей, пиччули вновь затряс головой,
— Мало! — тявкнул он в изнеможении. — Скажи еще! Этого мало! Бет… дальше?..
Ренша сделала шаг в сторону, он повернулся, позволяя ей хорошенько разглядеть себя.
— За… — сказала она. — Нет — Зе… Зен? Нет, подожди! — крикнула Глата, видя, что он начал медленно заваливаться на спину, вернее на свой горб. — Зэиа? Зена?
Пиччули упал, дергая ногами в конвульсии, с лицом, искаженным болью.
— Зана! — уже почти плача выкрикнула она. — Бет-3ана!
Искры в его глазах вспыхнули золотым фейерверком. Ренша отпрянула, не понимая, что происходит с ними, — глаза наливались новым цветом, чернота исчезла.
Тело пиччули сломалось почти под прямым углом, шея выгнулось дугой в судороге сокращающихся мышц, затылок уперся в землю. Тело приподнялось так, что горб перестал касаться мха, руки раскинулись, и длинные пальцы растопырились. Очень громко, с хрипом и сипением, он вдохнул воздух, затем, ощерив матовые клыки, выдохнул.
Что-то похожее на прозрачную, почти неразличимую в сером воздухе дымку вылетело вместе с выдохом из разинутого рта. Оно напоминало пар, какой возникает при дыхании на морозе. Секунду видение держалось, стремительно меняя очертания, затем, приняв определенную форму, колыхнулось и исчезло.
Тело обмякло, расслабившись. Пиччули скрючился, прижав колени к животу, а руки к груди, не шевелясь и почти не дыша.
Половинка подошла ближе, осторожно коснулась его плеча ногой, отскочила, когда он резко сел и, поймав ее за ногу, легко похлопал по колену.
— Это была хорошая игра, — произнесла она радостно.
Длинные ресницы дрогнули, и ренша Глата тихо ахнула. Его глаза больше не были непроницаемо-черными и мертвыми, их насыщал новый, чистый цвет. Ритуал завершился.
Тот, кого теперь звали Бет-Зана, медленно поднял голову. Длинные ресницы затрепетали, поднялись, и сияющие золотом глаза взглянули на его новую доминанту.
ШЕСТЬ
— Я видела, как оно упало, — говорила Глата, осторожно переступая через ряды кустов. — С таким шипением. Пожалуйста, осторожно, не наступи на ростки… Из него выдвинулись блестящие лапы, но одна сломалась, и оно опрокинулось на пограничный холм. Тогда зашипело еще громче, земля затряслась. И потом Стена исчезла… первый раз за мою жизнь.
Пиччули и ренша шли прочь от активизировавшегося репрессивного поля, приближаясь к горам и Парнику. Бет-Зана то отставал, то убегал вперед, низко нагибаясь, обнюхивал землю и кусты, фыркал и становился на четвереньки. Теперь движения его тела, короткие, быстрые жесты и резкие повороты головы говорили о том, что это мужчина, самец. Ренша сразу же почувствовала это и удивилась, почему не смогла разобраться раньше. Пиччули в два прыжка вернулся к Глате и спросил:
— Это зовется пограничными холмами?.. — он говорил на чистой панречи, голос был глухой и иногда напоминал ворчание дикого животного, но нотка безумия, которая слышалась в этом голосе раньше, исчезла. — Вон то… — развернувшись, он стремительно вскинул руку, указав на полукруг мерцающего света, который поднимался над болотами, а затем вновь зарысил вперед, нагибаясь и раздувая ноздри. — Почему «Стена»?
Ренша шла, мягко ступая босыми ногами по влажной земле. Низкие облака, стремительно меняя очертания, неслись над их головами.
— Как же еще ее называть? — крикнула Глата вслед пиччули с легкой обидой в голосе. — Если она окружает мир?
— А снаружи была когда-нибудь?
— Нет, что ты! Там живут дикие. И я ведь говорила тебе, Степа исчезла впервые за мою жизнь. Но ты недослушал. В этой… этом… — Она нахмурила чистый, детский лоб, пытаясь подобрать название предмету, увиденному впервые в жизни. — В этой вещи открылась дверь, и наружу вышли люди. По-моему, это и были те дикие, что живут за Стеной. Тогда я испугалась и спряталась. Просто легла за кустами и стала смотреть на них. Они что-то делали с… вещью, в которой прилетели. Но, наверное, у них ничего не получилось, потому что они вдруг стали ругаться. Один из них очень толстый. И потом они ушли. А ты не знаешь, что это значит? Как дикие прошли за Стену?
— Сколько их было? — спросил Бет-Зана и остановился. Кусты здесь заканчивались. Впереди открылась узкая земляная дорога, и на ней виднелись следы гусениц. По другую сторону вновь начиналось поле кренча, а дальше виднелись склоны и распадок между ними.
— Я не разглядела, — сказала Глата. — Может быть, десять. И они пошли в сторону долины, туда же, куда теперь идем мы. Долина — это место, где мы живем. Как ты думаешь, что они делают сейчас?
— Кто здесь ездит? — спросил пиччули, насупившись.
— Мастер Гора.
— Кто такой Мастер Гора?
— Друг тех, кто живет за небом. Они называются Властными.
— Друг?.. Жрец? У вас есть машины?
Она покачала головой:
— Только у Мастера Горы. На ней гусеницы и воздушная подушка. Он так говорит, когда машина задувает под себя воздух. А машина называется вездеход. После сбора урожая Мастер Гора садится на него и делает объезд. У вездехода есть такие руки… ма-ни-пу-ля-то-ры, которые могут собирать оставшиеся клубни. Оп-ти-ка вездехода их видит, а если клубни посреди поля, то Мастер включает воздушную подушку и машина едет по кустам, но не ломает их. Пойдем быстрее, скоро начнется дождь. Вот это, на твоей спине… что это?
— Горб, — ответил он.
— Что это — «горб»?
Пиччули наморщил нос, вспоминая, потом произнес то, что слышал раньше от сопровождавших его лекарей:
— Искривление грудного отдела позвоночника выпуклостью назад. Деформация грудного отдела и грудной клетки.
Они перешли через дорогу и вновь углубились в поле,
— Откуда ты знаешь, что будет дождь? — спросил Бет-Зана, приглядываясь к небу, где ничего не менялось: все тот же сплошной облачный покров, а под ним, гораздо ниже, — отдельные клубящиеся облака, темно-коричневые, почти черные.
Глата пожала плечами:
— В это время всегда идет дождь. Так хотят Властные. А откуда ты?
Вопрос заставил пиччули сбиться с шага. Он остановился, замер на мгновение, потом развернулся, оказавшись нос к носу с Глатой. Она чуть испугалась, глядя в наполненные золотом, почти светящиеся глаза. Затем отвела взгляд — долго в эти глаза смотреть было невозможно.
— Где я? — вдруг тоскливо забормотал пиччули. — Как сюда попал? Что было раньше?.. — Он отстранился и громко фыркнул. — Не спрашивай. Я — сильный. Я могу защитить тебя. Но чтобы защищать, мне надо знать, что вокруг. Расскажи мне. Кто вы? Где живете? Кто такие Властные? Кто такие дикие?
— Мы живем в Долине. Там наш город. Мы — избранное племя, которое Властные считают достойным того, чтобы продолжать род, — произнесла Глата, — Так говорит Мастер Гора. Властные — боги, которые живут за небом. Мы произошли от диких. Но дикие — жестокие и злые, боги оставили их за Стеной, потому что они недостойны. А избранное племя доброе. Дикие хотят попасть в Долину, но Стена не пускает их… раньше не пускала. Дикие все умрут от гнева Властных. Властным нужен кренч. Я не знаю, для чего он им нужен. Тот, кто ест кренч, живет долго, может быть, он им нужен, чтобы жить вечно? Если мы будем добрыми друг к другу и к кренчу, то после смерти Властные заберут нас за небо. На небе тоже поля… — Она показала вверх, и пиччули невольно поднял голову. При известном воображении можно было действительно представить, что облачный слой плотен и материален и над ним, по другую сторону, есть что-то еще, кроме воздуха.
— …поля с золотым кренчем, — продолжала Глата. — Там яркий свет от… — она пошевелила губами, — от звезды. Солнца. Там красиво. Мы будем бродить по полям, никогда не испытывая голода, потому что там мы сможем есть золотой кренч.
— А этот вы не едите? — спросил пиччули.
Ренша отшатнулась, рассерженно глядя на него, словно он сказал что-то грубое и неприличное.
Казалось, что сейчас она закричит на Бет-Зана, но половинка лишь вздохнула и произнесла с укоризной:
— Кренч нужен Властным. Как же мы можем есть его?
— Зачем им кренч, если там, где они живут, есть поля с золотыми клубнями? — рассеянно спросил Бет-Зана, не ожидая ответа. Пока Глата растерянно моргала, он искоса рассматривал ее.
Она была невзрачна, в сонном лице проглядывала внутренняя мягкость, податливость. Тело под балахоном казалось тщедушным и слабым. В то же время во всем облике присутствовало наивное, инфантильное обаяние. Только такие, как она, могли без сомнений верить в ту чушь, которую выслушал сейчас пиччули.
— Сколько тебе лет? — спросил Бет-Зана.
— Что такое «лет»? — удивилась она. — Мой… возраст? Иногда небо чуть темнеет. Время между двумя потемнениями называется циклом. Мне девятнадцать циклов, через цикл я рожу ребенка, а еще через два цикла умру.
— Почему?
— Потому что все избранные умирают, когда им наступает двадцать два цикла.
— Просто так никто не умирает. Отчего ты умрешь?
— Я приду к Мастеру, и он отправит меня в пещеру, куда опускается посланник Властных. Он забирает кренч и заберет меня в золотые поля… Послушай, у тебя глаза тоже из золота! — воскликнула она. — Может быть, ты с неба?
Это вновь заставило его сбиться с шага.
Он некоторое время о чем-то размышлял, ссутулившись и тоскливо глядя по сторонам, потом сказал:
— Да, я с неба. Но не так, как ты думаешь. Кто будет отцом твоего ребенка?
— Мастер Гора назначил мне Итара.
— Ты любишь его?
— Я… всех люблю.
Наступила пауза, в течение которой Бет-Зана обдумывал ее заявление. Затем он фыркнул и спросил:
— Что ты делала возле Стены?
Бледное лицо Глаты порозовело, она опустила глаза и тихо сказала:
— Я не такая, как все. Меня… тянет в разные места. Посмотреть. Мастер Гора сердится и говорит, что это плохо. Что Властные могут разгневаться. Он говорит, хорошо, что я добрая, самая добрая из всех избранных. То поле, за которым ухаживаю я, приносит больше всего кренча. Если бы не это, боги уже давно бы забрали меня из Долины.
— Разве для вас наказание — попасть в золотые поля?
— Нет, тех, кто провинился, отправляют за Стену. К диким.
Пиччули попытался представить, что значит для половинки попасть в жестокий кочевой мир регов. Дети часто бывают агрессивны и почти всегда эгоистичны. Но избранные были детьми, начисто лишенными агрессии и преисполненными альтруистичной жалости ко всему миру. Даже смерть была лучше такого наказания.
Он подскочил, вдруг сообразив, что мысленно употребил эти словоформы — «креншикки», «половинки» и «реги». Глата не произносила ничего похожего, это было воспоминание о… Бет-Зана завертелся волчком и схватил реншу за плечи. Золотые глаза пронзительно впились в нее, словно призывая помочь. Глата остановилась, глядя себе иод ноги, на короткие стебли, покрытые колючими шариками. Каждый раз, когда взгляд наполненных золотом глаз без видимых зрачков и белков обращался к ней, половинка испытывала непонятное ей смущение.
— Смотри… — тихо произнесла она, ногой осторожно дотрагиваясь до стеблей. — Это называется колючками. Они вредные. Душат кренч. В полях мы вырываем их.
Бет-Зана засопел — он не мог вспомнить. Его жизнь началась здесь, сейчас, посреди полей кренча. То, что было раньше, превратилось в яму, заполненную вязкой черной грязью.
Рента осторожно убрала его руки со своих плеч и сказала:
— Мы почти пришли. Ты все время спрашиваешь, но не ответил, когда я спросила тебя. Те дикие, которых я видела… Что они делают сейчас?
Пиччули переступил с ноги на ногу, пытаясь вникнуть в смысл словоформ. Под воздействием волевого усилия со дна ямы поднялись аморфные образы, расплылись у черной поверхности и вновь исчезли. Он попробовал привести в порядок те сведения, которые успел узнать от нее. Потом сказал:
— Думаю, они уже захватили твою Долину.
* * *
Широкая повозка двигалась медленно — на Регостане не водилось животных, которых можно было бы приучить и впрячь в нее. Повозку тянули старики, дети и несколько женщин, самых некрасивых, слабых и наименее ценных для табора. Скрипя, крутились колеса с очень широкими, чтобы не проваливались в мягкий грунт, ободьями. На повозке лежали связки сушеных стеблей, котомки, тюки грубой ткани и шесты, из которых во время стоянки собирали шатры.
В задней части стояла клетка из кривых деревянных прутьев. Внутри нее кто-то сидел на корточках. Еще несколько стариков и женщин тащилось следом, а по сторонам шли мужчины. Кочевники были одеты в подобие штанов, мешковатые рубахи без рукавов, обуты в сандалии — все это сплетено из толстых, грубых и, вероятно, очень непрочных стеблей. Женщины носили что-то вроде мешков с прорехами для головы и рук, старики — всего трое или четверо — только набедренные повязки, а дети вообще шли голыми.
Ушастый попытался воскресить в памяти информацию о кочевниках, которую под нажимом Миссии Объединения согласились предоставить халгане.
Основной проблемой был голод. Изначально регов кормил дикий кренч, но после начала Затемнения его питательные качества стали ухудшаться. Кочевники приспособились есть листья — у одного из видов болотных кустов имелся определенный набор веществ, способных некоторое время поддерживать организм. Еще в пищу употреблялись длинные кольчатые пиявки.
На планете насчитывалось три крупных табора и множество небольших. Пиявки водились в топях, полукругом охватывающих Южный архипелаг, и за места их обитания в течение двух десятилетий велась кровопролитная война между таборами. Она закончилась воцарением в самой богатой части топей табора Арка Вега, который сумел даже окружить свой район подобием пограничной стены — изгородью из стволов карликовых деревьев. Арка выставил сильную по регостанским меркам охрану. На топях трудились рабы; самые обнищавшие, вымирающие от голода таборы обменивали их на съедобных пиявок. Добыча была делом опасным, поскольку ловили на живца — раздетого догола рега обвязывали плетеной из стеблей веревкой и запускали в болото, где он сидел неподвижно, постепенно погружаясь в трясину. Затем его вытягивали и снимали с тела присосавшихся пиявок. Организм живца постепенно загрязнялся продуктами метаболизма кровососов, и рег умирал в течение одного-семи планетарных циклов, преследуемый ночными кошмарами и бредовыми видениями. Срок зависел от жизнестойкости раба.
Свой живец — и необязательно раб — имелся у любого табора. Даже на южных островах, посреди более-менее твердой земли, попадались топкие места, и мелкие безымянные таборы вели нескончаемую войну за право подольше оставаться возле них.
Дзен замер, ожидая развития событий. Языком регов была несколько видоизмененная панречь, и Ушастый надеялся договориться.
Повозка встала, тянувшие ее побросали концы длинных веревок и поспешно отошли назад, боязливо поглядывая на него. Вооруженные мужчины разошлись полукругом. Заан был на две головы выше среднестатистического гуманоида расы землян, самый высокий рег — на две головы ниже. Шагнувший вперед атаман табора доставал теменем лишь до груди Ушастого.
— Приветствую тебя… — настороженно произнес атаман. Сквозь грязные волосы на его голове проглядывала круглая белая лысина — не знавшая солнечных лучей кожа регов была очень светлой.
Атаман произнес, старательно выговаривая слова и широко открывая рот, так что дзену были, видны пеньки зубов:
— Как тебя зовут?
— Заан, — представился дзен. — А ты?..
— Гира… — Рег, склонив голову, искоса окинул взглядом снаряжение и одежду Ушастого. — Мы видели огонь и дым. И что-то, упавшее с неба около гор. Два раза что-то пронеслось из облаков к земле. Не ты ли это был, Заан?
— Только один раз, — подтвердил дзен. — Я из фаланги, патрулирующей атмосферу. Если ты понимаешь, о чем я говорю.
— Очень плохо, но я понимаю тебя.
— Тогда ты, наверное, сможешь понять и это. Я преследовал пиратов. Подбил их, но и они меня подбили.
Ушастый заметил, как при упоминании пиратов все мужчины уставились на него, а узкие глаза атамана на мгновение прикрылись и, когда открылись вновь, то смотрели уже с новым выражением. Он спросил, тщательно подбирая слова:
— Куда ты направляешься теперь?
Заан не видел смысла врать кочевникам. Все, что ему требовалось сейчас, — это как можно быстрее добраться до мачты радиорелейной связи и связаться с орбитой. Не было смысла что-либо скрывать, так что он сказал, делая шаг вперед:
— Вы видели когда-нибудь очень длинные шесты, торчащие из земли? Под ними стоят небольшие… — Он замялся, соображая, знакомы ли регам понятия зданий, строений. — Небольшие домики. И все это окружено полем… стеной, как вокруг Парника. То есть, похожей на ту, что находится возле гор, только поменьше и синей…
— Стеной? Мне неясно, что значит «синей». То же, что и «поменьше»? Зачем два раза говорить одно и то же? Небесные шесты, это ты имеешь в виду? Конечно, мы видели их. Один недалеко… — Рег махнул рукой в сторону, откуда двигался табор.